— Чего именно ты хочешь? — прошипела она.

Хороший вопрос. Он не знал, чего хотел, и не ожидал, что она окажется тут.

А потом он понял, что она говорила не с ним. Она не знала, что он был тут. Она смотрела на надгробие, словно кто-то мог выйти из него и поговорить с ней.

Он замешкался, скрылся за большим надгробием. Он прижался спиной к граниту, уселся на мокрую землю и слушал ее слова.

Она была загадкой для всех них. Ирен заявляла, что видела мертвых, но они не видели, чтобы она использовала силы. Только Клара верила ей, но бородатая леди не говорила о том, что произошло между ними. Порой он задумывался, что Клара просто легко верила в такое.

Но теперь у него был шанс увидеть, что она могла делать. Ему отчасти казалось, что он шпионил за ней. Может, так и было. Было не честно, что он подглядывал, не спросив прямо, что она умела.

Он не выходил из укрытия. Он опустил руки на колени и смотрел в ночь, слушая.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, — сказала она тихо, голос был легким в ночи. — Да, я вижу, что это твоя могила. Конечно, я это понимаю, но должно быть еще послание, кроме того, что ты тут похоронена. Что же это?

Ирен притихла на пару мгновений. Он чуть не выглянул, чтобы понять, что она делает, но снова уловил ее голос:

— Ты же мать Букера?

Его мама говорила с ней? Вряд ли. Женщина почти не говорила при жизни, стала такой, потому что его отец хотел, чтобы она была идеальной женой.

— О, он рассказывал о тебе, — хрустнул гравий. Она приблизилась к могиле? — Он сказал, что убил тебя.

Да, и это было худшим событием в его жизни.

Мать Букера была его отдушиной. Только она верила в него. Только она видела в нем не оружие. Только она хотела для него хорошее будущее, даже если не могла сказать ему об этом.

Она не произнесла ни слова за три года, пока не попросила его убить ее. Слова преследовали его по сей день.

«Твой отец вернется завтра ночью пьяным. Я хочу, чтобы ты убил нас обоих и убежал отсюда, мальчик мой. Спаси себя от такой судьбы».

Букер смотрел на поле, светлячки плясали над высокой травой. Они лениво летали, напоминали тысячу звезд на ночном небе. Они были красивыми, и он на пару мгновений представил простую жизнь, как у них.

Ирен тихо рассмеялась.

— Понимаю, он сделал это не нарочно. Я и не думала, что он убил тебя, потому что хотел. Он лучше этого.

Разве? Вряд ли она так хорошо его знала, чтобы так думать. Слова Амелии крутились в голове. Дьявол. Монстр. Мужчина, созданный убивать и отправлять людей в Ад, где их мучили вечность.

— Нет, — сказала Ирен, — он хороший. Я знаю, даже если так думают не все.

Хоть кто-то живой так думал. Мама Букера считала его хорошим, даже когда его жизнь была на худшем этапе. Она была доброй, заботливой, всегда ставила его выше себя. Это значило для него больше, чем он говорил ей.

Жаль, он не смог сказать ей лично. Он многое хотел бы сказать матери, но не успел.

— Думаю, он довольно красивый, — продолжила Ирен. — Так ведь? Я понимаю, почему некоторые его боятся. Те татуировки грозные, но под ними поразительные черты. И, конечно, он хороший в душе, от этого нравится мне еще больше.

Он ей нравился?

— Конечно, он мне немного нравится. Думаю, если бы я встретила его на улице до всего этого, то поразилась бы и заговорила с ним. Может, просто спросила бы, как прошел день.

Он не сомневался в этом. Ирен была слишком доброй. Если кто-то и остановил бы Пинкертона на улице, чтобы спросить, как его жизнь, то это странная Ирен.

— Даже если он прячется за надгробием, думая, что я его не вижу.

А он думал, что она была глупой, когда только встретил ее.

Букер выглянул из-за камня и поймал ее веселый взгляд. Она сидела, прислоняясь спиной к могиле его матери. Надгробие было выше ее крохотного тела, и он знал, что по краям была вырезана его фамилия. Пинкертон. Снова и снова.

Но смотрелось не так и плохо, когда такой камень обрамлял ее.

— Как ты узнала? — спросил он.

— Призрак стоит рядом с тобой, — рассмеялась она. — Он усиленно указывает на тебя. Думаю, он верит, что ты пытаешься напасть на меня из засады.

— Может, я так и делал.

— Сомневаюсь.

— Ты во многом сомневаешься насчет меня, — он мог обсуждать тот разговор. Она знала, что он подслушивал. — Ты сказала много приятного, Ангел.

— А ты продолжаешь меня так звать, — ответила она. — Я не ангел, Букер.

— Тогда ты обманула меня, — он смотрел на нее в свете луны. Серебристые волосы и белое платье, белая кожа блестела от ранней росы. Она не знала, что он был уверен, что она упала с небес, чтобы пытать его.

— Если я ангел, то где мои крылья?

— Ты просто их не видишь, — тихо ответил он. Вокруг них ожили сверчки, музыка ночи и тайны во тьме. — Но не переживай, я их вижу.

Ирен похлопала по земле рядом с собой.

— Иди сюда. Если хочешь участвовать в разговоре, то не нужно больше прятаться.

— Я не думал, что могу в нем участвовать.

— Твоя мама тут, — Ирен огляделась и нахмурилась. — Точнее была. Теперь ее нет. Странно.

— Она так умеет, — он встал на ноги и прошел к ней, сунув руки в карманы. Мурашки бегали по груди.

— Что умеет?

— Пропадать, когда ее ищешь. Она хорошо научилась прятаться.

Ирен скривилась.

— Полагаю, не от хорошей жизни?

Гравий хрустел под его ногами, пока он шагал к ней. Букер медленно опустился, дал ей шанс отодвинуться, если она хотела. Но она этого не сделала. Или не собиралась поддаваться ни на дюйм. Они оказались прижатыми друг к другу от плеча до колена.

— Точно.

— Жаль. Я знаю, что такое бояться в своем доме. Там ты должен быть в безопасности, и обидно, что она боялась.

— Обидно, что и ты боялась, — надгробие царапало его спину. Может, откроются раны, и придется исправлять татуировки, искать того, кто мог это сделать для него.

Букеру не было дела до татуировок на его теле. Их качество было не таким важным, как их значение. Нужны были сильные существа, что могли защитить его или отпугнуть других. Татуировки были его щитом от мира.

Он все еще не понимал, почему не дал ей что-нибудь пугающее на ее теле. Ей нужно было то, что защитит ее. Он уже спас ее от пастора, который хотел навредить ей. Кто еще нападет на нее?

Он взял ее за руку и поднял ее к свету луны. Цветы и пчелы сегодня были плоскими на коже, но он видел магию в татуировке.

Бабочки были удивлением. Он нанес их внутри цветов, чтобы они распустились и освободили пленников. Милые и опасные, они могли быть ядовитыми, но оставались нежными.

Он полагал, что это были его чувства к ней.

— Я не знала, что ты хотел сделать меня такой, как ты, — прошептала она, глядя на него, пока он смотрел на татуировки. — Я не знала, что ты мог создать такое.

— Пинкертоны приводили человека, чтобы он сделал такое со мной. Он сказал, что знал вуду, потому мог чернилами на моей коже создать любого монстра, — Букер фыркнул. — Это было не вуду. Просто проклятие, которое он передал мне. На спине мужчины был тигр, которого он мог выпускать.

— Таких как мы много?

Букер пожал плечами.

— Мужчина умер, нанеся мне татуировку. Пинкертоны не дают уйти тому, кто знает тайны семьи. Если другие и есть, но я их не знаю. Я других не находил.

Ирен придвинулась ближе, шелк ее ночной сорочки задевал его ноги.

— Это печально. Мне не нравится, что ты был один так долго.

Он отклонил голову к надгробию и посмотрел на небо.

— Я уже не один.

Дыхание застыло в легких, когда она прильнула к нему, опустила голову на его плечо. Она тихо выдохнула.

— Я рада. Может, потому меня послали сюда.

— Послали?

— Дух преследовал меня всюду. Постоянно приглядывал за мной. Он помог мне сбежать и привел сюда. Как только я пришла, он пропал.

Это было странно. Он не мог представить такое.

— Может, это был член семьи, — прошептал он. — Может, он хотел убедиться, что ты в безопасном месте, а потом пошел дальше.

— Я тоже так думала, но теперь мне кажется, что он привел меня к тебе.

Она его погубит. Как мог выжить мужчина, когда женщина говорила такие слова?

— О, да? Почему ты так думаешь? — он медленно опустил щеку на ее макушку. Нежные волосы под его кожей остужали жар, пылающий в нем ото сна.

— Тот дух толкал меня к тебе. Если у него не было плана на нас, он бы так не делал, — она пожала плечами. — Может, он хотел, чтобы мы исцелили старые шрамы друг друга.

Если этого хотели духи, то им придется долго ждать. Но каждый вдох рядом с ней успокаивал его терзания. Боль утихала, и разум унимался после кошмара.

Может, она не ошибалась.

— Ах, Ангел, — хрипло ответил он. — Ты уже забрала мое сердце. Что еще ты можешь сделать?

— Помнится, ты говорил, что у тебя нет сердца?

Он говорил и тогда в это верил. Но теперь? Букер сомневался.

Он ощутил движение на груди, цветы понемногу расцветали, тянули кожу. Магия меняла линии цветов, что росли из его сердца и стремились к ночному воздуху. Он смотрел на лепестки на своей груди, перевел взгляд на нее.

— Я так думал. Но готов передумать.

Ирен улыбнулась ему, цветы на ее руках проступили над кожей. Золотые шмели замерцали вокруг них, и воздух стал сладким, как мед.

— Может, ты не такой плохой, как думаешь.

— Возможно.











ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ


Ирен пригладила ладонью новое платье, восхищаясь текстурой и качеством. Она сшила ее сама. И стиль был не таким, какой был нынче в моде, но ей нравилось.

Узор цветов на хлопке напоминал ей поле маргариток. Сверху платье было простым, и юбка была скромной, но все же обтягивала ее бедра.

Это платье было так близко к стилю Эвелин, как только она могла позволить. Хоть та женщина ценила тесную одежду, что приковывала внимание мужчин, Ирен не могла быть такой. Она всегда нервничала в толпе, когда одежда давила на тело. И все же юбка облегала ее бедра и ягодицы.

Всего одно платье, и вдруг другие поняли, что у нее был талант к шитью. Эвелин и Клара попросили сделать им платья, послали ее в город за тканью. Зачем носить одежду, сделанную кем-то еще, когда она хорошо шила? И придумывала дизайн?

Ирен не думала, что будет делать свою одежду. Ее мама всегда шила ей вещи, но потому что они не хотели тратить деньги на модный стиль, в котором женщины выглядели как шлюхи.

Было приятно заняться творчеством, тут она не спорила. Даже если от этого она ощущала вину, потому что делала то, что придавало женщинам непристойный вид в глазах Бога… а ей было приятно.

Ирен прошла в магазин, где до этого купила ткань, колокольчик звякнул над головой.

Мужчина за стойкой выпрямился, глаза засияли, глядя на ее лицо. А потом он посмотрел на ее голые руки. Он кашлянул, восторг тут же пропал с лица.

— Добрый день, мадам.

Точно. Теперь она была в их глазах фриком, и к этому нужно было привыкнуть. Ирен быстро кивнула, а потом прошла к стене, где лежали свертки ткани.

Ей тут нравилось, хоть было и неловко, пока мужчина смотрел на татуировки. Они зудели, но не потому что заживали, а потому что пчелы двигались.

Любому логичному человеку было бы не по себе от понимания, что под кожей были живые существа. И он захотел бы убрать татуировки любым способом. Но Ирен нравилось.

Ей всегда говорили, что татуировки — грех. Что они не должны портить творение Бога. Теперь они у нее были, и Ирен была не согласна. Она использовала чистый холст, который ей дал Бог. Она почитала его, заполняя кожу красотой, что делала ее еще красивее, по ее мнению.

Если Бог этого не хотел, то он не был святым, как она думала.

Ирен коснулась пальцами свертков ткани, привстав на носочки. Они все были красивыми, но несколько сразу привлекли ее внимание: красивый голубой с белыми птицами, летящими по полосе ткани, светло-зеленый с мелкими белыми цветами и ткань в розово-желтую клетку.

Она могла взять и для нового платья Клары. Женщина пыталась скрывать свое тело, но то, что она была бородатой дамой, не означало, что она не могла быть женственной.

Клара будет чудесной в желтом с яркими подсолнухами. Корсет в форме сердца и пышная юбка сделают ее нежной. Ирен могла пошить пару лент для ее бороды. Получится довольно мило, даже если Клара вряд ли будет носить его вне безопасности дома. Может, она хоть немного порадуется.

Ирен услышала колокольчик на двери, но не оглянулась. Она увлеклась, подбирая ткань, и не посмотрела на нового посетителя, пока не услышала женский голос:

— Я за заказом для Уорда, — высокий голос звучал как ногти, скребущие по доске.

— Конечно, мадам. Я приберегал его несколько дней. Отличный муслин.

— Благодарю, — ответила мама Ирен тяжелым тоном. Она старалась покинуть магазин как можно быстрее.

Ирен глубоко вдохнула и закрыла глаза. Они не заметят ее, если она замрет. Им не будет до нее дела, если она не привлечет к себе внимания. Ее родители были предсказуемы. Она ведь выживала годами с ними, потому что знала, что они скажут и сделают.

Если она не привлечет внимания, они ее не увидят.

Мужчина кашлянул.

— Мисс, разве вы не знаете, что греховно так отмечать свою кожу?

Конечно, ее отец указал бы незнакомке, что человек поступил неправильно по мнению Бога. Или по мнению ее отца.

Она могла игнорировать его. Могла стоять спиной к ним, и они не узнали бы ее. Но они уже увидели ее татуировки, стоило понимать, что такое не скрыть. И ее отец не уймется, пока она не ответит.

— Я это знаю, — ответила она. — Но я не согласна.

Последовала долгая пауза, а потом ее мать сказала:

— Ирен? Это ты?

Она сглотнула. Она не хотела сейчас встречи с родителями. Но они ничего не могли с ней сделать. Она уже была отмечена, не подходила на роль их дочери. Что еще они могли сделать?

Она медленно развернулась, заставляя себя держать руки по бокам, а не скрещивать на груди.

— Здравствуй, мама.

Любой другой любящий родитель подбежал бы к ней, обнял и спросил, в порядке ли она. Ее родители были не такими. Они хмуро глядели на нее.

— Где ты была? — прорычал ее отец.

Ирен напомнила себе, что была теперь сильной. Она была покрыта татуировками, что отделялись от кожи как по волшебству. Она уже не была испуганной девочкой, которая слушалась приказов отца.

Ей не нужно было отвечать, если она не хотела. А она не хотела. Но губы все равно двигались:

— Не тут.

— Это мы видим, неблагодарное дитя. Иди сюда, — он щелкнул пальцами и указал на пол, словно она была собакой, которой он мог помыкать.

Она не была животным. Ирен была человеком, а еще ценила себя больше, чем ее отец. Она впервые в жизни так подумала. Может, потому в ее венах вдруг потекла смелость. Она выпрямилась, подняла голову и твердо сказала:

— Нет.

Разве она не научилась давным-давно, что это был худший ответ ее отцу? Он не улавливал это слово. Он слышал звук, и это была кнопка, толкающая действовать.

Она не успела вдохнуть, его ладонь сжала ее шею. Ее мать издала тихий звук, но не от страха, а в предупреждении. Он сжал хватку, толкнул Ирен в тени магазина, скрыл за полками с катушками ниток.

В магазине были только они и кассир, и он все еще пытался найти что-то для ее матери в дальней части. Ирен была одна.

Она сжала запястья отца, отчаянно пыталась вдохнуть, но лицо уже пылало.

— Что ты сказала? — прошипел ее отец.

— Я сказала «нет», — прохрипела она.

— Там, где ты была, ты стала разговорчивой, да? Или со мной говорит демон внутри тебя?

Его глаза были дикими. Слишком дикими для адекватного человека. Ее отца там не было. Гнев и ярость ехали на его плечах, черный туман окутал его тело и толкал на ужасные поступки.

Ирен теперь видела. Она не боялась смотреть во тьму этой души или что там было. Она глядела на нее красными глазами, обрамленными желтым.

Она уже не боялась туда смотреть. Не боялась называть эту тьму, потому что та не имела власти над Ирен. Уже нет.

— Не только я с демоном, да? — прошипела она. — Отец.

Он отпустил ее шею и отпрянул, сжал кулаки по бокам и тяжело дышал.

— Я не знаю, о чем ты думаешь, девочка, но ты немедленно вернешься домой, и мы проследим, чтобы ты заняла свое место.

— Какое же?

— Нашей послушной дочери.

Она покачала головой.

— Вы не этого от меня хотели. Вы хотели раба. Девочку, которая выполняет все приказы и пропадает из виду, когда не нужна. Кукла для матери. Та, кого окружающие будут считать милой. И все.

Ее отец грозно шагнул вперед. Он медленно поднял руку к ее горлу, ждал, что она отпрянет.

Ирен этого не сделала.

— Смелая девочка, — пробормотал он. — Жаль, в тебе нет уже ничего от моей дочери.

Это не должно было ее задеть, но было больно. Даже получив свободу, она ощущала себя слабой рядом с ними. Она хотела одеваться, как ей нравилось. Выглядеть, как она хотела, с татуировками на коже, отличающими ее от девочки, какой она была у него дома.

Но слова жалили сильнее, чем она была готова признать.

Ее мать шагнула вперед, упирая руки в бока и хмурясь:

— Муж, что за человек может желать выбросить свою дочь?

— Тот, кто признает поражение.

Ирен старалась не сводить взгляда, но все же вздрогнула от слов отца.

Ее мама улыбнулась, как делала всегда, когда выбирала отца Ирен, а не свою дочь.

— Милый вот что мы сделаем. Ты — величайший пастор из всех, что видела церковь. Ты увидел демона в своей дочери, упустил хватку на ней, а теперь мы вернем ее. Она снова станет девочкой, которую мы растили.

Ей не понравилось, как они переглянулись. Так они делали всю жизнь, и она сразу понимала, что ее жизнь станет еще хуже.

Ее отец кивнул.

— Конечно, ты права. Как я могу сейчас от нее отвернуться? Она сбилась с пути.

Ирен выдавила:

— Я не пойду с вами домой.

— Пойдешь, дочь моя, — ответил он.

Ирен расправила плечи. Она не была маленькой девочкой, которая так долго их слушалась. Она вышла на сцену и выступила, пережила встречу со священником, и она больше не будет в их власти. Они ошибались, демона в ней не было. Просто она знала, чего хотела в жизни, и не боялась это взять.

Букер гордился бы ею, если бы видел ее сейчас. И он ударил бы кулаком по лицу ее отца.

Она сжала кулак, хотелось самой так сделать.

— Нет, — сказала она. — Я никуда с вами не пойду. Мне не нужно вас слушать.

Лицо ее отца переменилось, он думал, как лучше заставить ее делать то, что он хотел. В тот же миг продавец вышел из-за шторы и протянул ткань ее матери.

— Вот!

Вся ее семья застыла, надеясь, что мужчина не увидел того, чего не должен был. На миг ей показалось, что он мог ей помочь. Он окинул взглядом ее фигуру и медленно улыбнулся.

И Ирен поняла, что осталась одна.

— Ты — девушка из цирка? — спросил он. — Та, что внезапно появилась? Ты выступала с мужчиной в татуировках, если я правильно помню.

Ее отец развернулся.

— Ах, да, цирк, это нарушение закона? Мы позволили им остаться на наших землях ненадолго, но жестоким существам иногда нужно напоминать, кто глава в городе.

Ирен застыла, легкие сдавило от страха. Она забыла, что ее отец мог легко управлять Сент-Мартинвиллем.

Цирк не был нарушением закона. Она говорила с Фрэнком и знала, что они были там законно. Он следил за этим. Но ее отец мог пустить слухи и ложь, и люди в городе ему поверять.

Он все-таки был единственным в городе, кто мог спасти их души. С чего им не верить человеку, что был ближе всех к Богу?

Она выдохнула. Ее родители следили за ней, а она обдумывала варианты. Их было не так много. Вернуться в цирк и сообщить, что ее отец пойдет против них, надеясь, что он не сделает ничего слишком плохого. И просто ждать.

Ирен не нравилось ждать мига, когда он накажет, называя это волей Бога.

Или она могла пойти с ними. Они же не поступят с ней ужасно? Она все-таки была их дочерью.

Это звучало глупо. Они пытались провести с ней экзорцизм, так что не переживали за нее. Но девочка в ней, которая просто хотела, чтобы мама обняла ее, а отец сказал, что гордился ею, хотела дать им еще один шанс.

Всего один. Миг, чтобы услышать от них слова, которые всегда хотела.

Эта слабость заставила ее медленно кивнуть продавцу.

— Да, я была в цирке. Я пришла повидаться с родителями.

Он удивленно посмотрел на ее отца.

— О! Я не знал, что она была вашей дочерью.

— Она забыла путь, — сказал ее отец. — Мы напомним ей о нем.

— Не забыла, отец, — было важно исправить его. Ее не нужно было спасать. Она не пришла к ним, но продавцу не нужно было это знать. Но она пойдет домой с ними.

Если это спасет цирк от проблем с ее семьей, Ирен сделает все.























ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ


Букер услышал гул из гостиной задолго до того, как проснулся. Остальные обитатели проклятого дома топали по полу специально, чтобы разбудить его?

Он повернулся со стоном и посмотрел на потолок, недовольно хмурясь. Он не знал, сколько пробыл в подвале. Наверное, пару дней. Но призраки прошлого, демоны, что терзали его, не переставали напоминать обо всех ужасах, что он сотворил.

Он не мог пока быть среди людей. Он будет рычать на них, расстраивать, а то и сделает что-нибудь хуже.

Остальные артисты знали, что его нельзя беспокоить в такие моменты. Они не были глупыми. Он оторвал бы им головы, если бы они попытались поднять его раньше, чем он хотел встать. Его разуму требовалось время, чтобы исцелиться от ран, нанесенных им самим.

Так почему они праздновали над его головой?

Он посмотрел на часы на тумбочке у кровати. Семь утра. Да, ужасное время для того, кто не спал всю ночь.

Он прорычал, выдыхая, встал и надел штаны для сна. Он подумывал о рубашке, но так злился, что не хотел одеваться. Пусть видят его голую грудь.

Это для него татуировки означали нечто большее. Какая разница, если у него был букет мертвых цветов на груди? Они знали, что он был просто оболочкой человека.

Хотя теперь он был не просто оболочкой. Теперь с ним была Ирен, и жизнь стала сносной.

Букер потер рукой грудь, прижимая цветы к коже. От одной мысли о ней они взбодрились, словно он дал им свежую воду. От мысли о ней голова успокаивалась.

Туман гнева и страха рассеялся в его голове. Девушка была бальзамом на его душу, и это было странно.

Он никогда не полагался на других людей. Никогда. Букер всегда имел при себе пулю, холодный и готовый убить, даже если ему помогали. Но найти ту, что видела в нем нечто другое… это стоило ожидания. Она была слишком милой и невинной для него, и он не мог перестать думать о ней.

Его ноги ступали по лестнице уже осторожнее, пока он поднимался к гостиной. Разум уже отвлекся, он пытался угадать, что на ней будет за наряд, и как он отреагирует.

Ее маленькие ночные рубашки сводили его с ума. Ее могли так увидеть другие люди, но она не переживала. И потому что она была очень милой в них. Ангел на Земле, который не боялся склонить голову на его плечо.

Она доверяла ему, а не стоило. Но от этого его сердце болело.

Остальная семья собралась в гостиной. Даниэль, великан, Том Палец сидели на диване, Клара, Эвелин и Фрэнк расхаживали туда-сюда. Так они протрут дыру в полу, и этим они разбудили Букера.

Он прислонился к дверной раме, разглядывал семью миг, а потом спросил:

— Что происходит?

Клара замерла в центре комнаты, потрясенно смотрела на него большими глазами. Ее борода двигалась в стороны. Плохо дело. Ее борода двигалась, когда она была расстроена.

— Букер.

Он ждал, что они скажут что-нибудь еще, но они молчали. Он кашлянул.

— Да, Букер. Тот, кто живет под полом, по которому вы топчете. В чем дело?

И все снова молчали.

Их молчание терзало его уши когтями. Букер оттолкнулся от двери, прошел к креслу у камина и плюхнулся в него.

— Кто-нибудь расскажет мне или нет?

Эвелин первой шагнула к нему. Она все еще была в шелковом халате, розовая ткань была слишком яркой для такого утра. Почему она еще не переоделась? Странно. Она внимательнее всех следила за собой, чтобы выглядеть отлично на случай, если кто-то забредет в цирк до выступления.

Она робко коснулась рукой живота.

— Мы просто отправили ее за тканью. Она не была против, и мы не видели причины, по которой она не вернулась домой.

Клара подвинулась ближе.

— В город! Там полно людей, которые должны были видеть, что случилось, но она не вернулась домой.

— Вряд ли она хотела уйти, — добавила Эвелин. — Она была рада, что сделала себе платье, собиралась создать наряд для Клары.

— И я тоже была рада, — борода Клары ударила, как хлыст, и опустилась на ее пышную грудь. — Она должна была знать это.

— Ты не виновата, — Эвелин коснулась плеча Клары и посмотрела на Букера, будто ожидала его слова. — Нам нужно было сказать тебе раньше, в первую ночь, когда она не пришла домой. Но мы знаем, что ты… близок с ней. Если ничего не произошло, мы не хотели мешать тебе.

Букер не понимал, о чем они говорили. Их голоса были высокими, и было сложно уследить. Они звучали как чайки, кричащие над берегом.

Она не пришла домой? Где она была?

Он оглядел комнату, но уже знал, что одного человека не хватало. Хотя Ирен не всегда была тут. Ей нравилось прятаться в ее комнате, как и ему. Они избегали контакта с другими людьми, так что она могла быть там, в безопасности, где он ее и оставил.

Все покраснело перед глазами.

— Где она?

Никто не ответил. Он был готов сорваться, если они будут и дальше молчать. Они сказали ему, что она пропала, и притихли? Хотели, чтобы он потерял контроль в не подходящий миг?

Эвелин знала, что бывало, когда он терял контроль. Она видела лишь долю того, что он мог. В прошлый раз он так злился, когда Пинкертоны прошли за ним к цирку.

Она знала, что все его татуировки могли сорваться с тела и уничтожить все на пути. Таким его сделали Пинкертоны. Машиной войны, которая обладала силами, каких не должно быть у смертных.

— Мы не знаем, — сказала Эвелин, шагнув вперед, словно могла защитить других своим телом.

Он смотрел не на нее, а на Фрэнка. Тот был подозрительно тихим все время, дал женщинам говорить, а сам стоял, скрестив руки на груди.

Хоть Букер не был фанатом Фрэнка, он знал власть, когда видел ее. Фрэнк входил в круг самых влиятельных людей штата. Он вырос в богатстве, что могло купить весь штат. Да, Фрэнк ушел из семьи, но не потерял все, чему они его научили.

— Где она? — спросил он снова у инспектора манежа. — Ты ведь знаешь?

Фрэнк приподнял плечо.

— Есть догадка.

— Даниэль видел, как кто-то, похожий на нее, шел с пастором и его женой. Наша Ирен не стала бы заплетать волосы. Мешковатое платье скрывало все ее тело, большая шляпа мешала увидеть лицо. Похоже на то, как они захотели бы спрятать ее.

В этом не было смысла. Ирен боялась своей семьи. Они пытались навредить ей худшим способом, экзорцизмом.

Букер покачал головой.

— Не сходится.

— И я так подумал. Но, похоже, они умудрились снова вонзить в нее когти.

Эвелин смотрела на Фрэнка, щурясь.

— Когда ты собирался рассказать мне об этом?

— Я сам узнал пару секунд назад от Даниэля. Не успел еще поговорить с тобой, любимая.

Она нахмурилась и посмотрела на Букера.

— Она не переживала, что встретит семью в городе. Сказала, они редко там бывали, и что, раз ты разобрался с пастором, никто больше ей не навредит. Ирен была уверена, что они не захотят забирать ее, ведь теперь она одна из нас.

Букеру было все равно, что думала Ирен. Она была невинной крохой, не хотела верить, что кто-то был способен на ужасное. Он оскалился.

— Тогда она ошиблась.

Все притихли, зная, что он был прав, но не понимая, как прекратить это.

Букер не знал, что делать с информацией. Она пропала.

Пропала.

Кто знал, где теперь были ее родители? Они должны быть в том же доме. Какой пастор бросал людей, которые нуждались в его помощи? Пастор не мог уйти. Как же благотворительные ужины, часы для приготовления службы… но это был не обычный пастор.

Он глубоко вдохнул и посмотрел на Фрэнка, чей взгляд стал мрачным.

— Ты проверил дом?

— Пусто.

— Они были на дневном чае?

Фрэнк покачал головой.

— Я потянул за ниточки. Некоторые говорили, что они отправились на север из Нового Орлеана. Не знаю, куда они пошли. Никто не смог пока дать четкий ответ.

Гнев в его груди был невыносимым. Букер взглянул в окно, чтобы отвлечься на что-то еще, а не кошмар перед ним. Орел на его спине двигался, щелкал клювом возле его шеи. Он хотел крови. Он хотел полететь, охотиться и убить.

В тот миг Букер хотел того же.

Отец Ирен навредил ей. Он знал об этом, но смог сдерживаться, потому что она хотела этого. Она была под его крылом, где он мог приглядывать за ней. А теперь? Мужчина забрал то, что принадлежало Букеру. И он не собирался отдавать. Не мог.

Перья скользили по его лопаткам, орел выбирался из кожи, пока гнев мешал ему видеть.

— Так их нет в городе. Нет в Новом Орлеане. Как нам ее найти?

Эвелин ответила:

— Есть еще вариант, Букер. Мы можем найти ее, когда они вернутся.

— Ее отец пытался провести с ней экзорцизм.

Слова сорвались с его губ как яд, наполнили комнату до краев болью, задевающей его душу. Теперь они понимали, почему она прибежала к ним ночью по болотам. Почему убежала от семьи, которая казалась хорошей.

Клара издала сдавленный звук и прижала ладони к губам.

— Из-за ее дара?

— Они думают, она одержима дьяволом. Потому я бился со священником. Он хотел ее забрать. Ее родители позвали его.

Даниэль вдруг встал и ушел. Хоть он давно был с ними, мальчик успел настрадаться от людей, не понимающих, кто он. Букер не винил его за желание уйти. Малец испытал за свои годы больше, чем любой за всю жизнь.

Том Палец прислонился к Великану и покачал головой.

— Бедняга.

— Я не оставлю ее с ними, — прорычал Букер, глядя на Фрэнка и надеясь, что тот понимал, что говорил. — Всегда есть способ найти их.

Но не Фрэнк понял намек, а Эвелин.

Она подошла к нему, подняла руку и ударила его по лицу. Хлопок прогремел в комнате, и все застыли и глядели в шоке.

Букер позволил ей хмуро глядеть на него. Он терпел гнев в ее глазах, потому что знал, что она не хотела, чтобы он страдал из-за другой девушки.

— Как ты смеешь? — прорычала она, губы дрожали. — Как смеешь даже думать о таком? После всего, что мы прошли, чтобы забрать тебя…

— Ты ничего такого не проходила, — уточнил он. — Ты знаешь мою историю, Эвелин. Это не означает, что ты прошла ее со мной. Если я захочу попросить их о помощи, то я попрошу.

— Ты знаешь так же хорошо, как и я, что если ты вернешься, они тебя больше не отпустят.

Букер пожал плечами.

— У них не будет выбора.

Он не хотел просить о помощи. Он не хотел думать, к чему это приведет, что это сделает с ним. Но он не мог бросить ее погибать, он не мог допустить ее страдания, зная, что он мог помочь.

И они все еще были у него в долгу. А семья не любила не оплаченный долг.

Клара опустила руки ото рта и вжалась в кресло.

— О чем мы говорим? Букер? У кого ты попросишь помощи?

— У Пинкертонов, — ответил он.

Все глядели на него пустыми взглядами. Клара опомнилась первой.

— И как ты связан с Пинкертонами?

— Я был одним из них, — он не хотел рассказывать остальным. Они должны были у кого-то научиться сражаться, но им не нужно было знать, что он был монстром, жил в тенях, готовый перерезать горло за пенни.

Том Палец закинул ноги на диван.

— Потому ты так хорошо дерешься?

— Да.

— И сколько человек ты убил, пока был с ними? — ответил Том.

Букер пожал плечами.

— Не сосчитать. Я начал в десять лет, ушел в двадцать семь.

— Но ты убивал?

Он не хотел отвечать. Не хотел видеть осуждение в их глазах, ощущать от них ненависть. Они узнают все, а ему не нравилось такое. Он хотел быть Букером, человеком с татуировками, и все. Потому он и присоединился к цирку.

Цирк стер его историю и все, чем он был. Он стал другим, просто выйдя на сцену.

Но он устал врать, а они заслуживали знать.

Он сдался и кивнул Тому.

— Да, и многих.

Букер не мог смотреть никому в глаза после этого. Было неправильно даже стоять в той же комнате, когда он… мог забрать жизнь и не переживать. Пока годы спустя не осознал, что у тех душ тоже были семьи.

Ладонь коснулась его плеча, сильная и уверенная. Клара сжала его плечо.

— Может, ты и убивал, но ты — все еще наш Букер. Мы все делали то, чем не гордимся. Я рада, что ты смог рассказать нам.

Радость от ее слов хлынула на него, он выдохнул. Его мышцы не двигались, а лицо оставалось неподвижным, потому что он был не тем, кто давал людям понять, что они повлияли на него.

Но он ценил это. Больше, чем она могла знать.

Букер кивнул.

— Спасибо.

— Не за что.

Она отошла, и он посмотрел на Фрэнка.

— С твоего позволения, глава. Я знаю, что работаю тут, и мой визит к Пинкертонам добром не кончится. Какое-то время меня не будет.

— Сомневаюсь, — Фрэнк скрестил руки на груди и строго глядел на него. — Вряд ли они заставят тебя остаться, если ты не хочешь.

— Я не хочу.

— Хорошо. Тогда поздоровайся со своей старой семьей и забери нашу девочку, — Букер зашагал, и Фрэнк кашлянул. — О, и, Букер?

— Да?

Фрэнк сжал ладонью бицепс Букера. Он притянул Букера ближе и шепнул едва слышно:

— Проследи, чтобы старик немного истек кровью за меня. Ладно?

Тьма в душе Букера расправила крылья. Цепи гремели на ветру, который никто не ощущал, и мрачная улыбка расплылась на его лице.

— Я на это и нацелился.

Он вышел за дверь и направился к старому дому, где ждали Пинкертоны. Каждый шаг делал его ближе к существу, которым он раньше был. Дьяволу. Демону.

Он был мужчиной, который собирался вернуть свою женщину.


































ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ


Ирен медленно открыла глаза. Ресницы склеились, и было больно. Почему глаза пересохли? Она не помнила ничего в тумане сна.

Сон был приятным. О мужчине, покрытом татуировками, и тьме, окружающей его, что не пугала, а была доброй. Он протянул руку к ней, повел ее по залитому луной полю с улыбкой на лице.

Любой боялся бы его. Она и сама немного боялась, когда видела ту улыбку, но он казался ей добрым.

— Букер? — спросила она, убежденная, что этот улыбающийся мужчина не мог быть тем, которого она любила.

Он открыл рот, но…

Сон потемнел.

Его губы рассекли его щеки, челюсть открылась так широко, что Ирен могла туда провалиться. Из глубины пасти раздались крики. Людей было несметное множество, и они просили о помощи.

Они хотели мести. Он убил их, и они хотели, чтобы она помогла им отомстить человеку, которому никто не разрешал вредить им. Они хотели, чтобы она сделала кое-что. Что угодно. Почему она стояла там, смотрела на него, когда могла покончить с их мучениями одним взмахом?

Сон и разбудил ее. Не звуки в комнате или постоянное капанье воды. Сон.

Ирен огляделась, пытаясь понять, где она была, и почему. Она была в бревенчатой избе. Деревянный пол, деревянные стены, деревянные потолки. Краски должны были успокаивать, но она прекрасно помнила это место из детства.

В углу была печь, где она обожгла руку, когда ей было пять. Пытаясь приготовить завтрак, не разбудив родителей, она опустила ладонь на поверхность и опалила кожу. От крика Ирен ее мать вылетела из кровати и погрузила руку Ирен в рукомойник у печи. Кожа слезла с ее ладони.

Комната была маленькой, в нее умещались стол, две кровати и маленькая кухня. Купальня была в отдельном строении.

У двери остался крюк, где отец вешал ремень, чтобы напомнить ей, что плохих девочек им били, если они вели себя плохо.

Она всегда была послушной.

Дыхание Ирен стало быстрее, и она поняла, что ремень оставался там. Ее отец был где-то здесь, и если она продолжит так дышать, он поймет, что она проснулась.

Почему она была в избе? Ирен не помнила, чтобы они уходили. Она не помнила родителей, ведь была в цирке.

Она была с Эвелин и Кларой, примеряла новую одежду, ощущая себя принцессой. Будто она заслуживала носить цвета, что ей нравились, хоть мама назвала бы их пошлыми.

Нет. Она пошла одна в магазин, потому что никто не потревожил бы ее. Она не представляла, что к ней стали бы лезть, когда она хотела просто взять еще ткани.

Воспоминания хлынули в голову, и она поняла с пугающей ясностью, почему была тут. Ирен пошла домой с родителями. Они усадили ее на кухне и пытались пристыдить.

Она спорила. Цирк был ее домом. Она нашла там столько любви и принятия, что не могла променять это на свою клетку.

Впервые она говорила нет родителям. И в ее груди расцвела роскошная свобода. Они не могли ее заставить делать то, чего она не хотела.

А потом мама дала ей чашку чая. Она сделала пару глотков, спорила с отцом…

И пустота.

Она ничего не помнила после этого. Что было в том чае? Они отключили так дочь, чтобы притащить ее в глушь?

Это была охотничья изба ее отца. Они бывали тут только летом и осенью, когда он хотел половить рыбы и побыть вдали от глаз церкви. Ее мать ненавидела это место. Оно было полным жуков и грызунов, и ее мама, уважаемая дама, не хотела тут находиться.

Из-за этого они уже давно тут не бывали. Ее отец раньше все время уходил сюда, если она правильно помнила. Летом ему удавалось поиграть, и он приносил пойманных сомов на ужин.

Но было странно, что они сейчас находились тут. Что они задумали?

Дверь хижины открылась, и вошел ее отец. Он был в коричневом пиджаке, белой застегнутой рубашке, что было необычно. Он любил показывать себя богатым, так что всегда наряжался как пастор. Черный пиджак. Белая чистая рубашка. Выглаженные лацканы.

Она глубоко вдохнула и посмотрела на него, забыв закрыть глаза, чтобы он посчитал ее спящей.

— Дочь, — прорычал он, кивая ей. — Вижу, ты проснулась.

— Почему мы тут?

— Нужно кое-что сделать и обсудить.

Ирен медленно кивнула.

— Согласна, но для этого не нужно было отправляться сюда.

Улыбка на лице ее отца вызывала дрожь. Улыбка была злобной, обещала то, что она не хотела представлять. А потом улыбка пропала, сменилась печалью, что была еще хуже.

— Моя милая, демоны опасны. Нам нужно многое исправить, и мы не могли сделать это в церкви.

— Разве церковь не лучшее место для этого?

— Уже нет, — он снял пиджак и придвинул стул к ее кровати. — Я говорил со священником, которого мы позвали в город. Ты его помнишь?

Она не могла его забыть. Его лицо было выжжено в ее памяти болезненным огнем его ненависти за то, что он не понимал, на что она была способна.

Ирен подняла голову выше, чтобы не показывать отцу, как боялась. Он должен был защищать ее. Она должна была доверять ему больше, чем кому-либо.

— Я его помню, — ответила она.

— Хорошо. Он сказал, что рядом с тобой другой демон. Мужчина, настроивший тебя против нас, твоей семьи и общества.

— Я была с хорошим человеком, который понял, каким страданиям ты хочешь меня подвергнуть. Он не думает, что я одержима, потому что видит, что я хорошая за моими способностями.

Ее отец покачал головой.

— Ты говоришь, что видишь духов, но я так не думаю. Как и священник. Он считает, что ты видишь другое царство, где лишь демоны. Души людей не гниют в загробной жизни.

Потому он думал, что она одержима? Потому что его взгляд на смерть отличался от того, что она видела?

Грудь Ирен наполнилась жалостью так, что она почти тонула. Он не понимал мир и хотел, чтобы смерть была милее. А кто не хотел? Она не винила его за то, что ему не нравилась идея, что душа оставалась привязанной к телу после смерти плоти.

Но она не была тут посланником. Ее направили не убедить его, что она видела то, что никто больше не мог. Он уже верил, что она умела больше обычного человека.

Он просто не хотел верить, что ошибался.

— Мне жаль, отец, — прошептала она. Туман гнева и ложной печали на миг пропал из его глаз, словно он снова смотрел на дочь. Жаль, это тоже придется разрушить. — Я не сломлена. Не одержима. Я все еще твоя девочка. Мне жаль, что ты не можешь принять меня той, кем я есть, но мне не нужно твое принятие, чтобы жить полной жизнью.

Надежда пропала из его глаз, губы дрогнули с отвращением. Он хмуро глядел на нее.

— Это говорит не моя дочь.

— Твоя дочь, — возразила она. — И будет еще больнее, когда ты поймешь, что во мне только душа девочки, которой так долго отказывали в счастье.

— Ты — не моя дочь.

И впервые в жизни она поняла, что и не хотела ею быть. Зачем, если он не мог смотреть на нее, какими бы ни были их различия, и все еще видеть девочку, которую любил? Он не нужен был в ее жизни.

Ирен могла попрощаться, и они оба станут счастливее.

— Отец, — сказала она, садясь на кровати. Она свесила ноги с края и уперлась в колени локтями. — Ты не должен делать это.

— Священник говорил, что ты будешь молить о прощении или пощаде.

— Я не прошу о пощаде. Я прошу не делать этот выбор, чтобы много лет спустя, когда ты не увидишь, как растет мой ребенок, когда не будешь знать, где твоя дочь и жива ли она, ты не вспоминал свое решение с сожалением.

— Если ты выбрала такой путь, то я не пожалею, что прогнал тебя, — ответил он.

Боже, это терзало ее душу. Она не могла поверить, что мужчина, давший ей жизнь, помогавший матери при родах, мог смотреть на нее так, словно она не была человеком.

Слезы собрались в уголках ее глаз, но она не давала им пролиться.

— Жаль. Ты — мой отец. Ты не должен прогонять детей только от того, что считаешь их другими.

— Ты не другая, Ирен, — он потянулся к ее ладоням, но опустил руки в последний миг. Пустыми. — С тобой что-то не так, и я хочу это исправить.

Слеза покатилась по ее щеке, но она улыбалась, качая головой и отказываясь верить его словам.

— Разве ты не видишь? Только ты думаешь, что со мной что-то не так.

— Многие считают тебя ненормальной.

— Я не хочу, чтобы ты их слушал, папа, — еще слеза покатилась по ее щеке. — Я просто хочу быть собой и не стыдиться этого.

Ее слова достучались до него, потому что его глаза расширились, и он отклонился от нее.

— Я не могу принять тебя такой, Ирен.

Настал тот миг? Она могла объяснить ему, что не была монстром? Она не была одержима. Ее душа была прежней, той девочкой, которую он растил и поднимал, когда она падала на коленки. То, что она была такой, видела мертвых, приняла татуировки и изменения в мире, не делало ее монстром.

И когда отец посмотрел на нее, она увидела его. Папу, который ловил с ней светлячков в ночи. Папу, который давал ей конфету, когда мама не смотрела, подмигивая за столом. Он еще был там, подавленный годами страха.

Страха из-за различий. Из-за того, каким станет мир, если что-то изменится. Страха, что его девочка будет не такой, как он думал.

— Пап, — прошептала она, протягивая руку.

Голос прогудел с порога — тот, что звучал в ее кошмарах — и она сжалась.

— Я же говорил вам не оставаться с ней наедине?

Пастор Харрис, который хотел изгнать из нее демона и пытался уже много раз. Он стоял на пороге, выглядя как мужчина, приглашенный на званый ужин.

Но он был не таким. Она знала, что под выглаженным костюмом прятался монстр. Он хотел видеть ее боль, потому что она уже много раз перехитрила его.

Ирен скрипнула зубами и хмуро посмотрела на него.

— Почему?

Он улыбнулся в ответ.

— Потому что демон в тебе попытается убедить его не делать то, что мы задумали. Он хочет оставаться в тебе, милая. Мы не можем слушать яд, что он испускает между клыков и раздвоенного языка.

— Я не одержима, — рявкнула она, словно ударила хлыстом, надеясь, что они попадут по его лицу.

Ему было все равно. Его улыбка стала хищной, и он посмотрел на ее отца.

— Пора. Чем дольше мы ждем, тем сильнее демон вонзает в нее когти.

Казалось, кто-то накрыл голову отца одеялом, и мужчина, которого она узнала, пропал. Он встал и протянул ей руку.

— Идем, Ирен.

— Папочка, нет, — прошептала она, качая головой.

— Так лучше для тебя.

Они смотрели на нее, и она знала, что не одолеет их. Она могла кричать и царапаться, сколько хотела. Она не победит.

Она хотя бы могла сохранить достоинство. Ирен проигнорировала руку отца и встала с кровати сама. Она расправила плечи, подняла голову выше и решила молчать.

До самого конца.




































ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ


Букер смотрел на дом старого типа и готовил себя к змеям, живущим за стенами. Там он будто родился, хоть и не в прямом смысле. Его ирландская кровь была издалека.

Но тут был создан монстр. Тут его учили убивать, охотиться. Тут на его тело нанесли татуировки, уничтожили его разум на много лет, и он едва узнавал себя.

Поместье Пинкертонов было богатым и красивым. Белые мраморные колонны поднимались на два этажа, ивы опускали ветви в пруд. Сад был идеально ухоженным, в нем цвели синие гортензии.

Другие посчитали бы дом милым. А его обитателей — добрыми. Старые деньги, кто еще тут мог жить? И они были теми, кто помогал несчастным.

Жаль, Пинкерторны могли это делать. У них было больше денег, чем было им нужно.

Но они решили не помогать другим. Им было проще оставаться эгоистами.

Букер выдохнул и пошел по гравию к дому, где все началось. Камешки хрустели под его ногами. В доме залаяла собака.

Красная дверь медленно открылась, и стало видно морщинистое лицо и недовольный взгляд, служанка увидела его. Она была в традиционном черно-белом платье горничной, хоть оно уже висело на ее древней фигуре мешком.

Она не должна была работать. Матильда была с Пинкертонами, сколько он помнил, и она всегда была старой. Женщина вредила сама себе, работая до гроба.

Может, этого она и добивалась.

— Букер Пинкертон, — сказала она, недовольно кашлянув. — Не думала, что еще увижу твое лицо.

— И я, Матильда. Отец дома?

— Он занят, — она стала закрывать дверь, но замерла, когда он сунул ногу в проем. Матильда посмотрела на оскорбительную конечность, кашлянула снова. — Уйди.

— Нет. Ты приведешь ко мне отца, — не его отца, но главу семьи, который принимал все решения. Он настоял на этом титуле, ведь он имел значение в семье.

Многие Пинкертоны относились к этой семье не по крови. Они сходились отовсюду и клялись в верности отцу. Они работали, убивали, отдавали деньги. Но им хорошо компенсировали, и все жили в роскоши.

Жаль, для такой роскоши требовалась река крови.

Матильда смотрела на него, морща нос и щурясь.

— Ты оставил семью, так что не можешь мне приказывать, мальчишка.

— Хочешь проверить меня, Матильда?

Шаги зазвучали за горничной, еще одна рука появилась на краю двери рядом с ее ладонью. Мужчина за ней открыл дверь шире.

Он был широким и высоким, мог схватить человека за шею и легко сломать ее. Короткие волосы открывали кучу шрамов на голове, нанесенных им самим, если Букер правильно помнил. Его нос ломали много раз, и он морщил свой горбатый нос, глядя на Букера с отвращением.

— Что ты тут делаешь? — прорычал мужчина.

— Пришел к отцу.

— Не думаю, что это умный план, Букер.

Он склонил голову и выпускал весь гнев глазами.

— Не думаю, что ты можешь мне указывать, Томми.

— Отец не захотел тебя видеть в прошлый раз.

Но в прошлый раз он был пьян, не в себе и молил впустить его в семью. В прошлый раз он был еще без цирка, не воссоздал в себе хорошего человека. Букер не хотел снова быть тем монстром. Ему было плевать на слова отца, на цену, что он заплатит. В этот раз старая семья послушает.

— У меня нет выбора, Томми.

Пинкертон смотрел на него холодными и пустыми глазами. Букер глядел в ответ, пока что-то не мелькнуло в холодных глубинах. Они были раньше близки. Не братья, как хотел бы отец, но семья.

Многие люди были у него в долгу. И ему нужно было забрать сегодня все долги.

Томми кивнул.

— Хорошо, но без крови.

— И не планировал, — Букер пересек порог и отодвинул Матильду. — Можешь проверить на оружие, если хочешь.

— Мы все знаем, что тебе оружие не нужно, Букер, — губы Томми изогнулись в опасной улыбке. — Мы дали тебе все, чтобы не нужно было носить кусок железа.

Они хотя бы помнили.

Старый дом почти не изменился. Старые дубовые полы отполировали так, что солнце отражалось в его глаза. Белые стены, оловянный потолок с вырезанными цветами и большая люстра над лестницей в фойе.

Букер знал, если повернет налево, пройдет в строгую столовую с красными стенами, где фарфора было намного больше, чем нужно. И если он повернет направо, то попадет в кабинеты, где остальные делали почти всю «работу».

Там стены тоже были красными. Но по другой причине.

Томми указал на лестницу.

— Отец в своем кабинете.

— Я знаю, куда идти, Томми.

Томми сунул руки в карманы и кивнул на винтовую лестницу.

— Иди. Ты сказал, что хочешь с ним поговорить. Если помнишь путь, пройдешь сам.

Это означало, что все знали, что он был тут. И собирались усложнить путь.

Букер опустил ладонь на перила лестницы и стал медленно подниматься. Гладкое дерево скользило под рукой, его трогало ужасно много Пинкертонов до него.

Он не принадлежал этому месту. Он носил раньше выглаженные костюмы, как они. Знал, как ощущается хороший шелк, не мог носить галстук не из дорогой ткани. Теперь подтяжки придерживали великоватые штаны, и порой он забывал, что под ногтями была грязь.

Но теперь он был счастливее. Он нашел семью людей, которые поддерживали его. Эти люди переживали, был ли он счастлив, здоров, жил ли так, что мог собой гордиться.

Букер не мог так сказать о Пинкертонах.

На вершине лестницы портреты всех членов семьи Пинкертон вели к кабинету отца, единственному кабинету, что был наверху среди спален. Отец не давал остальным тут работать. Только он трудился с деньгами так, что нуждался в тишине.

Портреты смотрели на него с неодобрением. Остальные не любили его. Наверное, потому что только его выбрали превратить в монстра.

Сильного монстра. Того, что мог их всех убить, если сорвется. Потому они избивали его до подчинения всякий раз. Он все еще носил шрамы, доказывающие это, хоть скрывал их под чернилами.

От одного из портретов он замер. Портрет был зловеще знакомый и… нет.

Он застыл посреди коридора, грязные ботинки погрузились в мягкий ковер, а потом посмотрел на свой портрет. Мужчина без татуировок на лице на то время, темные глаза, которые слишком много видели.

Так он выглядел без заметных татуировок? Он давно не видел у себя чистую кожу, забыл, что был довольно красивым.

Был. Когда они еще работали над нанесением на его тело всяких опасных и ядовитых существ. На портрете он был истерзан годами боли и зависимости от тату-иглы.

Дверь открылась, закрылась, и мужчина остановился за ним.

— Странно видеть себя таким юным, да?

Отец. Букеру не нужно было оборачиваться, чтобы узнать мужчину, хватало голоса. Хоть он не был главой семьи, когда Букер был тут, он помнил амбициозного помощника отца.

— Лерой, — ответил он, еще глядя на портрет. — Думаю, и ты это ощущаешь, когда смотришь на свой портрет.

— О, я не знаю. Я все еще похож на себя, — Лерой кашлянул. — Я позволил назвать меня по имени раз, Букер. Дальше будут последствия.

— Я бы посмотрел.

— Пинкертоны сильнее, чем были при твоем отце, отравляющем разум нашего прошлого лидера своими жалкими мечтами.

От угрозы его звери зарычали. Множество его татуировок хотело улететь, рвать и кусать все, до чего дотянутся.

Пинкертоны всегда так на него влияли. Он был таким, пока жил с ними годы назад. Они превратили его в бойцовского пса, зверя, ждущего следующую жертву. Но и тогда Букер думал, что случится, если он перестанет биться. Он уже не будет человеком? Пропадет?

Теперь он знал ответ, и Пинкертоны не так сильно давили на него.

Он бросил взгляд на свой портрет. Но юношу, который был никем.

— О, ладно тебе, Лерой. Я думал, мы выше этого.

— Что-то изменилось, пока тебя не было? Не думаю. Семья не отворачивается от семьи, так что ты уже не нашей крови.

— Верно, — Букер развернулся.

Лерой постарел за эти несколько лет. Темные волосы теперь были с проседью, словно кто-то брызнул краской. Ледяные голубые глаза все еще пронзали. Он чуть горбился, от этого казался чуть ниже Букера.

Он все еще был сильным. Его плечи были широкими, а руки — тяжелыми от мышц. Костюм натянулся, подчеркивая это. Из кармана торчала сигара, и она выглядывала достаточно, чтобы Букер увидел, что она кубанская.

Тот черный костюм не давал ему покоя по сей день. Если костюм носили так много лет, чертова ткань словно оживала.

Букер скрестил руки на груди.

— Мне кое-что от тебя нужно.

— Не думаю, что я могу тебе что-нибудь предложить. Семья получает помощь, не чужаки.

— Я не чужак, и ты знаешь это.

Лерой склонил голову, окинул Букера взглядом, морща нос, словно от неприятного запаха.

— Забавно. Ты выглядишь как чужак.

Не важно, сколько лет прошло, он все равно ненавидел бы эти слова. Его отец сказал так ему, когда он отказался от татуировок. Они были угрозой для всех детей Пинкертонов.

Чужак.

Это было как страх отличаться, выделиться из толпы. И они все равно покрыли его татуировками так, что осталась лишь пара дюймов чистой кожи. Они заставили его быть чужаком, а теперь были в долгу перед ним.

Он повел плечом, как делал перед тем, как учился выпускать зверей. Лерой следил за движениями, и Букер понял, что он помнил. Будет даже слишком просто.

— Я не хочу никому вредить… — начал Букер.

— Ты не такой, каким я тебя помнил, если в этом дело.

— Но наврежу, — закончил Букер. — Я не боюсь ранить столько Пинкертонов, сколько нужно, если так ты меня послушаешь. Я уже убивал. Сделаю снова.

Лерой открыл рот, закрыл его и снова открыл.

— Что такого важного, что ты вернулся сюда?

— Нужно кое-кого найти.

— Отправь орла.

Букер покачал головой.

— Не сработает. Я не знаю, куда они забрали ее, даже направление. Это будет слишком долго, а я не могу тратить время.

— Почему ты думаешь, что мы сможем то, чего не может орел?

Букер почти ощущал ложь в воздухе. Лерой плохо врал, а с возрастом это стало только хуже. Он косил взгляд в сторону, дыхание сбивалось, когда он собирался сказать неправду.

Букер склонился ближе.

— Мы оба зачем, что это не так. Как насчет предложения той помощи, которую я хочу?

— Нет уж.

— Я сожгу этот дом дотла, если не согласишься, — Букер уже едва держался. Она была там, ждала его, и ей могло быть больнее, чем он мог представить.

От этого он едва дышал. Она была крохотной. Любой мужчина мог навредить ей так, что она не оправится. Он не знал ничего об экзорцизме, но понимал, что это было ужасно больно. Он знал, что она этого боялась, и этого хватало, чтобы стремиться не подпускать ее близко.

Лерой посмотрел в его глаза, искал там ответ на вопрос, который он собирался задать.

— Ради чего все это?

— Женщины.

— Женщины? — повторил Лерой, откинул голову и рассмеялся. — Разве это не новость? Я не думал, что ты найдешь себе кого-то, не после смерти жены вместе с твоими родителями.

Они знали об этом. Лерой не озвучил бы это, если бы они не знали, что случилось.

Букер оскалил зубы в фальшивой улыбке.

— Ты пытаешься что-то сказать?

— Просто мы все рады, что они мертвы.

— Лучше бы вам так и думать, — в нем проступал мужчина, который ему не нравился. Букер уже ощущал металл на языке.

Ему нужно было думать. Вести себя как человек, а не монстр, каким они его сделали, хоть было сложно, когда он стоял в этом месте, вызвавшем много кошмаров. Всего в паре дверей отсюда была комната, где ему нанесли первую татуировку.

Букер все еще слышал свои крики, звенящие в ушах. То, как он молил их не делать этого. Он не хотел лежать на столе перед пугающим его мужчиной. Черные глаза мужчины были с чем-то внутри… будто там зловеще кружился черный туман.

Лерой рассмеялся, показывая зубы слишком сильно для искреннего смеха.

— Что же ты сможешь, Букер? Серьезно. Тут нас больше двух десятков. Все ждут момента, когда я подам сигнал вбить тебя в пол.

— Ты хочешь узнать?

— Я не думаю, что ты так силен, как думаешь.

Букер услышал только слабое шипение змеи, и она обвила его горло, спустилась на плечи. Семьдесят пудов питона висели на нем. Змея бросилась, впилась клыками в горло Лероя.

Отец Пинкертонов издал сдавленный звук. Клыки впились глубже в его шею, удерживали на месте, пока Букер подходил ближе.

— Повтори.

Еще тихий звук сорвался с губ Лероя, пеня слюны виднелась там, и он не мог сглотнуть.

— Так я и думал.

Пистолет щелкнул за ним, холодный металл прижался к его затылку.

— Отпусти его, Букер.

— Нет, пока не получу то, чего хочу.

— Ты не одолеешь всех нас.

Разве? Он огляделся, шестеро Пинкертонов окружили его, больше поднималось по лестнице.

Змея притянула Лероя ближе, и Букер прошептал:

— Пообещай, что поможешь ее найти.

Лерой покачал головой, щурясь.

— Последний шанс, — отец снова покачал головой. Букер тихо рассмеялся. — Думаешь, эти люди могут меня остановить? Наивный мертвец.

Злость вспыхнула в нем с силой, годы ненависти стали чем-то сильнее, намного сильнее, чем то, что с ним сделал тот доктор вуду.

Цепи проступили на его запястьях, лодыжках и шее. Они ударили по лицам двух мужчин за ним, обвили руки третьего, что стоял справа. Тяжелый металл бил по коже, разрывая ее, треща костями.

Орел отделился от его спины, вырвался из-под рубашки и взлетел. Он направился к лестнице, когти тянулись к глазам женщины, приближающейся к площадке этажа. Она завизжала и попыталась поймать орла, но он уже пикировал к следующей жертве, щелкая опасным клювом.

Волки вырвались из его голеней, бросились к мужчине слева. Два волка, белый и черный. Они схватили его за руки и тянули, пока кровь не брызнула из тела.

Пауки упали с его рук, скорпионы — с плеч. Они направились по полу к ближайшей женщине, которая подняла пистолет, чтобы выстрелить в него. Она завизжала, пятьдесят ядовитых жал впились в нее одновременно.

Букер поднял голову и посмотрел на испуганного Лероя.

— Это не все, отец. Вы сделали со мной куда больше, это лишь часть.

Орел закричал, и другой человек завопил. Кровь забрызгала стены, капала на пол, и все это произошло за секунды. Красная жидкость вытекала из тел, которым повезло, если они стонали.

Многие были уже мертвы.

Лерой прохрипел, выдыхая, и Букер послал приказ своим существам остановиться. Они замерли в воздухе, на полу или на жертвах.

Он склонился, змеей подтащил Лероя так, что его губы коснулись уха Букера.

— Да?

— Чего ты от меня хочешь?

Губы Букера медленно растянулись в улыбке.

— Это уже лучше. Я хочу знать все о пасторе Харрисе. А потом ты поможешь мне найти его.

— Пастор — хороший друг Пинкертонов.

Букер отклонился, расширив глаза в фальшивом удивлении, а потом кивнул.

— Хорошо, тогда ты знаешь, где его искать. Не переживай, я не убью его. Но он будет жалеть, что не мертв.










ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ


Ирен опустила голову, сплюнула кровь на пол. Ее зубы покачивались во рту, хоть она не знала, как это произошло. Они перестали бить ее, когда глаза стали опухать, и отец увидел, как ей навредил.

Ее руки были вытянуты над ее головой, привязаны к стене в сарае, куда ее отвели. Суставы плеч болели. Их уже не заживить? Она не знала, сможет ли опустить руки после того, как много дней провисит так.

Она думала, что прошло три дня, но не была уверена. Солнце встало и село три раза, это она помнила. Но она не все время дня была в сознании.

Ведро воды стояло вне досягаемости. Они давали ей немного попить, а потом пытались утопить ее в ведре, пытаясь выгнать из нее демона.

Пастор Харрис сказал, что сделал воду святой, помолившись над ней. Бог мог освятить что-то по просьбе священника? Она была уверена, что это работало не так.

Ирен вдохнула и закашлялась. Легкие сдавило, когда она вдохнула слишком глубоко. Боль была от сломанных и ушибленных ребер и открытых ран на спине.

Они пытались выгнать демона, избивая ее. Священник сказал, что это был единственный способ. Прошло много времени, и демон стал ее частью, так что им нужно было сделать сосуд таким, чтобы демон не хотел оставаться.

Ложь. Все было ложью.

Она отклонила голову к лучу света, падающему в трещину в потолке. Сначала она была добра с ними. Она старалась быть хорошей дочерью, которую растил ее отец, и прощала их за боль, которой они ее подвергали.

Она шептала:

— Ничего. Делайте, что нужно, но я не одержима.

А потом, после двух дней боли в теле и сердце, она бросила эту затею. Прошлое избиение она встретила ругательствами и шипением, пыталась отползти от них, хоть тело ослабело.

Если бы она знала, что этим священник начнет доказывать, что она одержима, она бы постаралась терпеть дольше.

Взгляд ее отца не давал ей покоя.

— Видите? — рявкнул пастор, хватая ее за волосы и заставляя посмотреть на отца. — Это не та дочь, которую вы растили. Это демон в человеческой плоти. Мы освобождаем ее из клетки, которую он создал.

Она почти убедила отца. Ирен закрыла глаза, солнце играло на ее лице. Было приятно ощутить немного тепла, хоть днем в сарае было жарко. Ночью было ужасно холодно.

Она хоть на пару мгновений могла ощутить облегчение.

Сколько это продолжится? Пока она не сломается. До побега она сломалась бы на первый день. Цирк сделал ее сильнее.

Букер сделал ее сильнее.

Она вдохнула, заставила воздух пройти в легкие, хоть ребра пылали. Она могла. Букер злился бы на нее, если бы она перестала бороться за свободу.

Веревка на ее руках была первым, что нужно было миновать. Они ее не отвязывали. Веревка впивалась в запястья, и кровь стекала по коже.

Она дернула за путы, проверяя, что ее разум при ней, а веревки не ослабели. Они все еще крепко держали ее на месте.

— Проклятье, — прошептала она.

Ирен оглядела пустой сарай еще раз. Земля под ногами засохла между пальцев там, где вода протекала. Ведро в углу было единственным, что было тут с ней.

Она потянула за веревку, надеясь, что стены не выдержат. Они были прочными.

Что ей оставалось? Только ее тело, а она не ела три дня, так что была еще слабее, чем обычно. Но должно быть что-то…

Чернила на ее руках стали двигаться. Она смотрела, как татуировка искажалась, пока капля чернил не отделилась от ее тела. Не одна, а десятки черных шариков поднимались по ее левой руке.

Муравьи? Ирен моргнула пару раз. Муравьи могли двигаться так к ее ладони?

Она не помнила, чтобы он рисовал на ней муравьев. Может, несколько были на листьях. Она не смотрела на процесс. Было слишком страшно глядеть, как игла пронзает ее кожу.

Муравьи напали на веревку на ее левом запястье, стали кусать путы. На это ушло время, но она ощущала тихие хлопки, когда им удавалось перекусить нити.

Солнце подвинулось с ее затылка на нос и рот, пока они работали. Время пролетало слишком быстро. Пастор Харрис и ее отец скоро придут за ней, а муравьи смогли сгрызть только половину веревки на одной руке.

— Быстрее, — прошептала она.

На другой татуировке были муравьи? Она вытянула шею, чтобы посмотреть на другую руку, но там не было муравьев. Только тревожно двигались пчелы.

Веревка с левой стороны хлопнула в последний раз, и ее рука упала к боку. Муравьи вернулись на кожу.

Она не ощущала пальцы. Мертвый вес ладони бесполезно хлопал по телу.

— Ну же, — прорычала она, пытаясь оживить руку. Ей нужно было двигаться, чтобы она распутала другую руку, пока за ней не пришли.

Она выдохнула, терпела покалывание в руке, от которого казалось, что сдирают кожу. Она терпела боль мышц, поднимая руку и сжимая пальцы как можно сильнее. Она подняла ладонь к другой веревке.

Дверь хижины неподалеку открылась. Она знала этот скрип. Не смогла бы забыть, даже если бы попыталась.

Они шли.

Ирен заскулила, дергала за веревку на другом запястье.

— Ну, — бормотала она. — Поддавайся.

Узел был крепким, ей нужно было чем-то его перерезать. Она прошла к стене, где веревка была зацеплена за крюк. Она встала на носочки, но не могла достать. Крюк был почти под потолком.

Должно быть что-то… Ирен повернулась и подбежала к ведру. Привязанная рука дернула ее обратно на пару шагов, плечо хрустнуло со звуком, от которого содрогнулось тело.

Она заскулила еще раз, сжалась. Казалось, кто-то ударил ее горячей кочергой. Жар заставлял мышцы плеча и бицепса дрожать.

Ведро было последним шансом, а они шли сюда. Она вытянула ногу, тянулась к краю ведра.

Ее плечо протестовало, пока она тянулась, насколько позволяла рука. Хлопок снова раздался в ушах, и Ирен знала, что теперь плечо не встанет на место само. Она слишком сильно тянула.

Пальцы ноги задели холодный металл.

Она была так близко. Она не могла теперь сдаться. Ирен стиснула зубы, потянулась вперед сильнее, веревка впилась в запястье, кровь стекала по предплечью. Пальцы ног достали до края ведра и сбили его.

Вода облила ее ступки, ледяная, но бодрящая. Она сможет. Еще пара дюймов, она подцепит край ведра и притянет его к себе, а потом сможет встать…

Дверь распахнулась.

Ирен зажмурилась, прижимая освобожденную руку к груди. Сердце гремело об ладонь. Она сможет подтянуть ведро теперь? Она даже не хотела знать, кто стоял на пороге.

Ее отец отпустил бы ее. Она смогла бы уговорить его, умоляя отпустить.

Шаги шаркали по земле, она знала, что это был не отец. Он не шаркал, а ступал уверенно.

Ладонь коснулась ее подбородка, отклонила ее голову. Гладкие пальцы, на которых никогда не было мозолей. Пальцы уже касались ее столько раз, что тошнило от одной мысли.

— Открой глаза, дитя.

Она зажмурилась сильнее. Она была так близко.

— Живо, — сказал он и сжал ее челюсть до боли.

Ирен медленно открыла глаза и посмотрела в его темные глаза. Она знала каждую часть его лица, как свое. Каждый ненавистный дюйм его лица был выжжен в ее памяти до конца жизни. Он пытался сломать ее, но у него никак не получалось.

Священник улыбнулся медленно и с весельем.

— Ты еще не сдалась.

— Я и не собиралась.

Его пальцы совпадали с синяками, уже оставленными от прошлых визитов. Он удерживал ее на месте, глядя на ее освобожденную руку. Он перевел взгляд на веревку с другой стороны.

— Впечатляет. Как ты это сделала?

Она не отвечала. Ирен хмуро глядела на него, выливая всю ненависть во взгляд. Пусть думает, как она это сделала. Может, это был демон, который, по его мнению, жил в ней.

— Не ври мне, девчонка. Как ты это сделала?

Ирен собрала немного слюны на языке и плюнула в его лицо.

Он отпустил ее и вытер лицо.

— Думаешь, это было мудро?

Ей было плевать. Она уничтожит его, если будет шанс. Она все еще хотела порвать его горло своими зубами. Пусть считает ее зверем. Может, стоило так себя и вести.

— Ну же. Я пытаюсь тебе помочь, Ирен, — он подтянул ее за подбородок ближе к себе. — В тебе монстр, и это нужно исправить.

В голове вспыхнуло все, что он с ней сделал. Хлыст, ножи, раскаленный металл на ее спине. Он оставил ей шрамы на всю жизнь, и все во имя Бога.

Он не работал на Бога. Он работал для себя, ради своего извращенного желания увидеть боль людей.

Хоть он не мог их видеть, духи, которым он навредил, окружали его. Они прошли в сарай, словно питались ее гневом. Она делала их сильнее своей ненавистью. Почти можно было коснуться.

Один склонился и убрал волос с плеча священника. Она смотрела, как дух поднял волос в воздух, бросил на пол.

Они уже могли его касаться?

Мертвая женщина за ним — с глазами, но, похоже, без языка — кивнула. Ее светлые волосы были обрезаны у черепа. Кровь лилась из ее рта, когда открывала его, но улыбка передала Ирен то, что они хотели.

Они ходили за ним, чтобы отомстить, и она была той, кто подарит им месть.

— Во мне нет монстра, — прорычала она.

— Как тогда ты зовешь демона, Ирен? Другом? — он приподнял бровь. — Ты не думаешь логически. Демон говорит тебе, что делать.

— Нет, — она покачала головой. — Я уже простила себя за отличия. Я — не монстр, просто женщина, которая хочет все сделать правильно.

Может, она не верила в эти слова раньше, но верила теперь. И эта вера горела в ее венах, придавая ей больше сил, чем было раньше.

Ирен поймала взгляд духа за ним. Она улыбнулась мертвецам, которые получат свою месть. Они смогут упокоиться, если она им поможет. Ирен не понимала, почему так долго не понимала, что они хотели, чтобы она услышала их желания, хоть и не могли произнести их.

Два духа отошли от остальных и зашли за нее. Они прижали ладони под ее уставшими руками, помогли ей подняться. Она ощущала их.

— Спасибо, — шепнула она им. — Я уже стою нормально.

— Что? — рявкнул священник.

Она посмотрела на него.

— Мне вас жаль. Вы не сможете узнать, как приятно видеть мир без линзы. Правда перед вашим лицом будет всегда скрыта.

Он нахмурился, попытался отпрянуть, но призраки за ним помешали это сделать.

Он не успел издать ни звука, Ирен кашлянула.

— Но я не сочувствую вам в том, куда вы попадете, и как вы туда отправитесь.

— Ты меня не проклянешь, демон.

— Мне и не нужно, — татуировки на ее правой руке, еще связанной, мерцали. Она ощущала, как что-то сильное и гладкое ползло по ее плечу под порванным платьем.

Змея черного, красного и желтого цвета обвила ее талию.

Священник зашипел.

— Что это за магия? Демон, изыди! У тебя тут нет силы.

— Я — не демон, — ответила она. Маисовый полоз, похоже, был нанесен под цветами. Она не боялась его, хоть это была самая опасная змея на юге. — Но я — отмщение для твоей души.

Он посмотрел на нее большими глазами, и змея бросилась и укусила его. Она поймала его за запястье под слоями ткани, пустила яд в его кровь.

Яд татуированной змеи, видимо, был сильнее, чем у настоящей. Священник тут же напрягся, грудь вздымалась, но он не мог вдохнуть. Яд уже начал сковывать мышцы его тела, что использовались для дыхания.

— Что… ты… сделала? — прохрипел он, шагнув в сторону и упав на колено. Женщина за ним с кровавым ртом склонилась и прошептала что-то ему на ухо. Его лицо побелело от страха.

Ирен покачала головой.

— Вам нужно переживать не о том, что я сделала. А о том, что они сделают с вами.

— Кто? — выдавил он.

— Не демоны. Все, кому вы навредили, пытаясь помочь недостойным, — Ирен кивнула на ведро рядом с ним, которое подвинулось к ней. Дух пнул его, но пастор видел, как оно двигалось само по себе.

Она согнулась, поймала металлический край, опустила его на землю. Не оглядываясь на него, Ирен встала на ведро и отцепила веревку с крюка.

«Не показывай слабости», — сказала она себе.

Ее руки оставались вялыми по бокам, но она посмотрела на него с таким гневом, что слезы собрались в уголках глаз.

— Я не одержима демоном. Вы боитесь меня, потому что я другая, но я скажу вам вот что. Я не изменюсь из-за того, что вы этого хотите. Я горжусь тем, кто я, — она выпрямила спину, ребра ныли, глаза болели там, где опухли, желудок урчал от голода. — Люди любят меня такой. Мне не нужно доказывать свое достоинство из-за того, что вы этого не видите.

Пена бурлила на его губах. Духи столпились вокруг него, шептали в его уши с ненавистью. Он смотрел на нее сквозь них.

— Ты — мерзость, — прорычал он.

Она покачала головой.

— Нет. И я пройду в жемчужные врата рая, а вы будете гореть в Аду.




















































ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


Пинкертон с ним — Сайлас, как он назвался — прижал платок ко лбу, вытер пот со лба.

— Это точно то место?

— Не знаю. Тебе виднее.

Букер не представлял, что пастор мог оказаться в охотничьей хижине. Тут был только маленький пруд в зеленой ряске. Мох висел на деревьях, уже душил их. Голые мертвые ветки тянулись к небу, гремели от ветра.

Хижина перед ними видела лучшее время. Изба в один этаж когда-то была выкрашена в белый, а теперь почти вся краска облетела, и виднелись старые серые доски. Одна сторона крыльца обвалилась, дерево прогнило. Маленький сарай в стороне был еще одним заметным зданием, хотя он подозревал, что где-то должен быть туалет для дам.

Букер кашлянул и кивнул на хижину.

— Отец сказал нам идти сюда?

— Да.

— Похоже, тут какое-то время никого не было.

Стук донесся из хижины, а потом ругательство прогремело в туманном воздухе утра. Солнце пыталось пробиться сквозь туман, но пока у него не удавалось.

Букер взглянул на Сайласа, тот напрягся, уловив звук. Почему-то было приятно иметь рядом другого человека, который знал, как убивать.

Он узнал кровожадность в глазах другого мужчины. Было сложно пропустить, ведь он сам это чувствовал. Он хотел ощутить кровь на языке.

Сайлас потянулся к поясу и вытащил пистолет. Он снял предохранитель, кивнул в сторону.

— Босс сказал, что ты командуешь выстрелами.

Букер хотел пустить его в хижину, стрелять во всех, кто посмел забрать его у нее. Но он не мог рисковать тем, что Ирен заденут в перестрелке. Он не знал, что они уже с ней сделали. Пуля могла добить ее.

Он скрипнул зубами и покачал головой.

— Постой.

Он повел плечами, сосредоточился на татуировке на горле. Змея выбралась из его плоти.

Зеленая чешуя скользнула с его руки. Самая ценная из его татуировок, та, которую он создал сам, упала на землю и мох. Она подняла голову, пробуя воздух. Посмотрела на Букера желтыми глазами и ждала приказа.

Он пригнулся и опустил ладонь на ее голову.

— В хижину. Посмотри, кто там.

Змея кивнула и поползла по земле к хижине.

— Что она сделает? — Сайлас фыркнул. — Змеи не могут говорить.

Ему и не нужно было. Букер поднял руку для тишины, оставался коленом на земле, змея захватила его разум.

Он вдруг стал двигаться по земле. Он видел то, что видела змея. Каждый дюйм земли, трещины деревянных ступеней, а потом и двери.

Ее отец стоял на коленях в другой части хижины. Он прижимал ладони к полу, бормотал молитву. Разбитый горшок лежал осколками на полу.

Случайность? Не похоже.

Змея пробралась в комнату и поднялась за головой ее отца. Букер ощущал, как его пасть открывается, послышалось тихое шипение.

Отец Ирен напрягся. Он медленно выпрямился, но лишь повернул голову, чтобы увидеть существо за собой. Странно, но он не удивился змее, а смиренно склонил голову.

— Я знал, что ты придешь, — пробормотал ее отец. — Просто не знал, как скоро.

Букер прошептал:

— Задержи его там, — и прервал связь со змеей.

Он выпрямился и посмотрел на хижину за мутным прудом. Это был ее отец. Мужчина, давший ей жизнь, причина, по которой Ирен оказалась в его руках.

И Букер все еще хотел убить его.

Он напряг бицепсы, притянул кулаки к груди и приготовился к бою. Он не уймется, пока не ощутит треск плоти о кость, пока кровь не брызнет изо рта мужчины, пока он не заскулит, где спрятал дочь.

— Идем, — рявкнул он Пинкертону.

Он шел к хижине так, словно всю жизнь этого ждал. Ему нужно было отомстить за нее. Ему нужно было сделать нечто большее, чем позволять ей разбираться со своими проблемами.

Букер передвигал ногами, поднялся по лестнице, толкнул дверь плечом. Она упала с грохотом.

Отец Ирен шарахнулся в сторону, смотрел то на большую змею, то на Букера на пороге.

— Кто ты?

— Отмщение.

Мужчина смотрел на него, игнорируя змею, разглядывая каждый дюйм Букера. Он задержался взглядом на татуировках на плечах и руках Букера. Когда он добрался до лица Букера, он тихо заскулил, увидев, как цепи движутся на лбу.

— Это ты, — прошептал ее отец. — Ты сделал это с ней.

— Я тот, кто освободил ее, — ответил он, шагая вперед.

— Ты поместил в нее демона.

— Я отпер клетку.

— Ты уничтожил то, кем она была. Мою идеальную дочку.

Букер медленно опустился рядом со змеей, протянул к ней ладонь.

— Я спросил ее душу, счастлива ли она, — прорычал он. — Она не была счастлива.

Ее отец сжался сильнее. Его плечи опустились, глаза были большими, виднелись белки.

— Дьявол может быть счастлив?

— Только когда ангел напоминает ему, кем он был.

Руки Букера дрожали от желания вбить мужчину в пол. Он хотел, чтобы ее отец ощутил всю боль, какую терпела Ирен всю жизнь. Но этот мужчина дал ему Ирен. Он мог навредить тому, что был частью нее, как ее душа?

Щелчок пистолета за ним лишил его выбора. Сайлас сказал:

— Где девчонка?

— Разве я не сказал тебе молчать? — прорычал Букер.

— Ты затянул. Мне нужно еще выполнить дела семьи.

Отец Ирен смотрел на них, побелел еще сильнее.

— Пинкертоны? Они против меня?

Букер насмешливо улыбнулся, но улыбка ощущалась неестественно на его лице.

— Пинкертоны и не были с тобой, старик. Они всегда были со мной, — он сжал рубашку мужчины и притянул его ближе. — Есть лишь два варианта. Я могу срезать всю кожу с твоего тела, пока ты не скажешь, где она, и мучения будут медленными, ведь я хочу посмотреть на это… или ты можешь сказать, где она.

Как он и подозревал, ее отец не спорил. Он поднял дрожащую руку и указал на спальню за собой.

— За хижиной. Она в сарае.

— И что вы делали в том сарае, пастор?

— Мы хотели выгнать из нее беса.

Букер никогда не был хорошим. Он не сдержался и сейчас. И он склонился ближе вместе со змеей, и ее язык задел ухо пастора.

— Теперь ты не сможешь выгнать из нее беса. Я заберу ее.

Тихий стон чуть не заставил его пожалеть из-за игры с мужчиной, но он не мог жалеть бесхребетное существо.

Фыркнув, он бросил отца Ирен на пол со стуком, встал и вытер ладони о рубашку.

— Хватит. Заберем ее.

Сайлас указал пистолетом на отца.

— Хочешь, я быстро с ним разберусь?

Букер смотрел на сжавшуюся фигуру на полу. Этот мужчина был сломан как разбитый горшок неподалеку. Отец Ирен раскачивался, шептал слова, пытаясь защитить себя от злых духов.

— Нет, — пробормотал он. — Пусть старик живет со своей виной. Посмотрим, сколько он протянет.

Пастор поднял взгляд и напрягся.

— Нет, стой. Я не могу так жить, и ты точно хочешь…

Букер перебил его:

— Я не убью тебя. Убей себя сам или живи с виной. Приветствую в твоем личном Аду.

Он отвернулся и вышел из хижины, пропахшей страхом и потом. Старик решит сам, но ему будет сложно. Самоубийство шло вразрез с его верой, но он больше не увидит свою дочь.

Букер проследит за этим.

— За хижиной? — спросил Сайлас, когда они зашагали по земле вне хижины.

— Я сам разберусь, — ответил он.

— Нет, не этого от меня хотели Пинкертоны, — Сайлас потянулся в карман за сигаретой. — Знаешь, что мы там увидим?

Он выдохнул с шипением.

— Без понятия, — и ему не нравилось, что он не знал, что она терпела без него.

Сайлас потянул рукава за края, выдохнул облако дыма.

— После этого Пинкертоны с тобой в расчете. Никаких долгов, угроз. Придешь в наш дом, будет кровавая бойня.

И они проиграют. Но ему не нужно было говорить это, сарай уже было видно.

— Понял.

— Надеюсь.

Крик раздался из сарая, и он не мог понять, чей.

Букер побежал. Он тяжело дышал, татуировки бушевали под кожей, молили о свободе, чтобы отомстить. Она страдала. Она кричала. Он заставит их заплатить.

Он сжал металлическую ручку двери, распахнул ее так сильно, что она слетела с петель. Дверь упала на землю, пальцы Букера ослабели.

Ирен стояла в центре сарая, смотрела на тело мужчины, которое подрагивало. Пастор, уже узнавший костяшки Букера, глядел на нее.

Ее тело прикрывала только изорванная белая ночная рубашка. Дыра была на плече, ее руки были без рукавов, мурашки покрывали кожу. Ее волосы прилипли к голове, были жирными. Кровь запачкала ее щеки, опухшие глаза медленно моргали.

Ирен не посмотрела на него. Не заметила, что дверь открылась. Она подняла руку к другому плечу. Маленькая коралловая змея поднялась на ее плечо, показала ему язычок.

— Ирен, — его горло сдавило от эмоций. Она была в порядке. Не совсем, но жива.

Она медленно повернула голову, но не видела его. Он видел в ее глазах туман боли и горя.

Он шагнул в сарай и протянул к ней руку.

— Это я.

Она покачала головой, попятилась, яркая змея зашипела с предупреждением.

— Ирен, — попытался снова Букер, переступил тело священника, следящего за ним. — Иди сюда, Ангел. Пора домой.

Тут что-то случилось. Он еще не видел ее взгляд таким пустым. Она словно смотрела на что-то перед ним, а не на него самого.

«Духи», — понял он. Кто-то был перед ним и мешал ей видеть.

— Отходим, — пробормотал он. Поднял руку в татуировках. — Я заберу ее в безопасность. Видите? Я такой, как она.

Словно раздвинулся занавес, ее взгляд подвинулся, и она уставилась на него. И потрясенно охнула.

— Букер?

— Иди сюда, кроха.

Она направилась к нему, у ее тела не было сил на бег. Она рухнула в его объятия, была там как дома.

Он обвил ее руками и притянул к себе. Он гладил ладонью ее макушку с жирными волосами, прижался к ее голове губами.

Какофония гнева, злости и желания навредить пропала из его головы. Он слышал мелодию, что пела снова и снова: «Она жива».

Он осторожно прижал ладони к ее щекам и поднял ее лицо к своему.

— Я люблю тебя. Сильно. Я не понимал, как я одинок, пока ты не пришла в мою жизнь, а теперь я не могу и дня представить без тебя.

Она кивнула.

— И я тебя люблю.

— Больше жизни.

— Ты пришел за мной, — прошептала Ирен, слезы выступили на глазах. — Как ты меня нашел?

— Забрал кое у кого долг, — Букер склонился и легонько коснулся ее губ своими. — Выйди наружу, любимая. Там мужчина по имени Сайлас, он заберет тебя домой.

Она задрожала в его руках.

— Что ты будешь делать?

Букер отошел от нее, осторожно повел ее к двери, перевел через порог. Он прижался руками к дверной раме и глубоко вдохнул.

— У дьявола есть работа, Ангел.

Ирен была босой, по лодыжки в грязи. Ветерок трепал ее спутанные светлые волосы. Ночная рубашка развевалась вокруг ее тела, и хоть она была избитой, в синяках и порезах, она стояла прямо, с силой, которой он так восхищался.

— Будь осторожен.

— Я вернусь к тебе домой.

— Надеюсь.

Он закрыл дверь за ней, тьма заполнила комнату. Букер прижался лбом к потертому дереву на миг. А потом ощутил, как пауки и скорпионы бегут с его тела на полу.

Букер никогда не врал ей и не собирался начинать сейчас. В нем был дьявол, и он давно не ощущал, как пепел Ада загорается в его груди.

Он повернулся к пастору на полу и улыбнулся, показывая острые зубы и десны с татуировками.

— Здравствуй, священник. Помнишь меня?










ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ


Прохладная ткань гладила ее лоб, пробудила от глубокого сна. Ирен открыла глаза, хоть они ощущались слипшимися.

В отличие от других раз, когда она страдала, она вспомнила все, проснувшись. Она не забыла жестокое обращение ее отца, то, как опасно ее избивал другой священник. Она не забыла, что ее спас Букер.

Он прислонялся к краю ее кровати, запястье с татуировками было перед ее глазами, он осторожно вытирал пот и грязь с ее лба.

Ее душа расслабилась, когда Ирен посмотрела на него. Напряжение, что так долго сковывало ее плечи, наконец растаяло. Она могла дышать, потому что он был тут.

— Мы дома? — спросила она, язык плохо слушался.

— Дома, — Букер нежно прижал ткань к ее щеке, вытер ее челюсть. — И я хочу, чтобы ты тут и оставалась.

— Я так и хотела сделать.

— Да? — он приподнял бровь. — Давно ты так решила?

Ирен подвинулась на подушке, повернула тело, хоть ребра от этого болели. Она легла на бок, чтобы смотреть ему в глаза.

— Я не хочу никуда уходить. Я хочу остаться тут, где ощущаю безопасность.

— И ты в безопасности, — тень мелькнула в его глазах. — Что бы ни случилось.

— И я хочу остаться с тобой.

Он застыл, словно ему показались ее слова. Словно было невозможно, что Ирен хотела его.

— Повторишь?

— Я хочу остаться с тобой, — сказала она. — Я поняла, что мне не по себе, пока тебя нет рядом.

— Я — не детское одеяло.

— Нет, Букер, я не это имела в виду, — она забрала тряпку из его руки и переплела их пальцы. — Я о том, что сказала, когда ты меня спас. Я люблю тебя. И мне все равно, даже если придется упасть с небес, чтобы остаться с тобой, но я хочу быть с тобой навеки.

— Это мудро? — он уперся локтями в кровать, навис над ней. — Ты не сможешь забрать слова, если согласишься на это. Я тебя не отпущу.

— Я этого и хочу.

— Я не пущу тебя в рай.

— О, Букер, — прошептала она и притянула его, чтобы их губы соприкоснулись. Она прошептала в его губы. — Рай — там, где ты.

Казалось, она очень давно приняла свою веру и свою жизнь. Но в тот миг, прижимаясь к нему, Ирен ощущала, что Бог улыбался им.

Они были двумя сломленными душами, которые исцелили друг друга, встретившись.


КОНЕЦ

Загрузка...