Брак на небесах

Глава 7

Пока они скакали бок о бок, Сэмела думала, что, пожалуй, еще никогда в жизни она не была так счастлива.

Иногда в грезах она видела себя скачущей вместе с рыцарем в доспехах, но ей казалось, что это несбыточная мечта.

А наяву она мечтала о том, чтобы снова грезить, ибо испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение, находясь рядом с рыцарем своей мечты.

А в эту минуту она была с ним наяву, и это оказалось еще более потрясающим, чем представлялось в грезах.

Хотя ей приходилось прилагать немало сил, чтобы сдерживать Белого Рыцаря, это не мешало ей влюбленно смотреть на герцога и думать, что никто не может с ним сравниться по красоте и стати и что он именно таков, каким она его себе всегда представляла.

Когда он еще только садился на коня, ей показалось, что он сморщился от боли в груди, но теперь, сидя в седле, он как будто забыл об этом.

Крестоносец, которого она выбрала для герцога не только из-за его клички, но и потому, что он был одним из лучших жеребцов в конюшне, выглядел так, словно сошел с картины. То же самое можно было сказать и о его седоке.

Когда Сэмела надевала голубую амазонку, то надеялась, что покажется герцогу не менее красивой и привлекательной, чем десятки других леди, с которыми он, должно быть, катался прежде.

С ней никто не говорил о прошлом герцога или женщинах, которые были в его жизни, но Сэмела была достаточно умна, чтобы понять — их было много, и, конечно, все они безумно любили его.

Ее поражало, что он до сих пор не женился, и она вновь и вновь возносила Небу благодарственную молитву за то, что он выбрал в жены именно ее.

«Как сделать его счастливым?» — спрашивала себя в сотый раз Сэмела.

Но как бы чудесно ни было находиться рядом с мужем, она чувствовала, что в их отношениях чего-то недостает, и, если быть честной с самой собой, недостает любви.

Она-то его любила, и с каждой минутой и каждым днем эта любовь росла, пока не заслонила весь мир. Девушка физически ощущала, как все ее существо стремится к нему. Она так всегда и представляла: любовь будет всепоглощающей, непреодолимой и приведет ее в такой же восторг, как солнечный свет и музыка ветра.

«Все это я чувствую к нему, — говорила она себе в ночной тьме, — но почувствует ли он то же самое по отношению ко мне?»

Жизнь не позволила Сэмеле стать эгоистичной, а, наоборот, воспитала ее в скромности. Годы, проведенные в бедности и борьбе за выживание, научили девушку никогда не думать о себе, все мысли ее были лишь об отце и доме.

Теперь, когда ей не приходилось волноваться, где взять еду или от того, что мыши прогрызают стенные панели, у нее появилось свободное время, чтобы поближе познакомиться с существом по имени Сэмела.

Когда она смотрела на себя в зеркало, то едва ли могла поверить, что отражение этой девушки в элегантном платье было ее собственным.

Поскольку теперь у нее было достаточно еды и свободного времени, тени под ее глазами, свидетельствующие о бессонных ночах, исчезли, и ей показалось, что подбородок стал более округлым, а груди — полнее.

В результате Сэмела теперь выглядела еще моложе и еще более походила на ангела, чем прежде.

Она не имела представления о том, что, когда смотрит на герцога, ее лицо озаряется светом, а глаза сияют голубым огнем.

Именно потому, что вся она светилась любовью и счастьем, слуги рассматривали ее как солнечный лучик, а все, на что падал ее взгляд, казалось ей таким обворожительным, что ей хотелось поделиться своей радостью с людьми, а прежде всего — с герцогом.

Утром она пробуждалась с мыслью о том, чем еще заинтересовать его, какие темы обсудить с ним и какие задать вопросы — ведь он был так умен!

«Какой он чудесный… какой чудесный!» — повторяла она себе десятки раз в день.

И сейчас она тоже повторяла, в такт стуку лошадиных копыт: «Он чудесный, и никто в мире не может сравниться с ним!»

И словно в ответ на ее мысли герцог с улыбкой обернулся к ней, и у нее еще сильнее забилось сердце.

— Вам нехорошо? — спросил он.

— Так хорошо, что у меня нет слов.

— Я тоже счастлив, что снова в седле.

— Я надеялась на это.

Он снова улыбнулся, и она непроизвольно подвела Белого Рыцаря поближе к нему.

Роща была уже близко, и герцог перевел Крестоносца на рысь, а затем на шаг.

— Видите деревья? — спросил он. — Вот туда мы и направляемся. В будущем году я собираюсь проредить рощу, чтобы легче было ехать.

— Только не переусердствуйте, а то туда будут приезжать и другие люди помимо нас.

— Я думал об этом. Возможно, именно по этой причине я и не трогал рощу в течение стольких лет.

Сэмеле нравилось, что он делится с ней заботами о своем поместье.

Она понимала, что именно этого хотела бы и в будущем: чтобы у них были общие заботы и интересы, как это было раньше с отцом.

Но в Прайори все было иначе, там их мучили заботы о разваливающемся хозяйстве.

Однако Сэмела не сомневалась, что Морин разберется во всем и помимо реставрации дома, которой мечтала заняться, обратит внимание и на то, что каждое деревце, каждая живая изгородь и каждое поле имеют особое значение для отца.

— Почему вы стали такой серьезной? — внезапно спросил герцог.

— Я думала о папе, и надеюсь, что мачеха поможет ему с хозяйством, ведь оно так запущено.

— Но мы же с вами тоже собираемся приложить к этому руки.

Бакхерст увидел, как глаза его жены зажглись, словно изнутри их осветили десятками свечей, и, опасаясь, что она начнет благодарить его, торопливо сказал:

— Поговорим об этом завтра. А теперь вам нужно сосредоточить все внимание на моем тайном озерце. Если мы подъедем к нему потихоньку, то не потревожим птиц и вы сможете их увидеть.

Говоря это, он выехал вперед, и Сэмела решила, что теперь нужно вести себя тихо.

Еловая роща, которую они теперь пересекали, густо заросла. Ширина тропы не позволяла ехать рядом, и потому Белый Рыцарь потихоньку трусил за Крестоносцем.

Она так упивалась своей любовью к герцогу, что ей казалось, ели разговаривают с ней, а голуби, слетевшие с верхушек деревьев и парившие над ними, словно бы и не пугаются их приближения.

Солнечный свет едва пробивался сквозь густые листья, играя редкими золотыми бликами на песке. Сэмеле представлялось, что, как и все связанное с герцогом, роща удивительно красива и необыкновенна, и ее воображение немедленно превратило это место в нечто фантастическое.

Они все дальше углублялись в лес, и, должно быть, уже были в его центре, когда справа и слева из-за кустов выпрыгнули люди.

Это было так неожиданно, что Сэмела вздрогнула и машинально натянула повод.

В это мгновение один из них схватил герцога за руку и начал стаскивать с коня.

Сначала она не могла понять, что происходит, но затем, когда герцог стал сопротивляться и Крестоносец встал на дыбы, человек ударил коня дубинкой, которая была у него в руке.

Герцог упал на землю, а его конь галопом ускакал вперед; стремена хлестали его по бокам.

Встав, герцог вырвался из рук нападавшего и стал отбивать кулаками и хлыстом удары дубинки.

И тут Сэмела увидела, что второй разбойник, находившийся между ней и герцогом, собирается ударить ее мужа тяжелой дубиной, которую держал двумя руками.

Герцог стоял спиной к нему, и, когда тот размахнулся, Сэмела вступила в бой.

Не раздумывая, словно какая-то неведомая сила толкнула ее в спину, она направила Белого Рыцаря вперед и, нажав потайную кнопку, обнажила рапиру.

Все происходило словно во сне: когда Белый Рыцарь, которого она резко пришпорила, оказался между разбойником и герцогом, девушка наклонилась вперед и вонзила острие рапиры в шею нападавшего.

Он хрипло закричал от боли, и крик его эхом разнесся по лесу.

Когда второй злодей оглянулся на крик приятеля, герцог с ловкостью опытного боксера нанес ему удар правой в челюсть, и тот без чувств рухнул на землю.

Сэмеле пришлось напрячь все силы, чтобы развернуть Белого Рыцаря, но это ей удалось.

Тогда она увидела, что герцог стоит в середине тропы, а оба бандита лежат без чувств по обе стороны от него.

Она подъехала к мужу и, только остановив коня, поняла, как напугана, и заметила сотрясавшую ее сильную дрожь, от которой трудно было удержаться в седле.

Герцог посмотрел на нее и сказал:

— Боюсь, вам придется подвезти меня, так как Крестоносца нам не поймать.

Он говорил так спокойно, словно ничего особенного не произошло, зато голос перепуганной девушки прозвучал очень тихо, когда она спросила:

— Вы… невредимы? Эти ужасные люди не… поранили вас?

— Я в полном порядке, но, думаю, нам следует поскорее убраться отсюда.

Говоря это, он потянулся к ее седлу и, вынув ее ногу из стремени, вдел на ее место свою.

Когда Бакхерст оказался позади нее, она пустила коня галопом, радуясь тому, что она такая маленькая, а седло большое.

Когда он обнял ее за талию и забрал поводья, то заметил, что ее пробирает неудержимая дрожь.

Чувствуя себя в состоянии, близком к обмороку, Сэмела стянула с головы шляпу, чтобы было удобнее откинуться на плечо мужа.

Она помнила, что часто принимала такое положение, когда отец катал ее на своем коне.

Осторожно двигаясь по тропе, герцог даже не оглянулся на разбойников, оставшихся лежать на земле. Лишь по прошествии нескольких минут Сэмела дрожащим голосом спросила:

— Н-неужели… я… уб-била… эт-того человека?

— Надеюсь, что так. Но не волнуйтесь. Предоставьте все мне. Вы не будете замешаны в этом.

— Но… я… уже… з-замешана.

— Нет! — резко сказал Бакхерст. — Этого я не допущу.

Она не поняла, что он имеет в виду, но была в таком состоянии, что не могла спорить. Ведь если бы не она, герцог сейчас сам лежал бы бездыханным.

Ей приходилось и раньше видеть такие дубинки, и она знала, что они называются палицами и имеют тяжелое утолщение на конце, из которого торчат гвозди.

Отец рассказывал ей о том, что разбойники с большой дороги часто пользуются таким оружием, и если им удавалось ударить палицей человека по голове, то у него почти не было шанса выжить.

Теперь она поняла — все произошло так быстро, что думать об этом тогда было некогда, — что герцог был на волосок от гибели.

«Я спасла его!» — думала она.

Однако душераздирающий крик человека, которого она пронзила рапирой, еще стоял в ушах, и она помнила поток алой крови, струившейся по платку, который был у бандита на шее.

Они наконец выехали из рощи и поскакали быстрее, а когда впереди показался дом, герцог сказал:

— Я хочу, чтобы вы пошли прямо к себе и легли в постель. Не говорите никому ни слова о том, что случилось. Отдыхайте, пока я не приду к вам.

— Я… боялась… очень боялась… что он может убить… вас.

— Я знаю. Вы спасли мне жизнь, и мы поговорим об этом позднее. А теперь сделайте в точности так, как я сказал.

Они двинулись по нижней части парка и, когда добрались до дорожки, увидели перед собой вереницу лошадей, прогуливаемых помощниками конюших.

Герцог подъехал к ним.

— Вы четверо, — властно сказал он, — сейчас же отправляйтесь по лесной тропе, где найдете двух разбойников. Они лежат без сознания. Свяжите их, чтобы они не могли убежать, когда очнутся, и сторожите, пока за ними не придет бричка, которую я сейчас же пошлю. — Парни промолчали, и герцог продолжал: — А ты, Джед, пойдешь к начальнику полиции. Знаешь, где его дом?

— Да, ваша светлость.

— Значит, быстро поезжай прямым путем. Попроси его поскорее приехать сюда, объясни, что дело срочное.

Джед приподнял шапку и ускакал галопом.

— Пусть один из вас проедет через рощу и поищет у озера Крестоносца, — приказал герцог оставшимся, — а остальные могут продолжать выгуливать лошадей.

И он направился к дому.

У подъезда он остановил Белого Рыцаря и сказал Сэмеле:

— Сделайте, как я сказал, и не беспокойтесь.

— А вы… не… ранены? — спросила она тоном ребенка, который никак не может успокоиться.

— Со мной все будет в порядке, — улыбнулся он. — Доверьтесь мне и постарайтесь отдохнуть.

Она вздохнула. Ей трудно было уйти: его близость, сила его рук давали ощущение безопасности и покоя.

Затем Сэмела спешилась и с минуту постояла на месте, так как ноги едва держали ее.

Усилием воли она заставила себя подняться по ступенькам, а герцог поехал на Белом Рыцаре к конюшне.

Она видела, проходя через холл, что Хигсон хочет спросить ее, что произошло и почему они вернулись на одной лошади. Но Сэмела была не в состоянии разговаривать: ее единственной целью было выполнить указание мужа и добраться до своей спальни.

Горничная — пожилая рассудительная женщина — по бледному лицу и трясущимся рукам ее светлости поняла, что что-то стряслось. Не говоря ни слова, она помогла герцогине снять амазонку, принесла прелестную ночную сорочку с кружевными оборками и приготовила постель.

Все еще находясь в полуобморочном состоянии и потрясенная случившимся, Сэмела, как во сне, улеглась в постель и откинулась на подушку.

— Может быть, ваша светлость хочет пить?

— Х-хорошая… м-мысль.

Горничная поспешила принести стакан горячего молока с медом.

Сэмела выпила немного. Потом снова улеглась и попыталась успокоиться, чувствуя, что вся напряжена и все еще очень испугана.

Казалось, столь ужасное происшествие просто не могло случиться в такой счастливый для нее день.

Она ни о чем другом не могла думать, в ее мозгу все время возникала картина: занесенная над герцогом палица и она сама, вонзающая рапиру в живую плоть.

«Зачем кому-то понадобилось нападать на герцога?» — спрашивала она себя, и никакой другой причины, кроме ограбления, не приходило в голову.

Зато Бакхерст знал настоящий ответ.

Он был полон решимости подтвердить свои подозрения и выставить обоих бандитов, если они останутся живы, в качестве свидетелей против своего кузена Эдмунда.

Пока он лежал больной, ему приходила в голову мысль о том, что Эдмунд вряд ли будет сидеть сложа руки, узнав о его женитьбе. Но герцог не мог даже предположить, что кузен опустится до такой степени, чтобы послать наемных убийц в его собственное поместье.

Ситуация, в которой оказался его кузен, его непролазные долги и женитьба герцога могли заставить Эдмунда решиться на какие-то отчаянные действия. Стало быть, пока попытка не повторилась, необходимо предпринять контрмеры.

Отдавая указание о том, чтобы за разбойниками немедленно отправили бричку, доставили их в конюшню и задержали до прибытия начальника полиции, он решил, что сложившаяся ситуация обязывает его пресечь подобные выходки раз и навсегда.

По дороге домой его больше всего беспокоило состояние жены.

Он чувствовал, как она дрожит в его руках, ощущал ее бессильно откинутую голову на своем плече и понимал, что Сэмела близка к обмороку и его долг позаботиться о ней.

То, как жена, ни секунды не раздумывая, бросилась на помощь и тем самым спасла ему жизнь, убедило его в том, что Сэмела не только смелая девушка, но и обладает сообразительностью и быстрой реакцией.

Он нисколько не сомневался, что ни одна другая женщина из всех, кого он знал, не повела бы себя таким образом в такой чрезвычайной ситуации.

Любая другая сейчас бы стонала и истерично рыдала.

«Она поступила точно так, как я и ожидал от своей жены», — думал он.

Именно в этот момент герцог словно прочитал начертанные перед ним в небе огненные буквы: он любит свою жену.

Может быть, то, что он чувствует, просто восхищение и удивление: она, будучи такой миниатюрной и хрупкой, ради его защиты убила человека!

Однако он понимал, что его нынешнее чувство — то самое, с которым он боролся в последние дни, не желая признаться себе, что полюбил Сэмелу.

Она была для него той самой розово-белой орхидеей. Чистая и юная. В тот момент, когда он меньше всего ожидал этого, она пробралась в его сердце и заняла то место, которое еще не занимала ни одна женщина.

«Откуда в ней такое?» — спрашивал он себя.

Бакхерст чувствовал, как гулко стучит его сердце и тело пульсирует от желания, когда она сидела в седле, так тесно прижимаясь к нему. Но насколько это чувство было сильнее тех ощущений, которые он прежде испытывал десятки раз с другими женщинами!

Это было то самое всепоглощающее, огромное чувство, в существование которого он до сих пор не верил. Но, бесспорно, оно захватило его, и это была любовь, которую он предвидел и искал, еще когда был молод и наивен.

Это была та самая любовь, которая царила в искусстве, музыке и поэзии. Любовь Ромео и Джульетты, Данте и Беатриче, любовь трубадуров Прованса.

«Такого не может быть!» — говорил герцог сам себе.

Но сердце отвечало: «Да».

Подъезжая к дому, он вспомнил слова Иейтса: «Ее светлость одаривает каждого именно тем, к чему человек подсознательно стремится…»

«И в конце концов оказывается, что это — любовь», — размышлял герцог.

Ему хотелось посмеяться над собой за романтическую сентиментальность, но он понимал, что это не поможет.

Это любовь бередила его мозг, сердце и тело, и оказалось, что он уже давно мечтает поцеловать свою молодую жену.

Он удерживал себя от этого, лишь не желая сдаваться своему закоренелому предубеждению против брака, а также потому, что ждал подходящего момента.

Но сейчас он подумал о том, что, если бы не ее мужество, подходящий момент мог не наступить никогда и он лежал бы трупом на лесной тропе, а Эдмунд бы стал пятым герцогом Бакхерстом.

«Ты не похожа ни на кого, — вел он молчаливый диалог с Сэмелой, — но именно тебя я ищу всю жизнь, сам не сознавая этого».

Но сейчас главным было защитить ее, сделать так, чтобы она не была вовлечена в историю, состряпанную Эдмундом.

Когда герцог отправил жену домой, а сам поехал к конюшне, он продумывал, как будет говорить о случившемся. Он был полон решимости объяснить все очень убедительно и добиться, чтобы Сэмела никоим образом не была в этом замешана.

Свою версию происшедшего он изложил сначала старшему груму и другим конюхам, которые слушали его с замиранием сердца.

— На меня напали два разбойника, — рассказывал он, — поджидавших на тропе в Северном лесу. Когда мы выехали из дому, я заметил, что ее светлость взяла с собой хлыст с потайной рапирой, который я привез из Индии.

Об этом хлысте, конечно, было известно всем в поместье.

— Я подумал, что ее светлости опасно пользоваться этим хлыстом, поскольку она могла ненароком нажать кнопку, обнажить рапиру и пораниться, поэтому я уже приторачивал хлыст к своему седлу, как вдруг на меня напали двое разбойников, выскочивших с обеих сторон тропы из кустов.

Слушатели ахнули, а герцог продолжил:

— Мне удалось отбить нападение одного и вонзить рапиру в шею другого разбойника. Потом я спешился и сбил с ног первого из них, а в это время Крестоносец ускакал к озеру.

Его рассказ, насколько он понимал, вполне укладывался в их представление о том, что могло случиться в лесу, и, судя по их восхищенным лицам, он убедил их в правдивости сказанного.

Отправив бричку за разбойниками, он вернулся в дом и стал поджидать начальника полиции.

К счастью, полковник Стоунер был его старинным другом и, когда узнал, что произошло, тут же примчался к герцогу.

— Необходимо обязательно выяснить, кто стоит за их спиной, — твердо сказал полковник, — и кто им заплатил.

После того как герцог рассказал полковнику свою версию случившегося, они пошли в конюшню, где оба бандита лежали в стойле, связанные по рукам и ногам.

Тот, что получил укол рапирой, был мертв, а второй так перепуган, что ради спасения своей шкуры готов был рассказать все. Он объяснил, что они лишь выполняли указания джентльмена, заплатившего им.

В их карманах нашли по десять гиней, выплаченных каждому, и грязный, помятый клочок бумаги, на которой был начертан план дома герцога и окружающей местности.

Примечания были сделаны почерком Эдмунда, поэтому не было большой нужды в описании заказчика убийства, которое дал бандит и которое, впрочем, точно совпадало с образом кузена.

Вернувшись в дом, начальник полиции предложил квалифицировать преступление как попытку грабежа с применением насилия.

Имя Эдмунда он предложил не оглашать на суде, но собирался от имени герцога поехать в Лондон и настоять, чтобы кузен с женой немедленно покинули Англию, так как в противном случае будут арестованы и обвинены в заговоре с целью убийства.

— Вы обещаете сделать это для меня? — спросил герцог.

— Несомненно, — ответил полковник. — Я считаю, что после сотрясения мозга вам не следует ехать, лучше останьтесь здесь и ухаживайте за молодой женой.

Улыбнувшись, он добавил:

— В конце концов у вас медовый месяц, а из-за болезни вы еще не имели возможности насладиться им вдосталь.

— Это так, — согласился Бакхерст.

Заметив, что полицейский бросил взгляд на бутылку шампанского, герцог поднялся, чтобы налить ему бокал, и сказал:

— Будьте добры, объясните ему — ведь вы знаете его столько же лет, сколько и меня, так что, возможно, он послушает вас, — что, пока он будет жить за границей, я буду выплачивать ему содержание в размере двух тысяч фунтов в год.

— Я сделаю это еще убедительнее, — ответил Стоунер, — я предельно ясно доведу до его сведения, что стоит ему сделать шаг на территории нашей страны, как он немедленно будет арестован.

Герцог облегченно вздохнул.

— По правде говоря, я уже опасался, что Эдмунд и впредь будет замышлять что-либо против меня, чтобы стать следующим герцогом Бакхерстом.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось, — заверил полковник. — За последнее время я столько наслышан о происках Эдмунда, о которых вам и знать не стоит, так как это расстроит вас еще больше.

— Меня уже ничем не удивить, — ответил герцог. — С Эдмундом с самого детства всегда была масса хлопот, и вам известно мнение моего отца о нем.

— Естественно. Доверьте это дело полиции, и я обещаю, что подобного больше никогда не случится. Я прослежу, чтобы уже в ближайшие сутки они с женой перестали осквернять территорию Англии своим присутствием.

— Благодарю, полковник. А теперь — время обеда; надеюсь, вы не откажетесь отобедать со мной?

— Если это не займет много времени, поскольку мне следует поспешить в Лондон.

Герцог пошел отдать распоряжения, а также предупредить Хигсона, что ее светлость будет обедать у себя, а он постарается присоединиться к ней как можно скорее.

Сэмела была крайне разочарована.

С утра она мечтала о том, как после чудесной прогулки с мужем они будут снова вместе обедать в малой столовой и греческие боги и богини будут наблюдать за ними.

Потом, когда она с трудом пыталась заставить себя съесть что-нибудь, она все еще продолжала волноваться, что герцог переутомился, и послала горничную за Иейтсом.

Камердинер вошел в комнату с озабоченным видом.

— Вам нехорошо, ваша светлость?

— Нет-нет, все хорошо, я просто беспокоюсь, что его светлость может переутомиться. Постарайтесь убедить его лечь в постель, как только полковник уедет.

— Постараюсь, ваша светлость. По правде сказать, мне кажется, что его светлости должна пойти на пользу первая верховая прогулка со дня свадьбы.

Сэмеле ненадолго стало немного спокойнее, но после ее тревога снова возросла.

Когда с обедом было покончено и поднос с посудой унесли, она почувствовала такое беспокойство, что встала с постели и подошла к окну.

Зеркальная поверхность озера ослепительно сияла вдали, а парк выглядел тихо и мирно.

Казалось невероятным то страшное, что они испытали этим утром: смертельная угроза, возникшая посреди такой красоты.

«Спасибо тебе… спасибо, Боже, что… ты помог мне… спасти его», — молилась Сэмела.

Потом ее снова охватил ужас — она представила себе, что могло случиться, и это было так страшно, что она задрожала, а перед ее глазами все поплыло.

В это момент она услышала, как дверь в гостиную открылась, и решила, что это горничная или Иейтс.

Она обернулась. В комнату вошел герцог.

Непроизвольно, лишь потому, что ее страх за него еще не прошел, она бросилась к нему и прижалась к груди.

— Вы… живы… вы… живы! Обещайте мне, что… этого с вами больше… никогда не случится! Я… больше… не выдержу!

Ее голос прервался. Обняв его за шею и почувствовав его руку на своей талии, Сэмела неистово прильнула к нему всем телом, словно боялась потерять.

Он долго смотрел на нее; глаза были полны слез, губы дрожали, светлые волосы рассыпались по плечам, и он подумал, что ни одна женщина не может быть прелестней, обладать таким ангельским лицом и быть настолько ни на кого не похожей.

И тогда он наклонился и прильнул к ее губам.

Ей не верилось, что это явь.

Потом, когда он прижал ее к себе крепче, а его поцелуй стал настойчивее и требовательнее, она поняла, что мечтала именно об этом, молилась о том, чтобы произошло именно это.

Ее озабоченность и страх рассеялись как утренний туман, а солнечный свет и тепло волной прокатились по всему телу.

Ей показалось, что эта волна ее любви докатилась до герцога и, соединенная с его ответным чувством, снова нахлынула на нее.

Он целовал ее так, что ей почудилось: сначала он захватил ее сердце, потом душу, а затем всю ее целиком.

Наконец герцог поднял голову и сказал:

— Моя родная, моя радость! Ты такая храбрая! Как отблагодарить тебя за то, что я остался жив?

— Я… люблю… тебя!

Ее слова прозвучали, как шелест ветра, но герцог услышал их.

И он снова поцеловал свою жену, целовал так, что у нее прерывалось дыхание; ей казалось, что он унес ее с собой на небо, где повсюду были цветы, музыка и любовь.

Ее переполняли такие чувства, которые, казалось, невозможно вынести… Она что-то невнятно пробормотала и спрятала лицо у него на груди.

И тут она заметила, что он переоделся: на нем был длинный бархатный халат, который она уже видела, когда он впервые после болезни сидел в кресле в своей спальне.

— Вы… идете… отдохнуть? — спросила она, и казалось, что ее прерывистый голос звучит издалека.

— Именно это я советовал тебе, — ответил герцог, — и думаю, моя драгоценная, будет лучше, если мы оба отдохнем.

Она не успела ответить, как он поднял ее на руки и отнес в постель.

Потом он подошел к двери, запер ее и вернулся к ней.

— Мне нужно столько сказать тебе, и я знаю, что ты давно хотела услышать это. Поэтому ты не будешь возражать, если я прилягу рядом?

Он увидел сияние ее глаз и не стал ждать ответа, а лишь обогнул кровать, скинул халат и лег рядом с ней, подумав о том, что купидоны, изображенные на потолке, пришлись сейчас как нельзя кстати.

Сэмела не сводила с него глаз и, когда он повернулся и обнял ее, шепнула:

— Когда ты… поцеловал меня… это было так необыкновенно, так чудесно… я думала, что… то ли… грежу, то ли… уже в раю.

— Я хочу научить тебя любви, дорогая.

— Ты хочешь сказать… что… любишь меня?

— Конечно, я люблю тебя! У меня такое ощущение, что я люблю тебя уже добрую тысячу лет! Наверное, это так и есть, просто мы только сейчас нашли друг друга.

Сэмела перевела дыхание.

— Я чувствовала… то же самое… с того момента, когда… впервые увидела своего рыцаря в доспехах на вороном коне… и теперь я уверена, что ты прав… мы действительно любили друг друга миллион лет… и теперь мы вместе… раз и навсегда.

На последних словах она запнулась, словно задала вопрос, и герцог улыбнулся:

— Навечно, моя милая. Теперь я знаю, что ты — именно то, что мне было нужно: ангел, который будет наставлять меня и помогать и который занимает особое место в моем сердце. И я всегда буду боготворить своего ангела.

Сэмела издала радостное восклицание и сказала:

— Не может быть, чтобы… ты и вправду… говорил это мне! Должно быть, я все-таки вижу это во сне!

Герцог рассмеялся.

— Если ты спишь, то, значит, и я сплю, и позволь заметить, что это потрясающий сон!

Он целовал ее глаза, ее вздернутый носик и две ямочки на щеках, которыми всегда любовался.

Затем, когда он увидел, что ее губы ищут его, он коснулся губами ее подбородка, ее нежной шеи и наконец приник к губам.

Чувствуя дрожь ее тела, прильнувшего к нему, он понял, что сейчас в ней пробуждается женщина.

Затем герцог погрузился в такие глубины, каких еще не знавал, и которые, как небо и земля, отличались от тех, что ему приходилось испытывать в его многочисленных амурных делах.

Они давали не только физическое возбуждение, но и духовно возвышали, и доводили до экстаза, и он целовал и целовал ее, пока не уверился в том, что пламя, бушевавшее в нем, передалось и ей.

Он понимал, что должен быть нежен и осторожен, чтобы не напугать и не разрушить то полное доверие, с которым она отдавалась ему.

То, что происходило сейчас между ними, было поистине неотъемлемой частью их любви и также было частью их сливающихся душ, хотя герцог сторонился таких высоких слов.

Потом он обнаружил, что божественный экстаз, пробужденный им в любимой, заразил и его, и это было так необычно и восхитительно, что он тоже решил, что скорее всего грезит.

— Я… люблю… тебя. Я… люблю… тебя! — шептала Сэмела.

И, отвечая ей, он знал, что его слова имеют для него гораздо более глубокий смысл, чем когда-либо.

— Я люблю и боготворю тебя, моя совершенная женушка! — шептал он.

И на них снизошло ослепительное солнечное сияние, и вокруг пели ангелы.

Много времени спустя, когда спал солнечный зной, а грачи начали устраиваться на ночь в кронах деревьев парка, Сэмела сказала:

— Я чувствую… себя такой… счастливой… что мне даже… страшно!

Герцог привлек ее к себе поближе и сказал:

— Тебе больше нечего бояться. Я буду ухаживать за тобой, оберегать, и ты всегда будешь в безопасности, пока я жив.

— Я боюсь, что… все слишком… прекрасно. Господь… ответил на все мои молитвы.

Он привлек ее еще ближе, и тогда она подняла на него глаза и сказала:

— Я молилась, чтобы Он сделал так, чтобы… ты хоть немножко… полюбил меня… потому что моя любовь безмерна. Но теперь мне… просто не верится… что ты любишь меня так, как… говоришь.

— Именно это я и хочу доказать, — ответил герцог, — и, дорогая, у нас для этого будет масса времени, и нам предстоит заняться очень многими вещами.

— Я так ждала… от тебя этих слов, — ответила жена, — но я ужасно… боялась, что ты найдешь меня нудной, скучной и неподходящей для себя и захочешь заполнить свою жизнь другими… людьми.

Герцог смутно вспомнил, что именно это и было в его прежних планах, но теперь, казалось, все его прежние думы и намерения обратились в прах.

Он ощущал теперь только то, что она принадлежит ему, и не мог поверить, что в целом мире может быть что-нибудь более желанное и чарующее, чем держать ее в своих объятиях и учить науке любви.

— Я собираюсь увезти тебя отсюда, — сказал он, — как только поправлюсь и буду чувствовать себя в форме для такой поездки, в одно из моих поместий, где очень тихо и нас никто не сможет потревожить.

Сэмела тихо напомнила:

— Ты забыл кое о чем…

— О чем?

— На следующей неделе — скачки в Эскоте.

Герцог рассмеялся.

— Да, забыл, но это не имеет значения. Я пошлю своих лошадей, и, надеюсь, они выиграют несколько забегов и я получу Золотой кубок, но присутствовать на скачках мы с тобой не будем.

Сэмела недоверчиво смотрела на него.

— Ты это… серьезно говоришь?

— У меня медовый месяц, — твердо сказал он, — и я намерен получить в этой связи особый приз.

Сэмела спрятала лицо у него на груди.

— Теперь я знаю, — прерывисто шепнула она, — что ты… действительно… любишь меня.

— Я буду любить тебя так, мой ангелочек, — ответил герцог, — что ты больше никогда не усомнишься в этом.

Потом он тихо добавил, словно говорил сам с собой:

— Но я боюсь напугать тебя…

— Это невозможно. Когда мы целовались, это было… так великолепно… так волнующе… мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось!

Герцог улыбнулся.

— А что ты при этом чувствовала?

— Как будто… в моей душе мерцают звезды!

— И ты была счастлива?

— Я даже не думала, что любовь… так совершенна и что Господь может вознести нас в небеса и… слиться с нами.

— Неужели ты чувствовала это?

— Более того. Я слышала музыку ангелов и вдыхала аромат цветов, которые, знаю, есть в раю. Но потом остались только ты и… твоя любовь.

После минутного молчания она испытующе спросила:

— А ты, чувствовал ли… что-нибудь вроде этого?

Герцог поцеловал ее в лоб.

— Ты обещала мне подарок из небесных сфер, и именно этот подарок, моя дорогая, бесценная женушка, я и получил.

Сэмела радостно воскликнула:

— Неужели это правда? Неужели я могла дать тебе что-то такое, чего тебе никто до меня не преподносил?

— Клянусь, что это правда! И, дорогая, я не могу дать тебе взамен ничего подобного.

Их губы снова слились, и, ощущая, как ее любовь передается ему и становится частью его любви, он думал, что их совместная жизнь будет совсем не похожей на его прошлую жизнь.

Давая себе клятвенное обещание оберегать ее, герцог понимал, что для этого придется соответствовать тому идеалу, который сложился в воображении Сэмелы.

Он был ее Рыцарем, ее Крестоносцем, и ее ни в коем случае нельзя разочаровывать.

Герцог обнял Сэмелу и, посмотрев ей в глаза, нежно сказал:

— Теперь я знаю, дорогая, что наш брак был заключен на Небесах. Таким он и будет всегда, а поскольку наша любовь божественна, она всегда останется с нами.

Говоря это, он удивлялся самому себе, ибо еще никогда ему не приходилось говорить таких возвышенных слов, но они исходили из его души, которой еще не владела ни одна женщина, и которая, он был уверен, теперь принадлежит Сэмеле.

— Я люблю тебя… Люблю! — шептала Сэмела, ликуя.

И когда сердце герцога забилось в такт биению ее сердца, его губы впились в ее рот, а руки прикоснулись к ее телу, она снова почувствовала, что ангелы уносят ее на Небо.

В воздухе звучала божественная музыка и слышалось пение ангелов, и их окутал божественный свет — очарование, сила и совершенство Любви.