Большие девочки не плачут

ГЛАВА 14

За десять дней Марина переспала и с Энди Клайном, и с Дэвидом Сэндхерстом. Таким образом, общее число ее любовников составило три.

Ее первым и единственным бойфрендом был университетский товарищ, как это и бывает в университете. Его звали Фрэнк, и в нем не было ничего привлекательного. Она познакомилась с ним в первый же день и оставалась до последнего дня. Они вместе спали, жарили на сковородке котлеты разными способами, помогали друг другу с конспектами, дважды в день вежливо говорили: «Я тебя люблю», а потом Фрэнк отправился в Базилдон[34], где занялся вопросами планирования в городском совете, а Марина уехала в Лондон.

Пребывая с тринадцати лет в уединении и блюдя непорочность, она была благодарна ему за внимание. Он же был признателен ей за сексуальную покорность и, кажется, не имел ничего против ее лишнего веса. Именно это равнодушие и придало ей уверенности, когда она обратилась с просьбой принять ее на работу в ТНСВ. За четыре университетских года она уверилась в том, что можно подняться выше образа, создаваемого телом. Она развила в себе качества, которые помогли ей стать открытой, свойской натурой, не кичащейся собственным достоинством, — за это ее и любили в рекламном мире. Раз Фрэнк никогда не заводил разговор о том, что она толста, то она и позабыла о том, что это может быть серьезной проблемой.

Секс с Фрэнком был безрассудно смелый, но она всегда вела себя пассивно, неизменно беспокоясь о том, как бы не раздавить его или не предстать перед ним в безыскусной фотографической откровенности, которую являет собою обнаженное тело. Нельзя сказать, что она совсем не получала удовольствия. Секс давал ей возможность чувствовать себя нормально, а для Марины это было редкое чувство.

Она удивилась, как просто оказаться в постели Энди Клайна. В подобной ситуации она не была десять лет, а наблюдая за эволюцией секса по кинофильмам, убедилась, что в нем стало больше аэробики и акробатики, чем раньше, на узкой односпальной кровати в общежитии.

Как это ни смешно, ночь прошла как в кино. Музыкальной заставкой была группа «Supertramp» (что естественно для тридцатидевятилетнего Энди), свет был притушен. Энди даже зажег свечи. Это ужасно польстило Марине. Для нее это означало, что Энди смотрел на нее как на редкую бабочку, которую, может, поймаешь, а может, и нет. А она не из тех, кто запросто дается в руки. Это уже не истосковавшееся по вниманию создание, которое будет спать с любым, кто выкажет ей хоть чуточку внимания. Энди понял, что Марина стала наконец женщиной, которая любит себя. Ей больше не нужно ни от кого подтверждения этого. Ее нужно увлечь.

И он увлек ее в спальню, где, как это ни удивительно, не было признаков присутствия мачо. Спальня была декорирована со вкусом. В оформлении были использованы различные оттенки зеленого цвета, а в целом впечатление было приятное, ничем не отягощенное, вызывающее мягкую улыбку.

Марина позволила ему раздеть себя, однако напрягла все мышцы тела, не переставая беспокоиться о том, что складки кожи могут выползти из укромных мест. Полностью она расслабиться так и не смогла. Она поймала себя на том, что опять чувствует себя как девятнадцатилетняя барышня. На боку она старалась не лежать, зная, что иначе ее живот низвергнется каскадом на матрас и растечется желейной рекой. Голову откинула назад, чтобы не было (уже не существующего) двойного подбородка, и закинула ногу на ногу, чтобы создать впечатление длинной, стройной линии тела.

Мало-помалу она пришла к выводу, что ей не нужно напрягаться, чтобы доставить удовольствие Энди. Он был так доволен Мариной, что не имел ничего против того, что она уводила его руки от проблемных мест к более безопасным зонам. Он даже интерпретировал это как содействие, которое ему страшно нравилось.

Потом Марина стала ждать, что вот-вот возникнет неловкость. Он ведь, в конце-то концов, коллега, да к тому же скверно вел себя по отношению к ней в последнее время. Оба ждали повышения по службе и претендовали на первенство в деле привлечения капитала. Но никакой неловкости не возникло. Они во всех отношениях были довольны друг другом — вместе посмеялись, поговорили о книгах, о кино, о житейских проблемах. Вероятно, новый образ Марины и сделал возможным то, что они соединились таким неожиданным образом.

Единственная тучка набежала за завтраком. Марина вспомнила, что оставила дома таблетки. Внутри у нее что-то зашевелилось, когда она подумала о том, не проявит ли ее аппетит все свое бесконтрольное многообразие без немаркированной маленькой белой таблетки. Когда Энди достал из холодильника круассаны вместе с маслом (настоящим, не заменителем с низким содержанием жира) и клубничный джем (сплошные углеводы) и даже налил ей в чай жирное молоко, Марине захотелось опрокинуть стол и убежать.

Энди заметил, что она ни к чему не притронулась, и немного рассердился.

— Только не говори мне, будто сидишь на диете. То есть, я хочу сказать, это замечательно, что ты сделала, Марина, и выглядишь ты здорово, но не слишком увлекайся.

Увидев, как она расстроилась, он смягчился.

— Мы отлично провели ночь. Не будем ее портить. Давай вместе позавтракаем, да и глупо смотреть друг на друга, как на рекламе мюсли! И потом, тебе не кажется, что ночью мы сожгли достаточно калорий, чтобы позволить себе некоторые излишества?

Она заставила себя съесть круассан, но решительно отказалась притронуться к маслу.

Марина заглянула домой, чтобы переодеться, и когда она пришла на работу, оба стали вести себя так, будто этой ночи и не было, заранее договорившись, что так будет разумно, пока в агентстве существует конфронтация. Прежде чем предстать перед Риком Гиффордом, Энди выпил две чашки очень крепкого кофе.

— Ну что, завалил дело?

Энди напустил на себя свою самую обезоруживающую улыбку, надеясь уменьшить масштаб головомойки, которую должен был получить.

— Ну, не знаю, мы ведь на первых страницах всех бульварных изданий, и даже «Телеграф» выделила место для «Спарклиз» на третьей странице.

— На этот раз у тебя ничего не выйдет, Энди. Шутками не отделаешься. Работа выполнена плохо, и выполнил ее плохо ты. У тебя родилась грандиозная идея, ты продаешь ее клиенту, а потом просто сидишь и ждешь, когда все сработает само собой. Ты лентяй, Энди, и всегда им был. В нашем деле мало быть умным. Победители от побежденных отличаются тем, что обращают внимание на детали… тебе скучно это слушать?

Энди с трудом подавил зевок.

— Нет, извини, Рик. Вчера поздно лег спать. Пытался выяснить отношения с Полом Джеромом.

Рик покачал головой.

— Да ты и вправду большой счастливчик. Я только что с ним разговаривал, и он настроен на удивление порядочно. Но мне все же пришлось гарантировать выплату судебных издержек «Спарклиз», когда все эти ненормальные водители подадут в суд.

При этих словах Энди вздрогнул.

— Значит, не видать мне моей премии.

— Ты так ничего и не понял? Премии никому не видать. На это уйдет, наверное, весь годовой доход, если нам не придется отдать и то, что мы заработаем в последующие пять лет. Ты обошелся нам очень дорого. Ты собираешься объяснить всем остальным сотрудникам, что в этом году не будет ни премии, ни повышения зарплаты?

Весть об этом разнеслась по агентству еще до обеда. Одна секретарша расплакалась.

— Я так рассчитывала на эту премию к свадьбе. Теперь нам придется все отложить.

Многие регулярно перебирали суммы со своих кредитных карточек, залезая в долги, надеясь расплатиться премиальными. Энди весь день ловил на себе недружелюбные взгляды. Пока еще он занимал высокую должность, так что младшие сотрудники не осмеливались врезать ему по первое число, отчего у них стало бы лучше на душе. Да в физическом насилии и не было нужды. Для человека, живущего популярностью, изгнание — лучшее наказание.

Он нашел утешение в Марине, которая явилась для него источником нескончаемого восторга. Он уже давно не разговаривал с возлюбленной. В тот первый уикенд они даже ездили к морю и провели день в идиллическом настроении, которое он всегда так осуждал: гуляли по пляжу, строили замки из песка, смотрели на Большую Медведицу и бросали монеты в игровые автоматы, сосали леденцы и хрустели чипсами, целовались на вершине холма и, держась за руки, бродили вдоль пирса.

Энди не похудел на четыре стоуна, но в Марининых глазах и он изменился. Примирившись со своим новым образом, она решила, что и Энди должен быть другим, не похожим на того человека, который так долго мучил ее. К принятию этого решения она подошла осторожно, но рискнуть, по ее мнению, стоило.

Это был лучший уикенд в жизни Энди. Да и у Марины тоже.

Так зачем же она переспала с Дэвидом спустя два дня?

Дэвид пригласил ее на обед, чтобы поделиться своими тревогами по поводу Эммы. Она не должна была взвешиваться еще две недели, и он искренне думал, что Эмма до этого времени умрет. Поскольку Марина была первой из ТФБП, с кем он познакомился, то всякий раз, когда у него возникали проблемы в общении с другими членами группы, он предпочитал обращаться к ней.

Лишь только Марина села за столик, как он понял, что это совсем другой человек. Он не видел ее со времени последнего взвешивания. Когда она приходила к нему в кабинет, он неизменно смотрел на нее как на крупное бесполое существо, которое ему представили в декабре прошлого года на ужине у Сюзи. Он с удовольствием наблюдал за тем, как она худеет, но никогда не соотносил цифры с изменениями, происходившими с этой женщиной. Даже измеряя толщину жира на руках, ногах и животе, он не связывал его сокращающиеся объемы с оживавшей привлекательностью.

Он впервые по-настоящему разглядел Марину. Он легко вжилась в свой новый образ и уже привыкла выбирать соответствующее оформление для него, без усилий обнаруживая вкус. Несколько разных вариантов макияжа подчеркивали ее индивидуальность, при этом казалось, что она вообще не пользуется косметикой.

Дэвид пристально смотрел на нее. Его взгляд, не задерживаясь на незнакомом лице, скользил по всему телу этой обновленной сирены. Его глаза быстро раздели ее. О Господи, да откуда взялось это тело, спрашивал он у самого себя, а найдя ответ, едва громко не рассмеялся. Да ведь это я ее сотворил! Это мое создание! Я гений. С моими таблетками толстушку можно превратить в фантазию!

А Марина вся светилась оттого, что она любима и желанна. Это придавало ей еще больше привлекательности, и Дэвид еще сильнее утвердился в своем первоначальном намерении: я должен переспать с ней.

— Марина! Не знаю, что и сказать. Ты выглядишь просто божественно. Не могу поверить. Да ты ходячая реклама оксиметабулину. Вау.

Марине нравилось, что при ее появлении глаза на лоб лезут. Она тоже вспомнила тот ужин, когда впервые встретилась с этим мужчиной, который вознамерился столь кардинально изменить ее жизнь. Тогда все было по-другому. Они занимали разные ступеньки в общественном мнении. Марина недвижимо сидела внизу, тогда как он летал в стратосфере подобно Питеру Пэну из сериала, который показывают по Эй-би-си-1. Она недостойна была даже находиться с ним в одной комнате. Он следовал правилам, а она всем своим существом презирала их.

Но теперь все изменилось, и Марине нравилось смотреть на Дэвида сверху вниз, а тому оставалось взирать на нее снизу вверх и сопеть от желания. У нее немного ушло времени на то, чтобы по достоинству оценить положение красивой женщины на рынке секса. Глядя на хорошеньких девушек и симпатичных юношей, она раньше считала, что они в силу своей привлекательности в равном положении, но теперь поняла, что это не так.

Нет, красивая женщина уровнем всегда выше симпатичного мужчины, и с точки зрения эволюции для этого, кажется, нет весомых причин. Это скорее следствие время от времени происходящих у мужчин позывов страсти, требующих удовлетворения, прежде чем он примется за осуществление более высоких целей. Но женская красота преходяща, такова судьба красивых женщин в глазах отчаянно преследующих их мужчин. Мужчины — упаси Бог! — не женятся на них, а используют, пока не появится женщина, на которой можно жениться.

Более просвещенные мыслители-феминистки, возможно, придут в ужас от столь поверхностного вердикта отношениям между мужчинами и женщинами, но Марину это в ужас не приводило. Ее прекрасно устраивало то, что ее рассматривают как объект эфемерной похоти. Она еще не до конца свыклась со своим новым образом, и все, что ей было нужно, это отношения типа «en route»[35].

Между тем это не объясняет, почему она позволила Дэвиду соблазнить себя, да и Энди тоже, если уж на то пошло. Оба мужчины, относившиеся к ней презрительно, когда она была толстой, с ума посходили от обожания ее нового тела. Она могла бы дать тому и другому пощечину, закричать: «Я тот же человек!» — и сокрушить их лицемерие категорическим отказом. Но вместо этого она с головой бросилась в омут физического наслаждения, получая несказанное удовольствие от удовольствия, которое она дает тем, что стала сама собой.

По сути, она простила их, потому что поняла их. Когда Марина была толстой, она презирала свое тело. Она наказывала себя едой, и на каждое брошенное в ее сторону оскорбление карала себя в миллион раз больше. Как личность она себе тоже не нравилась, поскольку была слабой, неспособной даже аппетит сдерживать. Весь ее ум, остроумие и восприимчивость мало значили для нее, когда она видела свое лицо склонившимся над тарелкой с холодными равиоли.

Так что новая фигура — это не просто новая оболочка. Она означает гораздо больше, и мужчины это понимали. Подразумевалось, что она сильная, умеет владеть собой. Имелось в виду, что она считает себя достойной присоединиться к остальной части общества. Новая фигура говорила: «Эй, насчет меня не волнуйтесь! Со мной все в порядке, я такая же, как вы, так что не переживайте».

То, что в действительности все это было достигнуто путем медицинского вмешательства, казалось Марине несущественным, как, по правде, и Дэвиду с Энди.

Она сделала вид, что не замечает выражения лица Дэвида и его легкомысленного взгляда.

— Ты сказал, что тревожишься насчет Эммы. И в чем же проблема?

Дэвиду пришлось вернуться к своим заботам.

— Ах да, Эмма. Когда ты видела ее в последний раз?

Вспомнив, что они не виделись с того дня, когда пару месяцев назад обедали вместе, Марина почувствовала себя виноватой. И дело не в том, что они не были настоящими подругами — даже это не оправдание. И она, и Тереза чувствовали, что Эмма в беде, что она слишком резко и быстро худеет, что налицо все признаки полного самоуничтожения. Но у обеих своих проблем хватало. Тереза была уверена, что Род с кем-то встречается, а Марина была вовлечена во все усиливавшуюся борьбу с Энди.

С тех пор они даже на собрания ТФБП не ходили. Говорили, что слишком заняты. Слишком похудели, думали про них.

Дэвид ждал ответа, и ждал с удовольствием, поскольку получил еще несколько секунд, чтобы получше рассмотреть сидевшее перед ним чудо химического воздействия.

— Думаю, месяца два. Да мы все в ТФБП далеко не лучшие подруги, — словно в свою защиту прибавила она.

— И как она тебе показалась?

— Меры не знает. Явный перебор с диетой.

Дэвид вздрогнул, услышав это ненароком произнесенное запретное слово. Марина осознала свою ошибку и пошла на попятную.

— Когда я сказала «диета», я не имела в виду диету как таковую. Знаю, никто из нас не должен был сидеть на диете. И уверена, никто и не сидел. В прямом смысле. Нет, просто я хотела сказать, что каков бы ни был эффект от этих таблеток, они заставляли ее… принимать пищу несколько… осторожно.

Дэвид покачал головой.

— Ох уж эти мне женщины. Ты, наверное, меня за дурака принимаешь. Я знаю, что вы почти все изменили свой подход к питанию. Не забывайте, что у меня уже было представление о том, насколько в среднем оксиметабулин помогает сбросить вес, но вы переплюнули эти показатели.

Марина с глупым видом смотрела на него.

— Ладно, не переживай, — продолжал Дэвид. — Я нашел этому объяснение. Когда женщина впервые существенно сбрасывает вес, психологически это оправдано. Кто-то скажет, что у всех женщин изначально есть мотивация для того, чтобы либо начать программу похудения, либо продолжать ее, если они успели убедиться, что стали лучше выглядеть. Это то же самое, как если у вас завелись глисты и вы неделю не едите. Вы запросто сбрасываете стоун веса, и вам кажется, вау, это так просто, может, я и дальше буду худеть?

Марина вынуждена была согласиться, что в том, что он говорит, есть доля правды, но и ее ограниченных научных познаний было довольно, чтобы увидеть недостатки подобного подхода. Это вроде той ситуации, когда явно манипулируют результатами, чтобы привести их в соответствие с заданной предпосылкой.

— Ну да ладно, вернемся к Эмме. Меня уже давно тревожит, как она выглядит. А больше всего меня беспокоит то, что таблетки могут оказывать на нее негативное воздействие. Но я решил подождать еще один месяц, раз уж она не при смерти.

— А когда ты ее видел?

— Вот в этом-то и закавыка. В прошлом месяце она не приходила взвешиваться. Сказала, что простыла. Особо подчеркнула, что таблетки тут ни при чем. Все вокруг ходят простуженные, всякое такое. И с тех пор ничего.

— Что значит — ничего?

— Она не снимает трубку и не перезванивает мне. Я уже стал было нервничать, потому что просто-напросто не могу заполнить пустые графы в своем отчете. Поэтому вчера пошел к ней домой, что с профессиональной точки зрения совершенно недопустимо; но я не знал, что можно еще предпринять.

— И?

— Никто мне не открыл. Но когда я вернулся к машине, она подошла к двери. Я и не догадался, что это она, пока не увидел ее. Тощая как палка, просто ужасно. Хотя было жарко, она была в пальто, чтобы скрыть свою худобу.

— Так сильно отощала?

— Я бы сказал, что она весит что-то около шести стоунов.

— О Боже. Бедняжка.

— Волосы спутаны, и я так и не понял, они просто у нее всегда такие или Эмма не мыла и не расчесывала их несколько недель.

— Мне надо повидаться с ней. Может, я чем-то помогу.

— Напрасно потеряешь время. Она посмотрела сквозь меня и решительно отказалась со мной разговаривать.

— Но если она не пришла на последнее взвешивание, значит, у нее точно больше нет таблеток.

— Согласен, но эксперименту это не поможет. Мне все равно придется написать в отчете о ее результатах и объяснить, почему она больше не участвует в эксперименте. Я могу предложить только одно объяснение, которое не будет дискредитировать программу.

— И что это за идея?

— Я могу сказать, что она беременна.

— Но это же явная ложь! Комитет по этике, или как там они сами себя называют, наверняка не согласится с этим.

— А им и не нужно будет выяснять, так ли это на самом деле. Марина, ты только подумай. У Эммы, прежде чем она приступила к программе, явно было какое-то заболевание. Мне бы, наверное, следовало обратить на это внимание, но я химик, а не психоаналитик. Мне пришлось согласиться с ее заявлением, что режим питания ее устраивает и что она и дальше будет продолжать в том же духе в ходе всего эксперимента.

Марина вспомнила, что и она сделала такое же заявление, как и все остальные. Да они шутят, что ли, подумала она тогда. Да если бы режим питания их устраивал, то ни одна бы из них не имела такой комплекции. Они хотели только одного — положить конец этой мучительной череде пиршеств и голоданий. Они все привыкли переедать (и тайком постились от случая к случаю, пытаясь противодействовать побочным эффектам). И разве мог их устраивать режим питания, в результате которого выступал пот в тех местах, где предплечья терлись о груди, от жары краснело лицо, а если они пробовали взбежать на несколько ступенек, то задыхались?

Она не стала объяснять все это Дэвиду, у которого и без того забот хватало.

— Так что тебе понятно, беременность — единственная причина, которая освобождает от участия в эксперименте. Разумеется, если бы кто-то из участниц действительно забеременел, то ей немедленно пришлось бы оставить программу. Поэтому объяснение вполне разумное.

— А что ты скажешь, если Эмма не родит ребенка?

— Но ведь всякое бывает.

Столь легкое избавление от воображаемого ребенка Эммы заставило Марину содрогнуться. Это показалось ей бессердечным, хотя думать так глупо. Ее молчание Дэвид принял за согласие со своей стратегией.

— Я знал, что ты меня поймешь. Посмотри на себя. Уж тебе ли не знать, какие изменения привносит оксиметабулин в жизнь женщины. Произойдет настоящая трагедия, если все рухнет из-за того, что проблемы с питанием, которые имела одна из женщин до начала эксперимента, возьмут над ней верх.

Марине не понравились такие перспективы. Таблетки изменили ее жизнь только в лучшую сторону. И насколько ей было известно, ни одна из женщин не испытывала серьезных побочных эффектов. Она невольно потерла виски и лоб, где возобновились боли. Да разве она сможет найти оправдание тому, что для более широкого круга женщин оксиметабулин станет недоступен? В то же самое время Дэвид громоздит полную ложь, чтобы облегчить получение благоприятных результатов своего исследования. Разумеется, это неправильно.

Ей захотелось уйти и разрешить эту сложную ситуацию наилучшим известным ей способом. Съесть что-нибудь.

Вместо этого она оказалась в постели Дэвида. Она много пила, нарочно ела поменьше, чтобы оправдать получение дополнительных калорий, содержащихся в вине (Дэвид не усмотрел тут связи), и довольно быстро опьянела. Они провели в постели весь день. И вечер. И всю ночь. Марина позвонила своей секретарше и поручила ей срочное дело по «Спарклиз». В подробности она не входила. По голосовой почте Энди послала ему туманное и трусливое послание, чтобы не пришлось потом врать, когда они увидятся.

И дело не в том, что она жалела о содеянном. С чего это я должна жалеть? — думала она. Я красивая одинокая женщина, а он красивый одинокий мужчина. Да, я вроде как имею отношения с другим мужчиной, да, Дэвид немного мерзавец, но я имею право на легкий бессмысленный секс. Десять лет не могла, а теперь могу. И буду.

И она получила то, что хотела.

Когда раздался истерический звонок Сюзи, рядом с ней в постели был Дэвид. Его настойчивые расспросы относительно того, что происходит, она истолковала как беспокойство (удивительное) о человеке знакомом.

— Да, и что она сказала?

— Дэвид, я тебе уже говорила. Ее тревожит вес, и она нервничает по поводу того, что ты не даешь ей возможности участвовать в программе с оксиметабулином. А пока ты меня не прервал, скажу, что это я рассказала ей, что ты не мог поступить иначе. Так что можешь не чувствовать себя виноватым. Когда увижусь с ней, снова ей все объясню.

— А что ты расскажешь ей о нас?

— Ничего. И зачем? Для меня это была просто интрижка на один раз.

Дэвид так и рухнул, точно подстреленный. Да как смеет эта женщина, эта женщина, которую он спас и вернул к жизни, говорить ему, что это интрижка на один раз. Это ведь его инициатива! И может, он хотел, чтобы это было нечто большее, чем на один раз.

Марина с удовольствием наблюдала за тем, как на его лице отражается недоумение. Она знала, о чем он думает. Она попыталась проникнуть в мысли жестокого человека. Или, точнее, женщины. Главное — это власть. Главное — видеть, как другой сгорает от желания. Сознание того, что ты смог заставить кого-то возжелать себя, приносит удовлетворение. Приятно осознавать, что этот человек будет всеми силами стараться скрыть свое желание, и старания его будут безуспешными, поскольку жестокий любовник уже догадался о существовании этого желания.

Она отбросила эти мысли, понимая, что только сила воли может помешать ей остаться с этим человеком надолго. Быть жестоким очень легко и совершенно безопасно, подумала она. Она была довольна тем, что Дэвид Сэндхерст, пожалуй, нечаянно выпустил из-под контроля свое «я».

— Прости, Дэвид. Надо бежать. Береги себя. Я позвоню.

Она взъерошила его волосы, словно он был щенком лабрадора, и ушла. Даже не поцеловала, подумал Дэвид. И сказала «позвоню», но не сказала когда. Он знал, что это означает. Мужчины тридцати четырех лет понимают, что к чему.

Она никогда больше не позвонит.

В последние два месяца дела у Дэвида наладились. Он нашел несколько компаний в Восточном Лондоне, отпочковавшихся от мелких, незарегистрированных контор, которые предоставляли кредиты без нудных бесед с Джеффом Перриамом из компании «Перрико» по поводу того, что означают выражения «обычно» и «почти определенно». Проценты, разумеется, были дикие, а невысказанные угрозы внушали некоторое беспокойство, но Дэвид положился на свое былое везение. Скоро он станет богатым. Получит премию, заплатит все долги, и у него останутся еще деньги. Ему остается лишь плыть стоя. И следить за продолжением эксперимента.

И молиться Богу, чтобы эти ЧЕРТОВЫ женщины не разрушили все.

Потому что если эксперимент рухнет в какой-либо момент и он не получит премию…

Он помчался в ванную, где его вытошнило самым жестоким образом.