Больше не уходи

5

Эмма Латинская занимала целый особняк в Булонском лесу. Это было вычурное двухэтажное белое здание с колоннами и башенками, эдакое смешение стилей, но очень милое и уютное. Большие прохладные комнаты были заставлены мебелью эпохи Людовика IV, а стены украшали старинные гобелены, изображавшие сцены королевской охоты.

«Особняк, каких тысячи, — оценил Борис Захаров после первой поездки сюда с Бланш, — даже неинтересно».

Эмигрантка второй волны, в замужестве Эмма Баланс, схоронив в прошлом году своего мужа, Патрика, богатого промышленника, затосковала по родине и дала в «Геральд Трибун» объявление, что будет рада любому русскому с хорошей дикцией, который бы согласился поработать чтецом в вечернее время. Желающих оказалось больше двадцати, Эмма остановила свой выбор на низеньком и спокойном Борисе Захарове, даже не приняв во внимание его прокатывающееся «р» и низкий голос. Он был очень обаятелен, она почувствовала это сразу же, как только они обменялись несколькими фразами…

— Вы приняты, мсье, — произнесла она на русском с сильным акцентом, — к работе можете приступить хоть сейчас… А всем остальным, — обратилась она к горничной Пат, — скажи, чтобы уходили… У них чрезмерно хорошая дикция, я полагаю…

Раздался тихий, гортанный смешок…

Затем они уединились в кабинете, куда Пат принесла кофе, и Эмма, худая светловолосая женщина в розовых брюках и желтом свитере, положила на столик перед Борисом томик Бунина.

— «Солнечный удар», пожалуйста, — попросила она. — Хотя бы первые несколько абзацев… А потом примемся за кофе… Знаете, русских много, но мне понравились вы… Сначала почитаем, а потом поговорим о вас…

Он хотел сказать, что у него мало времени, к шести он должен быть на улице де Ренн, но у Эммы так горели глаза и светилось лицо, что он, пожав плечами, взял в руки книгу.

— «После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, — все было прелестно в этой маленькой женщине, — и сказала»…

— Постойте, я помню, что она сказала… «Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись?..» — Глаза хозяйки повлажнели. — Довольно! Оставим… Просто я давно не разговаривала с русскими… Давайте пить кофе, и вы немного расскажете о себе…

Борис посмотрел на нее, стараясь запомнить, потому что лицо этой женщины понравилось ему. Он знал, что видит ее в последний раз — Борис не собирался ублажать богатую соотечественницу даже за деньги.

— Мне нечего о себе рассказывать… Я играю в ресторане «Экспресс», что на улице де Ренн… Мне нравится Париж, я приехал сюда пятнадцать лет назад, оставив под Москвой жену, которую я очень любил, и дочь… Здесь я снимаю квартиру на улице Фруадво… Люблю поспать, а в свободное от работы время гуляю или рисую… Вот, в принципе, и все…

— Да вы романтик… — всплеснув руками, Эмма наклонила голову набок. — Романтик… Ведь вы не придете больше сюда?

Это было так неожиданно, что Борис подумал, не послышалось ли ему. Он тоже наклонил голову набок, словно прислушиваясь к своим чувствам, и вдруг ответил, убежденный, что говорит чистую правду:

— Я приду, обязательно приду…

Эмма покраснела от удовольствия. Она вдруг поняла, что перед ней настоящий русский, сумасбродный да к тому же еще романтик… Он способен на все… Деньги ему, конечно, нужны, но он не из тех, кто за них способен превратиться в клоуна.

— Тогда до завтра, — хозяйка встала, протянув гостю руку. — Борис Захаров… Красивое имя…

Весь обратный путь он ехал, весело напевая под нос. Общаться с умной женщиной да еще получать за это деньги — что может быть приятнее… Борис думал, как расскажет Бланш о своем визите к Латинской.

Бланш было тридцать два года. Он познакомился с ней в «Экспрессе» три года тому назад. Приятели забыли ее, и она уснула за столом, положив светловолосую головку прямо на скатерть… Борис, который в это время собирался домой, услышав, как официант Жан требует с нее оплаты счета, вмешался в разговор. Девушка, протрезвев, сообразила, что влипла: ее приятели, выпив по бутылке вина и съев по две порции жаркого, оставили ее расплачиваться за ужин. Она заплакала. И тогда Борис, заплатив за нее, пригласил ее к себе домой. Квартира, состоявшая из двух больших уютных комнат, одна из которых служила ему спальней, а другая — всем остальным, понравилась Бланш.

— У меня нет денег, — призналась она, — я потеряла работу.

— Где ты живешь? — спросил Борис.

— Раньше жила с Жилем, с тем самым, который был со мной и Полем в «Экспрессе»… А теперь ни с кем…

— Почему они оставили тебя и не заплатили?

— Не знаю… Кажется, у них тоже не было денег…

С Бланш было легко разговаривать.

— У тебя есть родители? Тебе есть к кому пойти?

— Нет. Я ушла из дома, когда мне было пятнадцать. Сначала пела в кабаре, потом устроилась страховым агентом… Пробовала писать статьи, но и здесь ничего не вышло…

— Можешь принять ванну и лечь спать. Не бойся, я тебя не трону…

— Ты русский?

— Русский. Как ты узнала?

— У тебя русские книги на полках… В том журнале, где я работала, тоже один русский был…

Она вышла из ванны и легла. Борис хотел спросить, чем она любит укрываться: простыней или теплым одеялом, как любила его бывшая жена, Полина, но не успел: Бланш уже крепко спала.

Еще на лестнице он услышал, как Бланш болтает по телефону с Жаклин, своей приятельницей. Услышав его шаги, Бланш поспешила повесить трубку.

— Ну что там, в Булонском лесу? Рассказывай… — Она приняла у него пакет с лимонами, которые он купил по дороге, и, радуясь его приходу, клюнула Бориса в щеку. — Знаешь, пока тебя не было, я даже успела соскучиться… Жаль, что через полчаса тебе уже надо идти…

Она не говорила, а ворковала. Борис тоже пожалел о том, что в их распоряжении всего полчаса. Если бы он не согласился выпить кофе у Эммы, у них было бы время понежиться в постели.

Они понимали друг друга без слов. Вот и сейчас, взглянув на него, Бланш поняла, что он не расположен беседовать о своей поездке в Булонский лес, а потому позвала его за стол.

Открывая банку сардин, Бланш вдруг внимательно посмотрела на Бориса, который откупоривал бутылку с вином.

— Знаешь, я скажу тебе что-то такое, от чего у тебя настроение сразу повысится на тысячу франков!

— Что же? Ты купила новое платье или брошку за полмиллиона франков, одолженных у Жаклин?

— Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Ну, отгадай, кто прислал письмо?

— Валентина? — он чуть не уронил бутылку. Борис давно заметил, что известия о дочери и вообще все, связанное с ее именем или Полиной, приводило в волнение. Письмо от Валентины… Писала она крайне редко, письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и пр.

Она протянула ему большой белый конверт.

Бланш знала, что письма от дочери Борис читает, как правило, уединившись, чтобы, как она считала, никто не смог подсмотреть выражение его лица, прочитать его мысли и чувства.

Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до спальни, и от мысли, что сейчас он войдет в эту дверь и растворится в своем прошлом, к которому она сильно ревновала, ей стало грустно… Больше всего она боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного, уравновешенного человека, чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни Бланш прожила, как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, узнав, что между мужчиной и женщиной, помимо секса, могут быть и другие, более изысканные отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности, с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис незаметно приучил ее к кино и театру, они даже пытались поставить дома мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель — Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и она пытается жить жизнями своих подруг. Она работала продавщицей в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей нужные ткани. Бланш всегда смеялась над своими приятельницами, которые сосредоточились на том, чтобы ублажать своих мужей, причем были этому рады. Но после года жизни с Борисом она понята, что те правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… Тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что, помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», — любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя, пытаясь притупить боль, которую его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом ностальгия.

Когда Полина, его первая жена, написала ему, что Валентина переехала в Москву и стала портнихой, что у нее большие планы, Борис, прочитав Бланш это письмо вслух, впервые попросил у нее совета:

— Милая, я ничего не смыслю в портновском деле… А Валентине надо помочь… Я поеду в Москву и привезу ей хорошую ткань и все, что необходимо… Поговори с Жаклин, может, она знает, что нужно…

И Жаклин постаралась, накупила ткани, ниток, кружев, пуговиц, стразов… Однако Борис схватил воспаление легких, и вместо него в Москву полетела Бланш.

«У твоей дочери талант, — это было первое, что сказала она Борису в аэропорту, когда вернулась в Париж. — Жаль, что ты не смог полететь…»

Она привезла из Москвы фотографии Валентины и ее жениха: «Серж Кострофф»…

Спустя полгода он снова засобирался в Москву, но на этот раз у него воспалилось ухо, и опять полетела Бланш. Дочь и Бланш догадывались, что у Бориса причина куда более серьезная, но боялись говорить на эту тему.

«Ты боишься остаться в Москве?» — хотела спросить его Бланш, но промолчала.

Он вскрыл письмо. Там была всего одна фраза: «Папа, как жаль, что тебя сейчас нет со мною рядом. Твоя Валентина».