Чёрный полдень (СИ)

xli

В темноте и неровном свете редких фонарей особняк казался ещё больше и ещё страшнее. Неподвижные статуи высились над забором чудовищами: блики в стеклянных глазах, длинные острые когти, оскаленные морды.

Я оглядывалась всякий раз, когда боковому зрению мерещилось движение. Но они всё сидели — такие же мёртвые и безразличные к моему страху.

Я, должно быть, пропахла им вся.

Верное и неверное, возможное и невозможное — всё смешалось и спуталось так, что не отличить больше одного от другого. Я ведь ждала чего угодно, но не того, что в банке нам просто возьмут и выдадут деньги; я ведь надеялась, что Юта захочет и сможет помочь. Вместо этого происходили вещи, не предсказанные ни одним из гороскопов, — так что толку гадать, что у меня получится?

— Только посмотреть, — сказала я, твёрдо глядя в глаза горгулье у калитки.

И, перекинув косу за спину, полезла на забор.

Зависла на несколько секунд на самом верху, ловя дыхание. Вцепилась руками в заострённые штыри, покачалась немного, едва не свалилась вниз. Переступила на другую сторону, зацепилась юбкой, чуть не свалилась ещё раз. Приклеилась к столбу, выругалась и торопливо забормотала молитву.

Собралась с духом, перекинула вторую ногу и спрыгнула вниз, больно ударившись пятками.

С этой стороны особняк выглядел почему-то ещё более жутким, — как будто забор ограждал прохожих от гиблого, тяжёлого местного духа. Горела только пара окон, и от них тянулись длинные светлые пятна, перерезанные затем кустарником. Дорожка обходила старые кряжистые деревья, всё ещё утопающие в грязном, стаявшем до мокрых куч снегу.

— Извините, — тихо сказала я горгулье. — Извините.

Горгулья в ответ моргнула, и долгое мгновение я, омертвев, верила, что мне показалось.

Потом она приоткрыла пасть и переступила лапами.

Полуночь!..

Я облизнула губы и беспомощно огляделась.

Их были десятки — десятки хищных уродливых силуэтов, невесть как собравшихся вокруг меня. Огромная тварь с львиным телом и птичьей головой, тонконогая металлическая «собака», дюжина одинаковых колобков с тряпичными крыльями, длинная многоногая колбаса с рядом шипов на спине…

Из распахнутой пасти очередного урода на меня смотрело дуло.

— Х-хороший пёсик, — слабо сказала я.

Я отступила на полшага, и монстры подошли ближе.

Они глядели на меня, не мигая. На крыше загорелись гирляндой сотни жёлтых глаз. Из снега и с голых деревьев, с забора и сторожки на меня щерились пасти, и их обладателей никак нельзя было больше назвать простой скульптурой.

— Я… пойду?

Покрытая перьями тварь издала протестующий клёкот, и я так и замерла, балансируя на одной ноге. А потом, решившись, со всей дури пнула ближайшее чудище в челюсть и рванула к забору.

Мир перевернулся, ещё раз и ещё, будто сорванный с орбиты. Всё-это-не-со-мной, но на сетчатке отпечатались мои пальцы на штырях забора, потом — слепящий фонарь, а затем — кинущийся в лицо снег. Этого-не-может-быть, всё-не-по-настоящему, я-моргну-и-всё-станет-как-было, — дёрнуло с такой силой, что боль взорвалась в плечах динамитом. На спину рухнуло что-то тяжёлое, вышибив из меня дух. Огромные зубы стащили с головы шапку и вцепились в косу.

Нет. Нет! Я не могу просто…

Твари оглушительно, надрывно верещали. В ушах звенело, откушенная нога онемела, в лёгких горячо, рот жадко хватал воздух, но протолкнуть его внутрь всё никак не удавалось. Пинок под рёбра, треск ткани, — нет-нет-нет, так-просто-не-может-быть, — меня переворачивает в снегу, в нос бьёт запах крови и смерти, огромная пасть у самого лица…

Потом что-то хлопнуло, и сад расцветило чарами.

— …в дом Бишигов! Ночью! А если бы тебя сожрали, что бы я сказала полиции?! У тебя что, совсем нет мозгов? Как вообще даже в самую пустую голову может прийти мысль, что…

Звуки доносились до меня словно сквозь вату, а я понимала только: если она ругается, значит, я всё ещё жива.

Я сидела на снегу, прижимая к груди выпачканную в снегу и грязи меховую шапку, и слёзы лились из меня сплошным потоком. Всё никак не получалось вдохнуть, в груди пекло, и всхлипы выходили истерические, с подвыванием; что-то внутри меня тряслось; желудок совершил кульбит и подскочил к горлу, а мочевой пузырь так сжался, что стало больно.

Нога, которая показалась мне откушенной, была на месте. Я всё мяла её ладонью так и эдак, пока колдунья отзывала своих чудовищ.

— Я… просто… — жалобно пробормотала я.

Слова застряли в горле, я снова истерически вдохнула, хлюпнула носом и закашлялась.

— …быть, ты ещё и не умеешь читать? Для кого здесь написано — «частная территория»? Даже если у вас допустимо лазать через заборы, вы должны хотя бы в теории знать, что в приличном обществе принятно входить в чужой дом только по приглашению! Или я должна, по-твоему, как в вонючей деревне повесить плакаты «злая собака»? Тьфу!

Вдали что-то снова грохнуло, щёлкнуло. Чьи-то шаги. У меня опухло лицо, и картинка расплывалась перед глазами, а хищные тени тянули ко мне когтистые лапы.

На хозяйке дома были тапки и пижамные штаны. Байковые, мягкие на вид. Меня всё ещё трясло, и я смотрела на эти штаны, отчаянно мечтая то ли просто вцепиться в них и просить о защите, то ли оглушительно в них высморкаться.

Я утёрла лицо рукавом и с удивлением поняла, что светлое пятно перед глазами — это раскрытая ладонь.

— Милостивая госпожа, — учтиво сказал её обладатель, — позвольте…

Рука была мозолистая, крепкая. Она продолжалась мятой кофтой в катышках и болезненно-бледным лицом с глубокими тенями под глазами.

— Вы позволите?

Я неуверенно схватилась за ладонь, и мужчина рывком поднял меня на ноги.

Только теперь я смогла толком их разглядеть. Колдуны, разумеется; от женщины густо пахло куревом, от мужчины — потом, кисловатой виной, предательством и магией. В темноте сада они казались парой сказочных упырей, злобный скелет и проклятое умертвие.

— Я прошу прощения, — церемонно сказало умертвие, склонив голову и изобразив руками какое-то балетное па, — за несдержанность моей супруги, прекрасная госпожа. Она не признала тебя. Как может этот дом помочь уважаемому жрецу Луны, от имени которого ты говоришь?

Голос у него был скрипучий, высокий и неприятный. Может, поэтому я не могла понять сказанных слов. Женщине, похоже, приходилось не легче, потому что она за рукав отвела его в сторону, и они принялись шипеть друг на друга, изредка поглядывая в мою сторону.

Я обняла себя руками. Зубы начали стучать, и их пришлось с усилием стиснуть, чтобы хоть как-то разогнать поселившуюся в теле дрожь. Всё тело болело, в голове сделалось пусто и холодно, зверь плотно зажмурился и сделал вид, что всё ещё спит мёртвым зимним сном. Новое фиолетовое пальто, которому я так радовалась совсем недавно и в котором крутилась перед Дезире, смеясь и пританцовывая, было теперь безнадёжно испорчено. Я неловко стряхнула с задницы снег, потёрла ногтём уродливое пятно на рукаве, всхлипнула.

Женщина шумно выдохнула, закатила глаза и, хлопнув себя по бедру, двинулась к дому размашистым шагом.

— Милостивая госпожа, — снова склонил голову мужчина, — могу я предложить вам?..

Я не совсем понимала, что именно он предлагает, — слова путались в ушах и не достигали сознания. В голове всё ещё звучал уродливым эхом оглушительный визг горгулий, переходящий в надрывный, чудовищный вой.

— Идёмте? — он глядел на меня, не мигая.

В этом взгляде мне чудилась угроза. Я облизнула губы, снова обняла себя руками. Коротко кивнула, а странный колдун пропустил меня вперёд на дорожке.

Так мы и шли: я, зябко подрагивая и озираясь, и он, напустив на себя почтенный вид. В доме горел теперь десяток окон, а на крыльце, скрючившись в поклоне, стоял глиняный голем, разряженный зачем-то в пышную зелёную ливрею.

Голем отворил нам двери. Коврика, чтобы вытереть ноги, здесь почему-то не было. Свет больно ударил в лицо, я покачнулась и схватилась рукой за что-то шершавое — это оказалась каменная морда очередного чудовища.

— Мне бы, — мой голос дрожал, — умыться…

Он как будто растерялся, а колдунья отклеилась от стены и бросила недовольно:

— Я покажу вам гостевую уборную.

В гостевой уборной оказалось целых два окна, закрытых витражными стёклами и завешанных шторами, почему-то разными. Она включила верхний свет — в рожковой люстре было шесть белых электрических ламп, — и торшер под бархатным абажуром, открыла шкафчик, в котором ровной стопкой лежали полотенца, поставила на столик невскрытую пачку салфеток.

— Четырнадцатый проводит вас в зелёную гостиную, — сказал она, на мгновение задержавшись в дверях.

Я щёлкнула замком.

Потом рухнула на колени, обхватила руками начищенный до блеска унитаз и вывернула в него полупереваренный ужин и горькую, отвратительно пахнущую желчь.