Чертовски знаменита

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Усатый гид Катерин и Томми в Венеции Фабрицио быстро провел их через толпы в аэропорту «Леонардо да Винчи». Он прибыл с портативным-передатчиком и табличкой на груди с его именем. Катерин в темных очках, опустив голову, старалась не встречаться взглядами с туристами. Фабрицио провел Их в катер-такси, а Бренда осталась присмотреть за багажом.

Заходящее солнце огромным оранжевым шаром опускалось за горизонт на западе, пока катер быстро мчал их по каналам. На мачтоподобных сооружениях по берегам канала сидели чайки. Приближаясь к месту назначения, катер резко сбросил скорость, пробираясь еле-еле в полной тишине. Катерин ничего не слышала, кроме урчания мотора, и к тому же обратила внимание, что стало гораздо холоднее. Здания по обе стороны канала – темные и старые, казалось, им больше тысячи лет. Вода в канале темная и жирная, и иногда Китти замечала пробегающих по берегу крыс. Воздух казался странно и зловеще неподвижным и давящим, хотя стоял разгар туристического сезона. Катерин потерла все еще болевшую шею. Это был первый случай, когда Жан-Клод прибег к физическому насилию, но Катерин твердо решила, что он будет последним. Она никогда больше не позволит ему к себе приблизиться. Ее губы сжались в горькую линию. Все кончено. Быстро, резко и окончательно, совсем не как смерть по-китайски.

Она несколько раз пыталась дозвониться до Стивена в Лос-Анджелес и рассказать о ключе к шкафу с делами, но его никогда не было дома, да и ее мобильный телефон славился своей непредсказуемостью. Она помахала рукой Томми, сидящему рядом с рулевым катера и болтающему на плохом итальянском. Накануне французский врач снял его гипс и объявил, что Томми в таком же отличном состоянии, как и любой другой шестнадцатилетний парнишка, и может жить нормальной жизнью.

Такси закончило свой извилистый путь по задворкам и выехало в шумный Гранд-Канал. Огромные vaporetti, водные трамваи, переполненные любителями достопримечательностей, сновали вверх и вниз. По обеим сторонам канала высились дворцы и располагались остановки для трамваев – небольшие деревянные платформы, выступающие над водой.

Чем ближе к центру Венеции, тем менее угрюмыми и более изящными становились строения. Ярко-голубые и белые навесы резко контрастировали со старым камнем и средневековой резьбой в стиле барокко на парадных дверях. На некоторых балконах росли ярко цветущие кусты. Каждое здание могло похвастать своим собственным стилем, но все были великолепны и величественны.

В ресторанах на открытом воздухе, опутанных плющом, припозднившиеся посетители потягивали напитки и любовались серыми волнами канала. Канал пересекали маленькие арки мостов, на главных перекрестках гондольеры в традиционно бело-синих полосатых майках с трудом пробирались между трамваями и катерами. Иногда Китти на глаза попадались женщины, как ей казалось, из другой эпохи – элегантно одетые, безукоризненно причесанные, под зонтиками. Может быть, старомодные видения – призраки, которыми славилась Венеция, или ей это просто кажется? Они проплыли мимо дома, где когда-то жил Байрон. Отсюда он каждый день плавал завтракать в бар «У Гарри». Бар славился лучшими завтраками в Италии, но сегодня никто уже не рискнул бы отправиться вплавь по загрязненным водам Гранд-Канала.

Такси наконец остановилось у маленького узкого входа; вдали виднелся купол собора Санта-Мария дела Салуте, напоминавший огромный, покрытый глазурью торт.

– Я полагала, мы направимся прямиком в палаццо Альбруцци, – обратилась Катерин к Фабрицио.

– Да, si! si! signora, разумеется. Здесь два входа, но у главного в это время столпотворение. Задний вход во дворец ниже по этой улице. Немного проходить пешком, signora, совсем немного. Scusi.

Компания решила, что Катерин не захочется, чтобы ее беспокоили туристы, и предложила ей на выбор гостиницу или палаццо. Они время от времени будут снимать в этом дворце, так что директор решил, что жить в палаццо ей будет удобнее.

Фабрицио быстро шагал через Кампо делла Пескариа, шумный фруктовый и рыбный рынок, что-то время от времени шепча в свой портативный передатчик. То там то сям на складных стульчиках сидели художники, стараясь запечатлеть вид, о котором можно только мечтать. Здания были окрашены в типичные для Венеции цвета: желтая охра, янтарный, красновато-коричневый. Освещенная неоновой вывеской мясная лавка предлагала на продажу все сорта мяса. В магазинах продавали porcini, гигантские грибы, соседствующие с ярко-зеленым базиликом; огромные тыквы лежали рядом с ящиками с финиками и яркими желтыми перцами. Сочный запах спелых персиков, свежей рыбы и чеснока пропитывал воздух.

Рынок кончался узенькими улочками и домами с высокими куполами и магазинами, где на витринах недорогая одежда была выставлена рядом с дешевыми безделушками, крошечными гондолами из окрашенного олова, кожаными сумками, рамками для фотографий и великолепными венецианскими зеркалами всех размеров. В магазинчике, торговавшем масками, в витрине красовались маски джокеров, шутов, вакхических сатиров, маски с огромными носами Пиноккио, злобные и ангельские, трагические и комические, а также изящные серебряные и золотые маски со страусовыми перьями.

– Слушай, мам, мне надо будет купить одну для маскарада, – усмехнулся Томми.

Фабрицио выбрался в улочку настолько узкую, что жители на противоположных сторонах могли пожать друг другу руки из окон, и зашагал быстрее. Хотя было всего шесть часов, уже темнело и становилось удивительно тихо, так что звук их шагов по булыжнику казался слегка зловещим. Фабрицио повернул налево, потом направо, затем вроде бы засомневался на перекрестке, где переулки расходились в разные стороны. Он стоял, почесывая голову.

– A sinistra? A destra[38]? О, простите, signora, здесь, я думаю, налево. Иногда палаццо так трудно находить. Si, si, сюда. Следуйте за мной, signora.

Обветшалое палаццо Альбруцци стояло на маленькой, мощенной булыжником площади, где деревья были даже выше, чем здания. Массивная входная дверь – черного дерева, вся в резьбе, изображающей ухмыляющиеся лица арапов. Фабрицио нажал кнопку звонка, звук которого громким эхом отозвался на площади.

Дверь со скрипом приоткрылась, и древний дворецкий спросил:

– Что вам угодно?

– Ciao, – поприветствовал Фабрицио старика. – Ciao, Alessandro. Ессо la Signora Bennet e suo figlio[39]. Signora, это дворецкий Алессандро. А я теперь ухожу. – Он поклонился, улыбнулся, продемонстрировав золотые зубы, и собрался уходить. – До свидания, дорогая signora.

– Но разве вы не должны остаться здесь, со мной? – удивилась Катерин.

– Ah nо, signora. Scusi. Фабрицио будет с signora, только когда signora работать. Когда signora жить в палаццо, Фабрицио не будет с signora.

– Но разве компания не поручила вам охранять меня постоянно?

– Нет, signora, они не просить. Если бы они просить, signora, я, разумеется, бы оставайся. Scusi, signora. – Фабрицио бросил взгляд на часы. – Мне пора уходить.

У меня другая работа в министерстве через полчаса. Scusi. Arrivederci, signora. Он приложил руку к воображаемой шляпе, рявкнул несколько слов по-итальянски в микрофон и исчез в сгущающихся сумерках.

– Ну что же, – пожала плечами Катерин. – Время для приключений.

– Все будет тип-топ, – заверил ее Томми. – Слушай, мам, а это местечко жутковатое, но клевое. Хорошо бы, если бы мы с Брендой тоже тут остановились.

Дворецкий пробормотал что-то нечленораздельное, жестом велел им следовать за собой и повел в длинный темный коридор, где со стен практически слезла краска и виднелись голые кирпичи. Их шаги странным эхом отдавались от мраморного пола. Единственным освещением была крошечная лампочка в огромном чугунном фонаре. В холле становилось все темнее, и Катерин охватило странное чувство, как будто в воздухе пахло смертью. Она слышала рассказы, будто по палаццо бродит привидение прекрасной графини, обезглавленной своим мужем в припадке ревности четыреста лет тому назад. Шагая по темному коридору, Катерин старалась выбросить эти мысли из головы.

В темных углах стояли вазы с засохшими цветами, а со шкафов и полок смотрели на нее мраморные бюсты хмурых аристократов.

– Эй, а это что? – Томми показывал на герб, на котором на одной половине был изображен рыцарь пятнадцатого века, а на другой – рука в перчатке с обнаженным мечом.

Старик ответил ему на исковерканном английском.

– Это есть герб семьи Альбруцци, которая жить в этот палаццо пятьсот лет.

– Что случилось с потомками? – поинтересовалась Катерин.

– К сожалению, signora, последний граф Альбруцци, он пострадать, несчастный случай, двадцать лет назад… у него не есть детей… так что… – Алессандро пожал плечами. – С семьей Альбруцци есть покончено – che peccatto – fu una tragedia enorme.[40]

– Здесь здорово неуютно. Сколько лет этому дворцу, мам, как ты думаешь? Наверное, не меньше тысячи лет.

– Возможно, несколько меньше, – ответила Катерин. – В восемнадцатом веке его, вероятно, реконструировали.

Они последовали за Алессандро по широкой осыпающейся каменной лестнице, покрытой выношенным красным ковром. Окна со свинцовыми стеклами на первой лестничной площадке выходили в темный двор, где переплетенные ветви деревьев боролись за каждый луч солнца. В конце лестницы обнаружилась необычно широкая и длинная комната с мраморным полом в черную и белую клетку и потолком, изрезанным изображениями каменных арапов и путти.[41] Из нее вели несколько резных деревянных дверей.

– Это быть бальный зал, – гордо сказал Алессандро. – Каждый год семья Альбруцци здесь иметь карнавал. И здесь мы устроить карнавал для ваш фильм, signora, так, как когда-то было.

Катерин кивнула, восхищаясь роскошью комнаты в стиле барокко и картинами на стенах. Алессандро провел их по маленькой винтовой лестнице в спальню. Смежные комнаты уже были заняты Блэки и Моной, готовящимися к завтрашней съемке.

Во всех комнатах стоял запах сырости, и окна их выходили в маленький темный двор. В комнате Катерин на окне висели красные занавески, и свет уличного фонаря слегка пробивался сквозь них. На высоком потолке были нарисованы нимфы, пастушки и странного вида дьявол, который взирал на них сверху с задумчивым выражением.

– Слушай, мам, прямо как в фильмах ужасов. Тебе обязательно жить здесь?

– Угораздило же тебя попасть сюда, милая. – Мона повесила роскошное бальное платье восемнадцатого века на перекладину. – У меня от этого места мурашки по коже.

– И я слышал, здесь привидения. – Блэки поднял бровь. – Не то чтобы я в это верил, разумеется. Ведь я же парень из Лос-Анджелеса, верно? Тут надо волноваться только по поводу землетрясений. Но неужели ты здесь одна останешься?

– Да, но мне это не слишком улыбается. – Катерин посмотрела на занавески кровавого цвета. – Странная окраска занавесей для спальни.

– Странное местечко, если хотите знать мое мнение, – согласился Блэки. – Я разговаривал с этим сморщенным слугой, так он говорит, что здесь уже четыреста лет бродят привидения.

– Да прекрати ты, Блэки, – одернула его Мона. – Ты напугаешь ее до смерти.

– Мы же знаем, что все это чушь собачья. – Блэки раскладывал карандаши и кисти в боевом порядке на складном туалетном столике. – Но я видел портрет женщины, которую здесь убили, она вполне реальное существо, не просто портрет маслом, уверяю вас.

– Где он? – нетерпеливо спросила Катерин. – Я хочу посмотреть.

– В столовой, – ответила Мона. – И можешь считать меня идиоткой, но я определенно считаю, что ты не должна оставаться здесь одна, Китти. Это небезопасно.

Катерин взглянула на древнюю кровать под балдахином с пыльными красными занавесями.

– Я не верю в духов и всю эту ерунду, Блэки.

– Не говори так, – сказала Мона. – Дразнить их – плохая примета. Давай примерим это новое платье, посмотрим, подходит ли оно.

В спальне становилось все темнее, а слабый электрический свет начал мигать. Катерин почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Хоть я и не верю в привидения, мне страшно думать, что ты останешься здесь одна, Китти, – сказал Блэки.

– Я чувствую, что кто-то еще есть здесь, в этой комнате, а вы? – добавила Мона и суеверно поежилась. – У меня все волосы на руках встали дыбом.

– Ладно, ладно, кончайте с этим, ребята. Полагаю, вы правы. Вы победили. Я попробую заставить компанию найти мне номер в гостинице. Но это не значит, что вы сегодня должны здесь оставаться, слышите? – Китти задорно улыбнулась, в зеленых глазах плясали искорки.

– Ни за что, – вздрогнула Мона. – Я лучше улягусь спать на площади Святого Марка.

Франко, итальянский директор картины, нашел Китти номер в «Киприани», где жили Бренда и Томми. Он извинился, что не может достать ей номер там, где Жан-Клод уже устроил свой офис.

– Синьор Вальмер уверил меня, что signora пожелала остановиться в палаццо Альбруцци, – сказал Франко. – Он сказал, вы хотите побыть одна. Я прошу прощения.

– Не волнуйтесь, Франко. Но я довольна, что мне не придется там спать. Скажите мне, вы действительно верите, что там бродит привидение убитой графини?

– Я не верю в привидения; с другой стороны, я и не не верю в них. Но я удивился, почему Жан-Клод настаивал, чтобы вы остановились в палаццо.

Катерин пожала плечами. Муж вел себя настолько странно, что задумываться о причинах не имело смысла. Теперь же ей было необходимо не допустить его на съемочную площадку. Ей было плевать, в каком он настроении, она не желала его видеть и не собиралась с ним встречаться. Она поделилась этой проблемой с Франко.

– Но, Китти, он же исполнительный режиссер, как я могу не пустить его на площадку? Я тридцать лет в этом деле варюсь и ни разу не слышал, чтобы режиссера не пустили на площадку.

– Франко, ты хочешь, чтобы я закончила этот фильм живой и невредимой? Гляди. – Катерин сняла шифоновый шарф, прикрывающий синяки и кровоподтеки на шее.

– Это Жан-Клод сделал? Она кивнула.

– Если хочешь, я скажу об этом Джо Гаване, но ты же знаешь, какой он вспыльчивый и сумасшедший. Если Джо увидит эти синяки, он, возможно, попытается измордовать Жан-Клода, а ведь осталось всего два дня съемок, мы не можем себе такого позволить, верно?

– Совершенно определенно не можем. – Франко уже беспокоился по поводу графика, погоды и его работы со следующей американской компанией, которая приедет на съемки в Италию. Они и так вышли из бюджета и не могли себе позволить ни единой задержки в последние два дня.

– Я бы хотела, чтобы ты поставил охрану у каждого входа в палаццо и он не смог бы туда проникнуть. Я хочу, чтобы ты ему позвонил и сказал, что я не желаю его видеть и что ему запрещено появляться на съемочной площадке.

– О Господи, попросила бы чего-нибудь полегче. – Франко явно расстроился.

– Значит, договорились. Впрочем, я передумала, я позвоню ему сама, – твердо заключила Катерин.

Когда Катерин позвонила в гостиницу, Жан-Клода там не было, зато она застала Али. Катерин велела девушке передать Жан-Клоду, чтобы он позвонил ей, когда вернется из Рима. Али сообщила, что он уехал по срочному делу. Что за срочное дело? Катерин бы очень хотелось поговорить со Стивеном в Лос-Анджелесе, но его невозможно было застать. Она должна все рассчитать: пусть Бренда вызовет Али под каким-нибудь предлогом, а она тем временем возьмет дела. Бренда согласится. Ее всегда можно уговорить.

Катерин смотрела на сверкающий залив за окнами гостиницы, весь покрытый солнечными бликами. Стояло чудесное теплое утро, и она порадовалась, что находится здесь, а не в том сыром палаццо. Они накануне произвели наружные съемки, так что теперь осталась лишь финальная сцена костюмированного бала, апофеоз всего фильма. Но съемка начнется в десять вечера, а пока еще роскошное венецианское утро, и она может присоединиться к Томми и Бренде на пляже.

Катерин надела солнцезащитные очки, черный купальник и короткий махровый халат и прихватила соломенную шляпу и полотняную сумку. Выйдя наружу и вдыхая чистый, наполненный солнцем воздух, она ощутила, как начинает спадать напряжение и прочищаться голова. Все будет в порядке. Она преодолеет и это препятствие на своем пути точно так же, как она преодолевала остальные.

Едва выйдя на пляж, она заметила какую-то суету у кромки воды: собралась толпа, люди плакали, а вдалеке слышалось завывание сирен «скорой помощи». Она смутно видела, что на песке что-то или кто-то лежит, а когда подошла поближе, служащий пляжа протиснулся сквозь толпу и побежал к ней. Будто по какому-то таинственному знаку толпа повернулась к Катерин, и люди воззрились на нее любопытными глазами, полными жалости. Служащий приблизился к ней и одной рукой полуобнял за плечи.

– Мне очень жаль, signora, у меня плохие новости. Вы должны быть готовы к потрясению.

– О Господи… Томми….

Служащий все говорил, но она не слушала, она продиралась через толпу, пока не достигла того, что на самом деле было лежащим на песке телом. Не Томми, нет, но Бренда. Бренда без сознания, а Томми держит ее голову на коленях и рыдает.

– Она умерла, мама, она умерла. Бренда утонула, и я один виноват.

Катерин одновременно охватили два противоположных чувства: сначала облегчение от того, что Томми жив-здоров, потом огромное чувство вины – ее лучшая подруга умерла, а она на какое-то ужасное мгновение даже обрадовалась, что это она, а не Томми.

Позже ей рассказали, что случилось. Бренда всегда плавала плохо, но море обожала, а Томми в восторге от того, что освободился от костылей, предложил ей плыть наперегонки до надувного плота в полумиле от берега. Она нормально доплыла до плота, но на обратный путь у нее сил не хватило, и на половине пути с ней случился сердечный приступ. Когда спасатель на пляже заметил, что произошло, было уже поздно.

– О Господи. – Катерин налила себе рюмку бренди. Она не могла смириться, что Бренда, ее веселая и жизнерадостная подруга и лучший друг Томми, умерла. Томми все еще продолжал рыдать, и ради него Катерин старалась держать себя в руках, хотя в горле стоял комок величиной с арбуз, готовый задушить ее.

– Вам нужны друзья, чтобы побыли с вами, – сочувственно сказал управляющий гостиницы. – И хорошо бы вызвать доктора, чтобы дал успокоительное.

– Я позвоню друзьям, они приедут, – согласилась Катерин.

– Я могу это сделать за вас, signora, – предложил управляющий. – Вам нужно успокоиться.

Небо постепенно темнело, и вдалеке прогремел гром. Гром напомнил Катерин о Жан-Клоде и несчастье с его братом. Она вздрогнула и отпила еще глоток. Блэки и Мона, отдыхающие после тяжелых съемок накануне, оказались в своих номерах и немедленно бросились вместе с Франко в «Киприани». Мучившемуся от угрызений совести Томми дали успокоительное, и врач предложил, чтобы и Катерин тоже приняла легкий транквилизатор. Катерин не привыкла пить таблетки, поэтому голова у нее была как в тумане, когда зазвонил телефон.

– Это Жан-Клод.

Катерин, не осознав, что ей сказали, взяла трубку и похолодела, услышав голос Жан-Клода.

– Китти, ты меня извини, что не позвонил, но мне неожиданно пришлось выехать в Рим. У тебя все в порядке, cherie? – Голос медовый, сочувственный.

– Нет, у меня не все в порядке. – Без всяких эмоций Катерин поведала ему о трагедии.

– О cherie, какой ужас. Я немедленно приеду.

– Нет, Жан-Клод. Не приезжай. Я не хочу тебя видеть. И сегодня вечером, и никогда. – Стараясь говорить спокойно, Катерин сжала зубы.

– Что ты такое говоришь. – Голос стал жестким. – Ты не можешь думать так всерьез, cherie, просто не можешь.

– Еще как могу. – Сердце стучало, но таблетка помогала ей сохранять спокойствие. – Поговори обо всем с Франко. Я слишком устала, чтобы разговаривать. Передаю ему трубку. – Она протянула трубку Франко и свалилась на диван.

Томми спал в соседней спальне. Блэки старался успокоить дрожащую Китти, которая пыталась взять себя в руки. Еще один день. Она должна закончить этот фильм. Она будет горевать по Бренде завтра, оплакивать свой неудавшийся брак, но сейчас она не может позволить себе такой роскоши.

– Катерин, ты никак не можешь сегодня работать, – сказал Блэки, чувствуя, как дрожат ее худенькие плечи. – Это немыслимо!

– Как ты можешь такое говорить! – возмутился Франко. – Мы должны сегодня снять эту сцену. Я уже говорил со страховой компанией. Они решительным образом отказываются платить компенсацию, если Катерин не будет работать из-за своих огорчений. Я понимаю, это ужасно; я знаю, это тяжело, но мы созвали четыреста человек массовки, которые уже гримируются. Мы должны снять эту сцену сегодня.

– Это бесчеловечно, – огрызнулся Блэки.

– Это телевидение, – сказал Франко.

– Франко прав, Блэки, – вмешалась Катерин. – Мы должны снимать, я этого хочу, да и Бренда бы хотела. Мы снимем эту сцену и на следующий день улетим в Штаты. Я хочу поскорее выбраться отсюда, мы все хотим.

– Ладно. А что делать с Томми? Он в плохом состоянии. Ты считаешь, он сможет лететь?

– Врач дал ему успокоительное. Если он отдохнет, а Мона побудет с ним, ничего не случится. Он ведь еще очень молод. Но мне нужно поговорить со Стивеном. Я получила от него факс. Очень странно, он в Париже. Ты не знаешь, где он остановился?

Франко отрицательно покачал головой.

– В Париже тысяч десять гостиниц, мы никак не можем их все обзвонить. Уверен, он объявится, как только услышит про Бренду. Новости уже ушли на радио.

– Это уж точно, – мрачно заметила Катерин. – Ничего, если Мона побудет сегодня с Томми?

– Конечно, – согласился Блэки. – Я справлюсь с твоими волосами. Но ты уверена, что выдюжишь?

– Придется. – Она взглянула на Франко. – Если ты сделаешь то, о чем мы договаривались, Франко?

– Да, – сказал Франко. – На каждой двери двойная охрана, обещаю.

Стивен сердито швырнул трубку. Сначала международная линия была непрерывно занята, потом, когда он дозвонился до гостиницы, он не застал ни Китти, ни Бренды, ни кого-либо из съемочной группы. Он набрал номер мобильного телефона, который Китти обычно носила с собой, но, поскольку Бренда частенько забывала сменить батарейки, он чаще всего не работал. Этот номер был также подсоединен к автоответчику в гостинице или офисе Бренды. Тоже не дает стопроцентной гарантии, но Стивен решил, что, если Бренда где-то недалеко, есть шанс, что она получит его послание.

Он должен предупредить Китти, он чувствовал, что ей грозит опасность. Взглянул на часы. Половина четвертого. Все уже выехали на натуру, но где, черт бы все побрал, находится этот проклятый дворец? Он не мог вспомнить.

Стивен прочитал все про Жан-Клода и испытывал по этому поводу сильное беспокойство. Арестовывали Жан-Клода дважды. Один раз за двоеженство и присвоение денег богатой вдовы, за что он отсидел семь лет, а второй раз за шантаж. И опять здесь была впутана женщина, с которой Жан-Клод жил в тот период, когда обвинение с него было снято. Последнее упоминание о Жан-Клоде в газетах относилось к 1985 году, когда он женился на богатой итальянской наследнице в гостинице «Мамуния» в Марракеше. Тогда ему было тридцать восемь, наследнице восемнадцать, и называл он себя Пьером Рондю. После этого – ничего. Означало ли это, что Жан-Клод до сих нор женат на той девице? Если так, то он снова двоеженец и брак Катерин недействителен.

Катерин ничего не знала о прошлом Жан-Клода, но она рассказала Стивену о его все более частых вспышках гнева, так что Стивен очень беспокоился. Он позвонил консьержу, чтобы узнать, когда следующий рейс на Венецию.

– Прямой рейс в семь ноль-ноль, но мне очень жаль, monsieur, на него вы уже опоздали.

– Черт побери, что же мне делать?

– Из аэропорта «Шарль де Голль» вы можете в восемь часов вылететь в Рим, там пересесть на самолет в Венецию. Он прибывает в девять пятнадцать. – Послышался шорох бумаг, он листал справочники. – Есть рейс в десять двадцать до Венеции, который прибывает приблизительно в половине двенадцатого. Я говорю приблизительно, сэр, потому что это местный самолет, сэр, и компания порой отменяет рейсы, если не набирается достаточно пассажиров.

– Это как же можно вот так отменять рейсы, черт бы все побрал? Что же делать людям, которые уже туда прилетели? – Стивен был в отчаянии, но понимал, что если не пошевелится, то вообще пропустит все рейсы на Рим.

– Мне очень жаль, сэр, но я не руковожу авиалиниями. – Тон у консьержа был ледяной. – Я только снабжаю людей информацией.

– Хорошо, хорошо, простите меня, – сказал Стивен. – Закажите мне билеты на оба эти рейса, пожалуйста. Мне обязательно нужно сегодня быть в Венеции. Чем раньше, тем лучше.