Чумовая попаданка в невесту

Глава 2. Мой дядя самых честных правил…

Боярышня Богдана меня начисто убила. В глазах тётки Анфисы была только искренняя любовь и надежда, что я всё вспомню. Но я ничем не могла ей помочь. Простите, дамы, мне пора. Домой, и как можно дальше от этого притона душевнобольных!

– Ладно, ладно, – осторожно ответила я. – Хорошо. А теперь я хочу прогуляться. Можно?

– Куда? Куда гулять-то? – замахала руками тётка Анфиса. – Тебе лежать надо, голубонька моя! Ежели чего надобно, Прошка притащит. И покушать, и попить… А ты лежи, сил набирайся, скоро дальняя дорога предстоит!

Ага, вот только этого мне и не хватало для полного счастья! И так оказалась в какой-то жопе, а тут ещё дальше завезти хотят… Ну ничего, вот уйдёт эта рогатая, с девчонкой я договорюсь. Убивать меня не будут, вроде как любят пока, а значит, можно делать, что вздумается. Сказали же: я хозяйка. Так что выйду на прогулку, а там сбегу к ближайшей дороге или к домам, буду кричать «на помощь», и мне помогут. Наверное. Будем надеяться.

Спустя некоторое время – сказать, сколько точно, я не могла, так как ни часов, ни мобильника у меня не оказалось – я уже сидела накормленная большими пельменями с грибами и мясом, напоенная вкусной ледяной водой, а Прошка, приподняв мою левую ногу, обматывала её длинной широкой лентой сероватой ткани. Я решила пока ничему не удивляться, но онучи… Это всё же слишком. Я была в рубашке – длинной, немного грубоватой и достаточно просто скроенной, а под рубашкой не было ничего. Совсем-совсем. Данный факт меня несколько огорчал, ибо я надела на день рождения Мишки абсолютно новый комплект белья, купленный для особых случаев, а джинсы просто нежно любила за удобство. И ещё они делали мою попу неотразимой.

Прошка поднесла мне кусок сложенной в несколько раз материи, и я уставилась на девчонку, не понимая, что она хочет от меня. А та аж глаза закатила от моей бестолковости. Встряхнула ткань, быстро накинула мне на голову – в полотнище оказалась дырка! – и расправила складки до пола.

– Поясок таперича, – деловито порылась в сундуке. – Вот этот сегодня, бисером азиятским расшитый.

Поясок мне понравился. Почти произведение искусства – как будто подражание старинным традициям. Фольклор сейчас в тренде, так что пусть будет поясок. Я обмотала его по талии, но Прошка сердито цыкнула:

– Да что с тобой такое, боярышня?! После гадания этого сама не своя…

Она сама передвинула поясок выше, чуть ли не под грудь, затянула его легонечко, красиво сложила кончики, чтобы свисали на боку. Я только вздохнула. Вся эта ситуация начинала немного напрягать. Быстрее бы добраться до дома… Там Матвей, там в полицию можно заявить, ёшкин кот! Тут же, блин, уже почти на незаконное лишение свободы тянет… Так, спокойно, главное – выбраться из этого сумасшедшего дома. То есть, соглашаться во всём, чтобы не заподозрили неладное. Под грудь – так под грудь, мне всё равно.

– Валеночки, боярышня, – напомнила Прошка, кивая на мои ноги. Валенки? Чего? В доме?

Она и правда поставила у кровати валенки. Только не те, что прабабушка надевала зимой, чтобы сходить до поросят, не грубые, серые и с калошами, а светлые, коротенькие, разукрашенные вышитыми цветами и бабочками. Я сунула ноги внутрь и почувствовала тепло. Вот прямо сразу, будто ноги на батарею горячую положила. Хорошо-то как… А Прошка всё не унималась. Достала из сундука очередную штучку и принялась прилаживать мне на голову. Я даже зажмурилась, чтобы ненароком не отшить девчонку. А та всё возилась, завязывая что-то на затылке. Потом отступила на шаг, любуясь, и с довольной улыбкой сунула мне под нос что-то блестящее. Оказалось – зеркало, но такое странное… Будто пластину из лёгкого камня отполировали до блеска! Я машинально глянула в него и вскинула брови. А Прошка спросила:

– А? Ну как? Красавишна?

И сама себе ответила, улыбаясь, как кошка перед сметаной:

– Краса-а-авишна!

– Ну да, ничего так получилось, – пробормотала я, вертя чудное зеркало перед лицом и стараясь рассмотреть себя целиком. Зализанные волосы, как я никогда в жизни не носила… Ну, может, только в начальной школе! На них чуть ли не кокошник с белыми камушками, очень похожими на жемчуг, волнами и переплётами. Но хоть моё лицо в зеркале, и то хорошо. А то ведь всякое может случиться. Думала ненароком, что и правда в какую-нибудь Богданушку превратилась. Аж от сердца отлегло… Глаза мои, карие, косметики, правда, нету – как корова слизала. Нос мой – от папы доставшийся, губы мамины, пухлые, щёки, лоб, всё на месте. Ладно, хватит любоваться своей красотой. Пора выбираться.

– Ну, пойдём, – кивнула я Прошке с некоторой неловкостью. Девчонка вздохнула:

– Пойдём. Только мамушке Анфисе на глаза попадаться нельзя, а то погонит обратно.

– Я не хочу лежать в постели.

– Отдохнуть бы тебе, боярышня… Путь ведь неблизкий скоро. Страшно подумать – в столицу Белокаменного! Это ж сколько вёрст… Два дня в дороге.

– Не хочу, – пришлось даже повысить голос, и Прошка тут же сдалась:

– Добро, добро! Пойдём в светличку, только шубеечку накинь, а то застудишься в сенцах…

Шубеечку? Совсем они тут сдурели, в доме и валенки, и шубу носят…

А она оказалась просто шикарной. Не из драного кролика, а из цельных шкурок, сшитых между собой. По цвету и не определишь – лиса или норка. Правда, накинула её Прошка мне на плечи мехом внутрь. Вот странные люди! Ведь шубу носят мехом наружу! Как увидят такую красоту, если она спрятана под шкуркой. Выделанной и крашеной, конечно, шкуркой, даже с вышивкой всё тех же цветов и бабочек, но всё равно…

Выйдя из комнаты, я в полной мере ощутила заботу Прошки и необходимость тёплых вещей. В коридоре не было обогрева, ни лампочек. Редкий свет проникал сюда из крохотных окошек, в которых вместо стёкол были вставлены какие-то полупрозрачные тряпочки. Зато вдоль стен стояли деревянные ящики, пузатые бочки, доверху наполненные и завязанные тесёмками холщовые мешки. Мне было любопытно, что там, но спрашивать я не решилась. Ну их, пусть хранят хоть динамит, быстрее бы выбраться…

Лестница на первый этаж оказалась узкой, скрипучей и совсем тёмной. Нащупав рукой перила, я кое-как спустилась вслед за Прошкой в небольшой зал. Чуть просторнее моей комнаты, он был и светлее, и ярче украшен. Вдоль стены стояли лавки, а посередине – широкий прочный стол. Такие, кажется, зовут монастырскими. Бревенчатые стены не были обтянуты даже тканью, но зато на них висело оружие – топоры, сабли, ножи. Точно, музей же! Только странно, что все эти антикварные предметы не под стеклом… А красивые какие! Видно, что за ними хорошо ухаживают: начищены до блеска, хоть сейчас снимай с крючков и в битву!

Прошка взяла меня под локоть:

– Пойдём в стряпошную, киселька попьёшь аль кваску. Хочешь ведь?

От слова «квас» меня аж передёрнуло. Терпеть не могу этот напиток. Вот просто выворачивает наизнанку при одном упоминании. Кисель тоже как-то… Склизкий и тягучий, буэ-э-э! Лучше уж, ей-богу, пивка… Вино я пока пить ещё не готова, вон куда оно меня завело! А вот кофе… Может, у них есть кофе?

Нет! Пофиг на кофе. На улицу! Осмотреться и бежать. Рассиживать здесь и распивать кисели с квасами я долго не намерена. Вообще не намерена! Поэтому я повернулась к Прошке и, сдвинув брови (меня здесь любят и выполняют все мои пожелание!), ответила:

– Не хочу. Хочу прогуляться.

– Боярышня, – заканючила девчонка, – ведь прибьёт меня тётка Анфиса, ежели узнает, что я тебя на улицу пустила! Давай в стряпошной посидим маленечко… А не хочешь там – туточки посидим, али в светличку наведаемся, там девки прядут да ткут…

– На у-ли-цу, – твёрдо и по слогам перебила я Прошку. Та вздохнула и махнула рукой:

– Экая ты… Ладно, погоди, платочек на голову накинь, да и я оденуся.

Платок был знатным. Толстый, тёплый, не то вязаный, не то плетёный, красный с белой вышивкой по всему полю. Прошка помогла мне надеть его поверх кокошника, сколола края под подбородком брошью с затейливым камушком, а сама накинула на плечи потёртую, тяжёлую шубку до пола, замоталась в другой платок по самый нос и махнула:

– Айдемо туточки, чтобы тётка Анфиса не увидала.

Дверь скрипнула, и меня обдало морозным паром. Глаза заболели от белизны неба и снега, на которых тёмными пятнами там и сям виднелись люди, строения, похожие на сараи, и самый настоящий частокол из брёвен со сторожевыми башнями. Пара пацанов в тулупах и шапках гонялись за отчаянно кудахчущей курицей, а мужик, одетый так же, кричал на них и грозился палкой. Девушка спешила по двору с вёдрами, из которых плескалась вода и оставляла в высоком снегу дырки и проплешины. Где-то ржали лошади, а в другой стороне лаяла целая свора собак, там слышался звон молотка о наковальню, голоса озабоченных работой людей, и вдруг – чистым задорным кличем поднялось к небу петушиное «ку-ка-ре-ку»…

Я растерянно огляделась, ступив с обледенелого крыльца на мощёный досками двор:

– А это мы где? Что здесь? Деревня-музей, что ли? Реконструкция под открытым небом?

Прошка беспомощно заглянула мне в лицо:

– Боярышня… Может, вернёмся, а? Нехорошо тебе, а? Али лихорадка началася?

– Да ну тебя! Я только хочу узнать, где мы!

– Так ведь… Поместье твоё тут! Борково Городище, по-простому Борки.

Блин! Далось им это «моё» поместье и «моё» хозяйство! Все сумасшедшие вокруг… Или это я брежу? А может, такой реалистичный сон?

Я взялась за руку Прошки, притянула её к себе, взглянула в глаза. Девчонка смотрела просто и открыто, готовая исполнить любое желание, любую прихоть «Богданушки». Мелькнула кошмарная мысль, что со мной случилось необъяснимое и мистическое событие. Ведь машина из воска означала по книге новый путь! Счастливый и сексуальный, к тому же… Уж не перенесло ли меня какой-то силой вне понимания в прошлое или в параллельный мир, в котором живут древние славяне? И поэтому я не слышу ни машин, ни поездов, ни вертолётов, ни телефонных звонков…

Покрутив головой, я сглотнула и хихикнула. Нервно. Нет, это точно бред сивой кобылы. Янка, ты идиотка. Такое случается только в фэнтезийных книжках. Да-да, как в той, Светкиной. Только там девица попала в Средневековье с рыцарями, а я – куда поближе, в свою родную Русь… Догадалась… В прямом смысле этого слова. Всё из-за гадания дурацкого…

– Слушай, Прошка, а давай пойдём за ворота, – предложила я внезапно. За воротами начинается совсем другой мир, возможно. А вдруг там мой привычный, нормальный, современный город? Вдруг там шныряют по шоссе легковушки и натужно гудят моторами фуры, а я тут уже поверила в попаданство?

– Нет, боярышня, за ворота мы не пойдём, – неожиданно решительно отказалась девчонка. – Меня выпорют, а тебя тётка Анфиса в опочивальне запрёт за такие выходки. Давай-ка я тебе лучше покажу телёночка, что родился вчера! Он такой потешный, так весело за ним наблюдать!

– Да не нужен мне никакой телёнок! – рассердилась я и двинулась в сторону частокола по настилу из досок. Ну и пусть тут стоит эта наивная простота, а я пойду сама, не маленькая.

– Да тебе даже ворота не отворят! – снова заныла девчонка, видимо, чувствуя, что я не отступлюсь. – Куда выходить без дружинников?

Но голос её догнал меня, и, оглянувшись, я увидела, как Прошка спешит следом. Вот упёртая! Всё равно сбегу, что мне худенькие девчонки!

– Что, так опасно снаружи? – я постаралась придать голосу максимально язвительный тон и фыркнула. Уж точно не опаснее, чем ходить ночью от метро до дома мимо гопников по тёмному безлюдному парку. Вот честное слово. А сейчас белый день, часов одиннадцать, наверное. Вооружённые дубинками реконструкторы мне ничем не помогут в моей прогулке с целью рекогносцировки…

Один такой, кстати, перегородил мне дорогу, правда, поклонился с почтением, но твёрдо придержал рукой:

– Боярышня Богдана, не велено выпускать без охраны.

– Мне надо, – чуть капризным тоном ответила я ему, оттолкнув кисть, спрятанную в толстой кожаной перчатке грубой выделки. Парень снова поклонился и пробурчал:

– Не велено, не выйдешь.

– И кто сказал? – я вздёрнула подбородок с вызовом, что далось мне нелегко при жмущем кокошнике и тёплом платке.

– Анфиса Акиндиновна не велела пускать. Велела глаз не спускать.

Тьфу ты. И тут тётка Анфиса… Как же мне выбраться из этого поселения? Разве что только ночью? Ведь пойдут же они спать когда-нибудь! Даже самые сумасшедшие волонтёры и реконструкторы когда-то спят. Разве не логично?

– Я же говорила, – удовлетворённо выдохнула Прошка, у которой вот очень заметно упала тяжесть с плеч. Всем своим видом она выражала обиду за недоверие, гордость за охранника, счастье, что я осталась в пределах двора. – Пойдём что ли, глянем на телёночка, а?

– Отстань! – рявкнула я в сердцах, злая на всех этих придурков. Домой хочу, блин! Не хочу здесь оставаться! Хочу вымыться, раскиснуть в горячей ванне, сожрать в одну морду целую шарлотку с клубникой, как раз акция в «Пятёрочке» рядом с домом… Поплакаться Матюше на свои идиотские приключения… Что они меня без трусов оставили… Вообще, хочу увидеть Матвея и обнять его, прижаться носом к плечу, вдохнуть запах его свитера, да чтоб на щеке отпечатался вязаный узор…

Аж взвыть захотелось. Заорать, чтобы меня услышали снаружи. Чтобы вызвали полицию, МЧС, армию, спасателей… Блин, в двадцать первом веке удерживают человека против воли в каком-то идиотском киношном городке! А я разве боюсь их? Я ничего не боюсь, меня папа воспитал так, чтобы бороться за себя и свою жизнь!

Эх, в шубе неудобно, но ладно… Я бросилась в сторону от молодца с дубинкой, мимо Прошки, прямиком к воротам, к свободе. Девчонка ахнула, парень крикнул что-то, и тут снаружи раздался странный ревущий звук. Словно… В рог трубят? В настоящий, мать его, рог. Да ещё так… Требовательно. Почему-то именно это слово в голову пришло. Спешат. Кто? Зачем? Откуда?

Охранник, стоявший на верху сложной конструкции ворот, крикнул что-то, чего я не разобрала, снаружи ответили тем же воплем, и ворота громко заскрипели, створки поехали в стороны, я на несколько мгновений увидела чистую белую равнину, утоптанную дорогу в снегу, редкие скелеты деревьев там и сям… А потом приезжие закрыли вид, я услышала, почувствовала, почти физически – лошадиный пот, запах немытых тел, запах… адреналина? Возбуждённые и в то же время усталые всадники заполнили двор, в котором до того было сравнительно тихо. Они ворвались, как завоеватели, которым не дали отпор. И в этот момент я поняла. Я осознала.

Никакой это не двадцать первый век.

Это она и есть, древняя, мать её, Русь.

А ещё я поняла, совсем краем мозга, что все эти лошади чуть не сшибли меня с ног, что дружинник вовремя оттащил меня за ворот шубы и что теперь я сижу голой жопой в снегу. И что мне, блин, холодно!

Из сугроба сразу и не вскочишь, поэтому пришлось ворочаться, извиваться, чтобы подняться на колени. Снег набился под юбки, припекая ляжки, я задрала подол, пытаясь стряхнуть его с ног, и услышала громкий смех. Прошка тут же кинулась ко мне, оправляя платье, зашипела:

– Да ты что, боярышня, совсем умом рехнулась! Смотрят же!

Блин, блин, блин! Что там делали с оголившимися девушками на Руси? Предавали анафеме? Сжигали? За что мне всё это? Чем я заслужила такой кошмар?

– Снег же! – попыталась объяснить Прошке, но та не слушала:

– Ты же боярская дочь, потерпишь! Тем более, перед таким гостем! Срам!

Я подняла глаза на ближайшего всадника. Тот не хохотал, ухмылялся, снимая перчатки с рук, а потом спешился, спрыгнув в снег. На меня полетели комочки грязи из-под его сапог, и я машинально принялась стряхивать подол шубы. Но застыла, видя, как мужчина подходит ко мне. Увидела совсем близко его лицо – смуглое, обветренное, изрезанное морщинами по лбу и у носа, услышала насмешливый хриплый голос:

– Как же ты выросла, Евдокия! А замашки детские остались.

Сглотнув, я вскинула голову и ответила сипло:

– Я Богдана.

Едва удержалась, чтобы не сказать «Яна»…

– В крещении Евдокия, язычница твоя нянька! Что же, едешь на смотрины?

Он бесцеремонно ухватил меня ледяными пальцами за щёки, повернул лицо направо-налево и цыкнул:

– Вы-ы-ыросла! Лицо не белишь, не румянишь? Зря! Была бы красавицей, а так… Чисто девка дворовая.

И отвернулся от меня, махнул рукой:

– Устраивайте лошадей и отдыхайте! Ты, накорми животину! Ты, малец, беги к воеводе, сегодня пировать будем!

Мужчина схватил своего коня под уздцы, тот фыркнул, попятился, дыша клубами пара, а приезжий засмеялся:

– Но, но, не балуй! Сейчас охолодишься.

И повел его к постройкам в глубине двора. Я дёрнула застывшую в благоговении Прошку за рукав:

– Это кто?

– Дядька твой, батюшки тваво брат. Боярин Яромир.