Цветочек. Маска треснула. Том 2

Глава LIX. Дорога воина и дорога жреца

Шайлешдар, дворец наагашейда

Повелитель нагов, наагашейд Дейширолеш, сидел на полу, откинувшись спиной на бок огромной чёрной кошки, и с довольной улыбкой читал длинное послание. Раннее утреннее солнце играло в золотых бусинах чёрных кос, игриво перебегало по блестящей чешуе длиннейшего хвоста и россыпями искр расплёскивалось по шёлку чёрного одеяния. Кошка дремала и изредка прядала ушами, когда наг в очередной раз хмыкал.

– …нападение наёмников… разгром часовни… убийство паттера Иоргона… ранение наагалея Ссадаши… – Дейш вслух зачитывал наиболее понравившиеся места.

Кошачьи уши настороженно приподнялись, и зверь распахнул глаза. Наагашейд скосил на неё хитрый зелёный глаз.

– Да, твоему дружку проломили голову. Но он жив и через недельку-другую будет готов пакостничать и дальше.

Недовольно хлестнув хвостом, кошка окончательно освободилась от дрёмы и через плечо заглянула в свиток.

Наг потянулся, поудобнее укладываясь на зверя, и зачитал:

– К огромному прискорбию, паттер Иоргон пал жертвой коварного замысла Харшнейского государства, которое тем рассчитывало ослабить песчаных волков и продолжить сеять смуту на их территории. Благо, что истинные враги не смогли скрыть свои лица и теперь народ песчаных волков упреждён. А паттер Идан готов мстить за смерть своего благородного отца.

Наг тихо рассмеялся.

– Об этой облезлой шкуре при жизни не сказали столько хорошего, сколько я уже прочитал. Дел выступление императора почти дословно переписал. Что ж, смена паттера – весть весьма приятная. Идан, конечно, не столь глуп и фанатичен как его отец, чужую волю ему не навяжешь. Но договориться с ним можно. Тем более, – чёрный хвост довольно ворохнулся, – Гайраш оказал ему такую услугу. М-м-м…

Кошка недовольно посмотрела на лицо мужа и смачно его облизнула. Радость обслюнявленного Дейша мигом померкла, и он раздражённо зашипел:

– Тейс, я же просил так не делать.

Калерлея затравлено осмотрелась и вытерла вспотевший лоб. Солнце жарило беспощадно, царила влажная духота и воздух подёргивала рябь. Привыкшая к жаркому, но более сухому климату женщина, ещё и разнеженная комфортной погодой Дардана, чувствовала, что у неё кружится голова, а фигура идущего впереди Идана слегка размывалась.

– Здесь всегда так? – вырвалось у неё.

Идан посмотрел на Калерлею через плечо и ответил после небольшой паузы:

– На юге Шаашидаша сезон дождей заканчивается позже. Через месяц просохнет и станет легче. Мы уже пришли.

Отступив в сторону, Калерлея увидела длинную стену зелени. Через некоторое время она сообразила, что стена каменная, просто сверху донизу её оплетали вьюны, лианы, плющ, ещё и древесные кроны нависали. Растения разрослись так буйно, что венчавшую стену крышу, под которой медленно ползали часовые, видно не было вовсе. Чернели только массивные железные ворота, плотно запертые и малогостеприимные на вид.

Идан, щурясь от солнца, осмотрел створки. Он помнил ещё времена, когда ворота дома наагариша Гайраша были распахнуты день и ночь. Здесь не боялись, что враг нападёт после захода солнца. Двор каждого дома на юге Шаашидаша – что ловушка, наполненная страшно ядовитыми змеями. Но с тех пор, как у наагариша появилось сокровище – просто бесценное по меркам южношаашидашского нага, – ворота закрылись и открывались очень редко. Всё же далеко не каждому местному змеелюду выпадала удача обзавестись супругой. Ничто по ценности не могло соперничать с женой или ребёнком. Поэтому Идан переживал, что когда придёт время, ему просто не отдадут дочь.

А вот о её безопасности ему переживать не приходилось.

Томимая жарой Калерлея зябко поёжилась от озноба, пробравшего её, когда она осознала, что там, за стеной, растёт её дочь.

Первая дикая радость от известия, что ребёнок жив, прошла, и женщину одолели страх и сомнения. Она много лет горевала и тосковала по сыну, которого вынашивала долгие месяцы, но так и не смогла увидеть и подержать на руках. Она родила этого ребёнка, но не успела с ним познакомиться, запомнить его запах и потрогать крошечные ручки и ножки.

Она дала жизнь маленькой девочке и вот сейчас, спустя пять лет, готовится увидеть её первый раз.

Не сына.

Не крошечного младенца.

А пятилетнюю девочку, которая наверняка уже говорить научилась.

Как ребёнок примет её?

Как она сама примет ребёнка?

Волчица внутри на новость о том, что их щенок жив, почти никак не отозвалась. Зверь смирился с болезненной потерей, пережил её и при упоминании о детёныше испытывал лишь глухую злобу на тех, кто отобрал и убил щенка. Сама Калерлея пребывала сейчас как на раскалённых углях. Душа рвалась и металась. Хотелось то плясать от счастья, то рыдать от страха.

Близость Идана заставляла женщину сдерживать эмоции.

Пять лет она переживала не только смерть ребёнка. Она горела в костре ненависти к предавшему её возлюбленному. А всем известно, что наиболее мучителен огонь, переродившийся из страстной любви. Годы, прожитые с ощущением, что её предали, не прошли бесследно, и Калерлея не могла довериться Идану так, как доверяла раньше. Понимала, что они оба стали жертвой своего прошлого и своих врагов. Но вернуться назад к той Калерлее, которая верила и любила Идана, она уже не могла.

Они оба изменились и не могли вернуться к прошлому.

Любовь, правда, так и не ушла. Уйди она, и у костра ненависти не осталось бы топлива.

Они оставили посольство песчаных волков с телом паттера Иоргона и улетели на драконе вперёд, якобы чтобы к возвращению погибшего главного жреца утихомирить волнующихся и подготовить всё для достойных похорон. Весь перелёт они провели наедине. На привалах говорили мало, но почти не отрывали глаз друг от друга, сидя по разные стороны костра. Ложились всегда рядом, хотя Калерлея внутренне этому противилась. Нет, Идан не был ей противен. Просто годы ненависти не уходят быстро и бесследно. Она чувствовала себя в его руках скованно и неловко. Идан обнимал её крепко и так уверено, что у самой Калерлеи возникало ощущение, что он имел право лежать рядом с ней. Он не позволял себе ничего интимнее поцелуя в волосы, но смотрел так, что женщина ощущала себя хрупкой, нежной и очень красивой.

А ещё невероятно слабой.

Калерлея осознавала свою силу. Её не сломила ни жестокая судьба родителей, ни скитания, ни пренебрежительное отношение на родине, ни годы войны, когда она теряла близких… Она смогла пережить смерть ребёнка и предательство любимого. Пусть оба эти события оказались ложными, но она перенесла их со всей тяжестью реально произошедшего.

Она выстояла. Продолжила борьбу. Ожесточилась.

Но лежа ночами в объятиях Идана, Калерлея чувствовала себя невероятно слабой. Она вспоминала жестокость, которой в её жизни было слишком много, и так жалела себя и Идана, что в горле вставал ком, а на глазах вскипали слёзы. Слёзы на её глазах! Кто бы поверил ей, что она умеет плакать?

Чаще всего она сдерживалась, и слёзы вместе с комом уходили в грудь, где сворачивались так, что сводило рёбра. А иногда, всего пару раз, Калерлея позволила себе тихо поплакать. Она чувствовала в эти моменты, как напрягался под ней Идан, как заходилось его сердце, но он ни разу не дал понять, что не спит.

И Калерлея была благодарна ему за это.

Из мыслей женщину вырвало появление часового. Прямо из зарослей выполз длинный наг. Именно длинный. Длинным был не только яркий пятнистый хвост, но и туловище, отчего складывалось впечатление, что у змеелюда на пару-тройку рёбер больше, чем у его северных собратьев. Худое скуластое лицо, пронзительные неприветливые глаза и тонкие губы совершенно не красили мужчину. Он ещё был жутко бледен – хотя в таком-то климате ему полагалось быть золотисто-коричневым – и рыжеволос. Его внешность больше отталкивала, но в то же время притягивала взгляд. Было в ней что-то мистическое, потустороннее, и Калерлею накрыло ощущение, что они оказались в другом мире. Мире богов, духов или кого-то там ещё.

Наг смерил мрачным взглядом Идана и кивком головы позвал за собой, под полог зелени.

Там пряталась небольшая дверца, в которую наг прополз, согнувшись пополам, а Идану пришлось пригнуть голову. Пройдя внутрь, за стену, Калерлея невольно отступила за спины мужчин. Ощущение, что она оказалась в другом мире, усилилось.

Среди пышной зелени буйно разросшегося сада вытянулся обширный дом. Он расползался в разные стороны, но в высоту поднимался не более чем на два яруса. Песчано-красная, почти рыжая черепичная крыша изгибалась волной. С одной стороны её край поднимался вверх и заворачивался вовнутрь, а с другой опускался вниз и расплёскивался россыпью блестящих в солнечных лучах фонарей. От парадного входа к воротам террасами опускались широкие покатые ступени, по ним перетекали и перебегали ручьи. Вода была везде. Справа лестницу огибала мощёная дорожка, по обе стороны которой зеркально блестел пруд, украшенный широкими листами и ярко-розовыми цветами лотосов.

Их провожатый направился по дорожке. Она разветвлялась-разбегалась по поверхности пруда в разные стороны, уходя к дому и прячась в непроглядной тени сада. Когда впереди показалась широкая каменная терраса под черепичной крышей, вдоль дорожки через каждые две сажени стали появляться часовые. Длинные, жутковатого вида наги встречали гостей проникновенными и неприветливыми взглядами. Большинство из мужчин были рыжеволосы, в расцветке хвостов преобладали красные, оранжевые и жёлтые цвета. Яркость била по глазам и кричала об опасности. Уже по чешуе можно было прочесть, что все эти змеелюды ужасно ядовиты.

Ближе к террасе часовые уже были не столь мрачны, но и от них гостям дружелюбия не перепало. Только вот они лишь один раз смотрели на них – правда, смотрели довольно пристально, – а затем переводили взгляды в сторону. Идан проследил за их взорами и замер, увидел маленькую смугленькую девочку. Она сидела на корточках и, водя палочкой по камням дорожки, что-то лопотала по-наагатински сидящему рядом с ней нагу, одному из часовых. Тот слушал её с превеликим вниманием, и на его лице был написан искренний интерес. В груди Идан вскинулась и заворочалась тяжёлая отцовская ревность.

Каждый раз, когда он вырывался и прилетал повидать дочь, было одно и то же. Когда девочка оказывалась в поле зрения змеелюдов, они полностью переводили внимание на неё и смотрели как загипнотизированные. Тонкие губы кривили лёгкие улыбки, а в глазах появлялось что-то такое мечтательное, труднообъяснимое. Если девочка падала на чей-то хвост, останавливалась рядом с каким-то нагом или ей приходил на помощь кто-то из часовых, то змеелюд оказывался в полной её власти. И никто не пытался вырваться. Провести время с ребёнком, когда он сам выбрал тебя или удачное стечение обстоятельств свело вас, было правом.

Идан всегда считал нагов с юга Шаашидаша грозными и опасными противниками, дикими и необузданными. На их территории существовали свои законы, и для чужаков они были неласковы. Рядом с малышкой их дикость особенно бросалась в глаза. Будто подранный в схватках тигр-людоед сидел рядом мягколапым котёнком, следил, как тот с задранным хвостом гоняется за жуками, и с величайшей милостью сносил мелкое шкодничество. Рядом с его дочерью – Идану не приходилось видеть здесь других детей – они выглядели так, будто им очень интересно всё, что она им говорила, показывала. Они с удовольствием и без всякого стеснения играли с ней, катали на своих плечах, хвостах.

Малышка была окружена вниманием со всех сторон. И именно это вызывало тревогу в сердце Идана. Уезжая, он напоминал себе, что наги никогда не позволят себе посмотреть на ребёнка как на женщину. Это запрещали их законы, традиции и инстинкты. Но кто мешает какому-то ушлому змеелюду провести ритуал единения жизней и потом просто дождаться, когда девочка войдёт в нужный возраст?

Порой разум брал вверх и Идан успокаивался. Нет, ни один наг не поступит так низко. Женщине по закону полагается выбор, а какой выбор может сделать маленькая девочка? Но потом он вновь вспоминал томительно-мечтательные взгляды, подрагивающие ноздри и славу южных нагов, за которыми закрепилась репутация нарушителей законов и традиций.

Калерлея так и замерла позади Идана, уставившись на кроху широко раскрытыми глазами. Мысли и чувства смешались, женщина сама не могла понять, что она чувствует, чего ей хочется. В груди нарастал стук сердца, ток крови загремел в ушах.

Крепкий смуглый ребёнок с плотными ножками и ручками, одетый в лёгкое светлое платьице. Босая, пяточки грязные, на подоле зеленеет свежее пятно. Волосы волнистые, очень тёмные. Девочка стояла боком, и Калерлея не могла рассмотреть её лицо. Видела только пухлую щёчку и длинные чёрные реснички.

Горло сдавил спазм, а язык присох к нёбу.

Идан не стал спешить к дочери, хотя волк внутри рвался к щенку. Очень хотелось вылизать хорошенькие ушки девочки. Почему-то к ним у Идана была особенная слабость.

Повернувшись к террасе, он слегка склонил голову, приветствуя лежащую там пару.

– Доброго дня, наагариш, наагаришея.

– Думал, прилетишь быстрее, – наагариш Гайраш расплылся в пугающей улыбке.

Он был длиннее любого из присутствовавших нагов. Белокожий, с длинными сочно-рыжими, почти оранжевыми волосами. Глаза такие же рыжие, лицо скуластое, хищное, губы тонкие и длинные. Красавцем назвать наагариша Гайраша было очень сложно, но так же сложно было оторвать от него взгляд. Очень уж своеобразная внешность.

А вот его жена, наагаришея Сина, была совершенно иной. Первые слова, которые приходили на ум, когда на смотришь на неё: «Какая же она славная». Дочь наагашейда Дейширолеша унаследовала от отца чёрный хвост и чёрные волосы. Но вот красивое лицо было нежным и мягким, а зелёные глаза напоминали отца только цветом. Больше всего наагаришея походила на свою мать, спокойную, рассудительную и жёсткую лишь тогда, когда это было нужно.

– Пасс Идан, надеюсь, добрались вы хорошо, – улыбнулась наагаришея и привычным жестом схватила ревниво вскинувшегося мужа за пояс.

Тот слегка успокоился, но хвост продолжал нервно дрожать. Ой, не любил наагариш, когда его супруга любезничала с другими мужчинами. Не любил, но приходилось терпеть. Госпожа Сина, конечно, была ласкова и нежна, особенно со своим диким и ядовитым змеем, который с ума сходил от её заботы, но могла и сожрать. Идан слышал, что перед свадьбой она едва не порвала наагариша. Спасла того собственная ядовитость. Его подчинённые ценой своих хвостов удержали взбешённую наагасахиа, уберегая её от отравления.

– А? – девочка, услышав знакомое имя, вскинула головку и уставилась на отца жёлтыми, почти янтарными глазами. – Папа! – взвизгнула она и бросилась к Идану.

Тот побежал навстречу, поймал дочь и жадно расцеловал её личико и да, ушки. Боги, как он тосковал! Как он хотел обнять её! Волк исходил радостным воем. Будь он сейчас на свободе, на пузе бы ползал перед ребёнком.

– Папа Гайраш, ма Сина! Папа Идан тут, – радовался ребёнок.

Калерлея пошатнулась.

Идан предупредил её, что дочь зовёт супружескую пару нагов мамой и папой.

– Ей нужны были родители. Я не мог быть ей отцом, не мог быть рядом. Ты тоже не могла быть ей матерью.

Идан предупредил, но всё равно стало неожиданностью, когда малышка назвала мамой эту красивую нежную женщину и отцом – этого пугающего мужчину. Калерлея словно очнулась и по-новому взглянула на то, что её окружало.

На место, где росла её дочь.

Красивейший дом, утопающий в зелени. Дорогие игрушки, разбросанные сейчас по террасе, забота, постоянное внимание, обожание.

Безопасность.

Калерлея вспомнила, что ждёт её дома. Сухая пыльная земля. Отсутствие крова над головой. Шаткое положение. Ненависть. Война. Убийства. Постоянное ожидание удара в спину.

Что она и Идан могли дать этому ребёнку?

Паника накрыла её. Зачем она приехала? Бередить себе рану? Что она сейчас скажет этой маленькой девочке? Что заберёт её из этого прекрасного места в дом, где её будут ненавидеть? Что она скажет?!

Идан будто почувствовал её панику и повернулся. Дочь сидела у него на руках и с интересом уставилась на незнакомую перепуганную женщину.

Калерлея вновь застыла, поражённая тем, как же девочка была похожа на Идана. Это была его дочь. Хватало одного взгляда, чтобы убедиться в этом. Сходство неожиданно взволновало волчицу. Она вскинулась, томительно-неуверенно заскулила, повела ноздрями, втягивая запах детёныша. Дочь пахла молоком, водой, лотосами, вокруг неё витали пугающие запахи охранявших её мужчин. И сквозь этот полог ароматов пробивалась тонкая струйка запаха горячего песка. Не раскалённого пустынного жара, а благословенного богами смоченного водой речного песка, который покрывал поля в период разлива.

– Я привёз тебе подарок, – Идан прижался губами к уху дочери. Он видел, что Калерлея колеблется, но он не собирался позволить ей отступить. – Это твоя мама. Мама Калерлея.

– Мама Калерлея? – удивлённо протянула девочка.

И всё. Волчица поверила мгновенно и рванулась к своему щенку. Силясь её удержать, Калерлея повалилась на колени и запустила когти в камень. Дыхание разрывало грудь, женщина стискивала зубы, чтобы не зарычать и не напугать дочь. Она страстно желала жарко обнюхать свою девочку, впервые облизать её, пригреть у пушистого живота, но так боялась её испугать.

Идан присел перед ней на корточки. Девочка действительно выглядела немного напуганной.

– Твоя мама боится испугать тебя, – доверительно сказал оборотень ребёнку по-наагатински. – Она, как и ты, носит внутри зверя…

– Я наг! – воспротивилась девочка.

– И зверь тоже, – отец не стал оспаривать заявление дочери. – И вот зверь мамы очень хочет познакомиться с тобой. Он любит тебя так же, как любит мой волк.

– Волк хороший.

– Мамин волк тоже хороший.

Девочка робко посмотрела на дрожащую от напряжения Калерлею и, стесняясь, погладила её по голове. Мама ей понравилась, но пока ничего особенно она к ней не чувствовала. Ведь мама только-только появилась в её жизни.

– Твоя женщина плохо выглядит.

Сзади подползли Гайраш и Сина, и ядовитый не только телом наг не удержался от шпильки. Сина с сочувствием смотрела на дрожащую женщину.

– Как… как её зовут? – наконец смогла выдавить оборотница.

Идан почему-то смутился. Видеть смущённого песчаного волка… Ну, это было странно, так как смущение наряду со многими эмоциями мужчинами их народа почиталось за слабость.

– Её зовут Лея, – невнятно ответил паттер.

– Лея? – женщина почувствовала недосказанность.

Наагаришея Сина посмотрела на смущённого Идана с ласковой насмешкой и тихо, будто секретничая с оборотницей, сказала:

– Её полное имя Калерлея.

Калерлею жаром ударило в грудь.

Она думала, что пять лет ненависти проложили пропасть между ними, но сейчас вера и любовь вспыхнули и накатили на неё с той же силой, что и раньше. Возродились и вспыхнули в один миг. Она ещё пыталась пару секунд удержать их внутри, вцепилась пальцами в колено Идана, потянула ткань штанов на себя, а затем, расплакавшись, бросилась ему на шею, едва не уронив вместе с дочерью. Девочку успел выхватить наагариш, а Идана Калерлея всё же повалила и лихорадочно начала выцеловывать его лицо, шею и ключицы.

В то время, когда она поверила навету и возненавидела его, он продолжал верить в неё.

– Прости меня, прости…

Идан не отвечал. Покорно принимал жаркие поцелуи и нежно гладил взбудораженную женщину по спине. За ними обоими вина. Он не защитил. Она не поверила. Настало время простить друг друга.

– Идан, ты надолго? – Гайраш бесцеремонно разрушил атмосферу примирения.

– До вечера, – сердце Идана тоскливо сжалось.

Калерлея вскинула заплаканное лицо.

– Мы уезжаем так быстро?

– Я уезжаю, – Идан сел и помог сесть женщине. – А ты остаёшься. Увы, но мне нужно торопиться, чтобы сторонники отца не успели предпринять что-то серьёзное.

– Я остаюсь? – Калерлея уставилась на него с непониманием.

– Да, – в голосе оборотня появилась жесткость. – Ты. Остаёшься.

Некоторое время женщина ошеломлённо смотрела на него. Гайраш определил приближающуюся бурю и закружился с ребёнком.

– Какая радость, что мама Калерлея приехала.

Девочка рассмеялась и отвлекла себя своим же заливистым смехом.

– Ты решил, что я останусь здесь, когда наша земля находится на пороге гражданской войны? – оборотница вскочила на ноги.

Идан тоже поднялся.

– Моей дочери нужна мать, – тяжело обронил он, – и ты ей будешь.

Калерлея покачнулась.

– Что я могу ей дать, Идан? – голос её задрожал. – У неё всё есть. Даже… – она задохнулась, – даже родители. Я… мы не можем дать даже половины того, что она имеет сейчас. Я хочу создать мир, в котором она будет жить в безопасности…

– А я не хочу, чтобы моя женщина воевала, – сквозь зубы процедил Идан. – Если понадобится, я тебя здесь в цепях оставлю. Моя женщина больше не будет стоять под ударом меча.

– Ты паттер! Жрец! – яростно напомнила ему Калерлея. – Ты должен будешь нести волю богов своим подданным. Рядом с паттером должен быть аррех[1], который уже продиктует волю жреца народу! Я…

– Тогда аррехом стану я! – зарычал Идан, наступая. – Я стану мечом, который приведёт страну к миру и порядку. Я продиктую волю паттера народу. А ты, Калерлея, принесёшь народу волю богов.

Ошеломлённая женщина отшатнулась.

– Ты хочешь…

– И пока я навожу порядок, ты будешь сидеть здесь и думать, какую веру ты понесёшь своему народу, – глаза Идана горели. – Я хочу перевернуть эту страну. И ради этого я выбираю путь воина. Я забираю его у тебя, а взамен ты берёшь мой путь.

– Идан… – голос Калерлеи зазвучал жалобно.

Кто-то дёрнул её за юбку, и женщина застыла, увидев дочь.

– Мама Калерлея, а ты останешься? – на языке песчаных волков девочка говорила дурно. – Останься.

Её жёлтые глаза молили. Они были очень похожи на глаза Идана, только он молить не умел. Он смотрел как давил. А дочь мучила её мольбой. Сердце Калерлеи никогда ещё не было таким податливым и нежным.

Ничего не ответив, она опустилась перед девочкой на колени и впервые в жизни обняла своего ребёнка.

Идан действительно пробыл только до вечера. Он ушёл, оставив Калерлее тоску и тревогу. Мелькали мысли, увидит ли она его когда-нибудь ещё раз, сердце ныло, душа плакала. И в то же время расцветала тихая нежность, когда женщина смотрела на шумную и бойкую дочь. Девочка плакала, когда папа ушёл. Госпожа Сина долго её успокаивала, а наагариш в это время раздражённо мялся поодаль. Видимо, детских истерик он боялся. Впрочем, как и большинство мужчин.

– Надо же, какая же интересная судьба ожидает ваш народ, – наагариш подполз и встал рядом.

Калерлея была бы рада поучаствовать в утешении дочери, но не знала, что делать. Да она и сама нуждалась в утешении.

– Женщина-паттер. Давненько такого не было в истории песчаных волков.

– Никогда такого не было, – мрачно отозвалась Калерлея.

– Дурное знание истории своего народа не приведёт вас к победе, – укорил наагариш. – Первые паттеры были женщинами. С чего начали, к тому и вернётесь. Что за удивлённый взгляд? Я понимаю, что стоящим у власти выгодно утаивать эту часть истории, но вы же мятежница, вы должны докапываться до истоков.

– Даже если и так, это будет сложно осуществить. Старые падальщики не захотят меня признать.

– Вы жена Идана, ваш союз скрепит ваши притязания на сан правом крови.

– Я ему не жена, – сочла нужным уточнить Калерлея. Она хотела добавить «пока», но смутилась и опустила.

Её слова произвели странный эффект. Часовые всколыхнулись, встрепенулись и как один посмотрели на неё удивлёнными и заинтригованными взглядами. Женщина даже немного отступила от неожиданности.

– Всё в порядке, – успокоил её Гайраш. – Просто, – тонкие губы разошлись в усмешке, – в этом доме женат только я.

Калерлея почувствовала, как под десятками взглядов по спине бегут мурашки.

– Я тоже скоро выйду за Идана, – поспешила добавить она.

Наагариш насмешливо на неё посмотрел и возвестил:

– Незамужняя женщина – свободная женщина.

И в этот момент тревога за судьбу народа и жизнь Идана слегка унялась. Зато вскинула голову тревога уже за свою собственную судьбу.

[1]Аррех – жреческий чин, который носит главный военачальник в землях песчаных волков. Если пасс – помощник и заместитель паттера в мирских делах, то аррех – помощник и заместитель в военных. Но при паттере Иоргоне это место пустует уже двадцать лет. Доверенное лицо найти сложно.