Больше чем слова

Пролог

В мамином парфюме всегда было что-то бесконечно умиротворяющее. Она наносила их со вкусом: немного за ухом и на левое запястье, а после легонько растирала его правым и, под конец, широким жестом распыляла облачко над головой.

Это был мой любимый момент.

С радостным возгласом я выпрыгивала из кровати и танцевала в опадающем облаке ароматных частиц, а они ложились на мои длинные золотые волосы. Как же мы с сестрой хихикали и смеялись, когда помогали маме выбирать платье к светскому обеду, на который она шла с папой! Они часто вместе ходили на такие мероприятия.

– Боже ж ты мой! Нет, мои сладкие! В таком не потанцуешь! – говорила мама, хмурясь на платье, которое мы вытаскивали из гардероба, платье, которое удовлетворило бы любую, но только не красавицу с мамиными стандартами. – Как насчет этого? – спрашивала она и жестом волшебницы доставала самое сверкающее, самое красивое платье в пол, какое мы только видели. – В таких выходят на сцену ассистентки фокусника.

– Да! Да! Это! – кричали мы с Эбони, глядя, как мама надевает облегающее платье.

Просунув в вырез голову, она начинала извиваться и покачиваться, исполняя вроде как смешной танец, а мы хихикали, пока мама поводила бедрами, чтобы ткань быстрей обвила худощавое тело. Скользнув поверх серебристого, похожего на слизняка шрама у нее на пояснице, ткань падала к полу, и, взметнув подолом, мама надевала туфли – завершающий штрих.

Моя красивая мама.

Она всегда выглядела настолько хорошенькой и полной жизни. Ярко-красная помада – ее любимая – ярко выделялась на фоне натуральных светлых волос. Она была воплощением гламура, и девяностые были ей к лицу.

Именно в один такой прекрасный, памятный вечер мама сказала мне кое-что, что осталось со мной до конца жизни.

Она как раз застегивала на шее чокер с бриллиантами, сидя за туалетным столиком, и я подошла к ней.

– Когда вырасту, я хочу стать точно такой же, как ты, мамочка, – шепнула я ей на ухо и сама захихикала от своих слов. Я так ею восхищалась.

– И будешь, детка. Я так тебя люблю, – откликнулась она, поцеловав меня в лоб, и со смехом вытерла оставшийся красный след от помады.

– Но за кого я выйду замуж? Он будет меня любить, как тебя папа? – спросила я. Не знаю, почему в том возрасте меня это так беспокоило, но, полагаю, я всегда была не по годам развитой.

Я наблюдала за ее утроенным лицом, ведь у столика было три зеркала, а она обдумывала свой ответ.

– Милая моя Стефани. Ты сама поймешь, когда найдешь того, с кем тебе предназначено быть. И знаешь как? – переспросила мама, поддразнивая.

Я ловила каждое ее слово, всматриваясь в безупречно накрашенное лицо.

– Ты будешь в переполненной комнате, будешь с кем-то разговаривать, а он не сможет отвести от тебя глаз. Он будет все время думать о тебе. Он будет любить тебя, потому что ты совершенно несовершенна. Вот как папа любит меня.

Я уставилась на нее с некоторой растерянностью.

– Что значит «совершенно несовершенна»? – спросила я, кривя лицо от стараний выговорить слова и недоумевая, верно ли их произнесла.

Ее лицо немного смягчилось, улыбка исчезла.

– Это значит всего лишь, что ты человек и что иногда ты совершаешь ошибки.

– Но как он меня найдет? – не успокаивалась я.

– Просто найдет. Ведь у каждого есть кто-то, для кого он предназначен, и вселенная вас сведет, нравится ли тебе это или нет. Вселенная позаботится, чтобы вы друг друга нашли, уж ты мне поверь. – И мама мне подмигнула.

– Очень надеюсь, мамочка! – взбудораженно вскликнула я.

– А если кто-нибудь обидит моих девочек, я из него дух выбью! – добавила она и, изображая боксера, нанесла несколько отчаянных ударов.

– Ты ведь никогда меня не оставишь, правда, мама? – спросила я, на меня вдруг нахлынула тревога.

– Никогда. Я у тебя навсегда, моя радость, – улыбнулась она и обняла меня.

Зарывшись лицом в ее волосы, я вдохнула аромат ее лака для волос – даже сейчас этот запах способен перенести меня назад, в тот самый вечер.

В этот момент Эбони притащила папу, он был уже в смокинге, готов ехать на благотворительный бал, который давали в каком-то кантри-клубе.

– Давайте, девочки! Мне нужна фотография моих красавиц, – весело объявил он, поднимая повыше камеру.

У Эбони тогда был странный период страха перед фотоаппаратами, поэтому ей сниматься не хотелось, но мы с мамой ухватились за шанс. Помню, как мы стояли у окна тем жарким июльским вечером, помню, как аромат ее духов пронизал комнату. Помню, как к телу липла ночная рубашка – красная с мелкими белыми маргаритками на рукавах, – так мне было жарко.

Но лучше всего я помню маму. Ее длинное красное блестящее платье и светлые волосы, которые она перебросила через одно плечо, словно русалка. Она сказала что-то смешное, пока папа отсчитывал неизбежные «3–2–1» до щелчка… жаль, я не помню точных слов. Мы обе расхохотались. Красивая получилась фотография. Мы смотрим друг на друга, счастливо улыбаясь.

Но одного я не забыла, того, что мама сказала тем вечером, как я встречу «своего единственного». Она дала мне определение любви. Так и произошло, а потому определение было верно, ведь она все знает. Или, точнее, знала.

Она показала мне, что такое реальное и истинное. Она пообещала, что меня ждет кто-то предназначенный мне, кто-то особенный, и я ей поверила. Мама была моей героиней.

Но она так и не сказала мне, что, черт побери, случится, когда наконец найдешь того человека, а он вдруг женат на другой. И ты замужем за другим. То есть в двенадцать лет о таком ведь не спрашивают, так?

А теперь слишком поздно, потому что мамы больше нет.