Давай останемся никем

Глава 28

- Знаешь, сколько у меня было «братьев и сестер», Оливия? – парень расслабляется так же быстро, как и напрягся.

Иногда я поражаюсь его самообладанию.

- Сколько?

- Семь. Не включая тебя и твоих братьев.

- Как это?

- Ты знаешь, как устроены приюты, Оливия?

- Нет, - отвечаю честно. Я никогда не задавалась этим вопросом.

- Детей часто отдают в приёмную семью, фостерную, как у нас их называют. Проживать в этой семье он может не больше года. И если ребенок подошел семье, родители его усыновляют.

- Ты тоже жил в такой семье? – хмурюсь я.

Скайлер усмехается, но это не та усмешка, что была еще несколько минут назад, когда мы обсуждали мою юбку. Сейчас в ней отрешенность и хорошо прикрытая печаль.

- В шести.

- В шести семьях? – пораженно вылетает из меня.

- Мгм.

Это что значит? Что все они отказались от него? Не захотели оставить? Волна обиды за парня прокатывается по горлу и опускается в сердце. Больно сдавливает.

- А почему они тебя не оставили?

Теперь усмешка приобретает окрас озлобленности.

- Потому что очень многие из них берут детей не ради того, чтобы кого-то усыновить, а ради того, чтобы потешить свое самолюбие и конечно, ради социальных выплат от государства.

- Как это? – по коже пробегает холодок.

- Вот так. Когда мне было десять, я этого не знал. Прожив почти год в своей первой семье после матери, где не было пьяных посиделок, и где у меня были старшие брат с сестрой, - он чертит кавычки в воздухе пальцами, - я однажды назвал женщину, с которой жил, «мамой». Мне тут же объяснили, что этого делать нельзя до момента, пока меня не усыновят. Я тогда не понял этого. Подумал, если ко мне хорошо относятся, то любят. Да я и сам был преисполнен такой благодарностью за тепло, что готов был называть ту семью «моей семьей», - от горькой насмешки, слетевшей с его губ, мне становится физически больно. - Ошибся. Через месяц, когда вернулся в интернат, долго слезы лил. Забивался в углу, отказываясь со всеми общаться. Я не понимал почему меня вернули. Я же так старался! Не доставил ни единой проблемы семье. Не дрался. Не капризничал. Ходил в школу, делал уроки. Даже по дому гораздо больше делал, чем родные дети. А меня не полюбили. Не заслужил. Тогда я подумал, что сам сделал что-то неправильно. Искал проблемы в себе. Потом меня отдали в другую семью. Тоже хорошую, любящую. У них была только маленькая дочка Кэйти. Тогда я долго к ним привыкал. Всё ждал, когда меня вернут, но этого не происходило, и я расслабился. Начал снова привыкать, открываться. Помогал, как мог. Пытался быть «идеальным». Мне дарили подарки. Возили в парки аттракционов, покупали игрушки, которые потом «позволили» забрать с собой обратно в приют. – На этих словах к моему горлу подкатывает ком, а глаза затуманиваются слезами, - Многие думают, что взяв ребенка из интерната на время, они помогают ему не чувствовать одиночество. Фостерные семьи не обязаны его в итоге усыновить, и их это устраивает. Они год покорчат из себя любящих родителей, великодушно помогут ребенку быть «в семье», а потом возвращают обратно в магазин, как игрушку, которую брали в аренду. – Я, затаив дыхание, слушаю откровения Скайлера, опасаясь спугнуть его желание впервые за всё время нашего знакомства открыться мне. Ком становится непреодолимых размеров. Разве можно так поступать с детьми? Брать «напрокат» и возвращать. Они же живые. С чувствами, сердцами! Ждут, что их полюбят, а в итоге остаются брошенными. Тянусь рукой к горлу в тщетной попытке растереть колючий ком, что вот-вот взорвется. - Поэтому к третьей семье я уже не прикипал. – Спокойно продолжает Скайлер. - Как и к остальным. Я знал, что скоро окажусь там, откуда меня взяли. Уже не пытался понравиться, произвести впечатление. В двенадцать лет понял, что ждать от кого-то любви бессмысленно. Если человек сам не хочет, его влюбить в себя невозможно. Так что я даже не пытаюсь.

Когда Скайлер поворачивает на меня голову, у меня из глаза стекает предательская слеза. Мне так дико жаль его, что в груди горит. Глотаю ужасный ком, а он всё раздражает и раздражает горло. Сердце сжимается.

Синие, как само небо, глаза сощуриваются.

- Ты же хотела знать обо мне что-нибудь.

- Но мои родители тебя усыновили, - пытаюсь приободрить, - тебе больше не нужно бояться, что тебя вернут обратно, - преодолеть ком в горле не получается, и голос выходит скрипучим.

- Мне семнадцать, Оливия. Я вообще в целом уже ничего не боюсь. Меньше, чем через полгода, я буду принадлежать самому себе. И твой отец это знал. Всё, что от него требуется – это обеспечить меня материально до двадцати одного года, как он торжественно обещал во время подписания бумаг.

Звучит очень цинично, но я теперь понимаю почему. Скайлер не ждет ничего хорошего от людей, вот и видит в них врагов. В каждом взрослом, кто не смог подарить ему любовь и научить доверять.

- Да, но ведь есть еще я. А я очень хочу, чтобы мы сблизились.

- Зачем? Потому что так нужно?

- Нет, - качаю головой.

- Потому что боишься меня? Ты ведь поэтому мне так улыбалась поначалу? Потому что хотела задобрить.

- Я не боюсь тебя, - признаюсь честно. - Перестала бояться почти сразу же.

- Тогда почему?

Скайлер останавливает машину перед домом, и мотор затихает. Я пытаюсь найти ответ на его вопрос. Может, я не хочу, чтобы мы сближались? Я ведь неделю жила без общения с ним, и всё было нормально. Поднимаю на него взгляд и всматриваюсь в серые вкрапления в синеве пронзительных глаз.

Нет, хочу. Очень хочу. Рядом с ним я становлюсь какой-то другой. Он видит меня насквозь и говорит об этом. Толкает вперед, но не даёт упасть. В нём чувствуется сила, которой нет во мне самой, и я отчаянно хочу зачерпнуть ее у него хотя бы немного. Со Скайлером я могу язвить и говорить то, что думаю. Он словно Тара, хотя нет. Даже Таре я не всё озвучиваю.

- С тобой я это я, - произношу, поразмыслив. - Ты не смеешься надо мной. Ты уже во второй раз не дал мне утонуть. В прошлый раз в бассейне, сегодня – в том, что мог устроить мне Мастерс.

- Рой уже через секунду был там. Он бы тоже не дал тебе утонуть.

Рой… Точно…

- Нет, - выдаю вместо этого. - Ты был первым. Дважды.

Я не понимаю всего того, что сейчас происходит в моей голове, но глядя на Скайлера, я определенно точно могу сказать, что мне хочется, чтобы он был рядом.

- Просто знай, что если бы моя семья была приёмной и родители отказались бы от тебя, то я – нет. Я бы не хотела, чтобы ты исчез из моей жизни.

Сама удивляюсь тому, что говорю, но это правда. Несмотря на то, что я знаю его всего немного, мне хочется, чтобы он и дальше был рядом. Пусть молчаливо, пусть так, как сам посчитает нужным, но это желание даже для меня становится неожиданностью.

Скайлер вдруг протягивает руку и стирает в уголке моего глаза слезу. Я застываю. Вероятно, это еще с его рассказа скопилась, и только сейчас влага нашла выход. Делаю вдох, а выдохнуть не получается.

Он не спешит убрать руку. Задерживает ее на моей щеке, костяшками едва касаясь кожи, а мне в этом месте становится так горячо и приятно, словно мне не хватало этого прикосновения. Странное ощущение. Неправильное. Почти такие же у меня вызывают прикосновения Роя. Только его прикосновения щекочут, а это… это будто обладает жалящим эффектом.

Сглатываю, не отрывая взгляда от заострившихся скул Скайлера. Он медленно осматривает моё лицо, губы, ресницы, глаза. Его щека нервно дергается, словно для него это до невозможности сложно.

- Ты что себе позволяешь, нищеброд? – острым осколком стекла проходится по барабанным перепонкам голос Зака.

Резко отстраняюсь от Скайлера и поворачиваю голову в сторону дома. Брат буквально слетает со ступенек и сжимая кулаки, несется к машине.

Чёрт.