— Я тоже на это надеюсь, — ответил Рон. — Все будет кончено.
— Вот и славно!
— Славно!
Мы оба ненавидели себя за то, что говорим, но не могли иначе. Гордые и обиженные, сломленные и с разбитыми сердцами, мы нуждались в друг друге, но не решались признаться и простить по-настоящему.
Показались широкие деревья, и мы вошли в одну из расщелин. Сначала Рон, а следом, окинув взглядом этот странный-неправильный мир, я.
Мир почернел.
Приснится же такое! Я открыла глаза. Деревянный потолок. Запах свежеиспеченного хлеба. Все в порядке, я дома. Это просто сон. Тяжело дыша, приподнялась на кровати. Спина болела, ноги затекли. Неудобную же позу для сна выбрала. Надо было спать на правом боку, а я что? На сине и храпишь, и затекает потом все. Ох, совсем старая стала, неповоротливая.
— Просыпайся, старый, — я растолкала спящего рядом мужа.
— Ну чего, старушка?
Какой он у меня соня! Глаз даже не открыл! Даже в сторону мою не повернулся. Ответил и дальше посапывает.
— Сон приснился дурной! — толкаю снова.
— В нашем возрасте, хорошо, если спишь и просыпаешься, так что ничего страшного.
— Эй, Рон!
Муж поднял свою седую голову с подушки и обернулся на меня с наигранной обидой, но глаза его улыбались. Они всегда улыбались, когда он смотел на меня.
Я уже перестала считать наши годы, проведенные вместе. Пятьдесят лет? Шестьдесят? Может, больше? Я привыкла к Рону, привыкла настолько, что он уже давно ощущался, как продолжение меня. Да, сейчас его спина была сгорбленной, глаза щурились, а волосы поредели и поседели. Лицо в морщинках. Но я любила это лицо больше всего на свете. И сейчас, глядя на своего старого мужа, я ощущала себя спокойной и счастливой. Мой любимый, лучший на всем свете.
— Чего приснилось-то тебе, старушка? — спросил Рон, приобнимая меня. — Рассказывай.
Ну что творит, старый? Какие объятия еще? Засмущал совсем. Я облакотилась на его руку, подняла глаза. Мой.
— Рассказывай-расссказывай, — продолжал Рон. — Сны это дело серьезное, нельзя оставлять просто так.
Я сморгнула, возвращаясь мыслями ко сну. Сон… память становилась хуже. После восьмидесяти лет начинаешь забывать какие-то простые вещи. Не получалось сосредоточиться, я смотрела на Рона и просто улыбалась, а он улыбался мне.
— Сон? — повторила я. — Да уже и не помню.