Цыпочка

3. Моя девственная плева и фарфоровое яйцо

Франни… Она стала моей первой сексуальной работой и, надо признаться, задала мне жару. Она любила слушать, а у меня никогда не возникало проблемы с тем, чтобы молоть языком. В общем, с такими делами я справлялся неплохо.

Наслаждаясь быстрой ездой на мотоцикле по обсаженной пальмами улице, я чувствовал себя как дома. Произошло чудесное превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя. Я представлял себя богатым и великим, поднявшимся из грязи в князи, как и почти каждый уважающий себя американец.

Я припарковал мотоцикл на улице, как и было велено, и украдкой проскользнул через задние ворота, мимо скульптуры толстого ангела, на половину слуг, где ждала меня Франни.

Санни проинструктировал меня, как черн ый Генри Хиггинс:[3]

1) не опаздывай;

2) ничего не воруй;

3) не разговаривай, пока не попросят;

4) будь опрятным;

5) говори поменьше;

6) если сомневаешься, говори еще меньше;

7) клиент всегда прав;

8) если что-то кажется странным, скорей всего, так оно и есть;

9) ДЕНЬГИ ВСЕГДА БЕРИ ВПЕРЕД!

Санни заставил меня посмотреть ему в глаза и повторить: ДЕНЬГИ ВПЕРЕД! Он знал все хитрости клиентов. А моей задачей было обхитрить их.

Марион, старшеклассница, учила меня гипнотической силе куннилингуса, когда мне было пятнадцать. Я был влюблен в Джину, мою сладкую крошку, которая в конце концов разрешила мне овладеть собой двумя способами — и внизу, и внутри. Я также дружил с Шейлой, девушкой с-неправильной-стороны-дороги, которая имела на меня большое влияние, так как я хорошо к ней относился. А это было легко, потому что она была веселой, умной и симпатичной. Я знал, что если эти девушки узнают друг о друге, все рухнет. Поэтому я делал все, что было в моих силах, чтобы они ничего не заподозрили. Мне нравилась тайная жизнь. Она делала секс еще более классным. А хранить секреты быстро стало привычным делом.

Внебрачные связи постепенно становились в нашем мире синонимом любви. Счастье заменялось удовольствием.

Все это было прекрасной тренировкой для будущей цыпочки.

Я ловил на себе взгляды Франни, рассматривающей меня, надеясь на лучшее и ожидая худшего. Стану ли я героем-любовником или обычной прислугой? Это был отчаянный миг, но я принял стойку и терпеливо ждал.

И вот мы отправились в голубую спальню Франни, с огромной кроватью и креслами в цветочек. На стене висела картина, в которой я узнал работу Моне «Водяные лилии». Я дрожал, как напуганный сопливый мальчишка, которого послали делать мужскую работу.

Франни была жутко худой. Ее густые каштановые волосы были подстрижены под пажа. На пальце сверкало рубиновое кольцо с бриллиантами. Тощие руки. Прекрасно наманикюренные ногти того же цвета, что и красное вино в бокале, который она держала в тонких, как прутики, пальцах. Миленькие трусики и слишком дорогая рубашка, которая полностью окутывала ее тело. Тонированные солнечные очки сидели на костлявых скулах, словно седло на крупе драной козы. Экзотические сандалии охватывали ноги подобно инфракрасным лучам.

Франни — не жуткий ночной кошмар, но и не влажная мечта. Она было просто Франни, похожая на аноректичную птицу с ярким плюмажем, шествовавшую на тонких ножках к зеркальному столику, где лежали хрустящие новенькие сто долларов. Мое сердце словно прыгало через скакалку. Я старался выглядеть спокойным и обходительным, когда брал деньги. Они приятно грели мой карман. Это был приз за желание, которое я вызывал у женщин, весомое доказательство того, что я не «никто» уже хотя бы потому, что мне платят, чтобы заняться со мной сексом.

Похоже, Франни прошла через все, что называется «быть богатой женщиной». Но это было не единственным пунктом в ее биографии. Она не слишком много рассказывала и хотела, чтобы говорил я. Позже, когда мы встретились уже не в первый раз и трепались обо всем, словно близкие приятели, она намекнула, что в ее жизни было какое-то ужасное происшествие. Что-то очень страшное — такое, что может выбить любого из колеи.

Чем больше Франни слушала меня, тем старательнее я пытался понять, зачем эта симпатичная богатая девушка заказала проститутку, семнадцатилетнего мальчика по вызову. Месяц спустя я спросил у нее о той ужасной вещи, на которую она намекала пытаясь догадаться, что же произошло. Она посмотрела на меня и сказала: «За это я тебе не плачу!»

Я почувствовал себя грязным паразитом. Но я хотел быть профессионалом, поэтому безжалостно казнил ту часть себя, которая еще способна была переживать.

Да ладно.

Моя мать вела наш семейный фургон. Мы болтали с ней о том о сем, но ни о чем серьезном или важном. Просто легкий треп. Мать стала более раскованной. Она наконец освободилась от вечного прозябания на кухне и медленно поднималась по лестнице в спальню. Чем она собиралась там заниматься, можно было только догадываться.

Мне льстило, что мы с ней превратились в настоящих друзей.

Я точно не помню, как повернулся разговор, но мы перешли на девушках, с которыми я занимался сексом. Маме было интересно, и она хотела знать, нравится ли мне это. Я признался, что очень и очень нравится. Затем я тоже спросил, любит ли она это, но она только фыркнула и бросила на меня испепеляющий взгляд. Однако джинн был выпущен из бутылки. До этого он сидел внутри и царапал стенки, чтобы вырваться наружу, но я не позволял ему выбраться из плена, чтобы поиграть со мной.

Франни хотела знать все о девушках, с которыми я когда-либо спал: какие у них были груди, ноги, животы, вагины и клиторы, как они пахли, какие звуки издавали, как предпочитали заниматься этим. Мне показалось, что Франни на самом деле хочет переспать с женщиной, но я и рта не раскрыл. Не хотелось подталкивать к гомосексуальности хорошую клиентку.

Франни не знала, что с профессиональной точки зрения я еще девственник, а я не собирался раскрывать карты.

Немного поколебавшись, она велела мне снять одежду.

Много-много раз за мою карьеру цыпочки женщины хотели видеть меня нагим, в то время как сами оставались одетыми. Некоторым людям не нравится ощущать себя голыми. Мне нравилось.

Когда я видел свое отражение в зеркале — плоский живот семнадцатилетнего парня, длинные ноги, ноль жира и сильные руки, — я любовался великолепием своей молодой плоти.

Шутливым тоном Франни дала мне детальные инструкции о том, что она хочет, чтобы я сделал с ней, и о том, что хочет сделать со мной. Я был готов. Я родился для этой работы и хотел стать профессионалом.

Франни сбросила шлепанцы, а потом спустила трусики. Рубашку она снимать не стала. После этого легла на спину, закрыла глаза и плотнее сдвинула ноги. Ни дать ни взять — живой труп. Я медленно опустился на кровать рядом с ней, пристроился между ног и начал удовлетворять ее старым, как мир, способом.

В общем, как она и просила.

За сто долларов в час я готов был изображать страсть, сколько угодно. Только я не играл роль, я был главным персонажем этого фильма. Мне нравилось удовлетворять загадочную и богатую Франни. И я делал это очень долго, шепча ей на ухо, какая она сексуальная и шикарная девушка.

Как она и заказывала.

— Вы с отцом когда-нибудь занимались оральным сексом? — спросил я.

— О, нет… нет-нет… — покачала головой мама.

Она смотрела на меня так, будто я только что спросил, сколько чешуек на плавниках орангутанга.

— Ты хоть знаешь, что такое «шестьдесят девять»? — снова спросил я.

— Нет, не совсем, — ответила она.

Моя мать никогда не боялась признаться, что она чего-то не знает.

— Это синхронная оральная стимуляция гениталий, — выдал я то, что где-то вычитал.

Я видел, как мать пыталась собрать информацию воедино, выполняя математические действия: синхронное + оральное + стимуляция + гениталии = «шестьдесят девять».

— О нет, нет! — воскликнула она после недолгой паузы.

— Мам, тебе действительно нужно побольше пробовать, ты пропускаешь все праздники жизни, — улыбнулся я. А она улыбнулась в ответ.

Как мало мы тогда знали.

Коматозница. Это кличка, которую я дал Франни. Она не дрогнула ни единым мускулом и не издала ни звука. Я знал, что ей хорошо, потому что ее тело реагировало, как у любой возбужденной женщины: потело, сжималось и выделяло смазку. Но она не шевелилась.

Но вот она потрогала меня пальцем за ухо — это было сигналом для меня перевернуться на спину. Я подчинился, и она оказалась сверху. Глаза ее все так же были плотно закрыты. Франни сидела прямо на мне, и я обнимал ее за костлявые бедра.

О господи, чем я занимаюсь? Я хочу домой. Я не смогу сделать это.

Смени пластинку, парень!

Девчонка из Беверли-Хиллз заплатила тебе сто баксов за секс. Ты любовник.

Чтобы хоть как-то взбодриться, я прокрутил в голове свой собственный порнофильм: «О, крошка… дай мне это, маленькая крошка… тебе это нравится, моя сладкая? О, крошка, крошка, крошка…»

Через несколько минут я был готов вернуться к работе.

Когда все закончилось, я решил сосчитать до десяти. Зажмурившись, я начал отсчет: раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи… а когда я досчитал до десяти и открыл глаза, Франни уже не было в комнате. Ее сменили страх и беспокойство. Я чувствовал себя грязным и оскверненным. Мне нужно было подышать воздухом.

Даже не помывшись, я натянул свои шмотки, схватил двадцать долларов чаевых, оставленных под фарфоровым яйцом, и выскочил в дверь, опустив голову и пытаясь унять трясущиеся поджилки.

Я резко завел мотоцикл, стараясь заглушить голос, раздающийся в моей голове, который милостиво сообщил мне о том, что я мерзкий тип.

Когда я уходил, я чувствовал себя нехорошо. Но я упрямо запоминал любую информацию, бережно пряча ее в закромах памяти и надеясь, что это сможет хоть чем-то помочь мне, когда дырка в моем ведре станет еще больше.