Чудовище в саду прекрасных цветов

1. Любовь, родившаяся с восходом солнца

ПЛЕЙЛИСТ ГЛАВЫ:

Bella Poarch – Living Hell

RM – Wild Flower

BTS – Your eyes

Меня зовут Мизуки – «красивая луна». Когда я родилась, полный лик луны смотрел с небес на мою мать и освещал мое появление на свет. Небесный лик так низко нависал над землей, что родичи испугались и решили, что он свалится на землю и больше никогда не сможет подняться обратно на небеса. Но ничего подобного не случилось. Луна приветствовала мое появление на свет. Именно она наделила меня, прямого потомка богини Инари[3], рыжую кицунэ[4], особым даром. Я могла создать иллюзию второй луны в небе или невероятных размеров деревья. Сделать место или целые пространства, леса невидимыми для людского глаза.

Я была рождена в клане диких лисиц Ногицунэ[5].

Именно нам богиня плодородия Инари поручала наказывать прогневивших ее смертных. Лисы из моего клана приходили к провинившемуся перед богиней человеку и карали без тени жалости. Сжигали целые рисовые поля, дома, сводили с ума до такого состояния, что отец семейства мог ночью перерезать всю свою семью. Когда я доросла до того, что мне доверили наказывать смертных, уже умела применять особо изощренные способы наказания и могла изрыгать из пасти огонь. Я стала ёриката – помощницей, исполнителем воли богини Инари и своего отца Кодзо, с чьей помощью уничтожала все, что принадлежало прогневившему богиню человечишке. Но куда забавнее было наблюдать, как смертный сходил с ума, брал факел в руки, поджигал им стебли так трепетно выращиваемого риса и уничтожал весь будущий урожай. Сам, по собственной воле. Я могла лишь слегка подтолкнуть к этому смертного. Но, если честно, все это было мне не по душе. Мне не нравилось убивать людей и быть смертоносным оружием в руках богини или отца. Я всего лишь хотела заслужить признание и одобрение Кодзо, который замечал мое существование лишь тогда, когда ему было что-то нужно от меня. С детства мне было ненавистно его имя – оно вызывало у меня неподдельный страх и дрожь во всем теле. Фраза: «Тебя ищет Кодзо» не сулила ничего хорошего. За ней всегда следовало либо несправедливое, жестокое наказание, либо поручение убить смертного. Лучше уж просто «отец» – за этим словом можно скрыть жестокость и подлость Кодзо.

Когда мне было лет двести, отца привлекла одна смертная. Он так хотел обладать ею, что готов был забыть о совести, чести и долге перед моей матерью. Я была младшей в клане. Отец считал меня еще совсем маленькой и глупой, неосведомленной в вопросах любви, неискушенной. Но он заблуждался – я не была такой уж неосведомленной. Я часто наблюдала за смертными и лисьими парами в нашем клане. Подглядывала за бесстыдными парочками и точно могла отличить любовь от похоти. Сама я еще никого не любила – отец не разрешал до замужества иметь связи с мужчинами, а я и не спешила их заводить. Глядя на частые измены родителя, начала испытывать отвращение к мужчинам. Боялась, что со мной будут поступать так же, как отец с моей матерью. Не хотелось повторять ее судьбу, лучше уж быть одной. Когда отец обратился ко мне с приказом уничтожить мужа смертной красавицы, было очевидно, что им управляет низменная похоть, а не возвышенные чувства, ведь ради любви невинных людей не убивают. Я не горела желанием в очередной раз отправлять кого-то в мир мертвых, но боялась прогневить жестокого отца. Поэтому решила побыстрее преподнести ему понравившуюся деревенщину на блюдечке, в надежде, что наконец-то смогу заслужить его одобрение и благодарную улыбку.

Бедолагу, с которым я должна была расправиться, звали Когими. Это имя я запомнила навсегда.

У меня тогда еще не было девяти хвостов, а только два. Именно столько бывает у двухсотлетней кицунэ. Все знают, что лисы-оборотни отращивают очередной хвост каждые сто лет. Лишь когда кицунэ исполнится тысяча лет, она обретает все девять хвостов. В свое тысячелетие такая лиса становится очень могущественной и получает божественный дар, становясь высшим божеством. До появления третьего хвоста мне оставалось ждать немногим меньше ста лет. Чем больше у слуги богини Инари хвостов, тем больше у нее магических способностей. С двумя хвостиками у меня было не так много возможностей, как хотелось бы. Для этого задания отец на время поделился со мной частью своей силы, чтобы я могла сотворить все, что захочет мой беспокойный лисий дух.

– Кай-кай!

На горный хребет, где возделывал свое рисовое поле Когими, спустился вечер. Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо кровавыми красками. Великая богиня Аматерасу отправлялась на покой. И чем темнее становилось, тем прохладней дул ветер. Ноги смертных, весь день простоявших по колено в воде, наполнявшей рисовое поле, очевидно, начали подмерзать. Люди то и дело вынимали из воды то одну ногу, то другую и растирали побелевшие ступни ладонями. Временами, чтобы сэкономить время, терли их о голень. От поля по воздуху разносился запах влажной травы с примесью терпкого аромата свежескошенного сена и только что приготовленного риса.

– Уже темнеет. Пойдем домой, а завтра продолжим работу, – обратилась к мужу Акасси. Она действительно оказалась красавицей. Глаз радовался, глядя на ее лицо, которое можно было сравнить с только что распустившимся бутоном сакуры, благоухающим в своем прекрасном цветении. – Наш малыш скоро проснется и захочет есть. Нужно успеть приготовить нам немного риса на ужин.

Я вытянула свою лисью морду из зарослей травы и увидела привязанного к спине Акасси младенца. Тот мирно спал, сморщив милое личико. Малыш был похож на отца.

– Ступай домой, – Когими вытер лоб и разогнул спину, – я еще немного поработаю и тоже пойду домой. Рис как раз уже будет готов, и мы вместе поужинаем.

– Хорошо, – покорно кивнула Акасси, – думаю, успею приготовить еще рисовых лепешек к твоему возвращению.

Жена Когими вышла из рисового поля, опустила заправленные за пояс-оби́ полы кимоно и направилась к тропинке, ведущей вниз. Ее спина изящно выгибалась, но женщина не казалась хрупкой. Долгие годы тяжелой работы в поле и дома сделали мышцы ее рук твердыми. А спину, к которой был все время привязан ребенок, – крепкой. Последние лучи солнца осыпали золотом удаляющийся силуэт молодой женщины. Усиливающийся ветер играл с выбившимися прядями черных волос. Несмотря на усталость и изнуряющую работу, которая длилась весь день, Акасси сохранила легкую походку. Ее тело дышало жизнью. Провожая смертную взглядом, я понимала, почему она так понравилась моему отцу. Я сама с трудом отвела восхищенный взгляд от нее.

Когда солнце покидает землю, сначала темнеет в лесу, затем погружается во мрак долина и равнина. И только горы сдаются последними. Они долго борются, задерживая на своих макушках призраки ушедшего дня, не желая расставаться со светом. Когда горы, сдавшись, отпускают на ночной покой последний солнечный луч, наступают густые сумерки, а в лесу царит ночь. Путь к дому Когими лежал через лес. Это сыграло мне на руку. Я решила подождать его на лесной тропинке, свернувшись в клубок. Он едва не наступил на меня в темноте. Когими наклонился, чтобы рассмотреть то, что лежало у него под ногами.

– Хм… лисица. Кажется, мертвая. Интересно, что с ней могло случиться? Заберу-ка я ее с собой домой. Посмотрим, что можно будет сделать с мехом.

Он протянул ко мне руку, и я мгновенно обернулась красивой девушкой – намного красивее его Акасси.

– Ой! – Он отдернул пальцы, которые мгновение назад прикасались к мягкой шкурке, и непонимающе посмотрел на меня.

– Умоляю! Не убивайте! – Я закрыла лицо руками, изображая испуг. Тело била дрожь, будто его окатили ледяной водой из зимней реки.

Мне не терпелось воспользоваться отцовской силой и проверить ее в деле. Я чувствовала, какой огромной она была внутри меня. Сконцентрировала энергию и направила в середину ладони правой руки. Сжала кулак, накапливая силу, и, как только поток серой энергии был готов вырваться на свободу, – разжала пальцы. Сизый туман направил свои острые, как языки пламени, кончики к лицу смертного, полностью окутав его голову. Затем энергия дурмана приняла форму двухголовой змеи. Извивающиеся головы нырнули в глаза Когими, и туман тут же исчез, проникнув в голову несчастному смертному. Морок, который я напустила на этого крестьянина, заставил его верить всему, что он увидит или услышит. Молодой, сильный крестьянин стал глупой, безвольной тряпицей в моих руках.

– Я прошу простить меня, – Когими быстро справился с испугом и вежливо поклонился мне, – в темноте мне привиделась мертвая лисица, вот и решил взять с собой. Но внезапно на ее месте оказались вы. В темноте может всякое померещиться. Не хотел вас оскорбить, простите.

– Вы не поможете мне подняться? – я протянула наивному смертному руку.

– Конечно-конечно, – он взял меня за руку и помог встать. Как только наши взгляды встретились, он снова поклонился и засыпал меня вопросами: – Скажите мне, прекрасная дева, что вы делаете здесь, в лесу, одна? И зачем вы легли посреди дороги? Вы точно не кицунэ, которая бродит по ночам и дурачит запоздавших путников?

– Никакая я не кицунэ! – возмутилась я. – Держу путь в храм богини Инари, чтобы помолиться об урожае риса. У моего отца маленькое поле. И земля на нем истощилась. Все говорит о том, что рисом в этом году мы не сможем запастись и нас ждет голодная зима. Отец отправил меня в храм, чтобы вымолить у богини хороший урожай. Тогда будущую зиму смогут пережить все члены моей семьи.

– Понимаю вас, без запасов зимой будет туго. Мы с женой, наоборот, ждем хорошего урожая. Возможно, нам удастся выменять излишки риса на что-нибудь еще. Но почему вы лежали на дороге? Вы, возможно, ранены? – По лицу Когими скользнула обеспокоенность.

– Я так долго шла и сильно устала, что решила присесть и немного отдохнуть. И не заметила, как уснула, а вы разбудили меня.

– Не стоит юной девушке бродить так поздно одной в лесу. До храма вам еще полдня пути. В нашей деревне нет святилища Инари, есть только в соседнем селении. Вы не сможете добраться туда сегодня – придется заночевать в нашей деревне. Можете остановиться в моем доме на ночлег. Мы с женой будем рады приютить вас на одну ночь. Утром, когда встанет солнце, сможете продолжить свой путь к храму. Вы позволите узнать ваше имя?

– Мизуки, – скромно поклонившись, ответила я.

– Рад нашей встрече, – поклонился в ответ смертный и сообщил свое имя, которое мне уже было известно от отца. – Я Когими, рад познакомиться…

Несчастный наивный глупец еще не знал, что его ждет.

Дорога, освещенная полной луной, сузилась и обернулась в тонкую тропинку среди густого леса. Пышные ветки кленов то и дело неожиданно выныривали из темноты, норовили ткнуть своими острыми концами – от этого становилось жутко. Каждый раз от внезапного столкновения с веткой в виде огромной лапы Когими вздрагивал. Днем деревья выглядели не так устрашающе. Их тени были похожи на пожар, в который они превратятся осенью, окрасив все вокруг в огненный цвет. Разгулявшийся ветер будет срывать раскрасневшуюся листву с веток, а листья языками пламени закружатся в воздухе и шумно упадут на остывшую землю, обретая свой покой среди подсохших травинок. Белый снег накроет павшую листву, чтобы весной гниющие останки некогда живых листов напитали собой почву и дали жизнь чему-то новому. Именно так я видела судьбу Когими. Этот еще зеленый, молодой листок я должна была спалить ярким пламенем, чтобы в безумном танце он превратился в тлен, уступив дорогу моему отцу.

Именно здесь я решила начать свою игру; создавая иллюзию за иллюзией, сводила с ума ни в чем не повинного Когими. Рядом с тропинкой, по которой мы шли, благодаря отцовским магическим силам внезапно вырос большой дом.

– Что это? – Когими ткнул пальцем в сторону жилища, озираясь по сторонам. – Его здесь не было раньше! Я каждый день хожу этой тропой к своему полю и никогда не видел этот дом прежде.

– Может, его построили, пока вы работали в поле? – предположила я.

– Как можно, Мизуки-сан?[6] За один день такой большой дом не построишь. – Смертный покачал головой и запустил пятерню в копну волос на затылке, пытаясь сопоставить то, что он видел сейчас, и то, что видел раньше.

– Молодой господин, – льстиво обратилась я к нему, – а у вас не бывало так, что вы идете куда-то в темноте, а потом ощущаете сильную усталость в теле, и перед глазами все начинает кружиться, мутнеть? Вы делаете усилие над собой, и, когда наконец добираетесь до дома, оказывается, что вы шли не час, а целую неделю?

– Не-ет, – удивленно протянул Когими. Он остановился прямо передо мной и с недоверием пытался вглядеться в мое лицо. – Разве такое возможно?

– Да, возможно. Со мной такое уже однажды было. Позже выяснилось, что я была такой уставшей и изможденной, что упала под деревом и уснула. Проспала целую неделю и вернулась домой, не подозревая, что отсутствовала дома так долго.

– И часто такое с вами происходит?

– Это было со мной всего лишь раз. Меня послали в соседнее селение к знахарке. Моя тетушка должна была вот-вот родить ребенка. Но когда я вернулась, меня ждала встревоженная тетя и новорожденная девочка.

– Ну и история! – воскликнул Когими. – Вы, видимо, совсем не бережете себя, раз устаете так сильно, что можете проспать целую неделю.

– Я и сейчас себя так же чувствую. Господин, давайте зайдем в дом? – Я указала рукой на входную дверь.

– Прошу вас, не называйте меня господином, Мизуки-сан, я такой же крестьянин, как и вы. И мы не можем войти в дом без приглашения хозяев. Они могут быть недовольны нашим вторжением.

– Прошу вас, давайте войдем, – настаивала я, – так устала и хочу пить. У меня сегодня во рту не было ни капли, умираю от жажды. Мы попросим у хозяев прощения за то, что незваными гостями зашли в их дом, и попросим немного воды.

Когими не стал возражать, лишь покорно, озираясь по сторонам, ища хозяев, вошел в дверь, оставив у порога свои гэта[7]. Я последовала его примеру. Внутри было просторно и чисто. В очаге горел яркий огонь, освещая большую комнату. Полы были устланы чистыми циновками из плетеной рисовой травы. Вокруг котацу[8] лежали подушки, набитые сухой рисовой шелухой. На широкой поверхности котацу стояли чашки, миски, наполненные едой, и глиняная бутылочка с саке. На глиняных подставках лежали бамбуковые палочки для еды. На широком блюде лежала большая жирная рыбина, от которой исходил густой пар. Восхитительный аромат коснулся наших ноздрей, и мы одновременно сглотнули слюну, которая тут же щедро наполнила рты снова. Ослепительно-белый рис горкой возвышался в миске. Рисинка к рисинке, горка поблескивала в свете огня и манила к себе. Свежие, сохранившие на себе прозрачные капельки воды овощи призывали наброситься на них и тут же отправить в рот.

– В доме есть кто-нибудь? – Голос Когими прозвучал над моим ухом так громко, что я невольно вздрогнула.

Нас встретила мертвая тишина. Лишь языки пламени, лизавшие бревна, потрескивали в очаге.

– Хозяева, отзовитесь, мы пришли к вам с миром! – Пряча улыбку, я попыталась дозваться до того, кого здесь в помине не было. – Видимо, хозяева ушли. Давайте поужинаем?

– Еда на столе еще дымится, – прошептал мой спутник, – они, видимо, готовились к ужину. Возможно, они где-то здесь неподалеку. Надо их подождать.

– Умоляю вас, я умираю от голода. Меня мучает жажда. Давайте сядем за стол и немного поедим. А когда хозяева вернутся, мы извинимся перед ними и сделаем для них какое-нибудь доброе дело, чтобы отблагодарить за ужин.

Я взяла его ладонь и потянула к котацу. Когими не стал сопротивляться. Влекомый мной, он поклонился столу и сел на подушку. Я тут же придвинула к нему миску с рыбой и потянулась к токкури[9], чтобы налить саке. Когими обмотал перышком зеленого лука кусочек рыбы и принялся жадно жевать, одобрительно промычал. Я протянула ему тёко[10]. Несколько капель саке пролилось на пальцы смертного. Взяв его ладонь в свою, я аккуратно забрала тёко и осторожно вернула ее на котацу. Он недоуменно посмотрел на меня:

– Что случилось?

– Простите меня, мой господин, я была так неосторожна и пролила саке на ваши пальцы. Позвольте мне исправить ошибку?

– Да что вы, Мизуки-сан? Это всего лишь несколько капель саке. Я сейчас вытру. – Он попытался отнять свою руку, но я лишь крепче сжала его ладонь и притянула к себе.

Я коснулась пальцев Когими языком и медленно, одну за другой, слизала слегка обжигающие, немного кислые капли саке.

– Что вы делаете? – Смертный отдернул руку и недоуменно посмотрел на меня. Тени языков пламени, плясавших в очаге, отразились на его лице.

Я посмотрела на огонь, затем перевела взгляд на Когими. Он в ужасе отпрянул – в моих глазах танцевало то же пламя, что и в очаге. Моргнув, я погасила пламя в зрачках. Когими нервно сглотнул и продолжил смотреть мне в глаза.

– Что с вами, мой господин? Вы так странно смотрите на меня. – Я изобразила удивление.

– Ничего. – Он помотал головой, будто пытался прогнать от себя видение. – Привиделось. И я уже просил не называть меня господином.

– Давайте есть, Когими-сан. – Отщипнув палочками кусочек рыбы, я поднесла их к его губам и жестом предложила съесть угощение.

Не отводя от меня глаз, Когими покорно открыл рот и принял горячую рыбу. Проглотив, не жуя, он потянулся к батату, очистил верхнюю часть от кожуры и с жадностью впился в него зубами.

– Ммм… – довольно промычал Когими.

Взяв обеими руками тёко, я снова поднесла саке к смертному. На сей раз я не стала отдавать посуду ему в руки и сама напоила несчастного.

– Почему вы сами не едите? Ведь вы были так голодны? – он кивнул в сторону моей пустой миски.

– В моей деревне так не положено. Отец всегда учил меня сначала накормить мужчину. Он говорит: «Сначала отдай должное мужчине. Покорми его из рук своих и лишь потом, когда он насытится, поешь сама». Я выполняю свой долг, когда кормлю вас. – Низко поклонившись ему, я отщипнула бамбуковыми палочками от рыбы кусок побольше.

– Ну, раз в вашей деревне так принято… – жуя, произнес Когими, – я с удовольствием приму еду из ваших рук.

– А вам не кажется, – сморщив нос, я отщипнула очередной кусок рыбы, – что у этой еды странный запах?

– Нет, рыба восхитительно пахнет! – Аккуратно сняв кусок рыбы с бамбуковых палочек, он с аппетитом прожевал мое подношение.

– Но меня преследует запах навоза…

– Разве? Я ничего такого не ощущаю. – Он повертел головой по сторонам, принюхиваясь.

– Ну как же, от рыбы очень дурно пахнет, – захватив палочками самый большой кусок, я поднесла его к носу Когими, – вот, принюхайтесь. Разве вы не чувствуете зловоние навоза?

Смертный слегка наклонился и шумно втянул ноздрями аромат, исходивший от кусочка рыбы, который я с помощью бамбуковых палочек поднесла к его носу.

– Пахнет рыбой, – заверил он меня, снимая губами подношение с палочек.

– А вот на вкус… – он сморщился, но продолжил жевать, – действительно, как навоз…

Когими выплюнул то, что так и не смог проглотить, в миску и с ужасом уставился на зеленую, источающую отвратительный аромат, навозную жижу.

– Что это, как такое могло произойти? Только что тут была рыба! – Ничего не понимая, округлившимися глазами Когими таращился то на меня, то на навозную кашицу в своей миске. Оторвав взгляд от меня, он посмотрел на рыбу, которая мгновение назад дымилась и аппетитно выглядела. А теперь перед нами стояла миска, полная коровьего дерьма вперемешку с непереваренной соломой. Над зловонной кучей кружился рой мух. – Фу-уу!

Когими брезгливо сморщился и начал выплевывать остатки съеденного, но этого было недостаточно. Следы навоза, размазанные по языку, все равно остались во рту, он начал озираться по сторонам в поисках воды.

– Воды! – хрипло закричал Когими, но ничего похожего на воду рядом не оказалось, все миски внезапно опустели.

На столе стояла тёко с саке. Смертный схватил ее и попытался опрокинуть содержимое себе в рот, но, благодаря мне, из посудины не вылилось ни капли. Он снова стал сплевывать навоз, но я сделала так, чтобы новые куски вновь и вновь появлялись на его языке, сколько бы он ни пытался их выплюнуть. Тогда Когими высунул язык и пальцами попытался счистить с него прилипший навоз. Согнул руку в локте и громко сплюнул в рукав кимоно, попутно вытирая о ткань язык. Сейчас он был похож на змею, которая жадно хватает раздвоенным кончиком языка воздух. Это навело меня на одну мысль…

– Что с вашим языком, мой господин?

– А что с ним? – перестав лизать рукав, спросил несчастный.

– Он вытянулся и раздвоился, как у змеи. – Я поднесла Когими большую черную чашу с водой, чтобы он смог увидеть свое отражение. Длинный, с двумя кончиками язык рвался изо рта обескураженного смертного.

– О великая Инари! Чем я так прогневил тебя? Что я сделал не так? – Он с жадностью накинулся на чашу с водой, но тут же выплюнул все обратно. Вместо воды я попотчевала его коровьей мочой.

– Ты прогневил Инари? – Я поднялась на ноги и теперь возвышалась над бедолагой.

Когими вздрогнул, помутневшие глаза округлились. Он испуганно озирался обезумевшими глазами по сторонам. Наложенное на него колдовство действовало безупречно.

– Мне казалось… – задыхаясь от выступивших слез, он распластался на полу. – Я вел праведную жизнь… Чем я мог оскорбить Великую богиню? Всегда делаю ей подношения в храме. Очевидно… хозяева дома решили так подшутить над нами за то, что без разрешения зашли в их дом и ели еду. О, мой язык! – Когими застонал и закрыл глаза руками.

Он лег ничком, поджал ноги, вытянул руки перед собой и начал неистово молиться Инари.

– Встань, сын мой, и объясни, как ты мог изменить своей жене Акасси?! Разве она заслуживает к себе такого отношения? – раздался над Когими низкий мужской голос.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Теперь перед ним была не юная прекрасная дева, в чьем облике я явилась ему, – над несчастным возвышался его отец.

– Отец? – Когими протер глаза кулаками, размазывая навоз по лицу. – Разве ты не умер? Мы в прошлом году с почестями проводили тебя в долину желтых рек. Я сам похоронил тебя!

Смертный на коленях подполз ко мне и обвил руками мои ноги, но я оттолкнула его коленом.

– Прочь, нечестивый! Мне стыдно за тебя! Ты развлекаешься тут с девицей, в то время как твоя жена с малым дитя ждет дома!

– Но я не развлекался с ней, бедная девушка припозднилась, искала дорогу в храм. Я лишь хотел помочь ей! Она могла заблудиться в горах и стать жертвой недоброго человека. Хотел привести в наш дом, чтобы Акасси накормила ее и дала ночлег. Ничего не было, прости меня, отец. – Бедный Когими залился слезами.

Красивое лицо крестьянина исказила гримаса страдания. Грязь размазалась по всему лицу. Искренние слезы весенними ручьями сбегали по его щекам. Грязные капли падали на темно-синюю ткань выстиранного трудолюбивой Акасси кимоно. Мне было больно смотреть на этого смертного. Он не сделал ничего плохого. Жил своей жизнью, трудился, чтобы прокормить семью и заработать немного денег, чтобы его жена и сын жили в достатке. Сможет ли выжить без него Акасси? Что будет с их ребенком, как поступит с малышом мой отец? Оставит ли он в живых сына Когими? После того как я расправлюсь с этим несчастным, в облике мужа к Акасси явится мой отец, чтобы пролить в нее свое семя. Бедный, бедный Когими. Даже не знаю, с кем из вас лучше поступит судьба в лице моего отца-кицунэ. Но времени на сожаление у меня не было. Я не могла ослушаться отца и поступить иначе. Меня саму ждало суровое наказание, отпусти я Когими.

– Встань, сын мой. – С теплыми нотками в голосе я склонилась над несчастным и протянула к нему руки. – Я верю тебе.

Когими вытер дрожащими руками слезы, встал с колен и бросился к «отцу». Он пытался вглядеться в мое лицо помутневшими, одурманенными глазами.

– Я так счастлив видеть тебя, так рад, что ты жив, – снова залился слезами, а я крепко обняла его. Ладонями я почувствовала, как сильно он дрожит. Его будто била лихорадка, полученная в зимнюю стужу во время прогулок в горах. Он безутешно плакал, как ребенок, потерявшийся в огромном лесу и потерявший надежду на воссоединение с родителями. Прижав Когими к себе, я дала ему возможность немного успокоиться. Легонько похлопывала ладонью по спине – так мать утешает расплакавшегося ребенка.

Рыдавший на моем плече Когими затих. В хижине все замерло. Лишь огонь в очаге продолжал потрескивать.

– Шшш… Успокойся, мой сын. Дай я тебя поцелую, я так скучал.

Двумя пальцами я взяла его подбородок и притянула к себе. Правая щека, левая. Легкими крылышками ночного мотылька я касалась губами перепачканной кожи Когими. Подчиняясь, благочестивый сын расцеловал мои щеки в ответ. Я коснулась его губ. Обдала жарким дыханием и впилась в них с такой силой, с какой никогда не поцелует отец своего ребенка.

Когими напрягся и перестал дышать. Недоуменно промычал и попытался отстраниться, но я еще крепче прижала его к себе. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я запустила язык в его рот. Меня встретили два кончика раздвоенного змеиного языка, я слегка погладила сначала один, затем другой, и язык смертного соединился и стал прежним. Когими почувствовал изменения и оторвался от меня.

В тот момент, когда он оттолкнул меня от себя, я уже вернула свой прежний вид. Перед крестьянином вновь стояла красивая деревенская девушка.

– Что происходит? – Когими пальцами потрогал кончик своего языка. – Передо мной только что стоял отец. – Он огляделся по сторонам. – И целовал меня. – Смертный передернул плечами. – А это вы?!

– Вам привиделось, господин. – Изобразив страх, я отпрянула от него, упала на колени и рукой прикрыла грудь, плотнее натягивая на шею кимоно, словно меня пытались раздеть. – Вы накинулись на меня, начали целовать, лезть руками под кимоно. Я кричала от ужаса и звала на помощь. Вот только что! Разве вы не помните, Когими-сан? Как я теперь могу вам верить?

– Но я не понимаю, что произошло! Наверное, я схожу с ума. Я только что видел перед собой отца, и рядом не было вас. Простите, если я вас оскорбил или обидел. Я не хотел этого, клянусь вам. А может, это все происки кицунэ? И это она одурачила меня здесь, среди леса? – Он зажал рот руками и округлившимися глазами начал озираться по сторонам. Он так перепугался, что подпрыгивал, дергался и кружился, тщетно ища ту, что стояла сейчас перед ним. В глазах несчастного мелькнуло осознание. На мгновение взгляд Когими стал прежним, но я провела ладонью перед его лицом, и глаза снова заволокло пеленой отцовской магии, не позволявшей его разуму видеть истинное положение вещей.

Трясущимися руками Когими потянулся ко мне и помог встать. Оперевшись на руку смертного, я поднялась. Мы оказались слишком близко к очагу. Предательское пламя осветило нас и бросило тени от наших тел на циновку. Когими опустил глаза, которые тут же стали размером с круглое зеркало Аматерасу, и в страхе отпрянул от меня. С глаз его вновь спала пелена. Я проследила за его взглядом и обнаружила, что у моей тени два пушистых лисьих хвоста. Они выглядывали из-под подола кимоно.

– Кицунэ! – закричал Когими. – Меня одурачила кицунэ!

Ненадолго хватило отцовского дурмана.

– Вам снова померещилось, господин! – крикнула я вдогонку бедолаге, бегущему к сёдзи[11]. Но он меня уже не слышал.

Одним прыжком я преградила ему путь к выходу.

– Далеко собрался, милый? – Я решила больше не скрывать свою сущность и обольстить его. Обычно мужчины теряли голову при виде человеческого облика кицунэ, но не этот. Когими дрожал от страха, как кленовый лист на ветру. – Какой ты прыткий. Не стоит так меня бояться, Когими. Я всего лишь хочу поиграть с тобой. У тебя такие сладкие губы, что у меня нет сил оторваться от них.

Рывком я притянула к себе за кимоно трясущегося Когими и впилась в его рот. С жаром накрыв его губы своими, я уже не искала его язык. Мне нужно было кое-что повкуснее. Его жизненная энергия. Это то, ради чего кицунэ связываются со смертными. Я могла бы высосать из него жизнь полностью, но никогда бы не позволила себе этого. Никогда мне не приходилось убивать человека собственноручно. И я не делала этого по собственному желанию, лишь по приказу отца, боясь ослушаться и навлечь на себя его гнев. Моя лисья душа была слишком ранима, и я бы себе этого не простила. А подтолкнуть к самоубийству – могла, и руки мои оставались чистыми.

Светлая, тягучая, сладкая, как мед весенних пчел, энергия Когими влилась в меня вкуснейшим нектаром. Я оставила ему половину. Теперь он не будет таким прытким и не сможет бежать. Он в любом случае не смог бы ускользнуть от меня. Однако представление затянулось, и я решила заканчивать. Мне надоело играть с ним, как кошки развлекаются с мышью, прежде чем проглотить.

Глаза Когими закрыты, он замер. Поцелуй кицунэ всегда приносит огромное наслаждение смертному, несмотря на то, что при этом тот теряет часть своей энергии. Частое дыхание говорило о его возбуждении. Сейчас Когими желал меня и был готов подчиниться моей воле. Он больше не станет пытаться убежать от меня и сделает все, лишь бы ощутить на себе мой поцелуй. Снова и снова, до тех пор, пока не истает снежинкой в моих руках, отдав всю энергию до капли. Глядя на него, я боролась со своей лисьей сущностью. Кицунэ требовала продолжения игры. Мое сердце молило отпустить бедолагу домой. Он и так уже натерпелся. Там, внизу, в деревне его ждала молодая жена с ребенком. Я уже решилась убрать иллюзию и отпустить Когими с миром. Но перед моими глазами встало разгневанное лицо отца. И его огромная тяжелая палка, которую он создал для наказания тех, кто был ему неугоден. Внутри нее была заключена особая сила, которая при ударе мгновенно ломала кости и разрывала органы изнутри. Бессмертных она, конечно, не убивала, но восстанавливаться приходилось долго. Несчастный ужасно страдал после наказания, не в силах подняться с футона. Последний раз, когда я ослушалась отца, он так избил меня, что я три года не могла ходить. Лежала в постели и не могла встать. Даже целебный бульон, сваренный моей матерью, не помогал. С тех пор я мечтала о своем тысячелетии[12], чтобы получить девятый хвост, стать высшим божеством и покинуть семью. Но до этого времени мне оставалась вереница долгих семьсот лет. Даже если я сбегу, отец найдет меня в любом из миров и изобьет еще сильнее. И мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться его воле и продолжить смертельную игру с Когими. Целуя смертного, я вливала в него дурманящие силы, чтобы подчинить его разум себе и заставить делать то, что я прикажу. Белая пелена накрыла его мэ[13], и рассудок покинул несчастного. «Я не кицунэ, я все та же крестьянская девушка, которую ты встретил на своем пути», – мысленно внушала Когими, он не сопротивлялся.

Мои губы разомкнулись, и я отодвинулась от него. Спустя пару мгновений Когими открыл глаза и осмотрелся. Очаг, котацу с едой, превращенной в коровий навоз, жилище – все исчезло. Мы снова стояли в лесу. Смертный потряс головой, пытаясь прогнать от себя недавние видения, и шумно выдохнул.

– Этот дом… он тоже… привиделся мне? – Он осмотрелся по сторонам и громко вдохнул остывший ночной воздух.

– Какой дом? – изобразив недоумение, спросила я.

– Тот, в котором мы сейчас были, – с недоверием в голосе произнес он.

– Что вы, господин? Какой дом? Здесь лес и тропа. Нет никакого дома. Вам, видимо, привиделось во сне.

– Во сне?

– О да, вы заснули, Когими-сан. Вы так устали, что свалились прямо здесь, посреди тропы. Помните, я вам рассказывала, как внезапно заснула посреди леса и проспала неделю? Видимо, с вами произошло то же самое.

– Я проспал неделю? – в ужасе схватился за голову Когими.

– Нет, что вы! Вы проспали всего каких-то пару часов. Мне было жалко вас будить. Поэтому я тихо сидела рядом и наслаждалась пением цикад. – Эти жуки и вправду разошлись не на шутку. Их пение с каждой минутой становилось все более оглушающим.

Когими пошатнулся и сел на траву.

– У меня кружится голова, – простонал несчастный и завалился на спину, прикрыв глаза.

Мне нужны были эти мгновения; пока Когими приходил в себя, я создала огромную иллюзию луны. Она сейчас смотрела на нас сверху, стремительно приближаясь, норовя упасть.

– Когими-сан, уже поздно, – пролепетала я покорным голоском, – ваша семья переживает за вас. Не пора ли нам пойти домой?

– Вы правы, – живо откликнулся он, резво поднимаясь на ноги. Откуда только энергия взялась для такого рывка? Мысли о семье придали ему сил.

Тем временем огромная луна стремительно неслась на Когими, освещая все вокруг. Мой смертный заметил приближающийся свет.

– Почему так светло? Разве уже настал день? – Крестьянин озирался по сторонам, ища источник света. Он был похож на маленького ребенка, потерявшегося в толпе на городском рынке, который ищет мать, но не находит. Было ощущение, что он вот-вот вцепится маленькими детскими ручонками в рукав моего кимоно, ища во мне утешения, посмотрит доверчивыми, полными безутешных слез глазами, пролепечет: «Где моя окаасан?»[14] Мое внушение лишило его разума.

– Это потому, что луна сейчас прямо у вас за спиной, – указав пальцем на падающую громаду, рассмеялась я.

– Что?

Когими повернулся и наконец увидел ночное светило, которое грозилось упасть ему на голову. Луна стремительно приближалась. Ее свет ослеплял, он прикрыл рукой лицо, чтобы унять боль в глазах. Луна тем временем опустилась низко-низко и замерла в нескольких десятках сун[15] от травы прямо перед Когими. Почувствовав отсутствие движения за спиной, он отнял руку от лица и посмотрел на замерший перед ним огромный лунный лик. Его рот растянулся в удивленном немом крике. Из горла смог вырваться только хрип. Когими онемел. Стоя у него за спиной, я вытянула руку навстречу луне и призвала ее к себе. Огромное светило послушно направилось ко мне, пройдя через обезумевшего от страха смертного, попутно вытягивая из него остатки жизненных сил. У него осталось совсем чуть-чуть. Энергии едва хватило бы, чтобы добраться до дома и свалиться на несколько дней в постель. Глубоко внутри мне было его искренне жаль. Этот смертный уже никогда не сможет работать в рисовом поле, чтобы прокормить свою семью.

Пройдя через Когими, луна мгновенно уменьшилась до размера лепестка сакуры и отправилась мне прямо в рот. Я с удовольствием проглотила ее, наслаждаясь новой порцией жизненной энергии смертного. В этот момент Когими повернулся ко мне и равнодушно наблюдал за тем, как ночное светило исчезает у меня во рту.

Он уже ничему не удивлялся – настолько ослаб, что спустись сейчас с небес к нему Инари, он рассмеялся бы ей в лицо. Вид у него был как у помешанного, который не спал неделю.

– Как тебе удалось проглотить луну? – немного придя в себя, спросил Когими.

– Какую луну, Когими-сан? Она по-прежнему наблюдает за нами с неба. Вам опять привиделось. – Я ткнула указательным пальцем вверх, где настоящее светило безмятежно наблюдало за происходящим вокруг – безмолвный свидетель моего деяния.

Когими поднял голову вверх и убедился, что луна была на месте. Несчастный устало прикрыл глаза рукой и пошатнулся. Он стоял так, раскачиваясь, и глухо стонал. Прекращай, кошка, играться с мышью, пришло время заканчивать эту игру.

– Обернись, Когими-сан! – крикнула я и показала пальцем в сторону леса. – На нас надвигаются кицунэ-би[16]!

Тысячи маленьких блуждающих огоньков, источающих синее свечение, летели на бедного Когими. Смертные называют их «лисий огонь» – они считают, что лисы носят его в пасти и с помощью него вредят людям. На самом деле блуждающие огоньки не причиняют никакого вреда, если ими не управляют со злым умыслом кицунэ. Они похожи на мерцание безвредных ночных светлячков, только больше раз в десять. Эти огоньки подчиняются кицунэ. То есть мне.

Блуждающие огоньки облепили тело Когими. Он с воплями, думая, что горит, пытался сбить их со своего кимоно. Безуспешно хлопая себя ладонями, он бегал кругами и громко кричал, разбудив в ночной мгле эхо.

– Спасите! Помогите! Я горю! Помоги мне, Мизуки! Они не гаснут, – с мольбой в голосе, срываясь на плач, простонал Когими, в очередной раз пробегая возле меня.

– Это живые огоньки, – спокойно произнесла я, безучастно наблюдая за его мучениями, – просто так их не сбить.

– А как их сбить? – Обессилев, он плясал на месте, хлопая себя руками, в надежде погасить злосчастные огоньки. В глазах отражалось лисье пламя, он выглядел совсем измученным. Казалось, смертный готов на все, лишь бы прекратить происходящее и избавиться от мучений.

– Их нельзя погасить, их можно только убить. Вот этим, – я протянула ему танто[17]. Острейший нож блеснул коротким тонким лезвием в моих руках.

Когими остановился и замер передо мной, недоуменно глядя то на меня, то на танто. Маска ужаса застыла на его лице.

– Если воткнуть нож в кицунэ-би, он тут же погибнет и погаснет, – устало произнесла я. Сейчас настанет кульминация игры, и мне совсем не хотелось во всем этом участвовать. Но искаженное презрением и гневом лицо отца каждый раз вставало перед моим мысленным взором, стоило мне засомневаться. Вот и сейчас из глубин моего сознания он грозил мне огромной шипастой палкой. Я содрогнулась.

– Не бойся, Когими-сан, им будет не больно, – мягко проговорила я. Так мать убеждает ребенка погладить дружелюбно виляющую хвостом собаку, которую он до смерти боится. Только дотронувшись до нее, он перестанет испытывать страх перед ней. – Эти огоньки не чувствуют боль. Бей их острым концом ножа, и они тут же погаснут. Тогда ты не сгоришь в их пламени.

Я увеличила свечение огоньков, и они стали жечь еще сильнее. Несчастный зашипел от боли и с криком вырвал нож из моих рук.

– А-аа! – закричал Когими и вонзил нож себе в ногу.

Боль от огоньков, облепивших его, распространилась по всему телу, и он не почувствовал боли, которую причинил ему нож.

– Ааа!.. – смертный воткнул нож в огонек на своем животе. И тот тут же погас. Когими вытащил нож.

Войдя в раж, он раз за разом вонзал острое лезвие танто в свое тело, с каждым ударом все ниже припадая к земле. Пока не остался последний огонек, мерцающий у него на груди возле сердца. Собрав последние силы, истекающий кровью Когими одним рывком вонзил нож себе в сердце. Он посмотрел на меня: в его глазах застыло непонимание. Немигающий взгляд цепко вонзился в меня. Было тяжело его выдержать, но мне хватило смелости не опустить глаза. Перед самой смертью во взгляде Когими промелькнуло осознание.

– За что? – прошептал несчастный, и его бездыханное тело свалилось наземь.

Игра закончилась. Приказ похотливого отца выполнен. Можно идти докладывать: путь свободен.

Старый лис был очень доволен моей работой. Вместо похвалы я услышала лишь:

– Ступай к себе, в ближайшее время ты мне не понадобишься. – Отец протянул ко мне руку и одним движением забрал обратно всю свою силу.

И пока отец, примерив на себя личину убитого мной Когими, делил постель с Акасси, я упивалась ненавистью к себе. Я не хотела убивать несчастного смертного. Он понравился мне. Такой невинный, трудолюбивый, заботливый. Он не сделал никому ничего плохого. Почему отец позарился именно на его жену? Каждую ночь перед сном и каждое утро в момент пробуждения перед глазами теперь вставало красивое лицо Когими. Чёрные глаза, тонкий прямой нос, пухлые губы и длинные, цвета безлунной ночи, волосы, завязанные в тугой хвост почти на макушке. Если бы он не был смертным, я бы, пожалуй, могла в него влюбиться. У меня было правило: не влюбляться в смертных, потому что живут они совсем недолго и я не успею вдоволь насладиться их присутствием в моей жизни. Я еще ни разу не влюблялась, но была уверена, что буду любить вечной любовью своего возлюбленного.

Меня мучили совесть и чувство вины перед Когими – перед глазами постоянно всплывал его образ и искаженное страхом и ужасом лицо. Содеянное лишило меня покоя. Душа разрывалась от одной мысли о том, что именно я стала причиной смерти невинного человека, который не сделал мне ничего плохого. Когими стал сниться мне по ночам, и я просыпалась в холодном поту от его криков, наполненных болью. Однажды мне приснилась его жена.

С привязанным к спине младенцем она блуждала во мраке ночи с фонарем из рисовой бумаги. Она звала его во тьме, но эхо уносило имя мужа в горы и возвращало с утроенной силой, разбивая каждый звук, вырвавшийся из груди несчастной женщины, на тысячи осколков. Озираясь по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху, Акасси наступила на что-то твердое. Решив, что это поваленное ветром дерево, она попыталась перешагнуть его и посмотрела вниз. Нечеловеческий крик застыл в воздухе, заставив встрепенуться дремавших в гнездах птиц. Громкий птичий гомон разнесся по лесу. Прикрыв ладонью рот, молодая жена, не веря глазам, отступила на несколько шагов, не в силах оторвать взгляда от застывшего, истерзанного тела супруга.

«Мизуки!» – протяжно позвал меня приглушенный, полный муки голос Когими. Он доносился откуда-то из-под земли. Убитый мной смертный звал меня, молил помочь избавиться от сжигающих его огоньков. Я проснулась, не в силах унять биение сердца. Мне не хватало воздуха, будто кто-то украл его, пока я спала. Я долго не могла избавиться от ночного видения. Очевидно, душа Когими даже в царстве мертвых не смогла обрести покой.

После долгих размышлений я решила искупить вину перед ним. Пока мой отец ждал появления на свет сына, которого ему должна была родить Акасси, я отправилась в Ёми – долину желтых рек, в царство мертвых, чтобы отыскать Когими. Решила, раз Идзанаги[18] смог беспрепятственно попасть в мир мертвых, то и я смогу. Нужно лишь найти лазейку между входом в Ёми и куском скалы, которым первородный бог амацугами[19] оградил мир живых от мира мертвых. Мне, юркой лисичке, хватило и маленькой щели, образовавшейся за тысячи лет между скалой и входом, чтобы проникнуть внутрь.

Желание исправить то, что я натворила, было сильнее страха повстречаться с жуткими существами, обитавшими в царстве мертвых. Проникнув в Ёми, прежде чем отправиться на поиски Когими, я заглянула в Книгу Жизни, где записаны имена тех, кто когда-то жил, и тех, кто еще только должен родиться. От старших кицунэ я слышала, что свитки, в которых описаны будущие судьбы тех, кто готовится к перерождению, хранились неподалеку от входа. В углублении скалы аккуратными стопками были сложены горы свитков. Рядом горел вечный факел и освещал плоский длинный камень, напоминавший стол, на котором лежали кисть и растертые чернила. Раз в месяц, когда луна открывала миру свой полный лик, сюда приходил Сусаноо – бог ветра, брат самой Аматерасу, и записывал в Книге Жизней будущие судьбы душ, которые готовились вернуться в мир живых. Свитки охраняли три слепые фурии. Они были настолько уродливы и стары, что, несмотря на свою слепоту, не обладали острым слухом. Уродливые создания сидели в ряд, скрестив колени, подпирали руками сморщенные до состояния сушеной сливы головы и, медленно раскачиваясь, дремали. Чтобы избавиться от запахов живого существа, мне пришлось изрядно изваляться в желтом песке Ёми, который вонял тухлыми яйцами. Беззвучно я подкралась к свиткам и нашла имя Когими. Древний бог еще не успел сделать напротив него записи. Обмакнув кисть в чернила, стараясь подражать почерку Сусаноо, я сделала запись, решившую будущую судьбу одного смертного. В надежде, что бог ветра не заметит подмены, довольная собой, отправилась на поиски того, ради которого спустилась в это страшное, безжизненное место.

Человек, которого я из-за малодушного страха перед гневливым отцом убила, сидел на камне, возвышавшемся над рекой забвения. С его влажного кимоно стекала желтая речная вода. Он уже очистил свою и без того светлую карму, ожидая, когда боги позволят ему вернуться на землю в новом теле. Несчастная смертная душа тоскливо смотрела на желтые воды, бросая в них мелкие камни. Те тонули в тихой бездвижной воде, оставляя круги после себя. Любое действие всегда создает круг после себя. Круги расходятся, множатся, создавая волну. И чем тяжелее поступок, тем мощнее волна. Бывают такие, что смывают целые города. Мой проступок не вызвал большой волны. Он лишь изменил судьбу одного семейства. Только камень в воду бросил мой отец. Я была тем камнем.

В Ёми нет звуков. Неслышными шагами я подошла к Когими и села рядом. Он обернулся и, признав меня, равнодушно отвел взгляд.

– Это ты… – бесцветно произнес Когими.

– Пришла просить у тебя прощения и искупить свою вину.

– Я погиб из-за тебя. Там, в мире живых, осталась моя семья, – все тем же бесцветным голосом промолвил мой смертный. В его тоне не было ни упрека, ни ненависти, ни страха. Все в Ёми лишены эмоций. Иначе можно было бы оглохнуть от душераздирающих стенаний и вселенской тоски.

– Прости, я выполняла приказ отца и не могла ослушаться, – честно призналась я смертному. Своим страхом перед отцом тоже поделилась в надежде, что смертный поймет меня.

– Может, тебе пойти в услужение к какому-нибудь другому богу? Он возьмет тебя к себе, и отец больше не сможет трогать тебя и давать такие ужасные поручения? – предложил Когими.

Мне нечего было сказать ему в ответ, и какое-то время мы сидели молча. Затем я спросила:

– Знаешь, как я решила искупить свою вину перед тобой?

– Ммм?.. – Когими задумчиво вскинул брови.

– Я поработала кистью в Книге Жизней и создала отличную судьбу для тебя. Надеюсь, боги не заметят мою маленькую шалость и не перепишут твою судьбу вновь. Когда твой дух полностью очистится от прошлой жизни и сотрутся все воспоминания, ты снова вернешься в царство смертных через рождение – станешь императором. У тебя будут хорошая жена и дети. Жизнь не будет приносить страдания, судьба повернется своей лучшей стороной к тебе. Ты заслужил благостную жизнь. Душа твоя светла и чиста. Потому родишься императором по имени Корэмицу, что означает «правильный свет». Никто и никогда не потревожит тебя больше. Даже мой отец. Хочешь жизнь во дворце в любви и роскоши, когда вся страна боготворит и восхваляет тебя?

– А как я умру? – положив голову на колени, не отрывая взгляда от воды, тихо спросил Когими.

– Своей смертью, в императорских покоях, на рассвете, слушая песнь соловья. В окно ветер принесет аромат цветущей сакуры. Несколько лепестков, кружась в последнем вальсе, упадут на пол. И как только первые лучи солнца упадут на твою подушку, согрев твое покрывшееся паутинками морщин лицо, ты сделаешь последний вдох, улыбнешься своей прожитой жизни, закроешь глаза и уйдешь на покой. Ты умрешь от старости, Когими. Ты хочешь себе такую жизнь?

– Пожалуй, ты нарисовала лучшую картину жизни, которая может быть уготована смертному. Я согласен. Буду императором Корэмицу.

– Кай-кай! – радостно завопила я и что есть сил прижала его к себе. Он выдавил легкую улыбку и слегка похлопал меня по руке. – Ты прощаешь меня? Совесть так сильно мучает. Я так сильно хочу загладить свою перед тобой.

– Не печалься, лисичка. Ты не хотела меня убивать. Ты лишь послушная дочь, которая подчиняется своему отцу, не из любви, а из-за страха прогневить родителя. Я прощаю тебя, Мизуки.

Похлопав Когими по плечу, я решила оставить его одного наслаждаться покоем. Он это заслужил. Я прошла шагов десять, когда Когими окликнул меня.

– Мизуки! Я буду помнить свою жену Акасси в следующей жизни?

– Нет. Ты забудешь свою прошлую жизнь.

– А тебя там, среди живых, я смогу встретить и вспомнить?

– Тоже нет, – я покачала головой.

– Я бы хотел сохранить память о тебе, Мизуки. Хочу узнать, каким ты можешь быть другом.

– Хм… – озадаченно хмыкнула я. – Если ты вдруг встретишь меня в следующей жизни, то вспомнишь. Я тебе обещаю. Но я бы не стала на это рассчитывать на твоем месте.

Он кивнул и продолжил созерцать желтые воды реки. Я отвернулась и продолжила свой путь, но мой подопечный снова окликнул меня:

– Мизуки! А можно сделать так, чтобы Акасси стала моей женой и в следующей жизни?

Я отрицательно покачала головой и поспешила вон из Ёми, пока Когими не начал просить у меня невозможное.

Получив прощение убитого мною смертного, я покинула Ёми. Возвращаться домой не хотелось. Видеть отца и мать, которая, чувствуя его измену, становилась несчастней день ото дня, не хотелось. Я чувствовала себя перед ней виноватой – ведь это я поспособствовала распутству отца. Я отправилась в верхний мир, в Долину Небес, решив последовать совету Когими – или Корэмицу. Как мне его теперь называть? Обернувшись двухвостой лисицей, я бежала среди небесных полей, наслаждаясь ароматами цветов, которые ковром расстилались по всему Небесному Царству, раскрашивая его всеми красками, которые только были в мире. Как, должно быть, хорошо здесь жить, – думалось мне в тот момент.

– Кай-кай! – кричала я, не в силах сдерживать восторг.

Теплое солнце не жгло, а ласкало шерстку. Нежный ветер играл с моим красивым мехом, волнами пробегая по лисьему телу. Как же было радостно на душе. Я ощущала полную свободу. И главное, здесь не было отца. Вот бы поступить в услужение к Аматерасу, верховной богине солнца.

– Что ты здесь делаешь, юное создание? – прервал мой щенячий восторг мягкий женский голос.

Подняв голову, я увидела ту, что обратилась ко мне. Это была сама Аматерасу! Такой мгновенной удачи представить себе не могла. Я уже представляла, как буду поджидать ее каждый день у храма, пока богиня не посетит его. А потом буду умолять выслушать меня. На деле оказалось все намного проще. Аматерасу сама нашла меня и заговорила со мной. Я припала к ногам верховной богини и рассказала ей свою историю. Просила забрать меня у отца и позволить остаться служить ей. Я не могла больше убивать невинных смертных. Великая Аматерасу согласилась помочь. Она лично пришла к моему отцу и не терпящим возражений тоном сообщила, что забирает меня к себе в услужение. Так я осталась в Долине Небес.

– Раз уж ты теперь прислуживаешь мне, – богиня кончиками пальцев коснулась моей шерстки и нежно провела по спине, – ты поможешь мне сохранить один цветок.

– Да хоть целое поле цветов, о Великая богиня, – с готовностью запрыгала на месте я.

– Поле не нужно. Мне важен один цветок. Ты когда-нибудь слышала о красной паучьей лилии?

– Нет. – Я порылась в памяти, но на ум так ничего и не пришло.

– Этот цветок еще называют хиганбана. Он особенный и способен очищать карму. Я позволяю прикасаться к нему только тем, кто заработал себе плохую карму в прошлых жизнях, а в этой живет праведно. И уже искупил свою вину, но бедствия и страдания продолжают преследовать его до конца жизни. Мне жаль таких людей. И некоторым я позволяю прикоснуться к хиганбане, чтобы очистить карму. Тогда смертный может прожить остаток жизни в умиротворении – ему нечего больше искупать.

Цветок охраняют два тенина, природные духи Мандзю и Сягэ. Когда у хиганбаны пробиваются листья, ее охраняет Сягэ и несет свою службу до конца лета. Когда же солнечные лучи становятся не такими палящими, листья увядают и на смену им распускается огненными брызгами алый цветок. Сягэ уходит отдыхать под землю, ждать следующей весны. И на смену ей приходит Мандзю. В последнее время эти двое кажутся мне беспечными. Боюсь, пока я не вижу, они недобросовестно охраняют цветок. Следи за ними и докладывай мне обо всем. И чтобы ни один дух и ни один ёкай не смогли подобраться к моему цветку и отдать смертным. Только я решаю, как распорядиться хиганбаной и кому явить благость очищения кармы. Эти тенины не должны отводить глаз от цветка, а ты не должна отводить глаз от Мандзю и Сягэ. – Аматерасу смотрела на меня сверху вниз, окруженная сияющим светом.

– Я все сделаю, как желает Великая богиня. – Я опустилась на колени, скрестила перед собой ладони и положила на них голову, не смея поднять взгляд на богиню солнца.

Аматерасу отвела меня на поляну, которая расстилалась зеленым футоном на краю Высокой Долины Небес, где росла хиганбана. Близился конец лета, но дни все еще были изнуряюще жаркими. Возле цветка сидела прекраснейшая из тенинов – Сягэ.

Природные духи славились своей добротой и красотой. Эти создания призваны быть вестниками и помощниками богов. Их любили и обожали все. Увидев раз, и боги, и смертные начинали желать их. Всеобщее восхищение окружало их. Но тенинам не позволено было вступать в связи. Ни с людьми, ни с богами, ни между собой. Так и жили природные духи, любимые всеми, без возможности любить в ответ. Я никогда раньше не встречала их и знала только по рассказам матери. Теперь можно было воочию убедиться в их красоте. Первое время я сидела в траве и не отрывала глаз от Сягэ – настолько она была прекрасна. Тонкие, идеально ровные длинные пальцы нежно ласкали стебель хиганбаны. Длинные ресницы отбрасывали тень на фарфоровые щеки. Серые глаза меняли свой цвет в зависимости от времени суток: по утрам цвет их напоминал воды весеннего ручейка, что, едва высвободившись из ледяного плена, спускается вниз по горе, чтобы напитать собою истосковавшиеся травы. Днем глаза напоминали небо, на которое так часто мечтательно устремляла свой взор Сягэ. А по вечерам напоминали бездну, в которую можно было упасть, сорвавшись со скалы. Я любовалась ее тонким стройным телом – природный дух во всем была идеальна.

Вместе с Сягэ мы наблюдали за луной, разглядывая ее молчаливый лик, встречали восход солнца, слушали щебетание птиц и брачные песни цикад. Наблюдали, как с появлением на небосклоне солнца умолкал быстрокрылый ветер и как волны трав замирали, стоило ему исчезнуть. На рассвете мы любовались каплями росы, которые серебряными брызгами собирались на густых зеленых листьях хиганбаны. После того как первые лучи солнца касались их – смиренно стекали в благодарную землю. Та жадно впитывала вкуснейшую влагу и тут же щедро делилась ею с корнями нашего цветка. Изнурительно жаркие летние дни тянулись лениво и беззаботно.

– Вот бы сохранить для себя все звуки летней природы, – вырвалось у меня. – Взять сосуд и запечатать их в него.

Я мечтательно посмотрела вокруг, решая, какие именно звуки мне бы хотелось забрать себе, чтобы долгой зимой открывать сосуд и слушать, возвращаясь в лето.

– Ты умеешь играть на со? – Сягэ вопросительно посмотрела на меня.

– Со?

– Да, – с улыбкой выдохнула Сягэ, – яматогото. Слышала о таком инструменте?

– Видела, как мать играет на нем, когда хочет уединения. – Перед глазами всплыла далекая ночь и мать, сидящая под деревом. На коленях лежал длинный музыкальный инструмент, созданный из павлонии. Ее пальцы, одетые в костяные цумэ, касались шелковых струн, глаза блестели при лунном свете. Мир наполнялся прекрасными звуками. – Сама я не умею на нем играть.

– Ками, что прислуживают нашей богине Аматерасу, создали этот инструмент, – продолжила Сягэ. – Богиня как-то пожаловалась, что не всегда слышит просьбы и молитвы смертных. Ей хотелось создать для них нечто, что могло бы стать проводником между молитвами смертных и ею. И тогда богиня радости, танцев и счастья Удзумэ нашла способ решить эту проблему. Она вспомнила, как в то время, когда вместе с другими ками пыталась выманить Аматерасу из пещеры, соединила вместе шесть охотничьих луков юми и играла на их тетиве-цуру. Мудрая Удзумэ снова соединила их вместе. Юми, сделанные из дерева павлонии, срослись, а вместо привычной пеньки для цуру она привязала шелковые струны. Так она создала яматогото, способную воспроизводить звуки природы, животных и подражать ками. Струны из шелковых нитей издавали волшебные звуки, способные изобразить шум ветра, полет стрекозы, щебетание птиц или звон колокола. Удзумэ поставила под струнами костяные мосты-котодзи, чтобы можно было менять звук, и преподнесла Великой богине, чтобы та отдала новый инструмент в мир смертных. Тогда бы в храмах зазвучала музыка, которая дотянется до слуха Аматерасу. Яматогото так пришлась по вкусу нашей богине, что она решила повременить и пока не отдавать смертным чудесный инструмент. Сказала, что сможет еще пару столетий прожить без людских молитв. Ей захотелось в полной мере насладиться прекрасными звуками, которые издает диковинный инструмент. Сейчас яматогото есть только у ками, природных духов и ёкаев. Играя на нем, бессмертные ласкают слух Великой богини. Научившись играть на ней, ты сможешь наслаждаться всеми летними звуками, которые тебе пришлись по вкусу, не запечатывая их в сосуд. Касаясь пальцами струн, сможешь услышать даже легчайшее падение лепестков сладкой сакуры.

– Сягэ, ты умеешь играть на со? – Я восхищенно смотрела на длинный, отполированный инструмент с шестью шелковыми струнами, молчаливо покоящийся на коленях моей новой – и в общем-то единственной – подруги.

– Хочешь, сыграю для тебя? – предложила тенинка.

– Я буду счастлива услышать твою игру и приму музыку, которую ты сыграешь для меня, как дар. – Не пряча улыбки, я склонила голову в поклоне.

– Что бы ты хотела послушать? Шепот ветра, полет жука над травой или же брачные танцы журавлей?

Немного подумав, я вспомнила, как, тихо кружась, слетают нежные лепестки с цветущей сакуры, и предложила Сягэ сыграть для меня Цветение сакуры. Природный дух кивнула и заправила серебристо-белые, словно сотканные из лунного света, пряди волос за уши, передвигая костяные котодзи. Ее тонкие пальцы коснулись шелковых струн. Яматогото отозвалась протяжным нежным звуком, будто ветер коснулся розового цветка, срывая с него лепесток, чья нежность была схожа с щекой младенца. Сягэ глубоко вдохнула и прикрыла глаза. Пальцы бегали по струнам, заставляя петь о том, как цветет сакура. Перед моими глазами вставали картины: ранним утром, когда солнце едва касалось верхушек гор, среди ветвей просыпались птицы и начинали свой гомон, радуясь и отдавая дань новому дню.

– Мелодия сакуры напоминает мне о зарождении в сердце любви, – шепнула Сягэ, не открывая глаз.

Я услышала жужжание пчел, опыляющих розовые цветки.

– Ты любила когда-нибудь, Мизуки? – по-прежнему не открывая глаза, тихо спросила подруга.

– Нет. – Я услышала капли дождя, сбивающие лепестки с хрупких цветков. – А ты?

Сягэ нахмурилась, мотнула головой, будто пыталась отогнать назойливого комара, и вместо ответа снова спросила:

– Ведь тебе уже двести лет, Мизуки, неужели на твоем пути не встречался ни один мужчина, который бы заслуживал твоего внимания? Неужели никому не удалось разбудить любовь в твоем сердце?

Я буквально чувствовала цветочный аромат сакуры, и сладость разлилась по языку, настолько реалистично яматогото смогла передать то, что хотела изобразить Сягэ, касаясь струн.

– Отец, после того как я стала девушкой, запретил мне общаться с юношами. Он считал, что общение с мужчинами до свадьбы порочит не только мою, но и его честь. Сказал, что сам выберет для меня мужа, когда придет время. Да я и не стремилась никогда искать любви. Наблюдая за тем, как отец относится к матери, решила, что вообще никогда не полюблю никого и не выйду замуж. Не хочу, чтобы со мной поступали так же, как с мамой. Наверно, все мужчины одинаковые…

– Не все… – тихо промолвила Сягэ, проводя пальцами по струнам, и до меня донесся шум сильного ветра.

Мы замолчали, прислушиваясь к пению яматогото. Когда струны под пальцами Сягэ замолчали, она положила на них ладонь, и дрожь их утихла. Подруга подняла голову и с улыбкой посмотрела на меня:

– Хочешь, сыграем вместе?

– Я не умею играть, Сягэ. Мама не научила меня.

– Это не страшно. Ты можешь подыгрывать мне на другом инструменте. Он несложный. – Ее рука нырнула в рукав, и вскоре в ее ладони появилась пухлая окарина с двенадцатью отверстиями. – Тебе достаточно дуть в нее и перебирать пальцами по дырочкам. Ты быстро почувствуешь ее. Мелодия сама поведет тебя.

Я взяла из рук Сягэ глиняную свистелку в форме пузатой птички и подула в нее. Из противоположного отверстия вырвался густой, низкий звук. Я опробовала каждую дырочку, поочередно закрывая их, пытаясь узнать, какой звук из них исходит.

– Подожди, дай покажу, как рождается мелодия в окарине.

Я вернула инструмент хозяйке, и Сягэ приложилась к нему губами. Быстрые пальцы со знанием дела закрывали сразу по несколько отверстий. Низкая, не визжащая, а ласкающая слух мелодия напомнила о ручье, впадающем в реку. Звук был ровным, не раздражающим. Я неотрывно следила за тем, как пальцы меняют отверстия и вместе с ними звук приобретает новые краски. Мелодия прервалась, и Сягэ вернула мне инструмент. Я последовала ее примеру, прикрывая те же отверстия, что и она. Мелодия получилась не сразу. Раз за разом я переставляла пальцы в поисках нужного мне звука, пока, наконец, не нащупала те звуки, которые пришлись мне по вкусу. Удовлетворенная, я оторвалась от окарины и с довольным видом посмотрела на подругу. Она встретила меня нежной улыбкой:

– Вот видишь, это несложно. Теперь давай сыграем вместе. Есть одна мелодия, называется «Прогулка в горах». Я начну, а ты подхватывай.

Мелодия вела нас по тропинке, ведущей в горы, извивалась среди пахучих трав. Сягэ вступила на тропу одна, сорвала цветок и позвала меня последовать за ней. Набрав побольше воздуха в грудь, я последовала за ней. У нас получилась легкая, почти веселая мелодия, с которой мы гуляли вдвоем среди гор, срывая с деревьев дикие груши, впиваясь в них зубами, и сладкий сок лился по нашим рукам. Сягэ изменила темп, и мы оказались у горной реки, в которой можно было освежиться. Мы гуляли, гоняясь за синими стрекозами и темнокрылыми бабочками до тех пор, пока солнце не приблизилось к острым пикам гор, норовя спрятаться за ними. Пришло время возвращаться назад.

– У тебя хорошо получается, Мизуки. Из тебя вышла прекрасная, талантливая ученица. Мы можем играть с тобой чаще. Пусть наши сердца с помощью мелодии рассказывают о себе.

Я поклонилась своей учительнице и протянула ей окарину.

– Благодарю тебя, Сягэ-сэнсэй. Это был самый приятный урок в моей жизни.

– Оставь себе, Мизуки. Это мой подарок тебе в знак нашей дружбы.

Поблагодарив, я спрятала подарок в рукав.

С того дня мы часто играли вместе. По ночам, когда нас освещала луна, Сягэ играла для меня тихую, печальную мелодию, служившую мне колыбельной. Засыпая, я думала о том, что сердце подруги точит червь тоски, заставляя ее прятать как можно глубже свою печаль. Сягэ не признавалась мне в этом, а я не умела спросить об этом. Просто ждала, что придет день, когда она расскажет все сама.

Иногда Сягэ печально вздыхала и осматривалась по сторонам. Я долго не могла узнать причину ее тоски. Пока однажды, в конце августа, Сягэ не поведала мне свой секрет. Она была влюблена в другого тенина. Того, что приходил ей на смену, – Мандзю.

– Вам нельзя влюбляться, – осторожно напомнила я.

– Я знаю, – задумчиво вздохнула Сягэ. Ее пальцы водили по острым кончикам травинок. Те становились зеленее в ответ. – Но ничего не могу с собой поделать. Он так красив и прекрасен, но также неуступчив. Я знаю, он тоже любит меня, но слишком чтит небесные законы. Нам, тенинам, нельзя любить. Но что делать, если от любви теряешь голову и больше ничего не хочется, кроме того, чтобы быть рядом с любимым человеком? Мне даже смерть не страшна. И гнев Богини. Лишь бы Мандзю любил меня в ответ. Он не ценит тех даров, которые приносит истинная любовь. Ему важнее соблюсти закон.

– Может, когда-нибудь он позволит себе открыть свое сердце в ответ на твои чувства. Ты не бойся, – поспешила я заверить Сягэ, – я не расскажу об этом Аматерасу. Не вижу в любви ничего преступного. Даже если это любовь двух природных духов. Ты приходи сюда, когда он будет охранять цветок. Я уйду в сторонку, чтобы не мешать, и вы сможете поговорить.

Остатки летних дней утекли со скоростью водопада, что уносит одинокий опавший лист в глубокую реку. Теплый ветер обрел прохладную свежесть и по утрам пах ледниками гор. Листья хиганбаны засохли и опали. На верхушке стебля завязались кудрявые бутоны. Я насчитала ровно пять. В преддверии осени Сягэ покинула свой пост. В ту ночь, когда Сягэ ушла, насекомые пели особенно волшебно. Сверчки сменяли цикад-сэми, затем во всеобщий хор вступали огромные кузнечики. Похоже, весь небесный мир встречал появление Мандзю.

Наступил кугацу[20]. Первый солнечный луч коснулся стебля с пятью пузатыми, налившимися жизнью бутонами. Почувствовав, что время пришло, цветок раскрыл свои головки. Семь тонких острых язычков лепестков вытянулись навстречу солнечному лучу, но лишь тот коснулся их нежной кожицы, отпрянули и закудрявились, образовав корону. Длинные алые стрелы тычинок выглянули из центра короны и потянулись вверх, паучьими лапками взлетая ввысь. Солнце гладило их, но те не спрятались, как лепестки, и продолжали тянуться навстречу жаркому светилу. И тут же получили награду за смелость. Кончики стрел окрасились в пушистые желтые подушечки – так хиганбана сможет привлечь к себе трудолюбивых пчел, которые, вдоволь насытившись нектаром, отблагодарят их опылением.

Я завороженно смотрела, как расцветает хиганбана. Последние дуновения ночного ветерка ласкали распустившиеся головки. Небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Сквозь позолоченные облака вдали виднелась бело-розовая шапка горы. От этой невероятной красоты у меня захватило дух. Я подняла свою лисью голову над травой и забыла о том, что время от времени нужно дышать. Освещенный золотыми лучами пробудившегося солнца, по сочной траве ко мне шагал Он. Темные, густые, чуть вьющиеся длинные волосы развевались на легком ветру. Фарфоровая, идеально ровная кожа отливала золотом. Миндальные глаза таили в себе темную бездну, куда, не в силах справиться с собой и захватившими эмоциями, я тут же нырнула, захлебнувшись в чувствах. Худощавое, но не лишенное мышц тело требовало моих прикосновений. О, зачем тебе такие длинные стройные ноги, прекрасный тенин? Неужели ты думаешь, что сможешь убежать от меня, самой быстрой кицунэ? Догнав, я смогу захватить в свой плен твои мягкие, нежные пухлые губы, что налились соком спелой ягоды. Они так нежны, что сам лотос устыдится своей утонченности, пытаясь сравниться с тобой. В тот миг я поняла чувства Сягэ и ее тоску по Мандзю. В этот момент я испытала то же самое и пожалела, что разрешила природному духу прийти к прекрасному Мандзю на свидание. Прости, милая подруга, но зов первой любви сильнее меня. Это чувство с силой вулкана выплескивалось наружу, полыхало огнем внутри, и я была не в силах им управлять. Прости…