Больше чем любовь

Глава 1

На моем столе стоят три фотографии. Самая большая в кожаной рамке — портрет Ричарда. Я сфотографировала его прошлым летом во Фрейлинге. Он стоит около фонтана на территории замка. Этот снимок смог запечатлеть самую суть характера Ричарда. Пожалуй, это удалось бы даже не каждому профессиональному фотографу. Он подписал ее специально для меня. Своим круглым и очень аккуратным почерком — «Моей любимой» и дата — 21 июня 1937 год.

Иногда, когда я смотрела на Ричарда, мне казалось, что он вполне бы мог стать балетным танцором. Он невероятно грациозен, его движения изящны, в них есть небольшая нервность… Живой взгляд умных глаз. Он страстно любил балет и музыку вообще. Когда смотришь на эту фотографию с фонтаном, то создается впечатление, что он, Ричард, и есть дух этого самого фонтана. Для меня он навсегда останется духом Фрейлинга… Замка, который мы оба очень любили и где мы были так невероятно счастливы.

Для меня он никак не связан со всем тем… Он просто Ричард, которого я люблю, а я — Роза-Линда, которую любит он.

Второй снимок в голубой рамке — это Джон, моя собака. Его сфотографировал Ричард все в том же Фрейлинг-Касл. Он уэльский корги. Был им. Джон уже умер. Он выбежал из ворот замка и попал под колеса грузовика. Обычно он никогда не убегал от меня. В то утро ужасная дворняжка охранника расставила перед ним старейший в мире капкан, в который и угодил мой преданный и надежный компаньон. Джон побежал за ней через дорогу, а потом его принесли мне с кровавыми пятнами на коричневой шерсти и остекленевшими глазами. Его мне подарил Ричард.

Джон очень любил Ричарда, всегда приветствовал его бурным лаем и помахиванием хвоста. Но думаю, меня он все же любил больше. За очень короткое время он стал частью меня.

На третьей фотографии — Фрейлинг-Касл. Этот снимок тоже сделал Ричард. Более красивое изображение и представить трудно. Просторный двор, залитый солнечным светом, легкие, изящные арки, замысловатые башенки, разводной мост, ров и два лебедя. Знаменитые лебеди мадам Варенски.

Ира Варенски! Как много значит это имя для тех, кто любит балет! Настоящее чудо. Оно стоит в одном ряду с именем Анны Павловой. Критики утверждают, что она была так же хороша в «Лебеде» Сен-Санса, как и Павлова. Здесь, во Фрейлинге, где был ее дом, она проводила много времени, наблюдая за движениями этих благородных птиц, стараясь как можно точнее передать их неподражаемую грацию.

Мне не выпало счастья увидеть, как она танцует, но Ричард видел. Когда был совсем маленьким мальчиком. А позже, когда знаменитая балерина стала уже пожилой дамой, Ричард познакомился с ней. Они даже подружились. Она до самой смерти сохранила живость восприятия, любовь ко всему прекрасному, к музыке, к балету. Позже, когда Ричард женился на Марион, Ира словно охладела к нему. Больше не приглашала его во Фрейлинг, и он страшно переживал это. Через несколько лет Ричард приехал туда сам, но уже со мной. Не знаю почему, но Ира очень хорошо меня встретила. Она была сама доброта. Возможно, ее старое сердце дрогнуло, когда она увидела, как сильно, искренне и… безнадежно мы любили друг друга. Иры Варенски уже нет с нами, так же как и Фрейлинга. Теперь это что-то вроде дома отдыха для престарелых ветеранов балетной сцены. Так захотела она сама.

Я и сейчас отчетливо вижу огромную залу с высокими стрельчатыми окнами, которую Ира называла столовой. В юности она вышла замуж за русского князя, сказочно богатого и щедрого, поэтому впоследствии могла себе позволить наслаждаться всей этой роскошью и величием. Она стремилась к этому и жаждала подобных атрибутов с какой-то детской одержимостью и упрямством. Весь замок оставался в своем первозданном состоянии, за исключением того, что было подключено электричество, проведено центральное отопление и водопровод, а также одну комнату переоборудовали в современную ванную.

Но в столовой она зажигала только свечи, которые ставила в русские серебряные подсвечники. Впервые попав сюда и сидя за огромным дубовым столом, уставленным подсвечниками, я почувствовала себя очень маленькой и незначительной. Зрелище было совершенно невероятным и завораживающим: кружевные салфетки, мерцающие свечи, их стократное повторение на блестящей серебряной поверхности больших блюд, на посуде и столовых приборах. Все эти необычайно красивые вещи вывез из своего фамильного особняка в Санкт-Петербурге отец ее мужа вскоре после революции.

Само слово «Фрейлинг» для меня всегда будет связано со звоном высоких хрустальных бокалов, сияющими свечами, длинным столом с разнообразными блюдами и винами из знаменитых погребов Варенски. В ее доме всегда витал легкий аромат цветов, которые она сама лично срезала и ставила в высокие вазы. Чаще всего это были лилии или тепличные розы — ее любимые. И еще музыка… Ричард играл на концертном рояле что-нибудь из Дебюсси и Сен-Санса. Она очень любила эту музыку. Казалось, еще мгновение — и она сама поднимется со стула и начнет танцевать. В полумраке и свете свечей она казалась все такой же молодой, как и много лет назад, тогда, в Лондоне, где она столько раз выходила на сцену.

Фрейлинг — почти идеальное место для влюбленных. Старый и милый Фрейлинг. Его старые стены стали свидетелями нашего недолгого, но такого упоительного счастья. Ричарду было хорошо там со мной.

Глава 2

Моя мать была романтичной особой. Я помню ее в очень красивой одежде, женственной, обаятельной, многие мужчины теряли из-за нее голову. Она любила музыку.

Я родилась в юго-западной части Лондона в 1908 году в одном из тех уродливых, но довольно комфортабельных домов, что располагаются вдоль дороги Аппер-Норвуд. Совсем недалеко, его можно было видеть даже из нашего окна, располагался Кристал-Пэлэс. Когда я стала старше, то с большим удовольствием исследовала каждый закоулочек этого неуклюжего памятника викторианского искусства. У всех членов нашей семьи были так называемые сезонные абонементы. Мы ходили слушать знаменитый орган и удивительный голос Клары Бат. От ее потрясающего контральто я погружалась в какое-то оцепенение, я чувствовала, как дрожало мое тело.

Я никогда не знала, кем, собственно говоря, работал мой отец, до тех пор, пока он не умер. Мама говорила, что у него была своя небольшая фирма, но и сама она толком не понимала, чем он занимался. Дела у отца шли неважно, а когда мне исполнилось пятнадцать, он вдруг умер, оставив после себя целое море неоплаченных счетов. Даже его страховка оказалась заложенной. Нам с матерью было совершенно не на что жить.

День его смерти я запомню на всю жизнь.

Отец уехал по делам фирмы в Манчестер, и мы ожидали его к вечеру следующего дня. Мы с матерью накрыли на стол — собирались отметить мой день рождения. Послевоенная Англия начинала постепенно возвращаться к нормальной жизни, и в магазинах и на рынках стали появляться давно забытые продукты, цены стали опускаться. Мы накупили целую кучу всяких вкусных вещей и в том числе огромный торт с розовой глазурью и серебряной надписью: «Розалинда — февраль, двадцать восьмое. С днем рождения».

Пришли гости. Пока взрослые разговаривали, девочки играли около камина и рассматривали подарки и книги, слушали музыку.

Я была невероятно счастлива, все ждали только возвращения отца.

А потом раздался телефонный звонок.

— О господи! — воскликнула мама. По всей видимости, этот возглас должен был означать — «Джеффри задержится».

Я пошла за ней в комнату, где стоял телефон. Не знаю, кто с ней разговаривал и что именно ей сказали, помню только ее глаза, которые вдруг сделались невероятно огромными, от лица отхлынула кровь. Затем она тихо проговорила, почти простонала:

— О господи, нет! Нет…

Затем трубка выпала у нее из рук, и мама упала на пол. Миссис Крэнток подбежала к ней и стала что-то говорить, а Бесси быстро плеснула в бокал бренди. Я упала на колени и стала громко плакать и звать ее.

Потом все закрутилось, завертелось, превратилось в какой-то хаос.

Гости с испуганным видом покидали вечеринку.

Несколько недель мать пролежала почти неподвижно в кровати. Адвокат отца мистер Хилтон сделал для нас все, что мог. Он лично проследил, чтобы его тело было доставлено из Манчестера в Голдерз-Грин. Меня, разумеется, оставили дома с матерью. Я помню, что все время сидела с ней рядом и держала ее за руку. Мистеру Хилтону в конце концов пришлось признаться в том, что мы остались без гроша.

Мы с матерью перебрались в одну из спален в доме и стали жить только в ней. В другие комнаты мы даже не заходили. Наше жилище быстро обветшало и стало выглядеть заброшенным и убогим. Все, что можно было продать, было продано, за исключением буквально нескольких предметов мебели, которые мистер Хилтон, можно сказать, просто отвоевал для нас. Мать собиралась в самое ближайшее время подыскать для нас какую-нибудь квартиру поменьше, обставить ее тем, что осталось, и найти работу белошвейки. Это единственное, что она могла делать.

В этот вечер мы собирались в гости к Делмерам. Маргарет Делмер была моей лучшей подругой, а ее мать иногда помогала моей и поддерживала ее морально.

Впервые я столкнулась с жизнью лицом к лицу… Однако во мне все эти несчастья каким-то странным образом разбудили доселе дремавшие силы, закалили. Я стала другой. Во мне появилась какая-то мрачная решимость, и я знала, что буду бороться за свою жизнь до конца. Наверное, это называется инстинктом самосохранения, и он во мне оказался невероятно сильным. Но в то же время с того момента в моей душе навсегда поселился страх. Я начала бояться жизни. С тех пор мне было страшно даже во сне, потому что я знала — может кончиться даже это.

Но даже и тогда я была не готова к тому удару, который приготовила для меня судьба.

Глава 3

Я еще не успела пережить потерю отца, как случилась новая трагедия — погибла мать. После смерти отца она словно отгородилась от мира стеной и стала жить в своем собственном замкнутом пространстве, из которого не имела желания выходить. Это горе окончательно сломило мою мать.

Таким образом, в пятнадцать лет я поступила в школу при монастыре Хоули-Уэй в Уимблдоне, где и оставалась в течение двух лет. Два длинных, страшных года. Я стала рабыней. Правила и нормы поведения, существовавшие в монастыре, распространялись и на всех воспитанниц, превращая их в бессловесных и лишенных собственной воли и желаний существ. В Хоули-Уэй жили сто двадцать девочек, лишившихся родителей, в возрасте от семи до семнадцати лет. Молитва перед едой, молитва перед уроками, перед играми. Литургия утром, молитва-благодарение перед сном. Протестанты и католики молились вместе.

Я оставалась протестанткой — это была вера моих родителей. Добрые монашки-католички отчаялись сделать из меня свою последовательницу. Очень быстро я заработала репутацию трудной девочки.

Глава 4

Несложно представить, какой путь прошла душа ребенка, который из балованного и единственного дитя любящих родителей превратился в одинокого сироту, запертого в каменном монастыре.

Это был шок. Первые дни у меня было ощущение, что я задыхаюсь, что мне не хватает воздуха. Я так тосковала по своему дому, что не могла сдерживать слез, которые катились у меня по щекам и днем, и даже во сне ночью.

От горя и одиночества я заболела в первую же неделю своего пребывания в монастыре. Мне приходилось прикладывать усилия, чтобы пропихнуть в свое горло сухие бобы и пудинг, плавающий в свином жиру. Это являлось традиционным меню в монастыре. В свои пятнадцать лет я казалась чуть ли не двенадцатилетней девочкой, очень худой и довольно неуклюжей. Меня переодели в старую форму уже вырвавшейся из этих стен воспитанницы.

В Хоули-Уэй постоянно культивировалась идея о том, что потворствовать прихотям своего тела — порочно, вся забота должна доставаться только душе. Бедные маленькие души! Если мы и совершали какие-нибудь мелкие проступки, то они сразу же клеймились как «грех». И с тех пор это ощущение греха всегда жило со мной бок о бок и уже никогда меня не покидало.

Мы не могли даже произнести слово «мужчина». С самого первого дня пребывания в монастыре в нас культивировалась мысль о том, что мужчины являются врагами женщин по определению. Секс есть синоним слова «грех». На любовь, романтические отношения любого рода накладывалось вето. Мужчинами в монастыре были только священники и старый садовник.

Оглядываясь назад в прошлое и вспоминая сентиментальную атмосферу дома, в котором я росла, с ее литературой, пусть даже и не слишком хорошей, музыкой, я содрогалась от ужаса. Значит, моя мать постоянно жила в грехе. Ведь она пела песни про любовь и так высоко ценила романтические отношения и чувства. Боже, она перепугала бы монашенок насмерть, если б затянула свою любимую «Мне без тебя не нужен розы цвет». Мы должны любить только Бога, Божью Мать и всех святых.

За эти два года в моем сознании произошел полный переворот всех понятий о любви, добре и зле, моя истинная человеческая суть спряталась так глубоко в раковине, что я даже боялась поговорить с кем-либо о своих настоящих чувствах. Разумеется, я не стала одной из тех набожных и искренне верящих в Бога и церковные догмы девушек, которые распластывались на полу перед распятием и теряли сознание от накатывавшего на них религиозного восторга. Я стояла как бы немного поодаль, жила в своем собственном мире, холодном, чужом для всех, отличном и от монастырской, и от светской реальности.

Еще в этот период моей жизни сформировалось такое понятие, как безликая толпа. Между нами не делалось никаких различий, за исключением лишь того, что нас разделили на две группы по возрасту. Одна — девочки с семи до двенадцати, другая — те, что старше.

Я являлась одной из немногих, кто принадлежал к так называемому «высшему свету». Мое падение, которому поспособствовал отец со своей страстью к азартным играм и умению проиграть даже то, что еще не успел заработать, было особенно болезненным. Но большинство девочек принадлежало к самым бедным слоям населения. Они стали сиротами в результате войны.

Когда я появилась в монастыре, то была удостоена чести поговорить с матерью настоятельницей. Она пыталась выяснить уровень моих знаний, чтобы постараться дать мне адекватное образование.

В моей памяти настоятельница осталась весьма умной женщиной, трудолюбивой и справедливой. Она никогда не требовала от воспитанниц и монашек тех жертв, которые не могла принести сама, и строго придерживалась установленных правил. Никаких привилегий, отдыха или комфортных условий для себя лично. За это я ее уважала. Но ей не хватало человечности и понимания того, что девочки вскоре должны стать женщинами и занять свое место рядом с мужчинами. Стоя на пороге самостоятельной жизни, мы получали последнее напутствие — никогда не иметь дело с мужчинами, и даже более того — нам советовали побыстрее вернуться обратно в монастырь и принять монашеский сан.

Мать настоятельница сразу же решила обучить меня машинописи и стенографии, а также библиотекарскому делу. Ведь я была воспитана как леди и обладала хорошими манерами, умела аккуратно и красиво писать, разбиралась в математике.

Меня тут же отправили в кабинет мистера Питмана. Вскоре мои глаза начали болеть от слишком усердных занятий. Приходилось много писать и печатать на старой машинке с очень бледной лентой, причем по большей части вынуждена была работать при свете свечей, так как электричества в то время в монастыре еще не было.

Я редко выходила на улицу, мне не хватало прогулок, свежего воздуха, физических упражнений. Все общение с природой сводилось к редким путешествиям вокруг уимблдонского пастбища. В результате скудного питания и нездорового образа жизни я едва смогла подрасти на дюйм с момента моего появления в монастыре. Я так и осталась невысокой и очень худой на всю жизнь, словно старалась сделаться незаметной, убежать от неблагоприятных условий, в которых росла. Постоянно болели глаза, но я не обращала на это внимания и никогда не обращалась за помощью к врачам. Поэтому я и сейчас пишу, и читаю в очках. Когда я надевала их, Ричард поддразнивал меня, называя «мисс Браун».

Четверть воспитанниц уезжали на каникулы — их забирали дальние родственники или друзья. Как-то раз и за мной приезжала моя дорогая подруга Маргарет со своей матерью, но этот выезд оказался весьма тоскливым и безрадостным для всех нас. Я нервничала и смущалась в присутствии ее родителей. Их красивый дом, хорошая еда и свобода казались странными и чем-то неправильным. Я просто не знала, как себя вести среди всего этого, а возвращение в Хоули-Уэй стало настоящим испытанием. Маргарет тоже было очень трудно со мной. Она не знала, о чем со мной разговаривать, я не отвечала на ее вопросы о монастыре. Вела себя скованно и очень сдержанно, хотя на самом деле мне страстно хотелось броситься ей в объятия, зарыдать и рассказать все о том, что я чувствую, и попросить их никогда больше не отдавать меня обратно в Хоули-Уэй.

Однажды я еще раз предприняла попытку вернуться к «светской» жизни, и она оказалась более успешной.

Я очень сблизилась с одной девочкой своего возраста — Рут Энсон. Нам обеим было шестнадцать. Она осталась одна в десять лет, когда ее родители погибли в железнодорожной катастрофе. Рут повезло больше, так как у нее были тетя и дядя, которые платили за ее обучение в Хоули-Уэй. Они не могли взять ее навсегда к себе, так как имели семерых собственных детей и престарелых родителей. Но все свободное время, предоставляемое воспитанницам, Рут проводила в семье своих родственников.

Дядя, Фрэнк Энсон, работал в банке клерком. И вместе со своими пятью девочками и двумя мальчиками они жили в маленьком тесном домике в Стритхэме.

Рут была спокойной, тихой и гораздо более образованной девочкой, чем многие простые и грубоватые обитательницы монастыря. Кроме того, она обладала неистощимым чувством юмора и умела как-то весело и по-философски относиться к своему положению.

Она прекрасно шила и вышивала. Ее тетя Лили Энсон работала в крупной швейной фирме, куда в скором будущем собиралась пристроить и Рут в качестве ученицы. Два старших сына намеревались отправиться в Канаду. После их отъезда Лили смогла бы забрать свою племянницу из монастыря к себе. Как я ей завидовала! Как здорово иметь свой дом, и не важно, богат он или беден.

Машинопись, стенография и библиотекарское дело по большому счету являлись рутинным, монотонным занятием, к которому я не питала ни малейшей внутренней склонности. Но именно тогда, хотя я никому и никогда не говорила об этом, кроме Рут, у меня появилось желание писать. Я царапала маленькие рассказики, часто бросая их недописанными, иногда писала стихи. Я стала мечтать о профессии писателя.

Глава 5

Однажды в августе, спустя полтора года после моего приезда в монастырь, Рут попросила разрешения у настоятельницы взять меня с собой в дом дяди на праздник. Такие посещения были строго запрещены в Хоули-Уэй, но Рут очень горячо просила.

Мать настоятельница проявила чудеса человечности и позволила мне поехать вместе с Рут. Я уже числилась в «хороших девочках». Кроме того, совсем недавно мистер Питман принял у меня экзамены и поставил мне только хорошие отметки. Пожалуй, ничего страшного не случится, если я попью чай в обществе родственников Рут. Хотя я всегда успевала в учебе, никогда не нарушала никаких правил, но что-то во мне заставляло монашек считать меня высокомерной, угрюмой, нежелающей идти на компромиссы и взаимное сотрудничество. Но это происходило всего лишь потому, что я не хотела, боялась выходить из своей раковины, чтобы мне не сделали еще больнее.

Идея поездки к родственникам Рут привела меня в крайнюю степень возбуждения. Я выглядела точно так же, как и в первый день моего пребывания в монастыре. Разве что униформа сидела чуть лучше — я немного подросла. Наряд дополняли голубые нитяные перчатки и желтая шляпа-панама.

Но главным было то, что я ощущала упоительную свободу. Я шла рядом с Рут… Монастырь и монашки остались где-то позади. Казалось, их не существует вовсе.

На автобусе мы доехали до Стритхэма. Энсоны жили в одной половине коттеджа из красного кирпича в самом конце Хай-стрит. Вся улица состояла из точно таких же домишек, окруженных низким каменным забором и небольшим садиком. Дядя Рут всегда с удовольствием возился в саду и даже разбил перед входом в коттедж пару клумб с ярко-красными бегониями, которые мне показались самыми восхитительными цветами, когда-либо существовавшими на земле. Но к радостному возбуждению примешивалось горькое чувство утраты. Ведь в Норвуде у меня тоже был сад, очень красивый… с лилиями и розами, которые обожала мать.

Рут сказала:

— Мой кузен Дерек, самый старший, тоже придет на чай. Ему уже двадцать два. Он с другим моим кузеном Гарри отправляется на ферму в Оттаве в сентябре. Дерек очень любит музыку. Он спрашивал меня, любишь ли ты музыку.

От этих слов у меня чуть кольнуло в груди. Разве есть в Хоули-Уэй возможность слушать музыку? Раньше я брала уроки музыки, неплохо играла на пианино, пела вместе с матерью, обожала слушать пластинки. Мне очень нравился Чайковский, особенно его «Лебединое озеро».

Тетя Рут, Лили, была невысокой полной женщиной с несколько выцветшими рыжеватыми волосами и все еще яркими голубыми глазами. На ее веснушчатом белом лице сияла добродушная улыбка.

Через несколько минут я уже сидела в гостиной за большим столом из мореного дуба на месте почетного гостя. Чудеснейшая комната. Французские окна, открывавшие вид на живописный сад с розовой клумбой, красными мальвами, песочными часами и альпийской горкой.

Я нашла и всю семью Энсон очень привлекательной. Дядя Рут, невысокий, плотный, с тщательно ухоженной бородой и усами, произвел на меня впечатление весьма остроумного человека. Цветы, красивая посуда, глазированный торт с шоколадными цветами — все это выглядело просто фантастически.

Все девочки оказались младше меня, а самой маленькой было всего девять месяцев. Они не проявили ко мне особого интереса. Да и я не особенно к этому стремилась. В монастыре вокруг меня постоянно находились маленькие девочки, которые все время хихикали, болтали или плакали. Меня же сразу заинтересовали два старших кузена Рут. К тому же это были первые мужчины, которые встретились мне со времени заточения в Хоули-Уэй.

Тот, который был младше, отличался особой привлекательностью. Темные густые волосы, стройное тело. Большие карие глаза смотрели с легкой грустью, что придавало ему какую-то загадочность. Когда он смеялся, его глаза слегка щурились и становились озорными. Он смотрел на меня через стол и говорил странные вещи, которых я не понимала.

— Послушай, Рути… да твоя приятельница из монастыря настоящая секс-бомба! И что за голубые глаза. А ресницы! Вот это да!

Миссис Энсон сердито посмотрела на сына:

— Послушай, Гарри, не стоит превращаться в младенца.

Мои щеки мгновенно залила краска. Я не знала, что такое секс-бомба, но я видела в его глазах восхищение. Рут присвистнула:

— Кажется, Гарри втрескался в тебя, Рози.

Я вдруг почувствовала какой-то испуг. Своим взглядом Гарри просто гипнотизировал меня. Мир, где были мои мама и папа, любящие друг друга, словно вернулся вновь.

В общем, этим вечером я влюбилась в Гарри Энсона так, как только можно влюбиться в шестнадцать лет, — страстно, отчаянно.

Дерек тоже все время смотрел на меня. Но он был тихий и спокойный, с рыжими волосами, в очках.

Когда все поднялись из-за стола, Гарри подошел ко мне, небрежно обнял за плечи и взъерошил волосы на моей голове.

— Я бы с удовольствием взглянул на тебя, милашка Рози… через годик… в хорошем платье. Так-то, детка, — сказал он со значением и чмокнул меня в щеку.

Меня как будто стукнуло электричеством, и я задрожала словно осиновый лист. Рут хихикнула.

Гарри выпустил меня, громко засмеялся и выбежал из комнаты. Обо мне сразу же забыли. Он уже не хотел больше развлекаться.

А я громко разрыдалась.

И тут мне на помощь пришел Дерек Энсон. Казалось, он сразу же сообразил в чем дело. Он взял меня за руку и спокойно увел в другую комнату. Чтобы как-то отвлечь меня, он начал показывать свои книги и пластинки.

— Мне очень нравится классическая музыка. Не знаю, как буду обходиться без всего этого в Канаде. Ну ничего, я что-нибудь придумаю, — сказал он мне. — Садись, Рози, давай послушаем мою любимую Пятую симфонию Бетховена. Ты ведь наверняка слышала ее.

Я отрицательно покачала головой, вытерла свои заплаканные глаза носовым платком. Он с ужасом посмотрел на меня:

— Разве есть еще на земле люди, которые никогда не слышали Пятую симфонию Бетховена? Господи! Ты должна немедленно ее услышать!

Он прикрыл дверь, запретив даже Рут входить в комнату, и поставил пластинку. Я стала слушать бессмертный шедевр великого мастера, и вскоре мои глаза высохли. Небольшой эпизод с Гарри сразу же выпал из моей памяти. Я ощутила ни с чем не сравнимый восторг… Даже экстаз.

— Послушай, Рози, это отличный способ залечить душевные раны. Попробуй, мне всегда помогает. Просто начинаешь видеть все в истинном свете. И находишь ответы на многие вопросы, можешь разрешить любые загадки и головоломки. Бетховен — мой бог.

Я кивнула. Я хотела сказать Дереку, что теперь тоже буду так же сильно любить этого композитора, как и он. И в самом деле, сегодня, сейчас в моей жизни началась новая эпоха.

Подлинный интерес к хорошей музыке и от природы тонкое понимание ее дали мне возможность почувствовать себя не так скованно. Я заговорила. Без умолку. Стала задавать ему множество вопросов, искренне полагая, что у него, без сомнения, есть ответы на все мои вопросы. И неожиданно я поняла еще одну вещь — Дерек почти ничего не знал. Из него хотели сделать фермера. Его воспитывали в семье, где Гильберт, Сильвин и музыкальная комедия считались верхом искусства.

Спасибо тебе, Дерек, за этот подарок в августовский вечер. Твой брат Гарри поцеловал меня. Он научил меня чувствовать физически, пробудил во мне эмоциональную сторону восприятия жизни. Но ты, ты дал мне гораздо больше. Ты открыл мне глаза на непреходящую красоту и совершенство настоящего искусства… посредством вот этого произведения Бетховена. Оно — лишь маленькая часть мироздания, но его сила столь мощна, что способна изменить человека за несколько минут, перевернуть все его сознание.

Затем я слушала «Юпитера» Моцарта. Это оказалось таким же пиршеством для ума и сердца, как и Пятая симфония.

Я вернулась в монастырь сумасшедшей, одержимая только одной идеей — как можно скорее вырваться из этих стен, чтобы слушать хорошую музыку.

До конца каникул я продолжала думать о двух этих случайных эпизодах из моей жизни. Я никак не могла выбросить их из головы. Надо признаться, это было странное ощущение. Во мне словно проснулось мое физическое начало и одновременно с ним интеллектуальное и духовное, и их уже невозможно было затолкать в тесную скорлупу моего прежнего существования. Они ждали продолжения и развития.

После этого жизнь в Хоули-Уэй стала почти невыносима. Время, казалось, здесь замерло на одной отметке. Но шесть месяцев тем не менее здесь как-то придется продержаться. Никому из воспитанниц монастыря не позволено покидать его раньше семнадцати лет.

С Рут я не встречалась до начала учебы в сентябре. Когда она вернулась, я набросилась на нее с расспросами о последних новостях. Добродушно усмехнувшись, подруга сказала:

— Готова поклясться, ты хочешь услышать новости о Гарри…

Покраснев до корней волос, с оглушительно стучавшим сердцем, я тихо прошептала:

— Да… конечно, хочу, но… и о Дереке тоже.

— Ты нанесла сокрушительный удар им обоим, — сообщила она. — Гарри сказал, что считает тебя самой красивой девушкой, какая ему попадалась в жизни. И еще говорит, что, когда вернется из Канады, обязательно тебя разыщет.

О, это здорово, подумала я, но вдруг неожиданно мой интерес к нему как-то угас. Я хотела услышать новости о Дереке. Об этом спокойном, тихом парне, который смог подарить мне нечто большее, чем просто физическое тепло.

— Но что… что сказал Дерек? — заволновалась я.

Подруга быстро передала мне маленькую записку.

— Он просил меня отдать тебе вот это…

Когда я увидела, что там, чуть не задохнулась… На небольшом кусочке хорошей глянцевой бумаги, по всей видимости вырезанном из дорогой книги, был портрет — большая массивная голова с густыми вьющимися волосами, с нахмуренными бровями, тяжелыми веками и сильными губами.

Под портретом стояла аккуратная подпись, сделанная рукой Дерека: «Людвиг ван Бетховен».

Я завороженно смотрела на это лицо. У меня было такое впечатление, что я держу фотографию своего единственного возлюбленного. Я глубоко вздохнула:

— Знаешь, Рут, от всего этого я чувствую себя совершенно несчастной. Я не хочу быть машинисткой. Это невыносимо. Я хотела бы стать музыкантом… и играть на пианино. Или на каком-нибудь другом инструменте в оркестре.

Рут засмеялась:

— Смешная ты, Рози. Тетя и дядя говорят, что Дерек прямо помешался на своей музыке. Неужели ты хочешь стать такой же? К тому же тебе уже слишком поздно учиться играть.

Я знала, что должна согласиться в этом со своей практичной подругой, но в глубине души не верила ей. Да, разумеется, этим трудно заработать деньги… если только ты не первоклассный специалист. А я? Что умею я? Взять всего лишь несколько аккордов? А в Хоули-Уэй у меня вообще не было возможности подойти к инструменту.

Я спрятала портрет Бетховена в своем шкафчике и иногда заглядывала туда и смотрела на него, стараясь вспомнить некоторые темы, особо взволновавшие меня, из Пятой симфонии. Но я приняла философию Рут и выбросила из головы идею стать музыкантом. Я решила, что в этой жизни мне дано только слушать, ценить музыку и наслаждаться ею.

И тем не менее я пообещала себе: как только окажусь на свободе, я начну писать. Я должна заниматься творчеством любого рода, иначе просто умру. Я никогда, никогда не смогу стать стенографисткой в офисе.

Глава 6

В начале марта следующего года, сразу после моего дня рождения, я покинула Хоули-Уэй. Я никогда не забуду этот день. Ночью выпал снег и покрыл белым, сверкающим одеялом уродливую асфальтовую площадку перед входом в монастырь, небольшую лужайку и дорожку. Даже черные деревья с обрубленными ветвями под снегом вдруг преобразились, сделавшись похожими на карнавальных персонажей, участников какого-то величественного действа.

Сняв с себя эту ненавистную униформу, я чуть не задохнулась от восторга — никогда в жизни мне не нужно будет надевать ее снова. И вот я стою в блекло-коричневом пиджаке, синей юбке с заплатками. На голове — уродливая, поношенная желто-коричневая шляпка из фетра. К этому добавлены вытертые перчатки, тоже коричневого цвета, и сумочка из египетской кожи с кисточками (полагаю, монашки считали это верхом изящества). В сумочке лежит хрустящий банкнот в один фунт и немного серебра. Именно эту сумму выдавали воспитанницам перед выходом из монастыря.

Плюс к этим сокровищам — коричневое твидовое пальто. Одним словом — нищая девчонка, которая только что вышла из благотворительной школы. И еще нужна работа. Монашки подыскали, конечно, кое-что. Мне предстояло начать карьеру машинистки в большом офисе на Фарингтон-стрит за тридцать шиллингов в неделю. Должность эта считалась хорошо оплачиваемой, да и у фирмы была достойная репутация. Комнату для меня нашли в Эрлз-Корт, не так далеко от места службы. Моя хозяйка оказалась выпускницей той же самой благотворительной монастырской школы, которую закончила я. Мать настоятельница считала, что мне в столь нежном возрасте нужна рядом женщина постарше, что-то вроде опекунши.

Старый друг и адвокат моего отца вдруг написал письмо в монастырь и передал с ним для меня матери настоятельнице двадцать фунтов, чтобы та передала мне эти деньги по первому моему требованию.

Мать настоятельница поцеловала меня на прощание, затем сказала:

— Надеюсь, ты сможешь стать счастливой, Розалинда.

— Благодарю вас, — ответила я.

Наконец я оказалась за воротами Хоули-Уэй. Мать настоятельница вызвала такси и лично заплатила водителю. Машина повезла меня в Эрлз-Корт.

Под снегом Лондон выглядел белым, нарядным и веселым. Несмотря на мой нищенский наряд, отсутствие денег и понимание того, что в этом мире нет ни одного человека, который любил бы меня и ждал, я просто задыхалась от ощущения невероятного счастья. У меня был… портрет Бетховена, который лежал рядом с фотографиями моих отца и матери. И еще немного денег. Теперь я могла пойти и навестить Энсонов в любой день. Моя дорогая подруга Маргарет тоже иногда писала мне. Из Найроби от нее регулярно приходили письма. Она и ее мать никогда не забывали поздравить меня с днем рождения или с Рождеством.

Поэтому я была все-таки не одна… И еще у меня были замечательные планы… Я собиралась сделать столько всего… Но сначала было необходимо заработать хотя бы немного денег. Я начну писать и посылать свои рассказы в разные газеты и журналы, чтобы сделать то, чего мне очень хотелось. Прежде всего я куплю себе билет на какой-нибудь концерт или балет.

Такой я была в марте 1925 года, когда мне только что исполнилось семнадцать, и я собиралась жить в «большом мире». Но стоит ли жалеть человека, который ни в малейшей степени не испытывал жалости к себе? И был при этом счастлив. Иллюзии питали меня, и я верила, что свободна.

Еще придет время, и я сделаю горькое открытие, пойму, что мы никогда не свободны… Мы только переходим из одного состояния несвободы в другое.

Дом миссис Коулз был частью большого и убогого полукруга зданий, плотно прилепившихся друг к другу недалеко от Кромвель-роуд. Черный дымоход, засыпанный золой, и единственное дерево — липа, пышно называемая «садиком», темный и грязный подвал — вот нехитрое обиталище, где мне предстояло поселиться. Окна не мылись так давно, что их уже покрывала тонкая пленка сажи, грязи и пыли. На стенах, оклеенных выцветшими голубоватыми обоями, в некоторых местах виднелись пятна сырости и плесени. Над камином висело изображение пышногрудой и розовощекой красотки, вероятно, с какой-нибудь коробки конфет или нижнего белья, томно закатившей глаза к небу. В руках она держала букетик лилий, перехваченный ядовито-розовой ленточкой. На кровати лежала отпечатанная на серой бумаге инструкция для жильцов.

Но для меня ничего этого не существовало, не имело значения. Ведь был кран с холодной и даже горячей водой — невероятное удовольствие.

Мрачное жилище, похожее на склеп, казалось невиданной роскошью для меня. А миссис Коулз настоящим ангелом доброты. Она и в самом деле была очень доброй женщиной, и мне очень повезло, что я попала именно к ней.

Уинифред Коулз была старше меня на двадцать лет, происходила из очень бедной семьи, и в монастыре ее обучили работе горничной и кухарки. В моем возрасте она прислуживала на кухне в большом доме на Гросвенор-сквер. Вскоре она научилась очень хорошо готовить, стала поваром в том же доме, и ее зарплата значительно выросла. На эти деньги можно было совсем неплохо жить. Через несколько лет она вышла замуж за дворецкого. Вместе они смогли купить несколько квартир, которые стали сдавать внаем. Но мистер Коулз очень быстро умер, а его жена решила продолжить их дело.

Ее грудная клетка то и дело сотрясалась от приступов бронхиального кашля, и маленькие добрые голубые глаза мгновенно увлажнялись слезами. Она никогда не заглядывала в далекое будущее. В то же время благодаря своей практичности и наличию здравого смысла Уинифред копила деньги на старость. В своих мечтах она видела себя владелицей небольшого хорошенького домика. И никаких жильцов. Только большой серый кот и розы.

— Тогда ты сможешь поселиться со мной навсегда, Рози… — приговаривала Уин и добродушно посмеивалась.

Она всегда называла меня только Рози. В сознании Уин я заняла место ее ребенка, которого она так никогда и не родила.

Глава 7

В течение нескольких первых месяцев нашего знакомства Уин порой сердилась на меня, считая, что я слишком боюсь людей, чувствую излишнюю неловкость при общении с ними. Иногда она просто выпихивала меня из дому, пытаясь заставить пойти на прогулку с каким-нибудь молодым человеком. Внушала мне мысль, что надо наслаждаться жизнью.

Иногда в Уинифред, смешной, милой Уин, просыпались струнки настоящего сноба — она просила меня снова и снова рассказывать о тех «замечательных днях» моего существования. Представляя меня своим друзьям, она с гордостью говорила:

— А это малышка Рози — настоящая леди! Вы только посмотрите, что она читает. Старая Уин не понимает даже названия этих книг!

Боже, сколько же я прочитала в эти дни! Жизнь в офисе для меня не имела никакого значения. Вся она слилась в скучнейшую череду однообразных, монотонных заданий, печатание текстов. Ни с кем из сотрудников я так и не подружилась. Разумеется, там было много молодых мужчин, которые, так же как и Гарри Энсон, находили мою внешность привлекательной, пытались ухаживать за мной и оказывать всяческие знаки внимания к зависти других женщин, но ни один из них не тронул моего сердца.

— Странная ты. Неужели ты не хочешь выйти за кого-нибудь замуж? — озабоченно говорила мне старушка Уини.

— Я хочу, Уини, но только не за кого-нибудь. Если я найду того, кто мне нужен…

Она трясла головой и вытирала передником глаза.

— Тебе будет очень трудно, Рози. Ты слишком разборчива. А кроме того, ты можешь никогда и не встретить такого человека. Ты, вероятно, хочешь богатого жениха.

Я смеялась и целовала ее в щеку.

— Дело вовсе не в деньгах. Я должна быть разборчивой, если речь идет о муже, Уин. А кроме того, мне только восемнадцать. У меня еще много времени.

Она нехотя со мной соглашалась, хотя и не разделяла моего видения и понимания мира и представлений о жизни и любви.

И я продолжала жить своими мечтами. Продолжала читать. В любую погоду посещала библиотеку. Один старик, работавший там уже много лет, отнесся с большим сочувствием ко мне и стал руководить моим чтением и выбором книг. Я обожала Шекспира. Рыдала над Бронте. Ее героиня Джейн Эйр была такой же сиротой, как и я. Смеялась до слез над шутками Джейн Остин, восхищалась ее блестящим умом и наблюдательностью. А Теккерей! Сколько мыслей, какой непревзойденный юмор и ирония. Диккенс и его глубокое понимание жизни. Затем последовали Голсуорси, Бернард Шоу, Ибсен.

Я стала читать еще больше. Уже и по ночам. Я просто была не в состоянии закрыть книгу. У меня начали болеть глаза. Не выдержав, Уин прямо-таки за руку отвела меня к врачу, который тут же выписал мне очки. Я довольно забавно выглядела с двумя тяжелыми роговыми кругами вокруг глаз.

Иногда ко мне приезжал мистер Хилтон. Он водил меня в рестораны, где заказывал множество дорогих блюд, которые я была просто не в состоянии съесть. Во время расставания он скромно засовывал мне пятифунтовый банкнот в карман. Но вскоре его визиты прекратились, и я больше не виделась с ним. Полагаю, дело было в том, что он стал слишком старым. К тому же не отпускала служба и проблемы с собственным семейством. Теперь, видя, что я уже определилась в жизни, он потихонечку самоустранился, посчитав, что обо мне можно уже не беспокоиться. Собственно говоря, он никогда и не чувствовал никакой ответственности передо мной. Но я была благодарна ему за поддержку и за ту заботу, которую он мог мне подарить.

И вот прошел целый год в «большом мире». Снова наступил мой день рождения. Мне исполнялось восемнадцать. Как-то я уже научилась общаться с этими «ужасными мужчинами», которыми так меня пугали монашки и которые только и хотели, чтобы войти в мою жизнь и уничтожить ее.

Свой день рождения я встретила с Энсонами. Я постоянно поддерживала с ними отношения и часто заходила к ним на ужин.

Рут обручилась и привела на праздник своего жениха. Это был флегматичный молодой человек в очках, торговавший чаем. Его звали Джордж Прайер. Все, что он делал, — так это сидел в одном углу с Рут, держал ее за руки и смотрел на нее влюбленными глазами. Будущий спутник жизни Рут наскучил мне через пять минут. Она же выглядела счастливой, и я немного завидовала ей. Завидовала в том смысле, что она жила в ладу с собой, что ей хватало такого мужа и ее работы для счастья.

Вдруг миссис Энсон улыбнулась мне и сказала:

— Роза очень изменилась со своего последнего дня рождения. Наш Гарри не ошибся, ведь он первый сказал, что ты превратишься в настоящую красавицу.

— Да, она потрясающе выглядит! — подтвердила слова своей тети Рут. — Видел бы ее сейчас Гарри!

Я рассмеялась и спросила, не слышно ли каких-либо новостей о Дереке. Мне ответили, что он почти ничего не пишет, но, кажется, старший сын миссис Энсон собрался жениться на какой-то канадской девушке. Я почувствовала нечто вроде ревности и поинтересовалась, не музыкант ли она.

Лили сделала гримасу и засмеялась:

— Слава богу, нет. Нам вполне хватает одного Дерека. Говорят, она первоклассный повар и еще увлекается лыжами. Местный чемпион. Дерек теперь тоже решил вплотную заняться ими. Будут теперь на пару…

Я была крайне разочарована. Дерек, который показал мне, кто такой Бетховен, который говорил, что нет ничего прекраснее музыки, вдруг женится на девушке, умеющей только готовить и кататься на лыжах!

Рут и миссис Энсон стали расспрашивать меня, не появился ли у меня какой-нибудь знакомый парень. Когда я ответила, что пока еще нет, моя подруга сжала руку Джорджу и сказала:

— По-моему, она упускает нечто очень важное, да, Джорджи?

Он робко посмотрел ей в глаза и ласково промычал:

— М-м-м-м…

Я едва сдержала приступ смеха. Ну уж нет! Я подожду. Я умею ждать. Меня этому научила жизнь. Не стоит кидаться на первое попавшееся тебе под руку. Главное — это понять, какой же человек тебе нужен.

Но потом, так иногда случается у молодых… К тому же у меня слишком часто менялось настроение… В общем, после страстного порыва самообразования я вдруг почувствовала какое-то опустошение и разочарование. Я устала от всего этого… Так же как и Дерек. И поступила вопреки своим глубинным инстинктам. Ради ощущения мнимого душевного комфорта я отошла как бы немного в сторону с той дороги, на которую встала. Я вдруг решила, что, возможно, Уин и Рут правы: необходимо оглянуться вокруг и начать жить так, как и положено нормальной девушке.

Неожиданно для всех я вдруг перестала ходить на концерты классической музыки и читать книги. Вместо этого я увлеклась просмотром фильмов с участием Греты Гарбо и Джорджа Брента. И стала принимать приглашения различных мужчин, работавших в нашем офисе.

Однажды начальник нашего отдела попросил меня сходить с ним в кино. Я не отказалась. Потом мы пошли с ним в ресторан и на танцы. Я даже заставила себя поверить, что немного влюблена в него. Он был на пару дюймов выше меня, широкоплечий, довольно плотный мужчина, отличался умом, и еще была в нем какая-то мягкость, которая и подкупила меня.

Старая Уин с удовольствием выслушала все мои признания и сказала, что мне нужно пригласить его к ней в комнату. Там мы могли бы спокойно посидеть и поговорить. Фрэнк с удовольствием откликнулся на мое предложение, и в пятницу после работы мы отправились к Уин. По дороге он купил огромную коробку шоколадных конфет. Придя домой, мы сразу же пошли в комнату моей хозяйки. Я устроилась в кресле около камина, а Фрэнк сел на пол около меня. Он улыбнулся и протянул мне конфету, я осторожно взяла ее. Вторую Фрэнк положил мне сам в рот. Я погладила рукой его жесткие черные волосы. Через минуту он оказался рядом со мной на кресле и плотно прижался ко мне. Еще через минуту Фрэнк был уже на улице.

Когда вернулась Уин, то обнаружила меня в полном одиночестве. Она с беспокойством стала расспрашивать меня о том, что же все-таки случилось. В ответ я могла сказать только следующее:

— Он меня трогал. Больше я никогда ни с кем никуда не пойду.

Бедняжка Уин смотрела на меня так, будто я сошла с ума. Но я точно знала, что именно произошло. Я просто не любила этого человека и не могла изображать какие-либо чувства тогда, когда их нет.

Я снова вернулась к тому, что было мне хорошо знакомым, привычным и с чем я чувствовала себя почти счастливой. Начинался новый балетный и музыкальный сезон. Разумеется, неудачная попытка заставила меня несколько острее почувствовать свое одиночество, но, по большому счету, к своему состоянию я уже настолько привыкла, что этот случай не мог слишком сильно поменять мою жизнь.

И снова все было по-прежнему. Мне уже исполнилось двадцать, в офисе я стала зарабатывать три фунта в неделю. В свободное от работы время писала короткие рассказы и периодически относила их в разные журналы, где их благополучно возвращали назад. Мои амбиции не были удовлетворены, и у меня возникало ощущение, что я трачу время напрасно. Теперь, оглядываясь на свое прошлое, я поняла, в чем заключалась моя основная ошибка. С одной стороны, я пыталась писать интеллектуальную прозу, а с другой — я старалась сделать эту самую прозу популярной. Хотела усидеть на двух стульях, а ведь из этого никогда не выходит ничего хорошего. В момент отчаяния я бросила писать на какое-то время, так как решила, что у меня не хватает таланта, чтобы создать что-либо самой. Мне казалось, что я могу только ценить то, что написали другие. О, в этом я прекрасно разбиралась. В таком приложении мой вкус и внутренний инстинкт работали безошибочно.

Но вот пришел август, жаркий и пыльный, и в моей жизни произошли перемены. Совершенно неожиданно вдруг разорвались крепкие связи, объединявшие меня с Уин и ее домом.

В это утро Уинифред не спустилась, как обычно, в кухню, чтобы приготовить завтрак для постояльцев. Ее молоденькая девочка-помощница вбежала ко мне в комнату с испуганным лицом и сказала, что миссис Коулз нашли в постели мертвой. Позже мы узнали, что, оказывается, у Уин случился инсульт. Оторвавшийся кусочек тромба закупорил просвет сосуда головного мозга. Я потеряла своего лучшего друга.

Я скучаю по ней и по сей день. Интересно, что бы она сказала о Ричарде. Думаю, он бы очень понравился ей, если бы она, конечно, одобрила подобный союз. Ведь те знакомые, с которыми общалась Уин, такое поведение не одобряли. У простых людей свои взгляды на жизнь.

Уин умерла, и Эрлз-Корт перестал существовать для меня как дом. Подошел к концу еще один период жизни Розалинды Браун.

Глава 8

Смерть Уин стала для меня новым испытанием. И если бы я осталась жить в ее доме, то вряд ли когда-нибудь привыкла к ее отсутствию. Никогда бы я не оставила и свой офис, в который меня пристроили монашки и в котором так мало платили за тяжелую работу. Конечно, зарплата там повышалась, но очень, очень медленно… Слишком медленно.

Через две недели после того, как я покинула Эрлз-Корт, со мной произошел очень неприятный инцидент. Найдя по объявлению в газете новое пристанище и переселившись туда, я обнаружила, что меблированные комнаты, которые сдавала некая мисс Пардью, очень грязные, а пища скудна и плохо приготовлена. Я сразу же решила, что оттуда необходимо съехать и чем быстрее, тем лучше. Дом мисс Пардью очень сильно отличался от жилища Уин. Хотя коттедж прежней моей хозяйки и был очень старым, Уинифред поддерживала в нем чистоту, заботливо относилась к постояльцам и отлично готовила. И атмосфера там была какая-то дружелюбная. Здесь же меня поразили в первую очередь жильцы. В основном ими оказались мужчины. Все какие-то звероподобные, грязные. Они пытались весьма грубыми и примитивными способами привлечь к себе мое внимание: хищно улыбались, подмигивали, пытались схватить за руку, чем только сильно пугали меня.

Однажды, когда я обратилась к мисс Пардью с просьбой навести порядок в доме, эта очень неопрятная женщина с маленьким и злобным лицом, похожим на мордочку хорька, спросила:

— Ха! Ты думаешь, что слишком хороша для моего дома?

Я ответила спокойно и с достоинством:

— Да, мисс Пардью, именно так я и думаю. Меня не пугает бедность, но вот грязь — это совершенно невыносимо.

После этого она разразилась длинной тирадой, состоявшей из пронзительных междометий. Я молча собрала вещи и ушла из ее дома.

Тем утром я отправилась в офис в расстроенных чувствах. В этот день я особенно остро чувствовала свое одиночество. И отсутствие каких-либо перспектив в будущем.

Большой офис страховой компании встретил меня холодно и враждебно. Он вдруг почему-то напомнил мне мой сиротский приют. Но очень скоро я убедилась в правдивости старой испанской поговорки: «Когда закрывается одна дверь, открывается другая»…

Одна из моих коллег — девушка, несколькими годами старше меня, заметила, что сегодня я неважно выгляжу. Я и вправду в любой момент была готова разрыдаться.

И эта девушка, Кетлин Уолкер, вдруг пригласила меня на ленч в кафе «Эй-би-си», куда мы, машинистки, обычно ходили на обед. Я поблагодарила ее и приняла приглашение. Мне было так плохо, что не имело значения куда и с кем идти. Но потом, после нашего разговора, я уже не жалела, что согласилась отправиться с Кетлин на ленч.

Когда она появилась в нашем офисе, я не слишком-то обращала на нее внимание. Но позже, после нашего похода в «Эй-би-си», я увидела, как она привлекательна. Кетлин было двадцать четыре года, ее голубые глаза просто-таки искрились жизнерадостностью. Она рассказала о том, что живет с матерью, которую очень любит. Ее младший брат в данный момент находился в другом городе. А младшая сестра, всеобщая любимица, жила вместе с Кетлин и матерью. Собственно говоря, у Кетлин не было необходимости работать — после смерти ее отца, преуспевающего дантиста, у семейства осталась приличная сумма, которой вполне хватало для спокойной, размеренной жизни, просто она не любила бездельничать.

И эта работа была для нее временной. Она просто дожидалась места личного секретаря у одного писателя. Предполагалось, что Кетлин приступит к своим обязанностям в конце месяца, когда писатель вернется из Египта.

Неожиданно в моей груди проснулась надежда.

— Кетлин, скажи, смогла бы и я работать личным секретарем? — осторожно поинтересовалась я.

Она покровительственно улыбнулась:

— Легко. Просто покупай газеты с объявлениями о работе, сходи в крупные агентства по найму персонала.

— О, я бы очень хотела работать секретарем писателя, — призналась я. И скромно добавила: — Знаешь, я ведь немного пишу и сама.

Ясные глаза Кетлин засветились неподдельным интересом.

— Ты совсем не похожа на тех, кто работает в нашем офисе. Я это вижу, — сказала она.

— Думаю, ты ошибаешься. Я всего лишь сирота из Уимблдона без гроша в кармане.

— Ерунда! — горячо воскликнула Кетлин, хотя, собственно говоря, ничего обо мне не знала. — Где ты живешь, дорогая?

Когда моя собеседница узнала правду, то пришла в ужас.

— Сегодня же ты отправляешься со мной к нам домой и будешь там жить до тех пор, пока мы не подыщем тебе место, — улыбнулась мне Кетлин. — Сейчас позвоню маме и предупрежу ее. У нас есть свободная комната. Мы живем на Гледхоу-Гарденс недалеко от Бромптон-роуд. Занимаем два верхних этажа. Уверена, тебе там понравится.

— Но ведь ты почти не знаешь меня, — сказала я, чувствуя, как к горлу подкатил комок, а глаза предательски защипало. Я едва сдерживала слезы.

Она просунула мою руку себе под локоть.

— Не беспокойся. Того, что я о тебе знаю, уже достаточно, — уверила она меня. — И ты такая грустная, бедняжка. Не волнуйся. Это так ужасно — быть одной. В жизни всегда кто-то должен помочь.

Это положило начало нашей дружбе. И небольшой светлой полосе в существовании Розалинды Браун. Уолкеры оказались приятной и интеллигентной семьей. Миссис Уолкер, невысокая, такая же ясноглазая женщина, как и Кетлин, являла собой образец доброты и щедрости. Она сразу же напомнила мне старушку Уин. Младшая ее дочь еще ходила в школу, и все называли ее Пом… Пом недавно исполнилось пятнадцать, и ее заразительный смех то и дело слышался в разных частях дома.

Я почувствовала, что здесь, в этом доме, постепенно освобождаюсь от мрачной раковины, в которой пребывала все последнее время. Их коттедж в целом трудно было назвать богатым или шикарным. Эти слова не слишком подходили дому. Но изящество и отменный вкус ощущались во всем, и особенно во всяких мелочах. Некоторые из этих мелочей, по всей видимости, достались им по наследству, другие были куплены в небольших магазинчиках на Кингз-роуд или Черч-стрит. Миссис Уолкер не могла равнодушно пройти мимо таких лавчонок, не приобретя там что-нибудь красивое и интересное.

После первой ночи, проведенной у Уолкеров, миссис Уолкер наотрез отказалась отпускать меня из своего дома. Она сказала, что я останусь с ними как минимум на месяц. Комната будет в моем распоряжении до возвращения Патрика из Эдинбурга, где он сейчас изучал медицину.

— Он скоро получит диплом врача и вернется в Лондон. Будет работать в госпитале хирургом, — сообщила миссис Уолкер. — А пока, дорогая, дом в твоем распоряжении.

Месяц, который я провела в доме Уолкеров, стал самым счастливым периодом моей жизни за те несколько лет, что прошли с момента смерти моих родителей. Миссис Уолкер многому научила меня. Так, например, запросто очень скоро я могла отличить современную мебель от антикварной.

Мать и дочери обожали Патрика. Вся каминная доска в комнате миссис Уолкер была уставлена фотографиями сына. Одна из них мне особенно понравилась.

Этот портрет Патрик сделал в студии в Эдинбурге. Такие же голубые сияющие глаза, как у его матери и Кетлин, такие же красивые и ровные зубы. Мне показалась, что он обладал отличным чувством юмора. Я спросила об этом, и миссис Уолкер подтвердила мою догадку.

— Он обязательно понравится тебе, а ты ему, — заметила однажды мать Патрика.

А Кетлин добавила с хитрой улыбкой:

— Мягко сказано, мам. Посмотри-ка на нее. Ты когда-нибудь видела такие глаза? А волосы?

Миссис Уолкер и Кетлин стали для меня настоящими друзьями и дали мне не просто крышу над головой, но, что гораздо важнее, чувство дома. Меня переполняла благодарность. В то счастливое время никто и предположить не мог, что наша дружба неожиданно оборвется самым трагическим образом.

Кетлин вскоре подыскала для меня работу, которая оказалась куда более привлекательной, чем печатание на машинке в офисе: мне предложили место секретаря в доме окулиста, проживающего на Уимпол-стрит.

— У вас приятные манеры, вы образованная девушка. Это именно то, что хотел мистер Диксон-Род, — заявила мне женщина из агентства по найму. — Он предлагает зарплату четыре фунта еженедельно и проживание в его доме. Миссис Диксон очень милая женщина, и думаю, рядом с ней вы будете чувствовать себя счастливо и комфортно. Единственный минус — это то, что вы слишком молоды.

Глава 9

Перспектива получить такую замечательную работу несказанно радовала меня и заставляла сильно волноваться. Целых четыре фунта в неделю казались мне целым состоянием, особенно если учесть то обстоятельство, что жить и питаться я буду под крышей дома мистера Диксон-Рода. Я смогу быстро накопить деньги, купить небольшую печатную машинку и снова начать писать.

Собеседование с мистером Диксон-Родом прошло успешно. Внешне он не являл собой образец привлекательности, он был почти лысым, — но его очаровательная улыбка, живой ум и умение общаться сразу же подкупали собеседника.

— Так вы считаете, что справитесь с работой секретаря, мисс Браун? — спросил он с мягкой улыбкой. — Вы выглядите такой… молодой…

Я прикусила губу.

— О, — сказала я грустно. — Как ужасно быть такой худой и всегда выглядеть намного моложе, чем ты есть на самом деле. Мне уже двадцать один год.

Он засмеялся и подмигнул мне:

— Еще несколько вопросов.

Мистер Диксон-Род тут же все выяснил о моем воспитании и о годах, проведенных в Хоули-Уэй и офисе.

— Бедный ребенок! — воскликнул он. — У вас была тяжелая жизнь. Разумеется, я дам вам работу. В последнее время со мной работала законченная идиотка. Она вечно путала все назначения и оскорбляла моих пациентов.

— Я буду осторожной, — пообещала я.

Доктор протянул мне руку.

— В таком случае все решено. По крайней мере, лично я даю согласие. А теперь я вызову служанку миссис Бенсон, она отведет вас к моей жене. Вы будете жить здесь, и поэтому последнее слово за миссис Диксон-Род.

Жена окулиста приняла меня в большой гостиной, состоявшей из двух комнат, обставленных с отменным вкусом дорогой и красивой мебелью. Похоже, уроки миссис Уолкер не прошли даром. Я сразу же определила, что стол из дерева грецкого ореха и пара шкафов принадлежат эпохе королевы Анны, а полы покрывают персидские ковры.

С первого взгляда Китс Диксон-Род мне не понравилась. Она занимала слишком много пространства. Темно-серые кудри, на самом кончике рыхлого носа пенсне на шелковом черном шнуре, решительный, волевой подбородок. Она казалась крупнее своего маленького мужа раза в два. На ней было платье с отделкой из кружева с очень низким декольте, двойная нитка жемчуга обвивала крепкую шею. Ансамбль завершала огромных размеров шляпа на голове, сдвинутая на одну сторону. Она уставилась на меня своими маленькими умными глазками, сразу вызывающими ассоциации с глазами слона. Но очень скоро выяснилось, что эта огромная леди имела такое же доброе и щедрое сердце, как и старушка Уинифред Коулз. Она, так и не познавшая радости материнства, обрушила всю свою нерастраченную нежность и любовь на мужа, которого называла не иначе как Дикс. Предметом ее непрестанного внимания и заботы были еще две сиамские кошки, с которыми я имела удовольствие познакомиться чуть позже.

— Боже милостивый! — воскликнула она, когда я вошла в комнату. — Агентства стали присылать нам детей. Моему мужу нужна самостоятельная разумная женщина. Отправляйтесь-ка в ваш детский сад, дорогуша.

Ее слова заставили меня мгновенно покраснеть, однако вскоре я все же собралась с духом и заметила:

— Уверяю вас, я уже не играю в куклы и кубики и умею отлично печатать на машинке. К тому же мистер Диксон-Род сказал, что готов нанять меня.

Миссис Диксон-Род снова вскинула на меня свои умные глазки-бусинки. Теперь в них читался неподдельный интерес.

— Дикс, должно быть, сошел с ума. Вы сущий ребенок.

— Миссис Диксон-Род, я не ребенок! — с негодованием воскликнула я. — Мне уже больше чем двадцать один. Я четыре года отработала в крупном офисе в Сити. Разумеется, у меня нет опыта работы личным секретарем, и тем не менее я абсолютно уверена, что справлюсь с этим.

Миссис Диксон-Род поднялась с места и взглянула на меня сверху вниз, как на некий экзотический экземпляр животного или растения. Потом она неожиданно захохотала, ее рыхлое тело заколыхалось, а еще через мгновение этот смех перешел в бронхиальный кашель. Точно так же смеялась бедная Уин.

— Боже милостивый! А ты забавная штучка! — воскликнула она наконец и приложила носовой платок к губам. — И как ты разговариваешь! Ты умеешь и постоять за себя, и подать себя в нужном свете. Решила защитить свои права. Ха-ха-ха! К тому же ты еще и хорошенькая. Милая глупышка.

— Что ж, — проговорила я, чувствуя горечь оттого, что меня унизили. — Если вы считаете, что я слишком глупа и молода для вас, я, пожалуй, пойду. Не стоит терять время.

— Нет, нет, не стоит так сердиться. Расскажи мне что-нибудь о себе. Не бойся, я не съем тебя. Иди сюда, садись.

Она шумно плюхнулась на глубокий диван и с довольным видом похлопала по подушке рядом с собой. Ее большие плечи все еще продолжали дрожать от смеха, а лицо сделалось багровым. Было очевидно, что мое смущение забавляло ее.

— Ну же, иди сюда, деточка. Садись рядышком… — повторила она.

Я осторожно присела на край. За десять минут она успела выудить из меня все, начиная с моей жизни в Норвуде и заканчивая пребыванием в семье Кетлин. Больше всего ее интересовали два года, которые я провела в монастыре. Когда я закончила свой рассказ, она больше не смеялась. Ее веселые маленькие глазки смотрели на меня несколько виновато, а голос стал на удивление мягким.

— Боже! Бедный цыпленочек! Ну и жизнь тебе выпала. Я верю каждому твоему слову. Я еще никогда в жизни не видела таких глаз. Твои глаза не могут врать.

Я скромно улыбнулась. Затем Китс сказала:

— Я не слишком уверена в том, что тебе стоит давать эту работу. Твои глаза все время будут отвлекать Дикса. Ты знаешь, это ведь его специальность… Глаза, я имею в виду.

— О, миссис Диксон-Род, пожалуйста… — взмолилась я.

Она прервала меня:

— Ну, ну, не сердись. Ты еще привыкнешь к шуткам Китс. Она дразнит всегда и всех.

Мои глаза внезапно стали влажными.

— Так я получу эту работу? Вы дадите ее мне? — Я почти задыхалась, едва выговаривала слова.

И в это же мгновение, к своему удивлению, я оказалась в крепких объятиях миссис Диксон-Род. Большие руки плотно прижали меня к мягкой груди, и я потерялась среди кружева, жемчуга и… запаха фиалок, тонкого, странно напомнившего вдруг мою прошлую жизнь в Норвуде, мою мать. Я смутилась еще сильнее.

Итак, жизнь наконец-то повернулась ко мне лицом.

После собеседования я побежала скорее к Уолкерам, чтобы сообщить им радостную новость. Я приступаю к своим обязанностям со следующей недели, и мне сразу выплатят недельное жалованье, чтобы я могла купить себе все необходимое, в том числе и униформу для работы. Еще мне показали мою комнату в доме Диксон-Родов. Она находилась на верхнем этаже, и за окнами открывался красивый и торжественный вид на Уимпол-стрит. Обстановка в ней была очень приятна — кровать выглядела невероятно соблазнительно, на полу — нежно-зеленый ковер. Ему в тон — занавески на окнах. Был здесь и шкаф с книгами, и маленькое бюро, на котором я могла писать. Кроме того, в свободное от работы время мне позволили пользоваться печатной машинкой мистера Диксон-Рода. И еще секретарю полагалось почти целых два свободных дня. Половина субботы и целое воскресенье. В это время чета Диксон-Род уезжала отдохнуть на реку в Хенли в свое бунгало.

После монастыря, холодного и обветшалого дома Уин, ужасающей грязи меблированных комнат, запаха кошек и прокисшей пищи в обиталище мисс Пардью мое новое пристанище казалось мне верхом роскоши и комфорта.

Я почти бегом мчалась к Уолкерам, чтобы рассказать им обо всем этом.

Но ни миссис Уолкер, ни Кетлин, ни Пом не оказалось на месте. Вбежав в гостиную, я обнаружила там высокого широкоплечего молодого человека с вьющимися волосами и голубыми глазами, который сидел на диване и слушал по радио танцевальную музыку. От неожиданности он встал и с удивлением посмотрел на меня. Я тоже уставилась на него.

— О, вы, вероятно, Пэт, брат Кетлин. Я узнала вас.

— Да, — улыбнулся он в ответ, продемонстрировав безупречные белые зубы. — Я действительно Пэт, а вы, вероятно, Розалинда.

— Совершенно верно, — сказала я и протянула ему руку.

Он взял ее. В течение нескольких секунд мы внимательно, с любопытством изучали друг друга. Уже позже он признался, что, когда увидел меня, у него на мгновение перехватило дыхание. Наверное, я действительно неплохо выглядела в своем сером костюме и белой блузке. Волосы немного растрепались от бега, щеки приобрели розоватый оттенок, что, впрочем, для меня не слишком характерно — моя кожа всегда была очень бледной. От возбуждения мои глаза сияли.

Затем он сказал:

— Я тоже узнал тебя. Пом мне писала, что ты красивая. Так и есть. Но ты не просто красивая, в тебе есть что-то… Не знаю, не могу объяснить…

Я смутилась и осторожно высвободила свои пальцы из его руки.

— Пом… Она не должна была писать такие глупости!

Пэт радостно рассмеялся. Похоже, он обладал живым, веселым нравом. Возможно, даже чересчур веселым, что в дальнейшем сослужило ему не слишком хорошую службу. К моему удивлению, он вдруг одной рукой обнял меня за талию, а другой схватил мою кисть и закружил меня в танце.

— Я чуть с ума не сошел, сидя тут в одиночестве. Уже вторую песню Генри Холла крутят, а у меня нет партнерши. Ты появилась в самый подходящий момент, Розалинда Браун. И почему мне Пом не написала, что ты еще и божественно танцуешь?

Я чуть не задохнулась от удивления, успела только снять свою шляпку и бросить ее на кресло. Потом, наконец, я попросила Пэта остановиться и слегка оттолкнула от себя.

— Правда, больше не могу! — взмолилась я.

— Ты просто давно не тренировалась, — сказал он. — Все исправим. Я буду дома несколько недель, и мы обязательно каждый вечер будем ходить на танцы.

— О нет! — вскрикнула я испуганно. — С понедельника я приступаю к новой работе, и у меня не останется времени для танцев.

Пэт не ответил ничего, но лишь пристально посмотрел мне в глаза. Я почувствовала некоторый дискомфорт. Затем он сказал:

— Я знал.

— Знал что? — удивилась я.

— Когда я читал письма Пом о тебе, я уже знал, что… что без памяти в тебя влюблюсь, Розалинда, — закончил он грустно.

Так я впервые встретилась с Пэтом Уолкером… и так началось то, что в конце концов вылилось в настоящую трагедию. В которой пострадали все: и я, и он, и его семья.

Глава 10

Первый месяц моей работы секретарем мистера Диксон-Рода прошел приятно и спокойно. Я старалась как только могла, и, по-моему, мне удалось доказать доктору и его жене, что они не зря взяли меня на работу.

Что же касается миссис Диксон-Род, то она делала все возможное, чтобы я чувствовала себя в их доме как в собственной семье. Кроме того, миссис Диксон-Род была большой любительницей игры в бридж. И я занималась еще и тем, что назначала встречи ее знакомым, а затем напоминала самой Китс о том, когда и кто к ней должен прийти в гости, так как она не отличалась хорошей памятью на даты. Во время бриджа я подавала гостям чай, а перед их приходом занималась составлением букетов.

Мне было очень приятно, когда в конце первого месяца, вручив мне заработанные деньги, мистер Диксон-Род сказал мне, что очень рад, что взял именно меня.

— Надеюсь, вам нравится здесь, мисс Браун. — Он улыбнулся.

Я горячо заверила его, что очень счастлива в его доме.

Выходя в коридор, я бросила взгляд в зеркало, висевшее на стене. То, что я в нем увидела, мне понравилось. Стройная фигура в белом одеянии, умиротворенное выражение лица. Я была действительно счастлива здесь.

Но над моим счастьем нависло облако, которое с каждым днем все больше и больше закрывало горизонт. И причиной тому был Патрик Уолкер.

Начиная с того самого дня, как мы с ним познакомились и танцевали в комнате, он сделал все возможное, чтобы подтвердить свое обещание. Он действительно «без памяти влюбился в меня».

Но эта страсть не могла принести счастья никому из нас. Сначала я охотно принимала приглашения от Кетлин посетить их дом. Ведь я успела так сильно привязаться к ним ко всем. Но я не могла ответить взаимностью Патрику. Он, несомненно, был привлекателен внешне. К тому же я понимала, что Пэт готов к тому, чтобы полюбить по-настоящему, отдать все свои душевные силы этому чувству. Но к сожалению, его внутренняя суть не отвечала моим чаяниям и устремлениям, и с этим ничего невозможно было поделать.

Через две недели после нашего знакомства он предложил мне выйти за него замуж. Я отказалась. Он стал просить моей руки каждый день. Ничто не могло остановить его и образумить. В его сознании просто не укладывалось, что я не хочу выходить за него замуж. Однажды вечером он даже объявил о нашей помолвке своей матери и сестрам, чем поставил меня в чрезвычайно неловкое положение.

Весь день моросило, а ночью легкий дождь превратился в настоящий ливень. Вечером у меня было свободное время, и я забежала к Уолкерам на чашку чая. В это время домой вернулся Пэт. Теперь он работал хирургом в знаменитом госпитале в Ист-Энде и хорошо зарабатывал. Одновременно с ним пришла и Кетлин. Она уже работала секретарем писателя и очень радовалась своему новому занятию.

Пэт сел на диван и закурил. Последнее время он стал слишком много курить, и все ему постоянно напоминали об этом. К тому же он немного похудел, под его глазами залегли темные круги, и это не могло не беспокоить его мать и сестер. Тем не менее Пэт выглядел все таким же красивым, как и всегда.

Мне тоже все это мало нравилось, а столь сильная его страсть просто пугала. Мне не доставляли удовольствия и не льстили самолюбию его постоянные телефонные звонки, подарки, цветы, которые он мне преподносил почти ежедневно. Я то и дело порывалась поговорить с ним, объяснить ему все. Внезапно Патрик громко сказал:

— Посмотрите на эту девочку. Очень скоро она станет миссис Патрик Уолкер.

Воцарилось гробовое молчание. Затем заговорила миссис Уолкер:

— О, дорогой… Мы не знали, что… Розалинда… О, дорогая…

— Пэт! Вот это да! Вот здорово! — ко мне бросилась Пом и обняла меня.

Затем раздался голос Кетлин:

— Отлично, Розалинда. Это самая приятная новость, какую я могла бы услышать. Ты и наш Патрик…

Я решила немедленно положить конец этому шоу. Решительно поднявшись с пуфа, на котором я сидела, я посмотрела в глаза Пэту, в которых явно чувствовался вызов.

— Вы все очень добры, — ответила я, — но дело в том, что я вовсе не собираюсь выходить замуж за Пэта.

Все хором воскликнули:

— Но почему, почему Розалинда?!

Едва шевеля губами, я с трудом проговорила:

— Прежде всего потому, что мы даже не обсуждали этот вопрос с Пэтом. И потом, я очень люблю его, но только как… как… брата.

Все разом вопросительно посмотрели на Пэта. Он же занервничал и стал описывать круги по комнате. Лицо его сильно побелело.

— Чепуха, — раздался наконец его громкий смех. — Ты, без сомнения, выйдешь за меня замуж, Розалинда, малышка. И всю свою любовь из сестринской тебе придется превратить в любовь более приятную.

Все засмеялись. Обстановка несколько разрядилась. Словно сговорившись, все Уолкеры стали покидать комнату один за другом. Миссис Уолкер отправилась на кухню, а Кетлин увела Пом в столовую, чтобы накрыть стол к ужину.

Я подошла к Пэту.

— Ты не имел права делать такое заявление перед всеми! — воскликнула я.

Он потушил сигарету, подошел ко мне, подсунул свои ладони мне под локти и слегка приподнял, меня.

— Я сильный. Сильней, чем ты думаешь. Я справлюсь с тобой, — процедил он сквозь зубы. — Я знаю разные способы… Ты не сможешь взять надо мной верх… ты, маленькое чудовище. Чудовище… ведьма… Я не знаю, что это, что со мной, но ты околдовала меня.

Я раздраженно дернула головой:

— Пэт, как ты можешь говорить такие глупости? Я и не собираюсь брать над тобой какой-то там верх! Однако учти, я такая же сильная, как и ты. И такая же упрямая. Пойми, мне приятно твое общество, ты нравишься мне как человек, ты интересный, но я никогда… никогда не смогу полюбить тебя. Почему ты не хочешь этого понять?

Он засмеялся:

— Потому что я не могу этого сделать. Это убьет меня.

Я почувствовала, как кровь ударила мне в висок. Я испугалась.

У него в глазах появился какой-то странный, сумасшедший огонек, который испугал меня. Я сказала:

— Пэт, дорогой, постарайся, хотя бы попробуй здраво взглянуть на все это. Я никогда не любила тебя и не полюблю. Ты мне дорог как человек. Ты должен принять это.

Он взглянул на меня из-под полуприкрытых век:

— Я схожу с ума из-за тебя, Розалинда. Я не могу ни спать нормально, ни есть. Не удается даже сконцентрироваться на работе. Я все время думаю о тебе. Это разрушает меня.

— Пэт, ради бога, прекрати это немедленно. Это ненормально, — сказала я.

— Хорошо, значит, я ненормальный. Но и ты точно такая же. Ты холодная как лед. В тебе нет жизни… И это несмотря на твою внешность, на твои смеющиеся глаза, красивый рот… Именно поэтому ты всегда одна. В тебе нет ни капли тепла для кого бы то ни было.

Я не могла согласиться с таким утверждением.

— Пэт, ты даже не представляешь, как ты ошибаешься. Я не холодная и не равнодушная. Просто… все дело в том, что я не встретила еще того человека, которого могла бы полюбить. Я могу целовать лишь того мужчину, которого полюблю.

— Я хочу, чтобы ты полюбила меня, Розалинда, — настойчиво сказал Пэт, а потом жалостно добавил: — Розалинда, дорогая, ради всего святого…

— Пэт, у меня не получится. Я не могу. Остановись, прошу тебя, — сказала я. — Я перестану приходить сюда. Мы больше не будем видеться. Я чувствую себя виноватой за то, что бывала в твоем доме, что ходила с тобой на прогулки и на танцы. Неправильно, что мы видимся с тобой и продолжаем общаться. Это становится опасным.

Он схватил мою руку и слегка дернул за нее.

— Но почему? Почему ты не можешь полюбить меня? Знаешь, сколько других девушек добивались моей любви и внимания? В Эдинбурге одна девушка сходила по мне с ума. А в госпитале работает девушка, которая выйдет за меня замуж хоть завтра. Посмотри на меня: я красив, я зарабатываю, у меня замечательная, достойная работа. Что же тебе не нравится, Розалинда?

Мне было очень непросто произнести эти слова:

— Это невозможно объяснить… Этому нет объяснения. Ты действительно замечательный. И в тебе все хорошо… Но мне нужен другой мужчина. Прости, Пэт.

И тут Пэт обхватил меня руками, прижал к себе и стал страстно целовать. Я почувствовала, как дрожит его тело.

— Я схожу с ума, Розалинда. Ты просто обязана любить меня, — нервно говорил он.

— О, Пэт, — взмолилась я. — Пэт, прости… Я не могу… Я просто не могу. Пойми же ты это, наконец.

Он выпустил меня из своих объятий. Его большое тело била дрожь. Мне стало страшно. Я просто не могла поверить, что мужчина может испытывать такие чувства к женщине и так переживать… Тем более, что этой женщиной была я.

Я бросилась в ванную комнату. Умылась там холодной водой, чтобы как-то успокоиться. Необходимо было немедленно поговорить обо всем с Кетлин, но сейчас на это у меня просто не было сил. Ужин прошел в напряженной обстановке. Пэт отказался есть и пил только пиво. Кетлин не произнесла ни слова, но ее умные голубые глаза и без того все понимали. Пом решила слегка пошутить, что-то сказав Патрику обо мне, но он резко и неожиданно грубо оборвал сестру.

За этим воскресеньем последовала тяжелая и очень мрачная неделя. Пэт вел себя как одержимый. Он писал мне длинные страстные письма, уговаривал передумать и выйти за него замуж. Без конца звонил по телефону и присылал цветы. От всего этого меня бросало то в жар, то в холод. Разве можно назвать любовью… эту болезненную страсть? Только однажды я ответила Патрику, написав, что ему следует разумно вести себя, что я протягиваю ему руку друга, что очень хочу, чтобы он побыстрее успокоился. Я перестала приходить в дом Уолкеров и даже отказалась ужинать с Кетлин, которую столь сильно любила и к которой была так искренне привязана.

Однажды он позвонил мне из телефонной будки на углу Гледхоу-Гарденс. По-прежнему убеждал меня в том, что мне необходимо поменять свое решение.

Стал даже угрожать. Обещал прийти в дом к Диксон-Родам и устроить скандал. В конце концов я потеряла терпение и, забыв о жалости к нему, резко сказала:

— Пэт, перестань делать из себя дурака. Ты ведешь себя как лунатик.

На другом конце провода воцарилось подозрительное молчание. Затем послышался его тихий голос:

— Я не знал ни одной женщины в жизни, которая была бы столь безжалостной и жестокой.

Я начинала закипать и выходить из себя.

— Пэт, дорогой, я очень хочу быть твоим другом, — сказала я.

Похоже, от моих слов он просто рассвирепел.

— К черту эту самую дружбу, — прохрипел он. — Я не могу продолжать так дальше. Если ты не хочешь выйти за меня замуж, то знай, что желающих найдется море! И я не собираюсь скакать вокруг тебя.

— Хорошо, ты прав. Ты во всем прав. Не нужно скакать вокруг меня, — стараясь держать себя в руках, сказала я.

— Ты сделала свой выбор, Розалинда! — крикнул он. — Прощай! В следующий раз, когда мы встретимся, я представлю тебя своей жене.

— Твоей жене? — эхом повторила я.

— Да, — сказал он. — До свидания.

Я снова почувствовала себя очень неловко.

— Пэт? — позвала я быстро. — Алло… алло… Ты еще здесь?

Ответа не последовало.

— Пэт, — закричала я в трубку, чувствуя, как бешено колотится сердце у меня в груди. — Что ты собираешься делать? Умоляю, не торопись, не делай ничего такого, о чем потом будешь жалеть. Пожалуйста…

Ответа не последовало… Через секунду я услышала в трубке гудки.

Я вернулась к себе в комнату, села на кровать и мрачно стала смотреть прямо перед собой. Мне было страшно.

Я немного подумала и решила позвонить Кетлин, чтобы она присмотрела за своим братом. Но судьба распорядилась иначе. Трубку взяла Пом и сообщила, что миссис Уолкер и Кетлин ушли в кино, а Пэт еще не возвращался.

Попрощавшись с Пом, я снова вернулась в свою комнату. Я мысленно прокручивала все слова Пэта и вдруг явственно почувствовала в них что-то зловещее.

Всю ночь я почти без сна ворочалась в своей уютной постели, а на следующее утро никак не могла сконцентрироваться на своей работе.

Я постоянно думала о Пэте и сильно беспокоилась. Прошла еще одна бессонная ночь, еще один беспокойный день.

По окончании нового рабочего дня, не выдержав напряжения, я позвонила Уолкерам. Трубку подняла Пом и каким-то очень странным голосом сказала:

— О, Розалинда, привет.

— Могу я поговорить с Кетлин?

— Ты знаешь, она как раз пошла к тебе, — ответила девочка.

Мое сердце дрогнуло.

— А… а миссис Уолкер дома?

— Н-нет, — снова очень странным голосом проговорила Пом. — М-мама сейчас в постели и не может ни с кем разговаривать. Она плохо себя чувствует и очень расстроена.

Что-то случилось с Пэтом, сразу поняла я. Кетлин идет ко мне. Оставалось только ждать ее.

Когда в мою комнату вошла Кетлин, я уже думала о самом плохом. Лицо Кетлин выглядело несколько припухшим, а вокруг глаз образовались красные круги. Она даже не поцеловала меня в щеку, как делала обычно при встрече. Просто с упреком посмотрела мне в глаза. И без всяких прелюдий спросила:

— Как ты могла, Розалинда? Как ты могла? Ты разрушила жизнь моего брата.

Я почувствовала, как к моему лицу приливает кровь. Это несправедливое обвинение было невыносимо слышать. Я тихо сказала:

— Кет, ты не имеешь права так говорить.

Она устало опустилась в кресло, сняла шляпу и провела рукой по лбу.

— Это разбило матери сердце, — вздохнула Кетлин. — И мое тоже. Но я молода, я еще могу это вынести. И Пом тоже. Но только не мать.

— О, Кет. — Мое сердце тяжело опустилось в груди. — Ради бога, скажи же мне, что случилось.

— Пэт женился, — ответила Кетлин. — Он сделал это сегодня утром, а в обед уже привел свою жену. О Розалинда!

Я села рядом с ней и взяла ее руку в свои.

— Кет, расскажи мне все. Знаешь, дорогая, как я беспокоилась! Я очень боялась за него.

Кетлин коротко все рассказала. Когда Пэт вернулся домой, он был сильно пьян. Но всем сразу стало ясно, что его состояние объясняется не только, а точнее, не столько количеством выпитого вина, сколько его душевными муками.

Он привел с собой женщину, которая была на несколько лет старше Пэта. Описывая ее внешность, Кет тихонько всхлипнула. Слишком много косметики на лице, светлые волосы, явно «чуть подкрашенные», которые неопрятной копной спускались на плечи. В общем-то ничего, довольно смазливая, но самая обыкновенная. С громким голосом, одетая в дешевую аляповатую одежду. Кетлин вздрогнула. Она все время хихикала, висла у Пэта на руке, демонстрировала нам обручальное кольцо и свидетельство о регистрации брака. Она и «док», как эта женщина называла Патрика, поженились сегодня утром. Ее звали Мерилин (Кет произнесла это как «Ме-э-э-эрилин» и сказала, что даже не сомневается в том, что имя ненастоящее). Она официантка в «Кингз-Хед», большом кафе, что недалеко от госпиталя, где работал Пэт.

При появлении пары миссис Уолкер испытала настоящий шок, потрясение, набросилась на своего сына с расспросами обо мне… Она без конца твердила, что Пэт любит Розалинду. В ответ он рассмеялся и ответил:

— О, твоя маленькая сладкая Розалинда отказалась от меня. У нее каменное сердце.

Миссис Уолкер бросила еще один взгляд на своего сына, полный неподдельного ужаса, а затем молча ушла в свою комнату и тут же рухнула в кровать. Когда Кетлин попыталась его упрекнуть, Пэт сказал, что, если его семья будет плохо обращаться с его женой, он снимет собственную квартиру и уйдет туда. А в том, что случилось, следует винить только холодное сердце Розалинды.

Затем Пэт и его жена ушли из дома, с отчаянием закончила Кетлин.

— О, Розалинда… Если бы ты только видела ее… Она ужасна… Она разрушит его жизнь… Зачем, зачем он это сделал? И почему ты не вышла за него замуж?

Я заплакала. Мне было очень жаль бедного Пэта. Я хотела бы, очень хотела бы ему помочь… Но как? Что я могла теперь сделать? Бедный Пэт! Бедная миссис Уолкер!

— Мама чувствует себя совершенно разбитой, — продолжала Кет. — Ведь Пэт всегда был ее любимчиком. Она никогда не справится с этим горем. Да, думаю, и Пэт тоже не сумеет пережить этого. Рядом с этой ужасной женщиной он начнет пить, пострадает прежде всего его работа, карьера. Он начнет опускаться. Наш дорогой Пэт.

Она зарыдала.

— О, Кет, — сказала я, — клянусь, я совсем не хотела, чтобы случилась такая трагедия. Но как я могу выйти за него замуж, если не люблю его? Как?

Она чуть поколебалась, а потом, тяжело вздохнув, ответила:

— Да, думаю, это сложно сделать. Я очень обиделась на тебя сначала, не понимала, как можно быть такой бессердечной, но потом, разумеется, успокоилась и решила, что действительно тебя не в чем упрекать.

Я тоже заплакала.

Она крепко обняла меня и постаралась успокоить:

— Бедняжка! Я понимаю, как ты, должно быть, ужасно себя чувствуешь. Ты так же пострадала в этой истории, как и мы все.

— Прости меня, Кет, дорогая. Попроси свою маму не сердиться на меня, — проговорила я, обняв подругу.

Окончательно я успокоилась, только когда миссис Уолкер сказала мне, что ни в чем меня не винит и что я не должна нести ответственность за поступки Пэта.

Больше я никогда не видела бедного сумасшедшего Пэта. Ни разу в жизни. Кетлин же по-прежнему оставалась моей подругой, мы часто встречались. Она, так же как и миссис Уолкер и Пом, приходили навещать меня.

К счастью, через месяц после женитьбы к Пэту вернулись остатки разума, и он перестал пить, переехал к матери. Мерилин же, порядком подустав от такого мужа и сложностей его характера, покинула Пэта, к большому удовольствию всех его родственников. Она вернулась туда, где чувствовала себя как рыба в воде, — в свое кафе «Кингз-Хед». Патрик же после всех этих событий чувствовал себя униженным и раздавленным. Он решил, что ему необходимо срочно восстановить потерянное равновесие, и стал искать место корабельного врача, считая, что дальние путешествия вылечат его.

Но прежде чем Пэт успел реализовать свой план, случайно во время операции он поранил палец, и у него началось заражение крови. Несмотря на все попытки спасти его, Пэт скончался через две недели после заражения.

После смерти брата Кетлин пришла навестить меня. В патетических выражениях она передала мне его последнюю просьбу. Он умолял свою семью и меня простить его за то, что он доставил нам так много неприятностей.

— Передайте малышке Розалинде, что я сознаю то, как отвратительно вел себя по отношению к ней. Она всегда была честна со мной, ей не о чем сожалеть. Это все я… Я сам во всем виноват, — сказал он.

Такой печальный конец судьба уготовила несчастному Патрику.

Патрик исчез из моей жизни, но я еще долго помнила о его сумасшедшей любви и пугающих поступках. И снова, и снова я убеждалась в том, что не рождена для счастья в любви или замужестве. Подобное ощущение не покидало меня в течение двух или трех лет, пока я оставалась в доме Диксон-Родов.

Но затем совершенно неожиданно вся моя жизнь совершенно изменилась. Это случилось именно в тот день, когда я встретила Ричарда Коррингтон-Эша.

Глава 11

Февраль всегда был критическим месяцем в моей жизни. Те, кто верят в астрологию, хорошо знают, что все важные события происходят в жизни либо незадолго до дня рождения, либо сразу же после него. Так случалось и со мной. Например, почти в день моего рождения умер отец, затем примерно же в это время я познакомилась с семьей Энсон и впервые услышала Пятую симфонию. Потом… Патрик и так далее.

Это случилось за три дня до моего двадцать пятого дня рождения. На улице было очень холодно, по небу бежала серая толща облаков, дул колючий северный ветер, время от времени шел снег. Закончив писать письма Маргарет и Кетлин, я убрала все свои письменные принадлежности в бюро. Потом наполнила теплой водой ванну и сняла домашнюю одежду.

Этим вечером я собиралась на балет — Китс Диксон-Род знала мои слабости и подарила мне билет.

Я по-прежнему была такой же худой, как и раньше. Лицо тоже почти не изменилось, ну если только чуть заострились скулы… Китс всегда беспокоилась, что я недостаточно ем. Но я чувствовала себя хорошо. Я была полна энергии и жажды жизни.

Теперь я зарабатывала уже пять фунтов в неделю, все свои расходы оплачивала сама и даже скопила небольшую сумму. Также к этому времени я уже имела неплохой гардероб, состоявший в основном из одежды классического стиля. На Рождество Китс подарила мне пару очень симпатичных французских брошек. Она привезла их из Монте-Карло, куда ездила в отпуск с мужем.

Я приколола два этих чудесных украшения к своему черному платью из тонкой шерсти. Его сшила Рут. О, она стала настоящей мастерицей и открыла свой собственный небольшой магазинчик на Найтсбридж. Платье с узким длинным вырезом доходило мне почти до щиколоток, плотно облегало фигуру и очень шло мне. К нему я надела кружевные шелковые чулки. Их мне тоже подарила Китс. На кровати лежало мое единственное пальто. Черное, тоже длинное, на тонкой шерстяной подкладке. Я достала свой красный шелковый шарфик и повязала его вокруг шеи.

Затем я подкрасила губы и наложила на щеки немного румян. Расчесала волосы, часть из них собрала сзади, а несколько локонов оставила свободно спускаться на плечи. Не без некоторого тщеславия я отметила про себя, что выгляжу очень даже привлекательно. Мое тело мне тоже нравилось, и «немного толстеть», как настойчиво рекомендовала Китс, совсем не хотелось. Вся модная одежда выпускалась для женщин именно с такой фигурой, как у меня, — небольшая грудь, узкая талия, стройные бедра и ноги.

Итак, я отправилась на балет. Весь вечер меня не покидало предчувствие счастья, я ощущала невероятный восторг. Казалось, я просто задыхаюсь от переполняющих меня чувств. Я никогда не испытывала подобных ощущений. Именно в тот вечер мое подсознание говорило мне, что я встречу его. Самую большую, всепоглощающую любовь в моей жизни. Именно здесь, на балете.

Я видела «Лебединое озеро» много раз и любила его больше всех других спектаклей.

Сев на свое место в бельэтаже, я огляделась вокруг. Справа от меня сидела красивая женщина со светло-каштановыми волосами в накидке из горностая. Рядом с ней — очень приятный седоволосый мужчина. Я заметила, как он осторожно взял ее за руку. Они склонились над театральной программкой, их головы слегка соприкоснулись.

Мне всегда нравилось наблюдать за людьми, и я пыталась угадать, кто с кем в каких отношениях состоит, даже порой сочиняла их судьбу. Про этих двух я подумала, что они женаты и любят друг друга. Внезапно на меня снова накатила депрессия. Я вновь ощутила себя одинокой.

Погас свет, заиграла музыка. Я сразу же погрузилась в волшебный мир изящества и красоты.

Внезапно рядом со мной послышался какой-то шум, служащая показала фонариком на место, я отвлеклась и почувствовала легкое раздражение. Неприятно, когда люди приходят так поздно и всем мешают. Вдоль нашего ряда шел мужчина, слегка задевая колени сидящих. Наконец он добрался до своего места, которое оказалось рядом с моим, и осторожно присел. Я бросила на него сердитый взгляд. Он слегка наклонился ко мне и сказал;

— Простите…

Я ничего не ответила и снова погрузилась в действие на сцене. Когда мои глаза привыкли к темноте и я снова взглянула на своего соседа, то увидела, что мужчина молод, возможно, ему было чуть за тридцать. И еще он был довольно симпатичный. В тот момент, когда я его рассматривала, он вдруг повернулся ко мне. Смутившись, я тут же снова стала смотреть на сцену.

Вскоре, глядя на Принца и Одетту, я опять забыла обо всем на свете.

Когда занавес опустился, мой сосед вдруг повернулся ко мне.

— Замечательно, не правда ли? — сказал он. — Играли сегодня просто неподражаемо.

У него оказался очень приятный голос. Было понятно, что передо мной воспитанный, интеллигентный человек. Я вдруг увидела, что он красив, темные волосы зачесаны назад, высокий лоб, очень аккуратные черты лица. Возможно, губы немного тонкие и чуть напряженные. Под глазами лучиками разбегались мелкие морщины. Все это, но особенно выражение глаз, говорило, что этому человеку знакомо слово «страдание».

Меня заинтересовал этот мужчина. К тому же его манера разговаривать, доброжелательная и спокойная, сразу же позволяла почувствовать себя с ним так, словно мы уже были давно знакомы. И я невольно расслабилась, от моей привычной скованности и зажатости не осталось и следа.

— Да, было замечательно, — согласилась я.

— Просто блестящий спектакль.

— Знаете, я смотрю «Лебединое озеро» не первый раз, но оно мне все так же нравится. От него невозможно устать, — рискнула я продолжить разговор.

Он быстро кивнул в знак согласия и улыбнулся.

— Совершенно с вами согласен, — сказал он и добавил: — Я должен извиниться за то, что опоздал и потревожил вас. Простите… Хотя это непростительно. Я торопился и все равно не успел вовремя.

— Ничего, ничего, все в порядке, — сказала я.

— Но вы так строго на меня посмотрели, — возразил он, и в его карих глазах появился веселый огонек.

Его замечание немного смутило меня, и я сказала:

— Честно говоря, я не… не хотела выглядеть так… строго.

Он засмеялся:

— Ничего страшного, не обращайте внимания на мои слова… Вы ведь одна сюда пришли?

Я кивнула.

— Давайте немного пройдемся и выпьем по бокалу вина.

— Извините, но я не пью, — сказала я.

— Но тогда, может, просто немного кофе?

Он поднялся. Я все еще колебалась. Мой новый знакомый оказался высоким, на голову выше меня. Я никогда не знакомилась с мужчинами на улице или в театрах, но этот человек показался мне таким открытым и очаровательным, что я не могла ему отказать. Честно говоря, я поняла, что не хочу ему отказывать.

Мы пришли в буфет, он закурил, потом заказал мне чашку кофе, а себе виски с содовой.

— Вообще-то я сегодня так и не успел пообедать. Весь день провел на конференции и приехал сюда прямо из офиса.

— О, вы, вероятно, голодны…

— Ну не то чтобы очень. Вот это помогает, — сказал он и одним глотком выпил содержимое своего бокала.

Мои глаза с привычной наблюдательностью продолжали фиксировать различные детали. При ярком свете я поняла, что мужчина гораздо старше, чем мне показалось сначала, что пальцы его рук изящны и хорошей формы, на мизинце кольцо с печаткой, на руке часы в слегка продолговатом корпусе. Мужчина то и дело бросал на них взгляд. В его движениях чувствовалась некоторая нервозность. Позже я узнала, что порой он превращается в комок нервов, а этот постоянный взгляд на часы — привычка жить по расписанию и желание уложиться в определенную заданную схему.

В свою очередь я почувствовала, что он тоже разглядывает меня. Затем мой спутник сказал:

— Вероятно, вы очень любите балет, раз пришли сюда одна. Люди, которые приходят в театр, чтобы отдать дань общественным традициям или просто из-за того, что им скучно и нечем заняться, обычно приводят с собой приятелей и перешептываются в течение всего представления.

Я улыбнулась в ответ:

— Вполне с вами согласна. Я люблю балет. Я смотрела «Лебединое озеро» раз десять. Это мой любимый спектакль. И еще «Жизель».

— И мой тоже, — кивнул он. — Но я бизнесмен, а значит — раб времени, а поэтому мне не так часто удается прийти на спектакль. Обычно хожу в воскресенье, когда начинается сезон, и если я, конечно, в городе. Однако если я хочу услышать свою любимую музыку, то вполне способен на подвиги.

— И какая же ваша любимая?..

— Ну, например, Девятая соната Бетховена, фортепианные концерты Брамса. Особенно номер два, — сказал он после паузы.

Я прикусила губу. Он назвал то, что и мне очень нравилось. Я сказала ему об этом. Бетховен — мое давнишнее пристрастие, а в последнее время я стала часто слушать Брамса и, надо признаться, очень полюбила его музыку. О да, я знала, что такое Концерт номер два. Изящество, страсть, волшебство! Я поймала себя на мысли, что слишком красноречиво говорю о музыке с этим мужчиной, которого совершенно не знаю. Такого со мной не случалось раньше.

Он слушал меня внимательно и, я бы сказала, с интересом. Потом мы стали обсуждать то, что нам больше всего нравилось в музыке этих двух великих композиторов. Мужчина вдруг заговорил с энтузиазмом, почти не спорил, больше соглашался. Удивительно, но наши вкусы, пристрастия в музыке, ощущения, вызываемые ею, оказались очень похожими.

Прозвенел звонок. Мой спутник погасил сигарету, и мы вернулись в зал. Я вдруг почувствовала, что мужчина смотрит на меня с интересом, в его взгляде чувствовалось нечто сродни любопытству.

— Похоже, мы одинаково смотрим на эти вещи. Очень вдохновляет. Не позволите ли вы узнать, как вас зовут?

— Браун, — ответила я. — Розалинда Браун.

Он осторожно скосил взгляд на мою левую руку, но я заметила это и засмеялась:

— Мисс Браун.

— Очень приятно, мисс Браун, — торжественно сказал он. — Позвольте и мне представиться. Меня зовут Ричард Коррингтон-Эш.

Когда мы вернулись на свои места, мне вдруг стало неожиданно легко, казалось, мы старые друзья и можем с легкостью обмениваться впечатлениями от музыки, танца, изучать вместе программку… И еще меня вдруг посетило непонятное, незнакомое раньше, но в то же время очень приятное чувство внутренней свободы. Я могла быть сама собой, не нужно было притворяться, можно было говорить все, что испытываешь на самом деле, и знать, что твои ощущения поймут. Никогда еще я не получала большего удовольствия от «Лебединого озера».

И еще меня теперь не покидало странное, почти физическое ощущение близости с этим мужчиной.

В «Лебедином озере» есть место, которое невольно, сколько бы раз я это ни смотрела, вызывает у меня на глазах слезы, к горлу подступает комок. Это когда Одетта смотрит в окно и видит, как Принц танцует с ведьмой, принявшей облик Одетты. Я смотрела на сцену и ощущала, что это у меня самой бьются мои белые крылья о стекло. Это я звала моего Принца оглянуться, узнать меня.

Ричард посмотрел на меня в этот момент и увидел слезы на ресницах, на коленях — крепко сжатые руки, на лице — такое молчаливое горе, словно это я сама потеряла своего любимого, сама сошла с ума. Он был потрясен и позже сказал, что на меня в ту минуту было невозможно смотреть. Тогда же он взял и накрыл своей ладонью мои руки, чуть сжал, словно хотел сказать, что понимает мои эмоции, что так же чувствует, как и я.

— Я, честно говоря, был потрясен, — говорил он уже потом, когда мы вспоминали тот вечер в театре. — Я тогда понял, как ты сильно можешь чувствовать… какое у тебя нежное сердце… как ты не похожа на Марион, которая зевает рядом со мной. Я почувствовал, что меня так сильно тянет к тебе, как ни к одной женщине в моей жизни. И как бы то ни было, я просто не мог не дотронуться до твоей руки в тот момент.

Когда я почувствовала его сильные, нервные пальцы на своей кисти, то вдруг поняла, что не могу шевелиться. Мое сердце как-то странно редко и глухо стучало в груди, непонятные, незнакомые эмоции переполняли все мое существо. Слезинки высохли. Чувство острой боли отступило, но ком в горле стоял по-прежнему. Мои губы чуть приоткрылись, казалось, мне просто не хватает воздуха, чтобы дышать. Это было похоже на транс, магию, гипноз.

Он молчал. Я тоже. Нам не хотелось разговаривать. Казалось, стоит заговорить, и сразу же исчезнет та загадочная пелена очарования, которая окутала нас обоих.

Наконец последние такты музыки смолкли и занавес опустился. Включили свет, и раздался гром аплодисментов. Я повернула голову и встретилась глазами с Ричардом. Глубокий, теплый, дружеский взгляд. Я не чувствовала ни смущения, ни неловкости за то, что только что плакала, а он держал мои руки в своих. В этот момент я поняла, что с нами случилось нечто особенное, что вспыхнуло пламя, которое уже никогда не погаснет.

Мы оба улыбались. Мое лицо горело. Но я вдруг снова почувствовала себя неловкой и какой-то неуклюжей. Снова заползла в свою старую раковину. Сделалась прежней Розалиндой.

Мы стали медленно спускаться вниз по ступеням. С Ричардом поздоровалась семейная пара, потом еще двое мужчин, он кивнул им в ответ. Выйдя из дверей театра, мы заговорили уже о более прозаических вещах. Наступила ночь, дул пронизывающий насквозь холодом ветер, неся в каждом порыве тяжелые снежные хлопья. Весь тротуар представлял собой грязное месиво. Люди садились кто в такси, кто в собственные машины. Я повернулась к своему спутнику.

— Что ж, — сказала я. — Мне пора, я на автобусную остановку… Прощайте и спокойной вам ночи.

Он жестом остановил меня.

— Где вы живете? — спросил он.

— На Уимпол-стрит, — ответила я.

Ричард задумчиво посмотрел на меня:

— Среди врачей и медсестер? Да? — Его губы сложились в быструю улыбку фавна, которую я так часто видела потом на его лице. В противовес чуть приподнятым уголкам губ его рот по-прежнему хранил печать серьезности и печали.

— Я работаю личным секретарем мистера Диксон-Рода.

— Боже милостивый! — воскликнул Ричард. — Не того ли самого великого окулиста?

Я кивнула. Ричард добавил:

— Как тесен мир. Кажется, моя старая тетя Оливия заказывала у него очки… Совсем недавно мы говорили об этом за столом. Я и сам собирался к нему в ближайшее время, так как у меня начали побаливать глаза. Похоже, и мне пора приобрести очки.

Я снова взглянула в его темные глаза:

— Я помню мисс Эш. Она наш постоянный клиент. Кажется, у нее еще такая трость из черного дерева.

— Да, да, и она очень напоминает ведьму. В старые времена ее, без сомнения, давно бы сожгли на костре, — проговорил Ричард и громко расхохотался. — Это она, тетя Оливия. И палка… Я помню эту палку еще со времен своего детства. Она всегда трясла ею перед своими племянниками и племянницами, если те расходились не на шутку.

Мне хотелось слушать еще и еще про эту старую тетку-ведьму. Мне просто хотелось его слушать. Мне нравился его голос… С ним было так просто, так естественно… Я надела перчатки, становилось холодно.

— Мне нужно домой, — сказала я.

Вдруг Ричард сказал:

— Послушайте, сейчас, конечно, поздно… Но я такой голодный, да, думаю, и вы проголодались. Почему бы нам не заглянуть в «Савой грил»? Это здесь рядом.

Я уже открыла рот, чтобы сказать: «Спасибо, нет, я не голодна». Но не сделала этого. Мне совсем не хотелось расставаться с этим мужчиной Ричардом Коррингтон-Эшем.

Увидев, что я колеблюсь, он еще раз предложил пойти с ним:

— Пожалуйста, пойдемте. Мне это доставит удовольствие.

Я нервно рассмеялась:

— Но, собственно говоря, мы ведь совершенно не знаем друг друга…

— Как это — не знаем! — воскликнул он. — Ведь моя тетя заказывала очки у Диксон-Рода. Это весьма важное обстоятельство.

Я снова рассмеялась и посмотрела в его глаза. В них плясали озорные огоньки.

— Вы очень любезны, но…

— Но вы все равно пойдете. Мы должны правильно закончить этот вечер. После прекрасного зрелища совершенно необходимо прекрасно поесть, — сказал он и решительно взял меня за руку. — А вот и мой кабриолет… и старый Данкс с красным носом. Вероятно, он уже его отморозил.

Я пошла за Ричардом, очень волнуясь. Увидев его «роллс» у подъезда театра, я немного испугалась, мне стало грустно оттого, что этот мужчина оказался настолько богатым. Швейцар, видя, что мы направляемся к машине, услужливо открыл дверцу и с поклоном сказал:

— Доброй ночи, сэр… Доброй ночи, мадам…

«Мадам», споткнувшись, плюхнулась на заднее сиденье и провалилась в мягкие кожаные подушки. Данкс, шофер Ричарда, мужчина среднего возраста, услужливо накрыл наши колени теплым пледом.

Позже я узнала, что этот роскошный «роллс» с шофером принадлежит жене Ричарда. Он пользовался им в случае крайней необходимости. Выставлять напоказ свою обеспеченность было не в его вкусе. Ему принадлежал маленький спортивный автомобиль, который он сам и водил.

Встретив Ричарда, я вдруг поняла, что именно его я так долго ждала, именно он мне нужнее всех на свете.

Глава 12

Ужин в «Савой грил» был настоящим праздником. Мы сели за маленький столик у стены. Ричард то и дело обращал мое внимание на разных людей и что-то о них рассказывал, решив, что таким образом он сможет развлечь меня. Известные, знаменитые люди из мира театра, кино и литературы. Многих знал он, многие знали его. Этот столик у стены, без сомнения, всегда придерживали для него. Вероятно, всегда после театра он заезжал сюда на ужин. Метрдотель с энтузиазмом поприветствовал Ричарда:

— Рад видеть вас, мистер Коррингтон-Эш. Могу порекомендовать вам сегодня лобстера по-американски. Может, для начала паштет из гусиной печенки? Или устрицы? Дюжину для вас и полдюжины для мадемуазель?

Ричард ответил с дружеской улыбкой. О, он умел вести себя с людьми. И это говорило многое о нем самом. Он настоял на том, чтобы я съела устрицы и выпила немного шампанского. Так как на улице холодно, объяснил мой спутник. И заказал бутылку «Шато Марго» и черной икры для начала. Я чувствовала себя довольно скованно и, глядя на него, повторяла за ним, как он намазывал икру на хлеб. Ричард не только показывал мне жизнь с другой стороны, но и учил в дальнейшем жить в ней. Ведь трудно найти человека, которого оставили бы равнодушным все те вещи, что может предложить денежный достаток. Отрицать это — лукавить перед самим собой.

Глядя на него, я думала о том, как же здорово было бы иметь такого друга. Я предполагала, что точно так же он бы обращался и со своей женой. Втайне я надеялась, что у него таковой еще не было…

Ричард стал расспрашивать меня о моей прошлой жизни, и я кое-что ему рассказала, опуская лишь детали, которые, как мне казалось, его просто утомят. Похоже, моя история заинтересовала его. Он закурил и, откинувшись на спинку своего стула, сквозь легкую фиолетово-желтую дымку стал меня рассматривать, не пропуская ни одного слова. И в этот момент я готова была поклясться, что он так же сильно поглощен общением с маленькой, никому неизвестной секретаршей, как и я — с великосветским денди. Уже позже, когда мы хорошо друг друга знали, он подтвердил правильность моих наблюдений и выводов. Почти в самом начале нашего ужина он сказал, что воспринимает меня как… Одетту. Бледную, хрупкую, отрешенную, девственную, но с другой стороны — полную подавляемой страсти и какого-то непостижимого, непонятного горя, которого он раньше не встречал ни в одной женщине. И еще он уверял меня в том, что ни одна девушка, сидящая среди этой публики, не может даже сравниться со мной.

К тому же, сказал он, я первая девушка на его пути, с которой ему не скучно ни секунды. Ему хватало скуки со своей женой.

Ричарду было очень тяжело рядом с Марион, для которой деньги с колыбели имели первостепенное значение. Поэтому людей с другим мировоззрением она не только не могла понять, но никогда и не стремилась этого сделать.

Ричард умел расположить к себе своих собеседников, и очень быстро, проникнувшись столь дружественной атмосферой, они начинали посвящать его в различные подробности своей жизни. Пожалуй, я и сама впала в подобную разговорчивость и тут же выложила ему много всего о монастыре.

Но мне не хотелось, чтобы Ричард жалел меня, поэтому очень быстро перешла к работе в страховой компании в Сити, затем жизни в семье Уолкер и дружбе с Кетлин. Рассказала даже немного о Патрике.

— Вы любили этого парня? — спросил Ричард, стряхивая пепел сигары в пепельницу.

Я вспыхнула и склонилась над чашкой кофе.

— Нет. На самом деле я еще никогда никого не любила.

Он на мгновение замолчал. В его глазах я увидела печаль, сочувствие и понимание. И в то же время я внезапно поняла, что и он, похоже, никого не любил. Потом Ричард тихо сказал:

— Возможно, это очень мудрый подход к жизни. Любовь не приносит счастья, Розалинда.

— Мне кажется, что подобное утверждение по меньшей мере цинично.

— Моя милая девочка, — сказал он, — поверьте мне, что это самое опасное из всех заблуждений. Чем совершеннее нам кажется предмет нашей любви, тем сильнее боль разочарования.

Его утверждение расстроило меня, и я стала отстаивать свою точку зрения с невероятной страстностью, которая, скорее всего, объяснялась тем, что я слишком долго подавляла свои эмоции и не имела собеседника, способного полемизировать на подобную тему. Но Ричард не испугался подобного накала страстей. Похоже, ему было приятно меня слушать, а мне доставляло удовольствие рассуждать вслух.

— Нельзя говорить такие вещи. Это неправильно. Я могу понять боль и отчаяние человека, если он теряет того, кого любит… И Пэт страдал… из-за меня, о чем я сожалею. Но иллюзии просто невозможно потерять, если ты этого не хочешь. Это лишь вопрос веры, которая живет глубоко внутри тебя.

Красивые глаза Ричарда смотрели на меня с легкой грустью, к которой примешивались жалость и снисхождение.

— О, моя дорогая Розалинда… Как вы еще молоды и восхитительно наивны! Полагаю, вы простите меня, если я не соглашусь с вами. Я вижу, как вы искренне верите в то, что говорите, очень откровенно высказываете свои мысли. Нечасто в моей жизни попадались женщины, у которых были какие-то идеалы и иллюзии. Да и я сам растерял почти все.

— О, это ужасно! — воскликнула я.

— Да, ужасно, — согласился он, кивнув. — Но к сожалению, неизбежно. И именно это я и пытаюсь объяснить. Чем сильнее любовь, тем сильнее разочарование.

— Но почему обязательно она должна принести несчастье? Разве не случается так, что люди однажды находят счастье? — спросила я, явно бросая Ричарду вызов.

Он мягко улыбнулся мне. В его улыбке снова появилось сочувствие, которое меня начинало сердить.

— Моя дорогая, я очень надеюсь, что именно так с вами все и произойдет. Вы больше, чем кто бы то ни было, заслуживаете счастья. И искренне хотелось бы верить в то, что вы никогда не узнаете, что такое разочарование. И простите, ради бога, меня за мой цинизм.

— Я не думаю, что вы, Ричард, действительно настолько циничны, насколько хотите таким казаться, — сказала я. — Вы ведь любите музыку, вам нравятся многие вещи, которые нравятся и мне.

— О, Розалинда, это совсем другое. Абстрактные вещи не могут сделать больно, и искусство не только не приносит разочарования, наоборот, это единственное прибежище для людей, полностью потерявших свои иллюзии. Только лишь любовь человеческая может принести потрясения. Полагаю, вы были очень правы, избегая ее. Весьма мудрое решение. И главное, не нужно стараться быть как все. Слушайте всегда голос своего внутреннего «я». То, что хорошо для одного, не есть хорошо для другого.

— Я не сказала, что я сознательно избегаю любви. Я просто не смогла ее найти. Я пыталась… Пыталась изо всех сил полюбить кого-нибудь. Мне было страшно потерять веру в то, что можно быть счастливой в любви.

Ричард снова улыбнулся, потушил сигарету и подозвал официанта:

— Принесите, пожалуйста, еще кофе.

Шел двенадцатый час. Но я перестала беспокоиться о том, что уже совсем поздно.

— Вы очень открытая, Розалинда, и в вас нет ни капли жеманства, — сказал он. — Когда вы сказали, что не старались избегать любви, а просто она сама проходила мимо, признаюсь, я был тронут. Такое детство и юность кого угодно заставят ощущать свое несовершенство, но уверяю, продукт получился великолепный, — он улыбнулся, — и вам не стоит испытывать комплекс неполноценности, дорогая. Вы не только красивы, но у вас и живой ум, вопреки всему вы хорошо образованны. Не многие могут похвастаться таким редкостным сочетанием всех этих качеств.

Я почувствовала, как кровь прилила к лицу от его похвалы, а сердце оглушительно застучало.

Красива? Он считает меня красивой и умной? Невозможно поверить…

Ричард добавил:

— Я не из тех, кто сыпет комплиментами налево и направо. Сам не люблю таких. Я сказал так потому, что на самом деле так думаю. Прошу, только не обижайтесь…

Я не совсем внятно пробормотала:

— Я… я не обижаюсь.

Он продолжал молча смотреть на меня. Я чувствовала, как его задумчивые глаза рассматривают меня, мои волосы, лицо, руки. Я почувствовала странное оцепенение, мне не хотелось шевелиться, боясь спугнуть его взгляд. Он сильно отличался не только от моих знакомых, но и вообще от всех людей, с которыми мне приходилось сталкиваться в жизни, поэтому я не могла поверить в то, что действительно могу ему нравиться. Я — маленькая секретарша, не имеющая ни денег, ни родственников.

Он снова заговорил:

— Так, дайте мне подумать… Вы вот уже четыре года живете с Диксон-Родами, и никакое особое будущее вас не ждет… Так?

Я кивнула в знак согласия.

— Но, Ричард, в ваших устах это звучит как-то уж совсем мрачно. Это не такая уж плохая жизнь. Я знала времена и похуже.

Он улыбнулся:

— Вы никогда не признаете себя побежденной?

— Никто не признается себе в этом до последней минуты жизни. Я научилась воспринимать жизнь как борьбу и постоянное движение вперед. Если что-то из этих двух составляющих выпадает, то человек ломается, и можно считать, что на этом его существование заканчивается. Либо ты одержишь победу над жизнью, либо она над тобой.

— О, Розалинда, — удивился Ричард, — на этот раз ваше утверждение отдает цинизмом.

— Это не цинизм, — сказала я. — Это просто логика.

— Вы хотите сказать, что наконец-то я встретил женщину, понимающую законы логики? — усмехнулся он.

— Возможно, что и так, — упрямо заявила я.

Он рассмеялся и вдруг перешел со мной на «ты». Я приняла правила игры.

— Ты совершенно ни на кого не похожа. Я таких, честное слово, никогда не встречал. Но… женщины с таким умом не растут на деревьях.

— Нет, они посещают благотворительные школы, — усмехнулась я в ответ.

— Я живу в мире настолько испорченных людей, что мне просто трудно поверить, что на твою долю выпали столь суровые испытания, — сказал он.

— Но со мной все в порядке. Я отлично себя чувствую в своем состоянии.

— Полагаю, у тебя должны быть какие-то другие амбиции, кроме желания хорошо работать на мистера Диксон-Рода.

— Да, я хотела бы стать писательницей, — спокойно сообщила я.

— Писательницей? — испуганно переспросил он.

Я рассказала о своих первых опытах, пока еще неудачных. После небольшой паузы Ричард снова заговорил:

— Я могу познакомить тебя с одной дамой, которая издает несколько женских журналов. Попрошу, чтобы она почитала твои рассказы.

— Вот это да! — воскликнула я. — Я очень хочу заниматься любимым делом и стать независимой. Ни от кого. А потом, может, когда-нибудь поселиться в своем собственном небольшом домике.

— О, дорогая, но что касается последней части твоей мечты, а именно маленького домика, то ведь это совсем не сложно. Ты найдешь подходящего молодого человека и выйдешь за него замуж, — проговорил он задумчиво.

— Думаешь, Ричард?

Наши глаза встретились, и повисла какая-то странная, тяжелая пауза. Меня вдруг пронзило почти физическое ощущение надвигающейся катастрофы. И оно было связано ни с кем-то другим, а именно с этим человеком, с Ричардом. Я не могла ни пошевелиться, ни отвести взгляд в сторону. Позже он говорил, что в этот момент его тоже охватило какое-то странное предчувствие, словно между нами пробежал электрический разряд, который почти в одно мгновение превратил его в другого человека и переселил в другой мир, в котором существовало только два живых существа — он и я.

Но он промолчал. Мы просто сидели и смотрели друг на друга.

Это состояние транса, загадки было внезапно и грубо нарушено миловидной женщиной в длинном черном бархатном платье. Улыбаясь красным ртом, кокетливо поводя плечами в норковой горжетке, она подошла к нашему столику.

— Какими судьбами, дорогой Ричард? Я ни минуты не сомневалась, что это ты. Я сразу же так и сказала Морису, что вот за тем столиком сидит Ричард. Значит, вы с Марион вернулись в город?

Ричард поднялся. Его лицо мгновенно изменилось. Из него, казалось, вдруг сразу ушла жизнь. Он внезапно сделался холодным, отчужденным, почти высокомерным. Он сказал:

— Как поживаешь, Диана? Марион все еще в Ракесли со своей матерью. Я здесь по своим делам, как обычно. Я поеду в Ракесли только на уик-энд…

— О да, да, конечно. — Женщина, которую Ричард назвал Дианой, бросила любопытный взгляд на меня.

Ричард также обернулся ко мне.

— Позволь представить тебе леди Дилингтон, Розалинда. Диана, это моя знакомая… мисс Браун.

— О как мило. Как поживаете, мисс Браун?

Мы с леди Дилингтон обменялись вежливыми кивками.

Затем дама повернулась к Ричарду:

— Полагаю, Роберта уже вернулась в школу?

— Да, — сказал Ричард.

Леди Дилингтон снова наградила меня пристальным и не слишком-то дружелюбным взглядом, пробормотала «до свидания» и наконец удалилась.

Ричард сел снова за столик. На его лице сразу же появилась печать усталости, он вдруг как будто постарел. Я почувствовала злость и раздражение. Эта женщина так грубо вторглась в наш мир и разрушила рай.

Ричард стал объяснять:

— С Дианой Дилингтон надо вести себя осторожно, иначе она может проболтать всю ночь напролет. Она подруга моей жены.

Я не стала задавать никаких вопросов. У меня просто не было на это права. Его жизнь никаким образом не касалась меня. Но он сам рассказал мне то, что счел нужным.

— Моя жена сейчас за городом. Она неважно себя чувствует, и доктора посоветовали отдохнуть ей где-нибудь в спокойном месте. Обычно в это время года она всегда живет в Лондоне. А Роберта, моя дочь, учится в колледже в Йоркшире. Бронзон-Касл… Директор этого заведения, моя кузина, — сказал Ричард, а потом внезапно посмотрел на часы и добавил: — Уже очень поздно. — Затем, подав знак официанту, он попросил принести счет.

Я продолжала молча сидеть за столом. Я поняла, что появление подруги жены сильно испортило ему настроение, а заодно и весь вечер. Это было не просто вторжение болтливой особы в наш разговор. На нас опустилась тень Марион. Но еще более безжалостным призраком, и при этом совершенно невинным, между нами встала Роберта, его дочь. Он очень любил ее, я сразу это поняла, так как Ричард тут же достал из записной книжки небольшую фотографию и передал ее мне.

— Это моя дочь, — сказал он, и я услышала, как его голос наполнился гордостью.

Я посмотрела на снимок. Роберта Коррингтон-Эш в возрасте одиннадцати лет. Две смешные косички, на американский манер свернутые в бублики. Очаровательное лицо, крупные глаза, такие же темные, как и у Ричарда. Широкий рот и прямой аккуратный носик.

— Она очень милая, — сказала я и отдала снимок обратно.

— Да, она такая, — подтвердил он. — И о музыке знает столько же всего, сколько и ты.

Я вдруг почувствовала укол совершенно глупой, необъяснимой ревности.

— Думаю, это она переняла от тебя, — предположила я.

— М-м-м-м. — Он кивнул, убрал фотографию обратно в записную книжку и слабо улыбнулся. — Подозреваю, что со стороны матери этому неоткуда взяться. В них во всех нет и намека на подобную любовь.

Больше мы не говорили на эту тему, но уже и этого было достаточно, чтобы понять, что Ричарда не слишком-то радовала его семейная жизнь. У них было не так много общих точек соприкосновения. Возможно, это очень плохо с моей стороны, но втайне я радовалась тому, что жизнь этих двух людей не являла собой гармонии. Мне было хорошо с Ричардом. И тем не менее внутренний голос говорил мне, что все это следует немедленно выбросить из головы. Кто он для меня? Случайный знакомый. Он только лишь на мгновение вынырнул из мира, который никак не пересекался с моим. Мне вообще не стоило идти с ним в этот ресторан.

Но так же хорошо я знала и другое. Очень трудно будет избавиться от воспоминаний о том, как мы смотрели друг на друга, сидя за столиком, забыть чувства, которые мы оба испытали на «Лебедином озере».

«Роллс-ройс» благополучно доставил меня на Уимпол-стрит. Пока мы ехали, Ричард развлекал меня ничего незначащей беседой. Похоже, заметил он, на улице несколько потеплело. И снег в этом году вряд ли еще выпадет. Во время оттепели Лондон становится грязным и хмурым. Такой период лучше всего пережидать за городом. Например, в Суссексе. Бывала ли я когда-нибудь в Суссексе? Собираюсь ли я посмотреть в следующий раз «Жизель»? Нравится ли мне «Петрушка»?

Когда автомобиль подъехал к дому Диксон-Родов, Ричард Коррингтон-Эш повернулся ко мне и медленно, тщательно подбирая слова, проговорил:

— Мне будет очень жаль, если мы больше не встретимся с тобой. У нас так много общего. Знаешь, я ведь часто хожу на всякие концерты и на балет. Был бы рад такому компаньону, как ты. Конечно, во время каникул я могу брать с собой и Роберту, но…

Я тихо сказала:

— Да, конечно, разумеется.

И снова между нами мелькнула хрупкая тень Роберты.

Он продолжал:

— Но ведь ты же не всегда работаешь, Розалинда? Ты не откажешься как-нибудь вечером… скажем, на следующей неделе… сходить со мной куда-нибудь? Могу я позвонить тебе? Раз я знаю, где ты живешь, я легко найду номер телефона в справочнике. Или мне лучше зайти и познакомиться с Диксон-Родами?

Я смотрела ему в глаза и видела, как в них отражается свет фонаря. Всего за несколько секунд веселый, полный жизни мужчина превратился в уставшего, измученного человека. Тогда я еще не могла его понять, не могла осознать, в чем заключается причина столь резкой перемены в его настроениях.

— Да, конечно, мне можно позвонить по телефону.

— Хорошо, — сказал он. — Я обязательно позвоню. Большое спасибо за чудесный вечер. Спокойной ночи, Розалинда.

— Спокойной ночи, Ричард.

Глава 13

Я ждала его звонка целую неделю, мучаясь от беспокойства. Каждый вечер, отправляясь в свою комнату спать, я испытывала разочарование. И именно в эти дни я почувствовала, как сильно мне хочется видеть Ричарда снова.

Я мучилась от желания услышать его голос. Пришлось признаться себе, что я влюбилась в Ричарда Коррингтон-Эша с первого взгляда.

Ночью я металась в кровати без сна, беспокоилась, что могу просто не услышать телефон, если он позвонит. Потом, внезапно бросая взгляд на часы, я обнаруживала, что уже почти утро и вряд ли Ричард станет звонить в такое время. Тогда я позволяла себе расслабиться и наконец начинала впадать в странное оцепенение, похожее на дремоту, сквозь которую до меня доносились звуки музыки из «Лебединого озера».

Днем же, пытаясь подчинить все логике, я говорила себе:

— Послушай, Розалинда Браун, он просто дал тебе понять, что хорошо провел с тобой время и больше не нуждается в твоем обществе.

Последний день февраля был необыкновенно спокойным. На прием к мистеру Диксон-Роду пришло всего два человека. Я не знала, чем занять себя. К тому же доктор покинул свой кабинет уже около часа назад и не отдал мне никаких распоряжений. Я подошла к книжному шкафу и достала с полки справочную книгу «Кто есть кто». Я открыла страницу на букве «К» и прочитала:

Я прочитала много раз эту запись, в который раз с горечью понимая, что мы с Ричардом принадлежим к разным мирам, которые ни в каких точках не пересекаются. Затем мои глаза уперлись в строчку «женат на Марион Франкес Гаррисон». Воображение против моей воли стало рисовать картину. Интересно, как она выглядит? Откуда она происходит? Перед моими глазами появлялся образ незнакомой мне женщины. Наверное, окончила такой же престижный колледж, в каком сейчас учится и Роберта. Без сомнения, красивая, ухоженная светская дама. Со светлыми волосами. Кажется, Ричард сказал, что у Роберты такие же светлые волосы, как и у ее матери. Разумеется, она хорошо одевается, элегантно, стильно. Совсем не так, как маленькая секретарша из офиса окулиста.

Я с силой захлопнула книгу. Все, достаточно, сказала я себе. Забудь этого человека, Роза.

Зазвонил телефон.

— Приемная мистера Диксон-Рода. Вас слушает секретарь, — совершенно бесстрастным, профессиональным голосом ответила я.

И вдруг услышала его голос!

— А! — воскликнул он. — Вы-то как раз мне и нужны. Ведь это вы, мисс Браун?

— Да, — ответила я, чувствуя, как тяжело ухнуло у меня в груди сердце, а щеки вмиг налились краской.

— Вы можете сейчас говорить или я выбрал не самое удачное время для звонка?

— О нет, нет, все в порядке! — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила я.

— На этой неделе было много работы?

— О да, достаточно…

— И у меня тоже. Просто черт знает что такое. Именно поэтому у меня не было времени позвонить.

— Да? — глупо переспросила я, очень радуясь тому, что все дело оказалось только в работе. Ведь это очень серьезная причина. Он просто был занят. Ведь Ричард — глава такой крупной фирмы.

Повисла небольшая пауза, после чего он спросил:

— Ты все еще здесь?

— Да, я слушаю.

— Еще я боялся, что если позвоню тебе, то обязательно застану во время процесса исследования глазного дна тети Оливии.

Я засмеялась:

— Нет, она уже давно не показывалась.

— Ну, тогда мне придется доставить ее в клинику и специально позвонить в это время.

— Нет, только не это, — сказала я. — Это будет просто ужасно, если я начну хохотать в самый ответственный момент.

— О, мне бы очень хотелось услышать, как ты хохочешь, — мягко сказал Ричард.

Мне вдруг стало так смешно, что я еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться прямо сейчас. Затем он добавил:

— Знаешь, в ближайшее воскресенье я не смогу попасть в Ракесли, так как приезжают американские представители нашей компании и мне нужно быть здесь. Может, сходим в «Альберт-Холл»? Кажется, будет Чайковский.

Я почувствовала, как от удовольствия у меня краснеют щеки.

— О, это здорово! — выдохнула я.

— Значит, согласна?

— Да… Я с удовольствием пойду, — ответила я.

Уже гораздо позже, когда мы знали друг друга очень хорошо, Ричард сказал, что ему всегда нравилось во мне отсутствие жеманства и кокетства. Я не стала притворяться, что занята или что мне не хочется идти на концерт. Я с радостью согласилась на его предложение и дала это ему почувствовать.

— Значит, решено, — сказал он, и я услышала в его голосе нотки возбуждения и удовольствия. — Я заберу тебя около двух. Буду на машине или на такси. Нет, подожди… А почему бы нам не отправиться вместе на ленч? Куда бы ты хотела сходить?

Я чуть не задохнулась от радости и снова без колебаний согласилась.

— Отлично, Розалинда, я что-нибудь придумаю, — ответил он. — Тогда пока, до встречи.

— До свидания, — попрощалась я.

Затем я медленно опустила руку с трубкой и осторожно положила ее на рычажки, словно не желая отпускать ее от себя.

Потом я встала со своего места и начала расхаживать из угла в угол по приемной мистера Диксон-Рода, повторяя про себя: «Воскресенье, воскресенье, воскресенье. Еще два дня. Сорок восемь часов. Как замечательно! Он хочет видеть меня опять. Как замечательно!»

После обеда к Китс пришли гости на партию бриджа. Я, как обычно, стала заниматься составлением цветочных композиций, а потом вместе с Бенсон мне предстояло приготовить все для чаепития. Милая старушка Китс! Для нее бридж был половиной ее жизни. Она без конца пыталась и меня научить играть в эту игру, но мне это занятие казалось довольно скучным, и было просто жаль тратить на него время и силы.

В ответ она обычно махала на меня своей пухлой рукой, унизанной кольцами и браслетами, и говорила:

— Уф, ты такая же испорченная, как и Дикс. Он никогда не понимал моей любви к бриджу.

В тот же день она как-то по-особенному посмотрела на меня:

— Что с тобой, Розалинда? Ты выглядишь подозрительно счастливой. Твое милое личико лишилось обычного унылого выражения. Ты что, слушала, как его там, своего Бульховина?

Я отрицательно покачала головой в ответ на ее насмешку. Китс постоянно дразнила меня из-за моего пристрастия к музыке. Больше всего доставалось Бетховену. Она никогда не слушала музыку и не способна была даже отличить Бетховена от Баха, но это не мешало мне ее любить. Если бы все в мире были одинаковыми, то это был бы очень скучный мир. Я сказала:

— Нет, просто сегодня я чувствую себя счастливой. Наконец наступил «великий» день нашей встречи.

Я надела свой черный костюм, но, взглянув на себя в зеркало, решила, что выгляжу в нем слишком мрачно, и сняла его. Затем примерила серый. Он шел мне еще меньше. В нем я казалась слишком бледной и какой-то бесцветной. Я перемерила почти все вещи из своего гардероба и снова вернулась к черному костюму. В конце концов, на улице был март и дул очень холодный ветер. Немного поразмыслив, я пришла к выводу — что бы я ни надела, Ричарду все равно будет стыдно за меня.

С отчаянием я бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале. Стройная фигурка в черном костюме и синей блузке с отложным воротничком. Перебрав несколько шляпок, я выбрала маленькую черную с синей вуалью, доходившей мне до подбородка. И эта маленькая деталь вдруг изменила весь мой облик. Вместо скромного секретаря на меня смотрела соблазнительная таинственная незнакомка.

Дрожащими руками я добавила немного румян на щеки, подкрасила красной помадой губы. Затем бросила взгляд на свои ногти. Уход за ногтями всегда наводил на меня скуку, но ради встречи с Ричардом я весь вчерашний вечер обрабатывала их и покрывала лаком. Затем я подушилась духами, подаренными мне Китс на Рождество. Довершила картину новая пара кожаных перчаток.

Взяв черное пальто, я спустилась вниз, чтобы подождать Ричарда в гостиной. Я так нервничала и смущалась, что даже подумала, что мне не стоило соглашаться на его предложение.

Стоя у окна и выглядывая из-за шторы, я увидела, как к дому подъехало такси. Из машины вынырнул стройный мужчина в сером элегантном костюме. В одной руке он держал зонтик. Ричард. О, как он красив! Как ослепительно красив! Какая-то непонятная внутренняя сила толкала меня к нему. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного ни к одному живому существу.

Я открыла входную дверь и поприветствовала его:

— Добрый день.

Ричард, стоя на верхней ступеньке, снял шляпу и ответил:

— Здравствуй.

И мы на мгновение застыли, не зная, что сказать дальше, и просто смотрели друг другу в глаза и улыбались. Его мягкая, дружеская улыбка наполнила мое сердце теплом и спокойствием. Через минуту мы уже ехали в «Ла Конкордию».

— Надеюсь, тебе понравится там, — сказал он. — Это небольшой испанский ресторанчик. Там чудесная обстановка и все очень по-домашнему.

Я улыбнулась и сказала, что звучит заманчиво.

Вдруг я заметила, что его карие глаза внимательно рассматривают меня. Я немного смутилась, сразу решив про себя, что, вероятно, моя вуаль выглядит несколько театрально и глупо. Но он развеял все мои сомнения.

— Ты сегодня похожа на весну, — сказал Ричард, улыбнувшись. — От этой вуали и воротничка твои глаза становятся такими синими, как альпийские горечавки весной, Розалинда.

Я с благодарностью посмотрела на него, чувствуя себя совершенно счастливой.

— Ты когда-нибудь была за границей?

— Нет, никогда.

Он вздохнул и покрутил в руках зонт.

— Жаль! Ты умеешь ценить красоту, то, что вокруг тебя. Многие женщины ограничиваются времяпровождением в барах за бокалом вина и банальными разговорами. — Он резко отвернулся в сторону и стал смотреть в окно.

Я промолчала. Имеет ли он в виду свою жену? Он хотел сказать, что это ее ничто не интересует, кроме светского времяпровождения? Я внезапно снова почувствовала зависть к этой женщине. Она могла, она имела право находиться с Ричардом каждый день, делить с ним его жизнь, его увлечения.

Он снова повернулся ко мне:

— Что ты обычно делаешь в выходные?

— О, много чего, — ответила я. — Иногда я езжу вместе со своими хозяевами на реку, но чаще провожу время на Уимпол-стрит.

— Тебя не тяготит одиночество?

— Я не могу сказать, что мне нравится такое состояние, — призналась я, — но временами это предпочтительнее, чем кое-что другое…

— И что же это другое?

— Ну, например, поддерживать разговор с неинтересными тебе людьми или принимать участие в светских развлечениях, вместо того чтобы просто полежать и почитать. Также с удовольствием я хожу и на концерты, даже если у меня и нет компаньона. Хорошая музыка доставляет точно такое же удовольствие, если ты слушаешь ее в одиночестве, а не с кем-нибудь.

— Да, ты права, — сказал Ричард. — Я вполне тебя понимаю и тоже иногда предпочитаю ограничиваться обществом своей персоны, вместо того чтобы развлекать пустых людишек. Но мне кажется, для женщины это не совсем обычная точка зрения. Многие девушки твоего возраста, и даже старше, стремятся просто хорошо проводить время в компании своих сверстников.

— Полагаю, что так. Но все люди по-разному понимают, что значит хорошо проводить время, — со смехом ответила я.

Он тоже засмеялся:

— Ты права. И ты совершенно необыкновенная молодая женщина, Розалинда. Я был просто потрясен, когда впервые тебя увидел.

И вот мы наконец в «Ла Конкордии». Этот ресторанчик действительно оказался очаровательным и уютным. Белые стены с фресками на испанские мотивы, маленькие столики с белыми скатертями, в зале кое-где украшения в виде изящных кованых решеток.

Мне очень понравилась кухня, но, разумеется, все мое внимание было сосредоточено на моем спутнике. Он рассказывал мне об Испании. Ему часто приходилось по делам бывать в Малаге и Мадриде…

У меня вдруг возникло ощущение, что я только что побывала в этой чудесной стране.

— Как там здорово! Ты очень счастливый, потому что мог видеть все это собственными глазами!

— Да ты права, но все это радует только тогда, когда с тобой близкий тебе по духу человек, — сказал Ричард.

Я вдруг поняла, что у Ричарда нет близкого человека. В своих рассказах он ни разу не упомянул о жене, но было и без того понятно, что она не из тех, кто может получить удовольствие от жизни в простой андалузской деревне. Огромные сверкающие отели, казино и всякие «шикарные» места — вот где любила бывать Марион.

После этого ужина мне показалось, что я чуть лучше знаю Ричарда, немного лучше его понимаю. И теперь нам вместе предстояло отправиться в «Альберт-Холл».

Музыку этого балета мы оба знали очень хорошо и любили. Когда звучали какие-нибудь особенно красивые пассажи, мы инстинктивно поворачивались друг к другу и улыбались. Когда все было позади и мы вышли на улицу, Ричард взял меня за руку и горячо произнес:

— Это действительно было замечательно!

Я ответила, с трудом переводя дыхание:

— Да, правда.

— Ты очень хорошо разбираешься в музыке, Розалинда. Гораздо лучше многих, — заметил он.

Я вдруг почувствовала, что впадаю в какое-то состояние забытья, завороженная его близостью, улыбкой; я ощущала его пальцы на своей руке. Теперь я уже ни капли не сомневалась в том, что уже влюблена в этого мужчину. И с каждым часом я почти физически ощущала это, мое чувство усиливалось.

«Не забывай, этот человек женат», — снова и снова предупреждал меня мой внутренний голос. Но мне было так хорошо с ним!

Выйдя из «Альберт-Холл», мы вдруг обнаружили, что ветер утих и выглянуло солнце. В воздухе чувствовалась какая-то особенная мягкость.

Ричард посмотрел в сторону парка:

— Не хочешь немного прогуляться? Сейчас такое яркое солнце… Или ты хотела бы выпить чаю? А может, возьмем такси и отправимся в Гайд-парк?

Я ответила, что я бы предпочла прогуляться пешком. О, это казалось мне таким восхитительным — вот так просто идти рядом с ним по залитому солнцем парку, вдыхать свежий весенний воздух.

Он улыбнулся мне:

— Вот здорово! Очень многие женщины просто ненавидят это…

Мы шли по парку, и он снова стал расспрашивать о моей жизни, потом напомнил, что хочет познакомить меня с женщиной-издателем.

— Ведь ты хочешь, чтобы что-то из твоих рассказов опубликовали?

— О, это очень любезно с твоей стороны. Мне всегда казалось, что я могу писать.

— Я не сомневаюсь в этом. Похоже, ты много чего можешь. Ты очень странная и… необыкновенная, — добродушно усмехнулся он.

Я почувствовала себя оскорбленной, услышав слова Ричарда. «Странная»!

— Что же во мне странного? — запротестовала я.

Он нашел мою руку и, засмеявшись, слегка сжал ее.

— Не нужно понимать все так буквально, Розалинда. Странная — значит, не такая, как все. Ты так сильно отличаешься от всех тех женщин, которые попадались мне в жизни. Ты очень серьезная, у тебя есть идеалы и страстный интерес к жизни. Многие же люди в силу слабости характера лишь прячутся за маской цинизма. Ведь так легче — это путь наименьшего сопротивления. А ты сильная, в тебе хватает стойкости, чтобы идти против течения и отстаивать то, во что ты веришь.

Я была очень удивлена такому мнению о себе. Неужели он на самом деле так думает? В глубине души мне было приятно, к тому же Ричард был первым человеком, который смог разглядеть все это во мне.

— Ты расстроилась из-за того, что я назвал тебя странной? — ворвался в мои мысли голос Ричарда.

Я засмеялась:

— Ну конечно же нет.

— Отлично, — сказал он, улыбаясь. — И о чем же ты хочешь писать, Розалинда? — задал он следующий вопрос.

— О жизни и о людях, — ответила я после паузы.

— А, женские романы! Романтические любовные истории, — предположил он.

Я покачала головой.

— Нет, только не это, — засмеялась я. — Разумеется, если любовная история вплетается в канву романа, это вполне допустимо. Но мой интерес составляет психологическое исследование человека. Это, пожалуй, всегда меня интересовало в жизни. Больше, чем что-либо другое.

Ричард искоса посмотрел на меня. Пожалуй, я сказала лишнее. Не нужно быть столь откровенной. Слишком откровенно. Мои щеки покрылись румянцем.

— Тебе смешно? — немного испуганно спросила я.

Ричард снова взял мою руку и нежно прижал ее к груди.

— Совсем нет, моя дорогая. Но ты мне кажешься еще такой молодой, такой хрупкой, чтобы интересоваться психологией и философией. Временами ты напоминаешь мне мою дочь… Это и приятно, и немного пугает. Я не понимаю, как это все уживается в твоей голове. Глядя на тебя, этого никогда не подумаешь.

Мне понравилось, что он сравнил меня со своей дочерью. Я сказала:

— Твоя дочь слушает хорошую музыку, знает в ней толк, увлекается серьезной литературой. Она не похожа на многих своих сверстниц. Разве ты хотел бы, чтобы она была другой?

— Нет, я хотел бы, чтобы она была именно такой… такой, как ты. Но все дело в том, что она воспитывается по другим правилам.

— Но я слышала, Бронзон-Касл весьма прогрессивная школа.

— Да, все так и есть. Гертруда Холт, глава школы, старается сделать так, чтобы в обучении сочетались положительный опыт прошлого и передовой настоящего. Но ведь для ребенка имеет огромное значение воспитание дома…

— Твоей дочери очень повезло, что у нее такой отец, — проговорила я.

Ричард ответил мне улыбкой, сквозь которую проступили грусть и сожаление.

— Ты очень добра, но, боюсь, дело обстоит не совсем так. Я постоянно занят, у меня много работы, поэтому Марион оказывает на Роберту куда большее влияние, чем я.

Внезапно он снова перевел разговор на меня:

— Какие у тебя планы на будущее? Как долго ты еще собираешься работать секретарем? Тебе это интересно? Думаю, что вряд ли… Одна и та же рутина каждый день.

Я объяснила Ричарду, что по сравнению с той монотонной работой, которую мне приходилось выполнять в офисе, помогать мистеру Диксон-Роду не так уж плохо.

— Я благодарна Диксон-Родам. Это очень великодушные люди. Они дали мне не только работу, но и дом. Рядом с ними я не чувствую себя нищей наемной секретаршей. Они стали для меня на самом деле друзьями.

Его большие мягкие глаза снова смотрели на меня с симпатией и нежностью. Затем Ричард проговорил:

— Думаю, они оценили по достоинству такого секретаря. Им в общем-то тоже повезло.

Я вспыхнула, услышав его слова.

— О, я не могу с тобой согласиться. Временами со мной бывает невыносимо трудно. Мистер Диксон-Род сам мне говорил об этом. Я иногда раздражаю его и других тем, что «прячусь в свою раковину». Он так называет это.

— Бедная девочка, — вздохнул Ричард. — Окружающий мир не может позволить, чтобы кто-то взял и спрятался от него в раковину. Он пытается настигнуть и наказать этих отшельников.

Я вдруг почувствовала в его словах горечь, и мне показалось, что они относятся и к нему самому тоже. Немного помолчав, Ричард сказал:

— Я думаю, что тебе необходим свой собственный дом, Розалинда. Каждый человек должен иметь место, где он мог бы укрыться от внешнего мира, прийти и просто отдохнуть, оставить все проблемы за дверью. Это особенно важно для таких чувствительных натур, как ты.

С этим, разумеется, трудно было не согласиться. Он хорошо понимал меня. А вот Китс Диксон-Род, добрейшая душа, считала по-другому. Ей казалось, что мне, наоборот, не следует оставаться в одиночестве, что мне просто необходимо постоянно находиться среди людей.

— Какой бы дом мог тебе понравиться? — продолжал Ричард с воодушевлением. — Догадываюсь, что не современная фешенебельная квартира или большой особняк! Наверное, какая-нибудь одинокая хижина в Альпах или избушка где-нибудь у реки, а может, полуразвалившийся старинный замок в Испании. Я прав?

— Совершенно верно. — Я рассмеялась. — Но я бы не стала возражать даже против комнаты где-нибудь. Там бы я могла поставить на полки все свои книги, повесить картины, и еще мне бы хотелось иметь хороший граммофон и мои любимые записи.

— Ты снова напомнила мне о моей дочери! — засмеялся он. — Я просто слышал ее голос, когда ты говорила о «хороших записях». Думаю, Розалинда, тебе бы очень понравилась наша музыкальная комната в Ракесли… Там у меня отличный электрический граммофон и концертный рояль «Стейнвэй». Мне еще не встречался инструмент с лучшим звучанием, чем этот.

Я поинтересовалась, кто же играет на этом замечательном «Стейнвэе». Ричард ответил, что играет он сам и Роберта тоже берет уроки музыки.

После его слов я замолчала, и вот так же, не проронив ни одного слова, мы медленно прошли через Кенсингтон-Гарденс и миновали Альберт-Гейт. Постепенно начинало темнеть. Опять все кончалось. Мне нельзя больше с ним встречаться. Мне не следует с ним больше встречаться. Он всегда будет принадлежать своей дочери, о которой он говорил с такой любовью и нежностью, он всегда будет принадлежать своей жене, имя которой ему даже не хотелось произносить.

Потом на углу улицы он поднял руку, чтобы остановить такси. Когда оно подъехало, Ричард сказал:

— Я отвезу тебя на Уимпол-стрит, а потом поеду в клуб, у меня там назначена встреча.

Я села на заднее сиденье машины, чувствуя себя совсем маленькой и несчастной, какой-то совсем другой, не такой как раньше. Ричард посмотрел на меня, его брови озабоченно сомкнулись на переносице, какие-то мысли явно не давали ему покоя. Затем он сказал:

— Спасибо тебе за этот чудесный день. Ты даже не представляешь, как для меня это много значило.

— Мне тоже все очень понравилось, — спокойно ответила я. — И большое спасибо за все.

Наконец такси подъехало к особняку Диксон-Родов. Мы вышли из машины. Как мрачно и одиноко мне будет сегодня в этом доме. Я повернулась к Ричарду и, стараясь не выдать своих чувств, спокойно сказала:

— Что ж, огромное спасибо. До свидания.

Он приподнял свою шляпу, а затем вдруг протянул руку и быстро схватил меня за кисть. Я внезапно ощутила, как его пальцы крепко сжимают мое запястье. Мне показалось, что меня поразил удар тока. Думаю, мое лицо сделалось смертельно бледным, но в сгустившихся сумерках Ричард вряд ли заметил это. Улицы Лондона уже погрузились в фиолетово-желтый полумрак. Но мне вдруг стало понятно, что та проблема, которая беспокоила его всю дорогу от Кенсингтона, как-то разрешилась в его голове. Лицо Ричарда вдруг просветлело, и он сказал:

— Завтра я уезжаю по делам в Париж, но через день-два вернусь. Мне можно снова позвонить тебе? Возможно, тебе захочется сходить еще на какой-нибудь концерт или балет. А хочешь, мы сходим в театр? Если ты, конечно, не возражаешь против общества старого измученного бизнесмена.

Последние слова он произнес со смехом.

И вдруг я почувствовала, как мое настроение поднялось. И не просто поднялось, взметнулось вверх, на самый пик. Более счастливой ощущать себя было просто невозможно. Все снова хорошо. Я весело ответила:

— Отлично. Мне совсем не скучно ходить с тобой куда-нибудь. Как ты можешь сомневаться в этом?

— Эти слова будут расценены как подкуп и лесть, — усмехнулся он.

— Нет, в самом деле! Ты совсем не старый. Ты ведь точно такой же, как и я.

— Десять лет в возрасте — большая разница. Это ведь прежде всего разница в жизненном опыте, — продолжал хитро улыбаться Ричард.

Я улыбнулась в ответ. Мы смотрели друг на друга, чувствуя необыкновенную близость. Это казалось таким естественным, мы понимали друг друга без слов, без долгих и нудных объяснений, убеждений, внушений. Мы одинаково ощущали и мыслили. И ничто, ни разница в возрасте, ни различие в социальном положении, ни что-либо другое, не мешало нам.

— До свидания, — проговорила я, — и… и еще раз спасибо, Ричард.

Я с трудом проговорила его имя, внезапно охваченная приступом робости. Затем вдруг осознала, что он все еще крепко сжимает мою руку. Осторожно высвободившись, я сделала шаг назад. Он сказал:

— До свидания, Розалинда. Береги себя. Я скоро вернусь.

Он уехал, но я знала, что снова увижу его. Ричард сам хотел видеть меня.

Глава 14

Теперь моя жизнь целиком состояла из ожидания звонков Ричарда. Стоило мне услышать его голос, как меня охватывала безумная радость, которую я изо всех сил старалась скрыть. Я, разумеется, понимала, что он ко мне ничего подобного не может чувствовать. Возможно, его даже удивляла моя любовь. Но мне было уже достаточно того, что я просто могла видеть его и разговаривать с ним. И надо сказать, что мы в то время встречались довольно часто.

После концерта мы отправлялись перекусить в какой-нибудь ресторан. Либо в «Савой», либо в «Айви», туда, где обычно собиралась театральная публика и литературная элита. Именно после «Жизели» Ричард рассказал мне о своем знакомстве и дружбе с Ирой Варенски, описал замок, где жила эта теперь уже пожилая балерина.

Разумеется, его рассказ произвел на меня сильное впечатление. Ричард умел несколькими фразами создать такую полную и ясную картину, что слушатель мог без труда представить себе все то, о чем он говорил. Он пообещал, что как-нибудь мы обязательно съездим туда вместе.

Я смутилась:

— О, она, наверное, удивительная женщина.

Ричард задумчиво посмотрел на меня. Затем сказал:

— Она самое изящное и грациозное существо, которое я когда-либо видел. С ней даже сейчас вряд ли кто-нибудь сравнится. Ведь дело совсем не в красоте внешней формы, хотя и это немаловажно, вся суть в том, чем эта форма наполнена. Только сила эмоций, душевная красота, умение глубоко чувствовать делают танец балерины настоящим искусством.

Когда мы расстались с Ричардом после балета, я все еще продолжала думать над его словами. И чувствовала зависть к этой Ире Варенски. О, как я завидовала ей! Она уже никогда не уйдет из его жизни! Она часть жизни Ричарда!

Но как бы то ни было, наши отношения становились прочнее, Ричард регулярно приезжал ко мне на Уимпол-стрит. Вся моя жизнь изменилась. Я была невероятно счастлива.

Я любила его, любила совершенно бескорыстно, не ожидая от него ничего взамен. Порой я даже подозревала, что он вообще ничего не чувствует ко мне. Я для Ричарда просто друг, с которым ему было не так одиноко. Да, у нас много общего, но это еще не повод для любви.

Но иногда, сидя где-нибудь в театре или на балете, я чувствовала какую-то нервную дрожь в его руке, которой он накрывал мою руку. Казалось, от него исходят электрические волны, которые мгновенно распространяются через все мое тело и проникают мне в сердце. И я сидела, словно в трансе, умоляла Бога, чтобы Ричард не убирал своей руки, чтобы сидел вот так рядом со мной целую вечность. Но ничего другого между нами не происходило. Только платоническая дружба.

На улицы Лондона пришла весна, светило солнце, начали распускаться цветы. Над всем городом повисла какая-то золотистая дымка. Я была самой счастливой женщиной, мои чувства переполняли меня до краев.

Приближалась Пасха.

За неделю до этого праздника Ричард взял меня с собой в «Курзон синема» на французский фильм. Когда мы вышли на улицу, было уже темно, звезды сплошь усеяли густое синее небо. Он взял мою руку и просунул ее себе под локоть; так мы направились к моему дому.

— Розалинда, — неожиданно сказал он, — после сегодняшнего вечера мы в течение некоторого времени не сможем видеться.

— О! Почему же? — стараясь говорить бесстрастно, поинтересовалась я.

Он ответил:

— На Пасху приезжает домой Берта. Сейчас на пару дней я уезжаю по делам на север, а когда вернусь, отправлюсь сразу в Ракесли. Меня не будет три недели.

Я тяжело вздохнула. Мне трудно было на это что-то ответить. Целых три недели! Это звучало как три года.

— Я очень рад, что приедет Роберта, — продолжил Ричард. — Я всегда очень скучаю по ней. Когда она приезжает, мы с ней почти не расстаемся. Часто играем на рояле или просто слушаем музыку. Я только что купил для нее новую запись — Симфония номер один Сибелиуса.

Я скромно слушала то, что он говорил мне о своей дочери. Я все понимала, но не могла не ревновать. Внутренний голос кричал: «Не будь дурой, Розалинда! Ричард ведь именно потому так любезен с тобой, что скучает по своей дочери».

Я старалась изо всех сил контролировать свои эмоции, свой голос, боялась расплакаться. Но видно, у меня не очень-то получалось.

Ричард бросил на меня встревоженный взгляд:

— Что-то не так, Розалинда?

— Все хорошо. Почему ты спрашиваешь об этом? — рассмеялась я и чуть ускорила шаг, боясь, что он все-таки поймет, в чем дело. Я не узнавала себя. Ведь я всегда так гордилась своей выдержкой, умением не показывать своих истинных чувств! А теперь… Теперь я была готова отбросить все приличия и расплакаться, как ребенок. Мне хотелось закричать: «Ты не должен бросать меня! Ты не можешь так поступить со мной только лишь потому, что на каникулы приезжает Берта! Я не вынесу этого…»

Мы продолжали идти. Мы оба вдруг почувствовали некоторое напряжение.

Я принужденно улыбнулась ему и сказала:

— Может, ты зайдешь на минутку? Миссис и мистер Диксон-Род сегодня ушли в гости. Дома никого нет. Полагаю, они не стали бы возражать, если бы мы с тобой выпили по бокалу вина.

— Я не хочу ничего пить. Спасибо, дорогая, — ответил Ричард. — Но я, пожалуй, зайду на минутку.

Я облегченно вздохнула. Я так боялась, что он может отказаться от моего предложения. Что со мной случилось сегодня? Я сошла с ума? Я не должна удерживать его. Не должна постоянно думать об этом человеке.

Я заставляла себя улыбаться, шутить, старалась вести себя так, чтобы Ричард не заметил, как сильно я нервничаю. Мы должны спокойно расстаться, чтобы у него остались только приятные воспоминания обо мне, чтобы он снова захотел вернуться ко мне.

Ричард положил свою шляпу и перчатки на стол. Он с интересом разглядывал комнату, в которой оказался. По его взгляду я поняла, что обстановка и убранство гостиной пришлись ему по вкусу.

— Не хочешь ли все-таки немного выпить? — предложила я.

Ричард опустил руки в карманы пиджака и прикусил нижнюю губу. Затем весело сказал:

— Собственно говоря, мне сегодня некуда торопиться.

Я подумала: «Слава богу, он побудет со мной еще немного».

Когда он снова посмотрел на меня, в его взгляде не осталось и капли прежней веселости. Ричард вдруг сделался необыкновенно серьезным.

— Я буду скучать без тебя, — неожиданно хриплым голосом проговорил он.

Мое сердце вдруг как-то дернулась в груди, кровь стала пульсировать в висках рывками.

— Но разве мы… не можем… Почему мы должны… расставаться надолго? — заикаясь, пробормотала я.

Он нахмурился, и я сразу же пожалела о своих словах. Я совсем не хотела, чтобы он воспринимал мое желание чаще видеться с ним как стремление полностью узурпировать все его свободное время, воспользоваться его щедростью. Наконец он заговорил. Его голос звучал необыкновенно мягко.

— Все очень непросто, Розалинда. Мы с тобой встречаемся всего два месяца, а у меня такое ощущение, что я знаю тебя всю жизнь.

Я продолжала молча стоять у стола, опустив голову и внимательно вслушиваясь в каждое его слово.

— Да, Ричард, мне тоже кажется, что я знаю тебя очень давно.

— Для меня это счастливое время, — сказал он. — Знаешь, в моей жизни большое место занимает работа, и она мне нравится. Для тебя не является секретом то, что я богатый человек, у меня два особняка, которые тоже требуют моего внимания. Но, несмотря на это, я очень одинокий и неудовлетворенный жизнью человек. До того, как ты появилась в моей жизни, единственным светом в ней была моя дочь. И она значит очень многое для меня. Но Роберта проводит в школе девять месяцев в году.

Я рискнула вставить слово:

— Если… если… дружба со мной сделала тебя хотя бы немного счастливее, Ричард, то я ужасно… рада. Ты даже не можешь представить насколько…

— У нас много общего, — вдруг резко бросил он и неожиданно сделал несколько шагов по направлению к дивану.

Я посмотрела на него и увидела отражение наших фигур в длинном зеркале в стиле королевы Анны, висевшем около двери. Мой взгляд скользнул по стройной фигуре Ричарда в темном костюме. Я глядела на его темные, гладко зачесанные назад волосы с едва заметными серебристыми ниточками у висков. Мне вдруг показалось, что он выглядит много старше своего возраста. Сейчас ему можно было дать больше сорока. Я же выглядела вызывающе молодо. Мое черное шерстяное платье подчеркивало достоинства фигуры. Ему оно очень нравилось. Ричард сам как-то раз сказал мне об этом. Ему нравились и мои брошки, подаренные Китс. Войдя в дом с улицы, я даже и не подумала расчесать свои волосы, и они разметались по плечам, придавая всему моему облику живописность и легкость. Мое лицо выглядело необыкновенно бледным, а глаза казались нереально огромными. Я находилась в состоянии крайнего напряжения.

Ричард сделал еще пару шагов, а затем вдруг резко остановился напротив меня.

— Розалинда, я повторяю тебе еще раз — я буду очень скучать по тебе. Но то, что происходит, — это неправильно.

— Да? — Мои губы едва шевелились.

— Да, именно так. У меня есть жена и дочь, а ты незамужняя молодая девушка. Тебе необходимо найти себе подходящего молодого человека и выйти за него замуж…

— О! Пожалуйста, прекрати! — закричала я, чувствуя, как к моему лицу приливает кровь. — Пожалуйста, не говори мне этого.

— Но это правда, Розалинда.

— Это неправда, — выдохнула я. — Мне не нужен «подходящий молодой человек», и я не хочу выходить замуж.

— Нет, ты очень хорошо понимаешь, что это и есть правда, — задумчиво, но с настойчивостью сказал он. — Ты сама говорила мне, что ты очень хочешь иметь свой собственный дом.

— Что ж, возможно, когда-нибудь я действительно решу выйти замуж. Но только не сейчас. А небольшую квартирку я в состоянии снять сама. Я уже достаточно зарабатываю. А однажды… однажды я перестану работать секретарем… Я буду писать… Ты же знаешь, я недавно отослала небольшой рассказ твоей знакомой…

Мне необходимо было замолчать. Слова слетали с моих губ беспорядочно, бессвязно, я даже не успевала задуматься над тем, что я говорю. Я видела перед собой только глаза Ричарда, невероятно красивые, грустные, видевшие все насквозь и все понимавшие. Затем он сказал:

— О, дорогая, как бы я был счастлив дать тебе все то, что ты хочешь и чего ты заслуживаешь. Ты такая невероятная девушка… и ты можешь так много дать мужчине. Готов поклясться, когда ты встретишь его, он будет самым счастливым человеком!

Слушать эти уверения о появлении в моей жизни некоего мифического человека, которого я должна одарить небывалым счастьем, было просто невыносимо. Я сказала:

— Ради бога, прекрати все это. Я уже сказала, что мне никто не нужен…

— Не сердись, — прервал он меня. — Разве я чем-то огорчил тебя? Я говорю все это лишь потому, что я честный человек. Ты заслуживаешь лучшего отношения к себе. У меня куча различных жизненных планов, и все это не может оставаться недоделанным… Кроме того, я никогда не одобрял двойную мораль и всегда старался избегать каких-либо посторонних течений, которые могли бы нарушить мое существование. Видишь ли, Розалинда, я не выбирал, как мне жить. Так сложились обстоятельства… Вероятно, я говорю загадками, — добавил он. — Я и не жду от тебя понимания. Возможно, однажды я объясню тебе… все. Но только не сейчас.

Он считал, что изъясняется загадками, но догадаться, что он имеет в виду, не составляло особого труда. Его жена Марион и дочь Роберта были именно теми обстоятельствами, которые сложились против его воли. Я также поняла и другое, то, что ощущала с самого начала: его чувства ко мне не были столь же сильны, как мои к нему. Но позже он признался, что на самом деле в его жизни я стала потрясением, которого он никак не планировал и не ждал. С моим появлением он стал другим человеком. Просто он изо всех сил старался держаться…

Я сказала:

— Не нужно мне ничего объяснять, если тебе не хочется об этом говорить. Думаю… я вряд ли пойму то, что ты скажешь.

Он положил руки мне на плечи и посмотрел в мои глаза.

— Я очень люблю мою Берту, очень, Розалинда. Я просто обязан провести с ней каникулы. Она так нуждается во мне.

— Разумеется, — сказала я, чувствуя, что вот-вот задохнусь от своих собственных слов. — Я понимаю, что ты тоже нуждаешься в ней. Она, без сомнения, делает тебя счастливым…

— Да, ты права, Розалинда. Все так и есть. Но пойми, она всего лишь ребенок, а ребенок не может заменить мужчине все остальное в жизни. Полагаю, ты очень хорошо понимаешь это.

— Да, я понимаю это, очень хорошо понимаю, — прошептала я в ответ.

— Именно поэтому твоя дружба, твое расположение, понимание для меня так важны. Я очень благодарен тебе за все, Розалинда.

Я быстро сказала ему то, что так давно уже хотела:

— Знаешь, Ричард, с твоим появлением моя жизнь полностью изменилась. Она стала такой… невероятной, такой чудесной.

— Я рад, я очень рад этому, — сказал он. — Надеюсь, когда я позвоню тебе через три недели, ты не передумаешь сходить куда-нибудь со мной. Но я не знаю, имею ли я право предлагать тебе это? Имею ли я право наслаждаться твоей дружбой?

Я снова почувствовала, как меня охватывает отчаяние.

— Но почему же нет? Почему? Ведь нам же так хорошо вместе, и это никому не мешает… — Я почувствовала, что мои глаза наполняются слезами, мое тело начинает бить дрожь.

Ричард продолжал неподвижно стоять и смотреть на меня. В его глазах сквозило беспокойство. Затем он сказал:

— Послушай, дорогая, как бы то ни было, я все равно чувствую себя не вправе пользоваться твоим расположением и занимать твое время. И к тому же мне кажется, что наша дружба… немного опасна.

Мое сердце болезненно сжалось. С каким-то ужасом и одновременно восторгом я отчетливо поняла, что «опасность» заключалась в том, что он испытывал ко мне гораздо более глубокие чувства, чем мне казалось.

Его руки продолжали лежать у меня на плечах. Он был так близко от меня, что я могла рассмотреть маленькие зеленоватые крапинки в его карих глазах. Я никогда не видела таких глаз, как у Ричарда. Я пыталась усилием воли заставить себя не дрожать. Но от Ричарда невозможно было что-то скрыть.

— Почему ты дрожишь, Розалинда? — быстро спросил он.

А потом случилось неизбежное, то, что и должно было случиться. Ричард сделал ко мне шаг и порывисто обнял меня. Я была в его объятиях. Я, которая даже и не смела думать об этом, но всегда так этого хотела. Его теплые руки гладили мою спину, затем он медленно провел ладонью по моей голове, его пальцы погрузились в мои волосы. Он поцеловал меня.

Мы были открыты друг для друга в эту минуту настолько, насколько только могут быть открыты друг для друга мужчина и женщина. Я прижалась к Ричарду всем телом. Сейчас, на эти несколько секунд, он был только моим, а я его. Не существовало никакой жены, никакого ребенка. Он был мой. Об этом мне говорили его губы, дышавшие отчаянной страстью. И я со всей страстью, которую он разбудил во мне, отдалась этому поцелую.

Все это копилось во мне те два месяца, в течение которых мы с ним встречались. Наконец-то я не воспринимала его только как очаровательного доброго друга, а он больше не видел во мне только свою протеже. Я стала женщиной — женщиной, которую он любил. А он — мужчиной, которого любила я.

Когда наконец он отпустил меня, я едва держалась на ногах, мое сердце стучало в груди как молот, лицо приобрело смертельную бледность, а глаза расширились. И лишь одно слово вырвалось у меня:

— Ричард!

Его руки безвольно свисали по бокам. Лицо побледнело. Затем он слегка качнулся. Похоже, он сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Покачав головой, Ричард проговорил:

— О нет, нет!

— Но почему «нет»! — прошептала я, прижимая руки к груди.

— Нет, — повторил он. — Розалинда это не должно случиться.

Эти слова Ричард прошептал так отчаянно, с таким испугом, что я мгновенно пришла в себя. Затем он протянул ко мне руку и с силой сжал мою кисть.

— Нет, дорогая. Нет, нет! — вновь и вновь повторял он, словно пытался словами стереть из памяти вкус моих губ и тепло, и страсть моего тела. Потом он вдруг назвал меня Роза-Линда. — Нет, Роза-Линда, — его голос дрожал и сделался чуть хрипловатым, — ты слишком молода, слишком благородна, щедра. Я не могу пользоваться всем этим. Мы не должны больше никогда делать это снова.

— Мы не должны? — эхом повторила я и почувствовала, как жизнь покидает мое тело.

Его рука резко взметнулась ко лбу.

— Мне пора, — пробормотал он. — Уже поздно. Прости, дорогая. Я должен идти.

То, что я чувствовала, трудно передать словами: смятение, испуг, восторг, страх потерять его. Снова защипало глаза, я чувствовала, как между сомкнутыми веками застыли слезы. Я едва сдерживалась, чтобы не зарыдать. Но вместо этого сказала:

— Да, полагаю, ты прав…

Его лицо по-прежнему было очень бледным. Он взял шляпу и перчатки, покрутил их в руках. Затем вдруг резко бросил их обратно на стол, подошел ко мне и взял меня за руки.

— Роза-Линда, моя дорогая, — сказал он, — я хочу, чтобы ты знала кое-что. Я не знаю, правильно ли это или нет. Ты дала мне за эти два месяца столько, сколько не смогла дать ни одна женщина за всю мою жизнь. Я снова поверил в то, что существуют душевная щедрость, благородство, любовь. Ты дала мне дружбу, которую мне не в состоянии был дать даже мой обожаемый ребенок. Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, и я хочу, чтобы все продолжалось. Но если… если наши чувства… перестают нам повиноваться, мы не можем… не можем…

Я быстро сказала:

— Ричард! Не оставляй меня! Я не переживу этого!

Он молча смотрел на меня — я понимала, что внутри его идет жестокая борьба. Затем каким-то странным, чужим, надтреснутым голосом он произнес:

— Я боялся этого. О, моя дорогая, понимаешь ли ты, что с нами случилось? Я не хотел этого. Я не хочу этого и сейчас.

— Но чего, Ричард, ты так боишься? Что случилось такого страшного?

— Я не хочу делать тебе больно, — сказал он. — Ты слишком хорошая, ты моложе меня, а у меня жена, черт ее возьми, даже если, по большому счету, женато только мое имя. Я не могу тебе ничего предложить. Я никогда не оставлю свою жену, пока жив мой ребенок. Я хочу, чтобы ты знала, — я никогда не смогу жениться на тебе.

Он говорил быстро, нервно, словно стараясь во что бы то ни стало произнести все это.

— Но, Ричард, я даже никогда и не думала, что ты захочешь жениться на мне. Мне и в голову не приходила подобная мысль. Я просто люблю тебя и ничего не прошу взамен. Но я умру, если ты сейчас уйдешь навсегда.

Он покачал головой, нахмурился, попытался взять себя в руки.

— Дорогая, — сказал он, — ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты не представляешь всей опасности нашей любви.

Я осторожно взяла его руку, сжала ее в ладонях и тихо проговорила:

— Я понимаю. Я все очень хорошо понимаю. Давай больше не станем разговаривать на эту тему. Этого для меня уже достаточно. Клянусь. Раз мы не должны больше целовать друг друга, пусть… пусть так и будет. Давай забудем об этом. Пусть все останется так, как есть…

Я молча плакала, не в силах остановить поток слез. И вдруг он снова обнял меня. Моя щека оказалась рядом с его, я чувствовала его дыхание. Он сказал:

— Ты не должна плакать, моя дорогая Роза-Линда. Это преступление — заставлять тебя плакать. Ты достаточно страдала в своей жизни. Именно это пугает меня и беспокоит. Дорогая, я не хочу, чтобы тебе опять было больно. Ты слышишь меня?

Я не могла больше выговорить ни слова. Я прижала к его щеке свое мокрое от слез лицо. Он заговорил снова:

— После сегодняшнего вечера мы уже не сможем снова вернуться к той платонической дружбе, которую питали друг к другу. Ты так же хорошо понимаешь это, как и я. Ты любишь меня, Роза-Линда. И ты понимаешь, что и я тебя люблю. Мне казалось, что эти страсти меня никогда уже не коснутся. Я причинил себе в жизни много боли из-за чувств к женщинам и не хотел бы рисковать опять. Но это случилось. Случилось. Я люблю тебя, дорогая. Я очень люблю тебя. Ты слышишь?

Я слушала Ричарда и с трудом могла поверить в то, что он говорил. Ричард любит меня! Ричард! Разве это возможно? Затем он снова заговорил:

— Я люблю тебя за все, что в тебе есть. За твое мужество, терпение, за то, что ты идешь по жизни одна, без всякой помощи, что никогда не жалуешься на это. Ты умеешь быть благодарной. И ты не лицемерна.

Я дрожала в его объятиях… от удовольствия… от бурливших во мне чувств. Каждое слово, которое он произносил, заставляло меня удивляться. Возможно, это потому, что я даже и предположить не могла, что Ричард питает ко мне столь глубокие чувства. Наконец я обрела дар речи и смогла ответить ему. Я сказала, что всегда испытывала к нему любовь… почти с самого первого дня. Словно вдруг, внезапно открылись шлюзы, и река моих чувств и эмоций, спокойно дремавшая до сего дня, вдруг устремилась широким потоком навстречу Ричарду.

— Ричард, — сказала я, — я так тебя люблю, что, мне кажется, я умру, если ты уйдешь. Можешь не сомневаться, так бы и было, но ты остался, и теперь у меня есть причина, чтобы жить.

Он покачал головой.

— Ты не должна говорить такие вещи, дорогая, — сказал он и вдруг улыбнулся, как ребенок, обнял меня за плечи и добавил: — О, Роза-Линда, что же мне с тобой делать? Ты взвалила на меня такую ответственность…

— О чем ты? О какой ответственности? — выдохнула я.

— Если ты знаешь, что кто-то тебя очень любит, то это означает, что ты несешь ответственность за этого человека, — сказал он.

— В таком случае я несу ответственность за тебя! — воскликнула я.

Он снова обнял меня.

— Как сияют твои глаза! — воскликнул он. — Я никогда не видел таких больших, лучезарных глаз!

— Ты самый замечательный мужчина, который когда-либо встречался мне в жизни, — сказала я.

Он засмеялся с довольным видом и покачал головой.

— У нас обоих наблюдаются явные признаки легкого помешательства под названием «влюбленность», — заявил он.

Чувствуя ревность к его прошлому, я спросила:

— Ты много раз влюблялся, Ричард?

Он вдруг сделался очень серьезным:

— Только однажды. Это была моя жена… Но мне бы не хотелось сейчас об этом говорить. Ты не забыла, я ведь завтра уезжаю, а мы еще не совсем прояснили то, что интересует нас гораздо больше, чем мое прошлое. Теперь о главном. Обстоятельства сложились так, что теперь мы должны либо расстаться, либо стать любовниками. Те чувства, которые возникли у нас, невозможно излечить полумерами. Я хорошо понимаю, о чем говорю, у меня нет иллюзий на этот счет. Если мы продолжим повсюду бывать вместе, то платоническая любовь между нами невозможна. Если ты не согласна со мной, то все остается как прежде. Я остаюсь женатым мужчиной, а ты — той, кем была до встречи со мной.

Глава 15

Ричард ушел.

Я поднялась в свою комнату. В этот поздний час в доме не было слышно ни звука. Лишь иногда с улицы долетали автомобильные гудки и шорох шин.

Я видела его в последний раз. Но в это было невозможно поверить. Я поняла, что не переживу этого. Я так любила его. О Боже, верни мне Ричарда. Пусть он придет ко мне…

Когда пробило двенадцать, я все еще продолжала лежать на кровати, пребывая в состоянии какого-то транса. Я помнила каждое слово, сказанное им, я все еще ощущала, как билось его сердце, когда он обнимал меня. Мое тело все еще помнило его прикосновения, его поцелуи.

Ричард любил меня. Я это точно знала. Мы были созданы друг для друга.

Я вспоминала минуты сегодняшнего вечера, и от удовольствия у меня закрывались глаза.

«Розалинда — очень красивое имя, но с самого первого дня я тебя всегда называл про себя Розой-Линдой», — говорил мне ласково Ричард. И я вновь и вновь вспоминала те слова, которые мы говорили друг другу.

— Ричард, скажи мне что-нибудь… пожалуйста, — говорила я.

— Что же, дорогая?

— Ты честно меня любишь? Честно-честно? Скажи?

— Честно-честно, дорогая. Всем своим сердцем.

— Твои слова я запомню навсегда.

— Знай, дорогая, и то, что если бы я был свободным человеком, то сразу же бы на тебе женился.

Я почувствовала, как мое тело задрожало.

— О, я очень рада, очень рада, — прошептала я.

Его пальцы скользили по моим волосам, щеке, шее.

Я не двигалась. Это было такое блаженство… Своим движением я боялась спугнуть его руку. Но мне хотелось задать Ричарду еще несколько вопросов. Я чувствовала, что просто обязана это сделать.

— Ричард, — пробормотала я, — ты не мог бы… рассказать… мне о своем браке?

Я почувствовала, как его тело мгновенно напряглось, он убрал руку. Мне стало страшно. Может, я чем-то обидела его? Зачем же я. это сделала? Нам так было сейчас хорошо. Ни одна из этих минут никогда в жизни больше не повторится.

Он посмотрел на меня, потом заговорил:

— Это очень старая история, дорогая. Знаешь, я ни с кем и никогда не говорил о Марион, даже с моим братом Питером, с которым мы очень близки.

Он впервые упомянул о своем брате. Потом я узнала, что у них с Питером очень много общего и что они похожи не только внешне, но и внутренне. Между ними существовала очень тесная связь. Но с появлением Марион в жизни Ричарда эта связь начала разрушаться, так как его жена и Питер просто не могли выносить друг друга. И брат старался избегать любых контактов с Марион, а соответственно, получалось, что и Ричард лишался возможности общаться с Питером.

Затем он стал говорить о Марион. Он рассказал о горьком разочаровании, которое пережил. Вся ее внешняя красота, утонченность, манеры — все оказалось оболочкой, внутри которой была пустота — ни капли человеческой теплоты, ни малейшего сострадания к тем, кто находился рядом с ней… но самое главное и, пожалуй, самое страшное — полное непонимание его, отторжение той горячей любви, которую он питал к ней. Она была олицетворением эгоизма, жадности, воплощением примитивных женских капризов.

— Она смогла дать мне только одно, — горько усмехнулся Ричард, — моего ребенка. Но даже и это она пытается испортить. Она страшно ревнует Роберту ко мне и старается изо всех сил сделать из Берты то, чем является сама, — пустоголовую, испорченную женщину. Но я всегда мечтал, а сейчас отчетливо вижу, что в моей дочери всходят совершенно другие ростки. Она станет полной противоположностью своей матери. Она станет настоящей женщиной. Она научится не только брать от жизни, но и отдавать. Как ты, Роза-Линда, — добавил он с глубоким чувством и резко отвернулся в сторону.

Я готова была поклясться, что видела у него на глазах слезы.

— Я с первых лет жизни дочери заметил, что она очень музыкальна и артистична. Я всегда поддерживал этот дар в ней, делал все, чтобы он развивался. Музыкальную комнату в Ракесли я сделал специально для Берты. Марион ненавидит эту комнату и все, что выходит за рамки ее понимания о мироустройстве. Берта же в силу своей природной интуиции и тонкости натуры, разумеется, чувствует, что я несчастен, и так трогательно заботится обо мне… Она очень нежный ребенок. Марион, без сомнения, любит Берту по-своему, выказывает, как может, ей свою любовь — устраивает всякие детские праздники, приглашает гостей, заваливает дорогими подарками. Но в глубине души дочь чувствует в матери то, на что и я сам однажды натолкнулся и был потрясен, — почти нечеловеческую холодность… какой-то непостижимый талант переводить все человеческие отношения в плоскость трезвого расчета, точного, математически выверенного. Она поражает своей способностью манипулировать жизнями людей, которые входят с ней в контакт, с целью извлечь из них максимальную пользу для себя. Благодаря своей внешности — а она действительно очень красива, — умению одеваться, она с легкостью получает то, чего хочет. Именно поэтому я и не могу развестись. Я не могу оставить своего ребенка этой женщине. Марион со своей ледяной холодностью без всяких усилий сломает Берту, это нежное создание, как однажды смогла сломать и меня, взрослого мужчину.

Потом Ричард рассказал мне и о том, что после рождения ребенка Марион стала отказывать ему в физической близости, а вскоре их физические отношения и вовсе сошли на нет. Их жизнь превратилась в странное стерильное сосуществование, в котором осталась только внешняя форма. Ричард сказал, что он предпочел бы даже, чтобы жена имела какие-нибудь пороки, играла в карты, пила, делала все, что угодно, но при этом проявляла к нему хотя бы каплю понимания и доброты.

— О, Марион — прирожденный политик, — продолжал он. — Когда я только познакомился с ней и полюбил, она ответила мне взаимностью и в течение нескольких месяцев демонстрировала наличие человеческих чувств. Разумеется, леди Уэйлинг, мать Марион, считала, что ее дочь могла бы выловить рыбешку и покрупнее. Возможно, на какое-то время мне удалось пробиться сквозь броню их калькуляций. Но ненадолго. Она была очень красива. Ее красота просто ослепляла, и мужчина мгновенно попадал в ловушку. Она была словно воплощением самой любви. — Ричард нервно рассмеялся.

Я кивнула, внутри у меня все жгло от ревности. Ведь он когда-то любил Марион.

После паузы он снова заговорил:

— Думаю, она временно была очарована артистической стороной моей натуры, моей музыкой, стихами… моей сумасшедшей страстью к ней. Мне показалось тогда, что она полюбила меня, что она хочет меня. Я стал торопить ее со свадьбой. Я и тогда был обеспеченным человеком, а вскоре должен был получить наследство. И мать Марион знала об этом, а потому не стала возражать. Но все это не продержалось долго. А потом… потом я потерял всякие иллюзии насчет моей жены.

Он замолчал, а потом прикрыл ладонью глаза.

— Моя дорогая, — сказал он, — я никогда не говорил с кем-либо о Марион. Я всегда старался придерживаться определенных рамок. Но — сейчас это стало просто невыносимо. За исключением времени, проведенного с моим ребенком, вся остальная моя жизнь давно стала адом. Непонимание породило отчуждение, отчуждение — равнодушие… Знаешь, равнодушие — та же измена, только хуже, гораздо хуже. Оно разрушает человека изнутри. — Он снова рассмеялся и добавил: — В какой-то период времени мне стало казаться, что и я сам превращаюсь в холодного и эгоистичного человека, как Марион. Это заразно, ведь я всегда был другим. Поэтому-то я должен оградить Берту от всего этого. Сейчас я стал брать ее с собой даже в дальние поездки, вывозить за границу на лето. Марион не одобряет наших совместных путешествий. Но я все равно беру Берту с собой. Она в восторге от поездок, наслаждается моим обществом, так же как и я ее. Но любви… дружбы с женщиной… такой, как наша с тобой, я не знал никогда, Роза-Линда. Даже думал, что такого не может быть… пока не встретил тебя.

Я повернулась к нему лицом, а потом вдруг взяла и сама обняла его за плечи, уткнулась лицом ему в плечо.

— О, дорогой, дорогой! — сказала я. — Как тебе было тяжело!

Его рука снова коснулась моих волос, я ощутила тепло его тела.

— У тебя жизнь была потяжелее моей, моя бедная девочка, — вздохнул Ричард. — Что тут скажешь? Ни денег, ни крыши над головой. Ничего. Я так хочу дать тебе то, что в моих силах.

— Мне ничего от тебя не нужно. Мне нужен только ты.

— Ты не понимаешь, что для меня значат твои слова. Если бы Марион могла так чувствовать… — Он со значением замолчал.

Я почувствовала, как мое лицо исказилось от горя и ревности.

— Ты все еще любишь ее, Ричард? — спросила я.

— Нет, — просто ответил он. — Нет. Абсолютно ничего не осталось. Как можно сохранить свое чувство за столько лет, если тебе не отвечают взаимностью? Она — мать Роберты, за это я уважаю ее. Потому что больше не за что.

Я подумала: «Его ребенок значит для него все. И поэтому он пойдет в дом, где его ждет Марион, а я останусь опять одна».

Словно подслушав мои мысли, Ричард сказал:

— Ты стала такой близкой мне, такой… родной. Слишком…

Я заплакала:

— Каждый раз, когда я слышу музыку из «Лебединого озера», вижу какие-нибудь снимки с видами Испании, я сразу же вспоминаю о тебе.

— Я все время думаю о тебе, дорогая.

В отчаянии я посмотрела ему в глаза.

— Тебе уже пора идти, — сказала я. — Все бесполезно. Тебе лучше уйти!

И он ушел. Он наклонился ко мне и так страстно, с отчаянием поцеловал меня, что я просто потеряла способность двигаться после этого. Взяв свою шляпу и тросточку, Ричард вышел из дома Диксон-Родов. У порога он на мгновение остановился.

— Прости меня. Я причинил тебе столько боли. Я не стану просить тебя, чтобы ты забыла меня. Я тоже не забуду тебя, потому что это невозможно. Я прошу только об одном — прости меня. И если вдруг я тебе за чем-то понадоблюсь, умоляю, дай мне знать. Ты всегда сможешь найти меня в клубе. Спасибо тебе, моя хорошая, за все. Храни тебя Господь…

Так ужасно было осознавать, что вот сейчас я лежу на кровати в своей комнате, в то время как этажом ниже в приемной доктора прямо подо мной стоит телефон. В любое время я могу спуститься вниз и набрать его номер. Сказать:

— Возвращайся, Ричард. Не имеет значения, женат ты или нет. Не важно, моложе я тебя или нет. Ничто не имеет значения. Только возвращайся…

У Диксон-Родов было много телефонов в разных комнатах. Маленьких черных и больших из слоновой кости… Они смотрели на меня из всех углов, мучили, предлагали взять трубку… «Я должна… позвонить ему. Я должна позвонить… Должна…» — думала я.

После того вечера, когда я сама сказала «прощай» Ричарду, дни стали бесконечными, а ночи — еще хуже.

Я знала, что он уже вернулся из Шотландии. Он сказал мне, что заберет Роберту из школы и вместе с ней вернется в Ракесли.

Найти его номер телефона в Ракесли не составляло труда. И если бы я попыталась поддаться своей слабости, своему страстному желанию видеть Ричарда, ситуация сделалась бы еще хуже. Вероятно, он смутится, услышав мой голос, я упаду в его глазах — невыносимое унижение. Он просил меня набраться мужества. А если трубку возьмет она? Я не смогу вынести этого. Слышать ее голос… Что ей сказать? Не пригласите ли вы к телефону Ричарда? А если слуга, что вероятнее всего, возьмет трубку? Я могла бы… Нет, я не смогу и не буду… Но даже если я дозвонюсь в офис и Ричард подойдет к телефону сам… Что этот разговор даст мне? Только новую боль. К чему мучить себя и его?

Глава 16

Я продолжала страдать.

Диксон-Роды заметили, как плохо я стала выглядеть, и решили, что я заболела. Я не стала доказывать им, что дело вовсе не в этом. Если бы миссис Диксон-Род узнала бы о моей любви, она, возможно, захотела бы позвонить ему или сделала еще что-нибудь ужасное.

В конце апреля я позволила им позвонить врачу, который, осмотрев меня, пришел к заключению, что у меня просто «нервное истощение». Терапевт посоветовал мне как следует отдохнуть.

Диксон-Роды настаивали на выполнении предписания врача. Я уехала из Лондона. Отправилась к Кетлин, которая к тому времени успела выйти замуж за морского офицера, родить дочку и сейчас жила в Брайтоне в небольшой уютной квартире.

Я приехала к Кетлин, чувствуя себя совершенно измученной. Кет даже поначалу испугалась моего вида. Я и в самом деле была вся какая-то высохшая и очень нервная.

После того как я попыталась развлечь малышку Анну-Розу, Кетлин взяла меня за руку и увела в гостиную, где приступила к допросу с пристрастием.

— Случилось что-то страшное, Розалинда? Что, черт возьми, с тобой происходит? — спросила она.

Я была очень рада снова видеть перед собой эти добрые голубые глаза, которые светились сочувствием, желанием помочь мне.

— Не спрашивай меня, дорогая Кет.

— О, неужели ты даже мне не можешь сказать? — проговорила она разочарованно.

Я сказала:

— Нет… я не в состоянии сейчас говорить об этом. Все дело в том, что я полюбила одного мужчину… И это не совсем обычная любовь… Это нечто гораздо большее… Я не понимаю. И с этим ничего невозможно сделать. Он… женат. Это все.

— О, Розалинда. Как жаль, дорогая! — воскликнула она, схватила мою руку и прижала к своей груди. — Бедняжка! Но тебе придется пройти через это. Ты очень изменилась.

— Да, я изменилась, — глухо и безразлично проговорила я. — Я чувствую себя полной старухой, такой же старой и дряхлой, как этот мир. Мне кажется, я уже никогда, никогда не стану больше счастливой.

Кетлин вздохнула и покачала головой:

— О, дорогая, ты справишься с этим. Каждый человек считает, что если его любовная лодка разбилась, то с этим уже не справиться. Нет, моя хорошая. Люди выживают, выздоравливают. Вдовы и вдовцы, потерявшие своих супругов, снова женятся и выходят замуж. Время залечивает любые раны. Тебе надо просто немного потерпеть и подождать, а потом ты обязательно встретишь кого-нибудь другого.

Я усмехнулась. Именно об этом говорил мне и Ричард. Я молода, я справлюсь с этим, я переживу. Но я так сильно любила его и знала, что он тоже любит меня, знала, что он мучается, жаждет моей любви, — и именно это знание никак не давало мне успокоиться.

Я горько сказала:

— Ты просто не знаешь… ты не знаешь, какой он.

— Я люблю моего Билла, — радостно сообщила подруга. — Конечно, если бы он вдруг оставил меня… и у меня еще не было бы ребенка, мое сердце разбилось бы, но я бы не позволила, чтобы это сломало мне жизнь. Нельзя позволять обстоятельствам одерживать верх над собой.

Я кивнула. Я понимала, Кетлин была доброй, милой, она, без сомнения, по-своему любила мужа и была ему предана, но, как и большинство английских женщин, держала свои эмоции в какой-то скорлупе. Кет не была ни холодной, ни черствой, она просто была не такая, как я. Многие женщины, скорее всего, просто не способны любить. Они никогда не отдаются любви всей душой и сердцем, поэтому раны любви не так болезненны для них.

Я не стала возражать Кет. Я сказала ей, что приложу все усилия и справлюсь с этим «маленьким приключением». Я смотрела на счастливую и умиротворенную Кет: ясные глаза, милая улыбка, белые ровные зубы. Законченная, совершенная картина. Кет в залитой солнцем чистенькой, без единого пятнышка, квартирке со своей восхитительной малышкой на руках ждет своего лейтенанта.

Я могла представить себе картину его возвращения из плавания. Они не стали бы терять много времени на любовь. Быстро бы обнялись, затем отправились бы в какое-нибудь уютное место на побережье, прогулялись, поиграли в гольф, выпили что-нибудь в баре. Постарались бы как можно плодотворнее использовать время его отпуска, а затем весело попрощались бы до следующего раза.

Я страстно завидовала Кетлин… Завидовала тому, что она так устроена. Я не могла быть такой же. Ричард и я были совершенно другими. Наша связь была не только физической, но и духовной, интеллектуальной…

Я постаралась «взбодриться», как просила меня Кет. Я больше не могла говорить о своей несчастной любви. Я постаралась убрать все это в самый дальний ящичек своего сознания. Переодевшись в легкое платье, я пошла поиграть в детскую с Анной-Розой. Ее пухлые щечки и ручки, веселый смех действовали на меня как лекарство. Но потом я вновь с грустью думала, что никогда не смогу иметь ребенка, потому что я никогда не смогу полюбить никакого мужчину. Но как бы мне хотелось такого же малыша!

Кетлин начала выводить меня на прогулки. Голубое море лениво поблескивало на солнце. На главной набережной, по которой мы гуляли, обычно было много народу. Кет решила, что новые знакомства пойдут мне на пользу, отвлекут от мрачных мыслей. Она без конца твердила: «Выброси ты этого Ричарда из головы».

— Полагаю, такие, как ты, — говорила мне Кет, — всегда все представляют в более трагическом виде, чем оно есть на самом деле. Да, тебя не разглядишь вот так просто. У тебя все слишком глубоко зарыто.

— Да, ты права, — спокойно согласилась я.

Была уже ночь. Кет закурила, потом посмотрела на меня:

— Здесь не слишком дымно? Может, открыть окно?

Я подошла к окну, распахнула створки и выглянула на улицу. Ночной воздух приятно холодил щеки. Было слышно, как о гальку ударяются волны, а затем с шипением откатываются назад. На небе высыпали крупные яркие звезды. Мне в голову сразу же пришла мысль, что, может быть, Ричард тоже смотрит сейчас на них и думает обо мне.

Но вполне возможно, что он совсем даже не думает обо мне. Может, Марион устроила пышную вечеринку в Ракесли. А ведь Ричард гостеприимный и радушный хозяин, к тому же с ним его дочь, и он позволит ей оставаться с гостями допоздна.

«Мне хочется умереть, — внезапно подумала я. — Хочу умереть, чтобы ничего больше не чувствовать».

На следующий день Кет влетела в комнату с охапкой цветов.

— Посмотри, какие я принесла цветы! — весело ворковала она.

Я была благодарна ей за ее простоту, веселость и счастье. Она действовала на мои воспаленные нервы как холодный душ. Именно это мне сейчас и требовалось. Я повернулась к ней и улыбнулась. У нее в руках — огромная охапка тюльпанов и мимозы. Комната в пастельных тонах, зеленый уитонский ковер и несколько антикварных безделушек, подаренных Кет матерью, являли собой подходящее обрамление для этого великолепного букета. Я вдруг почувствовала, что немного расслабилась в этой обстановке. А Кетлин начала рассказывать мне о Пом. Пом ходила на курсы секретарей в Брайтоне, но в данный момент вместе с миссис Уолкер они уехали в Девоншир к родственнице.

В тот день Кетлин решила устроить вечеринку. Усилием воли я заставила себя не думать о Ричарде.

Через полчала небольшая гостиная пропиталась густым сигаретным дымом. Четверо друзей Кетлин, созванные специально для меня, сидели, пили пиво и разговаривали.

Перед их приходом Кет сделала мне комплимент, сказав, что я выгляжу очень хорошо. Оценил мой внешний вид также и приглашенный в дом молодой лейтенант, который, как предполагалось, должен был ухаживать за мной. Он прошептал мне на ухо, что мое платье выглядит просто «отпадно». Он мне казался таким молодым, я чувствовала себя лет на сто. Но мне ничего не оставалось делать, как улыбаться и пытаться понять, что он говорит. Я сидела в кресле, а он, устроившись на подушке у моих ног, с восхищением смотрел на меня. Загорелое лицо, синие глаза, трубка во рту. Он был моим ровесником. Милый и очаровательный. Но Ричард уже испортил меня… я была непригодным продуктом для других мужчин. Возможно, несколько лет назад веселое жонглирование ничего не значащими, пустячными фразами и доставило бы мне удовольствие, но сейчас… Сейчас, когда я уже знала, что такое общение с интеллектуально богатым, одаренным человеком, своих ровесников я могла лишь терпеть из вежливости. Но я изо всех сил старалась вести себя хорошо с этим парнем. Робин Чалмер, как оказалось, тоже любил музыку, был обладателем большого количества хороших записей, но… Главным моим «но» был Ричард.

В одиннадцать часов вместе с гостями я вышла на улицу. Дома осталась только Кетлин — сторожила сон своей малышки. Все решили немного прогуляться и подышать свежим ночным воздухом при свете звезд. Смеясь и весело болтая, наша компания оказалась на набережной. Робин Чалмер взял меня под руку и вскоре потихоньку увел от всех в направлении Уэст-Хоув.

В этот час кругом было еще довольно много отдыхающих. Робин выбрал место у парапета, откуда открывался чудесный вид на море. Мы стояли и смотрели на маленькие кремовые буруны, которые, облизнув гальку, снова с шипением откатывались назад. Прямо перед нами на волнах мерно покачивались две лодки. В этот момент я так сильно хотела, чтобы со мной рядом оказался Ричард! Внезапный порыв ветра растрепал мне волосы. Становилось холодно, и я плотнее запахнула свое вязаное пальто. Вдруг я почувствовала, как Робин осторожно обнял меня за плечи.

— Знаешь, Розалинда, ты очень хорошенькая, — сказал он. — Кет говорила мне о тебе, что ты ее лучшая подруга, что ты замечательная и все такое, но я никак не ожидал увидеть такую девушку, как ты. Ты потрясающая.

Предполагалось, что я должна преисполниться благодарности. Но я только улыбнулась в ответ и покачала головой. Робин попытался обнять меня еще и второй рукой и притянуть к себе ближе.

— Розалинда… — хрипло проговорил он.

Я снова посмотрела в его загорелое мальчишеское лицо. Каким-то образом нежность, светившаяся в его глазах, тронула меня, но сердце по-прежнему оставалось глухим. Передо мной снова возник образ Ричарда, и я, не успев взять себя в руки, неожиданно даже для себя самой разрыдалась.

Бедняга Робин! Он очень расстроился. Разумеется, лейтенант никак не ожидал такой реакции на свои объятия. По идее, я должна была немедленно растаять в его руках, потом бы он поцеловал меня, и, довольные друг другом, мы бы отправились домой. Утром он бы зашел за мной и повел куда-нибудь, и у нас началось бы «кое-что». И очень быстро наша дорога пролегла бы к алтарю. Робину, без сомнения, я очень понравилась. Кроме того, Кет говорила, что молодой человек как раз созрел для брака.

Но мне всего этого было не нужно. Я просто молча стояла, и слезы ручьем текли по моим щекам. Он достал свой носовой платок и протянул его мне.

— О господи, но что же случилось! Надеюсь, это не я так тебя расстроил, дорогая. Прости, ради бога. Мне показалось, что я тебе немного понравился.

Продолжая рыдать и вытирать лицо платком, я смогла выдавить из себя несколько слов:

— Ты… действительно мне понравился… Но я не хочу, чтобы… меня целовали… Я не… могу… объяснить. Прости меня, что я так глупо веду себя.

— Ты вовсе не глупо ведешь себя. Ты волшебница, — сказал он. — По крайней мере я так думаю.

Услышав эти слова, я внезапно перестала плакать и начала смеяться, потому что Робин был таким молодым, таким искренним и таким… патетическим. Я же была просто какой-то неврастеничкой, влюбленной в мужчину, который с точки зрения моральных норм был «неправильным», но который был единственно правильным для меня.

Чтобы как-то утешить бедного Робина, мне пришлось объяснить ему кое-что. Я сказала, что люблю мужчину, с которым рассталась, и поэтому очень несчастна. Мой новый знакомый повел себя в этой ситуации как настоящий джентльмен. Он больше не пытался поцеловать меня, за что я была очень благодарна ему. Я взяла его за руку, и мы вместе направились к дому Кетлин.

Кетлин спросила, понравился ли мне вечер и Робин Чалмер. «Да», — ответила я с энтузиазмом и поскорее пошла ложиться в кровать, чтобы мне не пришлось рассказывать обо всем в подробностях. Моя подруга так заботилась обо мне, что я просто не могла ее разочаровать.

Но, оказавшись в кровати, я подложила руки под голову и стала смотреть в окно, в черном проеме которого висела полная майская луна. Тихо плескались волны, а я все думала и думала о Ричарде, о том, что без него мне придется как-то жить.

Глава 17

Старая поговорка гласит, что время — лучший лекарь. Что ж, нельзя с этим не согласиться. Десять дней на побережье в Брайтоне пошли мне на пользу, приятная компания Кетлин и ее малышки очень помогла мне. В Лондон я вернулась уже в более или менее сносной физической форме. Но мой мозг по-прежнему был болен. Болен мыслями о Ричарде.

Диксон-Роды явили собой беспрецедентный пример доброты. Думаю, старушка Китс прекрасно понимала, в чем состоит моя тайная болезнь. Разумеется, она не могла с точностью своего мужа поставить мне диагноз, но что в деле был замешан мужчина, сомнений у нее, похоже, не возникало. Как-то раз, когда я печатала письма, она подошла сзади и обняла меня за плечи:

— Как поживает сегодня моя девочка?

Я радостно ей улыбнулась. Эту улыбку я теперь надевала и снимала, как часы.

— О, все в порядке, спасибо.

— Сегодня чудесное утро, — пропела Китс. — Как тебе моя новая шляпка?

Это было нечто невообразимое — огромный круг, увешанный большим количеством искусственных фруктов и цветов. Лицо Китс было красным и уже несколько измученным, хотя день только начинался. Вероятно, все это было из-за необыкновенно душной и жаркой погоды, которая установилась в городе в последние дни. На ней было надето бело-черное шелковое платье, которое доходило ей почти до щиколоток. В нем она напоминала персонажа эдвардианской поры. Пенсне восседало на своем неизменном месте — на кончике носа. Ее маленькие умные глазки дружелюбно рассматривали меня сквозь стекла.

— Постарайся не быть такой грустной. Знаешь, есть такая старая французская поговорка: «Сначала случается, потом продолжается, а потом заканчивается».

— Мне все говорят то же самое.

— Но это правда, дорогая, — сказала она. — И ты еще молода.

— И это мне говорят.

— Что ж, дорогая, жизнь тяжела, но ведь в ней всегда есть место и плюсам.

Она поцеловала меня в затылок и поплыла к выходу, оставив после себя лавандовый парфюмерный шлейф. Милая Китс!

Прошло еще два месяца, я пребывала все в таком же состоянии. Автоматически выполняла свою работу, выходила на прогулки с подругами, обществом которых я раньше пренебрегала. Почему-то я не могла себя заставить сходить на какой-нибудь концерт. Музыка всегда благотворно действовала на меня, но, как ни странно, сейчас я не хотела ее слушать. Она вызывала слишком острые переживания и воспоминания о Ричарде. Я вдруг стала ходить в кинозалы, а однажды Кетлин и Билл взяли меня с собой па музыкальную комедию с Ивором Новело в главной роли. Но ничто не могло снова вернуть меня в нормальное состояние. Казалось, я вообще потеряла способность получать удовольствие и наслаждаться жизнью.

Я все время думала о нем, пыталась представить себе, как он живет. Роберта, вероятно, уже вернулась в Бронзон-Касл. Ричард, наверное, сейчас в клубе или проводит уик-энды в Ракесли.

Но однажды холодным июньским утром в доме, который я привыкла считать по-настоящему своим, случилось несчастье, и оно снова перевернуло мою жизнь.

Внезапно часов в шесть утра Китс с бледным перепуганным лицом вбежала в мою комнату, в ее маленьких глазах застыл ужас.

— О, Розалинда, Розалинда, иди скорее… что-то случилось с Диксом. Быстрее!

Я вскочила с кровати, накинула халат и вместе с Китс побежала в комнату мистера Диксон-Рода. Но похоже, я уже ничем не могла ему помочь. Он был мертв! Никто из нас, разумеется, этого не знал, но муж Китс последние несколько месяцев страдал от приступов грудной жабы, нервного перенапряжения и переутомления. И при этом, чтобы не расстраивать жену, он молчал о болях в сердце.

Очевидно, Китс проснулась, разбуженная его криками и стонами, но, пока она добежала до комнаты мужа, он уже умер, так и не успев с ней попрощаться.

Для нее это был настоящий шок. Они счастливо прожили в браке много лет. Детей они не имели, может, именно поэтому были настолько привязаны друг к другу. Бедняжка Китс сразу же слегла и довольно длительный период времени просто не могла подняться.

О смерти мистера Диксон-Рода сообщили сестре Китс. И хотя миссис Пауэл была немногим моложе Китс, она производила впечатление точной ее копии. Она обожала старшую сестру и, будучи сама также бездетной, теперь денно и нощно оказывала своей сестре моральную поддержку, изливала на нее всю свою нерастраченную на материнство энергию.

Убитые горем сестры большую и наиболее трудную работу, связанную с похоронами доктора, оставили на меня. Было необходимо позвонить в бюро ритуальных услуг и отдать все необходимые распоряжения. Кроме того, я занималась вопросами, связанными с юридической стороной дела, а именно принимала адвокатов, которые должны были проследить за выполнением последней воли усопшего и заняться его завещанием.

Я очень удивилась и преисполнилась горячей благодарности к мистеру Диксон-Роду, обнаружив, что и мне он оставил небольшую сумму — пять тысяч фунтов. Китс заявила, что это гроши, но мне такое наследство казалось настоящим богатством.

Когда я пришла к миссис Диксон-Род и сказала, что не заслуживаю столь щедрого подарка, она похлопала меня по спине и проговорила:

— Ты возьмешь эти деньги, детка. Дикс всегда был очень доволен тобой и часто повторял, что более ответственного и знающего секретаря у него никогда не было.

Мои глаза наполнились слезами. Дорогой мистер Дикс! Как я буду скучать по этой работе. Месяц спустя после его смерти я начала думать о себе. Что же теперь мне делать? Я знала, что этот дом и рабочий кабинет продадут, а Китс переедет со своей сестрой Агнессой Пауэл в свой дом в Марлоу. Разумеется, ей больше не требуются мои услуги.

Я поговорила с Бенсон о ее планах, и она ответила, что собирается вместе со своей госпожой отправиться в Марлоу.

— Не очень я люблю перемены, придется долго привыкать, — хлюпнув носом, сказала она, — но я не оставлю свою госпожу. Надеюсь, мисс, и вы отправитесь вместе с нами.

Но я твердо знала, что не поеду с ними. Именно об этом я и сказала Китс этим утром. Очень мягко и тактично я объяснила, что теперь ей не нужен секретарь, а мне лучше остаться в Лондоне и поискать работу, которая будет связана с медициной. Теперь я знала многих врачей. Китс поняла меня и заверила, что лично проследит за тем, чтобы я не осталась без места. К тому же Китс сказала, чтобы я помнила, что двери Марлоу для меня всегда открыты.

— Ты уже давно для нас стала членом семьи, дорогая.

Через мгновение после этих слов я обнаружила себя на огромной груди Китс, и мы обе разрыдались, как дурочки. Теперь я уже твердо знала, что мне делать. Мне хотелось получить работу на полный рабочий день, а вечером возвращаться в свою собственную комнату или квартиру, как уж получится. С деньгами мистера Диксона я могла себе это позволить. У меня будет свой собственный дом, которого раньше я никогда не имела.

Когда я сообщила о своих намерениях Китс, она с сомнением посмотрела на меня и пробормотала что-то насчет того, что «молодой и хорошенькой девушке не стоит жить одной». Но потом, покашляв, сделала вид, что ее внезапно осенила счастливая мысль, и добавила:

— О, я помогу обставить тебе твою квартирку. Здесь так много мебели, и прежде, чем она пойдет с молотка, прошу тебя, выбери все, что тебе нужно. Во-первых, ты заберешь свой спальный гарнитур, затем это бюро, на котором ты печатала, а также все эти коврики, стол, стулья. И не смей говорить мне «нет». Для меня это ничего не стоит, а ты просто не сможешь себе это купить.

Я была почти счастлива, когда однажды в обед отправилась на автобусе в Челси, где собиралась присмотреть маленькую квартирку поблизости от Гледхоу-Гарденс или около Глочестер-роуд, где когда-то жили Уолкеры. Там цены были несколько пониже, чем на Харли-стрит. Но когда я шла по залитой солнцем дороге, на меня вновь нахлынули воспоминания о Ричарде. Интересно, что бы он подумал обо всем этом? Ведь мы с ним обсуждали подобную перспективу. Зная о моем желании ни от кого не зависеть, он сам высказывал такую идею.

Внезапно мое сердце снова сжалось от острой тоски по Ричарду. Где он сегодня? Как поживает? Интересно, хочет ли он видеть меня? Как бы я хотела это знать!

Я оставила свой запрос в нескольких агентствах, специализировавшихся на поисках жилья. Мне выдали списки квартир, сдававшихся внаем. Ни одно место мне не понравилось. В некоторых домах оказалась слишком высокая месячная оплата, в других — очень большие комнаты, и мне пришлось вернуться на Уимпол-стрит, так ничего и не выбрав. Но оптимизма у меня не убавилось. Я знала: рано или поздно я найду то, что хочу.

Я продолжала думать о Ричарде, и мне хотелось проконсультироваться с ним по поводу квартиры. Впрочем, это уже стало моим постоянным желанием — поговорить с ним о том, что меня волновало. Прочитав какую-нибудь интересную книгу, мне хотелось узнать его мнение о ней. Посмотрев фильм, я тут же вспоминала о Ричарде, потому что жаждала услышать, что бы он сказал о нем.

Но вдруг и мне улыбнулась удача. Местный агент из Слоан-сквер, я недавно к нему обращалась, позвонил мне и сказал, что у него нашелся клиент, сдающий двухкомнатную квартиру. Этот человек в данный момент уехал за границу, и агент сам собирался показать мне помещение. Если меня все устроит, то я могу переезжать туда.

Квартира располагалась на самом верхнем этаже дома на Маркхэм-сквер. Это оказалось рядом с Кингз-роуд в Челси.

Окрыленная надеждами, я тут же поехала туда, и место мне очень понравилось. Разумеется, эта часть Челси ничем не отличалась от всего района. Квартира понравилась мне тоже. Я не возражала против верхнего этажа, так как жильцам этих квартир доставалось больше света и воздуха, а, кроме того, окна выходили на маленький дворик, где росли деревья и несколько кустарников. Кто живет в этом городе, тот знает, что значит небольшой зеленый клочок для лондонца.

Комнаты были недавно отремонтированы, поэтому выглядели свежими и привлекательными. В спальне преобладали пастельные тона, а в гостиной — спокойные зеленые. Также здесь была и крошечная кухня с газовой плитой и маленькая ванная комната. Надо заметить, очень маленькая, но зато имелся водонагреватель. Стоимость этой квартиры составляла семьдесят пять фунтов в год.

Это я вполне могла бы себе позволить, если найду себе работу с такой же зарплатой, какую получала у Дикса.

Я подписала все необходимые бумаги и отправилась на Уимпол-стрит, чувствуя себя уже совершенно другим человеком. Наконец у Розалинды Браун есть свой собственный дом. Да, разумеется, там можно почувствовать себя одинокой, но зато это дает ни с чем не сравнимое ощущение независимости.

Китс Диксон-Род решила своими собственными глазами увидеть мою квартирку, помочь с переездом и дать совет по благоустройству. Что-что, а вот как обставить мебелью квартиру Китс знала отлично.

Я чувствовала себя совершенно счастливой, стоя посередине своей гостиной и оглядываясь по сторонам. Все было готово и выглядело просто великолепно. Ничего дешевого или временного. На полу великолепный зеленый ковер с Уимпол-стрит. Также в гостиной стояли мое маленькое бюро, диван, кресла с розово-кремовыми чехлами. На окнах — подаренные Китс занавески в тон ковру. А за окном висел маленький аккуратный ящичек, куда следующей весной я могла посадить цветы.

Свои книги я сразу же расставила по полкам, на стены повесила несколько небольших, но приятных пейзажей. Тут же в гостиной разместилась и моя печатная машинка. Китс была просто воплощением щедрости и доброты.

И даже несмотря на то, что я все равно продолжала тосковать по Ричарду, мое настроение после переезда заметно улучшилось. В первую ночь, лежа в кровати в новой квартире, я ощущала себя счастливой.

Но, немного придя в себя после всех восторгов и треволнений, связанных с переселением, я вдруг поняла, сколь одинокой я буду здесь. Я снова начала думать о Ричарде. Представляла, как он войдет в мою комнату и обнимет меня.

Но я приказала себе не слишком-то расслабляться и не впадать в депрессию из-за Ричарда. Надо было побыстрее найти работу и чем-то себя занять.

Мои литературные устремления были снова задушены несговорчивыми редакторами. Рукописи вернули с мягким, но однозначным намеком, что я выбрала для себя не ту стезю… Популярную же ерунду я писать не желала.

Но я должна была зарабатывать на жизнь! Если я не заработаю денег, я потеряю свой дом. Кроме того, я хотела купить радиограммофон и несколько пластинок. Еще мне нужен был телефон. Но иногда я радовалась тому, что его у меня нет. Я боялась, что могу не выдержать и позвоню Ричарду.

Через два дня после переезда я получила письмо от доктора Кайя-Мартина. Он предлагал мне работу секретаря. Я пару раз встречала этого человека в доме Дикса. Мистер Кайя-Мартин практиковал в том госпитале, где мистер Диксон-Род давал консультации. Я смутно припомнила его — довольно высокий, приятной наружности мужчина с едва тронутыми сединой волосами. Кардиотерапевт. Он предлагал работу с десяти утра до половины шестого. Половина субботы с воскресеньем — всегда выходные.

Я отправилась познакомиться с доктором Кайя-Мартином в его дом на Харли-стрит. Мы поговорили, и он понравился мне, а я понравилась ему. Он даже не потребовал рекомендательных писем.

Итак, я получила работу. Но все равно шла домой в угнетенном состоянии духа. Я все еще любила Ричарда, и в моем сердце не было места для другого мужчины. И вдруг мое сердце рывком дернулось в груди и замерло. В виски ударила кровь. На ступеньках около моего дома я увидела знакомую фигуру, все такую же изящную, в темном костюме. В одной руке — атташе-кейс, в другой — бумаги.

Какое-то время я не могла ни двигаться, ни говорить. Только чувствовала, как дрожат колени. Он стоял и упорно звонил в звонок, около которого висела табличка с именем «Мисс Розалинда Браун».

Затем он, наверное, почувствовал, что кто-то стоит сзади, и обернулся:

— Розалинда!

Я была словно под гипнозом. Машинально протянула к нему руки. Он взял их в свои и заглянул мне в глаза. Маркхэм-сквер, пыльные деревья, залитый солнцем тротуар, шум улицы, гудки автомобилей — все перестало существовать. Были только мы. Я и он.

— Роза-Линда! Моя Роза-Линда! — хрипло проговорил он.

И мы стояли и смеялись, как два идиота. Потом я спросила:

— Как тебе удалось получить мой адрес? Как ты вообще нашел меня?

— О, ну это совсем просто. Я позвонил в дом на Уимпол-стрит.

— Конечно, — глупо сказала я.

— Так у тебя теперь есть маленькая квартирка?

— Да.

— О, я так рад.

— Что ж, давай зайдем. Не будем же мы стоять на улице. Пойдем, Ричард.

— Если можно… на минутку, — согласился он.

Это «на минутку» резануло мне слух. Я так долго не видела его. Прошло столько ужасных недель! «Одно мгновение в напрасно прожитом столетье…» Не помню точно, кто из поэтов сказал это. Не могу вспомнить. Но и не важно. Важно было то, что сейчас я вела вверх по ступенькам в свою квартиру Ричарда.

Гордо достав ключ, я стала отпирать дверь, чувствуя, как оглушительно стучит мое сердце. Мы вместе вошли в маленький коридор. Я показала, куда можно положить бумаги и поставить чемоданчик, а затем провела Ричарда в гостиную. В комнате было чисто, на столе стояли желтые хризантемы. Сквозь окно в комнату лился яркий солнечный свет. Все выглядело необыкновенно уютно, нарядно и весело. Как-то очень по-летнему.

Он огляделся. Его глаза изучали, фиксировали каждую деталь интерьера. Он увидел и фотографию Бетховена в новой рамочке. А я стояла, уставившись на него. Я сразу заметила, как сильно он загорел. Наверное, много времени провел на солнце. Но в то же время я заметила, что выглядит он неважно. Его скулы заострились, а на лице стало больше морщин. Он сказал:

— У тебя совершенный вкус, Роза-Линда. — В его голосе послышались довольные нотки.

— Миссис Диксон-Род помогала мне. — И я рассказала ему, что для меня сделала эта женщина.

Он повернулся ко мне и наконец сконцентрировал свое внимание на моей персоне.

— Роза-Линда, — сказал он, — ты знаешь, я принял решение никогда больше с тобой не встречаться.

— Да, понятно, — ответила я.

— Я так хотел, — снова заговорил он, одна его бровь чуть приподнялась вверх, рот сжался в тонкую полоску. — Но должен признаться, что очень, очень скучал по тебе, больше, чем даже мог себе представить.

Мое сердце радостно запело в груди. Я быстро перебила его:

— О, Ричард, я тоже скучала по тебе… Это было ужасно… Ужасно.

Он покачал головой. Казалось, его что-то сдерживает. Что-то останавливает.

— Я знаю. Я чувствую это. Между нами существует какая-то странная связь. Но в последнюю нашу встречу я понял, что должен держаться подальше от тебя. Я был все это время за границей. Собственно говоря, я только что вернулся. Ездил по делам в Барселону. А потом жена решила отправиться в Биарриц вместе со своей подругой Ирэн Акройд и ее мужем. И я присоединился к ним на неделю. Берта, разумеется, снова уехала в школу. Уже по дороге домой мне на глаза попалась газета, где я прочитал заметку о смерти мистера Диксон-Рода. После этого я не мог не узнать, что случилось с тобой. Я боялся, что ты, возможно, осталась без жилья, без денег и без работы. Вернувшись в Лондон, я позвонил по старому номеру. Вот почему я здесь. Но, как я понял, оснований для беспокойства нет. У тебя замечательный дом.

Я продолжала смотреть на него, стараясь не выдать своих чувств. Но думаю, все было видно по моим глазам. Разумеется, мне была приятна его забота. Но мое тело дрожало, и ничего с этим нельзя было поделать… Я всегда оставалась собой. Не выдержав, я вскрикнула:

— Ричард, не оставляй меня опять!

Его сдержанность и отстраненность сняло как рукой, и я тут же оказалась в его объятиях. Он стал целовать меня, словно сошел с ума. Я едва удержалась на ногах в этом потоке любви и нежности. Наконец он сделал шаг назад и приложил ладонь ко лбу:

— Дорогая, я даже не знал, как сильно тебя хочу.

— И я тоже, — эхом отозвалась я.

Ричард взял меня за руки и потянул за собой на диван.

— Все было под контролем, а теперь вот вышло из-под него. Я чувствовал, если только тебя увижу, то все мои клятвы, какие я только давал себе, разлетятся на мелкие кусочки.

Я засмеялась от радости, чувствуя, как кружится моя голова.

— А я не давала себе никаких клятв, Ричард. Я совершенно бессовестная.

Он потряс меня за плечи:

— Дорогая, ты просто сумасшедшая. Ты помнишь о том, что я женатый человек?

— Да. И что?

— Что-о?

— Если бы твоя жена любила тебя и ты был счастлив в браке, я бы никогда не встала у тебя на дороге. Я вообще считаю это очень некрасивым. Но ведь ты несчастлив с Марион, и она не любит тебя. А раз так, какое значение имеет твой брак?

— Да, та права, — горько вздохнул он. — Но если посмотреть на все с другой стороны? Со стороны Розы-Линды.

— А на что здесь смотреть, Ричард? Я просто не могу жить без тебя.

Он посмотрел в сторону и снова улыбнулся своей загадочной улыбкой фавна:

— Дорогая, ты принимаешь опрометчивое решение… Надо вести себя осмотрительнее. И чему вас только в монастыре учили?

— О, прекрати… Это невозможно слушать! — прервала я его рассуждения и положила голову ему на плечо.

Я чувствовала, как его рука скользит по моим волосам, и сидела не шевелясь, чтобы продлить это мгновение.

— Дорогая, — продолжал он, — это все моя вина. Я знал, что нельзя доводить все до такого состояния.

— Молчи и не порть все выяснениями, кто и в чем виноват.

— Но ведь ты понимаешь, куда это нас заведет, — проговорил он.

Я тяжело вздохнула, к горлу подступил ком.

— Да, но мне все равно.

— Роза-Линда! — почти сердито сказал он. — Ты должна думать об этом!

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза:

— А я не думаю. Я люблю тебя. Я так тебя люблю, что все другое не имеет значения.

— О, но это же плохо.

— А ты? Ведь ты чувствуешь то же самое!

Он снова обнял меня за плечи и закрыл глаза.

— К сожалению, да, — сказал он, — но я мужчина, и я старше, поэтому чувствую ответственность за тебя.

— Не уходи, если ты на самом деле любишь меня, Ричард! Ведь я знаю, что ты очень одинок, несмотря на такую занятую жизнь, работу. Обещаю, что я не буду вести себя как собственница… Я не стану пытаться вмешиваться в твою жизнь или занимать твое время, когда приедет твоя дочь. Но когда она будет в школе… когда ты один. О, Ричард! Давай будем встречаться, позволь мне хотя бы иногда видеться с тобой. Для меня это значит все на свете…

Он смотрел на меня, его лицо внезапно побледнело. Я видела, как он мучается, раздираемый внутренними противоречиями.

Наконец он перестал бороться со своими чувствами и обнял меня. Я почувствовала его губы на своих губах, в свой поцелуй он вложил всю свою страсть, всю нежность. Затем прошептал:

— Ты для меня так много значишь! И если я для тебя значу так же много, я не оставлю тебя. Да, у меня есть Роберта, но… она так далека от всего этого. Наши отношения никак не отразятся на ней. Марион меня не любит, я нужен ей как номинальный муж, таким я и останусь для нее. Но ты, ты моя любовь, ты самое лучшее, что могла мне дать жизнь, Роза-Линда. Я верю тебе, дорогая. И я люблю тебя. Я могу сделать для тебя все, что угодно. Единственное, чего я не могу сделать теперь, — это жить без тебя.

Он снова и снова целовал меня, мои щеки горели от его поцелуев. Затем он взял мои руки в свои и поцеловал обе ладони. Ричард едва слышно проговорил:

— Я никогда не сделаю тебе больно. Я не прощу себе этого.

— Нет, не волнуйся. Никто… никто… никогда не узнает о нас. Никогда.

Он глубоко вздохнул:

— Никто не должен узнать. Но именно от этого мне так больно. Для меня это не случайная и ничего незначащая связь. Мне так бы хотелось показать тебя всем. И сказать: «Это Роза-Линда. Я люблю ее».

Меня тронули его слова, я была очень благодарна Ричарду за них, мои глаза защипало от слез.

Он закурил. Мне нравилось смотреть на него такого — волосы взъерошены, галстук чуть съехал на сторону, руки чуть дрожат. Его вид подчеркивал близость, которая существовала между нами. Я чувствовала, что схожу с ума от радости. Я знала, что теперь мы не расстанемся. Весь мир вокруг страстно обещал мне, что теперь наконец я отдохну от той боли, которая застряла в моем сердце. Я сказала:

— Позволь мне сделать для тебя чай…

— Мы сделаем его вместе, — довольно улыбнулся он.

И мы вместе отправились на мою маленькую кухню, я поставила чайник на плиту, и мы стали вместе ждать, когда он закипит. Потом я стала ставить чашки, готовила все к чаю, а Ричард то касался меня рукой, то целовал в волосы, то обнимал за плечи. А я думала, что все это выглядит, как будто мы муж и жена. Он только что вернулся с работы, а я собираюсь покормить его. О, как я люблю его!

Я рассказала ему о моих последних днях на Уимпол-стрит, о том, что Дикс оставил мне наследство.

Мы оба находились в состоянии экзальтации. Мы все время посмеивались сами над собой, и Ричард рассказывал мне забавные истории о своей последней поездке в Испанию. Но он ни словом не обмолвился о неделе в Биаррице с Марион. А я даже и не хотела ничего об этом знать.

Меня не мучили никакие угрызения совести. С какой стати? Я ничего не отнимала у нее. Я брала то, что ей было не нужно. О, мои монашки сошли бы с ума, они бы остолбенели от шока! Моя покойная мать тоже не одобрила бы связи с женатым мужчиной. Но мы с Ричардом чувствовали и думали по-другому. Я буду любить его до самой своей смерти.

Он снова обнял меня за плечи, мы на мгновение замерли. Затем он сказал:

— Я верю тебе, Роза-Линда. Я никогда не предам тебя. Я слишком люблю тебя, чтобы променять на какую-то другую женщину.

— У меня такое чувство, Ричард, что мы стали с тобой мужем и женой, — улыбнулась я, чувствуя, как дрожит мой голос.

Он прижал меня к себе.

— Да, моя дорогая. И в то же время нет. Я должен быть честным с тобой. Мы не сможем видеться с тобой каждый день, а иногда придется пропустить и неделю-другую. Ты же знаешь, я часто уезжаю, иногда на континент, да и в Англии хватает работы. Я не смогу брать тебя с собой. Для компании имеет значение моя репутация. Ведь ты понимаешь это? Да, дорогая?

Я закрыла глаза.

— Да, — прошептала в ответ.

— Но мне бы очень, очень хотелось, чтобы ты все время была со мной. Чтобы ты была моей женой.

— Да.

— А когда Берта на каникулах, я тоже не смогу видеться с тобой.

— Да… — Казалось, я просто задыхаюсь от этого слова. Вдруг у меня возникло странное ощущение. Его честность, порядочность вдруг вычеркнули меня из его жизни. Я буду появляться только в промежутках между его семейными делами.

Он посмотрел мне в глаза и сразу понял, о чем я подумала. Ричард прижал меня к себе и погладил по волосам.

— Моя девочка, скажи мне, чтобы я ушел, и я уйду. И больше никогда не побеспокою тебя. Я слишком боюсь сделать тебе больно. Не хочу, чтобы моя любовь к тебе легла на твои плечи еще одним бременем.

В ответ я отвернулась в сторону, посмотрела в окно, обняла его за талию и прислонилась лбом к его плечу.

— Нет. Так будет еще хуже. Моя любовь слишком много для меня значит. Мы будем видеться с тобой только тогда, когда ты сможешь. Ты не услышишь от меня ни одной жалобы. Клянусь, я никогда не стану камнем на твоей шее. Ты будешь приходить сюда ко мне. Все будет хорошо.

— Да, мне здесь так хорошо, — сказал он. — Твоя квартирка стала первым настоящим домом для меня после смерти моей матери.

Я кивнула. Мы долго стояли не двигаясь. Затем он прошептал мне на ухо:

— Дорогая… Мне нужно идти. Я возвращаюсь в Ракесли сегодня вечером. У нас сегодня гости… Приедет родня Марион. Уэйлинги… Я должен быть там. Я обещал леди Уэйлинг.

Я попыталась улыбнуться. Да, мне было больно, но я улыбалась. Мне нужно было выполнять свое обещание. Я не должна была показывать ему, как мне трудно. Ричард не должен чувствовать себя рядом со мной обязанным, уставшим, грустным, угнетенным…

— Ничего страшного. Ты ведь опять скоро появишься, — спокойно проговорила я.

Он ответил:

— Как только смогу. Возможно, завтра. Я хочу быть с тобой, и гораздо дольше, чем пара часов.

Мое сердце жгло все внутри огнем. Я кивнула. Он снова заговорил:

— Я возьму тебя с собой во Фрейлинг. Мне очень хочется, чтобы ты побывала там. Никого из моих знакомых там не будет. А Ира Варенски не знает мою семью. Тебе понравится во Фрейлинге. Там так красиво. Ты помнишь, я тебе рассказывал об этом месте?

— Да, Ричард.

— Я хочу, чтобы первые моменты нашей любви прошли там, — сказал он со странным, каким-то отрешенным видом. — Я позвоню Ире по телефону и поговорю с ней. Она всегда говорила мне, что я найду свое счастье. Она единственная все поймет и не осудит нас за это.

Я едва слышно проговорила:

— Ты хочешь, чтобы все произошло там… а не здесь?

— Да, — ответил он. — Когда ты приедешь туда, ты поймешь почему. Там рай. Я всегда мечтал провести во Фрейлинге ночь с женщиной, которую полюблю. Ты не откажешься поехать со мной туда в ближайший уикэнд, если я все устрою, Роза-Линда?

Я была потрясена, нужные, правильные слова не шли мне в голову. Я только смогла тихо пробормотать:

— Все, что ты хочешь…

— О, дорогая, — сказал Ричард. — Как я хочу сделать для тебя что-то приятное.

— То, что приятно тебе, приятно и мне, — продолжая обнимать его, улыбнулась я. — Подписываюсь под словами: «Не покидай меня, прошу, / Я в сердце Бога твоего ношу…» Ни о чем не беспокойся, Ричард. Все, что хорошо для тебя, хорошо для меня. И так будет всегда.

— Дорогой мой малыш, — сказал он. — Ты давно для меня стала всем. Если честно, то я едва не умер, пока мы не виделись. Я никогда больше не оставлю тебя.

Он поднял мою голову и снова поцеловал в губы. Как я ненавидела этот момент — мне так не хотелось, чтобы он уходил. И в то же время я была просто счастлива, как сумасшедшая. «Пусть судят те, кто хочет рассудить,/Как правильно и нет любить», — усмехнулась я про себя. Пусть нас осудят за нашу «неправильную, неприличную» любовь, но нас соединила судьба, сила, которая оказалась сильнее нашей собственной воли. И что может быть правильнее, моральнее и чище, чем любовь?

Глава 18

Когда я проснулась на следующее утро, сразу почувствовала, что нахожусь в состоянии какого-то легкого помутнения рассудка. Я то и дело ловила себя на мысли, что делаю что-то не то или не так. То я налила горячей воды в чайник без заварки, то вместо масла положила на хлеб маргарин, то надела чулки разного цвета.

Но, взглянув на себя в зеркало, я увидела такое радостное, сияющее счастьем существо, что сама была потрясена произошедшим во мне переменам. Со мной произошли удивительные метаморфозы — Розалинда Браун превратилась в Розу-Линду, которая принадлежала Ричарду.

Не успела я помыть посуду после завтрака, как в дверь позвонили. На пороге я обнаружила девочку с огромным роскошным букетом цветов.

Я взяла цветы, развернула обертку и с восхищением стала рассматривать эти удивительные белые розы и гвоздики. Сидя на полу в гостиной и разглядывая подарок, я почувствовала, как меня переполняет счастье. Я знала, даже не читая записки, что это от Ричарда. Но, увидев то, что он написал мне, я не выдержала и расплакалась.

«Для моей Розы-Линды, которую я люблю и буду любить вечно.

Ричард».

«Люблю и буду любить вечно». Я повторяла и повторяла эти слова, а маленькую карточку приложила к щеке. «О, Ричард, если бы ты только мог понять, как сильно я тебя люблю», — пробормотала я. Моя комната мгновенно пропиталась божественным запахом этих великолепных цветов. Потом я стала ждать послания от Ричарда. Он сказал, что сразу же поставит меня в известность о своих планах, как только доберется до Ракесли.

Мне не хотелось выходить из дому. Я боялась, что, как только я уйду, он тут же появится или позвонит. В холодильнике и в кухонном шкафу для продуктов было пусто, но меня это не волновало. О, мне нужно много сделать всяких вещей. Первым делом я помыла голову и уложила волосы. Затем обработала ногти и покрыла их лаком «Красная роза», который мне подарила Китс. Потом я вынула из шкафа весь свой гардероб и стала примерять наряды один за другим, чтобы выбрать то, в чем я поеду во Фрейлинг.

День выдался серый, туманный, без солнца. Я решила надеть свой новый итальянский пиджак из темно-серой тонкой шерсти в тоненькую белую полоску, черную юбку и белую рубашку с отложным воротничком, тонкую бархатную ленточку вокруг шеи. Кроме того, я собиралась взять с собой вечернее платье. Новое, сине-фиолетовое, с глубоким квадратным вырезом и с длинными рукавами, доходящими до середины пальцев. Я истратила целое состояние на покупку этих вещей. Я очень надеялась, что Ричарду все это понравится.

Пока я мерила все это, принесли телеграмму. Что сегодня за утро! Ничего подобного раньше со мной не происходило. Телеграмма была от Ричарда. Очень длинная и экстравагантная. Он, как я потом узнала, предпочитал присылать длинные телеграммы вместо длинных писем.

«Все готово для твоего приема. Ира польщена. Заберу тебя завтра утром в десять часов. Сегодня не увидимся. Объясню все при встрече. Готовься. Люблю, люблю, люблю. Твой Ричард».

Снова и снова читая эту телеграмму, я не знала, что мне делать, — плакать или смеяться. Я была несколько разочарована, так как втайне надеялась, что мы увидимся сегодня. Но ведь Ричард не являлся сам себе хозяином.

Но, сказала я себе, надо собраться, немного успокоиться. Нельзя все время думать о том, что произойдет со мной в ближайшие выходные. Быстро запрятав новую Розу-Линду в старую мисс Розалинду Браун, я схватила корзинку для покупок и побежала на Кингз-роуд.

День тянулся невероятно долго. Я едва могла дождаться, когда стрелки часов, обежав циферблат, принесут наконец мне долгожданное «завтра». Ночью я почти не спала.

Утро я встретила с убежденностью, что сегодня я увижу первого и последнего мужчину в моей жизни и что до конца своих дней буду принадлежать только ему. Я не чувствовала ни смущения, ни страха перед первой близостью с Ричардом, хотя, наверное, невесты обычно испытывают именно это перед первой брачной ночью. Единственное, о чем я просила Бога, — так это о том, чтобы наша любовь никогда не кончалась.

Я заварила себе крепкого чая. Погода выдалась на редкость удачной. Густой туман, висевший над крышами Лондона, предвещал жаркий солнечный день. Я попыталась представить себе, что сейчас думает и делает Ричард. И лишь одна циничная мыслишка, так некстати зародившаяся в моей голове, позволила испортить патетическое совершенство этого утра.

«Мужчины никогда не чувствуют так же, как женщины. Кроме того, он испытывал любовь и раньше, и у него была жена. А у меня — никого. Он не может чувствовать так же, как и я».

Но как бы то ни было, с появлением Ричарда эта грустная мысль мгновенно улетучилась. Его лучезарная улыбка привела меня в чувство. Я никогда не видела его таким… молодым и счастливым. Казалось, он помолодел лет на десять. Он сразу же обнял меня. Я закрыла глаза, отдаваясь мгновению страсти. Потом я отошла на шаг назад, мы взяли друг друга за руки и стали смеяться, как дети. Мы оба оказались в серых пиджаках! Мы не могли налюбоваться друг на друга, наговорили массу всяких нежностей и милой чепухи. От его объятий моя белая роза в петлице помялась. И он подошел к букету, выбрал другой цветок и принес его мне.

— Я сегодня на своей машине. Мы на ней быстро доедем до Шерборна, часа за три, а во Фрейлинге будем уже в половине второго.

— О, Ричард! — только и могла я сказать.

— Все готово? — спросил он.

Я кивнула.

— Ира была так любезна. Впрочем, она всегда такая. Мы с ней довольно долго говорили. Я рассказал ей о тебе, и она сказала, что так и должно было случиться рано или поздно. И еще она очень хочет с тобой познакомиться. Ира лишь сожалела, что мы приезжаем только на уик-энд. Но ведь нам в понедельник на работу. Правда, дорогая?

Я снова кивнула. Спрятав руки за спину, я стояла и смотрела на него. Он вдруг рассмеялся и сказал:

— Ты похожа на ребенка. А я похититель младенцев. Ты ужасно молодо выглядишь. Даже неприлично.

— Что за глупости. Мне двадцать пять лет!

— Жаль, что мне не столько, — вздохнул он.

— Но я этого совсем не хочу. Мне ты нравишься именно такой, какой ты сейчас, — возразила я и тут же снова оказалась в его руках.

Его губы коснулись моего уха.

— Сейчас будет уже две раздавленные розы.

— Я люблю тебя, — проговорила я едва слышно.

— И я люблю тебя, дорогая. Я не мог и предположить, что могу быть таким счастливым, что и со мной может произойти такое чудо. Ты мне даешь все, что только может женщина дать мужчине. Не будем же терять время. Пойдем. Где твой чемодан?

Я закрыла окна, задернула шторы, потом заперла свою маленькую квартирку, и по узкой лестнице мы спустились вниз на улицу. После прохладного коридора летний воздух показался особенно теплым, легкий ветерок приятно ласкал лицо.

Прямо перед домом стоял небольшой спортивный автомобиль Ричарда, который в дальнейшем я так хорошо узнала, мы много в нем ездили. Это было двухместное спортивное купе черного цвета с поднимающейся белой крышей. Ричард сказал, что это «астон-мартин», который ему нравится гораздо больше, чем громоздкий и претенциозный «роллс».

Мы положили наши чемоданы в багажник, я села на сиденье и положила свое пальто из верблюжьей шерсти себе на колени, на голову набросила шарф. Ричард сказал, что, как только мы выедем за пределы города, он сразу же поднимет верх машины и мы сможем наслаждаться солнцем и свежим ветром. О, это было просто великолепно.

В дороге мы говорили обо всем на свете. И разумеется, не могли не затронуть тему музыки.

— Ты сразу же почувствуешь, что Фрейлинг — это совершенно другой мир. Там как будто живет сам дух «Лебединого озера», — сказал Ричард.

Фрейлинг оказался волшебным, незабываемым замком моей мечты! Его башенки и стены золотились в лучах янтарного солнца. Но особое впечатление на меня произвел ров вокруг стен, где плавали лебеди Иры Варенски. Белые большие птицы величественно плыли вдоль берега. Территорию замка разрезала почти по самой середине небольшая речушка.

Мы стали медленно ехать по дорожке вдоль тополиной аллеи. Одной рукой Ричард держал руль, а другой — мою руку. Он быстро посмотрел на меня:

— Это один из самых лучших моментов в моей жизни. — Голос Ричарда слегка дрожал.

В ответ мои руки сжали его руку. Когда мы подъехали к воротам замка, я вдруг начала сильно нервничать.

— О, Ричард, а вдруг я не понравлюсь мадам Варенски… Я ведь даже не знаю, о чем с ней разговаривать…

Он снова улыбнулся и посмотрел на меня. Его умные, мягкие глаза смеялись.

— Просто будь собой, моя сладкая, — сказал он.

Мы остановились. Тяжелая дубовая дверь крыла, в котором жила Ира, вдруг распахнулась, и на пороге появилась знаменитая балерина. Я в благоговейном ужасе посмотрела на эту женщину. Я так много читала об искусстве балета и о ней. И вот она стояла передо мной. Стройная, хрупкая и очень прямая фигурка. Светлые длинные волосы разделены посередине и собраны в низкий классический пучок. Одета она была очень просто — льняное платье голубого цвета. Вокруг головы повязан голубой шелковый шарф. В руках Ира держала небольшую корзинку и ножницы, она собиралась срезать цветы.

Увидев нас, хозяйка замка подошла ближе и радостно воскликнула:

— Ах! Ричард… Мой дорогой Ричард!

Теперь я могла рассмотреть эту женщину-легенду совсем близко. На бледном узком лице с высокими скулами глубоко посаженные голубые глаза. Это было лицо красивой женщины, которая знала, что такое любовь и страдание, что такое боль. Она была необыкновенно грациозной и изящной. Ее умение красиво двигаться вызывало желание все время смотреть на нее, следить за ней глазами и восхищаться.

Ее первые слова заставили меня почувствовать себя свободнее и увереннее.

Она пожала мне руку, затем внимательно посмотрела на меня и кивнула:

— Да, да, дорогая, вы именно такая, какую я себе и представляла. Ричард вас так и описал. Грустное маленькое личико. Но оно не будет больше таким, раз Ричард взялся вас опекать.

С переполненным чувствами сердцем я взяла руку Иры и поцеловала ее.

— О, вы слишком красивы, мадам Варенски.

То уважение, с которым я поцеловала ее руку, растрогало ее. Она была не только великой балериной, но и великой женщиной.

— Господи боже мой, деточка!

— О, вы очень красивы… Я так много читала о вас… Вы потрясающая… Как бы мне хотелось увидеть, как вы танцуете! — заикаясь и запинаясь, едва выговорила я.

Она засмеялась, Ричард тоже рассмеялся, а затем обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Она славная малышка, Ричард, — сказала Ира, и мы все вместе двинулись к дому.

Я очень гордилась собой.

Когда мы вошли в полумрак замка, прохладного и таинственного, я тут же окончательно утратила чувство реальности. Старинный каменный камин, гобелены ручной работы на стенах, блестящие дубовые панели, отражающие огни множества свечей и холодный блеск серебра. Роскошные и разнообразные по цвету накидки на креслах и диванах. И цветы… кругом. Мы прошли в большую гостиную и сели за стол. Слуги подали ленч.

— Насколько я понимаю, вам сейчас не хочется видеть никаких гостей, а поэтому я никого не пригласила. Уик-энд только ваш, — сказала Ира.

— Тебя, дорогая Ира, нам вполне достаточно. Это уже очень много, — с чувством проговорил Ричард.

Она засмеялась и посмотрела на меня:

— Я испортила этого мальчишку. Он стал настоящим монстром — разве может устоять хоть одна женщина под напором таких эмоций? А, Розалинда?

— Да, он очаровательный, — призналась я.

— Что за глупый разговор вы, женщины, затеяли, — возмутился Ричард.

Ира протянула руку и взъерошила ему волосы жестом, который не оставлял сомнений в том, что ей, привилегированной персоне, это позволено.

— Вот так-то значительно лучше, — улыбнулась она.

— Ты не меняешься, Ира, — вздохнул Ричард.

Затем, после ленча, около трех часов, Ира отправилась отдохнуть в свою комнату, а мы с Ричардом — в наши.

В наши!

Настоящая сказка. Комнаты располагались в западном крыле замка, а окна выходили на ров, дальше виднелся зеленый лес.

Три окна моей комнаты имели прямоугольную форму, потолок куполом смыкался над головой, а пол был застелен белым пушистым ковром. На стенах — голубые шелковые обои, в самом центре спальни — огромная кровать в якобинском стиле из дуба, с четырьмя резными столбами, на которых крепился полог. Сверху спускались занавески из голубого и белого бархата с золотой вышивкой и кистями из золотистых нитей. Среди этой роскоши, достойной королей, я чувствовала себя бедной просительницей.

Одна из русских служанок, ее звали Пола, уже распаковывала мой чемодан. На эту роскошную кровать она выложила мой скромный халатик и новую шифоновую ночную рубашку на тоненьких бретельках кремового цвета с большими красными маками.

Думаю, Ричард тоже волновался, но, как и большинство мужчин, старался не показывать чувств, боясь потерять маску мужественности.

Он крикнул мне из своей комнаты:

— Я собираюсь надеть теннисные туфли и прогуляться немного. Ты присоединишься ко мне или предпочитаешь отдохнуть?

— Нет, я хочу с тобой, — ответила я.

Мы провели вместе пару чудесных часов, с каждой минутой становясь все ближе друг другу.

Но апофеозом этого дня стал вечер. Мы сидели в гостиной и пили кофе с ликером, горели свечи, пахло жасмином и розами. В камине тихо потрескивали поленья. Ричард сел за рояль, я впервые услышала, как он играет. Его игру трудно было назвать техничной, но то глубокое чувство, которое он вкладывал в музыку, искупало недостатки исполнения и придавало звучанию неповторимость. Ира кивнула мне:

— Жаль, что я уже настолько стара, что не могу сделать ни одного па. Я бы с удовольствием станцевала под аккомпанемент Ричарда. В музыке, которую он играет, есть жизнь и чувство. Она трогает, чего не всегда хватает порой и некоторым профессионалам.

— Я впервые слышу, как он играет, — тихо проговорила я.

— Вы, деточка, вероятно, очень его любите? — спросила она.

Я просто кивнула, не зная, что следует сказать в данном случае. Но когда я подняла на Иру полные слез глаза, она сказала:

— Понимаю, дорогая. Женщины плачут и от радости, и от горя. Если бы я почувствовала, что ты не любишь его, я бы не позволила тебе переступить порог своего дома. Я люблю Ричарда, как мать. Если бы я имела сына, я бы хотела, чтобы он был именно таким, как Ричард.

Мы одновременно посмотрели на фигуру за роялем. Ричард находился во власти звуков. В этот момент он казался невероятно красивым.

— Я давно не видела его таким, — улыбнулась Ира. — Он слишком долго грустил и предавался отчаянию. У него была одна отрада в жизни — его ребенок. Но этого недостаточно для мужчины.

— Вы знаете Роберту? — поинтересовалась я.

— Нет, — ответила мадам Варенски. — Он не мог привезти ее сюда из-за матери. Ну, вы понимаете.

Я кивнула. Она продолжала:

— Эта его женитьба — страшная ошибка. Надеюсь, вам не придется встретиться с его женой. Я сама не испытываю желания иметь какие-либо отношения с этой особой, но я знаю тех, кто сталкивался с Марион.

Потом она с какой-то особой нежностью взглянула на меня и сказала:

— У вас получится. Потому что вы нежная и простая и вы любите его, а это многое значит для мужчины. А кроме того, в ваших венах течет поэзия и музыка, а ему это необходимо как воздух.

Ричард подошел к нам и поцеловал меня в голову.

Ира Варенски открыла маленькую парчовую сумочку, лежавшую у нее на коленях, и достала оттуда небольшую коробочку.

— Вот! — сказала она. — Возьми, Ричард, и дай это ей. Я нашла специально для тебя. У нее тонкие кисти, как и у меня, и ей это как раз подойдет.

Я почти перестала дышать. Он открыл коробочку. Там на подушечке лежало кольцо с бриллиантом. Ричард аккуратно достал его и покрутил в пальцах. Камень засверкал всеми гранями, отражая десятки свечей и огонь в камине.

— Ира, как мило с твоей стороны, — низким голосом проговорил Ричард. — У меня не было времени самому купить для моей девочки что-нибудь…

— Это чтобы как-то отметить нашу сегодняшнюю встречу, — расчувствованная, прервала она его.

Ричард повернулся ко мне и пристально посмотрел мне в глаза:

— Дай мне твою руку, дорогая.

Я протянула мою левую руку, он надел мне кольцо на палец.

— «И пусть мы едины кольцом этим станем…» — торжественно проговорил он.

Мне казалось, я просто умру сейчас от счастья. Я поднесла кольцо к губам и поцеловала его, а Ричард сел на подушечку у моих ног и стал смотреть на языки пламени в камине.

Затем Ира решила, что ей пора ложиться спать. Но перед сном, а это была ее постоянная привычка, она обязательно прослушивала свои любимые музыкальные записи.

Я сидела и держала Ричарда за руку, мы слушали грустный и очень мелодичный отрывок из «Лебединого озера». Это были наша музыка и самые счастливые минуты в моей жизни.

Но вот замерли последние такты, Ира поднялась с места и пожелала нам обоим спокойной ночи. Затем улыбнулась и пристально посмотрела мне в глаза.

— Будь верна ему, и будьте, дети мои, счастливы, — проговорила Ира.

Потом мы отправились в наши комнаты. Я села перед зеркалом и стала расчесывать волосы, а Ричард пошел в ванную. Сердце мое сжималось от страха. Но я боялась не его, а себя. Я боялась разочаровать его, ведь я не могла сравниться красотой с мраморным совершенством Марион. И в то же время, глядя на себя в зеркало, я понимала, что выгляжу очень хорошо. Счастье сделало из Розалинды Браун красивую женщину.

Через пару минут в комнату вошел Ричард. Он поглядел на мое отражение, взял обе мои руки и поочередно поцеловал каждую из них. Как он был красив! Но его большие глаза были полны такой неизъяснимой печали, что, не выдержав этого, я встала, сделала шаг ему навстречу, обняла и положила голову ему на плечо.

— Дорогой, дорогой, не нужно ничего бояться, не нужно беспокоиться, — стала уговаривать я его. — Если бы ты не появился в моей жизни, я бы никогда не испытала такого потрясающего счастья, да, честно говоря, я бы вряд ли вообще смогла бы кого-то полюбить, а уж тем более выйти за кого-то замуж. Ты учишь меня жизни, Ричард. О, я знаю, мы нарушаем все правила, и нам придется заплатить за это. Все в этой жизни имеет свою цену. Я знаю, ты все время думаешь о том, что ждет нас в будущем, но давай хотя бы на минуту забудем об этом. Давай будем наслаждаться тем, что жизнь подарила нам. Ричард, я чувствую себя как в раю. Позволь же, дорогой, мне там и оставаться. Хотя бы совсем недолго.

Его взгляд прояснился, он обнял меня и, отодвинув воротник моего халата, поцеловал меня в ямку под ключицей. Затем сказал:

— Ты очень красивая, Роза-Линда, и я люблю тебя всем своим сердцем и душой. Такая любовь не может причинить боли. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Всегда.

Я больше не могла говорить. Мои руки обвили его шею, его щека коснулась моей, мокрой от слез. Затем он поднял меня на руки и отнес в кровать. Сначала сел на постель и посадил меня к себе на колени и стал качать, как ребенка.

— Ты, Роза-Линда, и есть моя настоящая жена, — сказал он, — и пока я жив, я всегда буду любить тебя и заботиться о тебе.

Позже, когда стало совсем темно, Ричард подошел к окну и раздвинул шторы. Комната наполнилась бледным светом луны, мы могли видеть крупные яркие звезды, которыми было усеяно небо.

Потом я чувствовала, как его пальцы скользят по моей щеке и шее.

— Дорогая, ты великолепна, ты так хороша. Ты словно оживший в лунном свете дух озера.

Я улыбнулась:

— Но ты не должен поддаваться чарам колдуньи, иначе ты не сможешь меня узнать. Я не смогу перенести этого. Я не хочу быть бедной Одеттой, биться крыльями о стекло и видеть, как ты танцуешь с другой женщиной.

Он засмеялся и, прижав меня к себе, прошептал:

— Твои чары гораздо сильнее, чем какой-либо другой женщины. Меня уже нельзя расколдовать. Теперь я всегда буду принадлежать тебе, а ты мне. Вопрос лишь в том, какой срок отвела нам жизнь, чтобы наслаждаться таким счастьем.

— Но почему, почему тебя беспокоит это? — спросила я. — Что может помешать нам?

— Я не знаю, — ответил он после паузы, а затем добавил: — Давай не будем больше об этом, Роза-Линда. Мне с тобой так хорошо сейчас, и не хочется заглядывать за туманные горизонты.

Чуть позже, когда он уже уснул, а я все еще продолжала лежать и смотреть в окно, меня охватило странное беспокойство. Я вдруг почувствовала, что вот-вот расплачусь, что мое сердце разобьется. Я осторожно встала с кровати и подошла к окну посмотреть на огромные луга, залитые лунным светом. Какая красота и спокойствие! Маленькими черточками серебрилась вода во рве. Подстриженные тисовые деревья напоминали человеческие фигуры очень больших размеров. Я чувствовала насыщенный аромат множества цветов, который обычно всегда усиливался с наступлением ночи. Но постепенно меня начало охватывать какое-то непонятное чувство, мне казалось, что я замерзаю. Меня не покидало ощущение, что надвигается нечто ужасное. Эту беду звали одиночество. Я чувствовала его почти физически. Как странно! В момент наивысшего счастья я все равно ощущала себя одинокой. А вдруг Ричард разлюбит меня? Вдруг он устанет от этой ситуации? А если он устанет от моей любви и оставит меня снова?

Я отвернулась от окна, чувствуя, как дрожу с головы до ног. Ричард стоял позади меня. Он почувствовал, что меня нет рядом, и поднялся с кровати. Я снова оказалась в его объятиях.

— Что случилось? Что такое? Боже, ты холодная, как кусок льда. Ты сошла с ума! Зачем ты стоишь тут, Роза-Линда?

Я не смогла сдержаться и расплакалась. Он отвел меня в кровать. Мы снова легли, его руки крепко обнимали меня, я почувствовала, как по моим венам опять потекла кровь. Я стала согреваться. Он хотел знать, что же случилось, но я не могла ничего ему объяснить. Но думаю, он отлично догадался обо всем. Ричард всегда знал, что у меня на душе.

— Ты подумала, что я разлюблю тебя? Да?

Прижавшись к его плечу лбом, я разрыдалась:

— Но ведь это может случиться… Может!

Он ответил:

— Думаю, что уже не может. Клянусь Богом, я никогда не смогу разлюбить тебя, что бы ни случилось.

— Но что может случиться, Ричард? Что?

Обнимая меня, он прошептал:

— Моя дорогая, дорогая, я не знаю. Мне не стоит говорить тебе всего этого, но у меня какое-то странное предчувствие, или, может, я просто пытаюсь держаться в рамках своего цинизма, потому что мне страшно… Потому что все слишком хорошо… Потому что мы с тобой слишком счастливы.

Питер Эш прервал чтение. Ему казалось, что он не имеет права читать все это. Он приложил руку к глазам и почувствовал слезы… Скупые слезы. Он плакал впервые с того времени, когда был маленьким мальчиком.

Питер чувствовал себя чрезвычайно глупо. Он изо всех сил старался не разрыдаться, читая эти листки — автобиографию женщины.

Он быстро налил себе виски, одним глотком осушил бокал и закурил трубку. Затем снова придвинул к себе рукопись и приступил к третьей, заключительной части книги.

Глава 19

Я уже не раз упоминала о том, что с появлением Ричарда в моей жизни из Розалинды Браун я превратилась в Розу-Линду.

После этой ночи Ричард говорил, у него такое чувство, что он стал моим мужем. Но это был наш секрет, а реальность и не совсем привлекательные факты оставались неизменными и удручающе холодными. Я просто жила с ним. И никаких привилегий, положенных жене, на мою долю не выпало. Но самая большая привилегия, которая одна, собственно говоря, меня и интересовала, — это возможность любить его и получать его любовь.

Позже я немного успокоилась, почувствовав, что Ричард действительно любит меня. И очень сильно.

Два года я не вела записи в своей книге.

С той ночи во Фрейлинге прошло целых два года. Когда я оглядываюсь назад, то вижу там смесь острой радости и боли. Похоже, я на себе испытала весь спектр человеческих эмоций, которые вообще можно пережить. В это время мы почти постоянно были вместе. Я наслаждалась его искренним отношением ко мне и его преданностью. Я была самой счастливой женщиной на земле. Но в те дни, когда я оставалась одна, когда ему приходилось возвращаться в семью, я болезненно переживала свое одиночество. Я с трудом переносила эти моменты, и никакое философское отношение к жизни мне не помогало. Разумная и практичная Роза-Линда просто переставала существовать. Прошло много месяцев, прежде чем я смогла осознать, в чем, собственно, состояла основная трудность моего положения. И тогда я поняла, почему Ричард так долго колебался, прежде чем вступить со мной в близкие отношения. В данной ситуации я исполняла роль проигравшей стороны. Он не терял ничего, я теряла все.

Как-то однажды Ричард сказал, что собирается взять меня с собой в Нью-Форест. Предполагалось, что Марион уедет на уик-энд в Ракесли. Ричард очень радовался, что можно будет побродить по лесу, подышать свежим воздухом, забрести в какой-нибудь паб, где нас никто не знал.

Сейчас я работала у мистера Кайя-Мартина секретарем. Работа мне нравилась, и доктор хорошо платил. Ричард предлагал мне оставить это место и жить на его содержании, но для меня такой вариант был неприемлем.

— Ничто на свете не заставит меня стать содержанкой, — смеясь, сказала я ему. — Ты можешь помогать мне деньгами, если тебе это нравится, но зарабатывать себе на жизнь я буду сама.

В тот уик-энд, когда мы собрались отправиться в Нью-Форест, я чувствовала себя уставшей, взвинченной, мне хотелось побыстрее оказаться в лесу, чтобы забыть хотя бы ненадолго о своих проблемах. После длинной унылой зимы люди всегда чувствуют себя измученными, уставшими, хочется новых впечатлений и отдыха. Кроме того, Ричард собирался отдохнуть еще и в понедельник, а я на этот день тоже отпросилась у доктора. Так что впереди нас ждало целых три дня.

Каждая такая поездка с Ричардом превращалась для нас в новый медовый месяц. Зимой мы не так часто встречались, потому что Марион была в городе, к тому же она без конца чем-то болела и в доме постоянно требовалось его присутствие. Только раза два в неделю по вечерам Ричард появлялся на Маркхэм-сквер. И эти часы превращали мое одинокое жилище в подобие рая.

В начале весны мы тоже не так часто виделись. На каникулы приезжала Роберта, а потом Ричарду предстояло поехать в командировку в Скандинавию. Поэтому этот уик-энд для меня сиял в темноте, как факел.

Но в пятницу, вернувшись с работы, я обнаружила, что в почтовый ящик мне бросили телеграмму, и теперь она приветствовала меня, лежа на коврике у моих ног. Я с сомнением посмотрела на нее. Ничего подобного я не ожидала. Мое сердце тревожно дернулось в груди.

Я вскрыла оранжевый конверт и прочитала: «Тысяча извинений уик-энд откладывается позвоню позже».

Я медленно прошла в гостиную и опустилась на кресло. Хотелось плакать…

Бросив коробку, которую я принесла с собой и в которой лежали только что купленные блузка и чулки на пол, я разрыдалась. Тюльпаны в вазе на моем столе уныло опустили свои головки. Комната выглядела немного пыльной и имела какой-то заброшенный вид. Теперь у меня была даже служанка, миссис Микин, приходившая каждое утро. Но вчера она предупредила, что не сможет убираться у меня в течение нескольких дней, так как заболел ее сын.

Что же случилось с Ричардом? У меня было ощущение, что произошло что-то серьезное. Мне казалось, что я почувствую себя лучше, если услышу его голос по телефону. Он все объяснит и успокоит меня. Мы договоримся о новой встрече, и я не буду чувствовать себя такой несчастной.

Дорогой Ричард! В моей маленькой квартирке столько всего, что напоминало о нашей любви.

Моя кровать, которую мне подарила миссис Диксон-Род, была накрыта жемчужно-серым покрывалом, такого же цвета занавески висели и на окнах. Стены покрывали шелковые обои в персиковых тонах. Над кроватью располагалась картина с изображением балетной сцены в стиле Дега. Ричард подарил мне множество вещей, милых и полезных излишеств, которые создавали особую атмосферу этой квартиры. Во всем чувствовались роскошь и стиль. Он хотел, чтобы я переехала в квартиру большего размера, но я не хотела. Я также не хотела принимать от него все эти подарки, воспринимая это в каком-то роде как покушение на свою независимость. Но я знала, что у Ричарда не было намерений сделать из меня свою собственность, он просто делал все это, чтобы как-то выразить свою любовь и признательность.

— Боже! Какая же ты упрямая. Но может, именно это так и привлекает? — смеялся он.

Сначала то кольцо, которое мне подарила Ира, я хранила в ящике шкафа и не хотела надевать. Ричард обижался и стал настаивать, чтобы я носила его. На внутренней стороне кольца была выгравирована дата нашей первой ночи во Фрейлинге. И с тех пор мне пришлось называть себя миссис Браун. Это делалось из-за таких людей, как миссис Микин, которая постоянно видела меня в обществе Ричарда. Но для меня это мало имело значение. Главное, я любила его, а он любил меня.

Разумеется, мне очень хотелось поехать с ним куда-нибудь заграницу, но Ричард сказал, что этот вопрос не обсуждается. Он был слишком известным человеком и не мог себе позволить появиться в обществе с какой-то другой женщиной, кроме жены. Малейшая провокация с его стороны, и Марион отберет у него ребенка. Поэтому я никогда не заводила подобных разговоров. Это было частью нашего своеобразного договора.

Прошлой зимой он ездил в Канны с Марион. И за все это время я получила только лишь одно письмо. А я даже не могла написать ему ничего в ответ. Мы решили, что так будет лучше для него. Мое письмо могло попасться на глаза кому-нибудь из его домашних.

Когда он вернулся из Канн, я почувствовала, что он так же соскучился по мне, как и я по нему. Первые сутки мы провели в постели. А потом я рассказала ему о том, что видела его фотографию с Марион в «Тэтлер» и что она сильно огорчила меня. Он засмеялся и сказал:

— Господи, что за глупость! Бедная деточка! Но у меня десятки фотографий с Марион! И они ровным счетом ничего не значат. И ты ведь знаешь об этом.

— Но вы там смотрели друг на друга такими… влюбленными глазами! — пробормотала я.

— Роза-Линда, но как ты можешь быть такой глупой! Ты просто невозможна!

Я запротестовала:

— О, но ты ведь знаешь, это просто ревность! Я не хочу, чтобы ты был с ней.

Он отодвинулся от меня, и я увидела, как изменилось выражение его лица. Нежность и веселость тут же сменились на озабоченность. Он встал с дивана, на котором мы вместе сидели, и подошел к камину. Облокотился на него и после паузы заговорил чужим, напряженным голосом:

— Я понимаю, дорогая, что все это значит для тебя. Это всегда будет расстраивать тебя. Не думай, что я этого не понимаю. Я вижу, что все это слишком несправедливо по отношению к тебе. Разумеется, вряд ли какой женщине это понравилось бы, а ты гораздо чувствительнее, чем многие. Я даже думаю, может…

Быстро вскочив с дивана, я подбежала к нему, чтобы он не успел произнести эти ужасные слова, что мы не будем больше встречаться, что ему следует оставить меня и так далее, и так далее. Сейчас, глядя на него, я понимала, как глупо с моей стороны ревновать его к Марион. Никакому мужчине не понравится, если женщина попытается ограничить его свободу и будет без конца критиковать его действия. Даже Ричард, такой мягкий и открытый, такой понимающий, не являлся исключением из этого правила.

— Ричард, забудь об этом! — воскликнула я. — Я знаю, это все такая глупость! И не говори мне ничего! Все это нелепо. Давай лучше поиграем в триктрак… Я сейчас все приготовлю.

Я потянула его за руку к шкафу, где лежала игра. Мне необходимо было срочно хоть как-то отвлечь его от мрачных мыслей. Хотя бы как-то сгладить свое глупое поведение. Но даже позже, когда мы сидели на диване напротив друг друга, когда выражение его лица стало мягким, я чувствовала, что он сильно расстроен.

Когда Ричард появился у меня в следующий раз, он изо всех сил старался не упоминать ни о Марион, ни о дочери, ни о фотографии в Каннах. Был необыкновенно нежен и добр. Он боялся меня потерять, я это почувствовала. Я знала, что он любит только меня и своего ребенка.

Но однажды мы снова поссорились, и уже более серьезно. На этот раз из-за Роберты.

Ричард обещал взять меня в субботу на концерт, на который мне давно уже хотелось сходить. Но в субботу он приехал ко мне, чтобы извиниться за невозможность выполнить свое обещание. Оказалось, совершенно неожиданно школьников отпустили на небольшие каникулы и Роберта вернулась домой. Поэтому Ричард решил взять вместо меня на концерт в «Альберт-Холл» ее.

— Я себя просто ужасно чувствую от этого, дорогая, — сказал он и поцеловал меня в голову. — Это действительно ужасно, но я не вижу другого выхода. Они станут задавать вопросы. Кроме того, Берта может отправиться туда одна и увидит нас.

Обычно я всегда проявляла понимание и терпение во всех вопросах, касающихся дочери Ричарда. Но возможно, сейчас, в конце недели, я чувствовала себя особенно уставшей и измученной. А потому просто взорвалась в ответ. Мы с ним уже давно знали друг друга и потому могли показать, что «не в настроении». Люди, много общающиеся между собой, не могут постоянно пребывать в ровном состоянии духа.

Я высвободилась из его объятий и нахмурилась. Затем пошла на кухню готовить чай, он последовал за мной. Наконец сказал:

— Послушай, я бы никогда не допустил, чтобы такое случилось, дорогая. Честно. Но все произошло так неожиданно, я не знал, что Берта приедет на уик-энд. Мне в офис позвонила Марион и сказала, что, оказывается, в Бронзон-Касл празднование годовщины основания школы.

Я холодно ответила:

— Ну разумеется…

— Дорогая, ты не сердишься на меня?

Я прикусила верхнюю губу, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Вовсе нет, — отозвалась я. — Почему я должна сердиться? У меня нет на это права. Я должна оставаться дома, если приезжает Роберта.

Я посмотрела ему в глаза и увидела в них удивление, смешанное с болью. Сразу же пожалела о своих словах и почувствовала себя совсем несчастной. Не зная, что сказать, решила просто промолчать.

Наказание последовало незамедлительно. Ричард даже не рассердился, он просто замкнулся в себе, словно отгородился от меня невидимой стеной. Имя Берты больше не произносилось вслух, мы сели пить чай в полном молчании. О Марион мне позволялось говорить все, что хотелось, но с Бертой все обстояло по-другому. Но кто был в этом виноват? Он ведь столько раз пытался положить конец нашим отношениям именно из-за нежелания причинять мне боль. Так что в этой ситуации мне приходилось признать, что вина и ответственность за создавшееся положение лежат на мне.

Мы старались избегать подобных тем в разговорах, но именно они вызывали в нас обоих нарастание скрытого раздражения. В конце этого дня я чувствовала себя совершенно измученной и едва сдерживала слезы. Увидев, в каком состоянии я нахожусь, Ричард быстро обнял меня и попытался успокоить:

— Я очень люблю тебя, моя дорогая. Как мне все это не нравится самому. Мне так хочется взять и увезти тебя куда-нибудь, чтобы уже никогда с тобой не расставаться! — сказал Ричард, и я знала, что он говорит правду.

Этой ночью мы были вместе. Он не захотел уходить от меня. А Марион Ричард послал телеграмму, в которой сообщал, что вынужден уехать из Лондона по делам, вернется завтра утром и проведет весь день с Бертой.

Я пообещала больше никогда не показывать даже намека на ревность к его дочери.

И так жизнь продолжалась дальше…

Теперь я снова волновалась — я не могла и предположить, по какой причине Ричард отменил нашу поездку в Нью-Форест. Оставалось лишь сидеть и ждать его звонка и объяснений.

Позже, когда он наконец позвонил и начал объяснять причину своего отсутствия, я почувствовала, как во мне поднимается волна гнева. Но ни Марион на этот раз была причиной. И ни Роберта. Я ощущала ненависть к сложившимся обстоятельствам. Неожиданно и серьезно заболел тесть Ричарда, старый Уэйлинг. И именно это изменило все наши планы. Марион также вынуждена была поехать к отцу.

— Черт возьми, дорогая, но я ничего не могу с этим сделать.

Я постаралась взять себя в руки, а потом начала утешать Ричарда, так как он был так же расстроен, как и я. Целый уик-энд ему придется слоняться по Ракесли, слушая истерические рыдания своей тещи. Зная хотя бы немного знаменитую Виолетту, можно было предположить, что в час испытания именно это она и станет делать.

— Не беспокойся обо мне, дорогой, — горячо стала уверять я его. — Все будет хорошо. И мы с тобой сможем увидеться на следующей неделе.

— Да, я постараюсь сделать все возможное для этого, — сказал Ричард. — Возможно, я забегу к тебе в понедельник. Но ты ведь помнишь, мы хотели встретиться в уик-энд, потому что я должен был в начале недели поехать в Клайд на несколько дней.

Мое настроение сразу упало. Да, конечно, я вспомнила. А это означает, что я не увижу Ричарда целую неделю.

Я постаралась не показать ему, как расстроена, за что и была вознаграждена следующими словами:

— Большое спасибо, дорогая, за понимание. Ты просто ангел. Я мысленно всегда с тобой. Может, ты съездишь к Кетлин на это время? Мне не слишком нравится, что ты проведешь эти два дня в городе.

Я не стала говорить, что в данный момент Кетлин не было дома и мне некуда ехать. Я успокоила Ричарда, сказав, что у меня масса всяких дел и мне есть чем заняться.

Когда он повесил трубку, я оглядела комнату, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами. Без Ричарда жизнь казалась одинокой и бессмысленной.

Стоит ли вообще любить? Стоят ли эти моменты близости бесконечной боли, отчаяния, бессонных ночей? Многие люди ответят на эти вопросы отрицательно. Большинство женщин сказали бы, что подобное удовольствие имеет слишком высокую цену. Но я даже в самые тяжелые минуты не могла согласиться с этой точкой зрения. Для меня ответ был очевиден — пока Ричард любит меня, я буду любить его, мучиться, испытывать ревность.

Старый Уэйлинг не умер, и поэтому Ричард, как только вернулся из Ракесли, сразу же приехал ко мне.

Именно в этот день он подарил мне Джона.

Когда я услышала шаги Ричарда на лестнице, то сразу же открыла дверь и стала ждать его. Как же я удивилась, увидев у него в руках маленький комочек золотисто-коричневого цвета, с влажным черным носом, маленькими остроконечными ушками и парой ярких янтарных глаз. Щенок…

Очень осторожно Ричард вручил мне свою ношу.

— Только не ругай меня, — засмеялся он. — Я вчера купил его для тебя. Я уже давно подумывал, что тебе не помешал бы компаньон. Мне не нравится оставлять тебя надолго в одиночестве. А вчера в Ракесли я увидел женщину, она разводит уэльских корги, и не смог устоять перед таким чудом. Полагаю, он еще совсем маленький.

Увидев этого щенка, я влюбилась в него с первого взгляда.

— О, Ричард! — воскликнула я. — Он восхитительный!

Ричард пошел за мной в квартиру.

— У меня никогда не было собаки, но мне всегда хотелось ее иметь, — улыбнулся он. — Полагаю, тот приятель, у которого ты работаешь, не станет возражать, если ты днем выпустишь щенка у него где-нибудь на заднем дворе.

Без сомнения, мистер Кайя-Мартин не стал бы возражать против этого. Это очень здорово — иметь собаку. Маленький корги станет для меня отличной компанией.

— Корги считаются преданными и верными друзьями, — сказал Ричард, наблюдая за мной и щенком.

Я опустила его на пол в гостиной. Маленький дружок, нетвердо держась на своих крошечных лапах, тут же принял мой ковер за зеленую траву.

— О боже! — простонал Ричард, густо краснея.

Я засмеялась и побежала за тряпкой.

— Так вот каким способом ты решил скрасить мою одинокую жизнь! Прибавить мне работы и уничтожить все ковры в квартире, — пошутила я.

Ричард рассмеялся и сказал, что при рождении он был зарегистрирован под своим родовым именем Джонатан. Поэтому я стала звать щенка Джоном.

Решив, что его необходимо немедленно покормить, я бросилась на кухню и налила в блюдце молока, в которое корги тут же опустил лапу и разбрызгал все на пол. Я снова стала убираться. Затем я решила сходить за кормом для щенка в магазин. Но, вдруг неожиданно вспомнив, что Ричард уезжает на несколько дней на север, я сразу же забыла и про Джона, и про его корм. Ведь, собственно говоря, Ричард пришел ко мне, чтобы попрощаться перед отъездом.

— О, дорогой! — проговорила я и взяла его за руку.

Он обнял меня:

— Я все ждал, когда же и мне достанется твой поцелуй.

— Как долго тебя не будет?

— Скорее всего, я вернусь в четверг, и у меня еще будет несколько важных встреч.

— И когда мы увидимся?

— Я бы хотел приехать к тебе в четверг на ночь, а потом еще провести вместе уик-энд. Марион, к счастью, снова уезжает на выходные, и я не вижу причины, которая помешала бы нам съездить в Нью-Форест.

— О, здорово! — воскликнула я.

Он снова обнял меня. Теперь я чувствовала себя спокойной и счастливой. Я могла провести несколько дней одна, потому что знала — очень скоро Ричард приедет ко мне и мы опять будем вместе.

— Знаешь, я получил сообщение от Иры. Она неважно себя чувствует, поэтому нам не мешало бы съездить во Фрейлинг навестить ее.

— Ты знаешь, как я люблю Фрейлинг, — мягко сказала я.

— Да, Фрейлинг и «Озеро», — пробормотал он.

— Это наше, — сказала я.

— Да, это всегда будет принадлежать нам, — отозвался Ричард и, повернув к себе мое лицо, поцеловал в губы.

Этот поцелуй внезапно был прерван истошным воплем, раздавшимся из-под дивана. Джон застрял там и никак не мог выбраться наружу.

Мы оба сразу бросились ему на помощь. Я сразу развеселилась и почувствовала радость оттого, что теперь у меня была собака.

— Ему надо купить ошейник и поводок, — горячо заговорила я. — Кроме того, надо приготовить место, где он будет спать. А мы сможем взять его с собой на выходные, Ричард?

Он молча стоял и смотрел на меня.

— Я рад, что он тебе понравился, — грустно улыбнулся Ричард.

Глава 20

Джон просто спас меня от одиночества в ближайшие несколько дней и заставил поглядеть на мир совершенно другими глазами. Теперь со мной всегда кто-то был. И каждый день я выгуливала его в парке.

Обычно он спал в корзинке, но иногда забирался на мою кровать, особенно если на улице было холодно. Вместе с ним мы шли завтракать, обедать и ужинать, и я никогда не могла отказать ему в лакомом кусочке. Джон требовал постоянного внимания и заботы. Он везде оставлял свою шерсть: на коврах, на диване, на моей одежде. Я расчесывала его и поила лекарствами. Пару раз его чуть не сбила машина, отчего я едва не получила сердечный приступ. Но я обожала его. Он стал частью моей жизни. И жизни Ричарда. Джон тоже отвечал нам любовью и преданностью.

Джон миновал одну за одной все болезни, которые полагалось перенести таким щенкам, каким был он. Но однажды он заболел чумкой, и я испугалась, что мой корги может умереть. В тот день я позвонила Ричарду в офис, чего никогда не позволяла себе делать. Ричард смог через час приехать ко мне и оставался вместе с нами. Он сам приготовил небольшое количество смеси из виски и молока и напоил ею Джона с ложки. Ночью он остался с нами и отпустил меня поспать. Когда же среди ночи я открыла глаза, Ричард весело сказал:

— Больше, похоже, не из-за чего беспокоиться, мой ангел. Этот зверюга пошел на поправку. Он уже жует корзинку, демонстрируя мне, как сильно он проголодался. Готов поклясться, он сильнее, чем мы предполагали.

Я встала с дивана и подошла к Джону. Он радостно лизнул мне руку. Похоже, наш корги действительно не собирается умирать.

Мы отметили его выздоровление, выпив по чашке чая, и тут же уснули в объятиях друг друга рядом с мирно посапывающим Джоном.

Утром, поднявшись раньше всех, я посмотрела на спящих Ричарда и Джона и подумала, что невероятно люблю их обоих. Ричард, уже со слегка отросшей щетиной, с пролегшими под глазами синеватыми кругами, по-прежнему выглядел удивительно красивым, его рука сжимала мою. И я пообещала себе опять, что никогда не стану сердиться и раздражаться, если Марион или Роберта тоже потребуют от него внимания.

И действительно, все это лето и осень я была невероятно счастлива. До самого Рождества. Рождество никогда особо не радовало меня. В это время обычно из школы возвращалась Роберта, и Ричарду приходилось уезжать в Ракесли. Я ненавидела рождественские праздники. Я всегда ненавидела эти дни еще с монастыря. Всеобщее веселье только подчеркивало мое одиночество и изолированность от людей.

Ричард тоже находил Рождество невероятно скучным праздником. Он говорил, что постоянно контролирует выражение своего лица, чтобы выглядеть веселым и довольным. Единственное, что его радовало по-настоящему, — так это время, проведенное в обществе его обожаемой Роберты. Я же, по обыкновению, отправлялась на праздники к Кетлин.

Но на этот раз Рождество обещало быть особенно грустным. К Кетлин вернулся из плавания ее муж, а кроме того, к ним собирался приехать еще и его брат с женой. Мне не было там места. Но я и сама чувствовала, что мне будет лучше остаться на праздник дома, вместе с Джоном, среди своих привычных вещей.

Но Ричарду, чтобы не расстраивать его и не прибавлять новых проблем, я сказала, что собираюсь отправиться к Кетлин. Он, как обычно, заранее поздравил меня с праздником. Доктор Кайя-Мартин уехал к родственникам за день до Рождества, так что я была совершенно свободна. И Ричард пригласил меня с собой прогуляться по магазинам и сделать праздничные покупки.

Как мне нравилось бродить с Ричардом по магазинам! Нам нравилось одно и то же. Он много говорил о книгах, учил меня разбираться в картинах, в китайском фарфоре и еще во множестве всяких других вещей.

В это Рождество он впервые попросил меня помочь выбрать подарок для его дочери. Он уже приобрел для нее несколько музыкальных записей, но ему хотелось купить что-то необычное.

— Ведь ты же женщина, дорогая. Вспомни, что тебе хотелось получить в подарок, когда ты была девочкой?

Я очень гордилась тем, что Ричард обратился за советом ко мне. Я принимала участие в покупке подарка для его любимой Берты, от этого мы странным образом стали чувствовать себя ближе друг к другу. На миг у меня даже возникло чувство, что это моя дочь. Я представила, что мне гораздо больше лет, что я уже давно замужем за Ричардом. Удивительное ощущение.

Мы выбрали маленькие изящные часы в кожаном футлярчике, которые предназначались для путешествия. Мне всегда хотелось иметь такие, когда я была подростком.

— О! Отличная идея, — сказал Ричард. — Никогда не приходило в голову. Уверен, что ей понравится. Марион собралась подарить ей меховое манто… Поэтому мы не купим одно и то же.

Я сразу же упала духом. Радостное выражение тут же слетело с моего лица, но я старалась не показать это Ричарду, так как не хотела его огорчать. Но моя глупая игра в «мать Роберты» тут же закончилась. Марион была ее настоящей матерью, а не я.

Но я продолжала веселиться и шутить весь вечер. Ричард повел меня в кино, затем мы зашли поужинать в ресторан, а потом отправились в мою маленькую квартирку. Мы устроились в гостиной и стали пить чай, а Джон лежал на ковре около наших ног. Ричард вручил мне рождественский подарок.

— О, как бы мне хотелось быть с тобой двадцать пятого и именно тогда подарить тебе это, дорогая, — проговорил он.

Я почувствовала, как мои глаза защипало от слез. Мое приподнятое настроение сменилось на подавленное. Давала о себе знать обычная рождественская депрессия. Но я устроила настоящее представление под названием «энтузиазм и благодарность». Ричард не должен был ничего заметить и понять. На этот раз он купил для меня пару брошек с аквамарином и бриллиантом, чтобы я могла носить их с аквамариновым кольцом, которое он подарил мне раньше. Я подошла к зеркалу и приколола брошки, они чудесно смотрелись на моем темно-синем платье. В порыве нежности я бросилась к Ричарду и уткнулась лицом ему в грудь.

— Я люблю тебя, — горячо заговорила я, затем вдруг замолчала, боясь расплакаться от прилива чувств. Я знала, что не расстанусь с этими брошками теперь, даже когда буду мыть полы и убираться в квартире перед Рождеством, потому что эти вещи давали мне ощущение, что Ричард со мной рядом. О, Ричард, каждое расставание с тобой напоминает маленькую смерть.

На следующий день он ушел от меня очень рано, чтобы успеть встретить Роберту из школы — она приезжала на утреннем поезде. Я стояла у окна и смотрела, как он садится в такси. У меня защемило сердце — это ощущение было знакомо мне еще с монастыря. Оно появлялось у меня, когда я вот так же стояла у окна и глядела на тех счастливиц, которых по выходным и на праздники забирали родственники. Они шли по двору веселые, нарядные, в предвкушении радостной встречи. Мне же оставалось лишь долгое одинокое Рождество.

Непросто было жить вот таким образом с Ричардом. Слишком много боли и отчаяния. Но я сама выбрала этот путь. Рождество я встретила вместе с Джоном. Котлета с овощами для меня и мясные кусочки в соусе со специальной косточкой для него.

Так или иначе, но эти рождественские праздники наконец прошли. Я с радостью приступила к работе, когда Кайя-Мартин снова вернулся в клинику. Он спросил меня:

— Как Рождество? Весело было?

— О, все великолепно, отлично… — с радостной улыбкой ответила я, с содроганием вспоминая долгие унылые часы, которые провела вместе с Джоном.

Я не видела Ричарда целых десять дней. Лишь однажды за все это время он забежал ко мне, чтобы обнять и сказать, как сильно он скучает по мне. Но тут же он извинился и сообщил, что прямо сейчас уезжает, так как ведет дочь на «Питера Пэна», а затем вместе с ней едет к Уэйлингам.

Я снова почувствовала боль… Пройдет еще несколько дней, прежде чем мы сможем увидеться снова.

Он задавал и задавал мне вопросы о том, как я провела Рождество в Брайтоне. Сначала я пыталась нарисовать веселую и радужную картинку, но в конце концов не выдержала и призналась в том, что я на самом деле делала на праздники. Слишком трудно было громоздить одну ложь на другую. Когда Ричард узнал правду, то испуганно воскликнул:

— Но, дорогая, ты хочешь сказать, что все Рождество просидела одна в квартире с Джоном!

— О, не волнуйся так, — весело сказала я. — Мы с Джоном положили друг другу подарки в чулки.

Ричард продолжал с ужасом смотреть на меня. Я видела, как сильно он огорчен. И еще он испытывал чувство вины за то, что он как раз получил большое удовольствие от праздника в кругу своей семьи, от присутствия рядом любимой дочери и украшенного к Рождеству уютного Ракесли. Но я тут же постаралась отвлечь его разговорами от мрачных мыслей. Мне не хотелось видеть в его глазах сочувствие и сожаление.

Ричард снял пальто, шляпу и обнял меня. Пригладил рукой мои волосы.

— О, дорогая, в такие минуты я чувствую себя настоящим чудовищем, потому что позволяю тебе вести такую жизнь… Я не заслуживаю твоей любви.

— Любят не потому, что кто-то чего-то заслуживает или нет. Ты страдал в жизни, ты знаешь, что это такое, и именно поэтому мы понимаем и щадим друг друга.

— Ты очень добра ко мне, — проговорил он с чувством. — Я знаю только то, что люблю тебя всем сердцем, всей душой, Роза-Линда. Но ни один мужчина не заслуживает такого отношения. Ведь у меня есть Берта, она так много значит для меня… А у тебя никого. Поэтому получается, что я беру больше, чем могу дать тебе.

— И что? — переспросила я, чувствуя, как быстро забилось мое сердце.

Он озадаченно потряс головой:

— Я не знаю, дорогая, но она верит в меня. Я для нее что-то вроде Бога.

— И для меня тоже, — быстро проговорила я. — Но я не против того, чтобы разделить своего Бога с ней. Я уверена, что когда она станет взрослой, то очень хорошо поймет все; поймет, чего не давала тебе ее мать. Она не станет упрекать тебя в том, что ты мне отдавал такую малость.

Никогда раньше я не позволяла себе так откровенно высказываться о Марион, и сейчас я видела, как шокировали Ричарда мои слова. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Ричард наконец проговорил:

— Возможно, мне не стоит тебе признаваться в этом, но тем не менее думаю, ты должна знать… Я настолько тебя люблю, что позволяю тебе говорить о Марион все, что ты считаешь нужным. Я понимаю, что ты чувствуешь по отношению к Берте. И я начинаю сам испытывать к ним какое-то непонятное раздражение, потому что они отнимают у тебя то, что должна получать только ты. Я чувствую, как отдаляюсь от Берты. Я слишком боюсь потерять твою любовь.

Он повернулся и странно посмотрел на меня. В его глазах я видела отчаяние, грусть и еще что-то непонятное, что даже немного пугало меня. Я поспешила его успокоить:

— Не беспокойся обо мне. И пойми, не нужно волноваться и из-за Берты. Она ничего не знает и, возможно, никогда ничего и не узнает о нас.

Вздохнув, я сказала себе: «Осторожнее, Розалинда. Постарайся спокойнее ко всему относиться! Ты всегда знала о существовавшем барьере. И его невозможно преодолеть, а если ты будешь пытаться это сделать, то только разрушишь свое такое хрупкое счастье. Он дает тебе все, что может. И ты вряд ли захочешь, чтобы он покинул своего ребенка и стал несчастным. Даже если он предложит тебе это, ты никогда не согласишься на эту жертву. Ты не захочешь нести ответственность за чужое несчастье. Но даже если ты и примешь это, если ты сможешь жить с мужчиной, который оставил своего ребенка, то должна знать, что позже он будет тебя ненавидеть за это, он никогда не простит этого ни тебе, ни себе».

Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Мы страдали оба, потому что очень сильно любили друг друга, но наша любовь была безнадежной, она была обречена с самого начала.

Ричард подошел и обнял меня, как будто чего-то боялся. Я прижалась к нему и поцеловала, он ответил мне с такой страстью, какую мы испытывали друг к другу в первые дни нашей любви. Затем он сказал:

— Дорогая, ты — это и есть моя жизнь. Прости меня за то, что я так много беру у тебя и почти ничего не даю взамен. Если бы… если бы не Берта, мы бы уже давно были с тобой вместе. Я бы никогда не оставил тебя…

— Да, да, — ответила я. — Я верю тебе. Я знаю, дорогой. Давай забудем обо всем. Ведь мы все-таки счастливы, потому что мы вместе.

Он снова начал целовать меня, как человек, который слишком долго испытывал любовный голод. И вскоре от его нежных и страстных поцелуев мое сердце вновь наполнилось спокойствием и счастьем. Какое это блаженство — любить Ричарда и быть любимой им.

Он ушел к Роберте, когда времени оставалось только на то, чтобы быстро доехать до дома на такси, забрать девочку и так же на машине добраться до театра. Мне нужно было подождать всего лишь две недели, и Роберта снова уедет в свой колледж. А потом на уикэнд мы отправимся во Фрейлинг к Ире Варенски.

О, Фрейлинг… Там забываешь обо всех неприятностях и трудностях жизни. Как глупо чувствовать себя несчастной, если мы сможем снова побывать в замке. Так начинался четвертый год нашей совместной жизни.

Мы снова провели уик-энд во Фрейлинге. Как и всегда, он был великолепен. Казалось, ты переходишь в совершенно другой, волшебный мир, который отгорожен прочной стеной от унылой, будничной жизни. Единственное, что нас огорчало, — это то, что болезнь сильно пошатнула здоровье Иры Варенски.

Во время нашего последнего визита во Фрейлинг в начале года мы обратили внимание на болезненный вид нашей хозяйки. Это было началом тяжелого заболевания, которое поразило эту красивую, одаренную женщину и продолжалось целые восемнадцать месяцев. Во время болезни Иры до нас доходили сведения, что она перенесла тяжелую операцию, но потом все же сумела поправиться. Это было настоящим чудом. Несмотря на свой хрупкий вид и артистический темперамент, Ира Варенски обладала невероятной жизненной стойкостью, мужеством и силой духа.

Затем неожиданно ее состояние снова ухудшилось, и в течение последнего года ей сделали еще две операции. После второй ее привезли в замок умирать.

В этот наш приезд Ира уже не поднималась с кровати. И в ней она оставалась до самого конца. Ее не стало в июне, и ее смерть была настоящей трагедией для Ричарда и для меня.

Тогда мне казалось, что уже больше никогда я не смогу снова слушать музыку из «Лебединого озера». Мы были в замке за неделю до ее смерти. Я сидела около кровати Иры и слушала ее. Она казалась такой же оживленной и жизнерадостной, как и всегда. Ира говорила о нас с Ричардом и о нашем будущем.

— Вы оба любите друг друга, и ты, Розалинда, стала бы отличной женой для него. Он чувствует себя с тобой счастливым. Мне всегда очень не нравилось, что Ричард живет с этой ужасной женщиной, Марион. Это не жизнь.

— Но я и так чувствую себя очень счастливой, — уверила я ее. — И он никогда не сможет оставить Марион из-за Роберты.

Она протянула свою изящную руку, на которой поблескивали кольца с драгоценными камнями, и осторожно коснулась моей щеки.

— Ты не эгоистка, детка.

Это был наш последний разговор с Ирой.

Поздно вечером через неделю после этого визита ко мне домой приехал Ричард и сообщил трагическую новость о смерти Иры Варенски. Несмотря на то что мы знали о ее болезни, я все равно испытала шок. Слезы сами потекли из моих глаз, я видела, что и у Ричарда взгляд затуманен. Эта женщина была для него и матерью, и первой большой любовью, и его юношеским идеалом, который он сумел сохранить в своем сердце на всю жизнь.

Он погладил меня по волосам, вытер мне слезы своим носовым платком и сказал:

— Она вряд ли захотела бы, чтобы мы ее оплакивали, дорогая. У нее была жизнь не из легких, она много страдала, тяжело умерла, но Ира всегда верила в существование чего-то очень светлого, великого, бессмертного, что она называла «Мечта за чертой реальности». Давай будем всегда думать о ней как о молодой красивой женщине, которая посвятила свою жизнь искусству. Будем представлять ее танцующей, одухотворенной, не желающей признавать темные стороны жизни. Она теперь уже в другом мире и ждет нас там, как всегда ждала во Фрейлинге.

Меня успокаивал его нежный, мягкий голос. И еще… Его слова о нашей с ним смерти прозвучали так, словно он ничуть не сомневался, что это произойдет с нами одновременно. Ведь Ричард сказал, что Ира ждет «нас».

Почти сразу после смерти Иры судьба нанесла мне еще один удар.

В конце июня Ричард взял меня с собой во Фрейлинг. Он был одним из тех, кому Ира поручила распорядиться своим имуществом после смерти. Она хотела, чтобы ее замок был передан в дар артистам балета, которые уже не могли больше танцевать из-за возраста или по состоянию здоровья.

И именно в этот уик-энд во Фрейлинге с Джоном случилось несчастье.

Без Иры и ее ритуалов, которыми она окружала себя, без ее цветов, свечей, той особой атмосферы, что царила в замке при ее жизни, Фрейлинг превратился в мрачное и даже несколько устрашающее жилище. Мне не хотелось возвращаться туда снова.

Когда мы в этот раз приехали туда с Ричардом, я вообще решила остаться на улице и подождать его возвращения. Пока я прогуливалась между клумбами во дворике, Джон вдруг неожиданно бросился за Брендой, собакой привратника. Я надеялась, что он немного побегает и вернется обратно.

Погода стояла теплая, но пасмурная. Весь горизонт затянуло низкими грозовыми облаками. Озеро приобрело стальной оттенок. Вся картина целиком выглядела довольно-таки зловеще, и впервые, словно от какого-то предчувствия, мне захотелось поскорее уехать из Фрейлинга.

О Джоне мне сказал сам Ричард.

Инцидент случился за воротами замка, и Ричард сам стал тому свидетелем. Неожиданно выехавший из-за поворота грузовик сбил моего любимца, и его преданное сердце остановилось навсегда. Прекрасно понимая, что это означало для меня, Ричард очень испугался. Он поднял с земли Джона и принес его ко мне. Уже никогда я не забуду застывший взгляд этих широко открытых янтарных глаз и странно неподвижное тело, которое даже не было им… моей любимой собакой, моим Джоном, который в любую секунду мог откликнуться на мой зов или ласку.

Я стояла и смотрела на все это, потеряв способность двигаться и говорить.

— Дорогая, дорогая… — с трудом проговорил Ричард. — О, Роза-Линда, только умоляю, не стой так, не делай такое лицо. Умоляю, дорогая.

Наверное, я немного сошла с ума, потому что наговорила ему кучу ужасных вещей. Я обвиняла всех и вся в смерти Джона. Я говорила, что жизнь всегда поступает со мной таким образом. Она забирает у меня все, что я люблю. Она забрала у меня любовь родителей, дом, теперь… мою собаку. Я ненавидела этот мир, я ненавидела всех вокруг.

Я опустилась на колени и прижала его к себе, отказалась встать и поехать домой, когда Ричард потянул слегка меня за руку, прося об этом. В состоянии шока я наговорила ему много несправедливых и обидных слов.

— Уходи, Ричард, уходи. Ты не любишь меня, ты любишь только Роберту. У меня никого больше нет, никого… Я хочу умереть!

— Бедняжка моя, я бы все отдал на свете, чтобы вернуть его. Но ведь ты понимаешь, что это бесполезно. Он умер сразу же, на месте. По крайней мере, думаю, он даже не успел ничего почувствовать.

Я не могла выговорить ни слова, просто повернулась к нему и обняла за шею. Затем молча уткнулась Ричарду в плечо. Он сказал:

— О господи, сколько всего свалилось на наши плечи. Только не плачь. Я сделаю все, что угодно, чтобы только ты не плакала.

Я сразу почувствовала, как мне становится легче от его искренних слов. Как я несправедливо поступила с ним, сколько неприятного ему наговорила. Я снова обняла его и попросила извинить меня за это. Сказала, что люблю его и понимаю, что он тоже сожалеет о смерти Джона. Ричард погладил меня по волосам и проговорил:

— Знаешь, я рад, что это случилось во Фрейлинге, а не в Лондоне. Мы похороним его здесь под деревьями у озера. Ему так нравился сад. А теперь он и сам станет частицей Фрейлинга навсегда.

Разумеется, мне тяжело было возвращаться к себе домой, видеть миску Джона, его корзинку. Ричард понял это и принял соответствующие меры.

— Ты не возражаешь, если мы сегодня остановимся в «Голден Хинд», ангел?

От его неожиданного предложения мое сердце забилось чаще.

— Но, дорогой, ты ведь должен ехать в Ракесли.

— Нет, я останусь сегодня с тобой, — возразил он. — Как тебе небольшой паб у реки? Помнишь, мы останавливались там на ночь прошлым летом?

Разумеется, я помнила это место. Я помнила каждое место, где мы когда-либо бывали с Ричардом, помнила каждый час, проведенный вместе. Я, разумеется, не стала возражать. Сейчас я чувствовала себя слишком несчастной и слабой. Итак, мы отправились на ночь в «Голден Хинд», и мое возвращение в квартиру было отложено еще на двадцать четыре часа.

Этой ночью я лежала в постели без сна. Ричард дремал рядом. Я же смотрела в окно и слушала шелест ручья, который бежал сразу же за гостиницей. И, несмотря ни на что, ощущала себя счастливой оттого, что Ричард был со мной, что он был моим любовником.

Я приподнялась на локте и стала рассматривать его лицо. В свете луны он казался невероятно молодым и красивым. И он принадлежал мне. Я вдруг внезапно почувствовала, как у меня кольнуло в сердце, — зачем я только наговорила ему столько всего неприятного там, во Фрейлинге, когда погиб Джон. Как я ужасно вела себя. Ведь для меня имел значение только один человек. Только Ричард.

Я снова легла на спину и, глядя в потолок, начала молиться, чего не делала никогда с тех пор, как оставила Хоули-Уэй.

— Прости, Господи, если я согрешила… только оставь мне Ричарда. Будь милосердным, оставь мне его, — снова и снова повторяла я.

Я не имела права просить Господа о счастье, ведь четыре года назад я преступила его закон. И тем не менее мысль о том, что Ричард может оставить меня, казалась просто невыносимой. Он был единственным близким мне существом во всем мире. И я продолжала молиться.

Ричард внезапно проснулся и сонными глазами посмотрел мне в лицо.

— Неужели ты так и не заснула, ангел, — прошептал он. — Ты должна хотя бы немного поспать. Хватит думать. Слышишь?

— Не беспокойся, — сказала я. — Со мной все в порядке.

Он обнял меня и прошептал:

— Ты счастлива со мной?

Я прошептала в ответ:

— Да… очень… вот так с тобой. И буду… всегда.

— Мы всегда будем с тобой вместе, Роза-Линда. Не бойся потерять меня.

Глава 21

Ричард хотел купить для меня другую собаку, но я даже слышать об этом не хотела. Когда я убирала его вещи — корзинку, миску, игрушки, то вдруг поняла, что никто не сможет заменить его. Ради Джона я постоянно приносила всякие маленькие жертвы. Могла зимой встать с кресла из-под теплого пледа и пойти с ним на улицу, ради него мы с Ричардом порой отказывались ехать куда-нибудь или подбирали гостиницы, где разрешалось останавливаться вместе с собаками. Ради другой собаки я вряд ли захотела бы сделать это. Со временем я снова привыкла жить одна. На работе у меня все шло хорошо. Очень быстро я стала незаменимой, получив такой же статус, какой имела при Диксе. Доктор Кайя-Мартин отличался внимательным отношением к персоналу и щедростью натуры, а поэтому очень скоро моя зарплата стала увеличиваться.

Снова мне приходилось ждать Ричарда, когда он придет ко мне и возьмет с собой куда-нибудь. Чтобы легче переносить одиночество, я придумала себе игру, как будто Ричард работает коммивояжером, а я его жена, ждущая мужа из командировки. По-прежнему нас мучила боль расставания и радовал восторг встреч.

Я становилась старше. Мне уже было почти тридцать. Мысли о моем возрасте начинали меня пугать. Маленькая Розалинда Браун стала уже тридцатилетней женщиной! Я по-прежнему выглядела намного моложе своего возраста. Только теперь я оценила преимущества своего внешнего вида. Ричард все время поддразнивал меня по поводу моего приближающегося дня рождения, хотя самому ему должно было исполниться уже сорок.

У него появилась легкая седина на висках, но он с легкостью относился к своему возрасту. Его это нисколько не тревожило. Однажды он сказал:

— Знаешь, дорогая, что меня удивляет больше всего? Пожалуй, только возраст моей дочери. Мы остались почти такими же, а Роберта выросла. Скоро она не будет так сильно нуждаться во мне. Мне кажется, я потерял свою дочь в тот день, когда Марион настояла на том, чтобы отрезать ей косички. Посмотри… вот… Это ее последняя фотография.

Он протянул мне фото дочери, и я с остановившимся сердцем стала ее разглядывать. Роберта по-прежнему была очень симпатичной. Глазами и отдельными чертами лица, фигурой Берта напоминала мать, и тем не менее создавалось впечатление, что походит она скорее на отца. Ее волосы стали темнее. И меня почему-то радовал тот факт, что она не была блондинкой, такой же, как Марион. Я вернула фотографию Ричарду и сказала:

— Она будет очень привлекательной женщиной.

Он вздохнул и убрал снимок в портфель.

— Может быть, и я очень надеюсь, что она не слишком будет страдать из-за этого.

Я вздохнула, очень хорошо понимая, что он имеет в виду.

— Почему так часто случается, что внешняя привлекательность обрекает человека быть несчастным, приносит только боль? Почему обычные люди живут гораздо счастливее? А если тебе еще дан ум и умение чувствовать? Тогда твой путь всегда только боль. Почему, Ричард?

— Потому, дорогая, что Господь распределил всем все поровну. Если тебе дано так много, то ты просто обязана заплатить за это. Чем меньше дано, тем скромнее плата, тем счастливее человек в своем неведении. А страдание — это и есть расплата за то многое, что ты получила.

Я взяла его руку и приложила к своей груди. После смерти Иры и Джона мы стали еще ближе, чем раньше. Я чувствовала с Ричардом такую духовную и душевную близость, что за одно это была готова платить, платить и платить. Часами одиночества, страданием, отчаянием. И ждать. Но сколько мне предстояло ждать, пока он расстанется со своим прошлым? Возможно, этого так никогда и не произойдет.

Я не видела света в конце этого длинного и темного тоннеля. Но ничто не предвещало и какого-то несчастья, когда мы сидели в моей квартире и рассматривали фотографию его дочери. Был вторник. Сентябрь. Сегодня Ричард не оставался на ночь. Ему надо было ехать к старому Уэйлингу. Собирались все родственники и друзья на какой-то праздник у отчима Марион, и Ричард должен был быть там. На этот раз я восприняла все гораздо спокойнее. Еще неделю назад я договорилась встретиться со своей подругой Рут. Теперь она стала успешной модисткой и вместе со своим Джорджем переехала в новую роскошную квартиру в Сент-Джонс-Вуд. Я очень хорошо знала этот район, там был красивый большой парк.

Кроме того, я получила приглашение от миссис Уолкер. Ее Пом была помолвлена с молодым человеком и в ближайшем будущем собиралась выйти за него замуж. И я, по всей видимости, должна была выслушать всю эту историю и их планы на ближайшее будущее.

Пом выходит замуж! Это событие заставило меня еще раз понять, как быстро бежит время. Казалось, я только что встретила эту девочку, смешную, все время хихикающую, со скобкой на зубах… Она, помнится, все еще дразнила меня, называя «миссис Бетховен». Теперь же она работает стенографисткой в одной крупной адвокатской конторе в Брайтоне и, говорят, неплохо зарабатывает и чувствует себя на своем месте. Ее будущий муж работает там же клерком.

Когда Ричард уехал, я почему-то пребывала в отличном настроении. Надела свое лучшее черное платье, разгуливала по квартире с сигаретой во рту (я стала курить) и то и дело посмеивалась над своими мыслями. Потом я отправилась к Рут. Пока мы веселились, вспоминая нашу жизнь в Хоули-Уэй, я и не подозревала, что мой любимый близок к смерти.

На следующее утро мне захотелось услышать его голос, и я позвонила ему в офис. Мы давно уже прошли ту черту, когда это считалось «опасным». Если к телефону подходил кто-то другой, я просто вешала трубку. Но сейчас я точно знала, что Ричард был в офисе.

Набрав номер, я услышала вежливый голос секретаря:

— Добрый день. Офис компании «Бергман, Коррингтон-Эш и Кº». С вами говорит секретарь.

Так же бодро я попросила к телефону мистера Коррингтон-Эша.

Девушка ответила:

— Мистера Коррингтон-Эша сегодня не будет в офисе. Кто его спрашивает?

Я пробормотала не слишком уверенно что-то насчет «личного звонка». Совершенно неожиданно секретарь сказала:

— Мистер Коррингтон-Эш серьезно болен и находится в больнице.

Это был настоящий шок, мое сердце перестало биться. На минуту я потеряла дар речи, потом быстро-быстро стала задавать вопросы, путаясь в словах:

— Почему… Что с ним случилось? Где… где он? Простите… Я… Какой ужас, — продолжала и продолжала бессвязно повторять я, пока мой голос не потерялся, наконец, в совершенно бессмысленном шепоте.

Секретарь, казалось, подумала, что я одна из многочисленных родственниц Ричарда и поделилась со мной информацией:

— Да, да, это так все неожиданно. Чувствовал себя совершенно хорошо вчера, и вдруг такое… Позвонила его личный секретарь и сказала, что мистера Коррингтон-Эша срочно доставили в больницу. Аппендицит, полагаю.

Я слушала все это, чувствуя, как к горлу подкатывает приступ тошноты, как вдруг сделались влажными мои ладони. Сердце снова бешено забилось. Мой Ричард в больнице! Ему было плохо ночью, а я веселилась у подруги. Конечно, это лишь аппендицит. Но, по статистике, каждый сотый умирает от аппендицита…

Я положила трубку, но через минуту снова позвонила и спросила, в какую больницу отвезли Ричарда.

Девушка ответила, что не знает. Это повергло меня в отчаяние. Мне было совершенно необходимо знать, где он. Я должна была увидеться с ним или написать ему что-то. Если ему сделали операцию, то мне необходимо поддержать его.

— А не могли бы вы узнать, где он? — механическим голосом спросила я. — Мне… мне бы хотелось послать ему цветы.

Секретарь попросила меня не вешать трубку и по другой линии соединилась еще с кем-то, задала несколько вопросов, потом ответила мне:

— Никто не знает, куда его отвезли. Но вы можете позвонить миссис Коррингтон-Эш. Полагаю, вы знаете ее номер…

Разумеется, я не стала бы звонить ей. В отчаянии я продолжала задавать вопросы:

— Но… может, кто-то из его компаньонов знает? Мне бы не хотелось беспокоить миссис Коррингтон-Эш…

Девушка снова попросила меня подождать. Мое тело дрожало, как в лихорадке. Ее слова снова и снова прокручивались в моей голове. Ричарду «внезапно стало плохо». И… «серьезно болен». О, Ричард, дорогой мой, что с тобой? С тобой должно быть все в порядке. Обязательно все в порядке. Я провела рукой по лбу и постаралась успокоиться.

В трубке снова раздался голос секретаря. Он прозвучал немного раздраженно, как будто его хозяйка уже устала от назойливого просителя.

— Прошу меня простить, но, к сожалению, выяснилось, что только мистер Бергман в курсе, но его сейчас нет на месте.

Потерпев фиаско, я повесила трубку.

Несколько мгновений я все еще продолжала стоять на месте, беспомощно оглядываясь по сторонам. Я просто не знала, что же мне теперь делать. Мой взгляд невольно уперся в фотографию Ричарда, затем скользнул на новую книгу, которую он принес мне вчера вечером, — это была история русского балета. Перед моими глазами встала страшная картина — бледное лицо Ричарда, закрытые глаза, он неподвижно лежит на больничной кровати.

Страх толкнул меня на то, что я никогда бы не сделала в здравом уме и твердой памяти. Я позвонила на Парк-Лейн. Сейчас у меня возникло ощущение, что я играю в рулетку. Кто возьмет трубку? Марион?

— О боже мой! Пусть это будет кто угодно, только не Марион! — стала молиться я. Если возьмет трубку все-таки она, то мне придется тут же отключиться.

К моему счастью, ответила не женщина. Вежливый, интеллигентный мужской голос, которого я никогда раньше не слышала, поинтересовался о цели моего звонка. Позже я узнала, что это был Питер — брат Ричарда. Стараясь не волноваться и контролировать каждое свое слово и интонацию, я спросила, в какую больницу доставили мистера Ричарда Коррингтон-Эша. Питер тут же назвал мне адрес на Кавендиш-сквер. Я знала этот первоклассный и очень дорогой госпиталь, меня не раз посылал туда с поручением доктор Кайя-Мартин.

Ответивший мне мужчина поинтересовался, с кем он разговаривает. Вместо ответа, я бросила трубку. Довольно грубо, конечно, но я не могла рисковать и пускаться в объяснения.

Потом я сразу же набрала номер больницы, чтобы выяснить, что же все-таки произошло.

— Вы родственница? — прозвучал в трубке вопрос регистратора.

— Да, — солгала я.

— Мистера Коррингтон-Эша прооперировали час назад, он еще под действием наркоза, — сухо проинформировали меня.

Мой рот мгновенно пересох, пульс участился. Я ответила:

— Как… как прошла операция? Что с ним?

— Перитонит.

«О, Ричард!» — воскликнула я про себя. А вслух сказала:

— Но сейчас… сейчас с ним все в порядке?

— Он все еще под наркозом, — терпеливо повторила женщина. — Разумеется, врачи сделали все, что было возможно в данной ситуации. Но его состояние квалифицируется как тяжелое.

— Кто оперировал? — хрипло выдавила я из себя.

— Сэр Кеннет Колдер. Хотите, я скажу мистеру Коррингтон-Эшу о вашем звонке, когда он придет в себя? Как вас зовут?

Я быстро вдохнула воздух и едва слышно проговорила чужое имя, которое регистратор, без сомнения, не успела разобрать, а затем повесила трубку.

Мое тело била нервная дрожь, в голове мелькали обрывки фраз и слов — и моих собственных, и регистратора, и Питера. Перитонит. О, это серьезно. Это очень серьезно. Теперь Ричард должен бороться за свою жизнь. Сколько раз я слышала, как подобный диагноз обсуждался врачами.

— Ричард! — воскликнула я, словно в агонии. — Ричард, дорогой мой!

Я снова стала ходить из угла в угол по комнате, сцепив перед собой руки. Именно в такие минуты понимаешь, что отчаянно любишь человека, а отсутствие статуса жены не дает тебе возможности находиться с ним рядом, чтобы помочь, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Быть любовницей даже хуже, чем быть просто дальним родственником или мало значащим знакомым. Им позволяется проявлять свои дружеские чувства, им можно прийти в больницу, расспросить о состоянии Ричарда, и никто не прогонит их, не удивится их вопросам, не станет критиковать или смотреть с подозрением.

Горячие слезы отчаяния, боли и разочарования потекли по моим щекам. Я не знала, что мне делать.

Через некоторое время я снова попробовала собраться. Возможно, я преувеличиваю опасность, уговаривала я себя. Ведь мне сообщили, что все возможное сделано, что его оперировал один из лучших хирургов Лондона. Я много слышала об этом человеке, а недавно за свои заслуги в медицине он получил звание рыцаря.

Обслуживающий персонал на Кавендиш-сквер тоже был безупречен. И Ричард мог рассчитывать на заботливое отношение и внимание, какие только можно было купить за деньги. И тем не менее не всегда деньги могут спасти жизнь. Еще я твердо знала, что сейчас, когда ему так плохо, он хотел бы, чтобы я была рядом, а не Марион, чтобы я держала его за руку.

Последующие два часа показались мне просто ужасными. Передо мной все время рисовались самые мрачные картины.

— Я должна видеть тебя, мой дорогой, — повторяла я без конца эту фразу, как заклинание. — О, Ричард, я должна видеть тебя.

И все же здравый смысл подсказал мне решение — вечеринка в честь помолвки Пом отменялась. Мне было необходимо просто ждать. Ждать, когда он пришлет кого-нибудь за мной. Именно этого он хотел, я была уверена в этом.

В субботу утром я пошла в магазин и купила большой букет красных роз. На карточке, опять же соблюдая предосторожность, я написала: «От Джона». Мне хотелось сказать ему, что я очень люблю его, как только может одно человеческое существо любить другое.

Всю ночь я пролежала в кровати без сна. Я страдала вместе с ним, каждая клетка моего тела отзывалась болью. Затем стало совсем невыносимо, я поднялась с постели. Мое лицо и глаза немного припухли от слез. Сделала себе чай. Скоро я опять позвоню в госпиталь.

В семь утра мне сообщили, что мистер Коррингтон-Эш по-прежнему в тяжелом состоянии. Но это совсем неудивительно, так якобы и должно было быть.

Я снова пошла на кухню. Я уже не сдерживала рыданий. Но по крайней мере, человек, которого я люблю больше всего на свете, которым дорожу больше, чем собственной жизнью, жив. Он жив. Но ему больно. Прошло уже почти двадцать четыре часа после операции, а в больнице по-прежнему говорили, что он в критическом состоянии.

Как мне хотелось пойти на Кавендиш-сквер. Но это было невозможно. Я могла встретить там Марион или каких-то других родственников.

Придя на работу, я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась своему внешнему виду. Мистер Кайя-Мартин сразу заметил, что со мной что-то не так. Я торопливо объяснила, что моего знакомого положили в госпиталь с диагнозом перитонит.

Доктор стал расспрашивать меня о деталях операции и послеоперационного периода. Но я ничего не могла сказать, потому что сама ничего не знала. Я просто села и заплакала. Он старался, как мог, меня успокоить. Налил мне бренди, принес сигарету. Разумеется, сказал мистер Кайя-Мартин, подобная операция сопряжена с множеством различных осложнений, но госпиталь на Кавендиш-сквер — один из лучших в Лондоне. Надо всегда думать о хорошем, всегда надеяться на лучшее. И так далее, и так далее…

Я вытерла слезы, припудрила лицо и извинилась. Затем стала просматривать корреспонденцию. Но доктор внимательно взглянул на меня и сказал:

— Наверное, тебе очень нравится этот парень. Поезжай-ка ты домой и немного отдохни.

Но я решила остаться. Работа хоть как-то отвлекала меня от тревожных мыслей.

В одиннадцать часов я снова позвонила в больницу. Ричарду лучше не стало, но не стало и хуже.

Выносить это мучение было невозможно. Быстро перекусив и написав записку для доктора, я отправилась в больницу на Кавендиш-сквер. В нескольких ярдах от входа я остановилась и посмотрела на окна, пытаясь определить, за каким из них может находиться палата Ричарда. Я заколебалась. Не лучше ли мне вернуться?

Вдруг я увидела, как к госпиталю подъехал большой блестящий «роллс-ройс». Мне внезапно стало очень холодно, хотя день выдался на редкость жаркий. Это была машина Коррингтон-Эшей. За рулем сидел Данкс, я узнала его. Именно на этом лимузине Ричард отвез меня после ужина в «Савой грил» на Уимпол-стрит, где я тогда жила с Диксон-Родами.

Я не могла сдвинуться с места, просто стояла и ждала, когда из машины выйдет Марион.

Наконец она появилась. Остановилась около Данкса и что-то ему сказала. Я просто была не в состоянии оторвать от нее глаз. Передо мной стояла женщина, которая была для Ричарда всем и одновременно ничем. Женщина, на месте которой должна была находиться я!

Она выглядела великолепно, точно так же, как на фотографиях. Высокая, стройная, очень изящная, красиво одетая. Светлые волосы до плеч. Гладкие и блестящие. На ней был приталенный черный пиджак и черная юбка чуть выше колен с небольшим разрезом.

Затем Марион быстро поднялась по ступенькам и скрылась в подъезде госпиталя.

Я отвернулась. Немного постояла, находясь в каком-то оцепенении, а затем бросилась бежать прочь с Кавендиш-сквер. Встреча с этой великолепной светской женщиной стал последней каплей в том море отчаяния, в которое я окунулась, узнав о болезни Ричарда.

Глава 22

Ричарду стало лучше! На четвертый день после операции я получила от него небольшую записку, которую он передал медсестре, надписав на ней мой адрес. Я вскрыла конверт дрожащими руками и прочитала:

«Моя Роза-Линда, я очень сожалею обо всем этом. Все случилось совершенно неожиданно. Боюсь, ты беспокоилась за меня все эти дни, но я был не в состоянии писать. Мне уже лучше. Очень хочу тебя видеть. Надеюсь, мы встретимся, как только я отсюда выберусь. Все будет хорошо. Береги себя, любимая.

Р.».

Я снова и снова читала эти строки и ощущала, как от радости бьется мое сердце.

Позже Ричард говорил мне, что в этот период он особенно сильно хотел видеть меня. Но вместо меня там была Марион. Она приезжала каждый день, привозила цветы. Вся палата была уставлена корзинками с цветами. Но это лишь усугубляло его мрачное настроение. Особенно угнетающе действовала на Ричарда показная забота его жены, ее желание даже личное горе выставить на публику.

— Когда я выходил из наркоза, мне сказали, что я говорил что-то непонятное о каких-то цветах. О розах. Они не поняли, что это я называл твое имя. Я звал тебя, Роза-Линда. Потом я сказал, что просто бредил.

После выписки из больницы Ричарду предстояло еще целый месяц провести в постели, но теперь уже дома. Он не мог перенести мысли, что мы не будем видеться так долго. Поэтому как-то раз Ричард сказал Марион, что ему необходимо съездить на несколько часов в офис, а сам в это время собирался отправиться ко мне.

Несмотря на то что он мог приехать только на час, моей радости не было предела. Наконец я увижу его.

Ричард позвонил мне из офиса и сказал, что будет у меня в четыре часа. Доктор Кайя-Мартин отпустил меня этим вечером домой пораньше.

Я стояла у окна, ожидая появления Ричарда. Интересно, как он сейчас выглядит. Наверное, похудел, осунулся.

Четыре часа… Половина пятого… Пять… А его все нет.

Мне вдруг сделалось холодно. Я снова стала представлять себе всякие ужасные картины. Что он снова заболел, что, может, еще что-то случилось. Но он обязательно бы позвонил мне, если бы не смог приехать. Значит, Ричард приедет. Надо только подождать.

Неожиданно зазвонил телефон.

Его резкий звук отозвался звоном в ушах, этот звук, без сомнения, обозначал лишь одно — Ричард не придет.

Я взяла трубку и услышала его голос, низкий и встревоженный. Он даже не начал с обычных своих приветствий: «Привет, малыш» или «Это ты, Роза-Линда?». Он просто сказал:

— Послушай… Мне все это очень не нравится… Но я ничего не могу с этим поделать. Я уже собирался ехать к тебе, как вдруг в офис пришла Берта. Ее послала ко мне Марион. Я не совсем понял, в чем тут дело. Похоже, Берта просто очень беспокоилась за меня. А возможно, Марион сама собралась куда-то уехать. И поэтому решила, что будет лучше, если мы встретимся с Бертой и сразу же поедем в Ракесли, где проведем неделю. Я ничего не могу сделать. Я не могу оставить ее здесь и приехать к тебе.

Испытывая одновременно неловкость и огорчение, я механически проговорила:

— Разумеется, ты не можешь оставить ее. Это было бы неправильно.

— Мне так жаль… Но ты же понимаешь, этого никогда нельзя знать заранее… Если бы я знал, что так получится, то приехал бы к тебе раньше, но сейчас я никак не могу оставить Берту и заняться своими делами… Мы уезжаем в Ракесли через полчаса.

— Понимаю, — проговорила я сухо.

— Я очень сожалею, — уверял он меня. — Сейчас не могу говорить. Берта рядом…

— Да, да, конечно, — эхом отозвалась я.

— Я приду к тебе, как только смогу, — мрачно сказал он.

— Да, спасибо, — поблагодарила я его.

Повисла неловкая пауза. Вероятно, он чувствовал себя в этой ситуации ужасно, но ничего сделать не мог. Да и говорить было весьма затруднительно. Ведь где-то там поблизости была Берта.

О господи, Ричард, я не хочу ненавидеть твою дочь так же, как я ненавижу Марион! Всегда кто-то из них стоял между мной и им. Снова на меня накатило отчаяние.

— Мне нужно идти, — обеспокоенно сказал Ричард. — Прости меня… Ты даже не можешь представить, как мне сейчас плохо.

— Я все очень хорошо понимаю, — спокойно сказала я. — Не думай больше об этом. Все в порядке. Придешь, когда сможешь. Храни тебя Господь, мой дорогой…

Я повесила трубку.

Я не заплакала. Почему-то просто не могла. Сняла свое платье, надела простой свитер и домашние брюки. Чай пить уже не хотелось.

В эту ночь я была самой несчастной девушкой в Лондоне. И снова я спрашивала себя: «А стоят ли такие мучения нескольких минут счастья?» И снова отвечала: «Да». Тысячу раз «да». Потому что у нас есть эти четыре года, потому что у нас было столько счастливых часов вместе, потому что мы любим друг друга. ДА!

Мы встретились с Ричардом только через две недели после того звонка. По обрывкам фраз, интонации я смогла понять, что Ричард был счастлив в Ракесли. По-настоящему счастлив. С дочерью они были большими друзьями. Погода стояла отличная. Светило солнце. Они гуляли по саду, проводили время в музыкальной комнате.

— Но я знал, что скоро мы опять будем вместе. Что такое какие-то шесть недель по сравнению со всей жизнью? — легко заметил Ричард.

Что ж, он прав. Но для меня эти шесть недель были настоящей пыткой. Целых шесть недель одиночества.

Я увидела его лишь в начале ноября.

Мягкая, меланхоличная осень подходила к концу, постепенно перерастая в холодную, неприветливую зиму. Приближалось Рождество.

Но по крайней мере, Ричард был снова со мной.

Он опять проводил со мной все уик-энды. Берта училась в школе, а Марион отдыхала на юге Франции. Ричард снова был моим.

Как-то миссис Микин, приходившая убирать квартиру, заметила:

— Вы что-то совсем плохо выглядите, моя дорогая. Мистер Браун, надеюсь, хорошо себя чувствует? Ведь из-за него вы так волнуетесь? Да?

— Да, — я вздохнула и улыбнулась. «Мистер Браун». Как смешно это прозвучало! Мой коммивояжер. Именно так миссис Микин думала о Ричарде. Она заметила, как редко он бывал в этой квартире.

— Похоже, мистер Браун возвращается на этой неделе. Это написано на вашем личике.

— Да, — тихо ответила я, стараясь не демонстрировать свою радость слишком явно.

Вскоре после ленча приехал Ричард.

Я стояла у раскрытой двери квартиры, поджидая его. Он шел медленно, опираясь на перила. И весь его вид говорил о том, что до конца он так и не успел еще поправиться. Если раньше он с легкостью преодолевал эти несколько лестничных пролетов, то теперь на лбу у него выступили капли пота.

Но его глаза светились от удовольствия — Ричард радовался нашей встрече. Мы не сказали друг другу ни слова, просто взялись за руки и вошли в квартиру. Он снял пальто, шляпу, перчатки и положил все это на кресло. Затем со смехом проговорил:

— Я просто чуть не задохнулся… Все еще не в порядке, дорогая. Доктора говорят, что пройдет несколько месяцев, прежде чем я снова буду в форме.

Я не могла говорить, только смотрела на него. И в моих глазах он прочитал все то, что у меня было на сердце. Его улыбка медленно растаяла. Он протянул руку ко мне и сказал низким голосом:

— Роза-Линда… ангел мой… Все уже в прошлом!

Уже позже, когда мы лежали на кровати, я, едва касаясь его щеки губами, прошептала:

— Я люблю тебя. Люблю.

Он повернулся ко мне и нежно поцеловал в ответ, затем еще и еще. До тех пор, пока мои глаза не высохли и умиротворение не разлилось по мне волной.

— Ты похудела, — заметил он, слегка нахмурившись. — Так не пойдет. Надо немедленно немножко потолстеть.

— Но ведь тебе нравятся худые женщины, Ричард, — хихикнула я в ответ.

— Да… ты даже не представляешь, как я скучал по тебе в больнице и потом в Ракесли.

— О том, что было со мной, я не стану тебе говорить, — приглушенным голосом пробормотала я.

— О, моя бедненькая….

Я взяла руку Ричарда и поцеловала его ладонь.

— Не нужно меня жалеть. Ты уже поправился, и ты снова со мной. Я самая счастливая женщина на свете.

— Дорогая… — тихо сказал он дрогнувшим голосом, и я почувствовала, что Ричард по-прежнему любит меня, что мне не нужно больше волноваться за его здоровье, что все снова хорошо.

Мы провели божественное воскресенье, ничего не делали, а только лежали в постели, разговаривали, бродили по квартире и снова разговаривали. Все проблемы отошли куда-то в небытие. Мы наслаждались обществом друг друга.

Он с беспокойством оглядывал меня и вновь, и вновь говорил, что я стала совсем худой и выгляжу несколько болезненно. Я ответила, что, наоборот, так хорошо мне уже не было давно, что я себя чувствую невероятно счастливой.

— Да, я вижу это по твоим глазам. По ним сразу все видно, моя дорогая Роза-Линда.

Выходить нам никуда не хотелось, и я приготовила еду сама. Пока мы ужинали, по радио передали «Пастораль» — одно из любимых произведений Берты, и наш разговор направился в соответствующее русло.

— После школы Марион собирается отправить ее в одно из престижных учебных заведений в Париже. Но Берта хотела бы поехать учиться музыке в Дрезден или Флоренцию. Я поддерживаю ее в этом решении, она уже очень хорошо играет.

— Бедная Берта! Она была с самого детства яблоком раздора. А если у нее еще и артистическая натура, то все обостряется до предела.

— Именно так, — задумчиво проговорил Ричард, — а мне совсем не хочется превращать ребенка в орудие воздействия родителей друг на друга. Я собираюсь раз и навсегда определиться в этом вопросе и дать понять Марион, что не отступлю от своего решения.

— Как бы я хотела помочь тебе, — вздохнула я.

Ричард вдруг встал со своего места и внимательно посмотрел мне в глаза:

— Если бы ты только знала, как я жалею, что не могу познакомить тебя с дочерью. Она бы, без сомнения, влюбилась в тебя.

Я почувствовала, как мои щеки покраснели от удовольствия. Ничего более приятного он просто не мог сказать. Я мягко ответила:

— Уверена, что и она очень бы мне понравилась. Иначе ведь и быть не может, потому что Берта твоя дочь.

— Ты полюбила бы ее не только из-за этого. А просто из-за нее самой. Она замечательная… Я только молюсь, чтобы самый трудный период ее становления как-нибудь не осложнился чересчур настойчивым вмешательством Марион.

— Но ведь ты всегда будешь рядом, Ричард, — приободрила я его.

Он снова очень внимательно посмотрел на меня и сказал, что уже через неделю собирается приступить к работе. В Ракесли, сообщил мне Ричард, он все равно чувствовал постоянное беспокойство, связанное с бизнесом и со мной.

— Если бы ты была рядом, я бы поправился гораздо быстрее. Ты мне необходима, Роза-Линда.

Сейчас, когда я пишу эти строки, снова приближается Рождество. За окном большими хлопьями падает снег. В комнате очень холодно, даже огонь в камине не смог прогреть всю квартиру.

Ближайший уик-энд обещает быть скучным и тоскливым. Ричард уехал в Глазго. Я сижу и пишу эту историю. Ричард видел несколько отрывков и был удивлен. Он считает, что у меня определенно есть писательский дар и что мне обязательно нужно писать. А все писатели обычно пишут именно о том, что они хорошо знают, что пережили сами. Так почему бы не начать карьеру со своей собственной истории?

Неделю назад я получила письмо от Кетлин из Брайтона. Она звала меня на Рождество, и на этот раз я собираюсь принять это приглашение.

Еще до Рождества я получила подарок от Китс — абонемент в библиотеку «Таймс», невероятно порадовавший меня. Китс всегда знала, что я люблю.

Перед моими глазами вновь проплыл образ этой женщины в ее кринолинах, огромных шляпах, с необъятной грудью, украшенной жемчужным ожерельем. Я очень любила ее.

Ричард тоже прислал мне подарок. Очень милый жакет из морского котика и муфту. Я померила этот наряд с красным платьем. Все смотрелось потрясающе. Когда меня увидел в таком виде Ричард, он сказал:

— Ты похожа на француженку, которая собралась покататься на коньках по Сене. Думаю, не один художник захотел бы иметь такую модель.

Он всегда мне говорил, что чисто внешне я больше походила на француженку, чем на англичанку. И теперь я стала постоянно ходить в этом наряде, потому что он очень нравился Ричарду.

Я же купила для Ричарда новый альбом с репродукциями картин Леонардо да Винчи. Книга вышла всего недели две назад, и я была уверена, что Ричард вряд ли успел приобрести ее.

Я собиралась подарить ему альбом на следующей неделе, когда Берта уедет в школу.

Глава 23

Рождество прошло, приближался Новый год. Я продолжала писать свою книгу и очень увлеклась этим. Но сегодня мне пришлось все отложить, потому что Ричард пришел попрощаться. Через два дня он уезжал в Америку. Как мне не хотелось, чтобы он ехал. Он сказал, что эта командировка связана с его бизнесом. Но меня беспокоило не это. Я сразу же представила, сколь долгий перелет ему предстоит, и мне стало страшно. Я вдруг ощутила какое-то странное беспокойство. Мне хотелось отговорить его от этой поездки. Но разумеется, это было не в моих силах. Он только посмеялся над моими нелепыми предчувствиями и, поцеловав меня в голову, сказал:

— Глупышка! Самолет — это такая экономия времени и собственных сил. Неужели ты хочешь, чтобы я мучился на корабле?

Я знала, что все это правильно и глупо так пугаться из-за поездки. И тем не менее мне трудно это было объяснить словами, моя интуиция заставляла меня беспокоиться. Я поняла, что просто сойду с ума, дожидаясь его возвращения.

В эту встречу я дала ему ту часть своей книги, которую успела написать. Он сказал, что прочитает ее, когда вернется из Америки. Ричард собирался отвезти рукопись на работу и положить ее в свой сейф.

Ночью после его ухода я не могла заснуть. На меня навалилось непонятное, совершенно необъяснимое отчаяние. Наверное, просто нельзя так сильно любить. Я ждала его. Больше не могла ничего делать. Не могла даже писать.

Но он обязательно вернется ко мне и скажет:

— Господи, как я соскучился, Роза-Линда. Я люблю тебя.

Питер Коррингтон-Эш отложил рукопись в сторону. Читать все это было слишком тяжело. Слава богу, что он уже добрался до конца.

Питер закрыл глаза. Да, он был потрясен известием о смерти брата. Но эта девочка, похоже, была просто раздавлена смертью Ричарда. Все оплакали его и теперь смогут жить дальше. А ее мир рухнул, она не сумела перенести эту потерю.

А что теперь будет с Робертой? Как она справится со всем этим? Теперь ее будущее полностью зависело от Марион. Что собой представлял брак Ричарда и что означали последние события для его ребенка, Питер прекрасно понял из только что прочитанной рукописи Розалинды.

Чем больше Питер размышлял на эту тему, тем больше он уверялся в том, что непременно должен вмешаться в ситуацию. Это его долг перед погибшим братом. Ему необходимо заниматься девочкой, поощрять ее музыкальные устремления, противостоять Марион.

Бедная маленькая Роза-Линда! Она так сильно любила Ричарда, она так много страдала. Но ведь Марион жива, и ее бессердечность, и бесконечный эгоизм все еще не потеряли своей разрушающей силы. Кто-кто, а вот Марион точно страдать не будет. Ну если только почувствует некоторый дискомфорт в своем материальном положении, да и то ненадолго.

Почему все так с ними случилось? Почему эта девочка должна была умереть сегодня ночью? Неужели это жизнь мстила им за те счастливые дни, когда они были вместе? Неужели это такой тяжкий грех — любить друг друга? О, люди и сама жизнь слишком завистливы, слишком жестоки к тем, кто посмел играть не по общепринятым правилам.

Внезапно раздался стук в дверь. Питер быстро встал и закрыл книгу.

Ночной портье клуба принес записку, текст которой ему только что продиктовали по телефону. Звонила медсестра из госпиталя Принцессы Марины. Мисс Розалинда Браун, сообщила она, скончалась полчаса назад, не приходя в сознание.

Питер скомкал записку. Это были очень плохие новости. И хорошие одновременно. Эта девочка все равно бы не смогла жить без Ричарда. Теперь они снова оказались вместе. Их души встретятся на небесах. И там их давно уже ждет Джон.

Но осталась еще Роберта. Он должен сделать для этой девочки все, что в его силах. Розалинде и Ричарду ничем невозможно помочь. Но это уже и не важно. Им больше не нужен никто.

Но Роберта… У нее все еще только начинается. И он будет с ней рядом.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.