Цвет счастья

Луиза вспомнила время, когда из зеркала на нее ежедневно смотрели пустые и бледные глаза. Почти прозрачные глаза, в которые можно было заглянуть и обнаружить абсолютную пустоту. Глаза, в которых погасли искры. Это было время скорби и потерь после смерти их последнего ребенка. Время, когда Луиза не слышала ничего, кроме тиканья часов. Время, когда будущее представлялось ей в виде тропинки через мрачный лес. Тогда она испытывала такую зависть к женщинам, у которых были дети, что горечь растекалась по ее сердцу, словно пролившаяся черная краска. Долгое время Луиза была заперта во тьме своей души. В жизни, где, казалось, все сопровождалось смертью и горем, пока Жюлю с его непоколебимой верой не удалось заменить былое отчаяние новой надеждой. Тогда внутри Луизы снова вспыхнуло что-то яркое и подарило ей уверенность в том, что все будет хорошо.

Не Жюль был виновен в ее пустоте, а она сама. В то время как Луиза много лет на ощупь искала сказочный мир, двери в который для нее, казалось, не было, Жюль неустанно искал эту дверь, в итоге нашел и открыл для нее. Он подарил ей дитя, которого у нее без него никогда не было бы. Взял на себя грех и нарушил все моральные и этические принципы, чтобы она не сломалась из-за отсутствия ребенка. С рождением дочери Луиза наконец вернула себе легкость бытия.

Жюль был прав во всем, что говорил и писал. Внезапно Луиза с твердой уверенностью осознала, что в их браке было место только для нее. Что все было сосредоточено только на ней. Что за годы совместной жизни Жюль гораздо больше считался с ее потребностями, чем со своими. Она требовала для себя слишком многого. Для его чувств не оставалось места. На каждую тихую жалобу с его стороны она постоянно отвечала гораздо более громкими стенаниями. Пока он не оставил собственную жизнь с ее мечтами и стремлениями позади.

Был ли вообще у Жюля другой выход, кроме как поступить так, как он поступил? Сколько раз она смотрела на него изо дня в день, из года в год, по-настоящему не видя? Он сделал это из любви, чтобы спасти жену, но их любовь друг к другу была потеряна.

А потом случилось еще кое-то. Если Луиза была честна с собой, а она впервые за долгое время была с собой честна, то Жюль временами становился для нее невыносимым. Несмотря на то, что он делал для нее все. Нет. Потому что он делал для нее все. Его чрезмерная уступчивость смущала ее. Она чувствовала себя неловко. Довольно часто Луизе казалось, что она видит невысказанные претензии со стороны Жюля, вытекающие из его поступков. При этом он подчинялся только ее слабостям. Его безусловная любовь охладила ее чувства.

Луиза и Жюль сделали все возможное, чтобы обрести счастье родительства, к которому когда-то так страстно стремились, однако теперь – несмотря на то, что у них была прекрасная дочь – они отдалились от этого счастья еще больше, чем прежде. Их счастье вдруг напомнило Луизе цветок, сорванный ради красоты, начавший увядать еще в руках. И вот они с Жюлем с большим трудом отыскали в нем то, ради чего сорвали.

Луиза вспомнила слова, которые часто произносила ее мать: «Присутствие в жизни людей, которые нам не подходят или не приносят пользы, выводит из равновесия наши души». Может, они с Жюлем совсем друг другу не подходили? И убедили себя в обратном только потому, что пришло время создавать семью? Потому что оба до сих пор не встретили людей, которые дополняли бы их?

Жюль всегда был путеводной звездой Луизы. Вселял в нее надежду, когда в ней росло отчаяние. Наставлял ее, снова и снова возвращая на прежний путь. Нет, он не хотел причинять ей боль. Он сделал это ради нее. Только ради нее. И тем самым взвалил на себя такую тяжесть, под которой не могла выстоять любовь.

Вернувшись на виллу, Луиза поднялась по лестнице и открыла дверь в кабинет Жюля. Она осторожно вошла. Что она надеялась там найти? Его?

Луиза осмотрелась. Удивительно, как мало вещей было в комнате. За исключением секретера и книг, ничто не указывало на то, что в ней когда-то жили.

Внезапно Луизе стало жаль мужа. Ему пришлось отказаться от всего, от чего он отказался, чтобы удовлетворить ее и их совместную жизнь. Был ли он вообще тем Жюлем, которым хотел быть?

Последняя крупица обиды в сердце Луизы растворилась. Она подошла к окну и выглянула в сад, залитый жемчужным светом сумерек. Фруктовые деревья были полны спелых плодов.

«Иногда судьба обрушивается на нас, как перезрелые сливы с дерева, – подумала Луиза. – И наша жизнь под безоблачным небом идет наперекосяк».

Луиза поняла, что нельзя ждать, пока жизнь сама по себе превратится в нечто удивительное. Что, скорее, каждый сам должен отправляться в путь, каким бы трудным или долгим он ни казался. А она до сих пор ждала. Полжизни провела в ожидании.

С этим осознанием с нее спала слабость, как будто она сбросила кожу, как змея, которой стало слишком тесно, и за этой неправильной кожей оказалась женщина, что гораздо сильнее.

Постепенно Луиза начала смотреть в будущее, представлять свое место в нем. Она впервые осознанно задалась вопросом, чем наполнить завтрашний день.

В ней зрело новое чувство. Внезапная вспышка внутреннего света. Первый импульс для нового начала. Луиза почувствовала, как в ней робко, но все же ощутимо возрождается жизнь.

В тишине она прошептала:

– Тебе не нужно извиняться, Жюль. По крайней мере, передо мной. Перед другими – несомненно. И прежде всего перед самим собой. Теперь мне кажется, что каждый на какое-то время теряется в собственной жизни. Возможно, во всем, что произошло с нами за последние дни, есть и что-то очищающее. Возможно, это неплохо. Возможно, это приблизит нас к прежнему «я». Возможно, теперь мы оба сможем стать теми людьми, которыми хотим быть, и выбрать ту жизнь, которая нам подходит. Что бы ты ни искал в своем путешествии, дорогой Жюль, я желаю тебе, чтобы ты это нашел.

Глава 46

Место рядом пустовало. Разговоры других пассажиров, словно клочки бумаги, кружились в воздухе и наконец вылетали в окно. Сквозь полуоткрытые окна косыми полосами падал вечерний свет. В нем танцевала светящаяся пыль.

Жюль был вымотан. У него не осталось сил цепляться за жизнь. Как будто он был всего лишь иссохшим листом, который ветер сорвал с ветки дерева и собирался унести прочь.

Поезд скользил сквозь ночь, будто мысль сквозь неведение. На рельсах блестел лунный свет.

Глаза Жюля снова и снова закрывались, но заснуть он не мог. Жемчужно-синяя тьма действовала как защитная оболочка.

Единственное, что у него было, – это тщательно упакованный багаж прежней жизни и мечта.

Вокруг Жюля раздавался тихий шепот разрозненных разговоров. Он думал о бесконечности вопросов жизни и смерти; о том, что после другие люди будут приходить и уходить вместе с этими мгновениями, погружаясь в бесконечный архив времени; о том, что жизнь идет, словно поезд, в котором постоянно сменяют друг друга пассажиры, что она ненадолго соединяет некоторых из них между двумя точками времени, а затем снова разделяет. Поезда жизни движутся по самым разным направлениям, и каждый из нас едет к заветной цели, что бы ни искал, не зная наверняка, доберется ли.

За окном проносились жизни многих других людей. За один рейс на поезде можно ощутить дуновение тысячи разных человеческих жизней, незаметно заглянуть в сотни из них, мысленно погрузиться в некоторые и набросать их историю. Бесконечное множество историй.

Час за часом поезд уносил Жюля из старого мира в новый.

На следующее утро поезд шел по впечатляющим деревянным мостам, протянутым над бурлящей прозрачной водой, ехал через леса и вдоль подножия горного хребта, скалы которого прорезали водопады. За горами тянулись богатые равнинные луга, затем путь снова сворачивал в пологие холмы, которые все редели, пока по обе стороны маршрута не расстелились сверкающие от влаги зеленые поля.

Через день они добрались до приморского города. Порт находился недалеко от железнодорожного вокзала. Там скрипели огромные краны и повсюду возвышались корабли, вышедшие в море. Началась переправа – следующий отрезок пути Жюля.

Корабль отплывал в сверкающее море через устье гавани, а бывший судья стоял на палубе и наблюдал, как перед глазами расплывается город.

Небо изогнулось над зеленью моря, словно голубая раковина. Жюль ощущал на губах легкий привкус соли. Чистый свет вечера наполнял его тишиной.

Проведя много дней в открытом море, Жюль добрался до страны, где хотел найти Шарлотту. Оставался лишь последний короткий отрезок пути на поезде.

Из окна купе Жюль смотрел на склоны ярко-зеленых рисовых террас, размытых утренним светом, будто лестницы в небеса. Тут и там он наблюдал, как из горных ручьев и источников отводят воду и заливают террасы, смотрел на рисоводов в конических шляпах из соломы, похожих на точки на картине, на персонажей, живущих в собственных мирах, в собственных историях.

Жаждущими глазами Жюль поглощал красоту этого пейзажа. Чувство пустоты, которое он ощущал внутри еще несколько дней назад, постепенно уступало место ощущению внутреннего пространства, свободного пространства, которое медленно заполнялось новыми возможностями. В Жюле пробуждалось совершенно новое чувство, которое он с трудом мог описать.

Это были одновременно скорбь по миру, который он оставил позади, и восхищение миром, который он теперь завоюет. Все казалось ему необычайно близким и в то же время далеким. Казалось, вся его жизнь состояла из отбытий и прибытий.

На перроне его встретили волшебство и букет неведомых цветов, мерцающая жизнь чужой страны. Все вокруг покрывал пудровый золотистый свет. Это был блеск другого мира, который, казалось, окутывал его, словно шелковый плащ. Тихая магия Востока.

Вокруг Жюля едва слышно проходила толпа. Казалось, людей привлекало то же, что и его: новая жизнь. Прежде чем осмотреться в поисках ночлега, Жюль сел на скамейку на перроне и, наблюдая за тихой суетой перед глазами, предался своим мыслям. Вокруг него, будто заколдованный снег, с деревьев падали лепестки.

Дул теплый ветер, рассказывающий историю, историю Жюля. Навевал аромат, коснувшийся образа, который дремал в нем двадцать лет, пробуждая надежду, напоминая о возможности, которую он считал потерянной навсегда.

Душа Жюля выбралась из ночи. Свет осветил то, что, как ему казалось, было в нем похоронено, то, чего он не мог найти в себе все эти годы.

С каждым пройденным отрезком пути с плеч Жюля спадал один год жизни. Он чувствовал себя молодым. Как раньше, когда он еще не подозревал о разочарованиях, об ошибочных решениях, об ударах судьбы и обо всем остальном. Разом Жюль оказался далек от всего этого. Все неприятное, что он привез из своего мира, приятным образом улетучилось. Старая жизнь померкла, как пейзажи, оставленные позади в конце каждого железнодорожного туннеля. Теперь Жюль принадлежал не своему прошлому, а своему будущему.

В одночасье он осознал, что в поисках Шарлотты вернулся к той жизни, которая в молодости никогда его не разочаровывала, в которой он был как дома. Он почувствовал, как начинает раскрываться тайный план, невидимый, как звезда на дневном небе.

Зажить настоящей жизнью еще не поздно. Зажить настоящей жизнью никогда не бывает поздно. В душе Жюля воцарился благотворный покой.

Путь из его мира в мир Шарлотты был чем-то большим, чем просто сменой обстановки: это был путь к самому себе. С опозданием на двадцать, может быть, тридцать лет Жюль впервые в жизни начал понимать, кто он.

Глава 47

Призраки прошлого были изгнаны. Или знание о том, что произошло, только породило новых? Более двадцати лет Антуан носил на себе шрамы разочарования. Всякий раз, когда он вспоминал тот день, когда его бросила мать, он спасался чувством несправедливо пережитых страданий. Теперь он не мог даже этого.

Антуан не поехал к Марлен. Вместо этого он все больше отдавался работе, ища в ней убежища.

Через неделю после того, как он получил письмо от матери, произошло нечто странное: двое парней принесли в больницу девушку, держа ее под руки, один слева, другой справа. Антуан чуть не столкнулся с ними на велосипеде у ворот на подъездной дорожке. Стояла засуха, и в воздухе было полно пыли. Они появились внезапно, как будто их фигуры резко возникли из дымки. Антуан уже начал падать, но тут же поймал равновесие. Когда он увидел стеклянный взгляд парней и усталость в их глазах, он посмотрел на девушку. Словно больная пташка, она хватала ртом воздух. Бледная как смерть, мышцы обессилены. Антуан бросил велосипед на песчаную дорожку и помог молодым людям – братьям девушки, как выяснилось вскоре.

Больница была старая, со старым оборудованием и еще более старыми медикаментами, никоим образом несопоставимая с медицинскими учреждениями западных континентов. Густые кусты и вьющиеся растения маскировали пришедшее в упадок здание. Однако внутри этот упадок ощущался отчетливо: от стен повсюду отслаивалась штукатурка, обнажая либо цвета предыдущих слоев краски, либо стену под ней, операции проводились прямо в смотровых кабинетах, а больные лежали в большом зале, отделенные друг от друга одними тканевыми занавесками. Пахло карболовой кислотой, болезнью, и – что заметнее всего – страхом.

Все вперемешку имитировало бессистемную попытку стать квалифицированным лечебным учреждением, но это было лучшее, что имелось в округе.

Девушку осторожно положили на носилки и отнесли в один из смотровых кабинетов. Братья, оба черноволосые, небритые, с резко очерченными лицами, закрыли глаза, чтобы спрятать слезы. Когда они снова их открыли, капли просочились сквозь густые ресницы, высвободились и оставили на пыльных лицах следы. Один из братьев вытер их тыльной стороной кисти, смешав с грязью на щеках. Выносить тишину в комнате было едва ли не труднее, чем шум в коридоре.

Даже без объяснений братьев Антуан понял, что девушка страдает неизлечимым – предположительно врожденным – заболеванием легких. Он понял, что она умрет. Не сейчас, но скоро. Если ей повезет, и он сможет помочь, жизнь подарит ей еще один год. Возможно, два. Не больше.

На мгновение девушка пришла в себя, открыла глаза и посмотрела на Антуана тихим внимательным и безмолвным взглядом, затем вновь сомкнула веки и, обессиленная, уснула. Антуан надел на нее ингаляционную маску, чтобы слизь в бронхах разжижилась и девушка наконец откашлялась и снова смогла дышать, затем он заменил ингаляционную маску на кислородную. К обескровленному лицу девушки начала медленно приливать краска, но сон больше не отпускал ее.

– Часто случаются приступы удушья? – спросил Антуан.

– С каждым годом все чаще, но таких еще не было, – ответил один из братьев.

Антуан кивнул.

– Ей нужно отдохнуть пару часов, прежде чем вы заберете ее домой.

– Как думаете, она когда-нибудь выздоровеет?

Антуан покачал головой и опустил веки.

– Быть этого не может. Этого не может быть, – вдруг сказал второй.

– Мне очень жаль, – произнес Антуан и на мгновение положил руки на плечи братьев. Затем подошел к медицинскому шкафу, дерево которого за прошедшие годы покоробилось от влажности, выдвинул ящик и достал оттуда пузырек. Он вручил его братьям и сказал:

– Добавляйте по двадцать капель в горячую воду утром и вечером. Вашей сестре нужно дышать водяным паром. Это поможет поддерживать бронхиальный секрет в жидком состоянии.

– Надолго это поможет? – спросил один из братьев.

– Как получится. Извините. Боюсь, ничего другого я вам не могу предложить. Будем надеяться, что надолго.

Братья кивнули.

– А сейчас я должен позаботиться о других больных, – сказал Антуан. – Вы можете остаться с сестрой и подождать. Примерно через два часа я вернусь и осмотрю ее еще раз. Если к тому времени она проснется, вы сможете ее забрать.

Антуан вернулся раньше. Он постоянно думал о братьях и не мог избавиться от ощущения, что каким-то непостижимым образом с ними связан. Когда он вошел в комнату и увидел там лежащую девушку, сначала его взгляд упал на ее изящно очерченное лицо, затем на декольте, от которого исходил тонкий аромат, и наконец остановился на медальоне на шее. Откуда-то ему было знакомо это бронзовое перо с афганским лазуритом. Где-то он уже видел этот амулет раньше. Но где? Мимо Антуана, словно нежное перышко по воздуху, проплыла мысль, однако только он хотел ее схватить, она снова ускользнула.

Он увидел это в глазах девушки. Увидел по тому, как она приподнималась, опираясь обеими руками на кушетку. Увидел в ее взгляде. Взгляде, который замечал все, даже то, что было скрыто от большинства людей.

Антуан пользовался успехом у женщин, однако все они быстро теряли к нему интерес, так как ни в одной из них не было души, которую он искал. Но в этой девушке было что-то такое, что чудесным образом привлекло Антуана.

– Вы меня спасли. Спасибо, – сказала она.

– Это был не я, – ответил Антуан.

– А кто же?

– Удача.

– Удача?

– Зачастую она предоставляет нам лишь небольшую лазейку. И, если мы не проскальзываем через нее достаточно быстро, она снова закрывается, и мы упускаем момент. Вы успели проскочить. Так что благодарите себя и удачу.

Девушка улыбнулась. Какая улыбка.

Братья помогли ей встать, придерживая обеими руками. На Антуана смотрели три пары полных благодарности глаз. Он протянул руку на прощание. Руку девушки – ее звали Ни Лу – он держал в своей особенно долго. Врач и больная на мгновение утонули в глазах друг друга: «мы еще встретимся».

Глава 48

Что мы знаем о жизни? А что мы знаем о смерти? Является ли жизнь лишь узким лучом света между тьмой до рождения и мраком после смерти? Или она – нечто большее? Быть может, смерть вовсе не мрачна? Она – не конец? А просто выход из этого мира? Вход в загробный?

Похожа ли жизнь на скопление песчинок, которые при нашем рождении имеют самую высокую плотность и самую высокую концентрацию жизненной силы, чтобы затем одна за другой сыпаться через узкое отверстие, как в песочных часах? Беспрерывно утекающее время? Медленный, тихий распад личности, который, однако, означает не окончательное исчезновение после смерти, а новое объединение в другом пространстве?

Когда Антуан вышел из больницы тем вечером, все было залито пурпурным светом. Он ехал домой под звездным небом. Сегодняшняя пациентка не выходила у него из головы. Как у человека в расцвете сил может быть такое короткое будущее? Как хирург Антуан часто задавался этим вопросом, однако этот вопрос еще никогда не был настолько животрепещущим для него.

– Что случилось, Антуан? Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, чем выглядишь, – беспокоилась Шарлотта, когда он вошел в дом.

– Странный день. Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

Антуан налил себе стакан воды, взял стул и сел у рабочей поверхности, за которой Шарлотта как раз готовила ужин.

– Недавно ты сказала, что однажды чуть не умерла. Так вот, сегодня в моих руках оказалась молодая пациентка. Она так близка к смерти, как никто прежде из тех, кто был мне незнаком, но глубоко тронул мое сердце.

– Мне очень жаль, Антуан, – ответила Шарлотта, сжимая его руку.

– Она умрет. Не сегодня, конечно. Но скоро. И мне интересно, действительно ли смерть означает конец ее существования.

– Я верю в то, что существует два вида смерти. Смерть тела – окончательная и бесповоротная. И смерть души – всего лишь переход из одного состояния в другое.

– Мне как естественнику в это трудно поверить.

– Отсутствие доказательств и доказательство отсутствия – не одно и то же.

– И все же. Мертвый – значит мертвый.

– Взгляни на эту маракуйю. Сбор плодов не означает их смерть.

– Если я их съем – будет означать.

– Даже тогда не будет. Их клетки перейдут в твои. А в их семенах есть все необходимое, чтобы породить множество новых лоз пышного страстоцвета. Когда ты от них избавишься, они попадут в плодородную почву. Даже если мы не съедаем плоды, а перерабатываем их в сок, это не означает их конец. Это всего лишь смерть плода в его первоначальном виде, переход из первоначального состояния в другое, а не потеря.

– Естественно. Но почему ты так уверена, что душа существует?

– Разумеется, я не уверена. Однако многое говорит об этом. Мы знаем гораздо меньше, чем нам кажется. Человек – это чудо. Подумай только: мы появляемся из крошечной клетки и растем лишь за счет клеточных делений, а каждая клетка точно знает, какой орган ей нужно построить. Кроме того, между людьми возникает особый вид энергии – с некоторыми нас что-то связывает, с другими – нет. Что-то внутри нас задолго до разума осознает, что в жизни мы столкнемся с определенными людьми, с которыми по какой-то причине должны столкнуться. Все переплетено.

– Хотел бы я разделить твою веру, но боюсь, я слишком убежденный реалист. Так как это было, когда ты чуть не умерла?

– Я чуяла ее запах, смерти. И чувствовала ее вкус. Она уже проникла в меня так глубоко, что я ощущала ее каждой клеточкой. А потом на мгновение почувствовала, как покидаю тело, выскальзываю из оболочки и уплываю. Или нет, лучше так: улетаю. Я смотрела, как вся моя жизнь сокращается до крошечной точки, а перспектива, наоборот, увеличивается до бесконечности. Охватывало чувство легкости. Чувство свободы. Защищенности. Пока меня внезапно с невероятной силой не вернуло обратно в тело.

Антуан смотрел на Шарлотту, подперев голову руками.

– И я возвратилась туда, где совсем не хотела оказаться снова.

– Ты не хотела возвращаться?

– Моя мать умерла, когда я была чуть старше того возраста, в котором ты остался без Марлен: мне было десять. Поскольку отец пил, с того момента обо мне начала заботиться сестра матери. Она была настолько другой, настолько холодной женщиной, что я не могла ассоциировать ее со своей чуткой и сердечной мамой. Хотя я видела отца лишь тогда, когда он пытался пить чуть меньше, он был и остается единственной связью с моим теплым детством. Между нами была близость, которую не нужно было доказывать прикосновениями. В то же время между мной и тетей была дистанция, которую никакие прикосновения не сокращали. Ничто в ее характере и отношении к детям не могло сравниться с тем, к чему я привыкла. Когда всего через несколько лет после матери умер отец, за одну-единственную ночь я окончательно лишилась остатков детства. Пол под ногами был будто из стекла, которое в любой момент могло разбиться. Я сама превратилась в умирающую, не желая оставаться в этом мире и отпускать всех, кого люблю. Больше ничего не ела и не пила, заболела сама и в таком состоянии провожала отца до самых врат вечности, пока врачи не вернули меня к жизни из очень дальних миров. Поначалу это не было похоже на спасение, скорее на то, что одна часть меня вернулась, а вторая умерла. И все же…

– И все же?..

– Я не только оставила часть себя в загробной жизни, но и принесла что-то оттуда. Со мной произошло нечто волшебное. Что-то изменилось. Мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить это, осознать умом.

– Что?

– Я внезапно начала ощущать то, чего никогда раньше не ощущала. Предвидеть события. У меня начали возникать предчувствия. Я знала, что произойдут определенные вещи. Незнакомые люди вдруг стали казаться мне знакомыми из другого времени. В каком-то смысле во мне пробудилось сверхъестественное чувство.

Антуан закатил глаза.

– Хватит, Антуан. Ты спросил. Я отвечаю. К тому же я уверена, что у всех нас может быть это чувство, если мы начнем уделять ему достаточно внимания. Когда мы разовьем его. Когда поймем, что видят не только глазами, слышат не только ушами, а чувствуют не только руками.

– Думаешь, сверхъестественное чувство, о котором ты говоришь, пробуждается у всех, кто коснулся смерти, но выжил?

– Вполне может быть, да. Возможно, люди, которые хотя бы на короткое мгновение переступают грань между земным и потусторонним, между телесным и бестелесным миром, наделяются чем-то чудесным. Чем-то, что остается с ними в течение некоторого времени после встречи со смертью, но из года в год ослабевает, пока не исчезает вовсе, когда люди становятся ближе к земной жизни, чем к неземной.

– Похоже на магию. А мне трудно поверить в какую-либо форму магии.

– Понимаю. Но со мной это было так. Поэтому я верю в большие и маленькие чудеса. И в то, что близость к смерти – не единственный способ соприкоснуться с ними. Я уверена: если человек готов, они открываются ему и при жизни.

– Ты веришь в прошлые жизни, Шарлотта?

– Я верю в старые души. По крайней мере, благодаря смерти я научилась жить. А не просто существовать. Усвоила, что начинать нужно оттуда, где ты стоишь, с того, что у тебя есть, и так, как ты можешь. И еще кое-что. Возможно, даже мое самое основное открытие.

– Что?

– Что мы слишком много жалуемся, слишком легко поддаемся унынию. Мы страдаем, потому что в нашей жизни есть что-то, что нам не нравится. Страдаем, потому что в ней не хватает чего-то, чего нам хотелось бы. Мы хотим то, чего не получаем. Получаем то, чего не хотим. Мы страдаем от перемен. От того, что стареем. Мы страдаем от самих страданий. Обстоятельства, которые длятся слишком долго, в итоге тоже приводят к страданиям. Даже тогда, когда они нам, в общем-то, нравятся. Приятные вещи через некоторое время становятся неприятными. Счастье, например, невыносимо, когда длится долго. Иногда мы даже становимся несчастными, когда в жизни все вроде бы хорошо, но слишком долго не происходит ничего нового. Мы страдаем от того, что многое в мире выходит из-под нашего контроля. Мы отлично умеем страдать.

– И что нам, по-твоему, с этим делать?

– Нужно соблюдать несколько основных правил. Во-первых, быть благодарными за все, что у нас есть. Смотреть на то, что мы имеем, а не на то, чего нам не хватает. Во-вторых, следить за своими мыслями. Образ мысли формирует наши слова и действия. В-третьих, обращать внимание на возможности. Хорошие возможности представляются редко. Спрашивать себя при каждой, появится ли она снова и когда, если не воспользоваться ею сейчас. Возможно, она уникальна. В-четвертых, делать жизнь других лучше. Тогда лучше станет и наша. В-пятых, не бояться смерти. Не позволять ей красть нашу жизнь раньше времени.

– Ты не перестаешь меня впечатлять.

– Нет, Антуан, то, что я тебе говорю, ты знаешь и сам. Только когда мы очень молоды, мы сталкиваемся с учителями. С людьми, которые уже прочувствовали жизнь до кончиков пальцев рук и ног. С людьми, которые знают, что значит жить и что может привести к смерти в середине жизни. Однако, когда мы достигаем определенного возраста, как ты сейчас, наших учителей становится меньше, наши герои больше ничему нас не учат. Мы должны сами держаться за жизнь и не терять веры – в твоем случае надежды – в волшебство нашего существования.

Глава 49

Флорентина сидела на краю колодца перед домом и бросала в него гальку. Она смотрела вслед каждому камешку. Как он взрывал гладкую поверхность воды, погружался на глубину и исчезал в темноте, оставляя рассеивавшееся зеркальное отражение, которое расходилось кругами. Круги расширялись до тех пор, пока их не останавливали стенки колодца.

Луиза наконец почувствовала себя достаточно сильной, чтобы поговорить с дочерью. Некоторое время она наблюдала за Флорентиной из окна гостевого дома, в котором жила после разговора с Жюлем. Луиза будто искала новый защитный кокон, потому что старый сломался. Наконец, собрав все свое мужество, она подошла к Флорентине и села рядом с ней на край колодца. Луиза провела по волосам дочери гладкой рукой, взяла пальцами одну прядь и наблюдала, как гладкие и неровные участки по-разному отражают солнечный свет. Она долго смотрела на Флорентину, ничего не говоря, пока та вдруг не почувствовала, что тишина из естественной превратилась в гнетущую. О чем они молчали?

В обычно успокаивающей улыбке Луизы было нечто измученное. Уверенность в глазах в том, что она может взять от жизни все, что ей нужно, угасла. Что случилось с родителями Флорентины, с матерью?

Спустя, по ощущениям, вечность Луиза освободила их обеих от напряжения, ставшего невыносимым:

– Дорогая, твой отец не просто уехал. Он ушел.

– Что? – спросила Флорентина громче, чем рассчитывала.

– Он ушел в другую жизнь. В настоящую. Искать свое место в мире.

– Что он сделал? – В глазах Флорентины показался ужас.

– Ушел искать свое место.

– Оно не здесь?

– Не здесь, и никогда здесь не было.

– Он не вернется?

Луиза покачала головой.

– Он приедет к нам в гости. И мы тоже навестим его, когда он прибудет туда, где почувствует себя дома. Но мы больше никогда не будем жить вместе как семья.

– Как? Почему? Это неправда! Это не может быть правдой!

Луиза обняла дочь. И рассказала ей. Рассказала о выкидышах. О мертворождениях. Об умирающем ребенке. Она рассказала об отчаянии, которое было настолько велико, что чуть не поглотило ее и Жюля. Рассказала о безнадежности, горе. И о чуде, случившемся двадцать лет назад, когда одним зимним днем, на рассвете, Жюль положил ей на руки здорового ребенка: Флорентину.

Обе на некоторое время замолчали. Искали слова, однако не находили фраз, которые могли бы описать то, что они думали и чувствовали.

Флорентина с трудом сдерживала слезы. Теперь она наконец поняла, откуда это чувство отчужденности, особенно по отношению к Луизе. Она не была ее родным ребенком.

В голове девушки возникло множество вопросов, на которые ее приемная мать не могла ответить. Одна мысль преследовала другую, и, поскольку Флорентина еще не совсем понимала, что все это значит, она не могла ухватиться ни за одну из них. В какой-то момент Флорентина спросила тихим, почти беззвучным обессиленным голосом:

– Почему сейчас? К чему его признание? Зачем вообще?

– Он больше не мог этого выносить. Больше не мог жить с ложью.

– А все эти годы мог?

– Думаю, никогда не мог.

– Почему сейчас?

– Может, сейчас – подходящий момент.

– Для признания нет подходящего момента.

– Подходящего нет. Ты права. Но есть множество неподходящих. Если признаться слишком рано – это может шокировать. Если слишком поздно – может оказаться поздно что-либо менять. Но ни в одном из двух случаев нельзя ничего исправить. Возможно, он решил, что сумеет хоть что-то спасти, и отправился в путь, чтобы найти твоих биологических родителей.

– Я думаю, чтобы найти свое место в мире.

– И это тоже. Но одно невозможно без другого.

Обе женщины снова замолчали.

Через некоторое время Луиза сказала:

– Знаешь, дорогая, наш брак распался еще много лет назад. Вероятно, еще до твоего рождения. Однако мы признаем свою неудачу лишь сейчас.

– Как можно годами жить вместе и не осознавать, что все неправда?

– Возможно, мы сплели слишком плотную паутину привычек, в которой в конечном итоге запутались, хоть она и удерживала нас вместе.

Флорентина погрузилась в свои мысли. Ее отец и правда это сделал? Он бросил своего больного ребенка? Променял на нее? Отнял у матерей их детей? Жюль способен на такой поступок? Ее отец, Жюль? Который всегда был рядом? Единственный человек, который ее понимал? Который помог ей найти свое место в мире?

В глазах Флорентины вспыхнуло сомнение. Причины, о которых знала Луиза, могли быть не единственными. Это было бы слишком простым решением для такой сложной проблемы. Жюль не рассудил бы так. Или рассудил бы?

Флорентина перестала доверять своим воспоминаниям. Действительно ли он такой хороший человек, каким казался ей все эти годы? Что, если она в нем ошибалась?

Однако зачем ему было бы отдавать за нее жизнь, если бы он не любил ее по-настоящему? Нет, этого не может быть. Тот Жюль, которого она знает, искренний. Искренний в своей любви к ней. Искренний в своей любви к Луизе. Пусть это и не та любовь, которой они друг от друга хотят, Луиза и он.

Любили ли ее родители когда-нибудь друг друга так, как им обоим казалось правильным? Если да: когда началась эта любовь? А когда закончилась? Были бы эти двое счастливее друг без друга, точнее, с другими людьми? Неужели они всю свою жизнь находились не на своем месте?

На ком лежит вина за то, что все так обернулось? На Жюле, потому что он искал простое решение в сложной ситуации? Или на Луизе, потому что она долгие годы жаловалась на то, что не может жить без ребенка? Потому что требовала от Жюля того, чего ей не могла дать сама жизнь? Можно ли вообще говорить о вине? Или они просто достигли той точки, когда отчаяние настолько глубоко разъело душу каждого, что ясно мыслить уже невозможно? Играет ли все это хоть какую-то роль теперь, когда ничего нельзя изменить?

Голос Луизы отвлек Флорентину от размышлений.

– Что думаешь, если мы пойдем в твое убежище и ты покажешь мне немного из того, что я пропустила? Объяснишь, как извлекать абсолюты? Может, у тебя есть какие-нибудь травы, которые залечат наши раны? Мне бесконечно жаль, Флорентина, что до сих пор я не принимала участия в твоей жизни так, как тебе этого хотелось. Возможно, хоть я и не твоя биологическая мать, ты позволишь мне немного это исправить. – Луиза обхватила Флорентину рукой и осторожно потянула ее с края колодца.

Флорентина улыбнулась.

– Пойдем, – сказала она.

Когда они шли по гравийной дорожке к павильону с лекарственными травами, Флорентина сказала Луизе:

– Мне интересно, какой жизнью я бы жила, если бы нас не поменяли местами в детстве. Такое ощущение, будто существуют две совершенно разные версии моей жизни. И сейчас я живу той, которой наделил меня отец, то есть Жюль.

– Поверь, об этом бесполезно думать, Флорентина. Один из моих самых больших источников страданий – это неспособность принять то, чего в любом случае уже не изменить. Ничего не поделаешь. Такова жизнь. Я тоже пытаюсь с этим смириться. Если тебе интересно мое мнение, то существует не две, а бесконечное множество разных версий твоей жизни. И каждым сделанным шагом, каждым принятым решением ты устанавливаешь новый ориентир на своем пути. Вместе с бесконечным количеством возможностей существует и бесконечное количество версий жизни. Решения – не важно, принятые нами или кем-то за нас – формируют наши дни, недели, годы. Пишут нашу личную историю.

– Как это связано с идеей о том, что все мы приходим в этот мир с собственной картой? С предначертанным маршрутом?

– Я думаю, что наши личные карты содержат лишь обозначения основных элементов жизни. Например: в чем мы найдем свою реализацию. Когда встретим большую любовь. Кем она будет. Будут ли у нас дети и сколько. На каких этапах пути мы получим необходимый опыт для личностного роста. Когда и какие потери понесем. Когда умрем. И так далее. Однако пути к этим обозначениям мы должны найти сами. Как и в случае с путешествиями, к ним ведет множество разных дорог. Когда другие вмешиваются в нашу жизнь или вставляют палки в колеса, нам приходится идти длинными обходными путями. Но мы всегда будем прибывать в те места, которые предусмотрены для нас картой. Поэтому нам не стоит бояться. Даже несмотря на страдания, мы можем быть уверены, что достигнем отмеченных на карте точек, но при одном условии: если, с чем бы ни столкнулись, мы всегда будем вставать и идти в мир. Это нам и нужно сейчас сделать. Встать и пойти в мир.

Глава 50

Шел сезон дождей. Уже несколько месяцев обильные ливни сменялись штормами. Прошлой ночью была сильная гроза. Молния разбила пополам один из двух бенгальских фикусов. На следующий день Антуану пришлось его срубить, иначе дерево неизбежно упало бы на дом при следующем же шторме.

Присев на корточки перед изрезанными корнями, он увидел за их переплетением отверстие в стволе, в котором поблескивала красная лакированная шкатулка. Антуан вытащил ее и открыл.

В ней лежали два несшитых листа, изъеденных временем. Антуану в нос прокрался запах пыли, пожелтевшей бумаги и какого-то заклинания, которое он не мог разобрать.

На обоих листах красными чернилами было написано: «Свидетельство о рождении». Снизу стояли штампы из красного воска. Черными буквами на одном документе было написано имя Ни Лу, на другом – Флорентина. Под именами – дата и время рождения, имена родителей. К обоим документам крепилась бумажка с пометкой, сделанной синими чернилами почерком Шарлотты. Пометка, которая была непонятной, но все объясняла. Короткая пометка, в которой рассказывалась длинная история.

Антуан снова заглянул в отверстие в стволе. Начал проверять, ощупывая обеими руками, не спрятано ли там что-то еще, однако шкатулка оказалась единственной, что здесь хранилось.

Так вот где Шарлотта держала свое прошлое, по крайней мере, его часть, главу из своей истории. Наверное, ту самую, о которой она никогда не говорила, за которую ей было стыдно и о которой она жалела.

Антуан положил свидетельства о рождении рядом на влажную землю. Две девочки, родившиеся в одну ночь. В одну зимнюю ночь двадцать лет назад. Одна из них – дочь ловца жемчуга и ювелира из восточного мира. Другая – дочь судьи и коллекционера произведений искусства из западного.

В его голову вновь вернулась мысль, которая несколько недель назад, когда он лечил больную девушку, проплыла мимо Антуана, как нежное перышко по воздуху, но он не успел ее схватить.

Теперь ему все стало ясно. Тот амулет, бронзовое перо с афганским лазуритом, когда-то принадлежало Шарлотте. Шарлотта носила его до той ночи, которая показалась Антуану чернее и холоднее предыдущих. Хотя прошло двадцать лет, теперь он вспомнил: Шарлотта вернулась домой на рассвете совершенно разбитая. Она вся дрожала, на ней не было амулета и медицинского халата. Она несколько дней не разговаривала, не ела и больше никогда не возвращалась на работу в больницу. Антуану не удавалось выяснить, что произошло той ночью. До сегодняшнего дня.

Недостающие кусочки пазла жизни Шарлотты лежали перед Антуаном, исписанные красными и черными буквами, составляя главу ее прошлого.

Но зачем? Шарлотта не такая. Это на нее не похоже.

Держа в руках свидетельства о рождении, Антуан вошел в дом. Не успел он проронить и слова, как Шарлотта подняла на него взгляд. И увидела документы.

Воспоминание о той ночи отразилось в ее глазах. Некогда гладкая как шелк розовая кожа Шарлотты вдруг стала ветхой, как пожелтевшая сухая бумага этих свидетельств. Ее руки больше не покоились на подлокотниках кресла-качалки, а начали дрожать. Она закрыла глаза, но и сквозь веки видела события того темного дня двадцать лет назад в зале для новорожденных.

Страх того времени почти осязаемо витал в воздухе. Прошлое никогда не остается в прошлом. От истины никуда не деться.

Она сделала это ради них обеих, ради Луизы и ради себя. Сколько раз Шарлотта чувствовала себя кожурой полого плода, потому что не родила ребенка. Она прекрасно знала, что чувствует женщина, которая жаждет стать матерью, но не может.

В результате подмены у них обеих появились дети. У Луизы – Флорентина, которая на самом деле была Ни Лу, а Шарлотта смогла оставить себе Антуана. Даже если бы она была одинока и не имела постоянного дохода, никто бы его не отнял. Жюль ей пообещал.

Они стали матерями, не лишая материнства ни одну из женщин. По крайней мере, так Шарлотта пыталась успокоить совесть. Ведь у матери Ни Лу, Сарасвати, уже было двое детей. Двое сыновей. Ярон и Ноян.

– Прости меня. Прошу, прости, – наконец сказала Шарлотта Антуану.

– Зачем? Я просто не понимаю. Это на тебя не похоже.

И Шарлотта рассказала. Она рассказала о женщине, которая уже потеряла троих детей и не смогла бы пережить потерю еще одного. Рассказала о мужчине, который хотел спасти свою жену, свой брак, мечту о семье и в отчаянии придумал идею подмены. Рассказала о его предложении не забирать у Шарлотты Антуана, если она поможет ему в этом.

Антуан беспрестанно качал головой, а затем сказал:

– Но девочка жива!

– Что, жива?

– Она жива.

– Она не умерла?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Она была у меня в больнице. Я ее лечил. Девушка с заболеванием легких, всего на восемь лет моложе меня. Ей двадцать. Я рассказывал тебе о ней. Ни Лу. Да, ее зовут Ни Лу. И она носит твой амулет. Твой бронзовый амулет. Перо с афганским лазуритом.

Шарлотта прикрыла рот рукой. Теперь и она качала головой. Затем она закрыла лицо руками и прошептала сквозь пальцы:

– Как же я могла. Что же я наделала!

– Ты тут ни при чем. Во всем виноват тот мужчина.

– Нет. Я виновата так же, как и он. Что же мы наделали. Что же мы сделали с девочками!

– Он шантажировал тебя, принудил, заставил. Без него ты бы никогда не сделала ничего подобного. Ты ни в чем не виновата.

Шарлотта убрала руки от лица и посмотрела на Антуана.

– По-твоему получается, что никто никогда ни в чем не виноват.

– Может, это даже и так.

– Но мы не можем это принять, не так ли?

– Да. Это сложно.

– Я так раскаиваюсь. Раскаиваюсь уже долгие годы. Не проходит и дня, чтобы я не думала об этом. Чтобы раскаяние не поднималось во мне и не вставало комом в желудке. Чтобы не сдавливало мне горло. От такого поступка не уйти. Тень угрызений совести слишком велика, чтобы из нее можно было выйти. Она преследует. Повсюду.

– Раскаиваться можно только в решении, принятом добровольно. А ты приняла его не сама. Этот мужчина тебя заставил! Какой жестокий человек.

– Он не жестокий. У него были причины. А у меня – выбор. Выбор есть всегда. Но для меня моя жизнь была важнее, чем жизнь девочки. Мне не хотелось тебя потерять. Я сделала это ради тебя и по большей части ради себя. Так что я ничем не лучше этого мужчины. Не лучше кого-либо другого.

– Он чудовище!

– Ты поспешно его осуждаешь. Твои слова несправедливы. В нем была огромная любовь к жене, которая переросла в такое отчаяние, что он не мог помочь себе иначе. Да и кто из нас может знать все детали истории другого человека? Что мы знаем? Я тоже не героиня. И самое предосудительное во всем то, что я почти уверена, что сделала бы это снова. Верно. Если бы можно было повернуть время вспять, я выбрала бы единственный способ тебя оставить.

– Но зачем? Ты могла завести своих детей. Тебе было всего двадцать четыре.

– Рядом со мной не было мужчины. Я не была искусна в любовных делах. Хорошо умела выбирать плохие отношения, пока не отказалась от мечты о большой любви вовсе. В то же время во мне было столько непрожитых чувств. Благодаря работе медсестрой и, более того, ответственности за тебя я впервые обрела некоторую стабильность. К тому же я увидела себя в твоих глазах. Вспомнила, как внезапно оказалась одна в мире, без отца и матери. Да так отчетливо, что почувствовала тогда, будто кто-то вломился в мои мечты и разграбил их. В каждую историю жизни, Антуан, уже вписано множество других историй. Они образуют почву, из которой вырастает наша личная хроника.

Чем дольше Антуан слушал Шарлотту, тем дальше он был от того, чтобы составить мнение о произошедшем. Шарлотта была права. Мы никого не должны судить поспешно. Такой приговор никогда не бывает справедлив. Чтобы понять мотивы человека, нужно примерить на себя его шкуру целиком и полностью. Кто знает, на что был бы способен сам Антуан, окажись он на месте другого?

– Знаешь, Антуан, – вздохнула Шарлотта, – то, что чувствует мать, поймет только мать. А то, что чувствует бездетная женщина, поймет только женщина без детей. И то и другое требует огромной силы. И то и другое требует чрезвычайной стойкости. Душа каждого отдельного человека должна многое вынести. Случаются события, которые поражают нас так глубоко, вырывают нас с корнем с такой силой, что мы больше никогда не обретаем равновесие. По крайней мере, очень долго не можем обрести.

Они замолчали. Через некоторое время Антуан сказал:

– Прости меня, Шарлотта.

– Не нужно извиняться, Антуан. До этого я каждый день пыталась сбежать от печалей жизни, но дома меня каждый вечер встречало прошлое. А потом пришел ты.

– И ты никогда не думаешь… – Антуан прервался.

– Думаю ли я о девочках, которых мы подменили? Которых вырвали из их жизней с корнем и посадили в другие? О да, Антуан. Я думаю о них каждый день. Каждый. То, что я сделала, не исправить. Я могу лишь надеяться, что не разрушила их жизни. Однако настало время попросить прощения. И теперь, когда я знаю, что Ни Лу жива, – Шарлотта глубоко вдохнула, – я знаю, с чего начать.

– Позволь мне пойти к ней за тебя, Шарлотта.

– Это моя задача.

– Позволь тебе помочь. Ты спасла мне жизнь. Теперь я спасу твою.

– Это моя задача, Антуан.

– А если я скажу, что прежде всего хочу сделать это для себя, потому что должен снова ее увидеть? Тогда ты позволишь мне пойти?

Шарлотта встала с кресла-качалки и обняла Антуана.

Глава 51

Успокаивающая тишина ночи впитала ее страхи, как хлопчатобумажная ткань впитывает кровь.

В мыслях Шарлотта вновь блуждала по той зимней ночи двадцатилетней давности. Помимо мучительных моментов, она вспоминала и особенное мгновение, когда они с Жюлем встретились взглядами. Он смотрел на нее так, будто они были одни в комнате, одни в мире. Так преданно. Так понимающе, видя самую суть. Между ними было что-то, чего они не могли выразить, чего им нельзя было выражать. Что-то, что не имело никакого отношения к младенцам, а касалось только их двоих. Как сказать друг другу то, чего говорить нельзя?

Или Шарлотта все выдумала? Неужели она просто связала эти воспоминания воедино, как теплую шаль, к которой можно прижаться?

За последние двадцать лет бывали дни, когда она чувствовала, что благодаря встрече с Жюлем, благодаря связавшему их взгляду стала другой женщиной. Не неуверенной, но наоборот: женщиной, которая спустя бесконечно долгое время снова ощутила себя собой. В миг, принадлежавший только им одним. Не тогда, когда она подчинилась его требованиям. Между ними с Жюлем что-то произошло. С ними что-то произошло.

Порой мгновения достаточно, чтобы стать другим человеком.

Хотя та ночь возложила на Шарлотту чувство вины, она одновременно стала концом долгих поисков. Шарлотта нашла то, что ее дополняет. Она увидела это во взгляде Жюля. Во взгляде, который мягко, словно шелк, скользил по ее лицу.

Глава 52

Жюля приняли у себя две пожилые дамы, Манджу и Даршини. У них был гостевой дом – восьмиугольный деревянный садовый домик с тремя комнатами, – в котором они время от времени за небольшие деньги предоставляли туристам проживание с завтраком.

Они выбирали гостей сами и давали жилье не всем, а лишь тем, кто, как говорили в деревне, был в поиске. Это Манджу понимала по глазам. Сейчас, помимо Жюля, в домике жил только один парень.

Манджу была женщиной, возраст которой определить невозможно: с одной стороны, ее лицо выглядело, как лицо женщины, прожившей жизнь, с другой – ее глаза, сияющие, как зеленые оливки, говорили о пробуждении и новом начале. Жюль споткнулся на перроне и практически угодил прямо к ней в руки.

Они пешком прогулялись по деревушке на краю дождевого леса, которая была конечной станцией поезда, на котором ехал Жюль. Домики стояли на сваях, изогнутые двускатные крыши, покрытые соломой, напоминали лодки. Передняя и задняя стены от основания до фронтонов были наклонены наружу, стены украшала резьба.

Когда Жюль и Манджу вошли в дом, Даршини – женщина с тонкими белыми волосами, разделенными пробором посередине и завязанными в узел на затылке, – откинувшись, сидела в кресле-качалке, обтянутом синим бархатом. Ее темные, почти черные глаза влажно блестели на нежном лице, и она разговаривала так тихо, как будто все, что она говорила, было секретом. Ее кожа была прозрачного голубоватого оттенка, напоминавшего кальку, и меняла цвет при любом всплеске эмоций.

Манджу умела читать истории людей по глазам, тогда как Даршини понимала язык пульса. Жюль подошел к даме в кресле:

– Даршини?

Старуха кивнула.

– Даршини Зрячая. – Он протянул ей руку. Старушка схватила ее ловкими костлявыми пальцами и на мгновение задержала.

– Я вижу не больше, чем другие люди. Я просто им напоминаю.

– О чем?

– Об их мечтах. О мелодии их жизни. О голосе их души. О том, о чем они забыли.

Теперь у нее был слегка отсутствующий взгляд, как будто она все же видела больше, чем другие. Как следовало из ее имени.

Даршини обхватила сильные холодные руки Жюля своими теплыми морщинистыми пальцами и ощупала их. Затем она взглянула на него. Она долго смотрела ему в глаза, а потом сказала:

– Садитесь рядом, молодой человек. Не стесняйтесь.

– Я уже не молод.

– Все относительно. Садитесь же. Не бойтесь.

Жюль сел рядом со старухой на стул, также обитый синим бархатом.

– Если мы хотим познать жизнь, мы должны прислушиваться к мелодии, которую задает наше прошлое.

– О какой мелодии вы говорите?

– У вас неправильный ритм сердца.

– Знаю, – кивнул Жюль. – Я принимаю таблетки, которые прописал врач. Травы, которые рекомендовала дочь. И втираю в кожу настойки из укрепляющих сердце корней. Уже долгие годы.

– Но они не помогают.

– Не помогают.

– Вам нужны не лекарства. Вам нужен покой. Покой, который впустит в ваше сознание вопросы, которые годами пытались туда проникнуть, но вы к ним не прислушивались.

– Вопросы?

– Вопросы, на которые нужны ответы. Вопросы, которые укажут вам путь к своей судьбе, что заложен в вашей душе. – Она минуту помедлила. Затем продолжила. – Мы можем потерять путь из виду, но в душе никогда ничего не теряется.

– Как это связано с моим сердцем?

– Мы несем свои жизни в глазах и сердцах. Наша история написана на лицах. А желания – на сердце. Если бы вы шли своим путем, путем, который вам подходит и для вас предназначен, ваш пульс ощущался бы по-другому.

Жюль поднял брови.

– Ваш пульс похож на легкое неровное постукивание птичьего клюва по оконному стеклу. Я объясню, молодой человек: иногда пульс бьется слишком тихо. Это пульс людей, которые носят в себе глубокую печаль, настолько глубокую, что они начинают умирать в середине жизни. Вся жизнь вытекает из них. А бывает пульс громкий. Это пульс тех, кто не в ладах со своей жизнью. Еще есть нерегулярный пульс: то медленный, то быстрый, то скачкообразный. Это пульс людей, чьи души наполнены оставшимися без ответа вопросами, смятенными чувствами. Иногда пульс бьется глухо и притупленно. Это пульс тех, в чьих жилах течет горечь и гнев. Когда мы боимся, наш пульс учащается. То же происходит, когда мы влюблены. Звонко он бьется только у людей, которые живут в гармонии с собой и миром. Ваш пульс напоминает пульс человека, у которого мало жизненных сил. Он бьется слабо. Истощенно. Как у того, кто многое потерял. Как у того, кто устал от бесчисленных путей, которые предлагает жизнь, и ищет тот, который подходит ему. Никакие лекарства здесь не помогут. Здесь поможет лишь одно: отправиться искать. Даже если вы еще не знаете, что именно.

– Спасибо за беспокойство, но я уже знаю, что ищу.

– Вы уже знаете, что ищете, но еще не знаете, что вам нужно.

Глава 53

Антуан отправился к Ни Лу. Автобусом он за пару часов добрался бы до побережья, до места, где ее семья ныряла за жемчугом, но предпочел пойти пешком. Это позволило ему привести в порядок мысли и хорошенько обдумать то, что он собирался ей сказать. Получилось так, что Антуан поселился у Манджу и Даршини всего за несколько часов до Жюля. В тот же день. В том же домике.

С наступлением сумерек оба сидели на веранде перед ним. Каждый сам по себе, не зная друг друга и не подозревая, что их судьбы тесно переплетены.

Для Антуана все так и осталось, даже когда их пути несколько дней спустя снова разошлись. Он ничего не связал с именем бывшего судьи, да и тот молчал о том, что сделал двадцать лет назад. Жюль же, напротив, сразу понял, кто перед ним, когда Антуан рассказал свою историю. Историю, которая запала в сердца многих людей, живших в городке в то время. Историю, которая превратила бы сердце любой матери в уголь, стань она жертвой подобной судьбы. Историю пожара, поглотившего семью и прожегшего дыру в ткани города.

Жюль осознал еще больше. Он познал магию случая, магию, которая свела их здесь, потому что их жизни были связаны. Он осознал, что является отдельной нитью в шелковой ткани судьбы, в которую вплетаются наши существования, что вместе с Антуаном он нашел и Шарлотту, и его поиски подошли к концу.

Единственное, чего Жюль еще не знал, – что найдет у Шарлотты то, о чем никогда бы не подумал, и что он уже скоро поймет, что имела в виду Даршини.

В накрахмаленном белом фартуке Манджу вышла на веранду, где в сумерках сидели мужчины. Зажав центральную складку сложенной белоснежной скатерти большим и указательным пальцами, она подошла к столу из тика, перекинула скатерть через край, отпустила складку и двигала скатерть взад-вперед до тех пор, пока та не легла идеально. Затем Манджу снова скрылась в доме и чуть позже вернулась с двумя тарелками густого супа.

Словно догадавшись, что встреча мужчин была предрешена, она накрыла для гостей ужин, но с ними не села, а провела остаток вечера в доме.

Антуан и Жюль сразу поняли друг друга, сразу друг другу понравились. У них тут же завязался дружеский, трогательный и оживленный разговор, такой, который протекает совершенно естественно и, кажется, никогда не исчерпывается. Говорить друг с другом им было так же приятно, как и молчать.

Антуан не знал, почему открывает самое сокровенное незнакомому человеку, но это казалось правильным. Уже через несколько минут Жюль показался ему таким знакомым, как будто они знали друг друга много лет. Как будто он его отец.

Возможно, в его положении ему нужен был кто-то другой, с кем можно было поговорить, кроме Шарлотты. Кто-то, кто беспристрастно оценил бы его жизнь. И хотя сам Антуан считал, что свидетельства о рождении занимают его больше всего, он не обмолвился о них ни словом, зато поговорил с незнакомцем о своей матери.

Пока они черпали ложками имбирный суп, он рассказал Жюлю об ужасном пожаре, который поглотил маленькую девочку и молодого отца. О женщине, которая подсознательно винила в несчастье своего будущего ребенка и из-за этого не смогла стать ему той матерью, которой хотела бы стать. О том, что эта женщина бросила своего шестилетнего сына, забрав с собой все объяснения. Он рассказал о тоске, которая никогда не утихала. О боли, которая с годами уходила, будто вода в песок, но в глубине души все еще жгла. Он рассказал о письме, которое несколько недель назад внезапно впорхнуло в его дом, словно выпущенная на волю птица. О строчках, выведенных почерком его матери, содержавших просьбу о последней возможности встретиться до того, как она отправится в другой мир. Он рассказал о том, что решил ни в коем случае не давать ей такой возможности.

Жюль внимательно слушал. Затем они некоторое время молчали, и он наконец произнес:

– Если человек не испытал чего-то сам, ему трудно представить, как далеко простирается тень несчастья. Сколько людей страдает из-за того, что с ними случилось что-то ужасное. Антуан, не знаю, куда ты сейчас направляешься, но если я могу дать совет…

– Можешь.

– Поезжай к ней. Поезжай к матери. Уверен, все остальное подождет. А вот смерть ждать не будет. Поезжай, пока смерть навсегда не лишила тебя этой возможности.

– Чтобы успокоить ее совесть?

– Чтобы простить. Чтобы отпустить ее на новое место с миром. И чтобы соскрести злобу со своего сердца и освободить место для любви. Иначе ты будешь в оковах всю свою жизнь. Гнев, ненависть и злоба превращают нас в пленников. Свободен лишь тот, кто умеет прощать. Поезжай к ней. – Он минуту помедлил. Затем добавил. – Чтобы найти свои корни. Каждый должен знать, откуда он родом, где он начал свой путь, в какой семье родился, какое место когда-то выбрала его душа. Без этого человек всегда оказывается посередине истории, упуская начало. А как закончить ее на правильном пути, когда не знаешь, как она началась? К сожалению, сам я понял это слишком поздно. – И подумал про себя: украв начало у других.

Антуан опустил взгляд и покачал головой. Затем он залез в карман брюк и вытащил сложенный лист бумаги.

– Вот, – сказал он.

– Что это?

– Прочти.

Жюль взял лист, развернул его и прочел. Письмо от Марлен.

– Смелая женщина, – наконец сказал он, возвращая листок Антуану.

– Смелая? Она бросила меня, когда мне было шесть, не зная, найдет ли меня кто-то, позаботится ли обо мне.

– Я понимаю твой гнев, твое разочарование. Понимаю, что тебе больно. Любой на твоем месте чувствовал бы себя так же. Но твои чувства не меняют того факта, что эта женщина смелая.

– Остаться – часто более смелый поступок, чем уйти. Она ушла.

– Не осуждай ее. Не нам судить о том, что сделала твоя мать. Она не смогла вынести боли. Кто из нас смог бы? Боль делает нас другими людьми. Людьми, которыми мы не хотим быть. Важно то, что с твоей матерью происходит сейчас. Она умирает. Она могла бы уйти, покинуть землю, не рассказав тебе начало истории. Но она хочет дать тебе то, что еще может как любящая мать. Правду. Только правда способна исцелить, заполнить черные дыры внутри нас. Неизвестность – нет. Неизвестность подобна кислоте, которая продолжает разъедать границы дыр, только увеличивая их. – Жюль обхватил ладонями пальцы Антуана. – Поезжай к ней. Сделай подарок и себе, и ей. Только так у тебя появится начало, которое никто больше не сможет отнять, а у нее – конец.

– Не могу.

– Это твой последний шанс. Если ты не воспользуешься им, то, возможно, будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Она протянула к тебе руку. Не бей по ней. Всю жизнь ты чувствовал, что чего-то не хватает.

Антуан кивнул.

– Я могу лишь дать совет: выслушай ее. Может быть, тогда ты ее поймешь. Разве мы не можем простить только потому, что не понимаем? Понять все – значит простить все.

Глава 54

Утро смывало черноту ночи. Щебетали птицы. Из-за завесы тумана показалось белое солнце. Небо было прозрачно-голубым. Пруд в саду блестел в утреннем свете. Перед домиком расстелился ковер яркой шелковистой зелени. Антуан прочесывал траву. Повсюду блестели капельки росы, благоухали цветы. Земля была влажной и теплой. Парня окружал утренний простор.

Весна находилась в пути, как и Антуан. Он отправился в путешествие в прошлое, которое, как он думал, спустя долгое время оставил позади. Он отправился к своей матери, Марлен. Жюль его убедил.

Однако на этот раз Антуан вернется в прошлое в последний раз. Он поклялся себе в этом.

Жюль предложил ему поехать вместе. Что-то связывало их судьбы, Жюля и его. Антуан это чувствовал. Но что? В глубине души он догадывался, но эта догадка не доходила до его сознания.

Чтобы добраться до хосписа, им потребовалось всего несколько часов проехать на поезде и немного пройтись пешком.

Странно. Неужели его мать все эти годы жила совсем недалеко от него? Как давно она знала, что он живет с Шарлоттой, которая искала и нашла для них новую жизнь на Дальнем Востоке, там, где восходит солнце, и оставила прошлое там, где оно заходит? Это совпадение? Или это судьба привела их на тот же континент, даже в ту же страну? Загадочна ткань нашей жизни, созданная из нитей времени и судьбы.

Высокие папоротники, пышную зелень и все вокруг, насколько хватало глаз, освещал апрельский свет. Пахнущую дождем землю, чистый и тихий воздух и погруженный в эту тишину дом, предназначенный для тех, кто прощается с этим прекрасным миром.

Мужчины вошли в хоспис и пошли по свежевымытому линолеуму вдоль коридора. По обе его стороны были расположены двери одна за другой. Большинство из них были закрыты. В палаты, двери которых были открыты, Жюль и Антуан время от времени бросали робкие взгляды: вот старик, который, лежа в постели, смотрит на потерянную страну своей жизни. Вот пожилая женщина, больше похожая на скелет, которая ждет своего конца, изъеденная болезнью. Вот еще одна, слабая и осунувшаяся, которая сидит в инвалидном кресле и пустыми глазами смотрит в окно. Люди, уставшие от страданий и боли, утратившие жажду жизни.

«Как же все-таки хрупка жизнь. Как хрупки мы. Все прекрасное хрупко», – думал Жюль.

«Все мы – уязвимые создания. Полные надежд и забот. Полные начал и финалов», – думал Антуан.

Дверь в палату Марлен была открыта. Еще долгие годы Антуан будет помнить охватившее его чувство, когда среди шума голосов в коридоре он вдруг услышал знакомую манеру речи. В море слов и бормотания тон и тембр одного-единственного голоса разом задел струну его памяти.

Антуан остановился на пороге палаты. Боялся снова увидеть, вспомнить то, что было сильнее его. Как предстоящая встреча с человеком, которого он полностью вычеркнул из своей жизни, могла его так поразить?

Пока Антуан стоял у двери в палату, Жюль опустился на одну из многочисленных скамеек в коридоре. Он будет ждать здесь, даже если это займет дни. Он обещал Антуану. Перед его глазами проносилась обыденность хосписа со всей своей человечностью и бесчеловечностью. Под носом – чистые, стерильные запахи, а также смрад гниения и смерти. В голове – картина собственного конца, о котором неизбежно задумываешься в таком месте.

Жюль кивнул Антуану. Антуан сделал глубокий вдох и вошел.

Его мать была там, совсем одна. Медсестра только что вышла из палаты. Ни семьи, никого, кто оплакивал бы ее скорую смерть.

Марлен просто лежала, излучая спокойное достоинство.

Когда Антуан стоял, глядя в пространство, он осознал, что все прошедшие годы постоянно высматривал точку на холме, где в последний раз видел край ее голубого платья, прежде чем он исчез навсегда.

Ее взгляд был одновременно и знакомым, и чужим. На выступающие скулы была натянута тонкая, как бумага, кожа прозрачного оттенка. Волосы спадали на подушку мягкими серебристыми локонами. Руки походили на крылья без перьев.

Она была перед Антуаном, жизнь его матери. Он будто наблюдал за ней сквозь замочную скважину. Он вошел в нее, словно на чужой континент. Вид вызвал у него на глазах слезы. Он почувствовал, как внутри поднимается чувство одиночества. Одиночества, которое должно было принадлежать ей. Одиночества последнего мгновения.

Уже несколько месяцев она лежала одна в этой крошечной палате с маленьким окошком и дверью на веранду, ведущей в сад. С дверью, через которую она, вероятно, еще ни разу не выходила на улицу. Возможно ли, что эта палата постепенно стала для нее целым миром, ее единственным миром? Антуан почувствовал внутри боль, захлестнувшую его со всей силой. Он коснулся шеи и расстегнул сначала одну, затем вторую пуговицу под отворотом рубашки.

Откуда вдруг взялись эти чувства? Что он потеряет, когда она уйдет навсегда? Мать, которой у него никогда не было? Человек, которого он мог бы любить? Часть его истории? Последняя часть детства, которую с ее смертью тоже поглотит тьма?

Ради кого он здесь? Ради нее? Или только ради себя? Какая от этого польза?

Хотя Антуан не думал, что потеряет что-то еще, когда мать умрет, он вдруг осознал, что их связывает любовь, глубину которой им так и не удалось измерить полностью, но которая открылась им при этой встрече.

Когда Марлен увидела Антуана, по ее лицу скользнула улыбка. В умирающей вспыхнула жизнь.

Раньше Антуан составлял ее образ из обрывков, которые помнил. Из темной тени матери, которая бросила своего сына, которая ступила на утренний свет фонаря и исчезла из него навсегда, однако сейчас, здесь, в этой палате, ничто из того, чего он ожидал, не могло объяснить чувство привязанности, возникшее в нем.

Антуан подошел к кровати, одной рукой нежно провел по ее волосам, а другой обхватил пальцы. И что-то затронуло воспоминание глубоко в его душе. Это был аромат лаванды. Аромат знакомой жизни. Марлен смотрела на Антуана сияющими глазами, под которыми лежала черная тень болезни.

– Мама? – прошептал Антуан в тишине.

Всю дорогу Антуан готовился к встрече с матерью, но он и думать не мог, что эта встреча повлияет на него так сильно, проникнет в него так глубоко. У него не было слов, чтобы описать свои чувства. В них не было необходимости. Самое важное в жизни решается взглядом.

Мать крепко держала его руку в своей и с улыбкой смотрела на него. Во всем ее существе было нечто хрупкое. Ее глаза были того же цвета, что и его, цвета тихого светло-зеленого горного озера, и их наполняла нежность.

Когда Антуан увидел, как слабо бьется сердце в костлявой груди Марлен, он понял, в каком тихом одиночестве, должно быть, она жила все эти годы. В одиночестве, в котором не должен жить ни один человек.

Злоба, которую Антуан питал к матери, прошла. На мгновение было забыто даже ее разбитое прошлое, которое разрушило и его. Весь гнев погас.

Вновь возникшее пространство внутри него наполнилось любовью. Он погладил ее по щеке.

– Мама? – повторил Антуан. – Можно тебя так называть?

Марлен кивнула и, когда она на мгновение закрыла веки, по ее щекам потекли слезы.

После молчания она начала рассказывать. Антуан вслушивался в ее спокойный голос. Он впитывал его в себя, словно аромат, словно дыхание мира.

Она рассказала ему об отце, о сестре, о радости по поводу пополнения в семье. По поводу Антуана. Она рассказала о той ночи. Ночи огня и страданий, обратившей жизнь семьи в пепел.

Она рассказала о внезапно опустевшем мире. Без смеха дочери. Без мужа. Она рассказала о боли, которая пожирает сердце, оставляя на его месте большую черную дыру. О том, как тяжело одного ребенка держать на руках, а другого – отпускать. Она рассказала, как трудно дарить любовь, когда ты больше не любишь саму себя. Как трудно не винить другого человека в том, что произошло, когда ты чувствуешь себя настолько виноватой, что не можешь терпеть. Она рассказала о единственном выходе, который тогда нашла. О тяжести дальнейшей жизни после расставания, и о том, что она не смогла простить себя, несмотря на то что посвятила всю оставшуюся жизнь чужим нуждающимся детям, потому что бросила одного, своего собственного ребенка.

Марлен не упускала ни одной детали, дарила Антуану один отрывок воспоминания за другим, поднимая их с морских глубин давнего времени. Фрагменты настолько полные, что картина его раннего детства и его раздробленное «я» складывались, как будто сами собой, в одно целое, в его личность. Картина, на которой была запечатлена вся семейная хроника от начала до конца.

Они оба думали о годах, которые никогда не вернутся, и о единственном, последнем мгновении, которое было у них сейчас.

– Пожалуйста, приоткрой окно. Я хочу впустить еще немного жизни, прежде чем умру, – попросила Марлен.

Антуан встал с кровати, повернул латунную оконную ручку и открыл окно. Ветер внес в палату мелодию – вдалеке кто-то играл на фортепиано. Музыка, в которой, несмотря на ее воодушевляющий ритм, скрывалась печаль, одно из тех произведений, которые пронизаны аурой особенно трогательных моментов и вызывают чувство меланхолии.

– Ты боишься смерти? – спросил Антуан.

– Я прожила жизнь. Смерть по сравнению с ней – наименьшая из проблем. – Она улыбнулась, затем добавила тихим голосом: – Антуан, рождение ребенка и смерть человека, которого мы любим, – это врата. Врата, через которые становится видно что-то неземное. Что-то, что мы можем видеть только сердцем, куда не может проследовать наш разум. Это переживание длится всего несколько секунд, но позволяет нашей последующей жизни засиять в совершенно ином свете. – Марлен минуту помедлила, попытавшись выпрямиться. – Но ему нельзя длиться долго, иначе мы вообще не захотим возвращаться в этот мир.

Антуан не хотел пускать ее через эти врата. Не сейчас, когда он только ее нашел, пусть и знал, что в подходящий момент они откроются для Марлен, и что конец не остановить.

На следующий день рано утром стало ясно, что она умрет совсем скоро. Смерть отбросила свою тень. Из Марлен уходила жизнь, жизнь, которую ей так и не удалось прожить в полной мере. Ее тело казалось крошечным, сморщенным. Пижама на ней была слишком велика, а она сама стала не более чем скелетом, обтянутым кожей. Лицо осунулось, повосковело, глаза превратились в запотевшие стекла, и лишь тонкая ниточка жизни, не прекратившееся пока дыхание, еще продолжала удерживать ее.

Антуан сидел на краю ее кровати. Смерть, неизбежный конец всего, впервые предстала перед ним во всей своей мощи, пальцами тянулась к его матери, заползала в нее. В женщину, которая только вернулась к жизни ради него. В женщину, которой не исполнится даже пятидесяти пяти лет. Марлен начала умирать.

Что такое смерть? Раньше Антуан часто думал об этом, но теперь не осмеливался. Заметив перемену, он спросил у матери:

– Давно ты лежишь здесь, в этой кровати, в этой палате?

Марлен задумалась.

– Несколько месяцев, наверное; год, возможно, уже два.

– Хочешь сказать, что ты не была на улице несколько месяцев?

Марлен, улыбаясь, кивнула.

– У меня были дела. Я ждала тебя.

– Разве потолок может заменить небо?

– Если умеешь смотреть сквозь него – да. – Она снова улыбнулась.

Антуан встал и открыл дверь, ведущую через веранду в сад. Светало. На горизонте загоралась утренняя заря. Садовник собирался подрезать огромные плюмерии – деревья, олицетворяющие бессмертие. Антуан подозвал мужчину и попросил его помочь выкатить кровать матери через веранду на улицу.

– Пусть хотя бы в последний раз взглянет на наш мир. Она должна увидеть то место, куда отправляется. – Антуан посмотрел наверх, на небо, на виноградно-синие переливы ночи.

Садовник кивнул. Он снял с головы шляпу, повесил ее на ветку и вместе с Антуаном вошел в палату. Они выкатили кровать в сад. По высокой траве подкатили ее к одной из плюмерий в полном цвету. Антуан забрался в постель к Марлен. Лег к ней вплотную на простыню. Обхватил ее руку, которая с каждой минутой уменьшалась.

Они смотрели на впечатляющую природу вокруг. Удивлялись, как быстро рассеивается тьма, как небо постепенно наполняется светом и словно становится все больше и шире. Как они сами посреди сада сливаются с восходящим в апрельском тумане молочным солнцем.

– Когда я умру, я появлюсь на свет в виде голубого цветка, – сказала Марлен Антуану и спросила: – Оно еще у тебя?

– Что «еще у меня»?

– Семечко.

– Семечко?

– Которое я вложила тебе в руку, когда мы встретились во сне.

– Но это ведь был всего лишь сон.

– Оно еще у тебя?

Антуан залез в карман брюк, вынул семечко и положил в раскрытую ладонь.

– Я ношу его с собой с той ночи.

Марлен улыбнулась.

– Хорошо за ним следи и держи в тепле, когда я умру. Начнет прорастать – я уже в пути. Тогда посади его. Как только распустится бутон, я приду.

– Придешь? Куда?

– В чудесное место. Прекраснее, чем все, что мы можем себе вообразить.

– Но откуда ты знаешь?.. Как это возможно?..

– Ты ведь и сам это знаешь. Я же подарила тебе это семечко. Во сне.

– Это невозможно. Как сон может стать реальностью?

– На свете есть куда больше всего, чем то, что мы постигаем разумом, Антуан, – сказала Марлен, закрывая его ладонь. – Не все истины поддаются объяснению.

Почти час он пролежал рядом с ней, сжимая и целуя ее холодеющие руки.

На краю сознания Марлен собрались призрачные существа из ранних времен. Люди, которых она знала и любила. Марлен чувствовала, что они пришли, чтобы забрать ее домой. Там были все. И ее муж Франсис с их дочерью Пари.

На покрытую росой лужайку упали первые лучи солнца. Воздух был наполнен запахом свежескошенной травы, влажной земли и нежным ароматом цветов. Марлен и Антуана нежно обдувал легкий весенний ветерок. Она в последний раз посмотрела на него долгим взглядом. В последний раз обняла его со всей оставшейся силы. Сказала последнее «я тебя люблю».

Грудь Марлен слегка поднялась и опустилась. Дыхание сопроводил тихий шум, тихий выдох. Свеча, при свете которой она всего за день прочла Антуану книгу всей своей жизни, вспыхнула, став ярче всего, что Антуан когда-либо видел, потрещала в последний раз, все больше теряя силу, и погасла навсегда. Глаза Марлен потухли, словно звезды. На лице дрожали последние осколки жизни. Трепеща, ее веки закрылись. Она разжала объятия и отпустила жизнь. Внезапно наступила тишина. Марлен испустила последний вздох, и он отправился в бесконечность.

Как будто ее окутало дыхание мира: худое тело охватил поток воздуха и унес душу, которая боролась за выход на свободу, в бескрайние просторы космоса.

Марлен вознеслась в небо, расправила крылья и улетела прочь. Осталось лишь тело, лежащее рядом с Антуаном, словно пустой кокон.

Как бы ему хотелось задержать мать в этом мире, теперь, когда он ее нашел. Его глаза наполнились слезами.

Антуан поднялся. Все крепче и крепче он сжимал ее руку, нежно гладил по лбу, по закрытым векам. Затем он положил голову на тыльную сторону кисти и похоронил в ее морщинах последние слезы своего детства.

В этот момент произошло нечто чудесное: по вершине плюмерии пронесся ветер и обрушил на Марлен сотни белых и розовых лепестков, словно снег, пока мертвая не оказалась покрыта ими полностью.

Куда ни глянь – пустые ветви. Однако Антуан знал, что они снова оживут и наполнятся новыми ароматными цветами. И что жизнь Марлен навсегда останется неразрывно связана с его жизнью.

Когда он вернулся в палату, его взгляд упал на туфли у двери. В глазах медсестры, которая тем временем вошла, было глубокое сострадание. Она наблюдала за всем из окна, а теперь положила руку на плечо Антуана и сказала:

– Она больше не ходит. Она летает.

Антуан в последний раз оглядел палату матери. Затем повернулся и вышел назад в свою жизнь.

Теперь он знал, как выглядели она и ее мир. Он вошел в него и стал другим.

– Мы постоянно меняемся, – услышал он слова Шарлотты.

Глава 55

Снаружи его ждал Жюль. Он раскинул руки и обхватил ими Антуана. Антуан положил голову на плечо Жюля и заплакал.

– На самом деле ничто не мертво, если присмотреться, – прошептал Жюль.

Свет разливался по земле, словно молоко. Антуан чувствовал себя в гармонии с жизнью и со звездами, незаметными днем. Их тоже не видно, но они есть.

Он почувствовал, как обрел душевный покой, которого никогда раньше не испытывал, и понял, что все то, что раньше казалось ему неразрешимым и бессмысленным, стало таковым лишь потому, что он был полон злобы и осуждал действия, которых не понимал. Теперь, когда Антуан простил и гнев уступил место любви, все прояснилось и обрело смысл.

Казалось, в одночасье мир открылся ему, будто пышный благоухающий сад.

Антуан был уставшим и в то же время бодрым. Более двадцати четырех часов он наблюдал, как смерть подкрадывалась к Марлен, заползала в нее.

Она боролась за каждый лишний час, который могла подарить сыну. Теперь, после того как она примирилась с ним и с благодарностью ушла, повсюду царил мир.

Антуан был бесконечно благодарен Жюлю. Без него он никогда не собрал бы воедино свою историю и не обрел бы душевный покой. Жюль подарил двум людям величайший подарок, который только можно кому-либо подарить: любовь.

Теперь Антуан по-другому думал о жизни. О людях. И о смерти. Смерть – не скелет в черном плаще. Нет. Смерть – нежная рука, снимающая тяжесть с наших крыльев, чтобы мы могли вознестись в небо и улететь прочь.

Наконец-то у него были объяснения, которые он искал на протяжении многих лет. Когда-то судьба подрезала Марлен крылья, и она ушла из жизни Антуана, чтобы не обрезать их и ему. Это было отступление, а не уход. Это было ради его, а не ее блага.

На этот раз они попрощались должным образом. На этот раз она не покинула его, а лишь прошла вперед.

Антуан чувствовал, как в нем зарождается глубокая любовь к матери. Любовь, которая вернула ему детство, казавшееся потерянным. Любовь, которая среди миллиона дверей в жизнь указала ему правильную. И он открыл ее и прошел сквозь нее.

Высоко в небе парили птицы с распростертыми крыльями. Антуану и Жюлю они казались такими крошечными. Маленькие черные точки, словно небо в крапинку, сорвавшиеся в путь, также, как и они. Мужчины вновь отправились в путь, каждый в свой.

Они вместе пошли на вокзал и на перроне протянули друг другу руки.

– Боюсь, теперь нам придется расстаться, – сказал Антуан.

– На время. Вот увидишь. Наш совместный путь еще не окончен, – сказал Жюль, подмигнул Антуану, похлопал его по плечу и запрыгнул в поезд.

Когда поезд тронулся, Антуан смотрел вслед своему новому другу и думал: «Наши жизни связаны непостижимым, таинственным образом. Когда мы внимательно слушаем истории других, нам открывается что-то свое. На жизненном пути мы встречаем людей, чьи слова дают ответы на наши собственные вопросы. А когда мы внимательно слушаем других и учимся прислушиваться к себе, мы находим все, что нам нужно».

Глава 56

Светил пудровый свет. Блестели луга. Пейзаж мерцал в косых маслянистых лучах утреннего солнца. Всего за одну ночь полностью расцвела весна. Из земли прорастали тонкие ниточки травы, и все покрылось росой.

Перед тем как мужчины отправились к Марлен, Даршини посоветовала Жюлю сходить на необычную реку. На реку, которая течет в обратном направлении, уносит тех, кто в нее погружается, в прошлое. Там Жюль встретит человека по имени Вивек, и этот человек ему поможет. «Порой по жизни полезно идти обходными путями, чтобы найти то, что тебе нужно», – сказала Даршини. Она точно описала ему маршрут. Странным образом Жюль доверился абсурдному предложению старухи, голос которой звучал таинственно.

Найти реку не составило труда. Сверкая на свету, она извивалась на ярко-зеленом ландшафте, словно голубая шелковая лента. Вдали, насколько хватало глаз, возвышались покрытые зеленью известняковые горы. Когда Жюль подошел к заросшему берегу, он увидел мужчину, который сидел на корточках на камне и смотрел на воду. Повсюду вдоль воды сновали зимородки: резвились на берегу, сидели на низко свисающих над водой ветвях, резво ныряли в нее из засады в поисках мелких рачков и рыб. Их оперение повсюду вспыхивало ярко-голубыми красками и переливалось на солнце.

Жюль подошел к мужчине, поприветствовал его коротким кивком и сел на камень рядом. И хотя мужчине наверняка было уже за шестьдесят, а может, и за семьдесят, его зачесанные назад волосы блестели, словно черный бархат. У него было широкое лицо с гладкой, почти не тронутой морщинами кожей и румянцем на щеках. Когда он улыбался, можно было заметить, что на нижней челюсти не хватает зубов.

Ни один из мужчин не произнес ни слова. Они смотрели на тихую и спокойную воду.

Это было другое молчание, отличное от знакомого Жюлю. Это было молчание, подобное тому, которое он впервые в жизни испытал с Антуаном. Молчание, которое объединяет, а не наоборот. Рядом с ним снова находился незнакомец, с которым тишина теряла способность к отчуждению.

Пока они сидели и смотрели на проносящуюся мимо реку, им представилась фантастическая картина. Люди по очереди заходили в воду, окунались и снова поднимались. Люди стояли в потоке с закрытыми глазами, словно в трансе. Они выходили из потока и выглядели совершенно изменившимися, как будто в них бурлил источник силы, как будто в них самих теперь текла река, которая вышла из берегов и прокладывает себе дорогу в жизни.

Только внимательно присмотревшись, можно было заметить, что река и в самом деле течет в обратном направлении. Она течет вверх по холмам, а не вниз. В каменистых местах вода закручивается, поднимая пену и пузыри, и переливается через камни. Омываемые травинки загибаются в сторону гор.

В какой-то момент мужчина сказал:

– Ты пришел окунуться в реку прошлого?

– Вивек?

Мужчина с круглым лицом кивнул.

– Мне рассказала о тебе Даршини. Я хочу вернуться к тому моменту в своей жизни, когда все изменилось к худшему. Это правда, что тот, кто входит в реку прошлого, отматывает жизнь назад и оказывается в точке, в которую желает вернуться?

– Правда, – ответил Вивек.

– Все так просто? – спросил Жюль.

– Нет, не все. Пусть река и вернет тебя туда, это не изменит твоего положения. Ты снова поступишь так же, как поступил когда-то, потому что ты вернешься в тот момент лишь с тем, чем в то время мог располагать. То, чему ты научился в будущем, является частью будущего, так что ты проживешь все эти годы так же, как прожил – со всей болью, со всей виной и смирением. – Он сделал паузу, затем продолжил. – Все наши озарения – запоздалые. Жизнь открывает дверь за дверью для всех без исключения, и именно для этого мы здесь. Хоть ты и не можешь использовать то, чему тебя научило будущее, чтобы изменить прошлое, ты можешь использовать это, чтобы по-другому взглянуть на пережитое. И, что самое главное, ты можешь использовать полученные знания в будущем, чтобы исправить любые возможные ошибки.

– Я не могу изменить то, что произошло?

– Своими действиями ты вмешался в жизни многих людей. Так происходит со всем, что мы делаем. Мы ежедневно вмешиваемся в жизни и судьбы других. Даже если это происходит неосознанно, и мы делаем это в своих интересах. Даже если твои действия, возможно, оказали положительное влияние на чью-то жизнь, пусть ты и не можешь себе этого представить. Чтобы повернуть годы вспять, тебе нужно привести к этой реке всех людей, на жизнь которых ты повлиял. Но тебе это не удастся. Радиус наших действий огромен. Мы должны учитывать это, когда что-то совершаем.

Жюль поднял брови.

– Вот. – Вивек наклонился и поднял с земли четыре камня. – Возьми по одному из этих камней в каждую руку и брось их по очереди в реку, куда захочешь.

Жюль нахмурил лоб, но все же встал и бросил в воду сначала один, затем второй камень. По воде разошлись круги.

Вивек тоже встал и бросил камни в реку. Сначала один, затем второй. По воде снова разошлись круги. Наконец все круги соприкоснулись и перешли один в другой.

– Видишь ли, – продолжил Вивек, – каждая жизнь на земле подобна камню, брошенному в воду: от наших действий расходятся круги. Образуются волны, и эти волны становятся все шире и касаются волн других жизней. Круги нашей жизни, наших действий соприкасаются, сливаются друг с другом. Таким образом, все в мире неразрывно связано. Мы никогда не можем заранее предугадать, к чему нас приведет то или иное действие – к плохому или к хорошему. Порой судьба обходными путями возвращает на прежний путь нас и людей, на которых повлияло наше решение.

– Но тогда какой смысл в реке прошлого? Если мы не можем исправить свои ошибки?

– Есть люди, которые берут все на себя ради одного упущенного момента. Чтобы иметь возможность пережить этот момент снова. Момент, когда они были вынуждены попрощаться с кем-то навсегда. Чтобы еще раз услышать голос, почувствовать запах кожи, прикоснуться, прежде чем любимый человек навсегда покинет этот мир.

– Значит, я зря проделал весь этот путь?

– Зря? Разве он не показал то, что может тебе понадобиться, чтобы повлиять на свое настоящее и сделать из него желаемое будущее? – Вивек снова присел на камень. – Скоро ты до него доберешься. Но для этого тебе нужно двигаться вперед. Нужно оставить все позади. Страх перед неизвестным, перед тем, что будет, не должен заставлять тебя возвращаться в прошлое. – Он тяжело дышал. Жара изводила его. Снова и снова он вытирал со лба капельки пота. – Друг мой, – сказал Вивек, потирая затылок, – я не имею права лезть к тебе в душу и давать советы. Но, если ты позволишь, я все же порекомендую тебе немного покопаться в себе. Мне кажется, в твоей душе кроется что-то, что тебе, возможно, следует отыскать.

Жюль внимательно смотрел на него во все глаза.

– Прежде чем ты спросишь, – продолжил Вивек, – отвечу: нет, я не знаю, что это. Я не провидец. Я просто чувствую, что в ней что-то есть. Что-то, что является ключом ко всему.

Теперь и Жюль опустился на камень.

– Наверное, ты считаешь меня сумасшедшим, – вздохнул Вивек. – Если я ошибаюсь, извини. Но если ты и сам чувствуешь, что есть хоть малейшая вероятность, что глубоко в тебе дремлет что-то, что ты так умело прятал, настолько умело, что теперь откопать довольно сложно, то, прошу тебя, копай!

– Как мне найти то, о чем я даже не знаю?

– Продолжай свое путешествие. Каждое путешествие – это путь к самому себе. Пусть ты еще и не осознал этого: ты уже в пути. Твоя настоящая жизнь уже близко. Душа – вот наш проводник к истине, наш внутренний свет.

Ошеломленный, Жюль встал.

– Спасибо тебе, – наконец сказал он, еще раз взглянул на воду и протянул Вивеку руку.

– Не забывай, – начал тот, – даже если зима в тебе все еще холодная и темная, и ты все еще глубоко увязаешь в снегу: весна близко. Неудержимая, она снова и снова расцветает в каждом из нас.

– Великое предвестие весны, – улыбнулся Жюль и отправился в путь.

Глава 57

«Из любой ситуации есть выход, нужно его только найти», – думал он.

Около полудня Жюль добрался до бесчисленных участков рисовых полей, граничащих друг с другом. Тут и там росли сучковатые тамаринды, дающие тень в жару, а в далекой дымке вырисовывались силуэты потухших вулканов.

Жюль подошел к толпе мужчин в конических шляпах, что сажали рис на залитых водой полях. Он смотрел на их двигающиеся рты, наблюдал за их разговорами, но не понимал их речь. Колышущий травы ветерок уносил каждое слово даже на небольшом расстоянии. Пробираясь сквозь толпу, Жюль спрашивал, может ли кто-то объяснить ему дорогу в соседнюю деревню, но ветер уносил и его голос.

Он снова и снова смотрел на мужчин. Один из них привлек его внимание уже тем, что совершенно не привлекал внимания других. Худой, почти прозрачный костлявый старик с ясными, словно стеклянные бусины, глазами. И именно этот старик, казалось, слышал лучше всех остальных. Вдруг он повернулся и подошел к Жюлю, ослабил подбородочный ремень конической шляпы, сделанной из рисовой соломы и пальмовых листьев, снял ее и тыльной стороной кисти вытер лоб, покрытый капельками пота. За исключением полосы редких белых волос, у него был лысый, местами окропленный черными родинками череп. Старик обеими руками держал шляпу перед животом.

– Вы что-то ищете?

– Я ищу женщину по имени Шарлотта. Ей сейчас должно быть около сорока четырех лет. Она живет со своим сыном, Антуаном, где-то поблизости.

Старик почесал висок указательным пальцем, будто копаясь в пыльном архиве памяти. Через некоторое время он спросил:

– Ту красивую женщину, у которой павильон для растений?

– Да, именно. Ее сын рассказывал мне, что она разводит чудесные цветы.

– Прекрасные! – сказал старик и объяснил Жюлю дорогу.

Только когда Жюль хотел с благодарностью попрощаться, он понял, что мужчина слепой.

– Никто никогда не описывал мне дорогу так точно, – сказал он старику. – Должно быть, вы являетесь картой для многих людей.

– Ко мне мало кто обращается. Меня не видят. Я ведь слепой, – ответил старик и хитро улыбнулся. – Но быть слепым – не значит не видеть. Большинство людей видят меньше, чем я, хотя зрение у них есть.

Жюль кивнул.

– Мы видим лишь то, что уже есть в нас. И то, что находится прямо перед нами. Я такой же слепец. Печально то, что обычно нас озаряет уже тогда, когда становится слишком поздно.

– Например?

– Двадцать лет назад я совершил огромную глупость.

– Разве не все мы их совершаем? Снова и снова? Глупости встречаются на нашем пути между жизнью и смертью так же часто, как рои комаров-звонцов в брачный период.

– Моя ошибка была не просто глупостью. Моя ошибка была преступлением. Я изменил жизни многих людей.

– И теперь раскаиваешься.

– Уже двадцать лет как.

– Ты думаешь, что вмешался в планы судьбы.

Жюль кивнул. Слепой улыбнулся.

– Ты слишком много на себя берешь, милый. Даже если бы у тебя были злые намерения – а я верю, что у тебя их не было, – ты бы не оказал большого влияния на жизнь других людей. Так что можешь перестать раскаиваться.

– Так просто?

– Так просто. Пойдем, посидим чуток в тени того тамаринда. Я расскажу тебе одну историю.

Когда они присели на корточки, он начал:

– Однажды в бедной семье родился мальчик. Один старый мудрец предсказал, что он женится на дочери короля и будет править страной. Мудрец знал, как толковать знаки Вселенной, и никогда прежде не ошибался. Король, услышав о предсказании, захотел как можно скорее избавиться от мальчика. Разумеется, бедный парень без средств к существованию не должен был становиться мужем его дочери и правителем страны. Тогда король пошел к родителям мальчика и сказал: «Ваш сын в любом случае возьмет в жены мою дочь, так отдайте его на мое попечение уже сейчас. Я хочу позаботиться о нем и дать ему хорошее образование». Родители, которые, как и любые другие, хотели для своего ребенка только самого лучшего, доверили королю маленького сына. Однако тот положил ребенка в коробку и бросил ее в реку, ожидая, что она тут же пойдет ко дну и ребенок умрет. Но коробка плавала в целости и сохранности, пока не запуталась в манграх недалеко от дома, где жила бездетная пара, которая много лет мечтала о ребенке. Когда они услышали крики малыша через окно, они бросились на улицу и нашли его. Благословленная Вселенной пара с любовью вырастила мальчика. Десять лет спустя король случайно узнал об этом. Он отправился к ним и предложил забрать мальчика в замок, чтобы обеспечить ему лучшую жизнь, чем могли предложить в деревне они. Пара обрадовалась за сына и позволила ему переехать к королю. Однако король, желая избавиться от мальчика, прежде чем он встретится с его дочерью, написал письмо городскому палачу. В нем он приказывал немедленно убить ребенка. Король положил бумагу в конверт, запечатал и отправил с ним к палачу самого мальчика. В письме, как он сказал ребенку, было сообщение невероятной важности. Ничего не подозревая, мальчик отправился в путь с собственным смертным приговором в кармане. Прибыв к палачу, он передал ему письмо. Прочитав эти строки, палач протянул бумагу своей жене и сказал: «Человек может осуществлять власть, только если своими действиями он защищает общество, только если это спасает людей от вреда и страданий, но не тогда, когда он защищает одного себя. Так пусть король получит то, что заслуживает». Палач и его жена приняли мальчика, сказав ему, что король желает, чтобы отныне он рос с ними. Они дарили ему всю свою любовь, прививали добродетели и ценности. Так мальчик вырос порядочным молодым человеком, чья сила, мужество и стойкость коренились в любви трех пар родителей. Однажды на лесной тропе, совсем недалеко от дома юноши и его родителей, сломалась королевская карета, в которой сидела дочь короля. По велению Вселенной молодой человек на лошади проезжал мимо. Он помог кучеру починить карету, и вскоре они смогли продолжить путь. Королевская дочь и юноша влюбились друг в друга с первого взгляда. Она взяла его с собой прямо в замок, чтобы выйти за него замуж. Король так разозлился, что, увидев дочь, поднимающуюся по тропинке к замку под руку с юношей, упал замертво.

Слепой секунду помедлил, схватил рукой комара на лету и закончил:

– Пока король полжизни пытался сорвать планы судьбы на одного человека, Вселенная тут и там разбрасывала по свету маленькие чудеса. Она спокойно наблюдала за тем, как пути на карте жизни мальчика постоянно менялись из-за вмешательств отдельного человека, однако не препятствовали достижению предназначенной ему цели.

Жюль и слепой некоторое время молчали. Затем старик сказал:

– Знаешь, милый, в нашу судьбу всегда вмешиваются люди. Возможно, это ведет нас обходными путями. Но не отклоняет от цели. Наша судьба остается неизменной. В конце мы доберемся туда, куда должны. Если…

– Если? – перебил Жюль слепого.

– Если мы вспомним о себе. Снимем маски. Избавимся от самоотречения. Выясним, кто мы и для чего мы здесь. Потому что лишь тот, кто знает себя, найдет свое место в мире. Ты ближе к истине, чем ты думаешь.

Снова стало тихо. Только легкий ветерок колыхал перистые листья тамаринда.

– Но как узнать, насколько хороши или плохи наши действия? – вдруг спросил Жюль.

– Действие является хорошим в той мере, в какой оно приносит пользу, и плохим в той мере, в какой причиняет вред.

– Когда человек считается хорошим?

– Тогда, когда он хороший, даже если знает, что этого никто не видит, – ответил слепой.

– Как мне все исправить?

– Сделав лучше столько жизней, сколько испортил своим поступком, при этом не забывая о себе. За последние годы ты, несомненно, пострадал больше всех. В жизни необходимо просто уметь видеть. Как ты заметил, для этого даже не нужно зрение. – Он раскрыл руку и показал ему комара. – Я и без него вижу достаточно.

Начался мелкий мягкий летний дождь. Слепой старик снова надел коническую шляпу, протянул Жюлю руку и сказал:

– Я ухожу.

– Не хочешь переждать здесь, под деревом, пока пройдет дождь? – спросил Жюль.

– Я настолько износился, что могу проскользнуть между каплями, не промокнув. – Он хитро улыбнулся. – А если серьезно, милый: чтобы прибыть в жизни туда, куда мы хотим, нам нужен не зонтик, а дождь.

Тогда Жюль почувствовал, что весна пришла не только в сады по всему миру. Она незаметно вошла в его жизнь.

Глава 58

Шарлотта жила в таком месте, по которому можно было передвигаться только пешком или на велосипеде. Повсюду росли деревья, травы, растения, ароматные лепестки. Всюду зелень, насколько хватало глаз. Казалось, что нарядные деревянные дома были высажены среди природы рукой небес. Мимо них, искусно петляя, тек ручей. Через него тянулись мосты, ведущие к отдельным земельным участкам. Все вокруг заливал мягкий свет – блеск Востока, страны чудес.

Взгляд Жюля был прикован прямо к мосту, ведущему к дому Шарлотты. Мох, которым мост оброс за последние десятилетия, переливался ярко-зеленым цветом. Жюль перешел через реку и скользнул взглядом по этому волшебному клочку земли.

Участок Шарлотты окружала старая заросшая стена. Жюль остановился перед воротами из вулканического камня. Он отодвинул в сторону ветви цветущей плюмерии и вошел в великолепно пахнущий сад. Густо покрытый кожистыми листьями в форме сердца бенгальский фикус, воздушные корни которого оплетали ствол плотной сетью и защищали крону, словно оплетка из дополнительных тонких стволов, отбрасывал приличную тень на дом, стоящий на бамбуковых сваях.

– Дерево, исполняющее желание, – сказал себе Жюль, – бесконечные разветвления которого олицетворяют вечную жизнь.

Даже без помощи чувств она ощутила его приближение. Шарлотта распустила волосы, сняв ленту, откинула их за спину и вышла из дома. На ней было платье из белого хлопка, сотканного так тонко, что сквозь ткань можно было читать, как между строк. Изящная женщина с тонкой длинной шеей и шелковистой кожей цвета слоновой кости, Шарлотта замерла в дверном проеме.

Это он. Жюль. Один взгляд, и дыхание перехватило. Его глаза блестели, наполненные ярко-зеленым утром. Он смотрел на Шарлотту. На ее светлую кожу, лицо, похожее на цветок, оливково-зеленые глаза, волосы, водопадом спадающие на плечи. Его взгляд снова и снова блуждал по ее лицу. В ее сияющих от счастья глазах он прочел все, что ему нужно было знать. Ей было так же хорошо, как и ему. Это была тайна, которая омывала ее все эти годы, словно тихий, медленный поток.

– Прости, пожалуйста, – наконец произнес Жюль, – я опоздал.

Шарлотта улыбнулась.

– Я пришел извиниться за то, что тебе сделал, всем нам, – продолжил он. – И чтобы… Я пришел, чтобы…

Долгое время они молча смотрели друг другу в глаза. Из ее взгляда он почерпнул тихую радость, неявное знание о красоте, тайне и магии любви. Эта женщина умела заглядывать в сердца людей, и в ее глазах он увидел то, что слишком долго скрывал от самого себя.

Шарлотта никогда и надеяться не смела, что действительно могла быть для него кем-то другим, кроме медсестры, которая действовала из отчаяния, как и он. Она никогда и думать не смела, что ее чувство взаимно. Но Жюль был здесь, стоял перед ней со своими кудрявыми растрепанными волосами серебристого цвета, и их взгляды встретились – как тогда.

В глазах Шарлотты вспыхнул огонек. Она и сама чувствовала, что стоило ей посмотреть на Жюля, как на ее лице отразилось счастье, и что то же самое происходило с Жюлем.

Все в них помнило.

Как же все-таки сложно выражать свои желания. Еще сложнее, когда это не позволяет сделать чувство вины. Мы задаем себе не те вопросы, которые должны задавать, потому что боимся ответов.

Тем не менее в последние годы Шарлотта постоянно задавалась вопросом, как сказать то, чего нельзя говорить, так как этого не позволяют обстоятельства, но, не находя ответа на свой вопрос, она молчала. Однако теперь, когда они стояли друг перед другом, слова, для которых не существовало языка, были больше не нужны.

Сердце Жюля билось быстро и звонко. Оно трепетало, словно птица, которая хочет, чтобы ее выпустили из клетки. Шарлотта чувствовала это всем своим существом.

Жюль подошел еще на шаг ближе и убрал с ее лица прядь волос. От интимности этого жеста у нее чуть не перехватило дыхание.

Они долго стояли вплотную друг к другу, не произнося ни слова. Ни один из них не хотел портить красоту момента. Они чувствовали лишь учащенное дыхание.

Во время своего путешествия Жюль усвоил, что жизнь, пусть и редко, дарит нам волшебные моменты, которых мы лишаемся, если не предпринимаем никаких действий. На этот раз, во второй, а может, и в последний, он не упустит момент, принадлежащий только им двоим.

Когда Жюль взял руки Шарлотты в свои, все ее существо коснулось его, словно музыка. Теперь они стояли совсем близко друг к другу. Ощущали дыхание друг друга и биение собственных сердец. Волосы Шарлотты развевались от дыхания Жюля. Он чувствовал запах ее кожи, пахнущей цветком жасмина. И снова вспомнил, сколько раз за последние десятилетия он чувствовал этот запах и подавлял ведомое им чувство, потому что оно причиняло слишком сильную боль.

Они смотрели друг на друга, не отводя взгляда, словно два цветка, раскрывшихся друг для друга, и в этот волшебный момент, представившийся обоим настоящим чудом, Жюль коснулся ладонями лица Шарлотты и поцеловал ее долгим, чувственным поцелуем.

В этот миг они существовали независимо от остального мира. Когда они вновь открыли глаза и посмотрели друг на друга, Шарлотта подумала: «Иногда в одном мгновении кроется вечность».

Они долго пребывали в этом мгновении, в одном из самых драгоценных моментов жизни, таком прекрасном, что хотелось находиться в нем всегда.

Реальность оказалась не хуже воспоминаний. Никакого фантастического образа, который годами носишь в себе, а потом с удивлением спускаешься с небес на землю, нет – в жизни Шарлотта оказалась еще прекрасней. Ее внешность подействовала на Жюля так же, как и в первую встречу: она оживила его, наполнила желанием и – единственное отличие – радостью вместо страха, радостью новых открытий, манящей и привлекательной.

Она была одной из тех женщин, которые сдерживают больше обещаний, чем дают. Одной из тех, кто хранит глубоко внутри сокровище.

Взявшись за руки, они сели на ступеньки перед домом. Они смотрели на бесконечную зелень сада и пейзаж, теряющийся вдали. Слушали колибри, трепетание их крыльев и любовались их неподвижным зависанием в воздухе.

– Почему ты ничего не сказала тогда? – прошептал наконец Жюль.

– Не знала как. Чувства слишком легко становятся банальными из-за неправильных слов. Да и как я смогла бы в тот момент до тебя достучаться? В твоих глазах было отчаяние, и я не хотела вынуждать тебя разбираться с моими неожиданными чувствами к тебе. А ты, почему ты ничего не сказал?

– Думал, что это ни к чему не приведет. В лучшем случае к еще большему горю для тебя и еще большему страданию для меня. Я ведь был женатым мужчиной и только что стал отцом.

Шарлотта кивнула.

– Но что я понял так поздно… Что мне понадобилось двадцать лет, чтобы проснуться… – Жюль потер серебристые клочки бороды. – Почему я только сейчас понимаю, что все эти годы шептало мне сердце? Еще в юности я создал в мечтах женщину, которую полюблю и с которой проведу жизнь. Во время нашей встречи в родильном доме я был настолько чужд самому себе, что мне потребовалось время, чтобы осознать, что я увидел в тебе то, что всегда искал.

Шарлотта сжала его руку, встала и пошла в дом, чтобы принести немного воды и оставить его и себя наедине с мыслями об этом драгоценном моменте. И Жюль остался сидеть в саду, под ломтем своего неба.

Когда она снова вышла, он повернулся к ней, протянул руку, нежно притянул Шарлотту к себе и прошептал:

– Когда отправляешься в путь, возможно все. С правильным выбором невозможно ошибиться. Что значат потерянные годы, если в итоге жизнь все же сводит тех, кто друг другу подходит?

Тесно прижавшись друг к другу, они долго сидели на ступеньках перед домом Шарлотты, предаваясь своим мыслям и наслаждаясь моментом.

С ароматной струйкой жасмина, которую Шарлотта оставляла за собой при каждом даже легком движении, в его сознание проникали вопросы, которыми Жюль должен был задаваться на протяжении этих десятилетий. Как он мог столько лет скрывать то, что тронуло его душу в первую встречу с Шарлоттой? Чьей жизнью он жил все эти годы? Почему он не осознавал того, что теперь так ясно предстало перед ним, раньше?

В одночасье к нему вернулись чувства, которые он испытывал к Шарлотте. Стоило ему только снова ее увидеть, как они тут же выползли из уголков его сердца, словно плющ. Подобно лозам, они крепли в его подсознании эти двадцать лет. Он лишил их света еще тогда, в родильном доме, чтобы они не росли, не пробирались в жизнь. Вместо этого он вырастил среди своих желаний сорняк, однако поздно осознал, что тот всегда пускает длинные корни. В жизни все точно так же, как и в природе. Однажды потребуются усилия, чтобы его вытащить. Ведь в большинстве случаев часть корня застревает в земле навсегда, как и прошлое не вырвать полностью.

Теперь Жюль понял и то, что имела в виду Даршини. Он знал, что ему нужно делать: не возвращаться мыслями в прошлое и не заглядывать в будущее, а пребывать в этом мгновении, здесь и сейчас, вместе с Шарлоттой, и ощущать необъятную красоту момента.

Шарлотта тем временем встала и побрела по цветущему саду. Она остановилась у белых лилий, и так глубоко погрузила нос в одну из чашечек, чтобы вдохнуть аромат, что ее лицо оказалось полностью покрыто крупинками пыльцы. Жюль посмотрел на нее и подумал: «Какое поразительно красивое зрелище: Шарлотта в сиянии моей новой жизни».

Снова начался тихий дождь, второй теплый мягкий летний дождь за этот день. Он падал с неба тонкими строчками. Тонкое платье Шарлотты быстро промокло, прилипло к ее маленькой упругой груди. Заметив это, Жюль не смог противиться желаниям. Он подошел ближе к Шарлотте, и его руки легко опустились ей на плечи, а затем скользнули по груди. Шарлотта прислонила голову к его плечу и, растворяясь в ласковых прикосновениях, закрыла глаза.

Глава 59

Они провели ночь вместе. Он глубоко проник в ее тело и душу. Шарлотту наполнило ощущение, что теперь все будет иначе. Что он останется с ней навсегда.

По темно-синему небу плыли яркие облака. Ветер бесшумно перебирал листья, заставляя их танцевать и переливаться в утреннем свете. Все, что раньше казалось Жюлю непримиримым, наконец успокоилось в нем и нашло свое место. Всего за день он снова стал человеком, которого все эти годы считал потерянным, человеком, который смотрел в будущее со спокойствием и уверенностью.

«Волшебство – это все те неожиданные повороты, которые может принять жизнь», – подумал он, осознавая, что Шарлотта – женщина, давшая приют его беспокойной душе, распустившая запутанный клубок его жизни и нашедшая красную нить.

Все то, что благословлено Вселенной, не может не состояться.

Шарлотта и Жюль чувствовали, что связавшая их любовь – не временное увлечение, которое исчезнет, как исчезают мимолетные связи. Они знали, что это чувство не пройдет бесследно. Они понимали, что это – волшебство любви, магия душ, которые знают, что принадлежат друг другу и всегда принадлежали, еще даже не встретившись.

– Настоящая любовь способна дать многое, – сказала себе Шарлотта. – Она позволяет и пустить корни, и отрастить крылья. – Ее глаза, поймав свет раннего апрельского утра, засветились мягким зеленым светом.

Перед ними лежали рисовые поля, сверкающие от росы. Мерцающий пейзаж, таящий магию душ.

– Почему мы не встретились раньше? – спросил Жюль.

– Мы встречались, – ответила Шарлотта.

– В смысле еще раньше. До того, как я встретил Луизу.

Шарлотта улыбнулась:

– Тогда я была еще подростком.

– И все же. Мы должны были встретиться раньше. Так было бы лучше для всех.

– Мы этого не знаем.

– Мы должны были понять друг друга по крайней мере тогда, в родильном доме.

– Было неподходящее время.

– А есть подходящее?

Шарлотта задумалась. Наконец она пожала плечами.

– Возможно, в подходящее время мы просто поступили неправильно.

Жюль кивнул. Через некоторое время он спросил:

– Что означает влюбиться в другую женщину, будучи в браке? Означает ли это, что ты больше не любишь жену? А может, никогда по-настоящему не любил? Или что человек совершенно естественным образом создан для того, чтобы проводить разные периоды жизни с разными партнерами? Или это означает, что он сможет встретить родственную душу и открыться ей лишь тогда, когда сам поймет, кто он?

– Я верю во вторые половинки. Верю в то, что по жизни мы всегда ищем свою и чувствуем себя полноценными лишь тогда, когда находим. А еще я верю, что для того, чтобы ее найти, нужно сначала познать себя. Порой один уже нашел свое место в мире и знает, кто он, но второй еще не готов, потому что ему или ей еще только предстоит себя найти. Но они обретут друг друга тогда, когда оба будут к этому готовы. Вот во что я верю.

– То есть ты веришь, что после волшебных встреч люди теряются, чтобы однажды снова найтись? Что иногда на это уходят годы? Десятки лет? Как в нашем случае?

– Да. Я в это верю.

– А когда ты узнала, что я твой человек?

– Я всегда это знала, – ответила Шарлотта.

«Шум времени. Лица появляются и снова исчезают. Множество лиц, которые встречаются нам, которых встречаем мы, остаются для нас неизвестными, а мы – чужими для них. Мы все находимся в поиске, и порой сами не знаем, что ищем. Порой мы полностью теряем надежду и смелость и ищем вслепую, но потом снова вдруг вспыхивает былое предчувствие того, что мы приближаемся к цели. И вот перед нами появляется образ, единственный силуэт среди миллионов людей. И мы понимаем: путешествие подошло к концу. Мы прибыли», – подумал Жюль и закрыл глаза.

Глава 60

Сарасвати была худощавой женщиной с блестящими серебристыми волосами, которые обычно заплетала в косу на затылке. Пряди постоянно падали ей на лицо, напоминая шелковые нити, выбившиеся из кокона. Ей исполнилось пятьдесят четыре года, ее тело было настолько тонким и легким, что, казалось, двигаясь почти бесшумно, она даже не вытесняет воздух, но даже несмотря на свою худобу, она не была неприметной. Она обладала особой красотой: блеск в глазах и сияние на лице, исходившие из глубочайшего душевного покоя. Ничто не делает человека прекраснее, чем внутреннее спокойствие и душевное равновесие.

Уже тогда, когда она нашла бронзовое перо в конверте в кроватке своей дочери, у нее возникло предчувствие, такое мучительное, что ей захотелось тут же о нем забыть. Но она никогда не забывала.

Сарасвати показала амулет своему отцу, который разбирается в старинных украшениях. По его словам, это перо с афганским лазуритом было сделано более трехсот лет назад, и несло след своей истории, слегка покрывшийся патиной. Перо было изготовлено из меди древним способом литья по выплавляемым моделям. Сперва его вылепили из воска и покрыли глиной, затем обжигали, пока воск не растаял, а глина не затвердела, в образовавшуюся полость залили расплавленный металл и охлаждали его до тех пор, пока он тоже не затвердел. Затем глиняную форму разбили и достали готовое перо, и в завершение вставили жемчужный глаз лазурита. Для этого амулета выбрали особенно красивый камень – драгоценный, темно-синий, сияющий, с крошечными кристаллами, едва видными невооруженным глазом. Вот что Сарасвати объяснил отец. И сказал, что черная вставка по центру лазурита представляет собой зрачок, назар, похожий на крошечную прозрачную бусину из черного стекла.

Видящее перо называют амулетом. Ему приписывают магические свойства. Это вещь, хранящая множество секретов, которые она раскрывает только своему владельцу. Помогает разгадать загадку его жизни, если тот готов понять послание. Однако, если амулет уже однажды открыл человеку уникальное послание – сообщение, имеющее значение лишь для него, – он не откроет его ему во второй раз.

Согласно легенде, как только амулет раскрывает магию, его нужно передавать дальше. А еще говорят, что перо – часть книги, которая также переходит от человека к человеку. На ее кожаной переплетной крышке есть выемка, в которую оно идеально входит. Страницы этой книги совершенно чистые, и только когда книгу берет в руки тот, кому пришло время получить послание, ему открывается запись. Но лишь на тех страницах, между которыми лежит ляссе.

Сарасвати держала его в руках: видящее перо. Драгоценное украшение, которое детская медсестра положила в кроватку ее дочери, а затем бесследно исчезала из родильного дома.

Почему она подарила ей такую ценную вещь, не зная ее? Амулет с афганским лазуритом. Камнем истины. Камнем, приносящим внутренний и внешний покой. И любовь. Небесным камнем с многочисленными вкраплениями пирита, мерцающими, словно золотые звезды. Камнем, который приносит удачу и исцеляет. Почему? Почему Сарасвати должна владеть этим изысканным украшением? Что она должна знать?

На записке, вложенной в конверт с амулетом, была лишь короткая надпись: «Простите меня. Пусть камень направляет и защищает вашу дочку».

Сарасвати инстинктивно почувствовала, что детская медсестра вместе с амулетом оставила ей тайну. Частичку сердца, души, которая рассказывает историю, навсегда связавшую женщин.

Часто Сарасвати вспоминала те два дня в родильном доме, которые она провела в одной послеродовой палате с женщиной по имени Луиза.

В ее глазах Сарасвати увидела сияние, которого она, как ей тогда казалось, никогда раньше не видела в глазах ни одной женщины. Луиза была так счастлива и благодарна за рождение здоровой дочки, как могла быть лишь та, кто заглянула в глубины жизни. Она все время целовала свою черноволосую девочку.

Для Сарасвати тоже все изменилось с рождением Ни Лу. Семья, которая раньше часто ссорилась, вдруг сплотилась благодаря заботе о больном ребенке. Как по волшебству. Как будто малышка принесла с собой в мир нечто такое, что чудесным образом сделало их жизнь лучше.

Десять лет Сарасвати сама носила амулет, пока полностью не убедилась в своих предположениях: Ни Лу – единственная в семье черноволосых, чьи локоны цвета корицы. Даже цветом и чертами лица она больше напоминает женщину, которая лежала рядом с ней в послеродовой палате, чем ее саму.