Царство красоты

Эпилог

Есть места, забредая в которые, ты попадаешь в особое состояние души, некий мирный дрейф, изменённое восприятие, где каждая мелочь — повод для радости, где счастье живёт сегодня, сейчас, в этом мгновении. Внезапно понимаешь, что ты — не обособленное живое существо, а часть Вселенной, атом в потоке мирового сознания, степенно и в полном созидающем покое наблюдающего за рекой жизни.

У меня такое место только одно, и странная вещь, оно не там, где моя Родина, не там, где мои корни, и даже не там, где мой дом. Оно там, откуда родом мой Алекс — в Каталонии, в доме, подаренном мужем в тот день, когда мне исполнилось сорок лет. Нет в нашем мире случайных встреч, не бывает совпадений: всё взаимосвязано, одни события вплетены в другие, а то, что видится удачей — всегда лишь посланный свыше шанс.

Мне нравится наш небольшой балкон, прилегающий к спальне, его перила из прозрачного стекла, нависающие над нашими головами ветви магнолии. Люблю отдыхать на нём вот точно так же, как сейчас, уперев локти в декоративный бортик из мраморной крошки, но чтобы рядом непременно был самый любимый и родной человек — мой муж. Только с ним возможно ощущение полного нерушимого покоя, умиротворения души, только его руки умеют быть такими ласковыми и ненавязчивыми, только его глаза дают мне ровно столько тепла и нежности, сколько нужно, чтобы быть живой, здоровой, счастливой.

Но родители не могут быть беспечными, если у детей неприятности, если что-нибудь у них не ладится, даже если это какая-нибудь мелочь. Наши дети — это наши гены, и, следовательно, у них не может быть всё гладко, слишком легко и просто, но хочется верить, что свою чашу горечи они уже выпили.

Лениво наблюдаю за тем, как нежный испанский ветер перебирает короткие пряди медленно, но уверенно седеющих волос моего мужчины, любуюсь его улыбкой и неповторимо мягким, удовлетворённым взглядом. Он смотрит на наших детей, и эти открытки из их реальной жизни, где двое поглощены друг другом так, что весь остальной мир для них — лишь скучная декорация, исцеляют его израненное сердце, порядком истерзанное мною, детьми, судьбой.

Эштон и Соня сидят на берегу, у самой кромки воды. Они обнимаются, как и всегда, впрочем, время от времени новоиспеченный муж целует свою новоявленную супругу, всякий раз отрывается от неё с трудом, и это так сильно заметно, что улыбка моего Алекса достигает вольтажа, способного освещать всё это побережье ночью вместо солнца!

Выболела у него душа в последние годы, наблюдая за глупостью своего сына, ошибками, которые вылились нам в горькие слёзы. Но теперь Эштон с нами, и так будет всегда, потому что он — такая же часть нас, как и мы — часть его, и не важно, что он совершил, как и когда — его место в семье. Родители всегда находят силы простить, ищут способы помочь, провести, наставить на путь истинный — на то они и родители. А мой муж в этом деле настоящий гений: невозможно представить себе отца, лучшего, чем он.

Моя голова на его плече, мои ноги вплетены в его ноги, наши ладони соединены, я закрываю глаза и наслаждаюсь нашей близостью, его невинными ласками, поцелуями, теплом, исходящим от его тела, но главное, полнотой того уникального состояния покоя, которое бывает лишь тогда, когда всё хорошо.

— Молодец! — тихо шепчет в висок, потому что все последние пятнадцать минут держал свой нос уткнутым в мои волосы.

Открываю глаза и вижу, как Эштон нежно и искренне гладит ладонями Сонин огромный живот — ей уже совсем скоро рожать. Все знают, что девочка, которая вот-вот появится на свет, зачата другим мужчиной, знает об этом и Эштон. Но, как показывает жизнь, мужчины в этом наистраннейшем Соболевском роду умеют любить чужих детей так же сильно, как и своих, а иногда даже сильнее.

— Гордишься? — спрашиваю мужа.

— Просто доволен.

— Чем?

— Тем, что он всё делает правильно.

— С твоей подачи…

— А разве это не мой долг, подсказывать, где именно пролегает тот самый путь, который принесёт ему «главное»?

— Твой. Но ещё раз выкинешь такой номер с придумыванием смертельной болезни — я тебя убью. Собственными руками! — мой голос ровный, потому что я сообщаю мужу эту угрозу уже в сотый раз, всё никак не успокоюсь, до конца не отойду.

— Лерусь, ну я уже миллиард раз извинялся: прости ещё раз! Сплоховал в стратегическом планировании, не подумал, что он может сразу к тебе рвануть и таких дел наворотить… Прости! Больше не повторится!

— Ты знаешь, стратег мой ненаглядный, а я вот в последнее время всё думаю: что, иного способа помочь сыну разобраться в собственных чувствах не было? Кроме как напугать до чёртиков?

— Ну, не знаю. Может, и были, но у меня в тот момент этот вариант был единственным и беспроигрышным.

— Так уж и беспроигрышным?!

— Лерусь, ну кому как не нам с тобой знать, что когда случается настоящая беда, приходит реальное горе, все мелочи, все псевдо боли, проблемы, зависти, ненависти и злосчастная «мстя» облетают как шелуха, оставляя главное. Я создал ему такую беду искусственно, и он понял, что для него важное, что главное. Что именно имеет первостепенное значение в его жизни.

— Соня?

— Конечно, Соня. Конечно! Посмотри на них…

И на них нельзя смотреть без улыбки — тихая, непоколебимая радость, нерушимый союз, счастье выстраданное, но от этого ещё более ценное.

— Красивые дети, красивы их чувства, красивое будет у них счастье! — улыбается.

Переключает своё внимание на меня, целует. Сейчас, ещё пару минут ему позволим душеньку свою многострадальную отвести, продолжим:

— Посмотрим, что дальше будет… — говорю задумчиво, — ведь Эштон — не моногам!

— Всё у них будет прекрасно, и впереди ждёт только хорошее, радостное. Это просто время его пришло, Лерусь, он всё сделает как надо, обещаю тебе!

— Ни в чём нельзя быть уверенным! — настаиваю я, страшась, что муж мой самоуверенный насмешит своими пророчествами Провиденье, и оно потом к-а-а-а-к покажет нам, кто во Вселенной хозяин!

— Я сон видел… — целует мой нос. — Ты — конопуха, обожаю, когда мой сладкий гномик без косметики! Не пользуйся ею вовсе!

— Вот ещё! У тебя в мозгу искривление реального восприятия происходит! А, блин, всё время забываю: ты ж подслеповатый у меня!

— Может и слепой, но тебя распрекрасно вижу! Вот у тебя со вчерашнего дня на носу пять веснушек вылезли!

Деланно хмурюсь, пытаясь не улыбаться, а он смеётся:

— Поняла теперь? Всё я вижу!

— Ладно, что там про сон-то было?

— Внуки мне наши снились: пятеро.

— Да ладно!

— Вот тебе и «да ладно»! И всех до единого подарит нам эта парочка, — кивает в сторону Эштона и Сони.

— Быть того не может! — охаю.

— Ещё как может! Старшая будет блондинкой, как и ты, но главное, только сейчас не смейся: она — почти точная твоя копия!

— Айви?!

Да! Мы уже знаем имя — Эштон выбрал, сам назвал свою первую дочь — ребёнка, в котором не будет его крови.

— Айви, — подтверждает Алекс. — И ждёт нас ещё один виток спирали…

— Какой?! — спрашиваю почти шёпотом, потому что муж мой видит непростые сны.

Он поворачивает голову в сторону нашей спальни и… и я сразу же всё понимаю и знаю — он не ошибается, не может ошибаться.

— Это будет самая счастливая пара из всех нас, самая удачливая, самая правильная. Они будут друг у друга единственными до самого конца. До самого!

Откуда ты знаешь?

— Видел их детей, наших внуков и, выходит, что и правнуков тоже! — улыбается.

— Алекс, но… кровь же…

— Мы не будем им мешать. Просто никогда не будем им мешать. Потому что в «этом» не мы решаем, наш удел — лишь наблюдать, и быть вовремя рядом, чтобы помочь. А жизнь сама всё расставит по своим местам.

— Расскажи, что ты видел там, в том сне?

— Мы здесь, вот на этом же самом месте, но дом другой — похоже, я его ещё раз перестрою, в третий, а кто его знает, может и в пятый раз! — смеётся. — У нас тут будет уже три этажа и до фига спален, внуков же размещать нужно будет!

— Обалдеть… Только не говори, что у тебя уже и проект готов!

— Не готов, но задумки есть, хочу сделать его особенным!

— Как и все прочие свои дома!

— Не все, а только те, что я строю для тебя!

Целуемся, как и положено по проформе минут пять и по-французски, чувствую, что муж мой ненаглядный, по своему обыкновению, съезжает с поощрительно-приободрительно-традиционно-ласкательного поцелуя на пути сексуального характера, поэтому, пока он не набрал скорость, и эта самая скорость не достигла максимальной, возвращаю его обратно в ДЕПО:

— Так что ж в том сне-то было?!

Он, бедный, смотрит какое-то время своим прибалдело-затуманенным взглядом, потом судорожно сглатывает, из чего я делаю заключение, что момент поймала не вовремя — скорость у него набралась нешуточная, но сдерживается, остужает себя сам:

— Мы лежим на шезлонгах парами, мы — это я с тобой, и Соня с Эштоном. Айви примерно четырнадцать, и она уже девушка. Они, Амаэль и Айви, сидят у воды вот точно так же, как сейчас Соня с Эштоном, он забывается, смотрит на неё тем самым особенным взглядом, каким близкие обычно не смотрят друг на друга, и совершает интимный жест — кладёт свою руку поверх её руки. И мы все это видим, все понимаем, что именно дети пытаются скрыть от нас. Я при этом ухахатываюсь, но молча, внутри, а так вида не подаю, потому что ОНИ — Соня с Эштоном, тоже в курсе: Эштон, так же как и я, видит сны, он ЗНАЕТ. Но, они не подозревают, что и мы с тобой тоже ЗНАЕМ, и парятся не из-за детей, а из-за нас с тобой, главным образом, Эштон дёргается — боится нашей реакции, но больше всего, что я вмешаюсь.

— А потом что?

— А потом я разглядываю твой купальник, он белый, глубокий такой, но открытый, и я вижу верхушки крыльев твоей бабочки, потом мой взгляд долго медитирует, глядя на верхнюю часть тебя, я уже понимаю, что надо взять полотенце и на ноги бросить…

— Ой, ну всё! Кончай сочинять!

Муж смеётся. Долго так потешается, потом продолжает в том же духе:

— Ну, на самом деле, я ни слова не соврал, клянусь! Этот сон даже не как кино смотрелся, а как реальность. Дальше — ещё интереснее!

— Давай, жги.

— Ты встаёшь и докладываешь, что собралась купаться. Я говорю, что погоди, мол, я это… замёрз под зонтом! Сейчас разогреюсь, и вместе пойдём, а ты отвечаешь: «Не ври, куда ещё тебе греться? У тебя от разогревания уже отдельные части тела бунтуют!».

— Ну да, это в моём духе фраза…

— Я ж говорю тебе, что не вру! Снилось, причём так явно! Ну слушай дальше: ты идёшь к воде, мягко так и грациозно ступаешь по песку, но при этом до того сексуально раскачиваешь бёдрами, что я уже думаю: «Ну всё, теперь точно не ляжет…».

Мы оба приторно ржём, но меня вдруг озаряет:

— Слушай! Вот ты враль! Мне ж там 60 лет!!! Какие бёдра?! Какое сексуально?!

— Ну так и что? Мне ж тоже не 18! А бёдра у тебя — отпад, загорелые ещё такие… Мы в том отпуске с внуками, похоже, долго так печься будем! А я, правда, такой шоколадной тебя ещё и не видел! А! Ну правильно, мы ж там пенсионерами уже будем, а значит — свободные птицы!

Закатываю глаза: у моего мужа всю жизнь так — один секс на уме!

— Вообще, я когда спросила: «А что там дальше было?» — детей в виду имела!

— А-а! Ну ладно, что же там ещё было… У Амаэля на груди тату видел: на том же месте, где у меня дерево, он нарисует себе два сплетённых алых «А», а потом, с годами, в них станут появляться другие маленькие буквы — внуки и правнуки наши.

У меня мороз по коже от его слов, а он выдаёт всё больше и больше:

— Но ещё до того взбучку от меня Амаэль получит… И не раз. Эштон наедет… на меня. Жёстко! Он же теперь отец… дочери и будет от неё без ума просто… да это уже и сейчас видно.

— Из-за чего?! Что там ещё за проблемы нас ждут?

— Не скажу! — хитро улыбается.

— Почему?

— Поживём — сами всё своими глазами увидим, что будет, а что нет. А до того момента у нас ещё столько лет в запасе! Вся зрелось впереди! Весь ка-а-а-йф — тянет протяжно. — А ты знала, например, что женщины в твоём возрасте находятся на пике сексуальной активности?

— Я с тобой всю жизнь на этом пике нахожусь…

— Ну, это, конечно, правда, но, тем не менее, ты ж должна была заметить какие-нибудь перемены…

— Какие? Что к стоматологу чаще хожу?

— Да брось! Ты выглядишь моложе своих сверстниц лет на 15! И аппетит твой повысился! Я заметил! А знаешь, почему?

— Почему это?

— Потому что женщина от любви расцветает, потому что красивой женщину делает не визажист, а её мужчина!

— О-ох! — деланно подвываю. — У тебя, смотрю, на старости лет гипертрофия самоуверенности наблюдается!

Обижается. Умолкает, снова любуется нашей парочкой — плодом своей деятельности. Любуюсь и я, потому что ими невозможно не любоваться!

— Какой же ты всё-таки молодец у меня! — говорю ему. — Она ни с кем и никогда не была бы так счастлива, как с ним!

— Как и он с ней…

Эштон начинает целовать свою сильно беременную жену, и делает это так нежно, а оттого невыносимо сексуально, что мне неловко, и я отворачиваюсь. Я, но не мой извращенец муж!

— Дай им хоть немного личного пространства! — упрекаю его.

— Чего-чего, а этого добра до рождения ребёнка у них навалом! А смотреть, как дети счастливы, как им хорошо — самое эффективное профилактическое средство от сердечных заболеваний! Чтоб ты знала!

— Да ты что?! Это всемирно известный доктор Алекс Соболев такое заключение выдал, да? Ваша научная работа опубликована где-нибудь? Или пока в разработке ещё только?

Алекс хмурится:

— Слушай, ну вот уже больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как я проштрафился, а ты все наказываешь меня! Мне так кажется, что уже можно потихоньку сворачиваться и переходить на режим 100 % фулл-тайм любимой и нежной жены!

— Это ж как я буду от такой долгоиграющей привычки избавляться, ты подумал?

— Конечно! Поцелуями!

И я целую его в щёку, потом в губы, долго так, сладко и по-французски… Слышу, как меняется его дыхание на опасное и спешу отвлечь:

— Я люблю тебя!

Он:

— Не выйдет. Марш в постель!