Четыре Ступени (СИ)

- Что, например? - отозвалась та, не поворачиваясь, колдуя над заварочным чайником.

- Так случилось, ну… я оказалась посвящена в вашу историю… Очень много о ней думала. Вам мой интерес может показаться нездоровым любопытством… Поверьте, это не так. Хотелось бы понять вас, Павла Николаевича, разобраться… Самой не наделать глупостей.

Светлана ждала, вот сейчас Ольга Александровна рассердится, холодно поинтересуется, для чего необходимо лезть в чужую жизнь, укажет на дверь. И будет права. Со стороны Светланы подобная назойливость бестактна. Тем не менее, удержаться не получилось, как Светлана ни старалась. Ольга Александровна повернулась к гостье.

- Хорошо. Я постараюсь объяснить вам, что смогу. Спрашивайте. Да не извиняйтесь вы, не краснейте. Мне, как и Паше, тоже надо с кем-нибудь хоть чуточку поделиться. В себе носить тяжко. Ну, что же, что вам непонятно?

- Скажите, вы действительно с самого начала любили…

- Костю? Да, - она затуманилась на секунду. - Я только его и любила.

- Почему же вы тогда пошли за Павла Николаевича?

- О! Тут целый букет причин. Ну, во-первых, Костя от меня бегал, как ошпаренный. Интересная ситуация. Я ему нравлюсь, но он меня избегает.

- Вы знали, что нравитесь ему?

- Конечно, знала. Уверена не была. Обижалась на него, злилась. От обиды и с Павлом встречалась. Потом… время подошло замуж выходить. Кроме всего, Паша меня замучил. Он меня, Светлана Аркадьева, выходил.

- Как это: выходил?

- Очень просто. Три года упорно осаждал. Я чувствовала себя средневековой крепостью. Он ходил за мной, точно приклеенный. Всех кавалеров отвадил. Я сдалась, устала обороняться.

- Но в день вашей свадьбы всё могло измениться!

- А что могло измениться? Вы думаете, Костя был способен увести меня у Паши из-под носа? Чёрта-с-два. Это он позже осмелел. А тогда он бы попросту удрал в очередной раз. Да и я была настроена решительно. Я строила свою жизнь. Сама строила. Хотела, что б она зависела только от меня. Ещё Пашу жалела. Он так надо мной трясся. К тому же, я слово ему дала. Не в моих правилах свои слова назад брать.

- Неужели вы могли быть счастливы с Павлом Николаевичем?

- По-своему, может, и да, но недолго.

- Отчего?

- Как вам сказать? Человек-то он неплохой. Но… не любила я его. Он этого, правда, не понимал. Если бы не Костя, то мог не понять до скончания дней. Ведь я очень старалась быть хорошей женой. Родись ребёнок, возможно, привязанность моя к Паше окрепла бы, а так… нас, в принципе, ничего не связывало. Это, разумеется, моя вина.

- Вы наговариваете на себя. Насильно мил не будешь.

- Нет, нет, я точно знаю, что виновата перед ним. Дал слово - держи его.

- Скажите, почему, когда Константин Алексеевич приехал за вами, вы с ним не поехали?

- Потому и не поехала. Слово своё держала. Видите ли, Костя - сильный человек. Он мог без меня обойтись, а Павел… И я считала, раз вышла замуж за Пашу без любви, сама на себя хомут повесила, его обманула, то и должна сама расплачиваться. Некоторые понятия вроде порядочности, чести покоя не давали. Целый букет заблуждений.

- Наказали, получается, сами себя.

- Да, наказала. Но мне и сейчас кажется, что это было только справедливо по отношению ко всем троим..

- Но сейчас вы с Константином Алексеевичем.

- Я не могла не поехать. Ехала и не знала, успею застать его в живых или нет. Перед лицом смерти, знаете ли, начинаешь по-другому видеть, по-другому оценивать людей и поступки.

- Он жив. Благодаря вам. Скоро совсем поправится.

- Да, жив, - Ольга Александровна счастливо улыбнулась. - Совсем не поправится. Невозможно. Бродяжничать, как раньше, ему нельзя будет. Но кое-какую работу по специальности ему обещают.

Вопросы у Светланы иссякли. Она обдумывала услышанное, не глядя на собеседницу. Ольга Александровна так же размышляла. Верно, о прошлом. Потому обе вздрогнули от звука отворившейся на кухне двери. В щель между дверью и косяком просунулась голова Павлика. Мальчик похлопал пушистыми ресницами. Кашлянул, робко сообщил:

- Ма, папа спрашивает, когда нас чай позовут пить? Они с Витей уже разобрались, что там к чему, теперь у них перерыв. На этот, как его, на рабочий полдник.

- На рабочий полдень, - поправила Ольга Александровна, стряхивая с себя некстати накатившую задумчивость. - Ладно, зови папу с Витей. Вчера Людмила Семёновна приходила, торт-творожник принесла. Сейчас пировать будем.

Она захлопотала, собирая на стол. Светлана помогала ей, невольно любуясь точными, ловкими, рассчитано-скупыми движениями хозяйки. Какая судьба! Какая женщина! И с каким достоинством идёт она по своей колдобистой дороге. Не каждому дано, хотя каждому достаётся своя ноша, свой крест. И она, Светлана, попробует с достоинством выпавший крест нести.

От Вишневецких они с Рябцевым выбрались лишь к обеду, удачно отклонив все попытки задержать их, заставить отобедать с гостеприимными хозяевами. Светлана была переполнена впечатлениями, погружена в них настолько, что почти не слушала разглагольствования Рябцева. Недалеко от того места, где им следовало попрощаться и разойтись, Витька сбросил скорость. Выпалил:

- А он ничего.

- Кто? - не поняла Светлана.

- Константин Алексеевич, отец Павлика. Конкретный мужик. Не то, что мой. На костылях, а туда же, всё сам. Вы видели, какие у них камни на полках лежат? Со всей страны.

- Это образцы пород, Витя.

- Ну я и говорю: камни. У моего папашки в его конуре одни пустые бутылки копятся.

- Ты бываешь у своего отца, Витя? - Светлана, не умевшая прежде щуриться, щурилась, всматриваясь в Рябцева. Он выглядел сейчас тоскливым, немного жалким, совсем не таким уверенным, как некоторое время назад, когда важничал и командовал ею и Павликом. Нахохлился, сунул руки в карманы, сплюнул сквозь зубы длинно.

- Мать иногда посылает… хавку ему отнести. А то не жрёт ничего, “синяк” долбанный, пьёт только. Мне бы такого отца, как у Павлика. Ну и что, что на костылях? Зато человек.

Человек. Хм. Распростившись с Рябцевым, Светлана домой не торопилась. В голове крутились слова Витьки “… человек… конкретный мужик…”. Раньше ей всё хотелось посмотреть на мужа Ольги Александровны, на того, кто сумел внушить беспредельную любовь супруге, сыну, друзьям. Посмотрела. Конкретный, по выражению Витьки, мужик. И всё. Дрон тоже мужик конкретный. Конкретней некуда. А вот любовь великая обошла его стороной. Друзей немного - она да Лёха Скворцов. Нет, не Константин Алексеевич внушил сильное чувство Ольге Александровне. Она сама любила так, что “заразила” всех вокруг себя: сына, друзей, знакомых. Вон и Рябцев заразился. Она создавала тот свет, то тепло необыкновенное, которые притягивали окружающих, заставляли стремиться в дом Вишневецких. Интересно, Ольга Александровна научилась любви или же ей от природы дано? А если кому-то не дано, то может этот кто-то научиться? При условии искреннего желания, естественно. Взять, к примеру, Витькину маму, Нину Фёдоровну, за которой Светлана давно наблюдала и от которой успела выслушать десяток разнообразных откровений. Нина Фёдоровна таким манером любила своего суженого-ряженого, что он пить начал. Может, не любила вовсе. Сошлись, как Светлана с Овсянниковым, по острому зову плоти, по обману чувств, по стремлению к иному социальному статусу. Да мало ли по каким ещё причинам могут сойтись мужчина с женщиной. А дальше началось…Что? Наверное, перетягивание одеяла на себя. Наверное, глупые обиды, нежелание понять, стремление оставить последнее слово за собой, барышничанье по принципу “ты мне - я тебе”. Много, много способов проявления есть у человеческого эгоизма. В результате, один запил, другая мучается, Витька страдает. Витьке вообще хуже, чем его матери с отцом. А идти по жизни рядом с другими людьми он у матери учится. Незаметно, изо дня в день. Чему она научить его сможет? Разве, что из жалости порой “хавку” носить. Правильно Светлана сделала, притащив в своё время Витьку к Вишневецким. Пусть на чужом примере любви учится. Любовь - не эгоизм. Она, конечно, берёт, когда предлагают. Но и сама даёт, и отказаться способна. И уж, конечно, не требует “дай! дай!”. К слову, Светлане, только обретшей любовь, надо сразу же отказаться от претензий на Дрона, не смущать его душу, не обременять своим чувством. Не то поставишь его в глупое, нелепое положение. Всегда испытываешь неловкость, находясь с неравнодушным к тебе, не пользующимся взаимностью человеком. Неловко и тягостно. Нет, она не будет обременять Дрона, постарается вести себя по-прежнему, словно ничего между ними не произошло.

Вести себя по-прежнему оказалось невероятно трудно. Едва она добралась до дома, как мать с порога сообщила:

- Тебе Юра звонил. Очень удивился, что не застал. Просил перезвонить чем раньше, тем лучше.

Радость полыхнула в груди и растворилась, исчезла от мысли, что Дрон звонил неспроста. Наверное, хотел объясниться, осторожно дать понять бессмысленность каких-либо видов на него. Светлана удержалась от рывка к телефону. Пообедала, села к урокам готовиться, тетради проверять. Время от времени посматривала на плоскую коробку телефонного аппарата. Руки зудели взять трубку, пробежать пальцами по его кнопкам, набирая привычную комбинацию цифр. Нетерпелось услышать голос Дрона, самой сказать ему… О чём? Вот именно, сказать желаемое права не имеет, а на притворство моральные силы копить надо. И она осаживала себя, давила естественные порывы. Когда решила - пора, тогда страшно почему-то стало. Но она справилась, победила страх.

Дрон говорил с ней сухо, почти враждебно. За его сдержанностью явственно маячила обида.

- А, это ты, солнце моё?

- Юр, я хотела… - Светлану переполнило чувство немалой вины перед ним, беспричинное, вроде бы, чувство.

- Да ладно, не парься, - перебил Дрон. - Пришла в себя и хорошо, и славненько.

- Спасибо тебе.

- Спасибо? - переспросил он. Подозрительно эдак переспросил, с неясным для неё намёком.

- Я не то хотела сказать, - заторопилась Светлана, понимая непоправимую дурость происходящего.

- А что?

- Ну, видишь ли… - она замялась, пытаясь как можно лучше сформулировать и выразить в словах свои чувства. Чувства выражаться не хотели, не умещались в слова.

- Я много чего вижу, радость моя, - подождав, хмыкнул Юрка. - Лучше бы уж не видел.

Они помолчали. Ужасно трудно объясняться исключительно при помощи намёков. Что, если собеседник тебя неправильно понимает? Вдруг ты не замечаешь очевидного?

- Можно, я к тебе завтра приеду? Вечером? - набравшись смелости, прервала молчание Светлана.

- Зачем? - равнодушно удивился Дрон. - Меня утешать? Меня утешать не надо. Я в порядке. Сам кого хочешь утешу.

- Но я же вижу, ты обиделся!

- А ты бы на моём месте не обиделась? Просыпаюсь весь из себя радостный, тянусь к девушке, а её нет. Даже место давно остыло. Ну, думаю, на кухне солнце моё, завтрак нам готовит. А её и на кухне нет. Следы простыли, запах выветрился. Вместо девушки холодный кофе и засыхающая овсянка. Может, где записочку мне оставила? Ага, сейчас. Тебя и на три слова не хватило. Нельзя же так растворяться в воздусях после сумасшедшей ночи. Наверное, думаю, у Светика случилось нечто непредвиденное, раз она сбежала без объяснений. Дай-ка звякну ей, не понадобится ли моя помощь? - Дрон сделал многозначительную паузу.

Телефонная трубка обжигала ухо, щёку и руку. Светлана отчаянно краснела. Стыдно было до умопомрачения. Желание оправдаться перед Юркой росло и ширилось.

- Юр, понимаешь, надо было компьютер к Ольге Александровне перетащить. Мне не хотелось тебя напрягать. Нельзя тебе пока тяжести поднимать. Я Рябцева попросила.

- Знаю, - со скукой в голосе оповестил Дрон. - Твоя матушка меня полностью просветила. Только это было когда? И который теперь час? Сколько по-твоему нужно времени компьютер перетащить?

- Мы с Витей там задержались, - промямлила Светлана. Отговорка выглядела жалко.

- До ночи? - скептически осведомился Дрон. - Ты сама-то себе веришь?

- Я не могла… я… понимаешь… - Светлана вмиг возненавидела себя за неспособность высказаться прямо и честно, за боязнь показаться плохой или глупой, за панический страх новой сердечной боли.

- Ладно, солнце моё, не парься, - снисходительно заметил Дрон. - Ничего не случилось. Ты вовсе не обязана передо мной отчитываться. Забудь прошедшую ночь. И я забуду. Не было её. Ничего не случилось. Всё, как прежде.

- Да? - с робкой надеждой спросила она. - Может, тогда в субботу сходим в кино или в бар какой-нибудь, пива попьём?

- В субботу… Откуда я знаю на счёт субботы? До неё дожить надо. Мало ли кому могу понадобиться. Не всё тебе одной помощь оказывать.

Какой состоялся тяжёлый, безнадёжный разговор, Светлана осознала, лишь повесив трубку. Не поняли друг друга. Не сумели понять. Или не захотели? Без особой разницы, в общем. Прежней открытой дружбы больше не будет. Сплошные недомолвки, нечаянное столкновение с опасными темами и осторожный их обход. Боязнь причинить боль себе и другому. До чего порой неудачно, нескладно мы себя ведём, стараясь скрыть истинные чувства, боясь непонимания, боясь показаться глупыми и смешными. Получаем, в результате, не меньшую порцию боли. Как бы там ни было, боль надо терпеть. Сжать зубы и перемогаться. Жизнь впереди длинная.

С твёрдым решением превозмочь новую невзгоду самостоятельно, без привычной помощи Дрона, Светлана отправилась спать. Уснула сном праведника, крепко, не погружаясь в ночные сумбурные видения. Встала неожиданно отдохнувшая. Не радостная, нет. Но спокойная. Словно за ночь кто-то простирал душу, почистил, высушил. Повзрослела душа за одну ночь.

*

Рябцев излучал гордость. На переменах важно шествовал мимо одноклассников, исполненный достоинства и недоступных простым смертным высоких дум. Взор его блуждал поверх голов. Он улыбался а ля Мона Лиза. Хищно и таинственно. Совсем не замечал косых взглядов сверх всякой меры заинтригованного Шурика Ковалёва. Ковалёв шушукался с Мироновым, с другими мальчишками. На глазах рождалась антирябцевская коалиция. Ох, нехорошо получилось, неправильно. Нельзя позволить Витьке отделиться от друзей, от класса, оказаться в сторонке в гордой позе лорда Байрона. Надо срочно мирить их с Шуриком. Не формально, как это Витька произвёл, по-настоящему. Они должны понять… Светлана не завершила мысль. Хорошо понимала все нюансы ситуации, а вот оформить в слова не могла. Не хватало сосредоточенности. Задумывалась, делая попытку фиксировать, затем формулировать мысль, та ускользала, трансформировалась незаметно, высвечивая совсем другую, запретную тему. Например, о глазах Юрки. Серых, как и у Дубова. Однако, не зеркальных, а тёплых, глубоких, в которых можно поместиться полностью - от пяток до макушки. Омут засасывающий.

Целый месяц Светлана на ходу спала и видела один и тот же повторяющийся сон: расширившиеся зрачки; изменившийся, потемневший до черноты взгляд; звякнувшая о тарелку вилка; медленно встающий с табуретки, медленно приближающийся Дрон; она сама, отразившаяся в его глазах; уверенные горячие руки, сжавшие её лицо; нетерпеливые мужские губы, диктующие новые нормы существования; помрачение рассудка. Маетный, дурманный сон преследовал её повсюду. Настигал в любом месте, в любое время. Окутывал на планёрке, во время урока, у магазинного прилавка, дома за уборкой квартиры. И тогда падала на неё оглушающая тишина, прерывалось дыхание, бешено колотилось сердце и хотелось одного - заново наяву пережить сводящее с ума воспоминание, видеть рядом Юрку, тонуть в его глазах, ощущать тяжесть его тела. Как правило, наваждение исчезало быстро, успевая, тем не менее, вымотать душу, физически обессилить, оставляя за собой липкий пот и трясущиеся колени.

Между приступами морока Светлана пыталась работать, общаться с людьми. Она всерьёз занялась Игнатовой, пыталась установить контроль за компанией Рушанны, начала готовиться к предстоящему в мае педсовету, на коем хотела дать настоящий грамотный бой Галине Ивановне по вопросам методики воспитания подростков. Консультировалась со всеми подряд об интересующих пацанов занятиях, искала способ отвлечь своих мальчиков от бессмысленного болтания по улицам. Затеяла помирить Рябцева с Ковалёвым. Но за всеми важными, срочными, необходимыми делами стоял Дрон, Дрон и ещё раз Дрон. Она, когда оставалась одна, вела с ним долгие мысленные беседы, улыбалась его шуткам, советовалась с ним, спорила, соглашалась, извинялась, объяснялась в своих запоздавших и, вероятно, не нужных ему чувствах. Бывая у Вишневецких, Светлана усилием воли подавляла нестерпимое желание просить совета у Константина Алексеевича. Вот пусть бы поделился опытом безответной любви на расстоянии в тысячи километров в течение десяти, ошибочка, одиннадцати лет. За счёт чего не свихнулся?

Дубова Светлана почти не замечала. Он и сам держался поодаль, страдальчески морщась при встречах. Да, он страдал, страдал искренно. Светлана же ничем не могла облегчить его муки. Гоняясь за призраком любви, он хотел брать, ни грана не давая взамен. У них состоялся повторный разговор. Словно в насмешку над первой попыткой вторая случилась в спортивном зале, куда Светлана заглянула в поисках Николая Николаевича, физрука. Ей нетерпелось обсудить с ним идею создания футбольной команды на базе своего класса. Лёха Скворцов надоумил ненароком. Николая Николаевича она не нашла. Зато в безлюдной по случаю весенних каникул тренерской обнаружился Дубов, просматривавший журнал. Он воспользовался удобным случаем.

Люля после вынудила Светлану поделиться, рассказать о беседе с Павлом Николаевичем, случившейся в тренерской. Панкратову мучило тщеславие непризнанного гения наблюдательности и логических построений. Она специально залучила подругу к себе в кабинет после уроков. Сама приготовила крепкий кофе, не пролив его. Порывшись в объёмистой сумке, добыла из её недр два классических эклера. Оба положила перед Светланой в качестве мелкой подмазки. Подготовившись таким образом, уселась напротив, закурила сигарету и бесцеремонно потребовала:

- Ну?!

- Как понимать твоё “ну”?! - улыбнулась Светлана, с удовольствием озирая любимые эклеры.

- Не притворяйся, Аркадьевна, не прокатит. Я слышала, ты имела интересную беседе с Пэ Эн?

- Откуда ты знаешь? Везде твои глаза и уши, да?

- Угу, - Люля хрюкнула от удовольствия. - Так о чём вы говорили?

- О чём, о чём… - Светлана вздохнула. - Ещё раз сделал мне предложение.

- А разве ты не отправила его к Ольге Александровне?

- Он там был.

- Да ты что? - всплеснула руками Люля, уронив пепел с сигареты на парту и не заметив. - Решился, значит. И Кости этого не испугался.

- Кости дома не было. Ольга одна его принимала. Она мне сразу сказала, мол, Паша с Костей встретиться не решится, не посмеет. Натура не та.

- А к ней поскакал, голубчик, - Люля подвинула поближе к Светлане стакан с остывающим кофе, эклеры на салфетке. Светлана не заставила себя упрашивать. Сперва решила отдать дань пирожным. Кроме того, Люля не станет терзать вопросами жующего человека.

Панкратова, ухватив двумя пальцами свой стакан с кофе, шумно отхлёбывая из него, принялась разгуливать вдоль доски. Усиленно дымя сигаретой, рассуждала вслух:

- Значит, так. Он помчался к ней, как тот самый Гарун лермонтовский. Ты не отвечай, подавишься. Просто кивай, если я правильно излагаю. Помчался быстрее лани… В надежде вернуть прошлое. Ага, так и думала. Дальше пойдём. Примчался, увидел старую измождённую женщину. Облом номер один. Она, безусловно, поила его чаем или кофе, расспрашивала, отвечала на вопросы, с Павликом познакомила. Он постепенно снова подпал под её дьявольское обаяние. Нет? Конечно, я права. Здесь не ошибёшься. Устоять перед нашей Ольгой абсолютно невозможно. На полном серьёзе говорю. Да и старая любовь обычно не ржавеет. На чём я остановилась? Угу. Наш пень в апрельский день размечтался вернуться к состоянию берёзки, то есть дубка младого. Не гогочи, подавишься. Реально первого апреля? Ну, даёт стране угля… Наверное, в ногах валялся, руки целовал, умолял. Помнишь, у Окуджавы? “И целовал натруженные руки, и старенькие туфельки её”. Прямо в “яблочко” Булат написал. Оля наша спасалась от Дубова, забравшись на свой древний холодильник. Облом номер два. С высот холодильника-недомерка она безжалостно напомнила ему о своё м знакомстве с некой молодой училкой английского, отличной кандидатурой в невесты и любимые женщины. Облом номер три. Напомнила о скором возвращении по-прежнему безумно любимого и почти здорового Кости. Облом номер четыре. Интересно, почему в песне поётся “… некому берёзку обломати…”? Очень даже есть кому.

- Заломати, Люля. Заломати, не обломати, - спешно дожёвывая пирожное, поправила Светлана. Она давилась перемешанным с эклером смехом. Едва сдерживалась. И не переставала удивляться подруге.

- Один чёрт! - отмахнулась Панкратова. - Тебе не всё равно? Ну и мне пофиг. Так я продолжу? Спасибо, дорогая. Где мы застряли? Ах, да, оставила наша Оля от Дубова рожки да ножки. Пошёл он, солнцем палимый, не солоно хлебавши, восвояси. Добрёл до школы, глянь, а на пороге сидит его старуха, ты то есть, а перед ней разбитое корыто. Дрон твой расколошматил. Вот и сказочке конец, кто проникся - молодец. В деталях я могу ошибиться. На счёт холодильника, к примеру. Но суть, полагаю, изложила верно.

- Люля, признайся, ты у Ольги Александровны на кухне за обоями пряталась, пока Дубов ей визит наносил? Подглядывала?

- Делать мне больше нечего! - притворно возмутилась Панкратова. - Слово “реконструкция” слышать доводилось? Палеонтологи по одной единственной ископаемой косточке облик целого динозавра восстанавливать умудряются, реконструируют то бишь. У меня на руках достоверной информации значительно больше. Сознавайся, я права?

- В общем и целом, - Светлана стала серьёзной. - Сама понимаешь, Ольга могла со мной совсем не делиться, не откровенничать.

- Не тот она человек, чтобы тебя не предупредить.

- Верно. Она и предупредила. Но про визит Дубова гораздо короче тебя рассказала. И уж, конечно, без холодильных подробностей.

- С холодильником, возможно, я погорячилась. Признаю. Но руки он ей стопудово целовал. И в ногах валялся. Так и вижу эту картинку. А раз отчётливо вижу, значит, она реально была. Ладно, проехали. Колись, с чем он к тебе прибежал?

- Да всё с тем же, - досадливо поморщилась Светлана. - Надо срочно пожениться, срочно парочку детей родить, со временем непременно полюбим друг друга. Он уже готов полюбить меня. Ему кажется, будто мы физически друг другу идеально подойдём. Опыт, полученный в походе, забыть не может. Хочет он меня, видите ли.

- А ты ему?

- Сказала: любви хочу. Не потом, сейчас. Физических отношений мало.

- А он?

- Уговаривал, обещал любовь неземную. Как будто можно по трезвому выбору любить или по заказу.

- А ты?

- Изложила свою точку зрения на его проблему.

- Какую проблему?

- Он любить не может, не умеет. У него даже отдалённого представления о любви нет. Душевно глух и слеп человек.

- А он? Обиделся?

- Не знаю. Наверное.

- А дальше?

- Дальше он закрыл тренерскую на ключ и перешёл к делу.

- Свихнулся мужик. Мозговой трест прогорел. Кто же на работе такими вещами занимается? Только полные идиоты. Вас кто угодно застукать мог. Отчаянный мужчинка… Так он тебя трахнул?

- Не успел, - Светлана покраснела, отвернулась к окну, невольно вспомнив тот день, тренерскую, несчастное лицо Павла Николаевича.

Со словами “я вам докажу”, “сейчас сами убедитесь, насколько мы подходим друг другу” он надвигался на Светлану, тесня её в единственный свободный угол. Первоначально она запаниковала, опасаясь прямого насилия. Пятилась, ошеломлённая преображением Дубова в примитивного мужика, ведомого голым инстинктом. Но потом… Упершись спиной в холодную бетонную стену, решила сопротивляться до последнего. Не станет он её силой брать. Натура не позволит, воспитание. Ведь он на что рассчитывает? Поломается женщина для виду, гордость потешит и уступит при серьёзном нажиме, подчинится, потом сама вьюном обовьётся, не оторвёшь. Не она ли в походе мягкой глиной в его руках была, податливой, страстно отвечающей? Ошибка в расчётах вышла. Бывает иногда. Сама она ему не уступит.

И тут всплыло в памяти: расширенные зрачки, потемневший взгляд, звякнувшая о тарелку вилка, медленное приближение Дрона, сбившееся дыхание, рванувшееся из груди и затем стремительно летящее в неведомую пропасть сердце, глухота, немота, распад на молекулы… Сразу пришло спокойствие. Сотой доли чувств, вызванных тогда Дроном, не всколыхнуло в ней агрессивное наступление Павла Николаевича. Юрка был сама неотвратимость. Павел Николаевич представлялся досадной и нелепой случайностью. Хорошо, пусть Дубов использует свой шанс. Вряд ли он получит ожидаемую им ответную пылкость. Опомнится тогда сам, охолонётся, по выражению Скворцова. Сладко лишь, когда женщина сама обнимает.

Прижатые к груди руки Светлана опустила, расслабилась, отстранённо разглядывала Павла Николаевича. Аура безразличия обволокла её, растеклась в стороны, остановила Дубова. Он понял - сейчас Светлана ему всё разрешит, всё позволит, но безучастно, превратясь в бревно, в куклу. Не того ему хотелось, не равнодушия. Взаимности жаждалось. Сердитый и сконфуженный, медленно гаснущий, он с немалым трудом выпутался из им же созданного патового положения. Светлана, воспользовавшись недавним опытом, великодушно предложила:

- Забудем, Павел Николаевич. Давайте всё забудем. И сегодняшний день, и ресторан, и поход, и вообще наши старые отношения. У нас с вами разные дороги. Они скрестились ненадолго и разошлись в разные стороны. Я на вас не в обиде. И вы на меня зла не держите.

Улыбнулась грустно, покидая тренерскую. Через несколько минут порадовалась. Рецепт Дрона действенным оказался. Смягчил конфликтную остроту.

- Ладно, Аркадьевна, не журись, - Люля хлопнула её по плечу, возвращая к дню сегодняшнему. - Перемелется - мука будет.

- А я разве журюсь? - удивилась Светлана. - У меня теперь другие заботы. Мне вон к родительскому собранию готовиться надо, к педсовету, Рябцева с Ковалёвым срочно мирить. На майские праздники на дачу с отцом сгонять, порядок там навести.

- А мать дома оставите?

- Мама, Люль, на глазах угасает. У неё сил доехать нет. И на даче… Там ведь вкалывать надо. Куда ей вкалывать? Она с нового года не помнит, как картошку варить. Веник больше трёх минут в руках удержать не может.

- Значит, пылесос купи, сама готовить учись.

- Есть пылесос. Про веник я так… для иллюстрации. А готовить учусь. Мне деваться некуда.

*

- Светлана Аркадьевна! Я вас искал на праздники. Где вы пропадали?

- Уезжала из Москвы, Витя.

- Далеко? - Рябцев пытливо всматривался в лицо Светланы, сорока любопытная.

- Пять часов езды на перекладных, - не желая уточнять детали, сказала она.

- Далеко, - констатировал Витька. Руки по устоявшейся дурной привычке держал в карманах. Морщил нос, отчего веснушки казались живыми, смешно шевелящимися золотыми букашками.

- Вы мне во как были нужны. А вас не было.

- Для чего нужна? - заинтересовалась Светлана.

- Ольга Александровна разрешила Павлику на улице дольше гулять. На горку разрешила ходить, за дом. Если со мной. А я беспокоюсь. Конечно, нормальному пацану стыдно возле подъезда на лавочке на лавочке зависать. Надо местность… это… осваивать. Во. Но вдруг у Павлика обморок случится или ещё чего? Я ж его обратно один не дотащу. Помощники нужны.

- Видишь ли, друг мой, Витя, у меня далеко не каждый день есть возможность…

- Да я не про вас говорю, - нетерпеливо перебил Рябцев. - Хотя с вами тоже ничего. Конкретно… Мне бы ещё какого пацана типа Ковалёва.

- Ковалёв отказал тебе в помощи? - сделала недоверчивое лицо Светлана.

- Не… Я его пока не просил.

- Ну так попроси. Когда он тебе отказывал?

- Там… это… - Витька отвернул свой курносый нос в сторону, сдвинул белёсые короткие бровки. - Короче… не могу я…

- Почему? - продолжала разыгрывать притворное недоумение Светлана.

- Мы это… не разговариваем, - дёрнул головой Витька

- Ты же мне сказал, вы помирились.

Рябцев виновато моргал, пыхтел потихоньку. Догадаться, в чём дело, было не трудно. Павлик Павликом, но существовал один крайне весомый фактор. Витька и не подозревал о полной осведомлённости Светланы Аркадьевны в некоторых вопросах. В частности, касающихся лично Витьки. Футбольная команда на базе восьмого “Б” стала свершившимся фактом. Увы, Рябцева, отличного футболиста, в ней пока не наблюдалось. Не окажись он в стороне от Ковалёва, от других мальчишек, тогда о-го-го! Гордость мешала Витьке пойти на поклон, попроситься в команду. Если бы только одному Николаю Николаевичу, а то ведь надо прежде всего команде кланяться. Кланяться Витька не собирался ни за какие коврижки. Унижаться, ещё чего! Ему особое приглашение требовалось. Вот и придумал сначала Ковалёва вернуть, потом спокойно дождаться от него приглашения. Для возвращения Ковалёва он решил поделиться с Шуриком своим секретом, припахать его к шефству над Павликом. Эту хитрую пацанскую комбинацию совсем недавно Люля расписала Светлане до тонкости. Сейчас Светлана получала истинное эстетическое наслаждение от точно выверенных педагогической стратегии и тактики.

- Так, я поняла, ты меня тогда обманул, с Шуриком не мирился. Чего ж ты хочешь теперь?

Великий комбинатор тяжко вздохнул:

- Поговорите с Шуркой.

- Поговорить с хануриком? - ехидно напомнила Светлана давний разговор. - Я должна вас помирить? Правильно понимаю?

- Ну, да… - теперь нос Витьки поехал к низу, стал виден упрямый хохолок на макушке. - Вы, конечно, не должны. Но ведь можете? Чего вам стоит?

- Могу. Но хочу ли? Вот в чём вопрос.

Рябцев встрепенулся, вытаращил глаза. Главное сейчас - не переиграть. Люля особо предупреждала.

- Вот вы как! - начал ощетиниваться Витька. - В доверие втирались, другом прикидывались, а сами…

Светлана не дала ему высказаться до конца и убежать с чувством несправедливости мира к конкретному пацану Витьку Рябцеву, перебила:

- Во-первых, ты торопишься с выводами. Торопливость ведёт к ошибкам. Во-вторых, не очень хорошо разбираешься в дружбе. В-третьих… - и замолчала.

- Что “в-третьих”? - зло поторопил Витька.

- У меня несколько иной подход к проблеме. Я могу помирить тебя с Ковалёвым. Мне не сложно. Но моё уважение ты при этом потеряешь, Витя.

- Это почему? - растерялся Рябцев. Не ждал резкого поворота в разборке, переноса акцента с личности Светланы Аркадьевны на собственную персону.

- Мужчина должен уметь большинство проблем решать сам. Если он мужчина, не тряпка. Поверь, гораздо больше настоящего мужества требуется для того, чтобы сказать Ковалёву “извини, был неправ”, чем спрыгнуть со второго этажа на школьный двор.

- Откуда вы знаете? Кто настучал?

- Никто. Сама видела, Витя. Скажи спасибо, до Галины Ивановны пока не дошли слухи о твоём прыжке. Знаешь, почему ты не стал мириться с Шуриком, никому ничего не сказал о Павлике? Боялся, все увидят твои хорошие качества, твою доброту, отзывчивость, перестанут считать крутым, безбашенным, перестанут уважать, изведут насмешками. Вот эта боязнь и есть настоящая трусость, Витя. Далеко не каждый представитель сильного пола способен её преодолеть и, следовательно, быть настоящим мужчиной. Подумай на досуге о моих словах. С Шуриком я тебя помирю, не проблема. Зайди сегодня ко мне в кабинет часам к четырём. А сейчас давай, топай на алгебру. Через минуту звонок будет.

Слегка обалдевший Рябцев остался на месте, диким взором провожая спокойно удалявшуюся Светлану. Она посмеивалась про себя, довольная результатом. Последний её пассаж, - о настоящей трусости, - был чистой воды импровизацией, которая, кажется, удалась. Только бы Люле не проболтаться. Шею намылит за самодеятельность. С другой стороны, надо опыта набираться, не всё на панкратовских помочах ходить.

Она ждала Рябцева к условленному времени. Не дождалась. Не пришёл, струсил, поросёнок. И Ковалёв, коему назначила явиться чуть позже, не явился. Вместо “сладкой парочки” в дверь постучал Миронов.

- Светлана Аркадьевна, дело есть.

- Какое?

- Посоветоваться бы надо.

- Проходи, Серёжа, не перекрывай доступ воздуха в кабинет.

- А? Чего?

- Входи, говорю, посоветуемся.

- Ага.

Она разбиралась с его проблемами два часа, после чего сама отправилась за советом к Люле. И у Панкратовой минут сорок просидела. По мнению той, пришла пора переходить к разработке секретной операции по спасению девочек, начиная не с Игнатовой или с Кахаевой, а с заводилы Галиуллиной.

После работы прямой наводкой Светлана устремилась к Вишневецким на занятия с Павликом. Нос к носу столкнулась с выходящими из подъезда Ковалёвым и Рябцевым. Поболтала с ними пять минут о Павлике. Делая вид не удивлённого ничем человека. Проводила мальчишек взглядом.

Витька догнал её на втором этаже, шумно выдохнул, с вызовом заявил:

- Видели, Светлана Аркадьевна? Вот так. Я не трус. Я сам всё сделал, без вашей помощи.

Недобро поблёскивая глазами, набычившись, ждал её реакции. Она спокойно ответила:

- Видела. Ты не трус. Я всегда это знала.

- А чё тогда сегодня в школе наехали?

- Не наехала. Просто напомнила тебе, что ты не трус. Нельзя, Витя, себе в серьёзных делах поблажки делать. Один раз сделаешь, второй и… пиши - пропало. Кстати, как Александр Ильич воспринял твоё шефство над больным мальчиком?

- Нормально. Без выпендрёжа.

- А просьбу о помощи?

- Удивился сначала. Чё спрашивать? Сами видели. Куда он теперь с подводной лодки денется?

- Вот и хорошо.

- Ну, я пошёл. Нам с Шуркой ещё в одно место слетать надо.

Витька умчался. Светлана покрутила головой, усмехнувшись очередному рябцевскому фортелю. Не стал при Ковалёве с ней говорить, не захотел показать Шурику свои неформальные и честные отношения со Светланой. Не захотел раскрыться перед другом до конца, свин эдакий. Остерегается, в пятнадцать лет жизнью битый и тёртый, нечаянной боли боится.

Через неделю она увидела Рябцева на тренировке. Специально завернула к школьному стадиону, полюбоваться своими пацанами. Вид делала, будто случайно мимо проходила. Ей, как и Рябцеву, не хотелось открыто показывать свои истинные чувства. Витька бегал по полю с азартным выражением лица. Ладный, стремительный, ловкий. Мяч казался приклеенным к его бутсам. Выходило, неказистый Рябцев может выглядеть удивительно красивым, невероятно привлекательным, когда он на своём собственном месте, только ему предназначенном.

Мальчишки, разумеется, сразу заметили Светлану. Но тоже притворились. Мол, ничего не видим, важным делом заняты. Пусть, пусть классная посмотрит на настоящих парней. Классная догадалась, стояла, смотрела, никуда не уходя. Они первые не выдержали. В перерыве пошли к ней. Почти все пошли. Двигались неторопливо, вразвалочку. Потные, тяжело дышащие, перебрасывающиеся короткими фразами. Демонстрировали ей свою взрослость, самостоятельность, независимость. По лицам Светлана легко читала, как хочется им сорваться с места, подбежать, восторженно выплеснуть впечатления. Сами себе не позволили. Приближались с достоинством. Дескать, не малышня идёт, взрослые парни. И ей ничего не осталось, только поддержать игру, уважая их стремление казаться старше, значительнее.

Розалия Борисовна, бессменный завуч начальной школы, обратилась к Светлане с просьбой. Пусть её мальчики возьмут шефство над малышами и создадут футбольную команду для третьих классов. Светлана ничего обещать не могла. Вряд ли её пацаны захотят возиться, сами пока не сильно выросли. Но обещала сделать всё возможное.

Лев Яковлевич огорошил. Вызвал в кабинет и официально объявил: команду он записал на участие в районном первенстве. Мальчишки прыгали до потолка. Светлана паниковала. Команда только сформирована, не сыграна. Пацаны её пока ничего не умеют. Проигрыш или, того хуже, вылет из турнира могут отбить мальчишкам руки. Или ноги? Короче, отбить желание заниматься футболом всерьёз. Задумывая команду, она, прежде всего, рассчитывала на воспитательный эффект, на возможность слегка подтянуть мальчиков, привести в божий вид. Для чего Лев Яковлевич поторопился?

Незадолго до педсовета к ней в кабинет заявилась Хмура. Поблёскивая стёклами очков, тяжело уронила:

- Нам нужно поговорить.

Светлана готовно кивнула. Нужно, так нужно. Жестом пригласила сесть. Первой рта не раскрывала, ждала. Помолчав, Галина Ивановна пошла в атаку:

- Скажите, для чего вы создали эту дурацкую футбольную команду? Дешёвую популярность решили заработать? Дутый авторитет?

Светлана оскорбилась до глубины души.

- Я хотела использовать возможность через команду влиять на мальчиков, проводить среди них воспитательную работу. Мой авторитет меня не волнует.

- А зря, - быстро парировала Галина Ивановна. - Не имея авторитета, вы не сможете влиять на них в нужном нам направлении. Только настоящий авторитет должно зарабатывать по-другому. Нельзя опускаться до уровня учеников, следует их подтягивать до своего уровня.

Теоретически её заявление выглядело абсолютно верным, неоспоримым. Вот практически… Похоже, завуч путала божий дар с яичницей, видела не звёзды - их отражение в пруду.

- У вас есть конкретные предложения, Галина Ивановна, есть проверенные рецепты? Так поделитесь, - встала в оборонительную позицию Светлана.

- Рецепты? - брови Хмуры высоко взлетели над золочёной оправой. - Сколько угодно. Возьмите соответствующую литературу, почитайте. Вы уже не маленькая, сами можете справиться, без моих подсказок.

- В том-то и дело. Читала, много читала. Ничего лучше найти не смогла, - Светлана ощутила, как начинает заводиться в предчувствии острой, ожесточённой полемики. Галина Ивановна тоже почуяла её настрой, углубляться в дебри педагогических методик не решилась. Слишком зыбкая почва. Применила давление, проверенный временем административно-командный метод.

- Я вижу, мы с вами не договоримся, - она неловко поднялась, обеими руками опираясь на парту. - Вы не хотите по-хорошему. Значит, поступим иначе. Вы распустите команду по приказу. Дети должны прежде всего учиться. Они для этого в школу ходят. Учиться, слышите, не мяч пинать.

- Во-первых, они и без футбола учиться не хотели. Вам ли не знать? Распустить команду - они вообще прогуливать начнут, глупые демонстрации устраивать, - вспылила Светлана. - Во-вторых, Лев Яковлевич им разрешил. Даже сам на соревнования записал. Знаете, почему? Он умный человек. Прекрасно понимает: футбольная команда дисциплину в классе подтянет, вообще пользу принесёт не только моим мальчикам, но и школе. Школу по-другому в районе начнут оценивать. Внеурочную воспитательную работу у нас пока никто не отменял.

Аргументы выглядели железно. Домашняя заготовка. Не без помощи Люли, само собой. Галина Ивановна замолчала, обдумывая услышанное. Интересно, как теперь выкручиваться будет? Выкрутилась красиво.

- Ну, что же… Если Лев Яковлевич разрешил… Только для чего обязательно футбольная команда? Вы бы лучше театральную студию организовали. В помощь урокам литературы.

- Галина Ивановна, - смягчилась Светлана, - у моего класса направленность другая, спортивная. У меня самой к режиссуре нет ни склонности, ни способностей. Это надо к Дубову обращаться. Попросите Павла Николаевича театральную студию вести. В школе хватает неорганизованных классов, педагогически запущенных детей.

- Павел Николаевич от нас уходит, - вертикальная складочка пролегла у Галины Ивановны меж бровей, придав выражению лица оттенок горечи. - Заявление вчера подал.

- Как? - поразилась Светлана. - Куда уходит? Почему?

- По семейным обстоятельствам уходит. А куда - не говорил. Доработает год, отгуляет отпуск и всё.

*

Громкий гул голосов раздражал. Табачный дым, пластами плавающий в зале, ел глаза, забивался в нос, в горло, не давал дышать. Всего одно преимущество удерживало Светлану за столиком. Мощный вентилятор гонял пласты табачного дыма и горячий воздух, создавая иллюзию слабого ветерка. На улице и того не наблюдалось. Там господствовала африканская жара. Вот и вечер уже, а прохлады не предвидится. Прогревшиеся за день, раскалённые кирпичи, бетон, асфальт отдавали назад тепло, повышая общую температуру. Над тротуарами маревом колыхался видимый глазу горячий воздух. Некоторые деятели голубого экрана громко возмущались в эфире согражданами, не имеющими представления об утренней процедуре принятия душа. Телевизионная реклама предлагала пользоваться дезодорантами ведущих фирм. Дезодоранты не помогали. Светлана возмущалась рекламой, экранными деятелями. Принимаешь душ, обливаешься с ног до головы дорогими дезодорирующими средствами. Одеваешь всё чистенькое, выглаженное до хруста. И на работу. Сначала автобус, потом метро. У некоторых после метро опять автобус. Или троллейбус, трамвай. В вагонах - теснота, давка, скотоперевозки - не вагоны. Дышать нечем, смешение запахов от дезодорантов пресловутых, от духов, разнообразной туалетной воды. Лица у людей лоснятся от пота, волосы постепенно становятся влажными. Пропадают причёски, растекается макияж. Сам очень быстро начинаешь ощущать липкость подмышками, медленно ползущие по позвоночнику горячие струйки. Вываливаешься из вагона через несколько остановок в том состоянии, в коем следует не путь на работу продолжать, а немедленно отправляться под душ, к свежему белью, чистой одежде.

- Светка, ау! Кравцова, мать твою! Замечталась, корова? - Лёха не умел разговаривать с ней другим языком. - Ещё по пиву?

- Я - пас. Передышку сделаю. У меня и так внутри всё плещется.

- Плещется? - растянул до ушей тонкие губы Лёха. - не беда, рыбок запустим. Зеркальных карпов разводить станем. Ква-ква-квариуме. Ты вот салатик, шаурму сожри, картошечку. Пиво в желудке бутить надо.

- Чего делать?

- Бутить. Жратвой засыпать и утрамбовывать, утрамбовывать.

Светлану смех разобрал. Она ярко представила себе процесс утрамбовки жратвы. Взялась за вику и… отложила её.

- Не могу, Лёш. Из-за жары наверное. Есть совершенно не хочется. От одного запаха мутит.

- Тогда давай ещё по пиву, - Лёха, не дожидаясь согласия, выбрался из-за стола и пошёл к бару. Торопился налиться пивом под завязку. В спокойной обстановке. Пока не появилась Юля, не взяла процесс под жёсткий контроль. Она запаздывала к некоторому удовольствию своего супруга.

Лёха нашёл Светлане работу в одном из плодящихся, как грибы после дождя, турбюро. Работа не бог весть. Но хорошо оплачиваемая, с периодическими зарубежными поездками. Для обсуждения вопроса Скворцов пригласил Светлану в забегаловку под грубоватой вывеской “Кружка”. Интерьер, обстановка, публика - всё было грубоватым. Зато большие порции и очень доступные цены. В принципе, необходимую информацию Лёха мог скинуть подруге по телефону. Не захотел. Не интересно. Возник замечательный повод нарушить спокойное течение будней, встретиться на нейтральной территории, хлебнуть лишек пивка по столь выдающемуся поводу. Иначе прихоть Лёхи расценить Светлана не могла. Дрону надыбанный Лёхой для боевой подруги вариант работы категорически не нравился. Участвовать в обсуждении вопроса он отказался наотрез, в “Кружку” не поехал. Скорее всего, не вакансия в турфирме была виной. По всему, он не хотел видеть Светлану, до сих пор обижался.

- О чём задумалась, Кравцова? - Лёха с грохотом опустил полные кружки на стол.

- О Дроне, - Светлана смотрела на приятеля наичестнейшими глазами. Могла позволить себе завести разговор о Юрке легко и свободно. Скворцов ничего не знал о случившимся с ними грехопадении. Поговорить же на волнующую тему хотелось смертельно.

- О Дроне? - Лёха прищурился. Глаза стали колючими, лицо - жёстким. И жёстко зазвучали интонации. - Ну, коли уж ты сама начала, тогда послушай меня, голуба. И не перебивать, ясно?!

- Как скажешь, - немного перепугалась Светлана. - Ты на меня наехать вздумал? За какие провинности?

- За такие! - Лёха в буквальном смысле слова окрысился. - Давно хотел с тобой поговорить, да жалел.

- Чего жалел?

- Не чего, а кого. Тебя, дуру. Дрона жалел. Ты, Кравцова, хоть и свой в доску мужик, но баба из тебя получилась поганая. Вот сколько лет мы знакомы?

- Не знаю, не считала…

- А ты посчитай. Не сейчас, овца лагерная. На досуге. Сейчас сиди тихо, нишкни, меня слушай. О Дроне она думает! А не поздно ли спохватилась? Молчи, сказал. Тебе о Дроне с самого начала думать надо было. Нет, ей замуж за Овсянникова понадобилось. Хорошо сходила, понравилось? Не понравилось, ясен пень. Тебе бы тогда к Дрону пойти. Стыдно ей, видите ли, стало. Слышал я, слышал, что ты ему на мальчишнике плела. Упустила мужика, кукла безмозглая. Судьба пожалела, второй шанс дала. Дрон развёлся. Вот он, бери и пользуй. Опять - не хочу. Как же, как же, мужика в нём не видно, одна бесплатная скорая помощь. Ей литератора подавай, в костюмчике, при галстуке, с галантерейными манерами. По театрам и выставкам с ним шастать, высокие материи обсуждать.

- Он не литератор, он словесник, - недовольно поправила Светлана. Не ждала от Лёхи суровой отповеди.

- Без разницы, кто он там. Лично мне пофиг. И вообще, было сказано - не перебивать. Без твоей помощи собьюсь. Когда Дрона с того света вытаскивали, ты за ним ходила, как иная жена за мужем ходить не будет. Ну, думаю, порядок, вот сейчас наладится у ребят, переедет Светка к Дрону. Свадьба, салатики, хорошо-о-о… где уж там. У тебя опять мозги на сторону свернулись. Отвечай, как на духу: у тебя совесть есть? Хоть босяцкая? Сколько можно из Дрона жилы тянуть? Не любишь мужика - отвали в сторону. А издеваться над ним больше не смей!

- Я издеваюсь? Я? - вытаращилась Светлана. - Он сам меня видеть не хочет.

- А ты как думала? - Лёха с наслаждением отхлебнул из кружки, перевёл дух. - Сколько, по-твоему, мужик за бабой ходить может без всякой надежды на взаимность?

- Лёш, ты что городишь? Дрон за мной ходит?

- Нет, Кравцова, я за тобой хожу, банным листом пришпандоренный. Разуй глаза-то, мышь слепошарая!

- Лёш, подожди… Ты на что намекаешь?

- Намекаю? - окончательно вызверился Скворцов. - Ни хрена себе, намекаю! Ну, ты даёшь, Кравцова. Ей открытым текстом говорят, прямее некуда, а до неё не доходит. Как до утки на третьи сутки, чесс слово. Ты где последние мозги растеряла, не у себя в школе, случайно?

- Скворцов! - Светлана насупилась. - Ты ошибаешься. И ругаешься на меня зря. Ничего не понимаешь, так и помалкивай в тряпочку. К твоему сведению, всё как раз наоборот. Просто Дрон меня жалеет, обижать не хочет. Ему мои чувства не нужны.

Скворцов скептически ухмыльнулся, потряс головой, присосался к пиву. Молчал недовольно. Всем видом демонстрировал, насколько тяжело ему общаться с недотыкомкой. Допив содержимое кружки, крякнул, проворчал:

- Не зря в народе говорят, что у бабы волос долог, ум короток. Не хотят оба по-человечески. Ладно, мы пойдём другим путём. Как Ульянов-Ленин. Слепых котят насильно в блюдце с молоком мордой тычут. Собирайся, Кравцова, едем.

- Куда? - не поняла Светлана.

- Ты тут базарила о чувствах к Дрону или к литератору этому? Ну, к словеснику, не фырчи. К Дрону? Вот и едем к нему. Сама мои слова проверь.

- А если он меня погонит?

- Если бы да кабы… Со мной не погонит. А погонит, переживёшь. Раньше надо было колыхаться. В больнице сколько он тебя гнал, я со счёта сбился. Не в первый раз.

- Зато в последний. Я, Лёш, честно предупреждаю. Погонит - уйду и никогда не вернусь. Унижаться и бегать за ним не буду.

- Ого! Сильна. Характер начала вырабатывать? Уважаю. Э, Алёша Птицын, ты собралась? Потопали.

- Почему Алёша Птицын?

- Всё-то тебе расскажи. Фильм был такой. “Алёша Птицын вырабатывает характер”. Потопали, говорю.

- Подожди, а Юля?

- Юльке по дороге отзвонюсь.

Он болтал с женой по мобильнику треть пути, в разговоре с ней стелился ковриком, называл Юльчонком, смешно оправдывался за неведомые посторонним грехи. Лицо его смягчилось, посветлело. Светлана диву давалась. Лёха, боли, которую могут причинить люди, боявшийся сильнее всего, рискнул однажды довериться Юле. Рискнул и выиграл. Может, Светлане стоит попробовать? Не зря же Скворцов неуклюже намекал на некие особые обстоятельства.

С особыми обстоятельствами они столкнулись на подходе к дроновскому дому. Юрка стоял под развесистым тополем с бутылкой водки в руках, задумчиво рассматривая этикетку.

- Ты мне не сказал, что Дрон опять пьёт, - тихо произнесла Светлана, вложив в слова максимальное количество обиды. Она непроизвольно замедлила шаг. Лёха машинально подстроился.

- Зачем говорить? Само собой разумелось, - так же тихо ответил он. - Могла бы заметить за столько лет, в каких случаях Дрон пить начинает.

- Когда с какой-нибудь женщиной сходится, - процедила Светлана. - Вот тебе дополнительный аргумент в мою защиту. Он бы и со мной спиваться начал. А сейчас, как видишь, у него новая женщина появилась. Ты зря за него хлопотал, зря меня сюда поволок.

Лёха, после телефонного разговора с Юлей помягчевший и подобревший до безобразия, снисходительно пояснил:

- Он стопудово не пьёт, если ты какое-то время рядом отсвечиваешь. Усекла? Это я тебе как его лучший друг говорю. Делай выводы, Светка.

Светлана собралась объявить ему о своём нежелании сейчас навязываться Дрону, конкурировать с его очередной пассией. В сердечных делах нельзя навязываться, преступно. Но тут Юрка поднял голову, случайно оглянулся и заметил их. На лице сполохом промелькнула радость. Тут же исчезла. Лицо стало скучным Он неторопливо направился к друзьям. Светлана по походке Дрона старалась определить, пил он сегодня или только собирался приступить к водочной церемонии. По всему выходило, что пока Юрка трезв. Разве холодным пивком разогнался по случаю несусветной жары. Пиво ладно, пусть. Но водку у него надо бы осторожненько реквизировать. Только как?

- Лёш, ты у него водку отбери потихоньку.

- Самая умная, да? Как? - скептически осведомился Скворцов.

- Не знаю. Придумай что-нибудь. Ты же мужчина, значит, волом короток, ум долог, - Светлана не отказала себе в маленьком удовольствии. Подпустила шпильку в бок самоуверенному Скворцову.

- Ладно, уговорила. Попробуем, - проворчал несколько уязвлённый Лёха. - А ты давай, внимание отвлеки, бери огонь на себя. Здорово, Дрон. Давно не виделись. Что пьём?

- Давно, - усмехнулся подошедший Дрон. - Полдня сегодня друг другу глаза мозолили. Здравствуй, солнце моё. Какими судьбами в наших палестинах?

Он внимательно рассматривал Светлану, словно они виделись в последний раз не три месяца назад, а по меньшей мере три года. И опять она вся поместилась в его зрачках. Забыла о присутствии рядом Лёхи. Куда-то начал пропадать жаркий и пыльный летний вечер, старушки на скамейках возле подъездов, то и дело проезжающие по двору автомобили. Удалялись, глохли звуки моторов, шагов прохожих, гвалта ребятни на детской площадке. Наваждение, морок. Дрон очнулся первым.

- Лёха, ты куда?

Светлана повернула голову. Скворцова рядом не было. Растворился в воздусях? Она оглянулась. Лёха стоял шагах в двадцати от них, вполоборота. Пытался, чудак, бутылку водки затолкать в барсетку так, чтобы она не вываливалась. Когда успел облегчить от ноши Дрона, отплыть в сторону?

- Я к метро. Юльку встречать. Мы с ней договорились, - слова Лёхи Светлана услышала, как сквозь вату. Опять взглянула на Дрона. Опять поплыла, перетекая в серую хмарь его глаз. С трудом удержалась на грани, промолвила:

- Ладно, Юр, я тоже пойду.

- Куда? - не понял Дрон.

- Домой, - она пожала плечами. - Знаешь, который час? Пока до дома доберусь, стемнеет. Родители будут волноваться.

- А зачем приезжала?

- На тебя посмотреть, в порядке ли? Вижу, в порядке.

- Нет, так не пойдёт, солнце моё. Ты ко мне приехала? - получив утвердительный кивок, он положил тяжёлую ручищу ей на плечо, ограничив свободу маневра. - Вот и пойдём ко мне. Лёху с Юлей дождёмся. Родителям от меня позвонишь, если твой мобильник случайно “сел”. Подумаешь, десять вечера! Тебе же не пятнадцать, взрослая тётенька.

- Сам ты тётенька, - поджала губы Светлана. Влекомая сильной рукой Дрона, не сопротивляясь, шла послушно к его берлоге.

Возле двери Юрка остановился. Достал из кармана ключ, вставил в замок, но открывать не стал. Развернулся всем телом к Светлане. Темнота в подъезде скрывала выражение его лица и глаз. Голос прозвучал нейтрально:

- Ты как приехала? На пару часов, по-дружески? Или…

- А можно?

- Что можно?

- Или?

Пауза длилась несколько секунд. Затем дроновские ручищи обхватили её, облапили, стиснули

- Ох, солнце моё, как я соскучился…

Через тысячу лет, выныривая из километровой толщи забытья, она вздохнула:

- Я уже взрослая тётенька, мне в подъезде не по возрасту.

Дрон наконец распахнул дверь. Широко. Настежь.

- Входи, Свет мой!

Она вошла. Новым взглядом окинув хоромы любимого, ужаснулась, охнула и помчалась искать веник, совок, тряпку. Вместо фартука повязав грязное посудное полотенце, спешным образом старалась навести косметический порядок. Неудобно Лёху с Юлей в свинарнике принимать. Юрка всячески мешал, отрывал от дела. Потом отрывисто делился наболевшим:

- Думал, убью при встрече. Раздумал. Сначала видеть тебя не хотел.

- Соскучился через день. Представляешь? К школе твоей ездил, на тебя посмотреть. Знаешь, где увидел? Обалдеть На футбольном поле.

- Рассмотрел твоего хорошего человека. Красавец. Гусар. Решил его на дуэль вызвать. Наломать бока, чтобы он тебя не мурыжил напрасно.

- Стыдно навязываться. Приеду, а ты мне: другого люблю. И куда тогда деться? Утопиться, повеситься? Посчитал, перетерплю, справлюсь.

- Та ночь, солнце моё, чумовой была. После таких ночей детьми обзаводятся. Чтоб мой ребёнок в неполной семье рос, без отца? Не дождёшься.

- Не приди ты сегодня, сам бы к тебе на днях отправился. Чего проще, взять за руку и привести сюда? Никуда бы ты не сбежала. Не любишь меня? Полюбишь со временем. Что значит “уже”? Не понял…

С минуты на минуту должны были появиться Скворцовы, а Дрон продолжал мешать, то и дело прерывая бег времени руками, губами, всем собой. Остановить его могло лишь одно средство. Светлана решительно направилась к холодильнику. Юрка сник, затосковал, попытался спрятаться в туалете. Подозрения Светланы оправдались с избытком. На полках холодильника не нашлось ничего. Даже осклизлого куска колбасы с увядшим огурцом. В морозильной камере - бескрайняя пустыня Арктики. Надо бы разморозить. Светлана сильно постучала в дверь санузла и, пародируя дроновскую манеру, потребовала:

- Хватит прятаться, солнце моё. Вылезай. Считаю до трёх.

- Зачем? - опасливо спросил Юрка.

- Возьмёшь деньги, список продуктов. Список я составила. Пойдёшь сейчас в магазин, в круглосуточный. Надо же чем-то Скворцовых кормить. А то они больше к нам приезжать не будут.

- Знай я, что ты такая командирша, - пробубнил Дрон, осторожно выглядывая из-за двери, - не влюбился бы.

Светлана в ответ улыбнулась легкомысленно. Как там Рябцев про Ковалёва говорил? Хорошее выражение. Ей подходит. Куда теперь Дрону деваться с подводной лодки?

И был вечер. С проверенными друзьями. Со скромным, но фактически свадебным застольем. С душевными разговорами. Со звонком родителям.

И была ночь. Бессонная, сумасшедшая. С распадом на атомы и возникновением из небытия. С осознанием неизбежности и правильности происходящего.

И было утро. Ясное, чистое, не развеивающее ночной дурман, но утверждающее правоту ночи.

Светлана тихо пила кофе. Любовалась поднимающимся над серыми крышами домов пока незлым солнцем. Сквозь распахнутую форточку доносилось бодрое чириканье целого хора воробьёв. Перед ней на столе, под случайно найденной расшитой крестиком льняной салфеткой остывали в щербатой тарелке неказистые сырники. Жизнь была хороша и удивительна.

- Светка! - донеслось из комнаты. - Опять сбежала, чёрт её дери! Вот и верь после этого бабам!

Послышалось шлёпанье босых ног. Всклокоченный Дрон нарисовался в дверях.

- Ой, ё! Чисто как, аж тошнит. Ты, оказывается, здесь, солнце моё? Мне не приснилось? А я просыпаюсь, смотрю - тебя рядом нет. На пол глянул - шмоток нет. Ну, думаю, это мы уже проходили…

- Ты не там шмотки искал, - Светлана допила кофе, поднялась снять с плиты джезву, налить себе ещё бодрящей жидкости.

- А где надо было? - Юрка с интересом уставился на неё

- Часть вещей я в шкаф повесила. Кое-что на стуле сложила. Кофе будешь?

- Буду. Потом.

- Потом - это когда?

И было утро. Потрясающее. Великолепное. Первое утро их новой жизни.

POST SCRIPTUM.

Малькова переменилась до неузнаваемости. Лицо, одежда, манеры - всё было нерусским, чужим. И эта улыбка, сдержанная, вежливая, за которой пустота. Неужели не рада встрече? Тогда зачем нашла? Позвонила, вытащила сюда, в Нескучный сад? Светлана от самого метро с внутренним напряжением вглядывалась в Наталью. Не до золотой красоты сентябрьского Нескучного. Ей и хотелось прийти на встречу, и не хотелось одновременно. Не знала, чего ждать от бывшей подруги. Чувствовала неловкость из-за кражи у Мальковой Дрона. Вроде бы, столько лет прошло, Натка сама от него отказалась, бросила. И всё же, и всё же… Дорожки, деревья, старики с собачками, весело галопирующая, шумная молодёжь расплывались в тумане. Ясно виделась, слышалась одна Малькова. У неё с Дроном ведь любовь была, не игры в песочнице. Перед любовью Светлана пасовала. Исходя из того, что успела понять про неё, склонялась в безмолвном почтении.

- Ну, как ты?

- Ничего. А ты?

- Тоже слава богу.

Обменялись, называется, любезностями. И опять замолчали, внимательно разглядывая друг друга. Люля советовала не ходить, отговориться неотложными делами, коих на деле хватало выше носа. Дрон вместо совета поинтересовался равнодушно: “А тебя убудет?” Она ждала, что он напросится с нею. Частенько напрашивался в сопровождающие, желая лично контролировать происходящие вокруг жены события, возникающих рядом людей. В данном случае устранился, выслушивал жену с досадливой скукой. Лёха Скворцов, узнав, бушевал раненым слоном неделю, не меньше. Как пламенный трибун, произносил обвинительные речи со всем доступным его натуре пылом. Дрон предлагал найти солидную пивную бочку, поместить на неё Лёху и пусть митингует с бочки, периодически смачивая горло обожаемой жидкостью. Во-первых, так положено - трибунить с возвышения. Устоявшаяся мировая традиция. Во-вторых, с верхотуры гневные вопли разносятся много дальше, авось, и до Мальковой долетят. Юля рекомендовала не обращать на мужиков никакого внимания, съездить на встречу с Натальей, узнать, чего она хочет. Чего? Странный вопрос. Человек не был на родине больше десяти лет. Приехал погостить ненадолго, родителей повидать. Естественно, человеку хочется со старыми друзьями встретиться, молодость вспомнить. Светлана пыталась держаться спокойно, рассуждать логично. У самой всё внутри дрожало от страха. Никакие самоуговоры не помогали. Вдруг Наталья начнёт Дрона разыскивать? Вдруг встретится с ним где-нибудь наедине? Люля когда-то сказала: “…обычно старая любовь не ржавеет…”. Юрка, конечно, детей не бросит. Но может дрогнуть душой, не устоять перед Наткой. Натка укатит в свою Германию, а Юра затоскует. Жизнь Светланы при таком раскладе в сущий кошмар превратится. Гораздо хуже, если Натка придумает периодически к Юре на свидания прилетать. Некоторые иностранцы эдаким манером живут. Неделю здесь, неделю у себя на родине. И наши знаменитости некоторые. Шляются туда-сюда, болтаются как цветы в проруби, граждане мира.

- Ты хорошо выглядишь. Пополнела, расцвела.

- Пополнеешь тут. Двоих родила. Ты, Натка, выглядишь ещё лучше. Очень молодо. Пластику делала?

- Так, пустяки, пару подтяжек.

Пара подтяжек, пустяки за неслабые деньги сделали лицо Мальковой гладким. В юности больше неровностей и морщинок наблюдалось. Холёное лицо, гламурное. Для обложки глянцевого журнала. Никакой тебе гаммы чувств. Спокойствие, безмятежность. Скажет внутренний режиссёр: “Радость”, - и растянутся губы в корректной улыбке. Скомандует: “Горе”, - сдвинутся брови, опустятся вниз уголки рта. Без полноты жизни в мимике. Красивая целлулоидная маска, не лицо. Вся российская натура Мальковой напоказ. Стать, как они. Светлана слыхала, мол, большинство немок естественность предпочитают, от декоративной косметики отказываются. В отличие от наших женщин, использующих блага западной цивилизации на полную катушку. Стоит ли таким образом молодость продлевать, красоту увеличивать? Индивидуальность служит основой для шарма. Шарм притягивает сильней красоты.

- Себе не хочешь подтяжку сделать? Самое время.

- Заняться мне больше нечем? Других забот полно.

- Вот она, российская женщина. Муж есть, детей настрогали. Чего ещё нужно? Остальное гори синим пламенем.

- Неправда ваша, тётенька. Мне многое нужно, устану перечислять. Натка, остальное - это что?

- Карьера, личная жизнь.

- Карьера - ладно. А личная жизнь - это как?

- Личная жизнь - это отдельная от семьи область. Твои собственные увлечения, друзья, внешний вид, здоровье.

- А если у нас с мужем увлечения общие, друзья общие и так далее?

- Старуха Шапокляк говорила: “Темнота-а-а!”

- Ты ещё деревней обзови.

- Точно. Деревня и есть. Хочешь дольше прожить, дольше оставаться активной, дееспособной - разграничь пространство семьи между собой и партнёром. Здесь твоё танцевальное пространство, там его, между вами нейтральная зона для детей и постели.

- Извини, Нат, у меня не партнёр. У меня нормальный российский муж. Любит детей, меня. Он не согласится ни на какие разграничения. Я сама не соглашусь. Мы с ним вроде сообщающихся сосудов.

- Да-а-а… Далеко вам пока до Европы.

- Оно и хорошо. Вы там в своих Европах совсем на индивидуализме помешались.

Как, однако, Малькова перестроилась. Говорила, что сумеет. И сумела. Удивительно. Была человеком умным, в меру добрым, в меру отзывчивым. Стала куклой на европейский манер. И ведь невдомёк ей, что эгоцентризм, пропагандируемый Европой, рядом не лежит с умеренностью и аккуратностью, с правами личности. Скорее, махровым эгоизмом отдаёт. Эгоизм ведёт к одиночеству. Не сама ли Натка когда-то пыталась эту азбучную истину Светлане втолковать? Жизнь чудно распорядилась. Светлана с тех давних пор в “плюс” пошла, Натка к “минусу” стремится. Не так разве? Может, просто рисуется Малькова? Может, хочет показать, как у неё всё хорошо, у Светланы плохо? Сама себе доказывает правильность побега в Германию. Побег от бессилия, отсутствия видимых перспектив, от российского хаоса девяностых годов, от тягостной любви с её неустроенностью. Побег из страха перед трудностями к стабильности, контролируемости, сытости. Зачем тогда вернулась? Убедиться в правильности выбора?

- В Европе, Свет, хорошо. В Европе человека уважают. Не суди о том, о чём понятия не имеешь.

- Хорошо, не буду. Но и ты о нас не суди. И ты о нас понятия не имеешь.

- Да-а-а? Что ты говоришь? Да я эту страну и этих людей получше тебя знаю.

- Ошибаешься, Нат. Это другая страна. Не та, из которой ты уезжала. И люди другие. Мы за десять лет пережили столько, сколько некоторые за двести. Ничего ты про нас не знаешь. У вас там газеты, телевидение кособоко про Россию информацию подают, узконаправленно. Создают превратное впечатление.

- Я не заметила особых перемен. Нет, вообще, перемен много. Но они чисто внешние. Содержание прежним осталось. Как мы бежали за Европой, так и бежим. По-обезьяньи.

- Мы? Ты себя всё ещё русской числишь? Поразительно.

- Что тебе поразительно? Из эмигрантов мало кто полностью от России отрекается. Обычно стараются общаться меж собой. Не то, чтобы ностальгируют, диаспоры создают, просто тянутся друг к другу. Русскому человеку на Западе трудно. Иначе воспитан, менталитет подводит. Некоторые вещи с молоком всосаны или вообще генетически обусловлены. От них не откажешься. От некоторых и отказываться не хочется. Тебе не понять.

- Не понять, согласна. И вам нас не понять. Потому и говорю, не суди. Лучше о себе расскажи, о своей жизни, о муже. Дети у вас есть?

Вряд ли у Мальковой есть дети. Не верится. Слишком уж выглядит одиноко, держится одиноко. Вопрос случайно с языка соскочил. Для поддержания разговора. Неудобно молчать. Хотя, кто знает? Вдруг есть дети? У них там в Европах всё иначе устроено.

- У меня третий муж. Дело своё. Бизнес.

- Дело? Какое?

- Украшение… нет, оформление помещений, не помню, как это по-русски…

- Дизайн.

- Да. Дизайн квартир, вилл, офисов. Маленький бизнес, но мне хватает. Мужу не нравится дармоедство. И самой скучно дома сидеть.

- Детей, значит, нет?

- Детей? Нет. Рано пока. Сначала надо для себя пожить, базу на старость подготовить. Вот к сорока подберусь и буду о ребёнке думать. С Вальтером мы этот вопрос обсудили. У нас теперь не принято рано детей заводить.

- У нас? Ах, да, в Европах. Или вообще на Западе? А Вальтер - муж? О чём он думает, на врачей надеется? Ничего себе уха. Ты знаешь, что в сорок лет первый раз рожать опасно? У нас такие старородящими называются, месяцами на сохранении лежат. И, между прочим, нам с тобой не так много до сорока осталось. Не кажется, что для себя ты уже пожила достаточно? Извини за категоричность. Не хотела. За тебя переживаю. Дети, Натка, - это чудо, подарок судьбы. Ты себя обкрадываешь, честное слово.

Господи, какие ей дети? Она же любить не умеет. Или наоборот, ей скорее надо ребёнком обзавестись. Это, как с Дубовым, беднягой. Он, помнится, сначала тоже детей не хотел. Потом будто с цепи сорвался. Скорее ему надо ребёнка родить. Светлана тогда ужасалась про себя. Эгоисту - детей? С Ольгой Александровной поделилась недоумением. Вишневецкая с неожиданной стороны к вопросу подошла. Очень хорошо, просветлился наконец Паша. Ребёнка ему непременно надо. Благодаря ребёнку любви научится, пониманию. Так и Дубову высказала. Павел Николаевич оторопел. Любви учиться? Учиться, - подтвердила Ольга Александровна. Не только к одной, отдельно взятой женщине, к людям вообще. Постичь любовь в самом широком смысле. Иначе собственному детищу душу искалечишь, жизнь поломаешь. И Дубов неожиданно к новой задаче подошёл Ошеломившее всех решение принял. Священником стал. Исходил из знаменитого христианского постулата “Бог есть любовь”. Пошёл Дубов в попы - учиться любви в широком её смысле. Спустя пару лет Светлана неожиданно столкнулась с ним у метро. Он двигался ей навстречу. В чёрной, развевающейся от ветра долгополой рясе. Большой серебряный крест подпрыгивал в такт шагам где-то между грудной клеткой и впалым животом. На голове нечто вроде бархатной скуфейки. Павел Николаевич побледнел, осунулся. Кожа лица напоминала восковую плёнку. Подбородок украшала козлиного достоинства бородка. Прежде холёные, подкрученные на концах старорежимные усы отросли, оплели рот, слились с бородкой. Увидев Светлану, Дубов споткнулся, замер на секунду. Ничего не говоря, не кивнув в знак приветствия, круто развернулся и решительно удалился в противоположном направлении. Длинные с проседью волосы, на затылке схваченные в хвост аптечной резинкой, мелькнули и затерялись в толпе.. Светлана жалостливо вздохнула вслед. Учиться ему ещё и учиться. Не только любить, но и прощать. Других людей прощать, себя прощать, себя - прежде всего. Светлане повезло. Значительно раньше Дубова спохватилась. Если отсчёт вести от встреченных ею однажды на платформе бомжей. Для начала следует гордыню, один из смертных грехов, отринуть.

- Теперь о себе расскажи. Ты-то как? Клуша клушей?

- Смотря с какой стороны к вопросу подходить, Нат. Несушкино счастье, думаешь? Вероятно, со стороны так и кажется.

- Изнутри по-другому?

- Изнутри оно значительно, глубоким содержанием наполнено. Со стороны: дом, работа, магазины, дети. Тоска болотная. Изнутри… Дома тепло, любовь, нежность, стремление повкуснее накормить, получше одеть, защитить, утешить. Дети - радость, продолжение наше, новая жизнь, которую ты создаёшь. Как господь создавал человека. Здесь женщина с богом равняется. Работа? И там дело наиважнейшее. Ты думаешь, у учителя одна забота - энное количество информации ученикам в головы вколотить? Многие так думают. Зря. Представляешь, сколько в жизни каждого человека от попавшихся ему учителей зависит? Отношение к миру, к людям, выбор пути, комплексы, нацеленность на успех, на удачу. Ответственность на нас громадная. Знания дай, пользоваться ими научи, не покорёжь ученику душу при этом, воспитай, поддержи, на ноги поставь, укрепи сердце. Высокая цель, не находишь?

- А для себя самой?

- Всё, о чём толкую, и есть для себя самой. И любовь. К мужчине, к родителям, к детям, к людям. Ты сама меня этому учила.

- Я тебя не этому учила. Интересу, как средству адаптации.

- Значит, я тебя тогда неправильно поняла. Далеко в своих поисках ушагала.

- За “так” мир любить предлагаешь? Он того не стоит.

- Я тебе ничего не предлагаю. Я о себе говорю.

- Допустим, ты мир любишь. А он тебя?

- Кто, мир? А ему не обязательно. У него множество более достойных объектов имеется. Мне учеников хватает, друзей, детей, мужа.

- Угу… И родителей. Где на них всех любви напастись?

Хороший вопрос. Помнится, и она когда-то давно об этом у Ольги Александровны спрашивала. Получила ответ, который в силу имевшегося опыта понять не могла. Либо прими на веру, либо постигай собственной шкурой. Если повезёт, конечно. Светлане повезло. Но что Мальковой ответить? Ликбез проводить? Всё равно на своей позиции останется. Она ведь не истину для себя ищет, спорит от нечего делать. Смысла нет душу распахивать. Без того уже открылась достаточно.

- Из воздуха, Нат, из воздуха.

- Кстати, о родителях. Как они поживают?

- Мама умерла год назад. Папа молодцом держится, спасибо.

- Да ты что? Извини, не знала. Жаль. Ангелина Петровна хорошей женщиной была. Сколько раз меня выручала. Отчего она? Ладно, не буду. Не отвечай. Тяжело, вижу… Отец один живёт?

- Смеёшься? Со мной, с нами. У нас двухкомнатная была. У мужа однокомнатная. Мы обе квартиры продали и с доплатой на трёхкомнатную разорились. Знаешь, где? Недалеко от метро “Спортивная”. В старом доме. Повезло колоссально.

- Повезло?

- Конечно. Район старый, престижный, относительно тихий. Потолки - во, санузел раздельный, комнаты изолированные, прихожая и кухня - танцзалы натуральные. Метро рядом. За телефон много не взяли. С квартирой, с деньгами не кинули. Оформили быстро. Барствуй на здоровье. Ремонт, правда, мы пока сделать не успели. Считай, на чемоданах живём. Потому я тебя к себе не позвала. Посадить некуда. Но в общем, я довольна.

Не очень, на самом деле, довольна. Юра в спешке всё делал: продажа, покупка, переезд. Пока у фирмы деньги свободные были, пока период благополучный. Съехаться с тестем ему в голову пришло. Он заразил идеей Светлану, Аркадия Сергеевича. Он же отбивался от кудахтанья Скворцова. Подыскал Светлане работу в районе новой дислокации. Когда у жены декрет закончится. Светлана горевала. Оказывается, срослась со своей школой, сроднилась со многими коллегами, многих детей близко к сердцу принимала. И Люля… Если бы ещё Ольга Александровна… Но Вишневецкие тоже уезжали.

- Надо же. У нас с Вальтером собственный дом, не чета московской квартире. Вилла за городом. И считается, что мы - средней обеспеченности люди.

- Московские квартиры, ой, какие разные бывают. Не финти, Натка. Я как-то разговаривала с одной журналисткой из Франкфурта. Она мне квартирный вопрос в Германии по-другому описывала.

- Врёшь поди, на счёт журналистки?

- Ничего подобного. Фамилию её не помню. Звали Габи, Габриэлла. Точно. Её к нам в гости привели неожиданно. А у нас как раз тяжёлый период был. В холодильнике шаром покати. Я быстренько дежурную шарлотку сочинила. Старого сыра нарезала и тёртую с сахаром клубнику на стол поставила. Муж бутылку сухого вина из заначки достал. Позор сплошной, стыдобища. Так она объявила, что с двух кусков шарлотки, ломтика сыра и розетки варенья объелась до невозможности. Мы переживали, мол, встретить, угостить, как полагается, не можем. А она считала, что объела нас, вынудила сильно потратиться, русское гостеприимство нахваливала, за приём благодарила. Представляешь наши физиономии?

- Очень хорошо представляю. Ситуация знакомая. Я первые годы там страшно конфузилась. Никак привыкнуть не могла. От Акселя постоянно по башке получала. Теперь сама такая.

Понятно, почему Малькова предложила в Нескучном саду встретиться. Отвыкла с друзьями по кабакам ходить, деньги впустую транжирить. Интересно, любит ли она, как раньше, “кровавую Мэри” или полностью на пиво перешла? С сосисками и тушёной капустой. Спросить надо бы.

- Наташ, неужели возможно? Всего каких-то десять-пятнадцать лет, и ты больше немка, чем… Назад возвращаться не думаешь? Насовсем?

- Для чего? Я там привыкла, мне нравится. Здесь с нуля начинать придётся. Если только… К слову, о птичках. Ты мне здесь о любви пела, о дружеской привязанности. Наших кого-нибудь видишь? Про Ленку Корнееву можешь не говорить. Я у неё твой новый телефон узнала.

Ага. Если только… Понятно, к чему Малькова подбирается. Ох, чуяло сердце. Однокурсники ей интересны? Фигушки. Знаем, в чём истинный мальковский интерес заключается. С дальних подходов начала. Дальних подходов Светлана не любила. Обычно сразу расставляла всё по местам в любой беседе, с любым человеком. Но не сейчас. Сейчас духу не хватало. Замерла, заледенела. Оживление, вызванное встречей, начало гаснуть. Зачем, Натка, зачем возвращать прошлое, бередить зажившие раны?

- Кого-нибудь вижу. Ну, вот Лену с Ларисой раз в год. Двух Дим редко, но вижу. Гордеев пропал с концами. Ни слуху, ни духу. Катин раньше часто позванивал, потом перестал. Королёв с Овсянниковым по телевизору часто мелькают. Алиса, - Алису помнишь? - свой салон красоты имеет. Я к ней перед праздниками хожу голову, руки, лицо в порядок приводить. Своим она существенную скидку делает. Петю Шаламова помнишь? На Востоке завис. Не то в Эмиратах, не то в Египте. По слухам, у него там бизнес крутой. Игорь Стулов в военные переводчики подался. Вера Костылева китайский язык освоила, теперь в Китае проживает. Скворцова часто вижу.

- Скворцова? Лёху? Как он?

- Нормально. Занимается компьютерами, Интернетом. Женат удачно. Дочку имеет. Жену и дочку любит до безумия. Остальных, как всегда, с трудом терпит.

Ещё друзей бесконечно учит. Противным менторским тоном. Когда заводит обычную “шарманку”, то долго потом остановиться не может. На своего батюшку стал похож. Дрон долго терпел, ласково отбрыкивался. Но и у Дрона предел терпению имеется. Сказал Лёхе однажды: “Начиная лечить ближнего своего, помни: ты становишься очень похож на собственного отца”. Лёха перепугался насмерть, с тех пор осторожничает, меру знает. Совсем от зудёжки ему отказаться трудно. Практически невозможно. Дрон считает, у Лёхи занудство генами обусловлено, физическая реакция организма на внешние раздражители.

- Сколько ты о нём знаешь.

- Мы с ним все эти годы дружили, практически не расставались. За исключением тех двух лет, когда я замуж за Овсянникова сходила.

- За Овсянникова? Ты?

- Я. Чему ты удивляешься?

- Есть чему. Для начала, за каким хреном ты замуж за него пошла? Сразу было видно - дерьмо, не человек. И кроме всего прочего, как ты его словить умудрилась? Он ведь о себе офигенного мнения был. Ему самое лучшее подавай, суперэлиту.

- Спасибо за лестное мнение о лучшей подруге. Я тебя тоже очень люблю. Честно, не обижаюсь. Не смущайся. С Овсянниковым ошибка вышла. Ирония судьбы.

Стоила ирония судьбы Светлане дорого. За ошибки она долго расплачивалась, новые ошибки совершая. Если бы не Люля… Люля по жизни ревнивой оказалась. Не нравилось ей Светлану с кем-то ещё делить. С учениками, с Вишневецкими куда ни шло. А Дрон, Скворцовы вызывали у неё ничем неостановимое скептическое брюзжание. Со стороны могло показаться, Люля их не терпит, и они отвечают ей взаимностью. Одна видимость. Посвящённые в личные дела Светланы знали истинное положение дел. Люля из-за друзей способна была в лепёшку расшибиться. Причём расшибалась она в лепёшку с омерзительными по вредности и точности комментариями. Дрон находил удивительное сходство между Люлей и Скворцовым по ряду позиций. И когда кто-либо из них начинал возмущаться, Юрка, морщась, ворчал: “Опять воняет. Фу-у-у… Не надоедает же человеку воздух портить”.

- Значит, со Скворцовым дружишь. Чудно. А… Дрон?

- А что Дрон?

- Дрона ты видишь?

- Ежедневно.

- Как он?

- Нормально. Женат. Двое детей. Своя фирма пополам с Лёхой. Доволен жизнью. Вроде бы доволен. А там, кто его знает? Чужая душа - потёмки.

Она действительно не знала, доволен ли жизнью Дрон. Ей казалось, доволен. Иногда казалось, что даже счастлив. Особенно, когда Юрка возился с детьми или забирался к ней под одеяло. Он почти не разговаривал с ней серьёзно, постоянно шутил. И она не всегда могла понять, стоит ли воспринимать его слова чистой шуткой, не прячется ли в них правда? Первое время манера Юрки отшучиваться сердила её, потом стала привычной, потом любимой, как всё в супруге. Она любила его до головокружения. Отчаянно боялась показать ему силу своих чувств. Опять ведь глупо пошутит. А есть вещи, над которыми нельзя посмеиваться, грешно. Счастье Светланы было столь велико, столь полно, что приводило к скрытому перманентному страху - вдруг всё затрещит, рухнет в одночасье? Не даёт судьба человеку счастья так много и так надолго. Обязательно подстроит пакость, отнимет, отберёт, оставив мучиться, выть по-волчьи, кусать локти.

- Ты не могла бы нам встречу организовать? Не молчи, Ветка корявая!

- Могла бы.

- Когда?

- Сегодня устроит? Завтра у него дел много, одна важная деловая встреча. Да, лучше сегодня.

- Только без тебя. Я с ним один на один хочу.

- Договорились, без меня. Садик Мандельштама не забыла? Дрон через… где-то через час там с детьми гулять будет.

- У-у-у, садик не самый маленький. Я что, должна буду по дорожкам бегать, искать Дрона?

- Нет, быстро найдёшь. Иди к пруду сразу, не ошибёшься. Юра всегда возле пруда детей выгуливает.

- Откуда ты столько про него знаешь? Он твой сосед по лестничной клетке? Или тоже друг, как Лёха Скворцов?

- Бери выше. Он мой муж.

Ого, как у Натки лицо вытянулось! Не ожидала. Может, не стоило ей говорить? До чего не хватает Ольги Александровны, сил нет. Не к кому пойти за советом, послушать мудрые рассуждения. Дрон организовал им переписку по е-мейлу. Не то, не то. Куцые электронные письма никогда не заменят живого общения. Тем более, с Ольгой Александровной. Скорей бы уж она долечила своих инвалидов и они вернулись. Правда, что им делать в Японии после лечения? Страну смотреть? Сомнительно, чтобы щедрые дяденьки, оплатившие операцию Павлику и курс лечения Константину Алексеевичу, ещё и за осмотр страны платили. Хотелось бы знать, сколько месяцев Вишневецких не будет в России. Ориентировочно они на полгода убыли. Однако, человек предполагает, а судьба располагает. Мало ли какие обстоятельства приключиться могут.

- Так, значит? Муж?

- Тебя что-то не устраивает?

- Представь себе, не устраивает. Я понимаю, ему нужно было семью заводить. Но почему обязательно надо на моей подруге жениться? И ты хороша. Молодец, ничего не скажешь. Как тебе только в голову пришло?

- Ты стала злой, Натка.

- Разозлишься тут. Стоило мне за порог шагнуть, вы меня моментально забыли.

- Не передёргивай. Мы по тебе очень долго скучали. Мы с Дроном всего пять лет как поженились.

- Скучали они. Что-то не заметно.

- Ну, знаешь, голубушка, не тебе претензии предъявлять. Ты хоть раз за эти годы появилась? Ты хоть одно письмо Юре или мне написала? С концами уехала, о нас не думала.

- Тебе я открытки посылала.

- На каждую твою открытку я вот такенное письмо отправляла. И ни разу ты не ответила. Ни разу не позвонила. Ни ему, ни мне. Какие теперь претензии? Ты там хорошо жила? Сытно? Спокойно?

- Смотря с какой стороны подходить. Если с психологической…

- К нам тоже можно с психологической. У него после института нормальной работы не было. Он тучу профессий поменял. Ты его морально поддерживала? Когда они с Лёхой свою фирму организовали, сами по крышам ползали, провода тянули, тебя от страха за его жизнь колотило? Когда он с очередной бабой сходился, ты его от пьянок спасти пыталась? Был один случай, умирал Юра, не чаяли его с того света вытащить. Ты холодным потом возле реанимации обливалась? Может это ты ему врачей-специалистов добывала, у кровати с Лёхой попеременно дежурила? Тебя он гнал из палаты, а потом звал обратно, прощения просил? Ты где тогда была, а? Ты вообще до сей минуты ни о чём понятия не имела, мужей меняла, устраивалась получше. Не тебе сейчас в позу становиться.

- …Извини, не знала. Но и ты меня пойми… Он - единственный, кого я в жизни любила.

- Меня не любила, да?

- Тебя любила, сама знаешь. Только любовь к мужчине - совсем иное. Тебе этого не понять.

- Почему же? Как раз мне и понять.

- Да? Ты можешь себе представить, когда лежишь в постели с одним, а мерещится другой? Когда ежедневно по утрам настроение дурное, потому что он опять снился? Когда каждый час о нём думаешь, из года в год?

Мелькнули в памяти тускло освещённая тренерская, искажённое лицо Павла Николаевича, морок, преследовавший по пятам. Не годами, нет, но сколько-то она на своей шкуре попробовала.

- Кое-что вполне могу себе представить. И, между прочим, ты сама такую жизнь выбрала.

- Если бы Дрон тогда мог обеспечить нам достаток, не уехала…

- Любовь с предоплатой, Нат? Ну, ты и завернула…

- Выражаешься, как Дрон. Зачем с предоплатой? Я на пятом курсе предложила ему пожениться. Он не захотел. Ты забыла?

- Нет, отчего же, помню. И помню, что ты сама потом передумала. Хоть себе-то не ври. Передумала и Мюллера себе нашла.

- Ты стала нетерпимой?

- Жизнь кое-чему научила. Немного совсем, не переживай.

Не кое-чему, жизнь многому научила. Например, сдачи агрессору давать. Чуть-чуть, не наотмашь. Рушанка, которая сразу после окончания школы побежала замуж, и с удовольствием тут же начала командовать мужем, своей новой семьёй, до сих пор ругала Светлану за мягкотелость, за неумение дать по мозгам обидчику. Рябцев с Ковалёвым её поддерживали. В письмах, правда. Оба поступили в военное училище и добросовестно писали Светлане, Павлику Вишневецкому, некоторым бывшим одноклассникам. На каникулах заявлялись в гости. Оба красивые, в форме. Витька приходил и с Шуриком, и один. У него с бывшей классной сложились особые отношения. И он не собирался полностью посвящать в них Ковалёва. Рушанка иногда в своих полуграмотных цидульках, - русский письменный так и не осилила, - кляузничала им на Светлану Аркадьевну с целью воспитательного воздействия. Воспитывала Светлану, считая своим долгом учить её правильно вести себя в этой жизни с людьми. “Жизнь вам не школа, нечего с каждым, как с учениками, валандаться” - говаривала она.

- Хорошо, я поняла. Я виновата. Бросила его. Но могу я всё-таки с ним увидеться? Ты не возражаешь?

- Встречайся, не возражаю.

- Ошиблась я в оценке. Ты как была размазнёй, так размазнёй и осталась. А если я его у тебя уведу?

- Если… хм. Если он тебя всё ещё любит и решит меня бросить, значит, так тому и быть. Кричать “Юра, не бросай меня!”, волосы на голове рвать - не буду, не жди.

- Ветка корявая! Ну нельзя же настолько амёбой быть!

- Я не амёба. Просто кое-что с недавних пор про любовь понимаю. Нельзя человеку без любви жить. Если ты нужна Юре, то пусть ему будет хорошо.

- Но тебе же тогда будет плохо?

Да, ей будет плохо. Ей будет невозможно плохо. Нестерпимо больно и обидно. Далеко Юрка не ускачет. Начнёт появляться ради детей, усугубляя боль, горечь, обиду. Она вытерпит. Ради тех же детей. И это лучше, чем жить с человеком, постоянно думающим о другой женщине, сравнивающим вас, раздражающимся от твоей неспособности стать хоть немного похожей на соперницу. Но… Бабушка ведь надвое сказала. Неизвестно, получится ли у Мальковой воздействовать на Дрона. Он же не всколыхнулся, не помчался к ней на встречу. Он вообще её видеть не захотел, говорить о ней, скучливо морщился. Скворцову посоветовал митинговать подальше, не утомлять воспоминаниями о давно прошедшем. Приезд Мальковой не стал для него событием вселенского масштаба. Он мог притвориться равнодушным, не желая обижать Светлану. Мог. Светлана его хорошо знала. Слишком хорошо. Потому видела - не притворяется. Досадует немного, раздражён слегка. Чем раздражён? Она бы решила: переполохом, произведённым явлением Мальковой. Ну, приехала, ну, свидеться хочет. Подумаешь, чудо из чудес. С какого перепуга раскудахтались все? Радующий сердце Светланы вариант. Однако, торопиться с выводами не стоило. Жизнь отучила её думать и решать за других. Попытайся другая женщина претендовать на Юрку, Светлана не колыхнулась бы, не столь в себе уверенная, сколь в нём, в его любви. Малькова же… Это Малькова. Нержавеющее первое чувство. Откуда она свалилась? Для чего? Испытание на прочность? Светлану лихорадило целую неделю, руки не слушались, ноги подгибались, лоб горел. Сейчас снизошло спокойствие. Что должно случиться, того не миновать. Оставалось потерпеть несколько часов.

- Да, мне будет плохо. Но тебя, кажется, моё состояние мало заботит. И хорошо. Намного поганей исподтишка сознательно уничтожать, одновременно громко выражая сочувствие. Ты решила встретиться с Дроном? Решила. Так вставай и иди, не теряй времени.

- Пожелание клиента - закон. Ты очень на меня обиделась?

- Совсем не обиделась.

- Как так?

- Нельзя обижаться на человека, не ведающего, что он творит. На обиженных богом не обижаются.

- Это я богом обижена?

- Ты, Натка, ты. Ни родины у тебя, ни друзей, ни любви. Полнейшее одиночество, бесприютность.

- Про любовь помолчала бы… Не знаешь ведь ничего.

- Это ты, Натка, про любовь ничего не знаешь. Не понимаешь элементарного.

- Чего же?

- Настоящая любовь прежде всего даёт, не берёт.

- Жертвует, да?

- Разве доставить любимому человеку радость, сделать полезное для него, хорошее - это жертва? Это счастьем должно быть.

- Должно, но не обязано.

- Согласна. Но чувство, которое говорит “хочу, дай!” - это, скорее, эгоизм, собственничество, не любовь. Впрочем, вряд ли мы с тобой сумеем договориться. Ты меня всё равно не поймёшь.

- Как и ты меня.

- Возможно.

Разговор наконец завершился. Наталья ушла, нет, убежала, забыв о достоинстве европейского человека. Торопилась к Дрону. Светлана тяжело перевела дух. Аж вспотела от разговора. Кто бы знал, чего ей стоило казаться спокойной, уверенной, держаться с достоинством. Решалась судьба стольких людей разом. А она ощущала себя выжатым лимоном, треской мороженой, по выражению Люли. Панкратова потом ругаться будет, настаивать, что Светлана должна была активно действовать, бороться. За своё надо бороться. Вот только никто не знает, как это правильно делать. Обычно активно борющиеся за свою любовь персоны получают предмет борьбы и одновременно теряют его. Достаточно вспомнить Дубова. Оно Светлане надо? Оставить возле себя Юру, лишив любви его? Во взаимности счастье, не в факте обладания. Во всём, во всём была права Ольга Александровна.

Светлане нужно было отправиться домой и там ожидать возвращения Дрона с детьми. Не смогла. Не сумела. Побрела по неостывшим следам Мальковой к метро, собираясь честно ехать до “Спортивной”. На “Фрунзенской” вдруг, не размышляя, вышла из вагона, словно неведомый кукольник дёргал за верёвочки, прикреплённые к её рукам, ногам, голове. Поднялась наверх, прошла мимо дворца молодёжи, застыла перед входом в садик Мандельштама. Спасая от унижения, нахлынули студенческие воспоминания.

Почему они раньше не тревожили её? В этом садике, где теперь Юра любит гулять с детьми, он же раскручивал свою компанию на оголтелое весёлое пьянство, на шальные студенческие выходки. Вдруг вспомнилось, как Гордеев, всегда с трудом переносивший алкоголь, один раз вылил почти полную бутылку вина. Бутылка дешёвого, по определению Дрона, “мурмулина” по-цыгански гуляла в компании, совершая круговое путешествие. Делаешь глоток и передаёшь товарищу. Даже Светлана глотнула, сколько могла. Гордеев же, не успев нормально отпить, выплюнул жидкость. Со словами “фу, какую гадость мы пьём” перевернул бутылку и вылил её содержимое на снег. Точно, тогда зима была. Рубиновые пятна на снегу красиво смотрелись. Никто не помешал Гордееву, растерялись сперва. Дрон молчал, бледнея, не веря своим глазам. На этот “мурмулин” все свои последние деньжата скинули. Все, кроме Гордеева. Он, по обыкновению, халявно “на хвоста сел”. Скворцов, придя в себя, орал. Малькова крутила пальцем у виска. Сёстры Корнеевы истерически хихикали. Два Димы и Петя Шаламов взяли Гордеева за ворот куртки и за штаны, отнесли подальше, сунули головой в сугроб. Сугроб оказался глубоким. Из него торчала лишь нижняя часть Гордеева - обтянутый голубой джинсой тощий зад и дрыгающиеся ноги. Поглядывая на барахтающегося преступника, компания подвергла его настоящему остракизму. Вместо острак использовали крепкие снежки. Изгнали его тогда из своих рядов и закидали снежками. Изгнание длилось месяца два, не больше. Надо бы Юрке напомнить ту историю, посмеяться добро, взгрустнуть светло. Сейчас разные воспоминания не ко времени. Светлана зашагала по дорожке.

Она предпочла не слышать их разговора, как когда-то давно, при прощании Мальковой с Дроном. Подошла с другой стороны пруда, прислонилась к стволу дерева, смотрела немое кино. Малькова говорила. Говорила много и оживлённо. Помогала себе жестами, растягивала губы в своей выхолощенной европейской улыбке. Дрон больше отмалчивался, посмеивался нерадостно, крутил лохматой головой. Они неплохо смотрелись вместе. Светлане показалось, некое неясное обстоятельство объединяет их. До чего-то ведь договорятся сейчас. До чего? Чего ей ждать, к чему готовиться? На душе становилось всё тоскливей Та же Натка на втором курсе утверждала одну занятную вещь - если очень ждать неприятностей, они непременно появятся. По вызову, так сказать. Выходит, она права была. Светлана в глубине души ждала пакости от судьбы. Вот вам пакость, как заказывали. Получите и распишитесь.

Дрон с Мальковой медленно пошли в сторону “Фрунзенской”. Провожает её, - догадалась Светлана. Ревниво следила , ещё медленней идя по другому берегу. Боялась, Юрка из-за Мальковой про детей забудет. Но нет, старшего сына держал на одной руке, другой толкал прогулочную коляску с дочкой. Наталья сунулась было к детям, Дрон незаметно отстранился, на полметра оттянув детей вбок, устанавливая незримую границу. Правильно поступил. Нечего Мальковой своим дыханием их детей отравлять.

Сладкая парочка покинула садик, более достойный звания небольшого парка. Светлана осталась. Пошла бродить по дорожкам, усыпанным отдающей золотом листвой, бередить душу грустными мыслями, тосковать от нехороших предчувствий. Мимо бодро шагали молодые люди, неспешно прогуливались пожилые. Она автоматически уступала дорогу и тем, и другим. Вечер был редкостно хорош. Небо, едва украшенное клочками облаков, по-осеннему накрывало садик высокой синью. Тёплый ветерок ласково выхватывал из берёзовых и липовых крон готовые к полёту листья, медленно кружа, опускал их на серый, в трещинах, асфальт дорожек. Будто выкладывая мозаику, прикрывал поверхность от будущих дождей. За спиной Светланы, издалека, неслись детские звонкие крики. Вокруг мир и покой, безвременье, затягивающее в себя.

Через полчаса она столкнулась со своей семьёй.

- Мама! - радостно крикнул сын, нетерпеливо заелозил у Дрона на руках, намереваясь спуститься, кинуться к матери. Юрка смотрел насмешливо, сына не отпускал.

- Ой, ты вернулся?

- А ты хотела, чтоб я с Натахой уехал?

- Нет, думала, ты другой дорогой домой пойдёшь. Детей кормить пора.

- Свет мой, кормить детей - прерогатива матери. Я за тобой вернулся.

- Так ты знал, что я здесь?

- Знал.

- Откуда?

- Где я с детьми гуляю, Натаха только от тебя узнать могла. Лёха бы ей не сказал. Вычислить не сложно. Глазами пошарил и тебя увидел. Ты прятаться не умеешь.

- Я не пряталась. И… и Натка меня видела?

- Натаха? Вряд ли. Я её внимание отвлекал. Зачем перед ней так унижаться?

- Я не могла, Юр, понимаешь…

- Пойдём детей кормить. Дома поговорим. А то устал я от разговоров. Помолчать хочется.

Они неторопливо прошли парк. Светлана общалась с детьми, словно вечность их не видела. Юрка отмалчивался. Глаза его были устремлены вдаль. Интересно, что ему виделось внутренним оком? О чём он молчал? Светлана не решилась лезть с какими-то ни было вопросами. Захочет, сам расскажет. Наверное, определяется с дальнейшими поступками. Она затихла, ссутулилась, постаралась стать незаметной. Не помешать бы. Вдруг он что-то не то, неправильное надумает?

Вечер прошёл тихо, буднично. Кормили детей, играли с ними, купали их. Юра укладывал их спать, Светлана мыла посуду, убиралась. Аркадий Сергеевич шелестел в своей комнате газетой, телевизор не включал, пока внуки не уснут крепко. И сам быстро на покой отправился. В квартире воцарилась сонная тишина. Дрон пришёл на кухню. Глянул шально, почти шёпотом скомандовал:

- Брось ты это грязное дело. Пошли спать. Я постелил.

- Так рано? - удивилась Светлана. Она планировала постирать детские вещи, кое-что погладить.

- Никогда не рано побыть вдвоём.

Она отложила на стол кухонное полотенце. Сделала шаг к мужу и замерла, увидев: глаза его потемнели до черноты, зрачки расширились, в них возникло её отражение - всё, от пяток до макушки. Сейчас вилка звякнет, - всплыло воспоминание. Всплыло, промелькнуло, растаяло. Способность нормально дышать исчезла, перехватило горло. Подпрыгнуло сердце, больно ударившись о грудину, оборвалось, ухнуло вниз. Мысли рассыпались, рассеялись невесомой пылью. Исчезли звуки. К ней медленно приближалась её судьба. Только её и ничья больше.

Она умирала и воскресала. И не было ничего, кроме его губ, его рук, кроме ощущения необратимого распада сознания, тела и души на атомы. Распада, превращения в ничто и возникновения из небытия. Запредельно расширившаяся вселенная, состоящая всего из двух переплетённых тел, из двух, сливающихся в одну, душ. Нет времени, нет пространства. Нулевая точка. Момент взрыва. И рождение новой вселенной.

- После такого дети рождаются, - тихо, очень тихо высказалась в темноту Светлана. - Ты готов на третьего пойти?

Она тяжело дышала, была вся в поту. Тело, расплавленное бешеной страстью, медленно отдавало жар в ночное пространство, обретало прежние формы. Дрон отодвинулся в сторону, глубоко вздохнул и перевернулся на спину.

- Слишком много…

- Слишком много чего? - после изрядного молчания спросила Светлана, не дождавшись продолжения.

- Разговоров о любви слишком много. Слова, слова. А дела нет. Одна болтовня. На третьего пойти? Да легко. Подумаешь, ещё годика три не поспим по-человечески. Дети - вершина любви. Твоё утверждение.

- Не моё. Кости Вишневецкого. Просто я с ним согласна.

- И я согласен. Подтверждал, подтверждаю и подтверждать буду. А ты, глупая, испугалась, - Дрон закряхтел, тяжело поворачиваясь к ней.

- Чего это я испугалась?

- Не вертись, как уж под вилами, солнце моё. Думаешь, не вижу, не понимаю? Натахи испугалась. Решила, уйду к ней. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

- Но и любовь, если она была, до конца не исчезает, - Светлана перестала пялиться в темноту, сомкнула веки, попыталась сосредоточиться на обсуждаемой теме. Готовилась услышать нелицеприятное в свой адрес.

- Опять про любовь, господи боже ты мой! Вот не надоедает же балаболить.

- Кому?

- Да всем. Вам, бабам, прежде всего. Мужикам некоторым. И трындят, и трындят. Можно подумать, поговорить больше не о чем.

- Поговорить всегда есть о чём. Только… Любовь, на мой взгляд, - основное содержание жизни человека. Все хотят быть счастливыми. Прежде всего, любить и быть любимым.

- Хотят, но не замечают.

- Не замечают чего?

- Что их любят. Я тебе сейчас расскажу кое-что. Ты внимательно слушай, на ус мотай. Запомни накрепко. И больше никогда на эту тему говорить не будем. Согласна?

- Как скажешь.

- Я тебя, знаешь, когда заметил? В приёмной комиссии ещё. Мы одновременно документы в институт подавали. Под вечер пришли. Только ты подавала на иностранные языки, а я хотел на математический. Вхожу в кабинет, по периметру столы, столы, а перед одним из них девочка стоит. Чистенькая, беленькая, светлая насквозь. Смущается так хорошо. Снегурочка, блин. До встречи с Мизгирём. А у меня за плечами… кровь, война, грязь, свои, чужие. Ты, в общем, знаешь. Не буду по-новой грузить, грузинкой станешь. И так меня к этой девочке потянуло - не передать. От жестокости, от грязи к чистому. Ну, думаю, правильно на “гражданку” вышел, раз такие девочки по мирным улицам гуляют. В один миг решил на иностранные языки подавать. За тобой в очередь пристроился. Ты меня и не заметила. Экзаменационный лист получила - и на выход. Не успел тебя в тот день догнать, познакомиться. Вышел на Усачёва через пять минут, головой покрутил - никого. Ты ведь через садик Мандельштама к метро пошла, да? Я тогда этой дороги не знал. На экзаменах всё пытался подойти. Обязательно мешало что-нибудь. А в сентябре в разных группах оказались, не решился уже знакомиться. Никогда не откладывай на завтра… Такая вся из себя “не тронь меня, завяну я”. Принцесса на горошине. Куда мне с моим багажом? Со стороны смотрел, восхищался. И вдруг у тебя роман. С кем, подумать только?! С этим ублюдком Катиным. Никого лучше найти не могла. Да мало ли, что пел хорошо. Не показатель. Человечишко-то дрянной, за версту видно. “Забил” я тогда на тебя. Не та, какую искал. Обманка. Тут слухи за тобой грязные потянулись. Знай я тогда правду, убил бы Жеку, ей-богу. Своими бы руками придавил. Но я не знал. На втором курсе очухался. Смотрю, ты одна, по-прежнему чистенькая, светленькая. Только не подпускаешь к себе никого, с одной Мальковой общаешься. Как к тебе подойти ближе, чтоб не погнала? Отличница, примерное создание. Воспитание там, культура. А я кто? Изобрёл через Малькову к тебе поближе подобраться. И не заметил, как затянуло, связал себя Натахой по рукам и ногам. Не, ну, я здоровым тогда мужиком был, крепким. Здоровому мужику баба во как нужна. Не загибаться же от воздержания? Сошёлся с Натахой, дурак, и как, скажи, после этого к тебе клинья подбивать? У меня в мозгах от расстройства перекос начался. Третий курс помнишь? Сплошное непотребство. Да и четвёртый курс туда же, псу под хвост. Один раз луч света мелькнул. И в западло. В монастырь когда попёрлись. Полагал, пересплю с тобой, может, полегчает, отпустит. Мы с Лёхой тебя тогда в “орлянку” разыграли, кому первому пробу снимать. Лёхе выпало. Не дерись, мы же сначала не знали, что Катин на тебя клепал бессовестно. Я потом дотумкал, когда Лёхе обломилось, когда ты с Натахой поругалась и на кладбище ночевать убежала. Если бы мы с тобой там одни были… А то целый кагал потащился. И Натаха. Непонятно, ей-то зачем надо было нас с тобой в постель толкать? Думаешь, и тебя запачкать хотела? Чтоб, как все? Нет? Просвети-и-ить? Ну-ну. У меня с Натахой уже трудно отношения складывались. Пока трахаешься, всё нормально. В промежутках - ревность её, истерики, выходки дикие. За любовь боролась? Хм, интересная борьба у баб, занятная. Не, я терпел. И зло берёт, и жалко. На пятом курсе она исчезла надолго. Я вздохнул с облегчением. Объясняться не надо. Объясняться всегда тяжело. А здесь: нет человека - нет проблемы. Можно к тебе поближе подойти. Прикинь, какая вдруг фишка выпала. Как снег на голову Овсянников этот. Смотрит на него моя чистая девочка, глаз не спускает, рот в восхищении приоткрыла. Опять, глупышка, миражом увлеклась. Решил скорее с Натахой разобраться, руки себе развязать, пока не поздно. Ну, помнишь, наверное. Она сама за бугор свалить надумала. Вот оно, счастье-то. На радостях ничего ей говорить не стал. Не разубеждал, но и в любви не клялся. По-дружески расстались. Зря не веришь. На отходной напился? Так с радости же, говорю. Вот чудная. Ты вспомни, Натаха как свалила, я сразу к тебе. Осторожно, неспешно. Спугнуть боялся. Приручал потихоньку. Хорошо ведь тогда в кафешке посиживали? Да знал Лёха всё. Ещё на втором курсе просёк, куда ветер дует. Отчего злился? Сама не догадываешься? За меня переживал. Он только с виду бешеный, а изнутри сверх меры чувствительный. Дальше сама знаешь. Побежала ты замуж за Овсянникова. А этому козлу лишь бы первым на финише быть, всё остальное по боку. Ладно, - думаю, - сходи, проветрись, всё равно долго с ним не проживёшь, быстро раскусишь. А ты на три года пропала, хорошо, хорошо, на два. Первый год я ждал, надеялся. Ждал, позвонишь в жилетку плакаться. На второй год положил себе забыть Светку Кравцову. На третий решил жениться, чтоб сны о тебе не видеть. Только заявление в ЗАГС подали, ты объявилась. Свободная. Вся такая белая и пушистая, с любовью в глазах. Нет, Свет мой, я - честный человек. Обещал Таньке “женюсь”, и женился. Ты сама не знала, чего хочешь, а Танька страдать должна была? Не, ну я спиваюсь с другими бабами, знаешь ведь. Последний раз долго продержался? То-то. А с тобой пять лет вообще не смотрю на горькую. Пиво можно. Пиво даже Юлька Лёхе разрешает. Государственная программа. Рекламу по телику видела? В меру, конечно. Угу. Дальше… Про больницу не хочу. Вспоминать тошно. Остановился на промежуточном состоянии. Пусть лучше дружба, чем совсем ничего. Как видишь, прав оказался. Дальновидный у тебя муж, мудрый, как черепаха Тортила. Ты ведь тогда от обиды ко мне прибежала. Что значит “ничего подобного”? Тебе ведь пойти больше не к кому было. Люля с Вишневецкой не в счёт. Уже любила? Врёшь ты всё. Просто кроме меня никто тебя такой, какая ты есть, не принимал. Никто не понимал, не видел тебя настоящую. Не хвастаюсь вовсе. Как это не ты ко мне прибежала? Столкнулись, да. Я, между прочим, часто по вечерам возле твоего дома гулял. Ты же ко мне домой пошла, не к Люле рванула. Хе, кому что в этой жизни назначено. А ты - любовь, любовь… Детей надо нормально воспитывать. Чтоб любить умели. С малолетства приучать не только за горизонт устремляться, но и рядом с собой шариться. Вообще людей любить, не одни идеальные образы. Возле себя надо, солнце моё, людей видеть, присматриваться к ним, жалеть… Сама уже допёрла? Вот и ладушки.

- Как же я… - Светлана замерла, не в состоянии передать силу чувств, охвативших её, боясь произнести слово, так раздражавшее Юрку.

- Что?

- Ничего. Тебе по жизни назначена. А ты мне, выходит.

- Выходит. Ну, что, на третьего пойдём? Как ты там цитируешь Костю, к вершине любви? Во-во, к вершине…