Царица снов

ГЛАВА I У КАБАКА

Ряд небольших лавок, мелочных и галантерейных, выстроившихся под открытым небом, начинался почти у самой церкви и доходил до старой харчевни. Будки лавок стояли вдоль улицы, которую ее жители называли Альтена, на пути в небольшой переулок, за которым начиналась стена усадьбы (хотя то были всего лишь городской господский дом и сад) Эбнера Уилкса, аристократа средней руки. Большинство лавок освещалось свечами, которые бросали слабый отблеск на мостовую. А так как на улице не было иного освещения и по ночам царил полный мрак, это было единственным источником света для запоздалых прохожих.

Будка напротив двери харчевни торговала батистом, шелком, пряжками, лентами, всякими не слишком изысканными украшениями. Она тут была одной из богатых, и хозяйка считалась одной из дам местного общества. Из кабачка доносился заурядный мотивчик какой-то уличной песенки, то и дело слышались визг и смех женщин, пьяные крики мужчин. Это было здесь делом привычным, и никто не обращал внимания на столь бурные эмоции. Даже полицейские, что мирно прогуливались неподалеку от харчевни. Такое повторялось каждый день, и они вовсе не считали это нарушением правил законного порядка, за которым они были поставлены следить. Лишь иногда черноволосый капитан с одутловатым лицом — некто Гарви Бартли, начальник небольшого отряда из трех полицейских, включая его самого, — бросал в сторону двери скучающие взгляды. Возможно, он и сам бы охотно присоединился к пьяным гулякам, разделил бы с ними веселье в теплой (гораздо более теплой, чем сырая улица!) обстановке, но… пост! Пост, на котором он ныне находился, не позволял ему отвлекаться.

Тихо и совсем незаметно из церкви вышла женщина. В темноте трудно было разглядеть ее: скрытая наполовину темной шляпкой с длинной вуалью, наполовину — темным плащом, она двигалась по улице неслышно, как тень. Подойдя к лавке торговки шелком, лентами, именно к той, что находилась прямо против харчевни и, кстати, была закрыта, женщина подняла вуаль, чтобы можно было лучше рассмотреть товар, освещенный свечами, на прилавках. Хозяйка ровно час назад закрыла свою будку и направилась в заведение напротив, чтобы отдохнуть после рабочего дня, так что никакой возможности купить шелковые нитки (которые, между прочим, и привлекли внимание незнакомки) не было. Внимательно рассмотрев все товары, молодая особа повернулась, прежде чем опустить вуаль, и огоньки соседних лавок осветили ее очаровательное смуглое лицо и стройную шею, которую закрывали темные, почти черные волосы, волнистыми прядками падавшие ей на плечи.

Быть может, опусти она вуаль раньше, на нее и не обратили бы внимания, но испуганный взгляд, за которым и последовал нужный жест, поймал полицейский капитан. Женщина поспешила дальше, в сторону переулка, но не успела она пройти и пяти шагов, как ее окликнули.

— Восхитительный вечер, не правда ли, прекрасная барышня? — раздался голос Гарви Бартли, полицейского, возглавлявшего кучку полисменов. — Позвольте проводить вас, если… если я смею…

— Где вы заметили прекрасную барышню? — спросила незнакомка. — Домой я дойду и одна.

Произнеся эти слова, она ускорила шаг и вскоре скрылась в темноте переулка. Гарви остался стоять на месте. Наконец к нему подошел один из его товарищей-подчиненных.

— Черт возьми, — пробормотал капитан, — эта куколка просто очаровательна! Могу поклясться, что это одна из самых милых дамочек Англии! Пока я еще не встречал лучше этой. Надо же, — усмехнулся он, — какая скромница, добродетельна, однако с колкостью! Самые манящие губки и самые пленительные глазки, какие мне когда-либо приходилось видеть! Просто ангелочек! — Затем он обернулся и обратился уже к своему другу: — Надо добыть эту девчонку непременно.

— Вот эту? Она сейчас у попа была; впрочем, как и неделю назад. Такая набожная… К тому же, достичь ее очень трудно.

— Почему?

— Ох, Гарви! Когда твоя закоренелая натура изменится? Подавай ему лилию, и немедленно! Возомнил о себе бог знает что, считает, что нет у женщин чести, которой он не мог бы отобрать! Не всегда это так, Гарви!

— Послушай, попрошу не забывать, что ты… Кто ты, Питер?

— Твой подчиненный, но что ж с того?

— А то, что эту малютку нужно доставить ко мне. Понятно?

— Но…

— И если завтрашнюю ночь я не проведу с этой очаровательной девочкой, то на следующий день тебя выпнут из полиции, как щенка. Ты, надеюсь, не забыл, как ты попал сюда? Так вот, значит, ты понял? Кстати, это касается и Джорджа. Передай ему.

— Да послушай же, ты! Это же Лолиана Темпль!

— Да? Так что с того?.. Кстати, очень приятное имя… Ну, так что с того?

— Она ведь жена того самого Альфреда Темпля, что служит кучером у Уилкса.

— Жена? — Гарви присвистнул. — Такая молоденькая! Ну, жена так жена. Мне-то что?

— Ну, тогда дай нам хоть две недели, чтобы уговорить ее. Подумай сам, ведь нужно подыскать предлог, полностью удостовериться в ее согласии.

— Двадцать четыре часа, начиная с этой минуты. Не больше.

— К чему такая спешка? Что за удовольствие — сразу добраться? Что же тут пленительного? Лучше бы увлечь ее полностью, соорудить интрижку.

— Послушай, Питер, что ты делаешь, когда хочешь есть?

— Как — что? Разумеется, иду к Люси или к Мэри в кабачок…

— Стало быть, когда у тебя появился аппетит, ты мгновенно его утоляешь?

— Ну да.

— Вот видишь. А вот когда у меня появился аппетит, я еще согласился подождать целые сутки.

— Твой аппетит приходит к тебе слишком часто, Гарви. Если уж на то пошло, то тебя в этом случае можно по праву назвать обжорой. Мне ли тебя учить? Здесь горячность излишняя, здесь нужно вести дело осторожно. От такой штучки силой ничего не добьешься, здесь нужна хитрость.

— Опять?.. Да? Ну, ладно, — неохотно согласился Гарви. — Но что-то ведь нужно предпринимать. Хоть познакомь меня с ней, что ли!

— Ну, если ты влюбился, так и быть. Завтра же сведу тебя к ней в хибарку.

— Завтра? Уже завтра я смогу…

— Ну вот! Так я и знал! В тебе нет ни капли терпения; ну, не сразу же!

— Когда ты познакомишь меня с ней? Утром? Вечером? Днем?

— Не забывай о муже! Мне еще нужно найти предлог увести его.

— Ну, хорошо, иди думай… Э-э! Не забудь достать ей подарок! Слышишь?

— Как? Уже подарок? Быстро ты осваиваешься! Ну, что ж, хорошо… А как насчет… Меня интересует материальная часть…

— Получите по пяти фунтов каждый. Ты и Джордж.

— А если без Джорджа?

— А ты сможешь?

— Помилуй, сударь! Я ведь не глупее его!

— Ну что ж, если без Джорджа, то получишь десять фунтов ты один.

— Э, нет…

— Ладно, одиннадцать…

— Этого мало. Такая красотка обещает многое.

— Дюжина, Питер.

— По рукам.

И оба полицейских вернулись к кабачку.

ГЛАВА II ГОСТЬ

Между тем Лолиана больше не заглядывала ни в одну витрину. Пока она шла по улице Альтена, путь освещали ей огни лавчонок, но вскоре исчез неяркий огонек в окне последней будки. Девушка очутилась в темноте. На улицах не было ни души. Завернув за угол, она отыскала глазами нужный дом и, словно тень, скользнула во двор. Там ее встретил молодой человек лет двадцати.

— Что ж так поздно, Ли? — спросил он, подходя к ней. — Все в порядке?

— Ничего не случилось, — улыбнулась она. — Все отлично.

— Я это знал.

— Фред…

— Что такое? — Он вопросительно посмотрел на нее.

— Я не знаю, как сказать тебе… Я думаю, тебе не трудно будет… ведь вечером у тебя не так уж много работы… может, ты все-таки будешь встречать меня вечером?

— Разве что-то случилось?

— Нет, но может случиться, — с досадой ответила она. — Неужели нельзя поухаживать за лошадьми немного раньше, чтобы вечером можно было…

Она не договорила и испытующе посмотрела на него.

— Хорошо, Ли. Я постараюсь, — сухо ответил он и направился в комнату.

Лолиана прошла в свою спальню, села перед окном и оперлась головой на руки. Проводить каждый вечер около четверти часа у окна своей комнаты, забыв о пяльцах и иглах, вошло у нее в привычку. Она в это время думала, вспоминала, мечтала, излагала события сегодняшнего протекшего дня на бумаге в своем дневнике. Ей недавно минул двадцатый год. Она была среднего роста, ее кожа отличалась смуглостью; большие зеленоватого цвета глаза под выразительными, слегка изогнутыми бровями; лоб и нос совершенно прямые; довольно красивый, мягкий подбородок. Ее темные густые волосы спускались низко на стройные плечи. Во всем ее существе, в выражении лица, внимательном и немного стеснительном, ясном, но изменчивом взоре, в самой очаровательной улыбке, в голосе — тихом и приятном — было что-то, вызывающее блаженство. Все впечатления жизни резко ложились на ее душу. Особенно — несчастья, оставляющие неприятный след в памяти и в душе. Жизнь давалась ей нелегко.

В этот раз Лолиана дольше обыкновенного не отходила от окна. Она многое передумала о Фреде, о его словах. Она обожала его, глубоко верила в теплоту его чувств. Однако сейчас (она поняла это) между ними встала какая-то небольшая, но, вне сомнения, реальная преграда. Что-то изменилось в их отношениях, не было тех теплых слов, которые так радовали всегда ее душу, не было прежнего чувства, полного восхищения и обожания, которое давало Лолиане возможность забыть все беды и горести, что последнее время свалились на их плечи. Она вспомнила выражение его несмелых глаз, когда он только познакомился с ней, его улыбку — и сама улыбнулась и задумалась… но уже не о нем. А ведь как отличался этот робкий и покорный юноша, удивший рыбу на берегу, от того пылкого и страстного влюбленного в саду, который звал ее с собой! Будто два разных человека. Лолиана долго глядела на темное низкое небо; потом она встала, откинула с лица волосы, встала на колени перед своей постелью, уронила руки, прижалась лицом к подушке и, несмотря на все усилия не поддаться нахлынувшему горю, заплакала жгучими слезами.

Жизнь, как известно, состоит из двух частей, в ней всего — поровну: и печалей и радостей; и, пока не испробуешь одного, не получишь другого. Часто бывает так, что судьба после горькой и тяжелой жизни подаст наконец-то долгожданную радость “на сладкое”, и радости нет конца, ибо ее лучше чувствуешь после обид и страданий. Но бывает и по-другому… Лили на какое-то время узнала, что такое любить и быть любимой, она получила то, чего желала, но жизнь все подкладывала и подкладывала ей и ее мужу несчастья и заботы. Они сыпались на них одно за другим, одна за другой. И, быть может, поэтому Фред последнее время все реже стал обращаться к Лолиане с теми словами восхищения и любви, которые были теперь единственным ее утешением в тяжелой жизни.

Недавно слег в постель отец Альфреда. Требуются лекарства, иначе жизнь оборвется. Но где достать деньги на дорогие пилюли? В доме кончаются последние запасы, а платье еще не закончено. Она и без того совсем не выпускает из рук пяльцев, ее пальцы исколоты острой иглой…

Лолиана принялась молиться и во время молитвы, как всегда, получила призыв к терпению. “Жажда счастья, и больше ничего! — думала Ли, все еще не поднимаясь с колен. — От всего в этом мире я хочу и жду счастья, я во всем чувствую его приближение, слышу его призыв! Счастья! Счастья! — почти простонала она. — Да разве я несчастна? Разве у меня нет любимого мужа, работы, своих обязанностей? Что же я хочу? Какого счастья? Материального. Хотя бы для того, чтобы получить лишь все необходимое! Да что это со мной? Пока Моя жизнь не прошла, пока мы идем не под гору, а в гору! Мы молоды, не глупы, мы можем работать; мы завоюем свое счастье!”

Она тряхнула головой и уверенно, почти с вызовом, глянула вверх, на небо.

— Ты знаешь, Ли, у меня есть новость, — сказал Альфред, входя к ней в комнату.

— Какая, Фредди? Хорошая или плохая? Признаться, плохих новостей с меня достаточно, я порядком устала от них.

— Затрудняюсь ответить, обрадует тебя эта новость или огорчит. Дело в том, что хозяин решил отправиться на воды во Францию, в какой-то Форж; разумеется, берет меня с собой. Это сулит нам достаточную сумму, но только вот…

— Это же отлично, Фредди! — воскликнула она, вскочив. — Что же тебя смущает?

— Я понимаю, что мне нужно отправиться с хозяином. Но как я оставлю тебя одну? Хозяин намерен пробыть там два-три месяца, я кое-что заработал бы, но ты…

— Я? Значит, я не буду тебя видеть целых три месяца? Но это же так долго! Неужели нельзя пораньше?

— Это не от меня зависит. К тому же, кажется, его здоровье слишком уж запущено, он очень плохо себя чувствует. Говорят, несколько лет назад у него случилась какая-то семейная драма, что-то очень трагичное, и его личная жизнь плохо сложилась. На этой почве он сильно подорвал свое здоровье…

— Но целых три месяца! Неужели способу заработать обязательно должна сопутствовать разлука с тобой?!

— Но меня не только это беспокоит, — отозвался Фред.

— Что же еще?

— Ведь ты останешься одна на целых три месяца.

— Фред, неужели ты сомневаешься во мне? Можешь быть спокоен, — ответила Лолиана, — я буду молить всевышнего помочь нам. Думаю, что если тебя не будет со мной даже целых десять лет, я не позволю себе никогда ничего предосудительного.

— Но твоя красота пленяет многих, а вуаль не способна скрыть сияние твоих глаз. Ты ведь женщина, вряд ли у тебя хватит силы…

— Если у меня не хватит силы, то хитрости и ума у меня достаточно, чтобы оградить себя плотной стеной. Когда же твой хозяин собирается ехать?

— Он уезжает завтра в полдень.

— Как?! Уже?!

— Увы!

— Значит, мы проводим последний день весны вместе. Ведь ты приедешь летом?

— Да, не раньше июля или августа. Я оставлю тебе все деньги, которые у нас есть. Твоя работа должна быть скоро закончена, не правда ли? Надеюсь, вы с Эмми купите лекарство и проживете эти месяцы не в особой нужде?

— Лекарство. Да. Я постараюсь, — и Ли крепко обняла мужа.

Следующий день разлучил супругов: две чистые души, два влюбленных сердца.

Это был один из самых теплых и благодатных дней мая. Аккуратный чистый домик, около которого росла высокая ветвистая липа, был ярко освещен солнцем. Под липой было прохладно и спокойно; сладкий ее запах с каждым дыханием проникал в самую глубь души. Птицы редко перекликались друг с другом, но зато кузнечики трещали повсюду.

У окна сидели две женщины; одна — черноволосая, смуглая и необычайно красивая. Это и была Лолиана Темпль. Бросив мимолетный взгляд на окно, уже невозможно было бы оторвать глаза от этой картины: Лили, освещенная солнцем, свежая, милая, была прекрасна как сама весна. Ее чудные глаза были полны грусти, но на губах светилась чистая улыбка, словно в душе ее царили не печаль, а печально-светлые воспоминания или мечты. Она была так великолепна, что при виде ее у каждого дрогнуло бы сердце: светлое, сочного голубого цвета платье из легкой летней ткани с белыми крупными цветами приятно гармонировало со смуглостью ее лица. Ее тонкую шею охватывала нить с каким-то простым кулончиком; пышные батистовые кружева, изящно вышитые ее рукой, окаймляли небольшой круглый вырез ее платья. Темно-синего цвета манжетка обхватывала ее кисть, придавая объемным рукавам еще большую пышность. Это была сама женственность, что так пленяет многих.

Она вышивала; другая девушка мотала нитки и подбирала цвета. На коленях у нее лежала еще не подрубленная кисея.

Эмми Крейн была очень хороша собой или, вернее, очаровательно мила, но все же не могла сравниться с красотою той, подле которой она сидела. Эмми была маленькая, тоненькая и светловолосая, с длинными локонами, падавшими ей на шею, и с подернутыми дымкой усталости глазами. Из окна домика с очаровательными хозяйками доносилась старинная песенка, которая лилась из уст Лолианы; Эмми ей подпевала:

Это восхитительное пение было прервано стуком в дверь.

— Кто бы это мог быть? — спросила Ли, и на секунду игла в ее руках застыла.

— Не знаю, миссис. Пойду посмотрю.

Через несколько минут в комнату вошел бледный, худой, даже костлявый человек в мундире. Он был очень тощим и имел болезненный вид, хотя на самом деле обладал несокрушимым здоровьем. Обычно он улыбался и был вежлив со всеми, у него были глаза кролика, он говорил как святоша, но сама его персона была довольно внушительна с виду. И это — еще не все различия между внешним и внутренним. Он пил, что называется, как сапожник, целыми днями не выпускал изо рта большую трубку. Он старался произвести впечатление человека начитанного и рассказывал о себе занимательные истории, в которых он был, вне сомнения, одновременно и рыцарем без страха и упрека, и ловкачом, хотя на самом деле он был просто отъявленный мошенник. Смена удач и неудач, хитроумные планы, рискованные предприятия — вот из чего состояла его жизнь как на службе, так и вне таковой. На службе — поскольку то был Питер Капп, полицейский, которого мы вчера застали беседующим с капитаном Гарви Бартли возле кабака. Надо добавить к перечню его черт характера жадность, леность и скрытность. В свободное время он развлекал своими высоконравственными рассуждениями кабацких девиц, не забывая и о других способах времяпрепровождения с ними. Девиц у него было, поверьте, очень много. Мы упомянули: Питер таил под маской святоши натуру мошенника. Хотя надо уточнить: мошенником он был очень осторожным, а помимо всего — наблюдательным и очень смышленым. Наверное, потому, что вынужден был трудиться не только на себя.

Кучка блюстителей порядка, которую мы видели вчера вечером у кабака, была связана не только службой. Но никак не дружбой. Особое положение занимал в ней Гарви. Он не многим отличался от своих подчиненных, но его жизнь была жизнью барина, а не слуги. Стоило ему захотеть чего-либо, и начинал работать ум… нет, не его собственный, а Питера Каппа. Питер почему-то боялся Гарви больше, чем надобно бояться начальника. План возникал в минуту, и Питер вместе с Джорджем ублажал капитана. Разумеется, о себе не забывал. Капп был поглощен одной мыслью: разбогатеть. Тому мешали какие-то обстоятельства. Накопив “кругленькую сумму” (от дюжины фунтов и выше), Питер мгновенно разорялся “до полного нуля” (так он называл случаи, когда приходилось довольствоваться жалованьем рядового констебля). Однако ничуть не унывал. Спокойно брался за выполнение нового задания, если оно сулило хоть шиллинг…

Таков был этот человек. Когда он вошел в дом, впечатление, произведенное им, было отнюдь не самым приятным.

— Добрый день, сударыни, — начал Питер.

Ли встала, отложив работу.

— Что вам угодно, сударь? — спросила она.

— Прошу простить меня, что я так свободно и прямо вхожу в ваш дом. — С этими словами он поклонился. — Я хотел бы повидать мистера Альфреда Темпля. Я из полиции.

— С ним что-то случилось? — в испуге воскликнула Лолиана, со страхом оглядывая форму полицейского.

— Нет-нет, просто мне нужно было узнать у него кое-что относительно его места жительства. А вы, наверное, его хозяйка? Он ваш кучер?

— Что вы, вовсе нет. Я его жена. Разве я похожа на знатную даму? — улыбнулась Лолиана.

— Вы его жена? Ах, боже мой! Должно быть, он очень счастлив, имея такую супругу.

— Благодарю вас, сэр. А что вы хотели узнать относительно его места жительства? Быть может, я смогу помочь вам?

— Нет, мне не к спеху, я могу зайти и завтра.

— Завтра его тоже не будет, сударь.

— Вот как? Ну, может быть, дня через три…

— Нет, сэр. Скажите, могу ли я чем-то помочь вам? — с некоторым раздражением спросила Лолиана.

— Если вы его супруга, то да. Хотя… Да, скажите, когда и у кого вы купили этот дом? — И Питер раскрыл какой-то бланк, якобы собираясь его заполнить.

— Он был куплен, если я не ошибаюсь, полгода назад у некоего… Подождите! Некоего мистера Коуэна… Да, именно так его и звали.

— Прошу вас, потрудитесь вспомнить имя, это очень важно.

— Кажется, его звали Джон… А что, этот дом пользовался плохой репутацией? — спросила Лолиана с беспокойством.

— Нет, просто старый бланк затерялся, а начальство требует; это необходимо. Недавно эту… как ее… реставрацию проводили, столько шуму было из-за этих бумаг. Вы уж извините.

— Ничего.

— Так. А вы не можете указать дату, мне необходимо внести ее вот в эту графу.

— Это будет, пожалуй, трудно. Подождите, у меня записано.

Через минуту она уже держала в руках листок и “давала показания”. Читатель, я думаю, не сомневается, что весь описанный разговор был только предлогом, который выдумал хитрый ум Каппа.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал Питер, кончив мучить Лолиану. — Этот бланк я заполнил, но…

— Вы что-то еще хотели, сэр? — спросила Ли.

— По правде говоря, да. Мне еще необходимо выдать вам свидетельство, где по пунктам все будет описано, где и когда приобретен этот домик, понимаете? Если вы не против, завтра я принесу вам свидетельство, полностью заполненное и аккуратно написанное. Вам останется заполнить несколько граф, поставить подпись, и все будет в порядке. Вы согласны? Откровенно говоря, для этого нужно было вызвать вас в контору, но я вижу, что вы очень заняты, поэтому решил не беспокоить вас лишними хождениями. Завтра со мной придет мой начальник, чтобы оформить еще некоторые документы о покупке дома. Он очень хороший человек, миссис, Умный, галантный, словом — кавалер, да и только.

Ли растерялась от такой резкой перемены разговора.

— Да, — пробормотала она. — Хорошо.

— Благодарю вас, миссис. До свидания. Всего хорошего.

— До завтра, мистер Капп.

Выйдя на улицу, Питер небрежно смял бланк и, сунув его в карман, направился в полицейское отделение. Его целью была комната начальника.

Представьте себе рыхлую фигуру, развалившуюся в кресле — в позе лорда на отдыхе, с сигарой в зубах! — перед столом, сплошь заставленным папками дел (которым, впрочем, не суждено было быть оконченными). Самодовольное выражение лица. Черные, ощупывающие все вокруг глаза. Перед вами — опять Гарви Бартли, полицейский капитан, с которым вы познакомились выше.

Дверь отворилась; капитан осмотрелся вокруг сонными и безжизненными глазами. Но, увидев на пороге Питера Каппа, встрепенулся:

— Ну что, как?

— Приветствую, во-первых! — ответил подчиненный.

— Сладилось? — продолжал Гарви.

— Ого! Да ты даже покраснел! Вот это да! — воскликнул Питер. — Впервые вижу тебя таким.

— Да говори же, ты!

— Не бойся, эту птичку мы схватим живо. Завтра пойдем к ней.

— Прекрасно!

— Не забудь, что нужно прихватить с собой какие-нибудь документы: бланки, дела. Для вида, так сказать. И вот еще. — Капп подошел к шкафу и достал оттуда бумагу.

— Что это? — спросил Бартли.

— Свидетельство. Перепиши так же, как здесь, но только без подписи, без печати. Ей ведь нужно что-нибудь показать.

— Умно! Ну, ты, брат, молодец! Только… что ж… мы ей врать, что ли, будем? Ну, с этим свидетельством?..

— Ох, боже мой, святоша преподобный! — воскликнул Питер. — Сама честность! Можно подумать, что ты ни разу в жизни не давал ложных свидетельств! А не ты ли, святая душонка, будешь завтра клясться в любви этой Темпль, ничуть не смущаясь?

— Что ж, это другое дело!

— Ну да, конечно, и в вечной верности, и в бесконечной страсти, и в неугасающей любви!..

— Отвяжись, любитель моралей! Когда я вижу красотку, то не церемонюсь с выбором слов и хватаю самые высокие, какие только могу найти. Пусть даже называю этот сердечный пыл вечной любовью и бесконечной верностью. Каждый имеет свои взгляды на жизнь. Ну, ладно! Значит, завтра? Бросим эту ненужную болтовню, она меня раздражает. Мне необходимо то, что я хочу, и точка!

В ответ Питер лишь пожал плечами и сел писать бланки.

ГЛАВА III ВЕЧЕР

В том же самом домике, что был описан во второй главе, шел оживленный разговор. В комнате присутствовали двое мужчин, уже известных читателю, и та же хозяйка со служанкой. Но, к сведению читателей, тема их разговора вовсе не касалась приобретения дома: нет, она была давно окончена и заброшена. Теперь между хозяйкой и гостями просто текла дружеская беседа.

— Сударь, вы так любезны, — сказала Лолиана, опустив глаза под страстным взглядом Гарви, — и так снисходительны ко мне. Однако… я ведь понимаю, что при вашей профессии вы должны быть изысканно вежливы, это, наверное, вошло у вас в привычку… ведь я понимаю, что вы… Ах, боже мой, вас, наверное, совсем не занимает наш разговор!

— Что вы, Лолиана. Напротив. Вы не можете себе представить, как я счастлив, разговаривая с вами. Одно ваше слово, единственный ваш взгляд на меня дороже всего на свете.

— Ах, что вы! Право, вы жалеете меня!

— Не только. Но мне и вправду жаль вас. Ваша молодость проходит в скучной работе и однообразии. Вы, наверное, ничего и не знаете, кроме постоянных иголок и пяльцев. Неужели вас может устраивать общество вашей служанки и извечного батиста? Нет, я не могу поверить этому. Я знаю, я чувствую, что ваша душа стремится вверх, она жаждет высокого, жаждет люб… Хм! А вы так часто одна, ведь вы совсем не бываете нигде. Признаюсь: даже я, полицейский, случайно узнал о вашем существовании…

— Что же делать? Нам с мужем выбирать не приходится. Я, действительно, редко бываю на улице. Наше хозяйство хоть и не велико, но все же трудно вести его. У меня совершенно нет времени, чтобы сделать что-то по дому. Мне приходится работать, как говорится, день и ночь, поэтому нам и пришлось нанять служанку. Поймите, нам очень трудно приходится — денег и без того мало. Но что поделаешь? Ведь за хозяйством тоже нужно следить. Эмми — умница, она так хорошо помогает мне, но, признаться, нам и вдвоем нелегко. Я ведь почти не выпускаю из рук работу, а она то и дело бегает в магазин за нитками, варит, метет, помогает мне шить. Нам приходится вставать очень рано…

— О, сударыня, мне просто страшно слышать такие слова из ваших уст. Неужели и вправду так тяжела ваша судьба? — спросил Гарви Бартли.

— Да, капитан, мне пришлось многое вытерпеть — и душевных мук, и житейских забот, — вздохнула Лолиана.

— Но вы так молоды! — воскликнул Гарви.

— Да, и тем не менее… Это долгая история. Прошу вас, не заставляйте меня ее рассказывать.

— Я бы многое отдал, чтобы услышать ее, но ваше слово для меня — закон, и я умолкаю.

— Благодарю вас. Вы — настоящий джентльмен.

— Скажите, Лолиана, вы сразу узнали меня, как только увидели?

— Да, узнала вас, сэр.

— Умоляю вас простить меня, Лолиана, что в прошлый вечер я позволил себе слишком многое, когда подошел к вам. Я так боялся, что вы уйдете… а вы действительно ушли. Простите меня, если это возможно! Быть может, вы тогда не поняли меня, или я не так обратился… Но сейчас позвольте мне объясниться вам. Дело в том, что… как вам известно… мы, полицейские, обязаны следить за порядком в городе. И когда я увидел одинокую фигуру женщины на улице, возле такого буйного места, я как начальник решил помочь вам дойти до дома. Ведь по вечерам опасно ходить по улицам одной. Но затем я увидел ваше лицо, ваши небесные глаза… поверьте, я позабыл все слова, с которыми хотел обратиться к вам. И поэтому наболтал, по-моему, столько глупостей… Я и сейчас непонятно изъясняюсь, да?

— Что вы, сударь, вы не сказали ничего глупого. И я вполне понимаю вас, ведь такова ваша профессия — следить за порядком и благополучием горожан, — улыбнувшись, ответила Лолиана. — Напротив, нужно отдать вам должное, вы поступили как настоящий джентльмен. Но мне пришлось отказать вам, к сожалению, так как мне оставалось идти совсем немного… и, к тому же, об этом могли бы пойти разные толки, — добавила она, понизив голос.

— И все же вы прощаете меня? — спросил Гарви.

— За что, сударь? — с деланным удивлением воскликнула Лолиана.

— За то, что я не так обратился к вам… — с притворным смущением проговорил Бартли. — Это ведь бывает очень важным…

— Ах, вы преувеличиваете свою вину, — заверила Лолиана. — Я вовсе не виню вас ни в чем.

— И вы не сердитесь на меня?

— Помилуйте, конечно же, нет! Разве я могла?

— Так вы прощаете меня?

— Конечно.

— О, благодарю вас!

Примерно на такой ноте закончилась беседа молодой хозяйки домика с полицейским капитаном. Но знакомство шло дальше, и посещения Гарви сделались весьма частыми. Однажды Ли даже приняла от него подарок — большой черепаховый гребень с резным узором. Она была, казалось, неравнодушна к гостю и выказывала ему самые нежные знаки внимания. А он, в свою очередь, бегал вместо служанки в лавку за нитками и покупал кое-что из продуктов, уверяя и заклиная, что почитает для себя великим счастьем услужить Ли. Так прошла неделя.

Снова был весенний милый вечер, когда Лолиана вновь села у окна с работой в руках. Оставалось доделать совсем немного — закончить вышивку на манжетах и подшить края, и в скором времени можно будет получить за этот заказ немалую плату.

Внезапный звон колокольчика у двери отвлек ее. Она выглянула в окно и увидала седовласого господина.

— Это вы? Ах, Эмми, это мистер Крашнер! — И Лолиана бросилась к двери. — Добрый вечер, я так рада…

— Знаю, милочка, знаю, чему вы рады, — ответил ей добродушный старик. — С удовольствием вручаю вам!

И он подал восторженной Лолиане письмо.

— Ах, я так благодарна! Ну сядьте же, прошу вас, расскажите нам поскорее все новости!

— О, я сегодня полон новостей! — раздался голос с порога. Ли подняла голову и увидела перед собой фигуру Гарви. — Добрый день, Лили.

Радостный взгляд Лолианы сменился растерянностью. Она сердито взглянула на полицейского и ответила:

— Здравствуйте, мистер Бартли. Садитесь. Прошу прощения, но у меня очень важный гость.

— Ну уж вы, Лолиана, скажете тоже — важный! — засмеялся старик.

— Конечно, важный! Ну, расскажите нам… мне: как он там? Что с ним?

— Он, Лили, ужасно скучает, — отвечал Крашнер. — Просто, говорит, с ума схожу и не знаю, что делать.

— Как же это? Он думает обо мне? — спросила Ли.

— Грех спрашивать, Ли! Он очень тоскует по вас.

— Да что вы, — глаза Лолианы увлажнились. — Ах, мистер Гарви, — обратилась она к полицейскому, стараясь придать своему голосу ласковый оттенок. (Она заметила, что старик то и дело косится в сторону нового гостя.) — Знаете, мистер Гарви, мне не хватило шелку для вышивания. Прошу вас, купите для меня у торговки в той лавке три мотка: один светло-голубой, другой темно-зеленый, а третий — ярко-красный. Прошу вас.

И она подняла на него глаза, полные страстных обещаний. Он понял этот взгляд и ответил ей тем же. Он тут же кинулся к двери.

— Подождите, мистер Гарви! — крикнула ему вдогонку Ли. — Купите мне, пожалуйста, еще мешочек жареных орехов! У той старой торговки отличные орехи. И заодно, умоляю вас, загляните на станцию и посмотрите расписание на завтра. Эмми нужно съездить в Йоркшир, к матери Альфреда. Будете ли вы так любезны?

— Конечно, Ли, — шепнул он.

— Так, вы все запомнили?

— Погодите, — ответил он, словно опомнившись. — Три мотка миндаля, три мешка зеленого и голубого шелка и дилижанс на завтра. Так?

— Вы немножко перепутали, — улыбнулась Ли, — но это ничего. Идите.

— Вы не успеете оглянуться, как я уже буду здесь, Лили, — ответил Гарви.

— Не спешите, Гарви, а то еще больше напутаете.

— О, я-то уж не напутаю, — воскликнул он, пожирая Лолиану глазами, и убежал.

— Значит, он скучает? — вновь спросила Ли.

— Да. Очень. Так что передать ему? — спросил старик.

— Альфреду? Прошу вас, передайте ему ответное письмо. Я сейчас напишу. — Ли распечатала конверт и пробежала глазами строчки. Письмо начиналось и кончалось нежными словами, но было кратким. Альфред сообщал, что путешествие его закончилось благополучно и они без помех добрались в Форж. На следующий день начинается отдых мистера Уилкса, и сам Альфред не знает, куда себя девать на это время. Он очень любит свою жену и верит ей, как самому себе, и надеется, что она исполнит свое обещание, данное ему.

“Да, Фредди, ты прав, — подумала Ли, — я тоже верю, как самой себе. И я сдержу свое обещание, чего бы мне это ни стоило”.

Письмо она написала тут же, так как старый джентльмен спешил (дела заставляли его завтра же ехать обратно во Францию). Помимо всего прочего, Ли сообщила Фреду о полицейском, который заинтересовался ею далеко не по служебной обязанности, описала кратко, с чего все началось. Она умоляла Фреда не ревновать: уж она-то найдет способ избавиться от назойливого гостя и его посещений.

— Вот, мистер Крашнер, прошу вас, возьмите.

— Хорошо, миссис, — и старик спрятал письмо. — А что мне передать ему на словах?

Внезапно в дверях раздался шум.

— Это Бартли! — вздохнула Лолиана. — Эмми, выйди к нему навстречу и задержи его.

— Я не впущу его, пока он не скажет, когда прибывает дилижанс на Йоркшир, — ответила служанка и побежала по лестнице.

— Передайте ему мой самый горячий привет и скажите, что я по-прежнему люблю его.

“Если бы это и вправду было так, — подумал старик, — было бы в мире подобной тебе”.

— Ну что же, хорошо, миссис. Передам, — ответил старик. И, попрощавшись, вышел.

ГЛАВА IV ПОСЛЕДСТВИЯ, К КОТОРЫМ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ БОКАЛ ВИНА ЗА ПРЕКРАСНУЮ ЖЕНЩИНУ

Через секунду в комнату вбежал Бартли, за ним вошла служанка.

— Ах, наконец-то, Гарви! — воскликнула Лолиана, оборачиваясь.

— Кто это был, Ли? — спросил Бартли, имея в виду старика.

— Это мистер Крашнер, он приехал из Форжа и привез мне известия от мужа.

— И скоро он вернется?

— Кто? Мистер Крашнер?

— Нет, муж.

— Нет, наверное, через месяц. Или позже. Ах, Гарви, вы уже уходите? — спросила Лолиана с притворным беспокойством.

— Почему вы так решили, прекрасная Лолиана? — в свою очередь, спросил Гарви, подходя к ней.

— А ваша служба? Вы никуда не пойдете сегодня?

— Нет, с сегодняшнего дня я взял отдых на месяц.

— Как? Тоже на месяц?

— Поймите, случайное совпадение! Но это не важно, главное — я свободен!

— О, правда? И вы будете, наверное, чаще радовать нас посещением?

— Ежедневно, если вы только позволите, — с этими словами он обнял Лолиану за талию.

— Ах, что вы делаете, Гарви! Боже мой! — Лолиана испуганно и смущенно посмотрела на него.

— Госпожа, мне нужно сказать вам несколько слов, — молвила служанка, извинившись за свое вмешательство.

— Да, иду. Прошу вас, подождите, — шепнула она полицейскому, — я отправлю ее куда-нибудь, и тогда…

— Тогда?

— Пустите, я потом скажу. — Она вырвалась от него и выскользнула в соседнюю комнату.

— Миссис, вы так и не отдали мне приказание, — сказала Эмми, когда они остались вдвоем.

— Все ли готово в подвале?

— Да, миссис.

— Держи вот это. — И Ли подала служанке флакончик с какой-то белой жидкостью. — Вроде того, что привозила твоя тетушка из Азии. Выльешь половину в бутылку вина, которую понесешь в комнату. А сама можешь ждать в соседней комнате, я позову тебя. Только постарайся. У меня остается только одна надежда: на этот флакон. Я знаю, что мне еще придется прибегнуть к этому способу, потому что другой возможности избавиться от подобных воздыхателей нет. Господи, дай мне силы, помоги, чтобы наш замысел удался!

После этих слов Лолиана вошла в комнату.

— Я отправила ее к подруге. Она должна вернуться не раньше утра. Сейчас она принесет нам вина и уйдет, Гарви.

— Лили… — только и сказал полицейский.

— Мне нужно кое-что сообщить вам по секрету, свидетели нам не нужны. У меня есть тайна, а когда тайну знают несколько человек, это уже не секрет.

Вошла служанка, поставила на стол бутылку вина и два бокала. Уходя, она подмигнула хозяйке, и та ответила ей тем же. Полицейский, уже наполовину опьяненный красотой и снисхождением Лолианы, не заметил ничего.

— Эмми, затвори-ка эту дверь поплотнее и… можешь идти.

Служанка выполнила приказание Лолианы; вскоре ее шаги по лестнице затихли, хлопнула дверь, все смолкло. Лолиана обернулась к Гарви.

— Ну, дай бог, чтобы нас не застали здесь вдвоем, — смущенно проговорила она.

— Кого вы боитесь, Ли? — спросил полицейский, залпом опустошая свой бокал.

— Держаться поосторожнее нам не мешало бы, а Эмми немало доставила бы нам хлопот. К тому же, знаете, мало ли что может быть. Но ее теперь нет, и слава богу, мы можем с вами без опаски поговорить tet-a-tet[4]. Я хотела бы открыть вам свою тайну, поведать сердце, как говорится. Вы же знаете, как я доверяю вам.

— О, не шутите ли вы, сударыня? — воскликнул Гарви.

— Неужели мои слова ввели вас в заблуждение?

— Вы так снисходительны! Мне трудно поверить.

— Отчего? Ах, вас смущает то, что я замужем. Конечно, не подумайте, что я забыла свои обязанности: я помню свой долг. Но… он велит мне одно, а любовь — другое. И я больше не могу молчать. Подумайте, разве стала бы я отсылать служанку, позволила бы вам прежде обнять меня? Будь вы внимательней, вы заметили бы эти незначительные знаки внимания.

— И все же мне трудно поверить! Неужели это ваши восхитительные уста говорят мне эти слова? Ваша речь для меня — божественный нектар, который вы подносите мне, предлагая испить. Быть для вас хоть каплю приятным — для меня это вершина земного счастья. Но… В моей душе, несмотря на радость от ваших признаний, есть сомнения. Не лукавите ли вы? Это есть в вашем очаровательном характере; поймите, это было бы больно для меня! Но раз вы открылись мне, я тоже буду откровенным с вами: я поверю вашим ласковым словам, когда вы проявите вашу благосклонность ко мне не только на словах. Для того, чтобы поверить вам, окончательно поверить в счастье, которое вы можете мне дать, мне нужен вещественный залог ваших чувств.

— Ах, как вы торопитесь! — сокрушенно качая головой, ответила Лолиана. — Неужели вам мало того, что я не стала таить от вас свое отношение к вам? Вы чересчур практичны: вам нужно получить все сразу, без остатка.

— Чем больше мы считаем себя недостойными, тем тяжелее нам мечтать о счастье, доверясь лишь словам, — ответил Гарви, обнимая Лолиану и приближая свою физиономию к ее лицу. — Я, прослушав вашу речь, честно говоря, до сих пор в сомнении: чем я мог привлечь ваше внимание, когда я перед вами — ничтожество? Мне нелегко поверить в вашу благосклонность и в мой успех, не получив никакого… хм, да как оно… хм… вещественного доказательства.

— Ах, боже мой, как безжалостна любовь! Она просто не знает удержу! Я, право, смущена. Ах! — воскликнула Лолиана, слегка отстраняя полицейского, который пытался поцеловать ее плечо. — Да, с ней нет никакого сладу. Однако, нет! Пустите меня. Нет, я не могу себе позволить такого. Пустите! Вы слышите? Ах, Гарви, как слеп ваш порыв! Ну подождите же, дайте мне дух перевести! Вы, сударь, чересчур настойчивы! Как можно! Вам нужно получить все, и неотложно! Вы, воспользовавшись… моей благосклонностью, полностью отдались своей страсти.

— Но если вы действительно любите меня и не сомневаетесь в том, что я люблю вас, почему бы нам… не проявить весь пламень любви на деле? — спросил Гарви.

— Однако ведь я говорила вам, что я не должна наряду с любовью забывать о долге. Если я уступлю вам, не прогневается ли на меня всевышний?

— О, вы боитесь небес? Не тревожьтесь! Бог видит вас, видит ваши муки, видит, как вы страдаете, оставаясь замужем за человеком, которого не любите; видит, как трудно вам, как он тиранит вас. Бог поймет вас!

— Но ведь это смертный грех! — в испуге ответила Ли, отстраняя от себя Бартли.

— Я буду молиться, и господь услышит мои молитвы, он простит вас. К тому же, для любовных грехов есть оправдание в благих намерениях. Не бойтесь ничего, доверьтесь мне всецело! За все последствия в ответе буду лишь я. В самом деле, упорство в подобном случае безрассудно. Подумайте сами: ну кто раскроет наш секрет? В этом поступке нет вреда. Поверьте, вовсе не грешно грешить, когда грех окутан тайной.

— Ах, я боюсь, что для меня иного и нет, кроме как позволить вам все и идти до конца. Пожалуй, только этой ценой я смогу сломить ваше… обидное недоверие ко мне. Конечно, мне трудно сделать этот шаг, но, видно, иначе мне вас никак не убедить. Вы так мало верите словам! Вам необходимы явственные доказательства, но уже не слова. Что ж, если мне необходимо уступить, то я должна поддаться вашим уговорам. И если этим будет свершен страшный грех, то пускай кается тот, кто всему этому виною. Сама я, видит бог, тут вовсе ни при чем.

— О да, не бойтесь!

— Но окажите мне сперва одну услугу!

— Тысячу, если хотите! Я готов выполнить ради вас все!

— Ах, пустите, мне жарко. Вот так. — И Лолиана, наконец, освободилась от тесных объятий и поцелуев Гарви. — Почему вы не пьете? Выпейте этот бокал за меня.

— О да! Ваше здоровье, милая! — И он опустошил бокал. — Да, но почему же вы сами не пьете?

— Бог свидетель, я не пью вина. Если вы настаиваете, я, конечно, сделаю это для вас, но за последствия уже не ручаюсь. — С этими словами она наполнила бокал и подала его Гарви с самым нежным взглядом.

— О, ты как всегда права, Ли! Пью за прекрасную Лолиану! — Он быстро проглотил вино и швырнул бокал на пол.

— Ах, что вы наделали, Бартли! Ведь он так дорого стоил. Это был подарок! — вздохнула Лолиана.

— Я плачу, моя дорогая. — И он швырнул на стол деньги.

— Он, правда, стоил чуть-чуть дороже, — как бы между прочим, сказала Лолиана, игриво обвивая шею полицейского руками.

— Я плачу, моя милая! — ответил Гарви, и на стол упали еще несколько монет.

Бартли протянул руки, чтобы обнять Лолиану, но хозяйка ловко ускользнула от него и отбежала в сторону. Полицейский встал, покачиваясь, и сделал шаг к ней. Но ноги его подкосились, и он рухнул на пол. Лили не двигалась с места. Через несколько секунд послышался ужасный храп — снотворное оказало свое действие.

— Отлично, — улыбнулась Лолиана, облегченно вздохнув, и подошла к спящему. — Эмми!

Вскоре в комнату вбежала служанка.

— Вот видишь, Эмми, — засмеялась хозяйка. — Мы знаем свое дело. Он немного поспит и многое забудет.

— Но у вас такой вид…

— Какой? — Лолиана оглядела себя.

— Как будто вы вырвались из лап тигра.

— Боже мой, так оно и есть! — засмеялась Ли.

Ее платье было измято, ворот был расстегнут до такой степени, что плечи остались оголены полностью, волосы растрепались, а глаза горели лихорадочно.

— Да, он хорошо постарался, — заметила Ли. — Ну, ладно, я приведу себя в порядок чуть погодя. А сейчас давай-ка перетащим его.

Вдвоем они за ноги, как покойника, сволокли полицейского в подвал, заперли дверь на замок и ушли спать.

ГЛАВА V УРОК

Как Бартли ни старался припомнить хотя бы частицу вчерашнего вечера, он ничего не мог понять. Где он? Что за странное помещение, заполненное какими-то дровами, старыми тряпками и пылью, не говоря о тараканах? Почему так темно? И как он мог здесь оказаться — он, начальник, полицейский капитан?

— Что бы это могло значить? Каким образом я сменил место жительства? — Он тряхнул головой, Там, внутри, что-то ужасно гудело. — Помер, что ли? А может, пьян? — Найдя на полу осколок зеркала, Гарви посмотрелся в него. — Боже мой! А это что за рожа? Какой-то… Санта-Клаус! О, проклятье!

Действительно, из осколка на него смотрела опухшая красная рожа. Глаза заплыли, остались только маленькие узенькие щелочки, и это придало лицу отвратительное хитрое выражение. Всклокоченные волосы, белые от пыли, торчали в разные стороны.

— Тьфу! — пробормотал полицейский капитан. И пнул ногой осколок: вспомнил вдруг старую народную примету — не гляди в разбитое зеркало, наживешь себе несчастье. — Какого дьявола я сижу в этом погребе?

Он подошел, шатаясь, к двери и попытался ее открыть. Она не повиновалась блюстителю закона. Он ухватился за ручку и принялся трясти дверь. Эта попытка увенчалась не большим успехом. Окончательно заинтригованный, Бартли прильнул к замочной скважине; он успел заметить, как синее платье служанки взметнулось в стороне; затем послышались торопливо удаляющиеся шаги. Тут только полицейский припомнил весь вчерашний вечер, вспомнил чересчур щедрую на ласки хозяйку, крепкое вино, ее слова… Но он так же ясно вспомнил: в прошлый вечер он так и не получил желаемого. Что же тогда случилось? Как он очутился здесь?

Гарви сел на связку дров и тупым, бессмысленным взглядом обвел чертог, в котором пребывал. Только сейчас он заметил маленькое оконце, затворявшееся снаружи. Но вовсе не окно привлекло его внимание, а хорошенькое личико за решетчатыми ставнями. То была Лолиана. Он кинулся к ней и заорал:

— Эй, хозяйка! Почему я в подвале?!

— Тише, тише! — испуганно зашептала Лолиана, поднося палец к губам. — Умоляю вас, тише! Вчера пришел брат моего мужа, этот противный Чарльз, и заявил, что собирается пробыть здесь не меньше суток. Он приехал по каким-то делам в Лондон, а завтра уедет обратно в Йоркшир. Поэтому мне пришлось вас спрятать; завтра, когда он уберется, я вас выпущу. Милый мой, умоляю, прости меня, это не моя вина! Как только он уедет, я открою дверь, и тогда… тогда… Обещаю! — Ли послала ему воздушный поцелуй и скрылась быстрее, чем он успел сказать хоть слово.

— Брат, — пробурчал Гарви, усаживаясь на место. — Гм, впервые слышу о его брате. Будь он проклят! Черт возьми, из-за него я должен сидеть в этой конуре! Хоть бы курицу, что ли, приволокла, — вздохнул он, вспоминая свой обычный легкий завтрак, состоявший из холодной курицы и омлета, не говоря о пиве.

… Больше в тот день к нему никто не заглядывал. Это привело пленника уже не в удивление — в неистовую ярость. Он метался по тесному пространству, как тигр, — к тому же, тигр трезвый и голодный. Если бы у него хватило ума подойти к двери и прислушаться, он услышал бы там тихое мерное дыхание и, возможно, сквозь щель уловил бы внимательный взгляд, следивший за ним. Но полицейский в исступлении бегал по подвалу, отшвыривал все, что попадало ему под руку, и посылал проклятия на головы всех, присутствующих в этом доме, в том числе на свою. Однако, несмотря на свой гнев, он старался буянить как можно тише, вовсе не желая быть изобличенным в грехе и тем самым подпортить себе репутацию.

В этот день ему пришлось лечь спать на голодный желудок.

На следующий день ноги едва держали его: он ослабел от голода. В полдень, услышав чьи-то легкие шаги и шорох платья и обезумев от радости, он приник к замочной скважине. Мимо проходила служанка. Увидев ее, он окликнул девушку:

— Эмми, иди сюда! — Та подошла. — Когда меня выпустят отсюда? — слабым голосом спросил Бартли.

— Когда уедет брат мистера Альфреда, — беззаботно ответила девушка.

— Так он все еще не уехал?! — закричал пленник.

— Нет, сегодня он уходил куда-то, а затем вернулся и, сказав что-то очень важное моей хозяйке, повез ее в Йоркшир. Они пробудут там дня три, потому что тяжело заболел отец моего хозяина, и ему требуется уход.

— О, дьявол! — воскликнул полицейский, с яростью тряся дверь.

— Не беснуйтесь так, господин полицейский, — отвечала Эмми, пытаясь скрыть улыбку. — Моя госпожа, когда уезжала, шепнула мне, чтобы я передала вам ее привет. Она велела также сказать вам: как только вернется, выполнит свое обещание. Так что ждите. Уж, поверьте, моя хозяйка умеет держать слово.

— Открой сейчас же дверь, гадкая девчонка, иначе я умру здесь! — заорал Гарви, побледнев от гнева.

— Вот это да! — воскликнула пораженная Эмми. — Как вы невежливы, сэр! Люди терпят годами, почему бы не потерпеть и вам?

— Я не выдержу! Целых три дня в этом подвале, это же ад! Открой дверь, я приказываю!

— Ого!

— Если ты не отворишь дверь, я посажу тебя в тюрьму, слышишь?

— Да, сэр. Но что мне делать? Ключ в кармане у моей хозяйки — она, видно, забыла отдать его мне, когда уезжала, — и как же я теперь открою дверь? Будьте сдержанны и мужественны, сударь. Мужчина не должен быть нетерпеливым. Через три дня вернется моя госпожа, кинется вам на шею, и все ваши неприятности, сэр, рассеются как дым.

— О-о! — простонал полицейский, едва держась на ногах. — Ради бога, открой дверь, я уйду из вашего дома, и больше моя нога никогда не ступит сюда! Слышишь?

— Сударь, вы удивляете меня, — отвечала Эмми. — Я не могу выпустить вас, повторяю вам. Но, слышите ли: если вы выберетесь, когда вернется хозяйка, — добавила она, наклоняясь к замочной скважине, — то мы отметим с вами это событие.

— Надоели мне ты и твоя госпожа! — закричал в ярости Гарви. — Я хочу есть!

— Что это вы так заговорили, сэр? Опьянев, вы любезничали с моей госпожой, а теперь уже и забыли об этом. Вы хотите есть? Но как я подам вам что-нибудь съестное? В эту щелочку не пролезут даже жареные орехи, которые вы принесли нам.

— Черт возьми! — Гарви наконец понял, что служанка над ним просто-напросто издевается. — Будьте вы прокляты со своей госпожой! Это из-за нее я попал сюда, в эту темницу!

— Потерпите, сэр.

Но Бартли умирал от голода; во всяком случае, так ему казалось.

— Я дам тебе денег, только выпусти меня отсюда, девчонка.

— Бог свидетель, я не могу этого сделать. Я повторяю вам, сударь: ключ в кармане моей хозяйки.

— А почему я должен страдать? Скажи, где сейчас твоя госпожа, и ты сразу же получишь от меня пять фунтов. Сразу же, сейчас! Смотри.

С этими словами он достал из кармана деньги и просунул их сквозь щель. Эмми быстро взяла их:

— Хорошо, слушайте. Я действительно не лгу: хозяйки нет дома, но… она уехала вовсе не к отцу мужа. Она отправилась за товарищами мистера Альфреда, а мне велела быть здесь. “Они-то сумеют поговорить с этим негодяем!” — сказала она мне.

— Что же плохого я ей сделал и чего она от меня хочет? — жалким голосом спросил Гарви.

— Так слушайте же, что я вам скажу, — скрыв усмешку, отвечала Эмми. — Знайте же, сударь, что моя хозяйка — большая озорница. Таких, как вы, она приводила сюда сотни, несмотря на недолгий срок нашего пребывания здесь. Она завлекала их во всем так же, как вас. Она ведь красивая, не правда ли, сэр? Она забирала у них все деньги, спаивала и так же бросала в этот подвал. Через день-два она извещала брата мистера Альфреда и его товарищей, и они приходили к ней. Знали бы вы, как они мстили! Ух!

Полицейский был поражен. Хотя (как читатель уже понял) этот рассказ не отличался особенной правдоподобностью, в помутившемся сознании Бартли все услышанные шутки превращались в такие нешуточные истории, что при этих словах у него все опустилось внутри: и душа, и пустой желудок.

— Что же мне делать, а?

— Не знаю. Но… Знаете, вы мне понравились. Когда выберетесь отсюда, возьмете меня с собой? — спросила Эмми лукаво.

— Обещаю, — ответил полицейский, рассматривая в замочную скважину хорошенькое лицо служанки.

— Я спасу тебя, — сказала Эмми. — Когда я освобожу тебя и ты возьмешь меня с собой… я надеюсь, что ты будешь обходителен со мной, и мы поженимся. Я заберу деньги, которые принадлежат мне по праву, и мы убежим. Я постараюсь как можно скорее освободить тебя.

— Если ты освободишь меня, ты станешь моей женой! — сгорая от нетерпения, закричал Гарви. — Я отдам тебе все, что у меня есть, я буду любить тебя всю жизнь!

Служанка благосклонно выслушала его обещания и сказала:

— Я верю тебе, мой милый. Жди меня, я раздобуду нож, чтобы можно было взломать дверь, и выпущу тебя.

— Хорошо, жду. Э! Подожди! Умоляю, моя дорогая: если ты любишь, сжалься надо мной, дай мне что-нибудь поесть! Я умираю от голода.

Эмми на минуту задумалась.

— Хорошо, сейчас.

Через минуту она вернулась, открыла окошко и протянула полицейскому кусок хлеба.

— Это все? — воскликнул удивленный Бартли.

— Увы, это часть моего завтрака, но я благосклонно отдаю его тебе. Хозяйка уехала и заперла все шкафы, где хранятся продукты, оставив мне совсем немного еды.

— Но ведь у тебя есть деньги! Сбегай в лавку и купи что-нибудь поесть.

— Ну, уж нет! Вы слишком многого хотите. У меня нет времени бегать по магазинам и покупать продукты для таких легкомысленных людей, как вы. У меня слишком много работы.

— Ну, если хочешь, я выполню за тебя эту работу, только принеси мне есть!

— Вот как? — Эмми задумалась. Несколько секунд длилась пауза. — Подожди-ка, я сейчас приду.

Пленник накинулся на хлеб. Если бы он не был так занят своим скудным завтраком, он, вероятно, услышал бы, что по лестнице поднимаются два человека: две женщины, ибо топот маленьких ножек был легким, летящим.

Вскоре вернулась Эмми и принесла целую корзину пряжи.

— Что это? — спросил полицейский, глядя, как она с трудом проталкивает в окошко мотки.

— Это пряжа, сэр. Ее нужно перемотать.

— Но ее так много!

— Да, но все это я должна сделать за один день, а я и так потеряла слишком много времени на разговор с вами. Прошу вас, принимайтесь.

— Но сначала дай мне поесть!

— На что? Погодите немного, иначе вы станете лениться и не выполните то, чего я от вас требую. Нет уж, сэр, сделайте-ка это, и чем скорей, тем лучше. А я за это время схожу в лавку и принесу чего-нибудь съестного.

Полицейскому оставалось лишь покориться. Впервые в своей жизни он подчинялся женщине.

Так прошли три дня. Таким образом хозяйки приручили тигра, и за хорошо выполненную работу он получал либо хлеб с сыром, либо сушеную рыбу с кашей. Помимо того, служанка стращала его словами: “Вот придет моя хозяйка вместе с братом мистера Альфреда, и тогда опозорят вас”.

И вот, наконец, на исходе третьего дня, когда (по словам служанки) должна была приехать ее госпожа, Гарви прильнул к щели, ожидая служанку с ужином. Его взгляд скользнул по стене, и он заметил лицо Лолианы в окошке. Она спокойно смотрела на него и даже не думала скрываться. Бартли кинулся к окну.

— Ах, это ты! — закричал он. — Обманщица! Потаскуха! Вернулась, наконец!

— Как понимать ваши слова? — равнодушно спросила Лолиана.

— А так и понимай! Ты заманила меня сюда, пообещав золотые горы, ты вынудила меня, чтобы я пришел к тебе той ночью, а затем бросила обманом в эту канаву!

— Сударь, вы забываетесь, — все так же спокойно сказала Лолиана, не отходя от окна. — Потрудитесь вспомнить, как было дело. Так будет лучше для вас.

— Чем это лучше? Ведьма, ты обманула меня!

— Послушайте, сударь. В этом доме сидят трое молодых людей — близких знакомых нашей семьи. Хотите, я познакомлю вас с ними? Вас это не пугает? Ну, что ж; что скажете вы, если я прикажу больше не носить вам еды?

Эти слова подействовали на разгоряченного пленника, как ведро холодной воды. Он мгновенно остыл.

— Черт возьми, — проворчал он.

— Вот именно, сэр. И я сдержу слово: до тех пор, пока вы не попросите прощения за слова, только что произнесенные вами, и за гадкий поступок, который вы совершили по отношению к чужой жене. А теперь прощайте, сэр, до завтра!

С этими словами пленительная госпожа удалилась, а бедняга полицейский принялся грызть собственные руки. В тот день он действительно не получил больше ничего. Никто не пришел к нему. Кое-как переспав, он едва дождался следующего посещения прекрасной Лолианы. Чуть заслышав ее шаги, он закричал:

— Дорогая Лолиана, самая прекрасная и самая жестокая из всех женщин, умоляю вас, пощадите меня! Я понял свою вину, понял и уже достаточно помучился за нее. Будьте великодушны, сжальтесь надо мной! Я клянусь вам, что больше никогда не переступлю порог вашего дома и до конца своих дней не совершу ничего дурного! Умоляю вас!

— Вы раскаиваетесь в своем поступке? — холодно спросила Лолиана.

— Да, простите меня! Простите! Я заплачу, я заплачу вам, лишь отпустите меня! Я достаточно поплатился за свою жестокость, умоляю вас, пощадите!

— Отчего бы вам не посидеть еще недельку в этом подвале? Это будет вам хороший урок, сударь.

— О, сударыня, я его получил и давно раскаиваюсь. Пощадите меня!

— В вас говорит только желание плоти: вы хотите получить свободу и к тому же голодны, поэтому вы и осыпаете меня умоляющими фразами. Но будь вы сыты, довольны, что бы так отталкивало вас от “прекрасной хозяйки”?

— Я клянусь вам, сударыня, клянусь! Назовите любую цену, я заплачу вам!

— За все вы будете платить господу богу; нам не нужны ваши деньги. Поклянитесь нам именем своей матери, что здесь больше не будет и следа вашего. Ну, клянитесь же!

— Клянусь… именем моей матери… — еле выдохнул измученный пленник.

— Так помните же свою клятву! Помните:

“Тот, кто дурное дело совершает,

Сам вместо пищи яд глотает”.

Едва только дверь отворилась, как обезумевший от страха, радости и голода Гарви бросился на улицу, сопровождаемый смехом обеих женщин.

ГЛАВА VI ПОДЛОСТЬ

На следующий день Лолиана узнала об открытии новой женской мастерской белошвеек и вскоре устроилась на работу. Времени там требовалось гораздо меньше, да и доход больше. Ремесло было для Лили отнюдь не новым: она могла шить и вышивать достаточно проворно и, проявляя мастерство в этом деле, зарабатывала куда больше, чем получала прежде. Это давало ей возможность отсылать деньги больным родителям Фреда на лекарство. В какой-то степени эта задача была разрешена.

Радуясь новым покупкам, которые давно откладывались из-за отсутствия средств, она все чаще думала о будущем и верила, что теперь-то сможет быть счастливой.

Но полицейский, которого сумела проучить эта очаровательная женщина, не сдержал своего слова. Он и не думал исполнять обещание. Однако, боясь еще гнева той красавицы, за которой он попробовал приударить, Гарви не решался действовать, то есть — мстить в открытую, остерегался наносить свой удар сразу, резко. Он начинал тайно, со слухов, разрабатывал план, который должен был привести к победе.

Бартли узнал, что Лолиана явилась в заведение белошвеек и была принята. Он разнюхал, благодаря своему званию: то была мастерская благородных девиц и честных порядочных женщин. За это и уцепилась его мысль.

В приемной было душно и пахло какими-то дешевыми духами. Пришедшего встретила блюстительница порядка в заведении белошвеек, некая Равель, всеми признанная злючка.

Ей было пятьдесят шесть лет, и старость удваивала ее природное безобразие. Голос у нее был дребезжащий, как то понял посетитель, когда она сухо поздоровалась с ним. Характер — отвратительный. Она была худющая, злая, скупая, упрямая, ядовитая и, вдобавок ко всему, сплетница. У нее был небольшой капиталец, который она собиралась отдать после смерти какой-то духовной общине, о чем кричала на всех перекрестках. Она была на очень хорошем счету во многих церквях Лондона, и это давало ей возможность покровительствовать.

— Добрый день, госпожа Равель, — сказал гость, входя.

Увидев мундир полицейского, Равель придала своему лицу умильное выражение:

— Ах, это вы, мистер Бартли! Добрый день, я вас в темноте-то и не узнала. Знаете, у нас в коридорах так темно, средств не хватает на свечи. Прошу садиться. Что привело вас к нам? Мы недавно оплатили счет…

— Да, мисс Равель, это так. Но я пришел вовсе не за тем.

— Что же вас интересует?

— Понимаете ли, — начал полицейский, — как мне известно, ваше заведение отличается чистотой… я имею в виду нравственную чистоту… и порядком. — (Мисс Равель поклонилась.) — Мне известно также, что все хозяйство мастерской ведется аккуратно благодаря вам. — (Эти слова явно польстили блюстительнице порядка.) — Но, основываясь на уже известном, меня все же приводит в недоумение один ваш поступок.

— Какой? — Физиономия мисс Равель вытянулась. — Бог мой, что же могло произойти? Мы аккуратно платим за все. Мои подчиненные отличаются кротостию и смирением…

— Вот-вот, именно это я и имел в виду. Вы, позвольте отдать вам должное, очень честны и опытны, аккуратно следите за порядком, но почему же все-таки произошла такая оплошность?

— О чем вы говорите?

— Ах, простите, я ведь так и не сообщил вам главного. Насколько мне известно, месяц назад к вам поступила одна мастерица по имени Лолиана Темпль. Помните ли?

— Да, она хорошо работает и получает соответствующее жалованье.

— А что вам известно о ее прошлом?

— Она замужем, у меня есть бумаги, что она порядочна и честна.

— Бумаги! Мисс Равель, что нам могут дать бумаги, да и кто в наше время доверяет бумагам?

— Вам что-то известно о ней? — насторожилась старуха.

— Да, признаться, да. Именно это и привело меня к вам. Я удивился, что такая достопочтенная дама позволила вступить в свою мастерскую столь низко падшей женщине.

— Боже мой, что вы говорите! — воскликнула г-жа Равель, всплеснув руками.

— Да-да, мисс Равель, как это ни прискорбно, но… Поверьте моему слову. Я часто держу пост у кабачка “Дэвид и Сэнди”. Вы знаете, наверное, что эта харчевня — самая грязная, самая пошлая, ведь там собирается основной “мир” бродяг, нищих и бандитов. Поэтому каждый вечер там ставится охрана для наведения порядка.

— Да, и что же?

— Так вот, мисс Равель, уже трижды я видел в этом кабачке ту самую женщину, о которой говорил.

— Лолиану?..

— Ну да, именно ее. В первый раз я еще сомневался, думал, что это случайность или ошибка, но затем уж…

— Боже мой, да у нее ведь есть муж! — пробормотала госпожа Равель.

— А известно ли вам, что муж ее сейчас в отъезде и не мешает ей вести себя таким непристойным образом? Сознаюсь, мне стало стыдно, когда я увидел, что она вытворяет там, как развлекается с мужчинами. Да мало того, я не раз замечал, как она водила к себе мужчин в дом; вот, недавно я узнал, что развратница поступила в ваше заведение, скрывая при том свое истинное лицо, и счел нужным вас уведомить, чтобы присутствие блудницы не порочило честь вашей мастерской. Я вполне понимаю вас, мисс Равель, и знаю, что эта уличная девка способна скрыть все, что угодно, все какое ни на есть самое грязное прошлое.

— Ах, не может быть! — вздыхала мисс Равель. — А выглядит такой порядочной, такой скромной и милой!

— Да, но теперь-то вы знаете, что это маска. Кроме того, чтобы напрасно не вводить вас в заблуждение и иметь доказательства, я решил поподробнее узнать о ней, о ее жизни, о ее прошлом. И что же вы думаете?

— Что? — бледнея, спросила блюстительница порядка.

— Она теперь носит новое имя: так сказать, старается заметать следы прошлого. О прошлом ее мне теперь многое известно.

— Что же вам известно?

— О, позвольте мне не приводить грязный список ее дел в прошлом. Поверьте, даже мне стыдно и неприятно говорить о них. Но я решил, что необходимо сообщить вам отдельные подробности.

— Боже, за что такое наказание? Но, — тут мисс Равель выпрямилась, — при всем моем доверии к вам я не могу принять мер без… гм, гм… вещественных доказательств. Если я сама смогу удостовериться в том, о чем вы говорите, я выгоню ее.

— Поверите ли вы, мисс Равель, если увидите ее в том кабачке?

— Вполне. Это непристойное заведение, в котором могут находиться одни лишь распутные.

— Я думаю, что вы, охраняя честь вашего заведения, придете сегодня вечером на улицу Альтена, где расположен тот самый кабачок, и сможете убедиться в правдивости моих слов.

— Одна? Да что вы! Как можете вы сравнивать меня с развратницами, что там сидят? Да разве я позволю себе появиться там, на улице, вечером…

— Нет-нет, я вовсе не то хотел сказать. Но позволите ли вы мне сопровождать вас? Нам вовсе не нужно будет входить туда, достаточно поглядеть в окно.

— Вы очень любезны, мистер Бартли. Благодарю вас, но…

— Я зайду сюда часов в восемь.

— Хорошо, но…

— До свидания, мисс Равель.

— До свидания. Благодарю вас…

И полицейский поспешил выйти из душней комнаты, чтобы довести до конца свой план.

— Миссис, это вас! — донесся до Лолианы звонкий голос служанки.

— Меня? Кто бы это мог быть? Проводи гостя ко мне, наверх.

Через секунду дверь отворилась, и вошел рослый молодой человек, одетый как слуга. Он смущенно поздоровался с хозяйкой, с восхищением вглядываясь в черты ее лица.

— Добрый день, — отозвалась Лолиана, улыбнувшись. — Что вам угодно?

— Меня послал к вам господин по имени Крашнер.

— Да? — встрепенулась Ли.

— И просил передать вам это. — Он подал конверт, не отрывая глаз от Лолианы.

Она быстро распечатала конверт, предварительно прочитав на нем: “Госпоже Лолиане Темпль”. В конверте лежало письмо:

“Дорогая Лолиана!

Вчера вечером я вернулся, хотя это вовсе не предполагалось. Однако к вам зайти я не решился: было слишком поздно. Ваш супруг и я были очень рады вашей работе в мастерской госпожи Равель, еще более рады полной оценке вашего мастерства. Альфред необычайно рад, что вы наконец-то нашли работу, где ваше мастерство оценено материально.

Прошу простить меня, Лолиана, что я не могу встретиться с вами сегодня, что не имею счастливой возможности зайти к вам: у меня столько дел, что я вынужден отказать себе даже в этом удовольствии. И тем не менее я имею письмо от вашего супруга и несколько слов от него же, но не имею времени забежать к вам и передать все это; доверить кому-то я не решаюсь, боясь, что вы потом будете упрекать меня за это. Но, тысяча извинений, смею ли я отлучить вас на часок от ваших семейных обязанностей и попросить вас прийти за весточкой и посланием? Поверьте, мне неудобно и чрезвычайно трудно писать вам об этом, но, надеюсь, вы поймете меня. Я так занят, что порой забываю пообедать. Умоляю вас простить меня! Я должен освободиться на полчасика вечером, часам к восьми, и для того, чтобы не доставлять вам особых хлопот, которых и без того у вас хватает, буду ожидать вас на улице Альтена, где заодно успею завершить одно из своих занятий. Прошу вашего прощения, ибо этого я сам себе никогда не прощу. Не гневайтесь на меня и еще раз простите.

Мне необходимо завершить одно важное дело, и я надеюсь, что после его окончания у меня будет немного времени перед отъездом (а я сегодня уже уезжаю назад), поэтому мне было бы стыдно смотреть в глаза Альфреду, если я не выполню его поручение повидать вас. Если вы сможете и придете, я перед своим отъездом дам вам письмо и передам небольшое поручение от него устно.

Буду ждать вас недалеко от харчевни “Дэвид и Сэнди”.

Тысяча извинений,

всегда Ваш Уилки Крашнер”.

Лолиана не знала почерк мистера Крашнера, не знала, в ладах ли он с грамматикой и изящным стилем, но письмо написано рукой старика, это было заметно. Чтобы окончательно развеять закравшиеся было в голову сомнения, Ли решила расспросить посыльного, но того и след простыл. Лолиана выглянула в окно, спустилась вниз по лестнице: его нигде не было.

— Однако я не знаю, что и делать, — пробормотала она тихо. — Харчевня “Дэвид и Сэнди”… А не та ли, что напротив лавки с батистом? Боже, неужели эта харчевня не настолько уж убога и грязна, как мне показалось? Ах, наверное, все же нет; если мистер Крашнер пригласил меня туда, — значит, ничего опасного. Но он должен сегодня уехать!..

Через несколько минут решение было принято и все сомнения отброшены в сторону. Сегодня Лолиана должна была получить письмо от мужа.

ГЛАВА VII ПОСЛЕДСТВИЯ

Лолиана перешла на другую сторону улицы и, прислонившись к фонарю, огляделась вокруг. По улице прохаживался полицейский патруль, но больше никто не появлялся. Постояв четверть часа у дерева, Лолиана не увидела ничего нового. Это было странно. Она еще раз перечитала письмо, чтобы убедиться, что пришла в нужное место. Наконец, потеряв всякую надежду, Лили повернулась и хотела было уже отправиться домой, как вдруг подумала:

“А может, он пришел сюда раньше и сейчас сидит где-нибудь — в харчевне, например? Ведь он написал, что ему нужно закончить здесь какие-то дела”. И она направилась к “Дэвид и Сэнди”. Мысль о том, что мистер Крашнер просто уехал, она не хотела принять.

Однако добавим, что Лолиана почти не имела понятия об истинной сущности кабачка, куда так необдуманно решила зайти. Она слишком плохо знала “мир” пьяниц, гуляк и бродяг, и неведение позволило переступить порог “заведения”. С первого взгляда, стоя у двери, трудно было отыскать в этой свалке кого-либо, и Ли, опустив вуаль, прошла внутрь. Однако, оглядевшись еще раз, мгновенно поняла свою оплошность — мистер Крашнер в подобной обстановке быть никак не мог.

Перекресток был окутан мраком. Кабачок, озаренный множеством свечей, был похож на костер, особенно издали. Сквозь разбитые стекла доносились звон стаканов, шум, перебранка. В запотелом от жары большом окне мелькали чьи-то фигуры. Время от времени из залы долетали на улицу звучные раскаты хохота. Прохожие, спешившие по своим делам, старались проскользнуть мимо окна, не заглядывая в него. Лишь двое каких-то субъектов (очевидно, мужчина и женщина), появившись неожиданно, задержались на достаточно долгое время. Они подошли к дому на противоположной стороне, недалеко от кабачка, и остановились там. На мужчине был плащ, поднятый воротник скрывал часть лица; он надел все это, вероятно, для того, чтобы скрыть и свою одежду. Глаза обоих незнакомцев были устремлены на одинокую фигурку около дерева. Вот она двинулась прочь… остановилась… повернула назад… и направилась в кабачок, оглядываясь в темноте по сторонам.

— Видите, мисс! — сказал один субъект.

— О-о… это она… блудница, дрянь, и не совестно же ей! — заскрипел голос второго. — Мерзавка! Завтра же я пойду к директрисе, и она вылетит на улицу! Еще раз спасибо вам, сэр капитан. Я теперь совсем убеждена: женщина, которая хоть раз переступила порог такого заведения, не должна переступить порог нашей мастерской! Я уехала из распутной Южной Франции в благопристойную Англию не для того, чтобы… О, пойдемте же, сэр капитан! Я не намерена смотреть, что она будет делать дальше!

— Абсолютно с вами согласен, — отозвался первый. — Спектакль — ну прямо сущий срам! Как в оперетте!

Они бесшумными шагами удалились. Темнота скрыла их.

Лолиана несколько секунд оглядывалась, в надежде найти нужного ей человека среди пьяных гуляк. Один из этих людей, здоровенный рыжий парень, неожиданно увидел ее перед собой — молодую красивую женщину, — и решил поближе рассмотреть, прибегнув для этого к уловке.

— Друзья! — заорал он хриплым пьяным голосом, подходя все ближе к испуганной Лолиане. — Эта красотка пришла сюда, чтобы подарить мне поцелуй! — И он протянул свои длинные руки, чтобы обнять Лолиану.

Та, не думая ни минуты, ловко увернулась и опрометью бросилась вон… Едва переводя дыхание, она захлопнула дверь собственного дома и кинулась на кровать. Был ли то обман — она не знала. Но ей стало страшно.

…Она не могла понять: вот уже месяц с лишним работала в мастерской, не слыша ни единого укоризненного слова, — и вдруг ее вызывает мисс Равель, вручает конверт с какими-то деньгами и советует исправиться!.. Лолиана попыталась добиться у нее ясности, но добилась только двух слов: “Вы уволены”. Лолиана была сражена этими словами. В чем же ей, собственно, предъявлены претензии?

— Речь идет о вашем поведении, — молвила та отвратительным голосом (который стал еще отвратительнее из-за плохо скрываемых нот торжества). — Я бы советовала вам, милочка, не ходить по гнусным кабакам и в дальнейшем попробовать жить честно. Быть может, господь в своей бесконечной милости снизойдет к вам. Всего хорошего.

Только тут Лили поняла: ее видели в “Дэвид и Сэнди”. “Дэвид и Сэнди”! Кабачок возле лавки! Она даже почти забыла, как он называется. Но после того как бедняжка, пробормотав несколько слов в свое оправдание, перевела взгляд на высокомерную директрису, мисс Равель только повторила: “Она должна оставить нас”. И, подавленная отчаянием и — еще более — стыдом, Лолиана ушла домой. Она понимала: это — чья-то клевета. Но чья? Кому вдруг так захотелось лишить ее работы? И, главное, зачем? Она чувствовала, что не в силах защитить себя. Она теряла не только работу в мастерской: теперь, когда все заказы стекаются в мастерскую, шитье и кружево Лолианы не найдут спроса. Значит, нужно искать другое место.

Устроиться служанкой? На поиски ушла неделя. Она ходила из дома в дом. Но ее благородная осанка, ее поступь, что выработалась годами воспитания в доме аристократа, — все настраивало хозяев против нее, и никто не хотел ее принимать. В души почтенных горожан закрадывались сомнения: а почему она просится в служанки? Что-то здесь не то!.. Она подсчитала последние оставшиеся деньги — их оказалось не много, и протянула их Эмме, сказав, что дела ее пошатнулись и ей придется обходиться без служанки. Девушка нахмурила брови, отдала деньги и ответила, что ни за что не покинет Лолиану в беде, даже если та станет нищей. Со слезами на глазах обе подруги обнялись и поклялись, что не расстанутся никогда. Часть денег Лолиана отправила родителям Фреда, а остальные… их было так мало. Когда она, едва сдерживая слезы, вошла в лавку булочника, чтобы попросить в долг, по одному лишь его виду она поняла: ничего не даст. И действительно, когда она робко попросила его помочь ей, он ответил:

— Вы молоды, красивы, значит, можете заплатить.

Она отдала ему последние деньги, припасенные на черный день, за булку душистого хлеба, который был ее завтраком, обедом и ужином. Лолиана отдала торговке под денежный залог три четверти обстановки и без того скромно обставленного дома, продала все, что можно было продать, но вырученных денег, поверьте, было не так уж много.

Таким образом она училась жить в нищете. После роскошной жизни — умение довольствоваться малым, а затем умение довольствоваться ничем. Вместе со своей подругой, ставшей ей почти сестрой, она училась терпению.

В первое время Лолиане было так стыдно, что она не решалась выйти из дому.

Когда она шла по улице, ей казалось, что люди смотрят ей вслед и показывают на нее пальцем. Она, конечно, ошибалась. Воспитанная в доме аристократа, Лолиана усвоила соответствующий вкус, потребность в аккуратности и презрение к лохмотьям и нечистоте. Утратив последнюю надежду найти работу, она не утратила, да и не могла утратить, чувства собственного достоинства, гордости, честности, порядочности и верности.

Мужу Лолиана ничего не писала, боясь огорчить Фреда; она верила: пока он вернется, все дела пойдут на лад.

Ее уволили из мастерской в конце июня; две недели прошло в страданиях. Лолиана думала неотступно: какую же еще работу она смогла бы взять на свои плечи? Эмми удалось устроиться в какой-то магазинчик посыльной служанкой, она могла получать тридцать шиллингов в неделю. И этим приходилось довольствоваться…

“Эмми все-таки нашла хоть что-то. А я? — думала Лолиана. — Что я умею? Что я могу? Чему я научилась? Умение вышивать и шить мне послужило, притом довольно хорошо, но я вынуждена оставить его. Я говорю по-французски, но где это может сейчас пригодиться? Я знаю науки, но путь в гувернантки, как и в служанки, мне закрыт: я чувствую — любая дорога в барский дом для меня сейчас… нет, это уже не для меня! Я играю на рояле, но… нет, нет, сделаться барышней-музыкантшей в трактирчике вроде того, из-за которого у меня все эти неприятности, — ни за что! Я умею рисовать, но до художницы мне так же далеко, как и моей подруге Бетти; это тоже не годится. Я езжу верхом, но это — скорее удовольствие, чем работа. Боже мой, ну что же я могу? Пою… правда, не очень хорошо. Танцую… о, да не стану же я плясуньей в кафешантане!” — рассердилась Лолиана. Но, вспомнив, что у них осталась всего четверть буханки хлеба, вздохнула и вновь задумалась.

Вскоре прибежала Эмми и с порога принялась рассказывать о новостях и событиях, имевших место в городе:

— Ой, Лолиана, вы знаете? В квартале открывается кафе! Это такой… нет-нет, совсем не кабачок, зря так говорят! Маленький ресторан при гостинице. По последней парижской моде! Вы не хотели бы взглянуть? Я видела его мельком, когда была там по поручению: такая красота! Внутри — такое великолепие! А самое главное…

— Что же это за кафе? — холодно поинтересовалась Лолиана.

— В том-то и дело! — воскликнула Эмми. — Открывает его какой-то богатый человек, я не знаю, кто он, но кафе — для богатых посетителей, в том числе и благородных! Понимаете?

— Нет, — Лолиана удивленно смотрела в радостные глаза Эмми. — Чему ты так радуешься? Уж не думаешь ли ты, что мы будем посещать это… кафе?

— Кто знает? — улыбнулась Эмми, с трудом разрезая зачерствевший за три дня хлеб. — Быть может, если повезет…

— Не говори глупостей! — оборвала ее Ли.

— Но послушайте! Ведь я объяснила: кафе только открывается…

— Так что с этого?

— А то, что обслуживающих только начинают набирать, поэтому у нас есть надежда.

— Ты хочешь сказать, что можно попробовать обратиться туда насчет работы? — спросила Лолиана, откусывая хлеб.

— Конечно.

— Но, Эмми, ты думаешь, что меня возьмут? — Она грустным взглядом оглядела свой гардероб, состоящий из двух платьев.

— Ах, Лили, с вашей-то красотой!

— Ну, знаешь ли!..

Лолиана встала. Подошла к зеркалу. Оглядела себя с ног до головы. Да, эта женщина еще могла нравиться и, несомненно, должна была поднимать себя из того состояния, в котором сейчас оказалась. Еще недолгое время Лолиана колебалась; затем повернулась к Эмми:

— Но мои платья очень стары, меня могут принять за какую-нибудь нищенку…

— Ну, вот еще! — возмутилась служанка. — Право же, вы только преувеличиваете эти недостатки!

— Но я и не представляю себя служанкой в кафе, — задумчиво ответила Лолиана. — Мне кажется, я не справлюсь с работой.

— Служанкой? — удивилась Эмми. — Но разве вы хотели стать служанкой? Хотя слуги в кафе называются красиво — “официант”…

— Что же ты предлагаешь? — в свою очередь, удивилась Лили.

— Вам ли быть служанкой? — продолжала девушка. — Я вовсе не то имела в виду. Я хотела сказать вам, что вы должны попробовать устроиться там певицей.

— Певицей? — переспросила Ли. — Певицей? Да что с тобой? Придет же такое в голову! Какая же из меня певица, Эмми? Я и пою-то ведь только для себя!

Но вскоре Эмми удалось убедить Лолиану в обратном, и на следующий день она отправилась разыскивать хозяина открывающегося кафе.

Вечером следующего дня Эмми, усталая, вернулась с работы и принесла Лолиане письмо.

— Я встретила почтальона, — сказала она.

Лолиана развернула конверт и узнала почерк мужа. Альфред сообщал, что хозяин задерживается в Форже еще на месяц.

— Эмми, за что же бог прогневался на нас? — Лолиана залилась слезами.

— Не плачьте, Лили, это все преходяще. Вот увидите, мы еще возьмем свое.

— Да, ты права. Надо крепиться.

И обе, обнявшись, умолкли.

ГЛАВА VIII ОТЕЛЬ “САНДРИЛЬОНА” В КВАРТАЛЕ ЭБЕНДОН

На улице было темно, во всех домах погасли огни, лишь только были освещены множеством свечей наиболее богатые лавки и гостиницы.

В отеле “Сандрильона” (одном из новых и самых лучших, успевшем приобрести за короткий срок огромную популярность) горели огни. Многочисленные посетители, жаждущие на склоне дня веселых развлечений, один за другим подъезжали к освещенному “по итальянскому обычаю” разноцветными фонариками входу.

Большинство были богатые люди, как правило, дворяне, но иногда можно было встретить и разбогатевшего мещанина, который при людях желал показать свое богатство.

В великолепном просторном зале только что открытого гостиничного кафе, освещенном множеством свечей, было много народу. Однако все это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. Богатство и великолепие нарядов, обилие драгоценностей на платьях говорило о том, что у них есть средства на дорогие развлечения, а радостное и уверенное выражение на лицах свидетельствовало, что они ждут от предстоящего увеселения чего-то более необычного, чем кофе или даже шампанское.

Вдруг дверь отворилась, в залу важно вошел молодой человек в изящном костюме, с печатью безразличия на лице. Он мимолетным взглядом оглядел всех присутствующих, словно бывал в этом отеле уже не первый раз, и с видом пресыщения подобными увеселениями остановился у окна, задернутого багряной шелковой шторой. Его безразличный взгляд скользил с одной фигуры на другую, не задерживаясь долго ни на ком. Вот группа французов, любителей подобных праздников; а вот с этой девицей он, кажется, встречался на одном из балов, однако все ж не припомнит ее имени. Ну, да ладно, пустяки. А эта толстая дама, что так сладко смотрит на него, сидя как раз напротив, рядом с немолодым человеком, столь внимательно наблюдающим за какой-то женщиной? Интересно, кто привлек его внимание настолько, что он даже дыхание едва переводит? Ричард Брум (так звали молодого человека, расположившегося у окна) проследил, куда направлен восхищенный взгляд мужчины. Очаровательная молодая женщина, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Она была в восхитительном белоснежном платье с длинными пышными рукавами; ее темные волосы были заколоты на голове большим золотистым гребнем, лишь только две небольшие вьющиеся прядки спускались на ее обнаженные плечи. Она была смугла, но эта смуглость придавала ей особую прелесть, ее радостный внимательный взгляд переходил с одного лица на другое, на ее губах играла легкая, едва заметная улыбка. Она одинаково мило улыбалась всем окружающим ее мужчинам, однако — не обращая особого внимания на кого-либо. Она просто весело разговаривала со всеми, не выделяя никого, но никого и не обделяя своей улыбкой и пленительным взглядом.

Ричард так же мимолетно взглянул на нее, но уже не мог отвести глаз.

— Божественно! Восхитительно! — пробормотал он.

“Кто эта женщина? — думал Брум, не сводя с нее взгляда. — Одета она небогато; я бы сказал, даже очень небогато. Однако…”

Женщина что-то сказала молодым людям, окружавшим ее; Ричард расслышал лишь окончание фразы: “чтобы одеться”. Она еще раз улыбнулась им и скрылась за дверью.

Между тем в зале раздался шум отодвигаемых стульев; женщины важно усаживались на предложенные кавалерами места. Брум отыскал глазами свободное место в углу — единственный свободный столик во всей зале — и поспешно уселся, заказав себе шампанское и горячее.

Вскоре дверь отворилась, и в залу снова вошла незнакомка, о которой думал Брум. Все взгляды устремились на нее. Послышался восторженный шепот. Женщина, словно подавляя невольный испуг при виде такого множества глаз, устремленных на нее, улыбнулась, оглядев публику, и кивнула головой мужчине, сидящему за роялем. Тот взял минорный аккорд.

Незнакомка запела чудесную грустную песню о разлуке с любимым человеком, о любви — печальной и глубокой, о грусти.

“Восхитительно, чудесно!” — слышалось со всех сторон.

После первой песни большинство мужчин (в том числе и те, что были с дамами) встали и окружили певицу, выражая ей свой восторг.

— Как она хороша! — пробормотал Брум, внимательно глядя на нее. — Это не женщина, это ангел.

Она исполнила еще две песни, кокетливо прогуливаясь между рядами роскошно сервированных столов, то вынимая из вазона цветок, целуя его лепестки и затем возвращая какому-нибудь восторженному мужчине, то подмигивая какому-нибудь заглядевшемуся на нее юноше, то улыбаясь дамам. Подошла она и к столику Брума, улыбаясь и повторяя припев песенки:

налила ему бокал шампанского. Подала, взглядом требуя, чтобы он выпил.

Затем она сама села за рояль и сыграла несколько пьес — от веселых заурядных мотивчиков до небольших произведений больших композиторов. Звучали тосты за здоровье “прекрасной Сандрильоны — жемчужины отеля ее имени”, “прекрасной Лолианы”, “царицы снов”. Так называли ее поклонники. Прочее общество делало вид, что просто-напросто проводит время под музыку. Ричард Брум незаметно подошел к роялю и встал позади Лолианы. Она не заметила его.

Распахнулись двери в соседний зал — там желающие могли танцевать, и большинство воспользовалось этой возможностью. Несколько человек, один за другим, подошли к Сандрильоне, приглашая ее; но она, улыбаясь, неизменно отвечала им, что ей пока не хочется. Ричард все еще не отходил от рояля.

Лолиана глянула в сторону — на белокурую девушку, по виду — гостиничную горничную. Та подошла к ней. Лолиана спросила:

— Эмми, что ты скажешь?

— Вы просто очаровательны! — воскликнула та. (Ричард удивился: неотразимая певица так дружески говорит с обыкновенной служанкой из отеля?..) — От вас все без ума!

— Перестань, — смущенно улыбнулась Лолиана. — Они видали и не таких…

Служанка тоже улыбнулась. Спросила:

— Когда вы уходите?

— Неужели ты думаешь, что я поеду домой одна? — в свою очередь спросила Сандрильона. — Конечно, я подожду тебя.

— Но у меня так много работы! Я смогу уйти, когда уйдут все посетители, да и то — лишь когда уберу со столов…

— Я дождусь. Я ведь не могу оставить тебя одну.

Ричард Брум опять подошел к Лолиане. Она удивленно посмотрела на него, но, очевидно, вспомнив, что ей нужно улыбаться, сделала то, что от нее требовалось, — одарила его улыбкой.

— Позвольте вас пригласить, прекрасная Золушка-Сандрильона, — сказал он и обнял ее за талию, даже не дожидаясь ответа.

— Но я не Сандрильона, — ответила она.

— Отчего же все так называют вас?

— Оттого, что таково название отеля и кафе.

— А вы — воплощение красоты и прелести… этого кафе, — молвил Брум, любовно глядя на нее. — Скажите, уж не хозяйка ли вы?

— Отнюдь нет! Я только певица. Однако ваши слова свидетельствуют о том, что вы здесь впервые.

— Вы угадали. Но если бы я знал, что здесь поете вы, я бывал бы здесь каждый вечер.

… На следующий день, когда Лолиана пела в кафе, она заметила: Ричард снова в зале и внимательно смотрит на нее.

— Да здравствует прекрасная Сандрильона! — воскликнул он, когда она кончила свою первую песню, и все подхватили это приветствие.

Лолиана, которую более чем тесно обступили незнакомые молодые люди, спокойно улыбалась.

Вечером, когда она вошла в уборную, чтобы переодеться и приготовиться ехать домой, она услышала какой-то шум за спиной и обернулась. Там стоял Ричард Брум с корзиной цветов.

Ее удивленные глаза устремились на него, и она уже хотела было задать привычный ей вопрос — “Что вам угодно?” — как вдруг он подошел к ней, взял за руку и нежным голосом сказал:

— Лолиана, позвольте мне поговорить с вами.

— Я слушаю вас, сударь, — отозвалась она.

— Я хочу сказать вам… Я хочу сказать вам, что… — Он сжал ее руки и приблизил свое лицо к ее лицу. — Я люблю вас, безумно люблю вас, прекрасная Сандрильона. Я не могу без вас жить.

— Вы слишком много выпили, сударь, — снисходительно улыбаясь, отвечала она, — поэтому вам в голову приходят такие глупости. Вам лучше бы поехать сейчас домой, а завтра, если вы очень желаете, мы поговорим с вами.

— Но это правда, послушайте же! Послушайте! Я вас люблю, я хочу, чтобы вы…

— Отпустите меня, — требовательно сказала она, отстраняясь от него. — Отпустите же!

— Лолиана! — прошептал он, не выпуская ее рук. — Лолиана! Вы ведь не знаете, наверное: я очень богат, у меня блестящее положение в обществе, к тому же — я люблю вас… Вы не верите?

— У меня нет оснований не верить вам, сэр, — отвечала она. — Все это, может быть, и правда, я даже могу согласиться с вами, если вам угодно, но какое это имеет отношение ко мне?

— К вам? Потому что вы — мой ангел и мой демон! Потому что без вас я не могу жить, потому что я люблю вас больше жизни, потому что все это, в конце концов, я бросаю к вашим ногам с покорной просьбою быть милостивой!

— Благодарю вас, сударь, за столь высокую честь, оказанную мне, — с плохо скрытой иронией отвечала Лолиана. Человеку, не одержимому тем неистовым чувством, что царило в душе Ричарда Брума, легко можно было бы заметить, что она не приняла всерьез пылких признаний этого очередного влюбленного поклонника. — Но меня вполне устраивает мой скромный жребий.

— Но отчего вы так жестоки? Вам безразлична моя любовь, мои страдания, мои муки, на которые вы меня толкаете?

— Боже мой, какие слова! — вздохнув, ответила Сандрильона. — Одного только я не могу никак понять: когда же вы успели так пылко полюбить меня, как говорите? Ведь я вижу вас только второй раз, да и вы, насколько мне известно, не завсегдатай кафе этого отеля. Как же объяснить ваш пыл, сударь?

— Неужели вы никогда не слышали о любви с первого взгляда? — (Лолиана едва сумела скрыть улыбку, настолько страстно были сказаны эти слова.) — Ах, милая Золушка, до этого дня я и сам не верил в подобное, но всему виною вы! Сжальтесь надо мной, без ваших глаз я не смогу прожить ни дня! Скажите только одно слово, и не будет вам подобной в этом мире; я возвышу вас, вы будете королевой!

— Как, сударь? — удивленно воскликнула Лолиана. — В прямом смысле? Не может быть!

— Ах, вы смеетесь надо мной! — с горечью сказал он. — Отчего вы так бессердечны? Вы даже не верите мне!

— Нет, отчего же, охотно, — уже более серьезно сказала она. — Однако вы предлагаете крупную взятку — положение в обществе, богатство, почет, но как вы сделаете это? Я хочу сказать, что у меня нет основания, на которое я могла бы опираться довольно долго. Разве девушек не обманывают мужчины?

— Могу ли я обмануть вас? — воскликнул он. — Если вы не верите мне, посмотрите мне в глаза: разве в них есть хоть капля обмана? У вас нет основания, прекрасная Сандрильона? Но разве моя любовь к вам не является основанием, тверже которого ничего нет?

— Ваша любовь, сэр? Простите, конечно, но я так не считаю. Я боюсь, что недолго удержусь на нем, — уж не очень-то оно прочно. То есть, я хотела сказать, что будущее мое достаточно туманно. Поэтому прошу вас, оставьте этот пустой разговор, пойдемте лучше в зал…

— Вы даже не хотите слушать! — Этот возглас заставил Лолиану остановиться, когда она уже направилась было к двери.

— Что же вы хотите, чтобы я слушала? — спросила она.

— Я хочу, чтобы вы поверили мне. Я уверен, что смогу вас убедить, если вы согласитесь выслушать меня! Из-за вас, моя звезда, все женщины на свете потеряли для меня всякую прелесть!

— Да полно! — Лолиана шаловливо ударила его по руке цветком, что держала в руках. — Вы слишком невнимательны, сударь. Признаюсь, я заметила множество взглядов, обращенных на вас. Но чаще всех на вас смотрит одна прехорошенькая особа с прекрасными голубыми глазами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я намекаю вам, что вы напрасно тратите время здесь, в этой маленькой комнате…

— Но ведь я здесь потому, что здесь вы! — перебил он ее.

— Об этом я и говорю. Не тратьте зря времени. Уже довольно поздно, отель скоро закроется, поэтому поспешите в залу, где многие женщины, несомненно, выше меня по красоте и по положению.

— Вы упорно не хотите понять моих слов! — с досадой ответил он. — Вы же видите, как я люблю вас, я бросил всех и последовал за вами, предпочтя все эти веселья и взгляды вашей холодности и жестокости!

— Ну уж, вы преувеличиваете! Я просто напоминаю вам: многое, чего вы требуете, зависит не от меня. Сударь, ведь я замужем; у меня есть любимый муж, а следовательно, сердце мое занято.

— Вы замужем! — воскликнул Брум. — Ах, да… Я знаю об этом, ведь вы уже однажды говорили мне! Но какое это имеет значение для меня?

— Ах, вот как? — удивленно посмотрела на него Лолиана. — Значит, вас не интересует даже моя привязанность? Чего же вы хотите, в таком случае?

— Поймите, что после того как я полюбил вас, мне стал ненавистен весь мир, и теперь — повторяю снова и снова — я уже не смогу спокойно жить на этом свете, если рядом не будет вас! Верьте моим словам, они — правда. Я жажду вашей любви и буду добиваться вас с ужасной настойчивостью. Я завоюю вас! Я знаю, вы будете моей! Не пугайтесь, я не стану убивать вашего мужа, но я добьюсь…

— Откуда такая уверенность? — иронично спросила Лолиана.

— Оттого, что я знаю свое будущее.

— Но откуда?

— Если мои мечты не сбудутся, все будет потеряно.

— О ком вы говорите эти ужасные слова? Обо мне или о себе?

— О нас. Только вы можете спасти меня, только вы властны изменить все и сделать из меня либо самого счастливого и праведного человека, либо большого грешника.

— Нет, сударь, вы ошибаетесь, таким может вас сделать только бог, поэтому обратитесь за помощью к нему. Быть может, он вразумит вас, и вы наконец поймете: все, что вы здесь говорите, — безрассудно. Да, не забудьте свои цветы.

Минуту он молча смотрел на нее. Лолиана с ужасом замечала на его лице быструю смену выражений: от мольбы к мстительному взгляду, от глубокой печали к презрительной уверенности, от любви к жестокости. Ей стало страшно. Этот человек был ужасен в своей уверенности. Как видно, последние слова Лолианы заставили его пережить настоящее перерождение чувств.

— Безрассудно! — повторил он. — Безрассудно! И вы посмеете повторить это еще раз?!

— Если хотите, я повторю. Но вам надлежало понять это еще с самых первых моих слов.

Он отступил от нее шага на два; несколько секунд с каким-то безумным выражением смотрел на нее, затем порывисто схватил ее за руки и сжал их до боли так, что Лолиана с трудом сдержала крик.

— Ну хорошо! — почти выкрикнул он. — Но ты вспомнишь мое слово, я ручаюсь. Слово Ричарда Брума: мы встретимся с тобой еще не раз! Ты не пожелала, чтобы я был твоим рабом, так я стану твоим господином!

— Лили! — раздался голос с порога.

Дверь отворилась. И, обернувшись, Ричард увидел только что вошедшую служанку. Она, видно, хотела что-то сообщить своей подруге, но, застав в комнате не одного, а двух человек, застыла с удивленным выражением лица. Ричард понял в эту минуту, что дело его проиграно. Выпустил Лолиану, повернулся, постоял еще минуту, глядя в пол и словно что-то обдумывая, бросил последний мрачный взгляд на Лолиану. И вышел вон, оттолкнув испуганную и удивленную служанку.

ГЛАВА IX СЛУЧАЙНЫЕ СВИДЕТЕЛИ

На следующий вечер Лолиана заметила Ричарда на прежнем месте. Он по-прежнему смотрел на нее: казалось, между ними и не было никакого разговора: казалось, он и не произносил тех страшных слов, что невольно испугали Лолиану; казалось, он и забыл о них. Он так же нежно смотрел на нее, улыбался, но, когда подошел пригласить ее на танец, она мягко отказала.

Лолиана успела заметить (она ни за кем не следила, это произошло случайно, благодаря ее наблюдательности): Брум пользуется большим успехом у женщин. Она не раз замечала, какое множество глаз устремлено на него.

После выступлений Лолиана дожидалась в своей комнате, пока Эмми уберет посуду с освободившихся столов. Подобные вечера, на которых она пела, сначала нравились Лолиане: как и всякая женщина, она любила красоту, пышность, роскошь. Но за полтора месяца в кафе “Сандрильона” она успела достаточно хорошо изучить общество, бывающее здесь. Постоянно выслушивать восторженные (но такие однообразные!) слова мужчин об ее красоте и замечательном голосе она уже в какой-то мере устала. Возможности поговорить с женщинами, посещавшими кафе, у нее не было: при малейшей попытке заговорить с дамами она наталкивалась на их холодные, высокомерные и одновременно завистливые взгляды. Так что после выступлений Лолиана часто задерживалась в своей комнате допоздна, одиноко ожидая, пока Эмми закончит свою работу.

А Эмми теперь поменяла наколку горничной на костюм официантки. Когда она — нарядная, с восхитительной прической, которую ей делала Лолиана для таких вечеров, — разносила кофе (а чаще — вино) и убирала пустые бокалы со столов, она имела случай узнать, как относятся к Сандрильоне тот или иной гость или гостья. Вот здесь, за этим столом, где сидят одни мужчины, слишком часто и слишком однообразно повторяют о красоте, восхитительном голосе и прелестных глазах. А вот здесь вкусы разделяются — за столом сидят леди и ее кавалер.

— Ах, какая дерзость! — услышала Эмми за спиной еще один приятный женский голосок.

Она обернулась, испугавшись было, что она сама могла стать причиной этих жестоких слов, и заметила за небольшим столиком группу молодых девушек, очевидно, усевшихся вместе для того, чтобы поболтать. Их достопочтенные мамаши и отцы разбрелись по залу, доставляя дочерям удовольствие наговориться вволю. Все это девушки благородного происхождения, о чем нетрудно было догадаться по пышности их нижних юбок, по шелку, по атласу, по бархатной отделке, а в особенности по белизне рук, свидетельствующей о праздности. Некоторых из них Эмми узнала — они часто бывали здесь, и ей удалось узнать даже их имена: Ирэн Лоренс (если не первая, то и не последняя красавица Лондона), Элен Тейг, Анни Трувен…

— Какое нахальство!

Эмми насторожилась. Не станем корить ее за это: как и все служанки, она была любопытна; к тому же, за время работы в этом отеле она успела узнать многое — и не только из разряда интересного.

— Это просто издевательство!

— Он эгоист!

— Милая, не огорчайтесь, — сказала одна из девушек, Эсти, которую Эмми узнала сразу. — Он не заслуживает вашего сожаления. Бессовестный нахал, так играть сердцем девушки!..

— Но я его вовсе не люблю, Эстер. С чего ты взяла? — отозвалась красавица Ирэн.

— Да мы и не сомневались! И все же, какая гадкая эта певичка! — вдруг воскликнула подруга.

— Да-да, — подхватила другая. — Просто ужас, да и только.

— У нее и голоса-то нет, я никак ума не приложу, за что ее только взяли.

— Вероятно, для того, чтобы портить посетителям аппетит. Ах, мой бог! — воскликнула еще одна девушка, всплеснув руками. — Уж от такого джентльмена я никак не могла ничего подобного ожидать!

Эмми взглянула туда же, куда смотрела говорившая, и заметила в углу, за столом, одинокого мужчину. Она сразу узнала его. Тот самый, что был в комнате у Лолианы, когда она случайно вошла.

— Только подумайте, он даже и не смотрит! Скажите, Ирэн, а давно ли он просил вашей руки?

— Нет, Анна, неделю назад, — отозвалась та, глядя печально на Брума.

— И что же вы ответили?

— Что я ответила? Видели бы вы его: он был таким покорным, такими глазами смотрел на меня! Но правда ли то, о чем вы только что рассказали мне? Быть может, все это просто шутка?

— Ах, боже мой! Да я сама все слышала! — воскликнула одна из девушек. — Да разве вы сами не замечаете, какими глазами он на нее смотрит? А когда я увидела, как он пошел вслед за ней в комнату, я поспешила за ними. Там ведь окошко…

— Ах, какая гадость! — вздохнула подружка. — Никогда бы не подумала, что такой человек способен на такое!

— А эта певичка! Вот ведь невинность! — вставила слово Анна Трувен.

— Какая невинность! — подхватила Элен. — Да разве порядочная девушка пошла бы петь в отель? Это только такие, как она, из варьете… от таких и ждать нечего! Вспомните-ка ее речи, вспомните, как она говорила. Признаться, у меня до сих пор дух захватывает.

— Боже мой, какая безнравственность!

— А он от нее без ума! А по мне, так… я, признаюсь, ничего и не нахожу в ней… Вульгарна — ну нестерпимо!

— Ах, душечка моя Эстер, она отвратительна, и ну хоть бы какое-нибудь выражение на лице! Она-то и поет ведь — только рот открывает, а хоть бы выражение было…

— Ах, как вульгарна! Ах, как вульгарна! Боже, как вульгарна! — пронеслось, словно ветерок, между ними.

— И где она только жила, я не знаю! Ну, я еще не видела женщины, в которой было бы столько дикого! Даже торговка менее безнравственна!

— Комедиантка, что и говорить! — заключила Ирэн и поднесла к губам бокал, как будто хотела заслонить свое невнятное “городское” произношение, которым гордятся лондонцы. — Мавра!

— Душенька, она просто ужасна! Бледная, как смерть…

— Ах, и не говорите, Анна: черная, как черт. Отвратительно!

— Да что это ты, Ди, она — мел, чистейший мел.

— А я заметила, когда она вот тут мимо проходила: черна до невозможности, словно мавра какой-то! Мать, наверное, цветная из этих… как они… заморских владений…

— Нет-нет, она белая, совершенно белая…

Трудно сказать, долго ли пришлось бы Эмми слушать их спор, но тут ее и еще двух официанток позвали на кухню; ей пришлось предоставить барышням право и дальше обсуждать их проблемы.

Лолиана, как то бывало раньше, возвращалась вместе со своею подругой Эмми домой очень поздно. Кафе закрывалось лишь за несколько часов до рассвета. К тому же, мы говорили, ей приходилось часто задерживаться в уборной — комнате для переодевания, так как Эмми не могла быстро справиться с работой после отъезда уважаемых посетителей. В такие часы ожидания Лолиана часто становилась у окна и думала о своем будущем, о Фреде, который должен был приехать вот-вот, о своем прошлом. Иногда, если душа ее начинала томиться от предчувствия его скорого возвращения, она не выдерживала и спускалась в пустой зал с желанием помочь Эмми поскорей убрать со столов. Так было и в тот раз.

Ей не терпелось поскорее вернуться домой; поскорее облачиться в единственное оставшееся платье, потому что второе она продала, чтобы купить немного кружев и бисера на отделку своего “театрального” костюма, который она выкроила из белого подвенечного платья; поскорей очутиться в той среде тишины и уюта и ждать. Потому что утром должен был вернуться Фред.

Наконец, Эмми закончила уборку, все разошлись, чтобы переодеться, и Лолиана вместе со своей подругой направилась домой. Они шли быстро, Ли хотелось как можно скорей очутиться дома, чтобы навести порядок, приготовить Фреду хороший прием и испечь какое-нибудь пирожное к его приезду. У нее оставалось всего несколько часов до этой встречи, и она хотела как можно более выгодно использовать их.

Давно погасли все огни; лишь изредка попадался на улице прохожий — чаще всего какой-нибудь пьяный гуляка — или мелькал в окне огонек. Две женщины, которым, очевидно, была знакома запутанная дорога переулков, по которой они шли, двигались уверенно, все больше ускоряя шаг. Когда они миновали последнюю лавку, где горел огонек, им оставалось совсем немного. И каково же было удивление Лолианы, когда она, вдруг подняв голову, заметила в окне своего домика свет.

— Эмми! — воскликнула она, указывая на окошко.

Служанка подняла голову, но увидела совсем не то, на что указывала ее подруга.

— Это Фред! Он уже вернулся! — радостно воскликнула Лолиана и поспешила вперед.

Но тут и она остановилась. Перед ней словно выросли из-под земли какие-то темные фигуры, заслоняя дорогу.

— Помогите! Помогите! — закричала Лолиана, отчаянно отбиваясь от двух преследователей, которые пытались зажать ей рот. Бесчувственную Эмми, которая потеряла сознание от нанесенного удара, заволокли в какой-то небольшой экипаж, что стоял невдалеке.

Лолиана упиралась, как могла, но ее за руки потащили туда же, к экипажу.

— Эмми, Эмми! — кричала она.

Наконец, словно потеряв терпение, один из преследователей схватил ее на руки и, перекинув через плечо, понес к карете.

Испуганная Лолиана, стараясь собрать силы для сопротивления, почти потеряв всякую надежду, крикнула:

— Фредди! Фред… — Но тут ее толкнули в экипаж и зажали рот.

Однако, несмотря на краткость времени, в течение которого это произошло, нашелся один свидетель, который все видел и, мало того, попытался было помочь бедняжкам.

Когда Лолиана звала свою подругу, этот крик (достаточно громкий для того, чтобы его услышали на небольшом расстоянии) проник в приотворенное окно дома, на который мы выше обращали внимание читателей. Этот вопль, взывающий о спасении, услышал человек, находящийся в доме.

Узнав голос, он что есть духу выбежал из дому и, с трудом различая в темноте фигуры, ринулся на помощь. Это был Фред.

Благодаря случаю он приехал несколькими часами раньше назначенного часа. И когда (мы уже знаем) Лолиана заметила в окне свет, зажженный его рукой, он только минуту назад вступил в дом. Первая мысль, закравшаяся ему в голову, когда он не застал ни жены, ни служанки, была мысль о несчастье, постигшем его дом. В тот момент до него донесся голос с улицы, и Фред узнал его.

Выбежав из освещенной комнаты в темноту, Альфред долго не мог ничего разглядеть. Он только заметил — вдалеке что-то мелькнуло. Наугад бросился туда. И не ошибся. Две тени нырнули в экипаж; щелкнул кнут, колеса загремели по мостовой. И в ту минуту, когда закрывались дверцы, Фред услышал свое имя, произнесенное довольно четко и ясно.

Недолго думая, он бросился по следам экипажа. Ему удалось настичь его. Альфред вскочил на запятки и прислушался к шуму, что доносился изнутри. Вне сомнения, там находилась жертва, и она не в силах была вырваться: либо там было слишком много похитителей, либо они ее связали. Трудно предположить, как бы обернулось дело, следуй он за ними и дальше. А карета успела проехать изрядное расстояние!

Фред попытался перебраться с задка кареты на подножку рядом с дверцей. Но на слишком крутом повороте не смог удержаться. Упал, откатившись далеко в сторону, очень сильно и больно ударился головой об укатанную, затвердевшую землю и, потеряв сознание, остался лежать так. Карета вместе с похищенной скрылась в темноте. Солнце следующего дня взошло лишь через несколько часов, и только тогда Альфреду помогли подняться.

ГЛАВА X ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР. ЗАМОК РИЧАРДА БРУМА

Читатель, наверное, хотел бы узнать подробнее, что представлял собою красавец Ричард Брум, уже имевший счастье появиться на страницах этого романа. Что ж, удовлетворим ваше любопытство, но хотелось бы сразу предупредить: ничего пленительного и притягивающего он из себя не представлял. Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой: наряду с некоторыми хорошими его качествами, скрытыми где-то в глубине его души, были и пороки, которые, как вам известно, имеются у каждого человека.

Мы не имеем достаточной основы, чтобы знать: была ли любовь Ричарда к Лолиане настолько сильной, что он отважился на рискованный и преступный шаг. В душе его родилось безумное стремление завоевать понравившуюся женщину. Как человек, уже успевший пресытиться всевозможными развлечениями света, он желал чего-либо необычного, словом, хотел “внести какое-нибудь разнообразие” в свою полную удовольствий жизнь. Но, насколько мы можем утверждать, это было не только удовольствие и разнообразие. Он чувствовал, что в его душе существует “какой-то бешеный демон, который сжигает его душу, едва он вспомнит или увидит эту женщину”. И он знал — это любовь.

За три дня он успел разузнать многое об этой женщине: он теперь знал, кто ее муж, знал, что муж должен вскоре вернуться (а это и надоумило его: нужно действовать быстрее), знал, что у Лолианы никого нет, кроме мужа, служанки да еще старых родителей ее супруга, проживающих в Йоркшире.

Ричард Брум стремился избежать конфликта, который мог скомпрометировать его и повредить репутации почтенного джентльмена, и мозг его довольно долго работал, чтобы утешить душу. Однако Ричард видел предмет своей страсти каждый вечер, а чары Лолианы были слишком сильны, чтобы он смог устоять. В конце концов он решил отбросить все лишние мысли, мешающие ему достичь своей мечты, и отважился на самый опасный шаг. Иного способа добиться благосклонности этой женщины он не мог найти.

Впервые увидев Лолиану, такую восхитительную, окруженную восторженными взглядами, Ричард едва не потерял сознание — это была первая женщина, заставившая его так сильно мучиться. Он тут же дал себе клятву, что любой ценой добьется своего и эта красавица будет принадлежать ему. Однако по мере того как усиливалось влечение, он начинал побаиваться своих же собственных чувств: ему начинало казаться, что он слишком обходителен с этой певичкой, которая, без сомнения, сама должна быть у его ног, он начинал с каким-то тайным страхом замечать, что не может иначе говорить с ней, не может иначе как с восхищением и любовью смотреть на нее, не может допустить и мысли о том, чтобы причинить ей боль. Он гнал от себя эти мысли, убеждая себя все снова и снова в том, что не должен так обращаться с какой-то певицей, не имеющей, как говорится, ни рода, ни звания. Однако с той минуты, как впервые заподозрил в себе эту мысль о ее превосходстве над собой, думать иначе он уже не мог.

События заставляли его торопиться. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято именно так, как мы уже говорили; он решил ее похитить после неудачной попытки уговорить. Только в этом он видел собственное спасение, ибо был уверен: если не достигнет того, о чем мечтал с первой минуты, жизнь для него кончится. Он был прав, когда убеждал Лолиану, что только она может сделать его либо счастливейшим человеком, либо ужасным грешником. Читатель еще успеет в том убедиться.

Мысль о похищении много раз приходила ему в голову, и всякий раз он отгонял ее прочь. Он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и застенчивой женщине, от которой навеки был отделен непроходимой пропастью. Однако наступил тот страшный час, когда чувство (а может, и желание), которого он никак не мог в себе побороть, впилось в его сердце так тяжко, что убило в нем все хорошие чувства. Восхитительный мираж, вечно стоявший перед его глазами и манивший своей свежестью и красотой, довел его до такого помрачения ума, что, побежденный в последней битве с самим собой, он заставил свою совесть замолчать.

Тогда-то Ричард и его помощники, как стая хищников, накинулись на несчастную жертву. Схватив Лолиану, Брум велел отвезти ее в старый замок, находящийся где-то далеко от Лондона, чтобы как можно лучше замести следы и ввести мужа Лолианы в заблуждение. План удался не полностью, и преждевременный приезд Альфреда не позволил скрыть преступление с достаточной надежностью.

Этот замок был оставлен Ричарду отцом — там он родился, там он рос до десяти лет (затем его отдали в школу и университет). Отец и мать прожили там еще шесть лет, затем мать скончалась, а спустя еще два года отец был убит какими-то разбойниками. Таким образом, замок со дня смерти мистера Брума-старшего не посещался восемь лет.

От замка веяло стариной, он отличался и прочностью, и спокойствием; потолки во всех залах и покоях были высокие, на каждой стене висело не меньше дюжины портретов в старых тусклых рамах. Это был один из старинных прочных замков, которые строили “на всю жизнь”.

Над деревьями сада поднимались две высокие узкие башни. Ворота, ведущие в этот сад, были чугунные, украшенные узором, с двумя обветшалыми колоннами, которые увенчивались каменными львами — гербом Брумов. За воротами шли два ряда высоких старых деревьев; их ветви смыкались сплошным сумрачным сводом высоко над головой. В конце этой темной аллеи угадывались мрачные очертания дома. Весь фасад замка и терраса были сплошь увиты плющом, оставлявшим открытыми только окна да головы львов, выделявшиеся на стенах замка. Над крутой остроконечной крышей с высокими трубами вставал столб дыма: в доме кто-то жил, там топились печи и камины.

Верх старинного холла был обведен галереей с перилами, на которую вела широкая лестница. Оттуда вдоль всего здания тянулись два длинных коридора, куда выходили двери всех спален.

В одной из таких комнат слышался разговор. Было около десяти утра.

Неожиданно тишину дома прорезал звук шагов. По походке можно было догадаться: это молодой мужчина. Он прошел через весь коридор, что на верхнем этаже, и теперь приближался к самой последней двери. Воткнув ключ в замочную скважину и два раза повернув его, он открыл дверь. Отодвинув входную занавеску, человек на мгновение замер… Или это из почтительности, или, может, зрелище, внезапно представшее его взору, заставило его остановиться, — мы не можем определить…

Комната была просторна и обставлена с роскошью, отвечавшей требованиям самого изысканного вкуса. С первого взгляда можно было понять, что эта прелестная обитель служила убежищем молодой девушки.

Пол покрывал персидский ковер; повсюду в беспорядке были расставлены дорогие кресла; на каждой стене, возле каждого места, где человек мог отдохнуть, были расставлены или развешаны подсвечники, и в каждом из них возвышались одна или несколько свечей. У окна с розовой шторкой стояла хорошенькая женщина; молодая девушка — по-видимому, служанка — мелодичным голосом напевала грустную песню о любви и разлуке, а ее госпожа, словно учитель, слушала, кивая головой, вполне удовлетворенная данными своей ученицы. Эта молодая женщина в простеньком, но красивом голубом платьице была Лолиана Темпль. Девушку вы тоже узнали.

При неожиданном появлении мужчины певица мгновенно умолкла и повернулась, глядя на него с выражением обиженного ребенка. А Лолиана даже не повернула головы.

— Неужели я так несчастен, сударыня, — почтительно сказал молодой человек, — что мое присутствие мешает вашим невинным развлечениям?

Едва обернувшись к нему, Лолиана пренебрежительно посмотрела на него и ответила:

— Не все ли равно, мистер Ричард Брум, здесь вы или нет?

— Вы жестоки со мной, Сандрильона.

— Нет, я с вами еще слишком ласкова, — насмешливо ответила молодая женщина. — Однако вы, я вам сознаюсь, внушаете мне отвращение, и я не стану скрывать этого. Я, возможно, и злоупотребляю своей слабостью, но что прикажете делать? Иначе к вам, по-моему, относиться нельзя…

— Но послушайте, Санд…

— Разве я говорю неправду?

Он молчал, стараясь скрыть досаду, и ничего не мог ей ответить. Его глаза были опущены к полу, словно он пришел к ней с повинной.

— Долго вы собираетесь здесь стоять? — спросила Лолиана.

— Это зависит только от вас.

— О, в таком случае вы свободны!

— Простите, но я… вы не поняли меня. Мне нужно поговорить с вами.

— Как, опять? — удивилась она. — Я не желаю более возвращаться к этому вопросу. Я вам говорила уже двадцать раз, что мое решение непоколебимо, и ответ мой будет всегда один и тот же.

— Я надеялся, что вы подумаете о моих предложениях.

— Вы зря надеялись. Я все обдумала еще в тот момент, когда попала к вам в руки. Благо у меня было достаточно времени — целую неделю мы с вами ехали в это змеиное логово. — И, заметив, что он более сурово поглядел на нее, она с жестом досады добавила: — Не перебивайте меня! Я знаю, что сила на вашей стороне. Вы можете, пользуясь вашим положением, держать меня в плену, но никогда — запомните это, — никогда — вы не заставите меня совершить что-то против моей воли.

— Значит, вас ничто не может умилостивить?

— Я уже говорила вам об этом. Я твердо верю, что бог, по своей справедливости и доброте, поможет мне.

С этими словами она снова отвернулась к окну, уселась на подоконник и словно совсем позабыла о его присутствии. Девушка последовала ее примеру.

Несколько минут Ричард оставался недвижим. По всей вероятности, он ожидал, что Лолиана заговорит с ним снова.

Но она, не изменяя принятой ею линии поведения, сделала вид, что не замечает присутствия своего похитителя, и попросила девушку продолжить пение.

Ричарду пришлось сдержать досаду. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы обратить на себя внимание Лолианы, но и это не подействовало.

— Простите, Сандрильона… — Он старался, чтобы его голос звучал уверенно. — Я уже несколько минут стою здесь перед вами и жду, чтобы вы удостоили меня своим вниманием.

— А! — Лолиана со скучающим видом обернулась к нему. — Это опять вы, сударь?

— Да, Сандрильона, это опять я, — подчеркивая слова, ответил Брум.

Лолиану рассмешила эта комедия и свои же собственные слова. Ей удалось скрыть улыбку, в которой Ричард прочел бы насмешку и радость от возможности посмеяться над ним. Она чуть пожала плечами, продолжая разыгрывать сцену, отвернулась от него и стала опять глядеть в окно.

Прошли две или три минуты.

— Простите, что я настаиваю, Лолиана, — сказал Ричард. — Но…

— Как? — раздраженно и вместе с тем насмешливо молвила она. — Это все еще вы, сударь?

Лицо молодого человека сделалось свинцово-серым от оскорбления. Он долго крепился и старался сдержать себя. Он нахмурил брови, выпрямился и, скрестив руки на груди, сказал:

— Остерегайтесь, Лолиана!

— Чего? — равнодушно глядя на него, спросила женщина. — Ах, вы еще осмеливаетесь мне угрожать?! Вот как?! Признаюсь, мне еще не приходилось встречаться с такой дерзостью! Клянусь богом, это слишком смело! Хотя… вы можете сделать все, что угодно, в этом я уже не сомневаюсь. Может, вы хотите убить меня? Ведь я слабая беззащитная женщина, и только. Ну что ж, делайте и эту последнюю низость, пожалуйста!

— Лолиана, все, что вы здесь говорили…

— Все, что я здесь говорила, сударь, — правда! Молчите! — почти приказала она. — В конце концов, мы должны объясниться раз и навсегда, чтобы вы больше не досаждали мне своими посещениями! Вы думали, что, заманив меня в эту западню, теперь сможете распоряжаться мной и моей судьбой по своему усмотрению? Ошибаетесь, сударь! Это вовсе не так! Неужели вы думаете, что мой муж оставит меня? Как только он узнает о моем похищении, он сделает все, чтобы освободить меня отсюда! Это вы должны дрожать, потому что возмездие близко, и оно будет ужасно!

— Возможно! — отвечал Брум с исказившимся от гнева лицом, — но только к этому возмездию не будет причастен ваш муж! Потому что слишком трудно узнать, где именно вы находитесь. Только чудом он может разыскать вас здесь, да и то — он ведь один, сударыня, а нас много.

— Вас?! Вас — это таких, как вы? Вы чудовище! О, я знаю, вы способны убить человека просто так, ради прихоти…

— Но я вовсе не говорил, что убью его, — отвечал Брум. — Но я найду способ избавиться от вашего мужа или заставить его забыть вас.

Лолиана секунду смотрела на него, словно вникая в смысл слов, а затем рассмеялась прямо в его лицо:

— Вот как? Вот как? Вы заставите его забыть меня? Каким… каким же образом? Каким же образом вы заставите забыть человека, который любит?! Поверьте, я еще никогда не видела такой самоуверенности! Но даже если так случится, чего, конечно, не может быть; если вдруг каким-то чудом, вы говорите, это произойдет, — то что же станет удерживать, позвольте вас спросить, меня в этой жизни? Неужели вы?

— Вы хотите сказать, что покончите с собой?

— Вы угадали, — холодно молвила Лолиана. — Поздравляю вас, на это у вас хватило ума.

— О! — с иронией ответил он. — Я постараюсь помешать вам умереть.

— Постарайтесь, сударь! Я повторяю вам: если вы добьетесь моей душевной смерти, отрезав мое желание жить для других, ничто не удержит меня в жизни телесной.

— Однако это мы еще посмотрим, — коварно улыбаясь, отвечал Брум, обводя насмешливым взглядом Лолиану и ее подругу.

Лолиана удивленно посмотрела на Ричарда. Такого дерзкого выражения на его лице она еще не видела. Она подошла почти вплотную к Ричарду и, надменным жестом руки указав ему на дверь, сказала властно:

— Уходите!

— Я ухожу, но помните: у вас не осталось больше никаких средств избежать ужасной судьбы, которая вам угрожает, сударыня. Я сказал: никаких, кроме одного, о котором вы знаете. Соглашайтесь, потому что…

— Уходите! — повторила Лолиана глухо.

Невольно подчиняясь тону молодой женщины, Ричард отступил и ушел из комнаты, заперев за собой дверь и не прибавив больше ни слова.

Лолиана, наклонившись, жадно прислушивалась к шуму удалявшихся шагов похитителя; когда наступила полная тишина, она обернулась к своей подруге, что сидела рядом с ней, и, не в силах сдержать слез, заплакала.

— Лили, Лили, успокойся! — повторяла мелодичным голоском девушка. — Господь поможет нам! Он велит нам не терять надежды, а силу и мужество он пошлет нам. Он поможет нам вынести все эти страдания. Помни, что мы вместе, а это самое главное. Мы не должны расставаться, чтобы держаться стойко.

— Ты права, Эмми! — с горечью ответила Лолиана, обняв девушку. — Мы должны крепиться. Больше ведь нам ничего не остается.

ГЛАВА XI ЛОЛИАНА! ЛОЛИАНА!

Родители Альфреда Темпля были в страшной тревоге. Вот уже больше недели никто не знал, что сталось с ним и с Лолианой и куда они вообще могли деваться. Сэр Эбнер Уилкс (у которого, как вы знаете, Фред служил кучером) ничего не мог сказать. Он знал только: едва они вернулись из утомительного путешествия, Фред поставил лошадей в конюшню и бегом бросился к себе домой. О том, что произошло в дальнейшем, он, как и все, ничего не мог сказать. Это известие губительно подействовало на здоровье мистера Темпля-старшего: и без того больной и слабый, он не смог вынести последнего удара и на следующее утро скончался.

Исчезновение Лолианы, восхитительной певицы из кафе “Сандрильона”, вызвало много толков среди завсегдатаев. Одни говорили, что она убежала с любовником как раз накануне возвращения мужа, другие не соглашались и утверждали, что она вместе с мужем тайно уехала в другую страну, чтобы скрыть следы какого-то преступления. Что это было за преступление — никто не мог сказать. В конце концов обозленному хозяину кафе пришлось срочно искать другую певицу, чтобы поднять популярность заведения до того уровня, на котором она находилась, когда в нем присутствовала Лолиана. Количество поклонников Лили (тех, кто посещал кафе только для того, чтобы еще раз увидеть своего кумира) значительно сократилось. Зато женская половина завсегдатаев вздохнула куда спокойней, зная: теперь поблизости нет той, что похищает взгляды и сердца кавалеров.

Все поиски певицы оказались напрасны, да и искателей было не так уж много: чересчур пылко влюбленные юноши, что с трудом переносили разлуку со своей обожаемой Сандрильоной… да еще полицейские. Пыла у тех и у других хватило ненадолго.

Ну, да покинем шумный город с его вопросами и проблемами и обратимся к одному из наших главных героев, которого оставили совсем недавно в не очень-то завидном положении.

Фред ничего не помнил с того момента, как кубарем полетел на землю. Он сразу потерял сознание и долго не приходил в себя. Неизвестно, как тяжело пришлось бы ему в дальнейшем, но по воле судьбы мимо проезжал небольшой обоз — явление, не частое на дороге, ведущей из Лондона в глушь.

Воз был навален мешками, полотном и разной домашней поклажей. За ним брел в чистой полотняной рубашке возчик. Ленивой рукой он отирал катившийся градом пот со лба. Как видно, погонять истомленных волов было делом нелегким. На возу сидела женщина, одетая как фермерша, — простая холщовая юбка, легкая блуза, белый полотняный чепец и такой же фартук. Женщина была уже немолода, однако хорошо сохранилась для своих лет, и в ней еще была видна прежняя прелесть. Ей было около тридцати пяти.

Хозяин, заметив на обочине лежащего человека, удивленно посмотрел на свою супругу и подошел, чтобы выяснить, что это. Он наклонился над Альфредом и потрепал его по плечу, желая таким образом удостовериться, что тот пьян. Однако человек лежал так же неподвижно. Тогда хозяин пощупал пульс и убедился, что человек жив.

— Кэтти, он жив! — крикнул он своей жене.

Та пожала плечами:

— Ну так что ж с того, Арнольд?

— Но он не пьян. Он, очевидно, болен.

— Ах, боже мой! Тиф, наверное! — переполошилась женщина.

— Да что ты! Никаких признаков нет.

Они еще немного поговорили, затем осторожно переложили бесчувственного Альфреда на повозку и направились дальше.

Все это время путешествия Фред пребывал в беспамятстве. Неизвестно, сколько он пролежал на дороге, но часа через три беспрерывной езды он, не раскрывая глаз, произнес что-то нечленораздельное. Муж и жена тщетно старались понять его слова. Он был в бреду. На плече у него была глубокая рана, а руки сплошь разодраны в кровь; очевидно, он разбился при падении. Кэтти — так звали женщину — перевязала раны чистым полотенцем и сделала компресс из прохладной родниковой воды.

На следующий день пути Альфред почувствовал тепло по всему телу. Он довольно долго пролежал так на какой-то не очень мягкой подстилке, затем его куда-то переносили, но больше он почти ничего не помнил.

Прошло уже дней десять с того момента, как его взяли под свою “опеку” Арнольд и Кэтти. Нельзя сказать, что все это время Фред был без сознания — иногда он замечал большую прохладную комнату и людей, говоривших о нем, особенно — симпатичную черноглазую женщину в синем простом платье. Иногда он чувствовал, как мерно покачивается он вместе с ложем, на котором лежал, и ему казалось, что он слышит скрип колес. Но постоянно рядом была эта женщина. Похоже было, что она ухаживает за ним. Иногда ему казалось, что это Лолиана, но он должен был тут же оставить эту догадку, так как женщина, что была рядом с ним, абсолютно не была похожа на его жену. Он раза два пытался подняться, но его укладывали обратно мягкие, но удивительно сильные руки. Такие руки могли быть только у женщины из простонародья.

А когда Альфред окончательно пришел в себя, он увидел эту женщину и услышал тихий стук. Он открыл глаза и посмотрел вокруг. Женщина сидела рядом с его постелью и, судя по равномерному постукиванию пестика в ее руках, толкла пряности или соль. Он заговорил с ней первым; точнее, с его губ сорвалось одно-единственное слово:

— Лолиана!

Задумчивость мгновенно исчезла с лица женщины, она оживилась, отставила в сторону посуду, вытерла руки и, улыбаясь, посмотрела на него:

— Нет-нет, — сказала она, склоняясь над ним и касаясь его лба своей рукой. — Меня зовут Кэтти, Кэтти Граер. Вы еще бредите, сударь.

— Какая Кэтти?

— Кэтти Граер, — пожала плечами женщина. — Это я.

— А где же Лили? Где моя Лолиана?

— Сударь, вы все еще бредите какой-то лилией.

— Нет! Моя Лолиана, моя жена, где она?

— Я не знаю никакой Лолианы. А кто это? Ваша жена? Да?

— Да, — ответил Альфред. — Где же она… подождите, я хочу вспомнить… Что-то случилось… Боже! Ее украли, да, я вспомнил! Ее украли у меня. Она жива или нет?

— Я же сказала вам, сударь, я не знаю никакой Лолианы. Но я поняла по вашим словам во время болезни, что вы кого-то любите и что у вас произошло какое-то несчастье. Вы были очень больны, сударь. Посмотрите. — И она подала ему маленькое зеркальце.

Альфред увидел себя в зеркале и вздохнул — лицо его было мертвенно-бледным и изможденным.

— Но она… Лолиана, моя Лолиана, что же с ней?

— Вам нельзя долго разговаривать, вы должны отдыхать.

— Но ее похитили, похитили! — повторил Фред.

— Кто похитил?

— Не знаю. О, если бы я знал!.. Ее посадили в карету и увезли, она… Она звала меня, она кричала, но ее втолкнули туда и увезли.

— Выпейте это, сударь, и постарайтесь уснуть. Вам нужно уснуть. — Кэтти подала ему суп в деревянной миске. Альфред с готовностью проглотил его и вскоре действительно уснул.

Через несколько минут вошел какой-то мужчина.

— Ну что, Кэтти? — спросил он.

Та пожала плечами.

— Он очнулся?

— Очнулся, но все еще бредит.

— А что он говорил?

— Все так же повторял: “моя Лили, моя Лили!”

— Весьма странный случай. Он, наверное, сильно болен. А может, это какой-то садовник, что постоянно твердит о лилиях? Похоже, он — один из тех фанатиков, что видит свою жизнь в каком-нибудь опыте или разведении новых культур. Он, наверное, собирался выводить новый сорт лилий, да его эксперимент не удался. А вообще, черт его знает…

— Нет, Арнольд, он вовсе не садовод. Лили — это, насколько я поняла, его жена: так ее зовут. Странное, конечно, имя — Лолиана. Он говорит, что у него украли жену, а кто украл — не знает.

— Странная история… Что ты думаешь о ней?

— Ничего. Я не знаю, что здесь можно думать. С подобным я еще не встречалась.

— Кэтти, но не можем же мы оставить его здесь навечно! Надо подумать, как ему помочь.

Через несколько дней, когда Альфред был уже на пути к выздоровлению и успел познакомиться с хозяином, пришли его сиделка и сам хозяин. Усевшись рядом с ним, Арнольд Граер сказал:

— Послушайте, моя жена рассказала мне, да и я слышал, что вы в бреду повторяли постоянно чье-то имя. Весьма странное, однако красивое — Лолиана, если не ошибаюсь. Если вы хотите, чтобы мы как-то помогли вам, успокойтесь и откройте нам свое сердце. Расскажите нам все, и я постараюсь узнать у соседей насчет вашей жены.

— Благодарю вас… Я расскажу вам все, без утайки, и если вам удастся что-нибудь узнать о Лолиане, то прошу вас, сообщите мне, я буду всю жизнь благодарить вас…

И Фред с начала до конца по порядку рассказал хозяевам о себе.

— Я помню только, что карета ехала очень быстро и на каком-то крутом повороте я не смог удержаться и свалился, — заключил он. — А дальше ничего не помню. Но вы, должно быть, знаете, что было дальше. Я очень благодарен вам за то, что вы выходили меня и вернули к жизни.

— Да, удивительней я еще ничего не слышал. Ну, что же, успокойтесь. Считайте мой дом своим домом. Вам нужно еще немного подлечиться. Даст бог, я распутаю это дело… быть может, — добавил он тихо и вышел.

— Скажите, как называется этот город? — спросил Фред. — Это ведь не Лондон?

— Конечно, нет! — воскликнула хозяйка. — Это и не город вовсе. Это наша деревушка, Фризмон.

— Деревушка? А далеко ли это от Лондона?

— Очень! Около недели езды.

— Около недели? — воскликнул Фред. — Но ведь тогда… Скажите, а далеко ли от этой деревни вы нашли меня?

— Вы хотите сказать, далеко ли от Лондона? — Усмехнулась хозяйка. — Совсем недалеко, почти сразу за его границами.

— А какой город самый ближний?

— Ближних здесь нет. Здесь расположен Уотфорд, в противоположной стороне от Лондона, но он так же далек от нас, как и Лондон.

— Но как же вы обходитесь? Где вы покупаете все необходимое?

— Так и обходимся. Прямиком ездим туда и обратно. В этот раз мы навещали брата Арнольда. Он живет в Лондоне. Заодно купили все, что требовалось. Но в последнее время нам повезло. Вон в тот замок — вон, макушка виднеется, — приехал хозяин и, кажется, собирается прожить там долго. Но дело не в этом. Он решил обновлять свои покои и старую мебель, которая уже не годна ему в применение, раздает фермерам. Сам-то привез новую, уж такую красивую! Я видела, когда ходила с мужем за вещами. Нам ведь, сударь, тоже требуется мебель. А у него она хорошая, да еще с позолотой. Хоть и старая, но все-таки мебель, ведь так?

— Да, вы правы.

— Завтра, я думаю, мы еще поедем. Может, что-нибудь привезем. А вы, сударь, отдыхайте и не вздумайте вставать. Слышите?

И, улыбнувшись, она ушла.

ГЛАВА XII РИЧАРД БРУМ

— Чертова девчонка! — ворчал Ричард, стоя у окна и глядя в темную даль за стеклом. — Боже мой, это невыносимо! Я думал, что эта Сандрильона достанется мне легко и будет ходить по струнке… Не тут-то было! Это она мной повелевает! Госпожа. Моя госпожа. Я ее раб, да, в этом я, пожалуй, оказался неправ, посчитав, что смогу быть ее господином… И я, как дурак, не смею ей даже возражать! Лучше бы мне велели приручить атласскую львицу! Нет, с этим надо покончить! Но как? Черт возьми, и надо же ей было написать это письмо, это послание… Додумалась-таки… Ну, ничего; кто посмеет прийти сюда, ко мне? Если книгу и нашел фермер, — беда не страшна. А больше никто и не брал эту старую мебель… Но вдруг они принесут ее какому-нибудь священнику или, чего доброго, отдадут полиции? Черт возьми…

Брум задумался. По его взгляду, когда он поднял голову, можно было понять, какие чувства царили в его душе.

— Ну что ж, пусть только попробуют, — пробормотал он. — Пусть рискнут прийти сюда для того, чтобы освободить ее. Я не отдам ее, пусть меня при том и убьют. Если мне придется скоро окончить жизнь, то она умрет вместе со мной! Спать. Спать.

Но так было суждено, что он не уснул сегодня. Эти сердитые мысли сменились тоской, беспощадным ноющим чувством, которое вот уже несколько дней не давало Бруму покоя. Он думал о жестокой женщине, погубившей его и почти погубленной им. Он думал о своей глупости, когда считал, что Лолиана не может дать ему ничего, кроме недолгого удовольствия, он думал о ненужности всякой добродетели, веры. Он открыто сознавал себя побежденным, и это осознание в какой-то мере было приятно для него, но, с другой стороны, заставляло иногда просыпаться уснувшую было гордость; и тогда он проклинал тот день и тот час, когда решил отправиться в отель “Сандрильона”.

Исследуя таким образом свою душу, он понял, какое огромное место отвела природа для его страсти к этой женщине. С той минуты, как он увидел ее впервые, он возненавидел весь мир, весь свет; вся любовь мира излилась на нее, словно один мощный поток, вырвалась к ней, как неугасающий луч света. К ней, такому невинному робкому созданию. К ней, безжалостной и неприступной певице из кафе. Земля, как и небо, имела для Ричарда две стороны: ад и рай; в раю была она — богиня, ангел с холодным насмешливым взглядом, в аду оказался весь остальной мир. Но он помнил, что эта красавица — в его руках, а значит — все равно он, Ричард Брум, наверняка добьется от нее признания его превосходства. Она — его пленница. Он вспомнил это и решил не забывать.

И когда он теперь пытался вообразить себе то счастье, которое он мог бы найти на земле, если бы эта женщина не была “шансонеткой” в кафе — заведении для развлечений, а была бы подобной ему хотя бы по званию, если бы она, к тому же, любила его, а ее муж, о котором она то и дело твердит, не существовал на свете, — когда он думал об этом, сердце его исходило нежностью и отчаянием.

Она! Везде она! Эта неотвязная мысль возвращалась к нему вновь и вновь, о чем бы он ни подумал. Он теперь ни о чем не сожалел, ни в чем не раскаивался. Он бы предпочел видеть ее плачущей, страдающей, но в своих руках, а не в объятиях таинственного мужа. Он мог бы снова прибегнуть к похищению, если бы это хоть как-то помогло. Он был рад видеть ее холодность и высокомерие, но сознавать, что она — здесь, рядом с ним, что она не ускользнет от него и что он, Ричард Брум, в любую минуту сможет подчинить ее своей воле. Но он страдал.

Он снова заглянул в свою душу, и ему показалось, что он сошел с ума. Буря, которая бушевала в нем с тех пор, как он почувствовал над собой власть Лолианы, не оставила в его сознании ни единой здравой мысли. Один и только один образ сиял в его сознании — красавица Лолиана, все остальное было покрыто тьмой. Чем настойчивее Брум старался гнать от себя этот образ, тем ярче — во всем своем изяществе, прелести, лучезарной красоте — тот вставал перед ним. Странный смех звенел в ушах. Ему стало невыносимо больно, он заткнул уши, чтобы ничего не слышать, и бросился куда глаза глядят.

Но этот звук, как и образ, был в нем самом.

Ричард бессмысленно бродил по замку несколько часов подряд, то спускаясь, то поднимаясь по лестницам. Полный смятения, он не замечал, куда шел. Сделав еще несколько шагов, он очутился у дверей ее комнаты. Из тонкой щели под дверью пробивался свет. Внезапно сообразив, где он находится и что он видит, Брум во весь дух побежал обратно в свою спальню.

Когда он, задыхаясь, достиг порога, ноги у него подкосились, он рухнул на пол и замер, думая о той, что осталась в священной комнате. Так он, по-видимому, лежал долго, ни о чем и ни о ком не думая, кроме… ах да, да, да… Наконец, силы вернулись, он пополз к окну. В лицо ему повеяло прохладой; воздух был свеж.

Вдруг порыв ветра из открытого окна задул свечу. И Ричард увидел перед собою призрак, который ужаснул его. Это была женщина. Это была она. Но…

Призрак двигался среди темноты, заслоняя собою лунный круг, а свет лился на нее со спины и проходил сквозь нее, придавая видению могущество фантастическое, нереальное. Брум, как завороженный, смотрел и смотрел, не в силах оторвать взгляд. Она медленно двигалась к нему. Она смотрела на него в упор. На ее голове сверкал головной убор невесты — венец из драгоценных камней. За нею тянулось белоснежное, воздушное, прозрачное и тонкое, как пена, кружевное покрывало. Ее белое платье ярко выделялось на фоне темного, почти черного неба в окне, и сияние этого платья и венца было всюду — куда ни посмотри, оно слепило глаза, мерцая фосфорическими пятнами.

Брум все не мог оторваться от этого зрелища — небесного и жуткого. Вдруг ему пришла в голову дикая мысль, над которой он и сам потом смеялся: это живая, настоящая Лолиана явилась к нему. Но не просто как женщина: как ведьма, раз уж явилась она из окна, с луны. Он закрыл глаза, потряс головой, чтобы вновь взглянуть на нее и удостовериться, что видение не исчезло. Да, оно не исчезло. Она все еще стояла перед ним.

“Невеста”, — пронеслось у него в голове. Он рывком поднялся с пола и бросился что есть духу прочь. Вскоре он вновь стоял перед ее комнатой.

Ричард не стал долго задерживаться перед этой дверью, чтобы набраться мужества: он знал — если остановиться, потом будет трудно войти туда и заговорить с нею так, как он хотел с нею заговорить сейчас. Он толкнул дверь ногою; только тут ему пришла в голову мысль, что сейчас, в такое позднее время, Лолиана наверняка спит, и это невинное воспоминание почти обезоружило его. Но он смог распахнуть двери. Отдернул занавеску. И…

Если бы Лолиана действительно спала, это могло бы тоже отсрочить для нее ужасную минуту. Увидев ее спящей, Ричард не смог бы разбудить ее, чтобы объявить, в конце концов, о своем решении. Но Лолиана не могла спать в ту ночь. Она сидела у окна, как и прежде; когда она услыхала торопливые шаги, грохот распахнувшейся двери и треск разорванной занавески, она вскочила. (Эмми спала на ее кровати крепким сном.) Лолиана обернулась. И едва сдержала крик ужаса. Тяжело дыша, дико глядя на нее, посреди комнатки стоял ее похититель.

— Ах! — вскрикнула она еле слышно. — Что вам здесь нужно?

Все ее мужество без следа пропало. На его место пришли отчаяние и боль. До этого момента она была уверена, что Ричард не посмеет войти в ее комнату ночью, и часто думала по ночам о Фреде, о своей печальной участи, а с первым лучом солнца словно “заряжалась” энергией, волей и мужеством. И сейчас, обессиленная, она боялась, что не сможет в нужную минуту дать отпор.

— Я вам внушаю ужас? — спросил он наконец, глядя, как она сжалась.

Она не ответила.

— Разве, кроме отвращения и презрения, я внушаю вам ужас? — повторил он.

Губы ее искривились, словно она хотела улыбнуться.

— Да, — сказала она. — Палач всегда издевается над осужденными. О, боже! Как счастлива я была без вас! Это вы, вы нарушили мой покой! — Рыдая, она подняла на него глаза. — За что вы сделали мне столько зла? За что? Что я вам сделала?

— Но я люблю тебя! — с трудом переводя дух, громко сказал Ричард.

— Разве это любовь? Разве так любят, издеваясь над людьми?

— Но скажи, что я должен еще делать, если ты отвергаешь меня? — ответил он даже с некоторой мольбой в голосе. — Ты отвергла меня. Ты, шансонетка, отвергла меня. О, как мне хорошо жилось до встречи с тобой!

— И мне, — добавила она чуть слышно.

— Да, я был счастлив… как человек. Я имел все, что мне необходимо, у меня была масса увлечений. Но появилась ты! О, как я проклял тот день, ту минуту, когда скуки ради решил отправиться в этот отель для развлечений! У меня ведь была невеста. Через два дня после того, как я увидел тебя, должна была состояться наша помолвка! Я не любил ее, но она должна была стать моей, потому что была богата. Но я увидел тебя, создание такой дивной красоты, что трудно было смотреть и, вместе с тем, нельзя было отвести глаз. Эти темные волосы опутали меня прочней веревок, эти блестящие глаза неуловимого цвета… они заставили замолчать во мне все хорошие чувства. Я был поражен, опьянен, очарован — и позволил себе глядеть на тебя! А потом я едва не сошел с ума: я почувствовал себя во власти твоих чар. Эта женщина из отеля, эта Сандрильона — не женщина, ангел. Или демон. Твоя красота вскружила мне голову. Я слушал, как ты пела. О, боже мой! Что мне оставалось делать? Глядеть на твое лицо, такое печальное или веселое, в зависимости от твоей песни, и слышать твой чудесный голос! Что мне было делать? Скажи! И невозможно было уйти, потому что там была ты. Да, с этой минуты я понял, что во мне сидит еще один человек, которого я доселе и не знал. А я, безумец, всегда считал, что женщина низшего сословия не может дать ничего, кроме мимолетного увлечения! Теперь ты, только ты, твоя тень встала между мной и моей гордостью! Я не мог избавиться от этого призрака сам, как не мог бросить посещение отеля. Не видеть твоих глаз, не слышать твоей песни, не видеть, как бегают по клавишам твои пальчики, освобождающие звуки, не видеть твою улыбку — выше моих сил, а видеть и чувствовать, что ты совсем рядом, но не всегда, — это была пытка. Я не выдержал, я все рассказал тебе, но ты не поняла меня и посмеялась над моими чувствами. О, горе! С этого момента я перестал принадлежать себе! Да и невозможно было удержаться на этом склоне, ты была слишком прелестна. Я видел тебя каждый вечер, я слышал, как ты пела, я уходил из отеля вместе с тобой и, следуя за тобой, провожал тебя до дома, а потом долго не мог оторвать взгляда от твоих окон. И каждый вечер я возвращался к себе домой, еще сильнее завороженный, еще более отчаявшийся, еще сильнее околдованный и совсем обезумевший.

Я прекрасно сознавал, кто ты — да, простая певица в отеле, — но разве можно было избавиться от той любви, которую ты вселила в меня? Да и какое значение имеет теперь для меня твое звание, твое положение? Мне пришла мысль похитить тебя. Страшно, страшно, не смотри такими глазами на меня, но ведь я уже не знал, что можно придумать, чтобы ты была всегда рядом. Однажды ночью я сделал это, потому что еще день — и я бы умер от того огня, который ты зажгла во мне. Ты здесь, ты рядом со мной, но ты по-прежнему холодна… да что там! Ты теперь ненавидишь меня, я тебе отвратителен, ты презираешь меня! Но, боже, за что я должен мучиться так? Пойми, я не вытерпел этих мук и решил, что слишком долго удерживал себя, пришла очередь и тебе испробовать ту боль, какую терплю я. Увы! Но что мне оставалось делать? Твой муж… О, как я завидовал ему!

Он замолчал на минуту, словно подбирая слова и переводя дух. Лолиана смотрела на него испуганными и умоляющими глазами. Этот человек был страшен в своей любви; и, кроме того, она начинала чувствовать к нему некоторую жалость, потому что теперь не сомневалась в его искренности.

— Мой Альфред! — прошептала она.

— Ты страдаешь, не правда ли? — воскликнул он, с силой сжав ее руку. — Ты страдаешь! А я? Подумай обо мне! Подумай хоть один-единственный раз! Знаешь ли ты, что я выстрадал? О, Лолиана, сжалься надо мной! Ты мнишь себя несчастной! Увы! Ты не знаешь еще, что такое несчастье, мое несчастье! Любить женщину и быть ей ненавистным! Любить ее со всем неистовством, сожалеть, что ты не король, не бог, чтобы повергнуть ее к своим ногам, день и ночь думать о ней, мечтать — и видеть, что она влюблена в кучера! И не иметь для себя ничего взамен, кроме денег и богатства, на которые она и не смотрит! О, небо! Любить женщину, терзаясь дни и ночи напролет; знать, что она здесь, рядом, но неприступна, как скала! Лолиана, сжалься! Дай мне минуту передохнуть! Сжалься надо мной! Сжалься!

Тогда она отвернулась к стене и закрыла глаза.

Брум упал перед ней на колени.

— Умоляю тебя! — закричал он. — Если у тебя есть сердце, не отталкивай меня! О, я люблю тебя! Сжалься! Скажи, ведь ты не сможешь жить спокойно, если отвергнешь мою любовь! О, если бы ты только пожелала, — как мы были бы счастливы! Сжалься! Неужели ты не видишь, как сильно я люблю тебя?! Поверь, я сделаю все, чтобы ты полюбила меня после того как скажешь “да”! Пощади меня! Вспомни, ведь ты моя пленница, ты должна повиноваться мне! — уже без надежды в голосе сказал он.

— Повиноваться вам? — засмеялась она. — Что ж, приказывайте! Что угодно вашему сиятельству?

— Приказывать нечего, можно ли приказывать таким глазам? Они должны приказывать!

Лолиана посмотрела ему прямо в глаза. Внезапно сорвавшись с места, он подошел к ней.

— Не разыгрывай недотрогу! Не дурачься, ну, посмотри же на меня не так. Подумай! Ведь другие за счастье посчитали бы… — С этими словами он взял ее за подбородок, но она отскочила от него, словно ее ужалила змея.

— Не прикасайтесь ко мне! Идите к другим, осчастливьте их, если вы сумели внушить им восхищение! А меня оставьте в покое!

— О, как ты очаровательна! — воскликнул Ричард, с восхищением глядя на нее. — Как тебе идет этот гнев!

— Сударь! — сухо сказала Лолиана. — Что вам угодно в моей комнате в это время?

— Ну, пойдем в мою, — ответил он, — я не так грубо принимаю гостей, я гораздо добрее тебя. Идем!

Лолиана взглянула на него. В эту минуту он показался ей отвратительным.

— Сударь, дайте вашу руку, — сказала она. — Идите сюда.

С безумной радостью он вскочил и, ничего не подозревая, подал ей руку. Она подвела его к зеркалу, висевшему у окна, поднесла к нему свечу и показала ему его лицо:

— Неужели вы думаете, что я пойду к этому чудовищу, которое даже смотрит на меня, как на жертву? — И она расхохоталась.

Он еще более побледнел, теперь уже от бешенства; но сдержался. Схватив ее за руки, он хотел увести ее силой.

— Идем! — закричал он неистово. — Идем же!

Лолиана вырвалась и, отбежав, остановилась у стены.

— Ни за что!

Он стоял у двери, тяжело дыша и тупо, бессмысленно глядя на нее. Затем он окинул ее комнату таким же взглядом. Минуту он колебался, остановив свой взгляд на испуганной, дрожащей Эмми, которая, проснувшись от его диких криков, сидела, сжавшись в комок, на кровати.

Он бросился к ней и (так как она была маленькая и хрупкая) схватил ее, словно ребенка. И понес вон из комнаты.

— Стой! — донесся до него пронзительный крик. Лолиана бросилась за ним.

ГЛАВА XIII КНИГА

Прошел еще один день. Здоровье Альфреда начало улучшаться, но ему все еще трудно было вставать.

Арнольд Граер и его жена уехали и еще не вернулись. Фред лежал на чистой постели. Он думал о Лолиане. Где она теперь? Что делает? Быть может, в этот самый момент ей требуется помощь, а он даже не знает о ее местонахождении. Незаметно для себя Фред впал в какую-то дремоту, и неизвестно, как долго бы он находился в таком состоянии, как вдруг его разбудил голос хозяина:

— Черт возьми, да ведь это книга! Ишь ты! Библия! Наверное, хозяин забыл. Знаешь, Кэтти, надо бы вернуть ему, вдруг она ему нужна?

— Где ты взял ее? — послышался голос его жены.

— Да вот в этом шкафу нашел, — машинально листая книгу, ответил Арнольд. — Ах, постой! — воскликнул он внезапно. — Тут на первой странице что-то написано. Какие-то каракули.

Послышались шаги — Кэтти подошла к мужу.

— Какие каракули? — воскликнула она. — Это же обыкновенные буквы. Что же тут написано?

Муж расхохотался.

— Что написано? Хочешь, скажу? Здесь написано, что я — так же, как и ты, — не умею читать! Вот что тут написано.

— Ой! Так на что же тогда нужна эта книга? Выброси ее.

— Нет, — ответил явно заинтригованный хозяин. — Это интересно. Отнесу-ка я ее к пастору, он прочитает.

— И правда! — отозвалась хозяйка, наливая молоко Альфреду.

— Может, я прочитаю? — слабым голосом спросил Альфред.

— А вы, милейший, и читать умеете? — спросила Кэтти.

— Да.

— Вот молодец-то! И в самом деле сударь, хотя руки как у конюха.

Хозяин подал ему книгу. Лицо Фреда побелело.

— Что с вами, сударь? — закричала испуганная хозяйка.

— Это… Это ее почерк… — чуть слышно прошептал Темпль.

— Да что вы? Вот провидение-то, помогло! Читайте, читайте же!

— Не могу! — Сжав в руке Библию, Фред упал на подушку. Кэтти поспешно подала ему чашку с молоком. Немного подкрепившись, Фред поднес книгу к глазам и дрожащим голосом принялся медленно читать:

— “Кто бы вы ни были, но если вы нашли эту книгу, умоляю вас, внемлите моим просьбам и помогите двум несчастным женщинам, которых держит в плену бандит”…

— Боже мой! — прошептала Кэтти, схватив мужа за руку.

— “У вас есть мать, или сестра, или жена, если вы мужчина. Во имя бога, во имя всего святого, снизойдите к моим мольбам и помогите нам! В каждой нашей молитве мы будем горячо благодарить нашего спасителя. Снизойдите к нашим жестоким и, поверьте, незаслуженным страданиям! Придите на помощь двум слабым женщинам, взывающим к вам о помощи!

Лолиана Темпль. Эмма Сноу”.

— Моя Лили! — закричал Фред, вскочив с кровати. — Боже мой! Она страдает! О, я нашел ее! Благодарю тебя, господи!

Это было ужасное зрелище: созерцание такой безумной радости.

— Значит, она в том замке! Но что же она там делает? Неужели это хозяин похитил ее? — спросила Кэтти.

— Немыслимо! — ответил Арнольд.

— Да, но она… Если бы вы видели ее, вы не говорили бы так. Кто же хозяин того замка? — Альфред едва дышал.

— Мистер Ричард Брум, кажется…

— Ну, берегись, мистер Ричард Брум! Я найду тебя, я… спасу тебя, Ли! Слышишь ли ты меня?

— Успокойтесь, Альфред, успокойтесь! — говорил хозяин, пытаясь уложить больного в постель.

— Нет уж, пустите меня! Она здесь, рядом, я должен спасти ее!

— Но ведь вас схватят сразу же, мгновенно, вы и опомниться не успеете!

— Нет! Я убью его, этого Ричарда! Убью! Он узнает, что значит похищать чужую жену! Господи, благодарю тебя! Благодарю тебя за то, что ты не дал ей умереть! Лили, жди меня, я уже иду!

Он вырвался, вскочил опять, сделал шаг и упал, потеряв сознание от возбуждения.

— Ох уж, вояка! — вздыхала Кэтти, помогая мужу поднять его и перенести на кровать. — Пускай отдохнет, а мы пока подумаем, что делать.

У Альфреда сделался жар. Два дня он лежал в бреду, неустанно повторяя: “Лили! Это моя Лили!” Только на четвертый день пришел в себя. Однако ход мыслей его ничуть не изменился:

— Моя Лолиана!.. Она в плену… Здесь, в двух шагах от меня… Горе тому, кто ее похитил!.. Я придумаю для него такие пытки… Ах, бандит!.. Он мне заплатит за все, заплатит!..

Это было воплощение отчаяния. Когда он снова взял в руки книгу, дрожь пробежала по всему его телу, так что Кэтти в конце концов пришлось убрать злополучную Библию от греха подальше.

— Сударь, — сказал хозяин, — мы прекрасно понимаем ваши чувства, хорошо понимаем вас: мы знаем, что вам хочется ее спасти как можно скорее, но… Поймите, кроме чувства нужно иметь и голову на плечах, то есть нужно еще и мыслить. По воле провидения вы узнали, что ваша супруга здесь, недалеко от вас, но подумайте о тех опасностях, которые могут встретиться на вашем пути. Ведь спасти женщину из рук бандита-дворянина не так-то просто. Я знал, что он сэр, но сегодня мне сказали: и разбойник. Подумайте-ка сами, вы очень слабы, вам не хватит вашей силы, чтобы преодолеть возможные преграды. Ведь если вашу жену действительно похитил богач, аристократ, то он, наверное, примет все меры предосторожности, чтобы не допустить вас к замку. К тому же, у него есть слуги, собаки… А вы один, или нас с вами двое, — это не так уж много. Хитрость и ум, сударь, никогда не помешают. Надо уметь применить хитрость, понимаете? А над этим нужно поразмыслить.

— Я должен спасти ее. Я спасу ее…

— Погодите, сударь. Вы спасете ее, и мы вам поможем в этом. Согласны?

— Идемте! — сказал хриплым голосом Альфред, хватаясь за руку хозяина. — Мы доберемся до этого замка быстро, я надеюсь, а уже тогда… Горе тому…

— Ну вот, опять вы за свое! Горе, горе!

— Если вы не согласны помочь мне, что очевидно, — потому что дело опасное, — я пойду один…

— Никуда вы не пойдете один, — сурово сказал хозяин. — Я вас не пущу, ясно? Не забывайте, что мы спасли вам жизнь. А вы чуть встали, вновь бежите на верную гибель. К чему тогда нужны были эти ухаживания, все эти затраты? Зачем я тратил столько денег на лекарство и на доктора? Чтобы вы тут же побежали на кладбище? Нет уж, лучше бы я оставил вас умирать на дороге: этак и сожалеть, знаете ли, было бы некому о вас. Пусть даже так: мы, простые крестьяне, вас не интересуем, вам и дела нет, что мы будем оплакивать вас. Но тогда подумайте о своих родителях, если они живы; в конце концов, подумайте, что скажет ваша супруга, когда узнает, что мы отпустили вас умирать? Вы думаете, она в ножки нам поклонится и горячую благодарность произнесет? Нет, сударь, не пущу я вас. Вот.

— Но если бы там была ваша жена, которую бы вы любили, — говорили бы вы тогда так?

— Конечно.

— Как? И что же после этого скажет ваша жена?

— Кэтти, что ты скажешь? — улыбаясь, обратился хозяин к своей жене.

— Что я скажу? — отозвалась хозяйка. — Ничего не скажу; во всяком случае, ничего плохого. Знаете ли, сударь, Ар все же прав. Ум, рассудительность и спокойствие всегда нужны. И если человек действует хитростью, а не летит, словно мотылек на огонь, — ему и чести больше. Если план удастся, я его боготворить буду, бог мой! Ваша жена, думаю, такая же умная и рассудительная, и она вполне разделила бы мое мнение. Подумайте, сударь, получше подумайте.

— Присутствия духа, сударь, никогда нельзя терять. Невозможно это: пускаться в такой опасный путь очертя голову, — добавил хозяин.

— Значит, вы не отпустите меня?

— Помилуйте, как же можно? С величайшим удовольствием, — насмешливо ответил Арнольд. — Конечно, если вы только можете сейчас же уплатить мне за все лекарства, которые потребовались во время болезни; про счета за услуги нашего сельского доктора я уж молчу.

— Сейчас у меня нет с собой денег, но как только я верну жену, мы уплатим сполна и даже больше — за вашу доброту.

— Нет уж, увольте! Вы уйдете, кто знает — спасете вы ее или нет, но назад не вернетесь — это точно! Уж поверьте мне. Нет, сударь, так не пойдет. Уплатите — и шагайте на все четыре стороны. Вот. Это — если смотреть на дело с еще одной стороны.

— Ну, хотите, я отработаю у вас этот долг? Я ведь тоже вырос в деревне, и… — Альфред закашлялся.

— Зачем мне нужен такой слабый работник? Мы с Кэтти и вдвоем неплохо управляемся. Нет, сударь.

— Что же мне делать?

— Вы хотите моего совета?

— Если вы можете мне его дать…

— Сударь, я не такой скряга и эгоист, как вы, наверное, думаете, — улыбнулся хозяин. — Скажите, вам дорога моя дружба?

— Еще бы!

— А дружба моей жены?

— Конечно.

— Ну, а любовь вашей Лолианы?

— Как вы можете спрашивать…

— Если все именно так, как вы говорите, — то вам, наверное, не хотелось бы потерять ни то, ни другое, ни третье?

— Да.

— Так слушайте же. Обещайте мне не самовольничать, а спокойно лежать и поправляться. Верите ли вы мне?

— Верю.

— Тогда предоставьте вашей голове право отдыхать, ибо она нуждается в этом, а голове Граера — думать за вас. Я уже кое-что придумал для вас, но мне нужно уточнить… некоторые детали. А в целом план готов. Ну, так как: согласны?

— Вы, правда, поможете мне?

— Говорю вам…

— Вы обещаете?

— Обещаю. Вот моя рука, и будем друзьями.

— Благодарю вас! — воскликнул Фред, с восхищением пожимая руку Арнольда. Но силы его истощились от долгого разговора, и он беспомощно откинулся на подушку.

— Эх, славный малый, — вздохнул хозяин, — да только горяч. — И вышел, улыбаясь, из комнаты.

Хозяйка, заботливо укрыв больного одеялом, последовала за ним.

ГЛАВА XIV “Я ВЕРНА СВОЕМУ СЛОВУ!”

Как мы уже замечали, замок Ричарда Брума был старым зданием, крепостью, построенной еще в средние века. Поэтому, насколько нам известно, он отличался одной особенностью — почти половина его уходила в глубину, под землю. В каждом средневековом замке, в каждой крепости, в каждой церкви были подземелья или могильные склепы. В замке Брумов это подземелье долгие века служило темницей для непокорных. Стоило только ступить на плиты каменного пола одного из этажей подземелья, как в душу закрадывался ужас и воображение начинало рисовать страшные картины. Несчастные существа, которые в былые столетия попадали туда, должны были оставить всякую надежду вернуться наверх. Выход был лишь в комнату пыток, что была здесь же, или, если хозяева будут очень добрыми, во двор за получением пятидесяти плетей. Нередко люди умирали там, забытые всеми. Такие темницы в этом замке сохранились еще со времен рабства.

Вот в такую-то яму привели дрожащую от ужаса Эмми и не менее испуганную Лолиану.

Как нам известно, Ричард, воспользовавшись растерянностью Лолианы, схватил ее служанку и подругу Эмми и велел отвести ее в это подземелье. Разумеется, Лолиана не могла оставить девушку, ставшую ей сестрой, одну и последовала за ней.

Ричард Брум, унаследовавший от предков не только пыл, но заодно — жестокость и грубость, был слеп и глух в своих желаниях.

Там царила смерть во всем своем величии. Однако не только это приводило в ужас: эта дышащая смертью часть земли, ее внутренность, к тому же была населена еще животными, один вид которых приводит в ужас, не говоря о соседстве с ними. Запах гнили окутал вошедших, даже у Ричарда сперва переняло дух. Четырехугольная пещера, не имевшая больше никаких выходов. Кругом, на всех стенах — паутина, ее можно было принять за какую-нибудь отделку или драпировку. В одном из углов белели человеческие кости, быстрые ящерицы целыми стаями сновали по ним. То было страшное зрелище, и все, кто стал случайным созерцателем этого “пейзажа”, в душе пожалели бы тех, кому суждено здесь остаться.

Бедные Ли и Эмми стояли, прижавшись друг к другу, молча оглядывая эту темницу и с ужасом ожидая своей участи.

— Чем не роскошная комната? Очаровательно! — воскликнул Ричард. — Просто дворец! Покои королевы, сказочная опочивальня Сандрильоны — великолепное название! Вы все еще продолжаете упрямиться, дорогая? — обратился он к дрожащей Лолиане. — Как вы думаете, уютно ли вам здесь будет спать? А вашей служанке? Впрочем, здесь не на что жаловаться, тут — все необходимое: можно прилечь вот на тот остов, а под голову положить вон ту жабу.

Он попробовал засмеяться, но его смех так страшно прозвучал под серыми сводами, что он сам испугался. Бедные женщины стояли неподвижно, но им суждено было еще больше испугаться. Лолиана все еще не могла поверить, что она должна находиться в этом склепе. Чьи-то грубые руки вытолкнули ее на середину пещеры, и она услышала крик Эмми. Девушку оставили у входа. Значит, здесь должна быть только Лолиана, а Эмми оставят в покое. Факел, который освещал пещеру, погас или скрылся из виду. После Лолиана услышала привычные вопросы:

— Вы сопротивляетесь? Даже сейчас? — спросил Ричард; и, если бы не кромешная тьма, она увидела бы, как в глазах Брума показались слезы.

Несчастная затрепетала всем телом. Хоть на минуту остаться здесь одной, взаперти, всеми покинутой — боже, какая это мука! Она в ужасе и отчаянии обернулась в сторону Эмми. Ричард вздрогнул и шагнул к Ли. Он и сам не мог поверить, что та, которая отказалась ему повиноваться, та красавица, что пленяла всех в кафе отеля своим пением и прелестью, та женщина, из-за которой он перенес столько душевных мук, — останется здесь. Лолиана чуть было не сказала “да”, но его движение пробудило в ней воспоминание обо всем, что сделал ей этот человек; ей вдруг представился весь ужас положения оказаться полностью в его власти. Это вызвало еще большее отвращение.

— Боже! — прошептала она, закрыв глаза.

— Подумайте, Лолиана! Клянусь, даже я испугался бы остаться здесь хоть на час.

— Я всегда знала, что вы мерзавец и жалкий трус! — воскликнула бедняжка. — А я, слабая беззащитная женщина, сильнее вас. Я отвергаю ваши лживые предложения! Я верна своему слову и тверда в своем решении! Я никогда не изменю его!

— Лили, Лили! — услышала она отчаянный вопль своей подруги и обернулась. Один из слуг Ричарда, схватив ее, потащил в какую-то другую нору — надо полагать, мало отличимую от этой.

— Что это?! — воскликнула Лолиана, порываясь вперед, но Ричард задержал ее. Она с отвращением отпрянула от него. — Велите отпустить девушку, она ни в чем не виновата.

— Я не велю этого, — отвечал он. — Она понесет такое же наказание, что и вы, даже гораздо более суровое.

— Но за что? — воскликнула Лолиана, удивленная и напуганная его словами.

— За то, что непреклонны вы, — ответил он, с надеждой всматриваясь в темноте в ее лицо.

Лолиана лихорадочно соображала, что ей делать. Она невольно стала причиной страданий своей подруги.

— Лолиана… — Ричард взял ее за руку.

Она гневно взглянула на него и хотела отойти в глубь подземелья, но не решилась — ей стало страшно.

— Я уже все сказала вам, мистер Ричард Брум, — отвечала она твердо. — Ничто не изменит моего решения.

— В таком случае, — раздраженно ответил он, — у вашей служанки будут основания жаловаться на вас. Генри! — крикнул он своему слуге. — Запри ее в смертельную комнату.

Лолиана похолодела от ужаса.

— Смертельная комната, — пробормотала она, — что это за комната?

— Это такая же… простите, почти такая же комната, что и ваша, — насмешливо проговорил Брум, стараясь этим скрыть слезы. — Только чуть-чуть пострашнее. Совсем немного.

Лолиана опустила голову. Впервые ее решение не очень прочно стояло на фундаменте, который она соорудила из своего мужества и воли. Привязанность к Эмми расширяла эту трещину.

— Лолиана, подумайте… — продолжал Ричард.

— Я уже решила и сообщила вам об этом. Никогда!

Дверь в темноте резко захлопнулась; послышался лязг засовов и скрежет ключа в огромном замке. Мрак затопил пещеру.

Лолиана вздрогнула. Она осталась одна в темноте, замурованная, погребенная заживо. Всякий, кто мог видеть ее в этот момент подавленной, испуганной, дрожащей, содрогнулся бы сам.

После первого ужаса Лолиана отдалась какому-то бессмысленному созерцанию. Видела все вокруг, не замечая, чувствовала, не чувствуя. Жила, не ощущая жизни. Прежде всего внимание ее впилось в темноту. Все было на время забыто — и ужас, и мысль о погребении заживо, и Эмми, которая, должно быть, страдала больше нее, и Ричард Брум. Она сама воплотилась в темноту. Перед ее глазами проплывали какие-то радужные пятна, солнечные струи, а когда она закрывала глаза, то видела синие и фиолетовые узоры на красном фоне, какие-то две небольшие красные точки, которые двигались куда-то в сторону, вверх, вниз в зависимости от направления взгляда, а затем опять появлялись после недолгого исчезновения.

Вскоре весь этот фантастический мир начал исчезать, уступая место мрачной действительности. Лолиана почувствовала прикосновение чего-то скользкого, мокрого. Затем что-то скользнуло по ее руке, затем еще и еще. Лолиана вскрикнула и отдернула руку. То были ящерицы. Ее мысли разом окунулись во весь ужас существования. Она почувствовала, что ей становится трудно дышать, — спертый воздух и полное истощение сил подействовали на нее. И она потеряла сознание.

Сколько времени пробыла она в этом склепе? Она не знала. Она помнила лишь произнесенные кем-то жестокие слова, чьи-то отчаянные крики, помнила, что очнулась во мраке и безмолвии, закоченевшая от холода. Вокруг нее были стены, под ней — холодная каменная плита. Она села на каменную ступеньку лестницы, ведущей вверх, — таким образом она в какой-то мере была ближе к людям — и попробовала было подумать о чем-либо другом, нежели об ее ужасном существовании в этом склепе. Все прежние чувства, мысли возникали в ее сознании то как радостный образ, то как неповторимый кошмар. Но теперь она не чувствовала, не понимала, не думала, а только иногда лишь грезила. Теперь она не знала ни бодрствования, ни сна, а только лишь дремотное состояние: словно замороженная, оцепеневшая, сидела она перед самой дверью, прислонившись головой к холодной стене. Сначала она дрожала от холода и куталась в свои легкие одежды, но постепенно привыкла к этому холоду и мраку и, закоченев окончательно, не обращала больше на это внимания.

Сначала, когда она только попала в это логово смерти, ее охватило неописуемое отчаяние, она уже готова была стучать в дверь, чтобы ее выпустили; однако вместе с телом окоченели и ее мысли, и теперь она почти ничего не понимала. Ей было как будто все равно. Она привыкла к этому подземелью. Но порой словно какой-то огонек, теплившийся в ее душе, начинал разгораться все сильней и сильней, и тогда она давала волю слезам или молилась — единственное утешение отвергнутым от мира. Заставляли ее рыдать и мучиться воспоминания об Эмми, она не могла себе представить склеп “немного хуже этого”. Однажды с ее губ чуть было не сорвались слова, которые она часто повторяла про себя: “Эмми, дорогая моя, прости меня!”. Но первый звук, прозвучавший во тьме и заставивший насторожиться всех обитателей этого подземелья, так напугал ее самое, что она сжалась в комок и долго после этого сидела, напрягшись и прислушиваясь.

Так прошло два дня.

ГЛАВА XV СОГЛАСИЕ

Лолиана сидела в своем склепе, обхватив голову руками. Плакать она уже давно не могла, и только огромная тяжесть давила ее грудь: кроме того, она была голодна. У нее кружилась голова, и теперь она совершенно не могла ни о чем думать.

Внезапно среди этого безмолвия ей показалось: где-то там, за дверью, где должны быть люди, она слышит чьи-то шаги. Она хотела вскочить и прислушаться, но ноги подкосились, и она упала на каменный пол. В ту же минуту заскрипел тяжелый засов, и вскоре огромная чугунная дверь со скрежетом отворилась. Лолиана подняла глаза; свет фонаря, который держал вошедший, причинил ей острую боль, и она отвернулась. На лестнице перед нею стояли Ричард Брум и слуги.

Видя ее такой измученной, подавленной и несчастной, он стиснул руки и устремил на нее полный страдания и любви взор.

Она молчала; ей казалось, что здесь, среди вечного безмолвия, ее голос будет звучать как страшный удар грома, как предвестие смерти, любой звук станет предсмертным воплем.

— Лолиана!

Она вздрогнула.

Минуту продолжалась пауза. Ричард с содроганием смотрел на нее. Слуги, оставив фонарь, бесшумно исчезли куда-то.

— Лолиана, вы хотите уйти отсюда? — продолжал он.

— Уйти? — Она с изумлением посмотрела на него. — Разве вы позволите мне уйти отсюда?

— Я… Я пришел сюда за вами, — отвечал он.

— Зачем? — спросила она.

— Чтобы увести вас отсюда. Ведь вы страдаете.

— Я смогу уйти отсюда? — продолжала она, покорно глядя на него.

— Да, если…

Он запнулся, заметив, как резко она подняла голову.

— Если… что? — еле слышно спросила она.

— Если вы подумаете.

— Я уже подумала, — вздохнув, отвечала она. — Выпустите меня отсюда, сударь. — Лолиана не смогла сдержать слез. — Что я вам сделала? За что вы так мучаете меня? Если вы любите меня, неужели вам доставляет удовольствие видеть, как я мучаюсь?

“Она стала кроткая, как овечка”, — подумал Ричард и, наклонившись, провел рукой по ее волосам. Она отшатнулась.

— Хорошо, следуй за мной.

Но Лолиана не могла подняться. Тогда он взял ее за руки и повел наверх. Вскоре они оказались в мрачной, но более чистой и светлой комнате.

— А где Эмми? — внезапно вспомнив, воскликнула Лолиана.

— Ваша служанка? Она здесь, она заточена в этом подземелье так же, как и вы.

— Заточена? Но за что? Ведь она не виновата ни в чем! За что вы заточили ее?

— За вашу непреклонность, — отвечал он с отчаянием.

— Отпустите ее, отпустите, — прошептала Лолиана. Она хотела было возразить Ричарду построже, но дверь, ведущая в ее подземелье, была все еще открыта, да и силы ее значительно истощились.

— Ее отпустят, но это зависит только от вас.

— Отпустите, — прошептала Лолиана, едва держась на ногах.

Ричард минуту смотрел на нее, размышляя, затем велел своему слуге, стоявшему здесь же, открыть темницу. Слуга исполнил приказание и крикнул в темноту: “Выходите!”

Но ответа не последовало. В подземелье царило безмолвие. Лолиана с испугом смотрела на дверь.

Слуга ушел в подземелье, минуту пробыл там, а затем вынес на руках бесчувственную девушку. Лолиана бросилась было к ней, но силы покинули ее, и она сама упала на колени, едва не потеряв сознание.

— Она умерла, она умерла! — повторяла она, и слезы текли по ее щекам. Она уже готова была броситься на Ричарда, словно тигрица, но он наклонился над Эмми и поднес к ее лицу какой-то флакон. Через несколько секунд девушка открыла глаза.

— Эмми! — Лолиана на коленях поползла к ней. — Эмми, моя дорогая, что с тобой? — повторяла она, откидывая с ее лица волосы. — Бедняжка, как ты намучилась!

— Лили! — Девушка протянула к ней руки и залилась слезами, но, увидев стоящих рядом мужчин, притихла, прижавшись к своей подруге.

Лолиана, увидев ее испуг, набралась смелости и обратила на Ричарда полный гнева взгляд.

— Это бесчеловечно! Вы не смели этого делать! Она ни в чем не виновата! Это чудовищно!

Ричард молча смотрел на нее. Он не мог ей возражать, видя ее, истерзанную, но полную сил и мужества, ее, эту недоступную красавицу, заставившую его забыть о гордости, о чести и порядочности. В горле у него пересохло, он молчал.

— Эмми, Эмми, — повторяла Лолиана, прижимая к себе девушку, словно ребенка.

— Лолиана! — сказал, наконец, Ричард.

Она обернулась к нему.

— Оставьте нас! Вы жестоки; чтобы удовлетворить собственные желания, вы не задумываетесь ни над чем, вы считаетесь только со своими прихотями!

— Лолиана, — продолжал он, шагнув к ней, — мне нужно поговорить с вами. Не прерывайте меня; я знаю, что после этого разговора вы измените свое решение.

— Никогда! — воскликнула она, заслоняя собой подругу.

— Я думаю, что вы так сделаете, — продолжал он. — Вот здесь, недалеко, есть комната, страшная комната, комната пыток. Не пугайтесь, послушайте, что я хочу сказать. Сначала выслушайте меня. Я люблю вас, это правда! Увы, Сандрильона, я уже не могу победить в себе эту страсть. Неужели это не вызывает у вас жалости? Вы страдаете — вам больно, но вы страдаете не так, как я. О, вам бы хоть раз почувствовать ту муку, которую несу я, и я уверен, вы бы меня поняли! Вы видите, сейчас я говорю с вами кротко; как мне хочется, чтобы вы не чувствовали больше ко мне отвращения, разве я виноват, что люблю вас? Но вы даже не смотрите на меня, вы думаете о ком угодно, но только не обо мне! О боже, значит, мне никогда не добиться вашего сострадания? Вы так холодно смотрите на меня в тот миг, когда я готов… когда я на грани отчаяния! Как? Вам безразлично? Вам абсолютно все равно, что я люблю вас? Я готов ради вас броситься в огонь, и вы так равнодушно смотрите на меня? О да, я понимаю! Вы полны такой притягивающей нежности, такого христианского милосердия, вы так добры, так сострадательны к этой девчонке, вы так прелестны, но мое горе, мои страдания вас не трогают. Увы, в вашем сердце тоже есть жестокость, и как ее много! Сколько в вас жестокости только ко мне одному! Вы… Вы…

Он закрыл лицо руками. Он плакал; это было впервые. Лолиана испуганно смотрела на него и чувствовала, что жалость снова просыпается в ее душе. Но ужас и страх были настолько велики, что заглушали все остальные чувства.

— Нет, это все не то… Я хотел сказать вам совсем другое, я знал, что вы поймете меня, если выслушаете. Но сейчас я совершенно забыл… О, я сейчас упаду перед вами на колени, если вы не сжалитесь надо мной и над собой! Если бы вы знали, как я люблю вас! Одно слово! Одно лишь слово жалости! Скажи мне, скажи мне, что ты любишь меня, скажи, что тебе жаль меня! Если же нет… О! Время бежит. Умоляю тебя, не жди, чтобы я снова заставил свое сердце охладеть! Я говорил тебе, что только ты можешь сделать меня безумным или счастливым. Сейчас я безумен, но ты можешь все исправить! Одно-единственное слово!

Лолиана испуганно смотрела на него. Эта страсть была, действительно, безумна. Она отодвинулась от Ричарда и прижала к себе Эмми. Она не могла отвечать. Все плыло перед ее глазами, все слова искажались в ее обессиленном разуме и превращались в кипящую лаву. В этот миг Ричард был страшен, но больной мозг Лолианы рисовал куда более ужасные картины. Она жалела этого человека и уже готова была сказать ему какое-нибудь слово утешения, но его страшный лик испугал ее, и она произнесла только:

— Мне страшно.

Ричард яростно схватил ее за руку и отшвырнул от служанки, которую она обнимала. Эмми, с перекошенным от страха лицом, умоляющими глазами смотрела на него.

— Оставь ее! — пронзительным голосом крикнула Лолиана, но подняться, даже сдвинуться с места не смогла.

Ричард испустил дикий вопль.

— Я предупреждал тебя! — закричал он. — Я говорил — только ты можешь все решить, а ты не послушалась меня! Теперь пеняй на себя!

Но он, вместо того, чтобы, как ожидала Лолиана, направиться к ней и ударить ее, схватил ее подругу и за руки поволок ее к какой-то двери.

— Нет! Нет! — кричала Лолиана. — Оставь ее! Что ты делаешь?

Лолиана хотела бежать за ним, но не могла: у нее не было сил. Ричард распахнул дверь и втолкнул туда Эмми. Там ее тут же схватили двое мужчин. Затем Брум подошел к Лолиане, поднял ее и привел в ту же комнату. Она задрожала от ужаса: то была комната пыток.

— Вы будете пытать меня? — безнадежно, набираясь сил, спросила она.

— Вас? Нет, что вы, разве я посмею причинить вам боль, разве я могу видеть, как вы будете мучиться? Я спрашиваю вас в последний раз…

— Нет, нет! — она залилась слезами.

— Вы упорствуете, — сказал Ричард. — В таком случае, Сэм, исполняй свой долг.

Он обращался к одному из людей, находившихся в комнате. Это был слуга в роли палача. Он подошел ленивой походкой к трепещущей Эмми, которая попробовала было отбиваться от него, но, разумеется, не смогла. Бедная девушка дрожала всем телом, стараясь не смотреть на Лолиану. Ее поставили возле огромного деревянного креста, что находился посередине комнаты, и привязали за руки. Она все еще крепилась.

Ричард внимательно следил за всем происходящим. Взгляд Эмми был прикован к одному месту. Она смотрела с ужасом, как палач в кожаном фартуке поворачивал на углях в печи раскалившиеся ножи. Вот он с удовольствием оглядел раскаленный докрасна огромный нож, повернулся и направился к ней. Бедняжка, увидев приближение своих мук, отчаянно закричала, стараясь выпутаться из веревок, стянувших ее руки.

— Мадам, — обратился палач к Лолиане, — могу я начинать? — Роль ему нравилась.

Ричард ответил за нее:

— Приступай!

Один из помощников палача подошел к Эмми и одним движением руки откинул назад ее чудесные белокурые локоны, открыв при этом шею. Затем он расстегнул первую пуговицу на воротничке и подошел к палачу.

Палач поднял самый большой из ножей, еще немного погрел его на огне и направился к жертве. Несчастная словно сквозь туман увидела, как приблизился к ней нож; на этом сила воли ее истощилась. Едва завидев перед собой красное раскаленное железо, она испустила такой вопль, который способен был тронуть любое сердце.

— Лили, Лили! — кричала она голосом, передать который не в силах никакой человеческий язык. — Нет! Нет! Пощадите!

Ричард, несмотря на все свое хладнокровие, почувствовал, что ему тяжело созерцать эту картину. Он обернулся, дабы увидеть, какое впечатление произвела эта сцена на Лолиану, что безмолвно стояла у него за спиной. Он обернулся, но тут же отшатнулся от нее. Выражение ее лица было ужасным. Она широко открытыми глазами смотрела на Эмми, не отрывая взгляда, ее лицо было мертвенно-бледным, ее губы что-то беззвучно шептали. Это было воплощение отчаяния, страха и боли.

Палач между тем высоко поднял подбородок служанки и занес руку, готовый прижать раскаленный нож к шее девушки.

Лолиана бросилась вперед, но не рассчитала своих сил. Однако это движение привело в замешательство палача: он вопросительно посмотрел на Ричарда.

— Подожди, — сказал тот, обращаясь к палачу. — Лолиана…

— Отпустите ее, — выдохнула она. — Пусть отпустят Эмми, и я сделаю все, что вы хотите от меня.

— Лолиана, это правда? — спросил он, с надеждой и вместе с тем с отчаянием глядя на нее.

— Я уже сказала вам, — отвечала она, закрывая глаза.

— Но вы как будто соглашаетесь со своим смертным приговором, — произнес Брум.

— Да, — ответила она и упала на пол, совершенно потеряв силы и лишившись чувств. Голод и душевное потрясение сломили ее.

— Ли, — простонал Брум, прижимая ее руку к своей щеке. — Отпустите девушку, — обратился он к палачу, застывшему перед ним. — Развяжите ее и проводите в прежнюю комнату. Да не туда! — крикнул он, увидев, что Эмми снова повели в подземелье.

С этими словами он взял Лолиану на руки и бережно понес ее наверх, в ее спальню.

ГЛАВА XVI НЕВЕСТА РИЧАРДА БРУМА

Лолиана открыла глаза — вокруг все было залито нежноголубым светом. Где она? Какой покой, какая приятная усталость…

Лолиана долго разглядывала голубой свод над головой и никак не могла понять, что это. Наконец она сообразила, что это всего лишь саржевый полог ее высокой кровати, сквозь который просачивается солнечный свет. Она почувствовала необычайный голод и, сознавая это чувство, начала вспоминать, что с ней произошло. Что-то ужасное… В комнате было тихо.

Лолиана приподнялась, раздвинула полог над кроватью и оглядела комнату. Вся обстановка знакома, но где она? Лили поднялась и сделала несколько шагов. Голова у нее кружилась. Внезапно она услышала позади себя тяжкий вздох. Обернулась. На второй, менее роскошной и высокой постели лежала Эмми.

Лолиана вскрикнула, подбежала к ней; но память все же не вернулась. Она увидела ее изможденное лицо, ее грязное разорванное платье и испугалась, помня лишь, что с ними произошло что-то жестокое, страшное.

— Эмми, — сказала она хрипло, прерывающимся голосом.

Девушка не открывала глаз. Тогда Лолиана, сообразив, что нужно делать, бросилась к шкафчику и принялась искать на полках предмет, который только и интересовал ее сейчас. Это был флакончик с нюхательной солью. Едва только девушка почувствовала запах, она пришла в себя.

— Эмми, дорогая, — произнесла, вздохнув, Лолиана.

Девушка испуганно посмотрела на нее, и слезы покатились из ее глаз.

— Лили, Лили, прости меня! — плакала она, отворачиваясь к стене.

— За что?

— За то, что… Ах, это только из-за меня!..

— Успокойся, Эмми, — утешала ее Лолиана, гладя по руке. — Все в порядке.

— Значит, все обошлось? — с надеждой глядя на нее, спросила Эмми.

— Что?

— Он сказал, что отпустит нас?

— Кто отпустит?

— Он…

Минуту Лолиана растерянно рассматривала ее, словно что-то вспоминая, затем лицо ее побледнело, глаза смотрели в одну точку.

— Лили, — испуганно произнесла Эмми, глядя, как изменяется выражение ее лица.

— Эмми, что я вчера сказала? — спросила Лолиана.

— Ты… Ты сказала… Ах, это все я виновата! Это все из-за меня. Прости меня, Лили.

Лолиана еще несколько секунд сидела молча, обдумывая свое положение, затем лицо ее изменилось, и она с выражением покорности судьбе посмотрела на подругу.

— Успокойся, Эмми, — сказала она тихо. — Ты ни в чем не виновата. Все обойдется.

— Обойдется? Но как?

— Я все еще надеюсь на господа. Но если он нам откажет в помощи, мы сами постараемся выпутаться из этого положения. Главное, чтобы мы были вместе.

— Ли, я хочу есть, — тихо сказала Эмми, блуждающим взглядом обводя комнату.

— Да, я и забыла! Ведь нам необходимо подкрепиться. Подожди.

Она, держась рукой за стену, пошла к столу. Там, как обычно, стояла хрустальная ваза с фруктами. Она выбрала два самых больших персика, кисть винограда и подала Эмми. Тут взгляд ее упал на стеклянный кувшин с теплым молоком… Немного подкрепившись, они принялись было говорить о своем будущем, но тут дверь отворилась и в комнату вошел их похититель.

— Добрый день, Лолиана, — сказал он, почтительно кланяясь. — Я рад, что вы так скоро поправились.

И, увидев, насколько грязно и измято ее платье, растерянно и виновато посмотрел на нее.

Лолиана забыла даже поклониться ему в ответ; ей необходимо было только знать, зачем пришел сюда этот человек.

— Надеюсь, Ли, теперь вы скажете, что простили мне мою вину… Поверьте, я хотел бы видеть вас счастливой. И поэтому… в знак моей глубокой любви к вам примите от меня этот скромный подарок.

С этими словами он разжал руку и протянул ей на ладони золотое кольцо.

— Что это? — спросила она, не сводя с него глаз.

— Кольцо. Его носила моя мать, это ее обручальное кольцо. Возьмите его, оно ваше.

— Зачем оно мне?

— Вы будете Лолианой Брум.

— Что вы говорите? Вы шутите?.. — вскочив, воскликнула Лолиана.

— Нет, Лили, я никогда не шучу. Вы будете моей женой, Лили. Теперь вы видите, я настолько люблю вас, что, презрев все законы, прошу вас стать моей женой. Ну, наденьте, наденьте же это колечко.

С этими словами он взял руку молодой женщины и попытался надеть на ее палец кольцо. В ужасе оттолкнув его, Лолиана отошла к стене и воскликнула:

— Не прикасайтесь ко мне!

Он казался пораженным.

— Как? — удивился он. — Разве лучше быть моей любовницей, чем моей женой?

— Вашей любовницей? Неужели вы решили, что я соглашусь быть вашей любовницей?

— Но ведь вы сами сказали это…

— Я? Что вы говорите? Разве я согласилась бы когда-нибудь? Нет, ни за что!

— Ах, значит, вы все еще не согласны? Вы злоупотребляете моей добротой. Я дал вам время опомниться, прийти в себя, и после этого вы отрицаете свои же слова.

— Я сказала вам “да”? — неуверенно, вспоминая что-то, спросила Лили.

— Вот именно, припомните-ка. И подумайте заодно о своих словах. Вы ведь сами должны понять: я, богатый дворянин, прошу руки у певицы из отеля.

— Но я… Нет, — прошептала она.

— Отчего же? Позвольте заметить, вы очень быстро меняете свои решения. Неужели вы думаете, что я, однажды поверив вам, не найду способа…

С этими словами он подошел поближе к Эмми. Лолиана села рядом с ней на постель.

— Это бесчеловечно, — только и сказала она.

— Бесчеловечно, — повторил он, горько глядя на нее. — Ах, Сандрильона! Не бесчеловечно ли то, что вы делаете со мной? Вы же знаете, как я страдаю, видя каждый день вашу холодность и непреклонность! Отчего вы так бессердечны ко мне? Не вынуждайте меня поступать с вами жестоко, скажите мне хоть раз ласковое слово, посмотрите на меня хоть раз по-другому, более ласково. Поверьте, ваша холодность вынуждает меня становиться бессердечным и нечувствительным к чужой боли. Вы так высокомерны лишь потому, что я чересчур терпелив. Но поверьте, и терпению бывает предел! Если вы будете продолжать так упорствовать, я уверен: ничто не сможет остановить меня, потому что я чувствую — малейшее ваше неповиновение и жестокость сделают меня настоящим демоном. Вчера вы дали мне согласие, а сегодня утверждаете обратное, — что же я должен делать после того, как вы дали мне надежду, а после оглушили таким роковым признанием?

— Вы вырвали у меня согласие путем насилия над девушкой, вовсе не причастной ко всему этому. Вы воспользовались моей слабостью — и гордитесь этим. Не велика заслуга, сударь! Силу использует животное, отчего же вы прибегаете к этим средствам?

— Но я уже говорил вам! Однако вы, Лолиана, слишком жестоки, повторяю вам. Я считал: за время, что вы находитесь здесь, вы должны были понять — вы в моих руках, а не я в ваших. Однако вы злоупотребляете моей любовью. Я еще не сердился на вас, но вы толкаете меня на это.

— Вы сердитесь?

— Нет, Лолиана, пока нет, но… Отчаяние доведет меня до преступления.

— Я не знаю, что довело вас до преступления, но вы уже совершили его. И не однажды.

— Согласен, ради вас я могу сделать все, что угодно. Но зачем вы заставляете меня, зачем вы толкаете меня на этот путь? Если вы снова откажете мне, то, боюсь, я снова посмею сделать так, чтобы…

— …чтобы я страдала за свою подругу! — воскликнула Лолиана, гневно глядя на него. — Договаривайте, сударь. Теперь я не сомневаюсь в этом. Но отчего бы вам не заставить меня страдать, чтобы я мучилась, ведь вы так хотели этого! Пускай же пытают меня, но за что вы терзаете беззащитную девушку?

— Вас? Разве я посмею заставить мучиться на пытке вас? — Он как-то испуганно и удивленно смотрел на нее, словно удивлялся, что она не может понять такой естественной вещи. — Никогда!

— Ах, как вы любезны! — поклонившись, с иронией отозвалась молодая женщина.

— Да, но вы-то должны понимать это. Я никогда не сделаю этого, потому что люблю вас. Я пришел просить вас… я пришел сказать вам, что вы станете моей женой.

— Вашей женой? Сударь, я вас поздравляю! Вы изрядно потрудились, чтобы добиться руки Лолианы Темпль. И что же, она сказала вам, что согласна стать вашей женой?

— Нет, но вы скажете это.

— Даже так? Если вы правы, я хочу поздравить вас еще раз: добиться моей руки, не применяя силы, — это трудно. К тому же на пути к этой вершине стоит очень большая преграда: закон. Ведь я замужем.

— Это не преграда.

— Да что вы, сударь? — уже без иронии изумилась Лолиана. — Да не собираетесь ли вы убить мужа, чтобы завладеть женой?

— Нет. Но его можно заставить забыть о том, что у него была жена.

— Каким же образом?

— О, способов много. Нет-нет, я вовсе не имею в виду убийство. Можно дать ему денег, можно пригрозить, можно… К тому же, если бы мы обвенчались в той церквушке, что недалеко отсюда, никто и не спросил бы вас о том, были вы замужем или нет. Никто и не вспомнит об этом.

— Да, пожалуй, вы правы. Но… понимаете, есть еще одна преграда, — озабоченно нахмурила брови Лолиана.

— Какая? Я уверен, что ее так же легко преодолеть, как и первую.

— Не думаю, сэр. Дело в том, что сама невеста не согласна. Понимаете?

Ричард вздохнул. Лолиана смеялась над ним, смеялась в открытую над его чувством, которого он сам страшился, смеялась над его отчаянием и поверженной гордостью.

— Лолиана, в конце концов, я предупреждал вас. Я уже говорил вам, но вы не захотели меня слушать. Теперь мне все равно, любите вы меня или нет. Я хочу, чтобы вы были моей женой, и я заставлю вас согласиться.

— Вы эгоист! — прошептала Лолиана. — Оставьте меня и дайте мне подумать.

— Сударыня, у вас было достаточно времени подумать. Я больше не хочу и не могу ждать. Дайте мне ответ, и я оставлю вас.

— Значит, вы предлагаете мне разделить ваш титул, ваше положение, ваши деньги взамен на мою свободу и свободу Эмми?

— Да, я прошу вашей руки, моя прекрасная Сандрильона. Значит, вы согласны? — быстро спросил Брум.

— Разве я сказала это? Да будет вам известно, что я люблю своего мужа. Он перенес многое, пока добился меня. Но вам этого не понять. Будет лучше, если вы не станете раздувать понапрасну в своей душе огонь и умножать головную боль. Раз вы заманили меня сюда, раз вам удалось хоть на какое-то время изменить мое решение, — дайте мне постепенно забыть любовь и ласки моего любимого, и тогда я соглашусь на те предложения, что вы делаете мне.

— Разве у вас было мало времени забыть его? Ведь вы находитесь в этом замке почти месяц…

Лолиана быстро обернулась к нему.

— Сударь, вы любили когда-нибудь?

— Вы же знаете, как я люблю вас сейчас…

— Так почему вы задаете мне такие вопросы? Если вы любите меня так, как говорите, — скажите: сколько времени понадобилось бы вам, чтоб забыть меня?

— Я не забыл бы вас никогда.

— Даже так? Значит, я мужественней вас; помимо этого я соглашаюсь стать женой… вашей женой. Так вот: я соглашусь. Кажется, я должна это сделать, сударь, вы не оставили мне другого выбора. Через неделю я выйду за вас замуж, а до тех пор… я требую, чтобы вы не беспокоили меня. Слышите? Клянусь богом: если вы до этого срока сделаете ко мне хоть один шаг и дотронетесь до меня, я найду способ покончить с собой; а может быть, если хватит сил, помогу и вам добраться на тот свет раньше времени. Надеюсь, вы достаточно хорошо поняли меня?

— Я буду повиноваться вам во всем, прекрасная Сандрильона! — покорно ответил Ричард. — Но ответьте мне на один вопрос, умоляю вас…

— Еще и вопрос!.. Что ж, если я не найду его дерзким, я, может быть, и отвечу. Ну, так?..

— Скажите, почему вы столь жестоко гнали меня прочь, когда я только вошел к вам, а теперь согласились, и притом так покорно?

— Сударь, этот вопрос мне не нравится. Поистине, только мужчина может задать женщине такой вопрос. Я могу назвать вам тысячу причин. Во-первых, должна вас огорчить: вы плохо знаете женщин, если осмелились задать такой вопрос мне. Во-вторых, ваши угрозы: они хоть как-нибудь, но подействовали. Вы не подумали и о том, что из-за всех ваших злодеяний я лишилась чувств; вы даже не позволили мне оправиться от удара, как вдруг вошли и принялись за дело. Ну, и в конце концов, как вы думаете, что любит женщина: подземелья или роскошь? Должны ли на нее, наконец, подействовать обещания богатства и положения в обществе? Вы хотели, чтобы я стала вашей, но тем самым вы не многое давали мне на будущее. Однако предложение стать вашей женой я вынуждена принять. В обмен на мою погибшую любовь я буду иметь возможность бывать в свете и… жить, по меньшей мере, беззаботно. Ведь так?

— Я буду носить вас на руках! — воскликнул Ричард, подходя к ней. — Вы будете королевой Лондона, потому что равной вам нет.

— Ну, а сейчас, сударь… — возразила Лолиана, напоминая ему о ее условии.

— Лолиана, вы согласились на этот брак, и поэтому, прошу вас, позвольте вашему будущему мужу поцеловать вас… — Он заметил, как изменился взгляд Лолианы.

Секунду она колебалась. Затем подошла к нему и поцеловала его. Он было обнял ее, но она тут же отстранилась.

— Это первый и последний раз до свадьбы. — И она благосклонно протянула ему руку.

Ричард припал губами к ее прекрасной руке и вышел из комнаты, предварительно поклонившись.

— Лили! — услышала она крик служанки, едва дверь закрылась. Она обернулась и увидела удивленное и виноватое вместе с тем лицо Эмми. — Ты согласилась? Ты поцеловала его?

— Да, Эмми, — ответила Лолиана, подходя к ней.

— Но как? Значит, ты действительно согласна?

— Что же мне делать?

— Ах, прости! Это я виновата, я понимаю!..

— Да что ты, Эмми! Вовсе нет. Со вчерашнего вечера я решила, что необходимо как-то изменить наше положение.

— И ты решила согласиться? — удивилась служанка.

— Неужели ты не понимаешь, это только видимость! — засмеялась Лолиана. — Я согласилась, но отсрочила свадьбу на неделю. За это время мы успеем что-нибудь придумать.

— Но ты поцеловала его!

— Да. Надо же, в конце концов, усыпить бдительность. Если вступаешь на роковой путь, нужно быть прекрасным актером и уметь играть свою роль так, чтобы никто и не задумался над правдивостью или неправдивостью происходящего. Но ты должна мне помочь.

— О, конечно! — воскликнула Эмми. — Но что я буду делать?

— Эта работа очень трудна и требует осторожности. Для начала условимся: ты — моя служанка, ты должна делать все, что я тебе приказываю, и… ссылаясь на это, ты сможешь делать все, что нам нужно. Понимаешь?

— Почти.

— Ничего, скоро я все объясню тебе… Но учти, это очень рискованно. Если я или ты оплошаем, мы погибли. Но мы должны рискнуть.

ГЛАВА XVII ДОРОГА ВО ФРИЗМОН

Неделя, которую выторговала Лолиана, прошла, Ричард ничего не знал о заговоре, сама же пленница дрожала от нетерпения и радости и с трепетом ждала заветного часа. Эмми, пользуясь преимуществами служанки новой госпожи замка Брумов, могла разгуливать по замку, где ей вздумается. Если ее спрашивали, для чего она пришла на кухню или в комнату, она отвечала, что ее госпожа пожелала чего-либо.

… Небо было затянуто легкой дымкой. И от этого луна, сегодня появившаяся очень рано, была окружена золотым ореолом. К столу в замке без устали подносили новые блюда и кувшины с чудесным вином.

Лолиана не обращала внимания на это великолепие, которое Ричард создавал в честь нее; перед нею смутно проплывали какие-то тени, но кто это, она не смогла бы объяснить. Сознание словно бы вновь покинуло ее, она не помнила ни себя, ни других. Какие-то люди подходили к ней и что-то говорили — очевидно, поздравляли, — но она, глядя на них, не видела их и не понимала.

Один раз она взглянула на Ричарда. Никогда (во всяком случае, так показалось Лолиане) он не выглядел столь величественным и красивым. Он был счастлив в день обручения.

Он шепнул ей на ухо:

— О, прекрасная Сандрильона! Видите, я дождался этого счастливого часа. Дорогая моя, я прошу вас простить меня за причиненные вам страдания. Поймите, на это меня толкнула моя безумная любовь к вам. Я обожаю вас, вы царица моих снов! О, не волнуйтесь, я клянусь, что ни одна женщина Англии не будет иметь лучшего мужа. Мы проживем с вами долгую и блаженную жизнь. Я люблю вас. Помня прошлое, я не прошу у вас многого… пока, но все-таки, если вы хотите сделать мне свадебный подарок, скажите: вы простили мне все, что я вам сделал худого. И в знак того, что вы простили меня, примите от меня поцелуй.

— Сударь, я уже говорила вам, что вы нетерпеливы. Неужели это так трудно — дождаться назначенного часа и получить все сразу? Я думаю, для мужчины не должно быть другого желания: все сразу. Потерпите, сударь, совсем немного. Я берегу свои ласки, боясь, что их может не хватить потом.

— Но, я думаю, это не слишком дерзкая просьба для жениха…

— Простите, сударь, но меня не интересует, что вы думаете; в данный момент я не имею желания слушать вас. От всей сегодняшней суеты у меня разболелась голова, и сейчас я прескверно себя чувствую. Я ловлю вас на слове: если вы пообещали мне, что будете хорошим мужем, то вспомните сейчас свои обязанности и позаботьтесь о своей невесте.

Уязвленный Ричард проводил своенравную Лолиану в комнату и, пообещав, что последний день до свадьбы он не будет ее беспокоить, ушел.

Придя в свою комнату, где уже давно ждала ее Эмми, Лолиана заперла дверь на ключ.

— О, боже мой, какой риск! — заволновалась Эмми. — Кто бы мог подумать, что ты, с виду такая кроткая, на самом деле обладаешь необычайной силой воли и мужеством!

— Я и сама бы не сказала о себе такого, но обстоятельства вынуждают меня быть не только такой. Ради спасения женщина идет на хитрость… В общем, берет всем, чем может. Ты ведь знаешь, у меня уже есть в этом какой-то опыт.

— Но, Лили, уверена ли ты, что у нас все получится?

— Да ты никак боишься?

— С тобой — нет.

— Вот и отлично.

— Так что же мы будем делать сейчас?

— Что делать?

— Да.

— Но ведь вещи уже собраны; значит, остается только завершить наш план действий. Мы убежим, и немедленно. Я не собираюсь больше здесь оставаться ни минуты.

— Ах, какая ты сильная и храбрая! — восторженно сказала хрупкая Эмми своей неустрашимой подруге.

— Ну вот что, Эмми. Поговорим о наших делах. Ты узнала, где “черный ход”?

— Конечно, и уже давно.

— Ну, а лошади?

— Тоже готовы. Я вывела их во двор и привязала недалеко от той калитки. Но…

— Что такое?

— Если мы будем пробираться через этот ход, нам придется переходить реку.

— А она глубока?

— Нет, не очень.

— Значит, выберемся. Чудесно! А нож? Принесла ты мне нож?

— Да, Лили. Но зачем он тебе?

— Ах, Эмми! Кто знает, что ждет нас? На крайний случай, если нам придется обороняться…

— Ты хочешь сказать, что убьешь его, если нас поймают? — в ужасе воскликнула Эмми.

— Нет, Эмми, но я могла бы хоть пригрозить и тем самым выиграть время.

— Ты просто умница, Ли! — воскликнула подруга, обнимая Лолиану.

— Таким образом, у нас все готово, остается только самая малость — все это осуществить.

— Сколько у нас всего денег? — спросила Эмми.

— Не знаю. По-моему, не особенно много. Хотя для нас двоих хватит. Постараемся быть экономными; может, у нас еще кое-что останется, когда мы найдем Альфреда.

— А ты уверена, что мы найдем его там? — спросила озабоченно Эмми.

Лолиана отвернулась.

— Я буду надеяться, что бог поможет нам в этом, — ответила она.

— Подожди! — сказала Эмми шепотом и подошла к двери, прислушиваясь.

— Чего ты боишься?

— Чтобы нас не застали врасплох.

— Но дверь заперта на ключ.

— Ну, а если кто-нибудь придет сюда?

— Кто же посмеет прийти ко мне в комнату в такой час? Ну, не бойся… На всякий случай опиши мне местность, куда мы поедем.

И обе девушки принялись собирать вещи.

— Вот и готово, — сказала Лолиана, когда все было в самом деле готово. — Теперь главное — чтобы никого не оказалось во дворе.

Потом, потушив свечи, беглянки открыли дверь на потайную лестницу, которая вела прямо на улицу. Эмми шла впереди, чтобы показать ход, а в случае опасности вызвать удар на себя. Лолиана почувствовала страх — ледяным холодом веяло в этом мрачном подземелье, вечная сырость мешала дышать. Они наощупь пробирались по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума.

Но вот повеяло свежим чистым воздухом, они у выхода! Эмми, озираясь, пробралась вперед и огляделась вокруг. Никого нет. Они отыскали в темноте лошадей и, быстро вскочив в седла, миновали небольшую калитку, предварительно открытую Эмми. Река оказалась действительно неглубокой, и они беспрепятственно миновали ее. Вскоре два силуэта всадников скрылись в темноте.

— По какой дороге мы поедем? — спросила Эмми.

— По самой короткой. Здесь, если я не ошибаюсь, поблизости расположены три деревни. Нам нужно добраться до той, что поближе, потому что уже темно, а всю ночь ехать мы не сможем. — И она пустила лошадь галопом.

— А что, если они сейчас спохватятся? — вздохнула Эмми.

— Не думаю. Ведь сейчас ночь, и вряд ли кто вспомнит о нас раньше утра. У нас еще есть время. Мы поедем по этой дороге; насколько я поняла с твоих слов, именно она ведет во Фризмон. Это ведь ближайшая деревушка, да? А завтра встанем чуть свет и направимся дальше… — Ее слова потерялись в стуке копыт лошадей.

Будущая супруга Ричарда Брума покинула свои покои без его ведома. Целый месяц она ждала этого случая…

ГЛАВА XVIII ПОГОНЯ

Добравшись до какой-то старой харчевни, названия которой они даже не разглядели, Лолиана и Эмми наняли комнату и сразу же отправились спать, следуя пословице: “Утро вечера мудренее”. Но Лолиану мучил один вопрос, который пробуждал в ее душе массу самых различных видений и планов: что сталось с Фредом? Где он сейчас? По-прежнему живет в том домике или отправился ее искать? Ее разум был полон смятения и ужаса, и два этих чувства долго не давали ей уснуть. Лишь под утро, вконец измаявшись, она забылась, и ее отяжелевшие веки сомкнулись на несколько часов.

Ее разбудила Эмми. Открыв глаза, Лолиана увидела перед собой испуганное лицо девушки.

— Что случилось? — спросила Лили.

— Поднимайся быстрее! Я заметила вдали целую кавалькаду всадников. Они направляются сюда, по всей видимости. Наверное, это люди из замка!

Она содрогнулась.

Не мешкая ни секунды, Лолиана быстро поднялась, надела платье, кое-как причесалась.

— Где ты видела их? — обеспокоенно оглядываясь, спросила она.

— Я вышла во двор, и… — Девушка испуганно смотрела в окно. — Вот они. Посмотри, их видно!

Лолиана кинулась к окну и, при всем своем желании держать себя в руках, вскрикнула. Всадники неслись во весь опор со стороны замка.

— Боже! — прошептала она. — Как они скачут! Они будут здесь через каких-нибудь полчаса.

— Лили, что же делать? — Эмми готова была расплакаться, но, видя решительное лицо своей подруги, старалась сдерживать страх.

— Надо уезжать, и как можно скорее. У нас есть небольшое преимущество — трактир находится на холме, и мы можем незаметно спуститься с него. Быстрей собирай вещи!

— А ты? — воскликнула девушка, видя, что Лолиана, взяв бумажник, направилась к двери.

— Я скоро вернусь. Ничего не бойся, Эмми, у нас есть еще полчаса, и мы должны успеть за это время “замести следы”.

Она вышла и закрыла дверь. Бедняжка Эмми дрожала, собирая вещи, и то и дело подбегала к окну, с ужасом замечая, как приближаются всадники.

Вскоре Лолиана вернулась, держа в руках какое-то белье.

— Что это, Ли? — удивилась девушка.

— Одежда. Это моя одежда. Я купила ее у какого-то слуги.

— Но ведь это мужское платье! — с удивлением разглядывая разложенные Лолианой вещи, воскликнула Эмми.

— Да, Эмми, но торопись. Мы должны уже уезжать. Я уже заплатила хозяину, поэтому до того как он скажет о нашем поспешном выезде этим всадникам, мы должны достаточно далеко уехать. Быстрей!

С этими словами сна быстро скинула свое легкое платье и надела только что приобретенный костюм — мужские штаны, рубаха, жилет, шляпа вроде тех, какие носят фермеры в жаркий день, и даже… парик. Облачившись во все это, она оглядела себя в зеркало и повернулась к Эмми.

— Ну? — вопросительно глядя на нее, спросила она.

— Хорошо! Правда, так хорошо! — Девушка попробовала улыбнуться, но страх не позволил ей. Она схватила вещи, подошла к двери, взглядом призывая Лолиану следовать за собой не мешкая. Лили схватила узелок, который должна была нести сама, и вышла за дверь.

Еще несколько минут спустя они уже скакали по склону холма. Лолиана молила всевышнего, чтобы их не догнали и не узнали. Ехали быстро; она было хотела пустить свою лошадь еще быстрее, но Эмми испугалась, что может упасть при такой бешеной скачке, — она ведь не слишком часто занималась верховой ездой.

Долго они не слышали позади ни криков, ни топота копыт, но оглянуться не решались. Лолиана уже подумала, что все обошлось и погони нет, как вдруг до нее донеслись громкие крики:

— Ну, вон они! Держите их!

Она похолодела от ужаса и обернулась. На фоне восходящего солнца она увидела силуэты нескольких всадников. Один из них показывал рукой на Лолиану и Эмми. Еще секунда — и вся кавалькада пустилась за ними так быстро, что Лолиана уже потеряла всякую надежду на спасение. Ехать быстрей она не могла — Эмми могла упасть.

— Можете стрелять, но не в мужчину! Только в воздух! — услышала Лолиана голос за спиной и узнала его сразу же: это был голос Ричарда Брума.

— Господи, помоги нам! — прошептала она и громко крикнула Эмми: — Эмми, быстрей! Пускай лошадь, иначе мы пропадем!

Девушка, очевидно, напуганная больше погоней, чем быстрой скачкой, послушалась.

— Нам нужно достигнуть леса, а там мы, может быть, скроемся! — продолжала Лолиана, с трудом переводя дух.

Их цель была уже близка; вся надежда оставалась только на чащу, что была впереди. Лолиана считала, что там они смогут как-нибудь укрыться от преследователей. Но в тот момент, когда они въезжали в лес, когда оставалось только скрыться куда-нибудь в глубину, в саму чащу, раздалось несколько выстрелов. Лолиана вспомнила слова Ричарда — “стрелять только в воздух” — и немного успокоилась. Эмми почти не отставала от нее. Еще немного… Снова послышались выстрелы, но вместе с тем Лолиана услышала чей-то крик. Она повернула голову и увидела: Эмми беспомощно опустила руки, а с ними и поводья.

— Эмми, еще немного! Еще немного! — со слезами на глазах воскликнула Лили. Обернулась. Позади — никого. Значит, вырвались!

Девушка с трудом подняла руки и попробовала взять поводья и направить лошадь. Необходимо было спрятаться где-нибудь поглубже в лесу, чтобы окончательно запутать преследователей. Так она, с трудом держа поводья, ехала за Лолианой.

— Эмми, Эмми, еще чуть-чуть! Скоро мы будем свободны! Совсем немного!

Но Лили с ужасом заметила: девушка, как былинка, клонится в седле. Остановила коня, несмотря на опасность малейшей задержки. Бросилась к Эмми. Помогла ей спуститься на землю. И только тут увидела: рукав розового платья девушки сделался темным от стекающей крови.

— Эмми! — воскликнула она, и в этом возгласе было столько боли и любви, что его невозможно описать словами.

Лолиана уложила ее на траву, подложив ей под голову узелок. Вытирая слезы, все же приняла меры предосторожности и спрятала лошадей в каких-то высоких зарослях, привязав к дереву. Затем она склонилась над девушкой.

— Эмми, дорогая, скажи мне что-нибудь! Скажи, что ты не умрешь, Эмми! Эмми, Эмми, милая!..

— Ли… Лили… — едва слышно произнесла девушка, глядя на свою подругу, которая со слезами на глазах перевязывала ее рану своей разорванной ночной рубашкой.

— Эмми, потерпи, — говорила молодая женщина, — все обойдется. Сейчас мы переждем здесь немного, а потом направимся дальше. Мы постучимся в какой-нибудь дом — неужели нам откажут в приюте? Потерпи немного…

Вскоре где-то вдали Лолиана услышала шум и тут же догадалась, в чем дело. Преследователи пронеслись мимо где-то рядом, очевидно, не заметив их. Лолиана долго сидела, прислушиваясь и склоняясь над Эмми. Наконец, все смолкло; но Лолиана, несмотря на то, что Эмми требовался уход, долго не могла сдвинуться с места. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор как кавалькада пронеслась. Она решила подождать: вдруг вернутся назад? Но время шло, а их все не было. “Наверное, поехали в другую деревню, а может, решили, что мы все еще впереди них”, — подумала женщина. Необходимо было как можно быстрее уложить Эмми в постель и позаботиться о ней. И она решила, позабыв про риск такого путешествия, направиться дальше в поисках жилья.

Она усадила Эмми на свою лошадь, села рядом с ней, прижав ее к себе, а вторую лошадь вела рядом с собой. Они ехали медленно и за это время успели проголодаться. Лолиана вспомнила: в узелке кое-что осталось от вчерашнего ужина. Она заставила Эмми что-то съесть и подкрепилась сама. Больше у них не осталось ничего.

ГЛАВА XIX СЛУЧАЙНЫЙ РАЗГОВОР

А теперь оставим на некоторое время Лолиану Темпль и ее подругу и вернемся к тому, о ком мы давно не вспоминали. Итак, перенесемся мысленно туда, где находился в то время Альфред Темпль.

Благодаря стараниям четы Граеров он очень скоро поправился и встал на ноги. Его тело окрепло, но душа была больна; его сердце ныло по той, которая по праву принадлежала ему, но по воле рока была разлучена с ним. Наконец когда он в очередной раз напомнил Арнольду Граеру, на ферме которого жил, об обещанном им плане, тот не выдержал и ответил:

— Хорошо, завтра. Будьте готовы, вам понадобятся силы.

В эту бессонную ночь (а Фред, разумеется, после такого сообщения не мог уснуть) в его мозгу проносились тысячи мыслей, тысячи раз надежда, сомнение и страх сменяли друг друга, и он строил сам сотни всевозможных планов. Но когда, наконец, настало утро и в окне забрезжил свет солнца, он так ничего и не придумал. Все надежды он возлагал на Арнольда; с этим он и поднялся чуть свет.

Цель была ясна, оставалось только наметить план действий. Действовать нужно немедленно, прошло и так слишком много времени. Его бедное сердце разрывалось от горя при мысли, что Лолиана все еще в замке.

Но прежде чем начать разговор о плане действий, Альфред напомнил доброму хозяину об опасности этого предприятия. На что тот ответил: “Я не взялся бы и думать о подобном, если б не знал с уверенностью, сколько в нем опасного, а сколько полезного”. Быть может, разговаривая с хозяином, Фреду следовало проявить большую твердость, но он понимал, насколько необходима ему помощь Арнольда.

— Вот что, сударь, — сказал фермер. — Я долго думал и теперь хочу сказать: иного пути, кроме похищения вашей же собственной жены, у вас нет. Ну, конечно, согласен: до этого мне не стоило большого труда добраться. Но не думайте, что я вообще потерял время даром. Пока вы выздоравливали, я успел поговорить с соседями и кое-что разузнать. Во-первых, теперь я знаю ближнюю дорогу туда; во-вторых — хочу вас обрадовать — она заодно является и самой незаметной, если смотреть со стороны замка Брумов. Ну, в-третьих, мне стало известно, как проникнуть в гости к сэру Ричарду незамеченными. Последнее, думаю, нам не понадобится… В общем, верховые лошади оседланы — я привел лучших, каких только можно найти у нас в деревушке. И к закату солнца мы отправимся за вашей женой.

… Так все и было. Лошади быстро бежали по дороге, вьющейся вдоль реки. Дорога оказалась на редкость ровной, копыта лошадей мягко ступали по толстому слою укатанной пыли, и всадники ехали безо всяких промедлений.

Все это время они почти не разговаривали между собой. Фред молчал: он был погружен в невеселые думы; его спутник, наверное, тоже обдумывал свое — дальнейшие планы действий.

Когда стало темнеть, они съехались, и Арнольд изложил Фреду свою программу.

Оба считали: труднее всего — дать знать Лолиане, что они рядом. Удастся ли это? Ее, очевидно, держат под запорами. Но Альфред был полон решимости и не сомневался, что либо увезет жену сегодня ночью, либо погибнет, но не позволит ей остаться там больше ни одной ночи, ни одного дня, ни одного часа.

А ночь обещала быть для них благоприятной. Едва зашло солнце, как небо сразу омрачилось, сумерки быстро сгустились, и весь небесный свод так потемнел, что трудно было различить на нем очертания леса. Даже воду реки было трудно отличить от берегов, и только пыльная дорога чуть белела впереди, указывая путь.

Темнота благоприятствовала “похитителям”. Под ее дружеским покровом они могли незаметно подкрасться к замку.

Когда всадники добрались до леса, было очень поздно, уже наступила полночь. Лошадей они решили спрятать недалеко от замка. Между лесом и полями шла проселочная дорога. Здесь им в такое время суток вряд ли мог кто-нибудь встретиться; к тому же, для спасения они всегда могли воспользоваться гостеприимством леса, что был рядом.

Когда они пробирались к этой дороге, до них донесся легкий стук копыт и чей-то грубый смех. Альфред и Граер остановились. Голоса становились все громче, — следовательно, всадники приближались к ним. Едва наши герои успели скрыться за толстым развесистым дубом, как всадники почти поровнялись с ними.

Их было трое, это были мужчины. Все внимание Фреда сосредоточилось на разговоре этих людей, и неспроста: они ехали со стороны замка, и беседа их, хоть и была не очень занимательной, но все же имела значение для Фреда.

— Честное слово, Уилли! Никогда еще я не видел такого дурака, как наш хозяин! Надо же упустить такую птичку, и именно в тот момент, когда он уверен, что ей некуда деваться!

— Да, черт возьми! Она дорого обошлась ему! Однако она хороша, что и говорить! Он не зря перед ней так прыгал!

— Да, но зато спесива. И дернул же его черт сказать ей, что она будет его женой! Она-то согласилась, а как только подошел день свадьбы, улетела со всеми своими пожитками и вместе со служанкой. Однако ж, удивительно, что мы не могли ее поймать. Куда она скрылась в лесу, я не знаю! Как мы только упустили ее?

— Упустили-то упустили, а все ж я, кажется, метко пустил пулю в ее служанку. Ну да хорошо, что хоть не в нее, а иначе сэр Ричард убил бы меня на месте.

— Да, над этой Лолианой он как наседка. Еще в подземелье, помнишь, разговор был, когда…

Он что-то еще бормотал, но они уже отъехали довольно далеко, и невозможно было расслышать. Как ни нелепа была эта болтовня, но она принесла огромную пользу. Едва были произнесены последние слова, как Фред бросился на шею Арнольду, и тому едва удалось удержать его от крика радости. Но как только опасность миновала, весь восторг Фреда вылился в словах.

— Она бежала, она бежала! Ей удалось бежать вместе с Эмми! Лолиана, милая моя Лолиана, она бежала, Арнольд! Бежала!

Вот из этого, собственно говоря, и состоял весь разговор. Но и без того было понятно одно: путешествие отменяется.

Когда первая радость прошла, возникло несколько вопросов. Когда произошел побег? Куда могла отправиться беглянка? Где ее можно будет отыскать?

— Ну что ж, главное нам понятно, а остальное как-нибудь выяснится. Положись на меня, — сказал хозяин. Возражений больше не было, и немного успокоенный Фред вместе со своим спутником направился назад.

Конец второй части