Глава 10

В четверг Вэл снова позвонила мне насчет готовой одежды, и после работы я поехала в Кидбрук. Паркуя машину, я отчаянно надеялась, что Мэг не окажется дома. Мне было стыдно за тот сеанс.

Я поднесла руку к звонку Вэл и в ужасе отпрянула. Его оплел паутиной толстый паук, так что я громко постучала в дверь, а когда Вэл открыла, показала ей маленького монстра.

— О, это хорошо, — обрадовалась она. — Пауки — к счастью, и знаешь почему?

— Нет.

— Потому что паук спрятал младенца Иисуса от солдат Ирода, сплетя вокруг него паутину. Разве это не чудо? Вот почему никогда нельзя убивать пауков.

— Я и думать об этом не смела.

— А… интересно. — Вэл внимательно смотрела на паука. — Он бежит по паутине вверх, а это означает, что ты совершила путешествие, Фиби.

— Верно, я была во Франции, — не смогла я скрыть удивления.

— А если бы он бежал вниз, то ты бы только собиралась отправиться туда.

— Правда? Ты просто кладезь информации.

— Ну, я думаю, это важно — знать такие вещи.

Следуя за Вэл по коридору, я уловила запах «Мажи нуар» с сильной примесью табачного дыма.

— Привет, Мэг! — выдавила я улыбку.

— Привет, дорогуша, — откликнулась развалившаяся в кресле гадалка. — Жаль, что тогда так получилось. Но вы должны позволить мне попробовать еще раз. — Она почесала уголок губ малиновым ногтем. — Думаю, ваша Эмма вот-вот бы появилась.

Я взглянула на Мэг с неожиданной яростью — невыносимо, что о моей подруге говорят столь непочтительно.

— Я так не считаю, Мэгги, — постаралась я успокоиться. — И прямо скажу, это была пустая трата времени.

Мэг взглянула на меня так, словно я ее ударила. Затем вынула из-за пазухи пакет с салфетками и достала одну.

— Проблема заключается в том, что вы во все это не верите.

Она неторопливо развернула бумажный носовой платок.

— Это неправда. Я не исключаю, что человеческая душа может продолжать свое существование в ином мире и мы способны почувствовать присутствие умершего человека. Но поскольку вы говорили о моей подруге совсем не то — и даже перепутали ее пол, — я усомнилась в ваших способностях.

Мэг высморкалась и заявила:

— У меня был выходной. Плюс к этому утром по четвергам эфир слишком перегружен.

— Мэг действительно очень хороший медиум, — примирительно сказала Вэл. — Вчера она установила связь с моей бабушкой, правда? — Мэг кивнула. — Я потеряла ее рецепт лимонного творога, и мне пришлось обратиться к ней за помощью.

— Восемь яиц, — вставила Мэг. — А не шесть.

— Я никак не могла это вспомнить, — сказала Вэл. — Так что, спасибо Мэги, мы с бабушкой очень мило поболтали. — Я вытаращила глаза. — Мэг такой хороший медиум, что ее даже пригласили в программу «Духовная жизнь» на Ай-ти-ви-два, верно, Мэг? — Та кивнула. — Уверена, она принесет успокоение многим зрителям. Ты должна посмотреть эту передачу, Фиби. Она идет по воскресеньям в два тридцать.

Я взяла чемодан.

— Буду иметь в виду.


— Просто великолепно! — воскликнула Анни на следующее утро, когда я показала ей одежду, отремонтированную Вэл: желтое плиссированное вечер нее платье миссис Белл, великолепное розовое пальто-кокон от Гая Лароша, платье-макси от Оззи Кларка и красновато-синий габардиновый костюм. Я показала ей также вязаное платье радужной расцветки от Миссони, у которого на подоле была дырка от моли. — Ювелирная работа, — похвалила Анни. Вэл связала небольшой лоскуток, который теперь прикрывал дырку. — Она, должно быть, пользовалась очень тонкими спицами, чтобы петли оказались того же размера, и идеально подобрала цвета. — Анни взяла сапфирово-синее вечернее пальто из шелкового фая с рукавами до локтя от Шанель. — Просто изумительно. Его надо поместить в витрину, как вы считаете? Скажем, вместо брючного костюма от Нормы Камали.

Анни пришла в магазин в восемь часов, чтобы помочь мне разместить товар перед открытием. Мы убрали почти половину одежды, заменив ее вещами осенних цветов — полуночного синего, красного, цвета морской волны, фиолетового и золотого, — напоминающими о картинах Возрождения. Затем подобрали одежду с силуэтами нового сезона — расклешенные от плеча пальто и платья с воротниками-стойками и широкими юбками; кожаные куртки с плечиками и отворотами на рукавах. Ткани тоже соответствовали сезону — парча, кружева, атлас, дамаст, бархат в рубчик, шотландка и твид.

— Если мы продаем винтаж, то вовсе не должны игнорировать нынешнюю моду, — сказала я, вернувшись со склада, и вручила Анни красно-вишневое платье от Бальмэна с юбкой в форме тюльпана, шоколадно-коричневый кожаный приталенный костюм с большими лацканами и креповое оранжевое платье середины шестидесятых от Куррэжа.

— Все такое большое и пышное, — сказала Анни. — Яркие смелые цвета, четкие линии, плотная ткань, не прилегающая к телу. Остается только создать стройную композицию.

Анни внимательно осмотрела красновато-синий габардиновый костюм миссис Белл:

— Он очень мил, но, думаю, нужно оживить его мягким широким поясом и воротником из искусственного меха. Я подыщу что-нибудь?

— Да. Будьте добры.

Вешая пальто, я представила в нем миссис Белл в конце сороковых. И вспомнила о разговоре, который мы с ней вели тремя днями раньше. Как же тяжело ей пришлось — среди послевоенного хаоса она пыталась выяснить, что случилось с Моник. Если бы, не приведи Господи, нечто подобное произошло в наше время, она могла обратиться на радио или телевидение; могла бы разослать электронные письма по всему земному шару, разместить объявления на форумах, на «Майспейс», «Фейсбук» или «Ютуб». Наконец, ввести имя Моник в поисковик и посмотреть, что он выдаст.

— Вот, — сказала Анни, появившись с воротником из оцелота. — Думаю, это подойдет, а ремень хорошо оттенит его. — Она приложила ремень к жакету: — Так оно и есть.

— Вы не могли бы закончить с костюмом? — попросила я. — А мне нужно… проверить наш сайт.

— Конечно.

С тех пор как миссис Белл поведала мне свою историю, я размышляла над поиском упоминаний о Моник в Сети. Но что я буду делать, если найду такие упоминания? Разве можно утаить это от миссис Белл? Решив, что ответ наверняка окажется отрицательным и новости потрясут ее душу, я какое-то время сопротивлялась порыву начать поиски, но, побывав у дома Моник, пришла к другому мнению. Меня охватило желание знать. И потому, подталкиваемая каким-то не вполне понятным мне внутренним импульсом, я села за компьютер и ввела имя Моник в «Гугл».

Ничего существенного я не выяснила, получив лишь ссылки на авеню Ришелье в Квебеке и Лицей кардинала Ришелье в Париже. Затем я напечатала «Моника Рихтер», и поисковая система выдала калифорнийского психоаналитика, немецкого педиатра и австралийского специалиста по охране окружающей среды. Вряд ли кто-то из них имел отношение к Моник. Тогда я добавила к имени название лагеря — Аушвиц, ведь о нем написаны миллиарды слов. После чего приписала «Мангейм», поскольку она была оттуда родом. Но не обнаружила никаких сведений о Моник/Монике или ее семье — только несколько ссылок на выставку Герарда Рихтера.

Я сидела и смотрела на экран. Так-то вот. Как сказала миссис Белл, в Рошемаре я видела лишь мимолетную тень человека в доме, который давно забыл о людях, живших в нем во время войны. И я собралась уже закрыть Интернет, но потом решила заглянуть на сайт Красного Креста.

На их главной странице сообщалось, что Служба поиска начала действовать с конца войны и архив, хранящийся в Северной Германии, насчитывает почти пятьдесят миллионов нацистских документов, имеющих отношение к лагерям. Любой может попросить найти кого-либо, и этим займутся архивариусы Международного Красного Креста; в среднем поиск занимает от одного до четырех часов, в зависимости от объема запрашиваемой информации. Может потребоваться даже три месяца.

Я кликнула на кнопку «Скачать форму» и удивилась, какой короткой она оказалась: личные данные пропавшего человека и место, где, насколько это известно, его или ее видели в последний раз. Делающий запрос должен был сообщить свое имя и отношение к пропавшему. Кроме того, требовалось назвать причину поиска. Выбор здесь был таков: «Документация для получения денежного возмещения» или «Желание знать, что произошло».

— Желание знать, что произошло, — пробормотала я.

Я распечатала форму и положила в конверт. Когда племянница миссис Белл уедет, мы вместе ее заполним, а затем я напишу электронное письмо в Красный Крест. «Если при всей имеющейся у них обширной информации они найдут упоминания о Моник, то, — подумала я, — у миссис Белл появится шанс решить проблему». Три месяца максимум подразумевало, что ответ может прийти и раньше — скажем, через месяц. Я хотела вложить записку, объясняющую, что в связи с болезнью запрашивающего информацию время поджимает, но тогда последует множество вопросов о родственниках миссис Белл, самому молодому из которых уже за семьдесят.

— Много вы получили заказов по Интернету? — услышала я голос Анни.

— О… — Я вернулась к делам магазина и быстро открыла сайт «Деревенского винтажа» и почтовый ящик. — Всего… три. Кто-то хочет купить зеленую сумочку «Келли», кто-то интересуется брюками-палаццо от Гуччи и… ура! — кто-то покупает «Мадам Грес».

— То платье, с которым вы хотите побыстрее расстаться…

— Верно. — То самое, подаренное Гаем. Я пошла в заднюю часть магазина и сняла его с вешалки, чтобы упаковать и отослать. — Эта женщина на прошлой неделе спрашивала меня о его размерах. А теперь объявилась с деньгами — слава тебе Господи.

— Вы мечтаете избавиться от него, верно?

— Так оно и есть.

— Потому что вам купил его ваш бойфренд?

Я посмотрела на Анни.

— Да.

— Я так и думала, но не знала вас достаточно хорошо и потому не спрашивала, а теперь, узнав поближе, я становлюсь любопытной… — Я улыбнулась. Мы с Анни теперь действительно сблизились. Мне нравилось ее дружелюбное, ненавязчивое общество и тот энтузиазм, с которым она относилась к магазину. — Оно немного раздражает вас?

— Пожалуй.

— Тогда абсолютно понятно, почему вы его продаете. Если бы Тим оставил меня, я бы, наверное, выбросила все его подарки — за исключением картин. Вдруг они когда-нибудь будут пользоваться успехом? — Она поставила алые туфли на каблуках от Бруно Магли в витрину. — А как обстоят дела с мужчиной, который прислал вам красные розы? Если вы, конечно, не возражаете против моих расспросов.

— Все хорошо. Я виделась с ним во Франции. — И объяснила, почему так получилось.

— Звучит неплохо, и он, несомненно, сходит по вас с ума.

Я улыбнулась. Затем, застегивая пуговицы на розовом кардигане, рассказала о Майлзе подробнее.

— И какая у него дочь?

Я надела несколько золоченых цепей на шею деревянного манекена.

— Ей шестнадцать, она очень хорошенькая и ужасно избалованная.

— Как и многие подростки, — заметила Анни. — Но она не всегда будет тинейджером.

— Верно, — согласилась я.

— Подростки иногда бывают совершенно отвратительными.

Неожиданно в окно постучали, и я увидела, что нам машет Кэти, в школьной форме, и подумала, что подростки бывают очень милыми.

Я отперла дверь, и Кэти вошла.

— Привет! — сказала она и посмотрела на желтое бальное платье. — Слава Богу, оно все еще здесь!

— Да. — Я не собиралась говорить ей, что вчера его мерили. Та девушка выглядела в нем как грейпфрут. — Анни, это Кэти.

— Помню, я видела вас здесь пару недель назад, — тепло отозвалась Анни.

— Кэти интересует желтое бальное платье.

— Я просто обожаю его! — воскликнула девочка. — И коплю на него деньги.

— И как продвигается дело? — поинтересовалась я.

— Я сижу с детьми из двух семей, так что у меня уже сто двадцать фунтов. Но поскольку бал состоится первого ноября, мне придется подыскать другую, более денежную работу.

— Ну… Удачи. Если б у меня были дети, вы могли бы сидеть с ними…

— Я шла в школу и не удержалась: решила еще раз взглянуть на него. Можно его сфотографировать?

— Конечно.

Кэти поднесла к платью мобильник, и я услышала щелчок.

— Ну вот, — сказала она, глядя на фото, — оно будет вдохновлять меня. А теперь пора бежать — уже без четверти девять. — Кэти повесила на плечо школьную сумку и повернулась, чтобы уйти, но остановилась и, подняв упавшую на коврик газету, протянула ее Анни.

— Спасибо, милая, — улыбнулась та.

Я помахала Кэти на прощание и вернулась к вешалкам с вечерней одеждой.

— Боже милостивый! — услышала я восклицание Анни.

Она вытаращенными глазами смотрела на первую страницу, а затем показала ее мне.

Верхнюю половину полосы «Черного и зеленого» занимала фотография Кейта. Над его вытянутой физиономией шел заголовок: «РАССЛЕДОВАНИЕ ОБВИНЕНИЙ В МОШЕННИЧЕСТВЕ ПРОТИВ МЕСТНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ — ЭКСКЛЮЗИВ!»

Анни начала читать статью:

— «Известный местный риелтор Кейт Браун, глава «Феникс ленд», узнал сегодня о возможном криминальном расследовании его деятельности, после того как наша газета уличила его в крупном мошенничестве с недвижимостью. — Я с симпатией вспомнила о подружке Кейта; для нее это окажется ударом. — Браун основал «Феникс ленд» в две тысячи четвертом году, — продолжала читать Анни, — получив большую страховку, поскольку его кухонный бизнес закончился после пожара двумя годами раньше. Страховая компания Брауна «Стар Элайнс» обсуждала его заявление о том, что склад поджег некий недовольный служащий, впоследствии исчезнувший и так и не найденный… Брауну поначалу отказали в страховке, — слушала я, развешивая платья, — и он подал в суд… «Стар Элайнс» наконец решила… Два миллиона фунтов! — У Анни перехватило дыхание. — Но теперь у «Черного и зеленого» имеются убедительные доказательства, что склад поджег сам Кейт Браун… — Глаза Анни стали размером с блюдца, и она снова обратилась к газете. — Мистер Браун не стал отвечать на вопросы, которые мы задали ему вчера вечером, но его попытка наложить запрет на «Черное и зеленое» провалилась». Ну и ну! — воскликнула Анни с очевидным удовлетворением. — Приятно узнать, что мы были не слишком строги к нему. — Она отдала мне газету.

Я быстро прочитала статью сама, вспомнила приведенные в «Гардиан» слова Кейта о том, как «безутешен» он был, глядя на горящий склад, и «поклялся построить на пепелище что-то стоящее». Все это показалось мне тогда слегка фальшивым, и теперь я понимала почему.

— Интересно, как «Черное и зеленое» докопалось до этой истории? — повернулась я к Анни.

— Наверное, страховая компания не сняла с него подозрений и в конце концов предоставила «убедительные доказательства».

— Но почему они пришли с этим в местную газету, а не в полицию?

— А, — щелкнула языком Анни, — хороший вопрос.

Это вполне могла быть та самая «трудная» деловая история, над которой работал Дэн, — именно по ее поводу ему звонил Мэтт, когда мы сидели в Центре воспоминаний.

— Надеюсь, девушка не собирается защищать его, — услышала я слова Анни. — Заметьте, она сможет навещать его в тюрьме в зеленом бальном платье, словно чертова фея Динь-Динь, — засмеялась она. — Кстати о бальных платьях. Фиби, вы написали своему американскому дилеру?

— Нет, хотя давно пора, верно? — Меня так увлекла история Моник, что я совсем забыла о делах.

— Обязательно, — подтвердила Анни. — Начало сезона не за горами; плюс к этому, согласно «Вог», такие платья сейчас в моде — и чем больше нижних юбок, тем лучше.

— Я отправлю электронное письмо прямо сейчас.

Я вернулась к компьютеру и открыла почту, желая связаться с Риком, но оказалось, он опередил меня. Я кликнула его письмо.

«Привет, Фиби! На днях я оставил тебе сообщение на автоответчике; у меня есть для тебя еще шесть бальных платьев, все высшего качества и в превосходном состоянии!»

Я просмотрела фотографии. Это были очаровательные платья ярких цветов, прекрасно подходящих для осени: индиго, красное, оранжевое, цвета какао, фиолетовое и зелено-синее. Я увеличила снимки, чтобы проверить, не полинял ли тюль, а потом вернулась к тексту письма.

«Я прикрепил к письму фотографии сумочек — я упоминал о них, — и хочу прислать с платьями, в нагрузку».

— Черт побери, — пробормотала я. Сумочки были мне совершенно ни к чему, особенно учитывая, что в последнее время фунт сильно упал по отношению к доллару, но я понимала: их придется купить, а не то Рик перестанет присылать вещи, которые мне нравятся. — Давайте посмотрим на них, — вздохнула я.

Сумочки были сфотографированы все вместе на белой простыне и большей частью относились к восьмидесятым и девяностым годам. Практически одинаковые за исключением очень красивой кожаной сумки «Глэдстоун», вероятно, сороковых годов, и элегантной белой сумочки-конверта из страусовой кожи начала семидесятых.

— И сколько он за это хочет? Размер сделки — восемьсот американских долларов, включая доставку пароходом.

Я написала ответ: «О'кей, Рик. Я согласна. Заплачу тебе по Интернету с помощью системы «Пэйпэл», когда получу счет. Пожалуйста, пришли все как можно скорее. Всего доброго. Фиби».

— Я только что купила еще шесть бальных платьев, — сообщила я Анни, вернувшись в торговый зал.

Она меняла одежду на одном из манекенов.

— Хорошая новость — их будет легко продать.

— А также двенадцать сумочек, большинство из которых мне не нужны. Но я была вынуждена сделать это, как услуга за услугу.

— У нас не так много места на складе, — заметила Анни, поворачивая руки манекена.

— Знаю; поэтому, как только они поступят, отнесу их в «Оксфам». А теперь нужно отправить платье «Мадам Грес».

Я пошла в офис и, завернув платье в бумагу, перевязала сверток белой лентой и положила в пакет. Затем перевернула табличку на двери, и теперь она сообщала, что магазин открыт.

— Увидимся позже, Анни.

Когда я вышла на улицу, позвонила мама.

— Я решилась, — прошептала она.

— Решилась на что? — спросила я, сворачивая на Монпелье-вейл.

— Забыть обо всех этих глупых процедурах, к которым стремилась. Плазменная регенерация, и фраксель, и радиочастотное омоложение — чушь собачья.

— Это очень хорошая новость, мама.

— Думаю, они ничего не изменят.

— Уверена, это так, — согласилась я, переходя через дорогу.

— И они такие дорогие.

— Да уж — пустая трата денег.

— Точно. И потому я решила сделать подтяжку лица.

Я остановилась как вкопанная.

— Мама… не надо.

— Я хочу сделать подтяжку лица, — спокойно повторила она, пока я стояла у магазина спортивных товаров. — У меня ужасное настроение, и это меня встряхнет. Это будет мой подарок себе на шестидесятилетие, Фиби. Все эти годы я работала, — добавила она, а я пошла дальше, — так почему бы немного не «освежиться», если мне так хочется?

— Действительно, мама, — это твоя жизнь. А вдруг тебе не понравится? — Я представила милое мамино лицо гротескно натянутым или комковатым и бугристым.

— Я провела расследование, — сообщила она, когда я шла мимо магазина игрушек. — Взяла вчера отгул и проконсультировалась с тремя пластическими хирургами. И решила лечь под скальпель Фредди Черча в его клинике в Майда-Вейле: у него все расписано до двадцать четвертого ноября. — А помнит ли мама, что в этот день Луи исполнится год? — И не пытайся отговорить меня, дорогая, я твердо решила сделать это. Внесла задаток, и не отступлю от своего намерения.

— О'кей, — вздохнула я. Протестовать не было смысла — если уж мама что-то вбила себе в голову, то сделает это; к тому же моя собственная голова трещала от мыслей и сил спорить не было. — Надеюсь только, что ты не пожалеешь о содеянном.

— Не пожалею. Но скажи мне, как твой новый мужчина? У вас все продолжается?

— Мы встречаемся завтра и идем в театр «Альмейда».

— Похоже, он тебе нравится, так что, пожалуйста, не делай глупостей. Ведь тебе уже тридцать четыре, — напомнила мама, когда я свернула в Блэкхит-Гроув. — Не успеешь опомниться, как исполнится сорок три…

— Прости, мама, у меня дела. — Я захлопнула телефон. На почте было пусто, и на отправку посылки ушло две минуты. Выйдя на улицу, я увидела идущего мне навстречу улыбающегося Дэна. Сегодня ему было с чего улыбаться.

— А я выглянул в окно и увидел вас. — Он кивнул на свой офис, расположенный справа от нас, над детской библиотекой.

Я проследила за его взглядом.

— Так вот где вы работаете — в самом центре. Кстати, примите мои поздравления — я сегодня прочитала ваш сенсационный материал.

— Это не моя сенсация, а Мэтта — я просто присутствовал на разговорах с юристами. Но это фантастическая удача для местной газеты. И все мы ликуем по сему поводу.

— Я умираю от желания узнать, от кого вы получили такие сведения. Хотя вы вряд ли раскроете свои источники… Вы можете это сделать? — с надеждой спросила я.

Дэн улыбнулся и отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что нет.

— Но мне жалко его подружку. Ко всему прочему она, наверное, потеряет работу.

— Ничего страшного, найдет новую — она еще очень молода. Я видел ее фотографии, — пояснил Дэн и стал расспрашивать меня о Франции. Потом напомнил, что мы опять идем в кино. — Вряд ли вы свободны завтра вечером, да, Фиби? До него осталось совсем мало времени, но я был занят статьей о Брауне. Мы можем посмотреть фильм Коэнов или просто поужинать где-нибудь.

— Это было бы здорово, но… у меня другие планы.

— О, — печально улыбнулся Дэн. — Разве такая девушка, как вы, может быть свободной в субботу вечером? Я просто дурак. Нужно было пригласить вас заранее. Но… вы с кем-то встречаетесь, Фиби?

— Ну… я… Дэн! Вы опять конфузите меня!

— Простите. Но тут уж ничего не поделаешь. А вы получили приглашение на одиннадцатое? Я отправил его на адрес магазина.

— Да. Еще вчера.

— Вы обещали прийти, и я очень на это надеюсь.

— Я приду, Дэн.


Этим утром мне было трудно сосредоточиться на работе, поскольку я все время думала о Майлзе и с нетерпением ждала похода в театр. Мы собирались на одну из пьес Харли Гранвиля-Баркера. В перерывах между работой я прочитала в Интернете пару отзывов о постановке, отчасти чтобы вспомнить содержание — я смотрела ее много лет назад, — а кроме того, хотела поразить Майлза своими глубокими замечаниями. Но в магазине скопилось много народу, как всегда бывает по субботам. Я продала принадлежавшее прежде миссис Белл пальто-кокон от Гая Лароша — и рассталась с ним с сожалением — и тунику из шелковой органзы абрикосового цвета с оборкой, расшитой золотыми бусинками, от Зандры Родес. Затем, уже в третий раз на этой неделе, захотели примерить желтое бальное платье. Когда женщина заходила в примерочную, я беспокойно окинула взглядом ее фигуру и поняла: оно, вероятно, будет хорошо сидеть на ней. Задернув занавеску, я взмолилась, чтобы платье ей не понравилось. Затем услышала шелест тюля и звук застегивающейся «молнии».

— Великолепно! — Женщина отдернула занавеску и посмотрела на себя в зеркало, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. — Просто сказка! — Она встала на цыпочки. — Мне нравится, как оно пенится и сверкает, — улыбнулась она мне. — Я возьму его!

При мысли о Кэти у меня упало сердце. Я вспомнила, как она фотографировала платье и как очаровательно в нем выглядела — гораздо лучше, чем эта женщина, староватая для него и недостаточно стройная: у нее были полные белые плечи и пухлые руки.

Покупательница повернулась к своей подруге:

— Правда, оно прекрасно, Сью?

Сью, высокая и костлявая, задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Ну… если честно, Джилл, дорогая, у тебя для него слишком бледная кожа, и оно тебе узко в лифе — посмотри, сзади ты кажешься толстой… — Она развернула подругу спиной к зеркалу, и Джилл увидела полдюйма жира, выпиравшего, словно тесто, поверх платья.

Сью склонила голову набок.

— Ты словно пудинг — замороженный лимон с шербетом, выступающим из него…

— Да? — опечалилась Джилл.

— Да, ты похожа на такой пудинг.

Я задержала дыхание в ожидании реакции покупательницы. Она еще раз оглядела себя и медленно кивнула:

— Ты права, Сью. Жестоко, но справедливо.

— А зачем же тогда нужны лучшие подруги? — мило заметила Сью и улыбнулась мне извиняющейся улыбкой. — Простите, я помешала покупке.

— Все хорошо, — довольно ответила я. — Такое платье должно сидеть идеально, верно? В любом случае у нас скоро появятся другие модели, и, возможно, одна из них вам подойдет. Приходите на следующей неделе.

— Обязательно придем.

Когда женщины ушли, я отложила желтое платье, прикрепив к нему записку «Кэти», — мои нервы не выдержат еще одной примерки. На его место повесила землянично-розовое шелковое платье от Ланвин Кастилло середины пятидесятых.

Я закрыла магазин в половине шестого и поспешила домой принять душ и переодеться, прежде чем отправиться в Айлингтон на встречу с Майлзом. Я почти бежала по Альмейда-стрит, когда увидела Майлза. Он стоял у входа в театр и вглядывался в толпу. Заметив меня, он поднял руку.

— Прости, я опоздала, — запыхавшись, сказала я. — Это второй звонок?

— Нет, уже третий. — Он поцеловал меня. — Я беспокоился, что ты не придешь.

Я взяла его под руку.

— Ну куда бы я делась? — Тревога Майлза показалась мне трогательной, и я пыталась понять ее причину — может, она объяснялась разницей в четырнадцать лет, или это свойственная ему неуверенность в подобных случаях, независимая от возраста?

— Хорошая пьеса, — одобрил он через час, когда в зале зажегся свет, возвещая об антракте. Мы встали. — Я видел ее прежде — много лет назад, в Национальном театре. Кажется, это было в девяносто первом году.

— Да, я тоже видела ту постановку — мы ходили вместе со школой. — Я вспомнила, что когда Эмма пришла на второе действие, ее дыхание отдавало джином.

Майлз рассмеялся:

— Значит, ты находилась в возрасте Рокси, а мне было тридцать один — совсем молодой человек. Я бы тогда тоже в тебя влюбился.

Я улыбнулась. Мы вышли в фойе и направились к бару.

— Я куплю выпить, — сказала я. — Что ты предпочитаешь?

— Бокал «Кот дю Рон», если у них таковое имеется.

Я изучила список вин на доске.

— Имеется. А я, пожалуй, выпью «Санкерре». — Я стояла у барной стойки, а Майлз немного позади меня.

— Фиби… — прошептал он спустя несколько мгновений. Я повернулась. Майлз выглядел обеспокоенным, и лицо его покраснело. — Я подожду тебя на улице, — пробормотал он.

— Хорошо, — удивленно ответила я…

— Как ты? — спросила я, обнаружив его спустя несколько минут у входа в театр, и вручила бокал с вином. — Мне показалось, тебе нехорошо.

Он отрицательно покачал головой:

— Все в порядке. Но… возле бара я заметил людей, встречи с которыми мне хотелось бы избежать.

— Правда? — У меня разгорелось любопытство. — И кто это такие? — Майлз осторожно кивнул в дальний конец фойе, где стояла блондинка сорока с чем-то лет в бирюзовой накидке и светловолосый мужчина в черном пиджаке. — Кто они? — тихо спросила я.

Майлз сжал губы.

— Их фамилия Уайклифф. Их дочь училась прежде в одной школе с Рокси. Мы не слишком хорошо знакомы.

— Понятно… — Я вспомнила, что Майлз говорил о каком-то «недоразумении» в школе Святой Мэри. И он по-прежнему расстраивался по этому поводу. Услышав звонок, мы вернулись на свои места и стали смотреть второе действие.

Позже, когда мы стояли на переходе, чтобы пойти в ресторан напротив театра, я увидела, как миссис Уайклифф искоса взглянула на Майлза и потянула за рукав своего спутника. За ужином я спросила Майлза, чем Уайклиффы так его обидели.

— Они ужасно относились к Рокси. И это было очень… неприятно. — Когда он подносил к губам стакан с водой, его рука дрожала.

— Почему? — поинтересовалась я. — Девушки не сошлись характерами?

— Еще как сошлись. — Майлз поставил стакан. — Рокси и Клара были лучшими подругами. А в начале летнего семестра… они поссорились. — Я смотрела на Майлза и не понимала, почему это так его огорчает. — У Клары пропала одна вещь, — объяснил он. — Золотой браслет. И она обвинила в этом Рокси. — На его скулах заходили желваки.

— О…

— Но я знал: это совершенно невероятно. Роксана может достать кого угодно, как и многие подростки, но не способна на такое. — Он провел пальцем под воротником рубашки. — Как бы то ни было, мне позвонили из школы и сказали, что Клара и ее родители утверждают, будто Рокси украла этот злосчастный браслет. Я был в ярости. И заявил, что не позволю обвинять мою дочь в таких вещах. Но директриса повела себя… предвзято и возмутительно. — У Майлза на виске забилась жилка.

— В каком смысле?

— Отказалась принять версию Рокси.

— А какой была эта версия?

— Как я уже говорил, Роксана и Клара были близкими подругами и постоянно обменивались вещами, как все девушки в их возрасте. Я обратил на это внимание, когда Клара оставалась у нас на Пасху. Однажды она вышла к завтраку в одежде Рокси, увешанная ее украшениями. Рокси, в свою очередь, тоже брала вещи у Клары. Девушки считали это забавным.

— Ты хочешь сказать, что браслет был у Рокси?

Майлз покраснел.

— Он оказался в ее ящике — но она его не украла. Зачем ей брать чужие вещи, если у нее полно своих? Она объяснила, что Клара одолжила ей браслет, а у подруги находятся некоторые ее украшения. Этим все должно было и кончиться, — вздохнул Майлз. — Но Уайклиффы решили раздуть дело. Они отвратительные люди!

— И что они сделали?

Майлз набрал в грудь воздуха, затем медленно выдохнул.

— Пригрозили позвонить в полицию. И у меня не осталось выбора: я, в свою очередь, пригрозил, что подам на них жалобу, если они не прекратят клеветать на мою дочь.

— А как отреагировали на все это в школе?

Губы Майлза сжались в тонкую линию.

— Они встали на сторону Уайклиффов — вне всяких сомнений потому, что он вложил полмиллиона в их новый театр. Это было… просто тошнотворно. И… я забрал оттуда Рокси. Как только она сдала последний экзамен, отвез ее домой. Это было моим решением — покинуть ту школу.

Майлз глотнул воды. Я не знала, что сказать, но тут подошел официант забрать тарелки. К тому времени как он вернулся с основным блюдом, Майлз слегка успокоился, неприятности в прежней школе поблекли, а потом и вовсе забылись. Желая поднять ему настроение, я еще немного поговорила о пьесе. Майлз попросил счет.

— Я на машине и могу отвезти тебя домой.

— Спасибо.

— К тебе домой или, если хочешь, ко мне. — Он вгляделся в мое лицо, ожидая, какой будет реакция. — Я снова готов одолжить тебе футболку… и зубную щетку. У Рокси есть фен, если он тебе нужен. Она сегодня на вечеринке в Костуолдсе. — Так вот почему она ни разу не позвонила ему на мобильный. — Я заберу ее завтра днем. И мы с тобой можем вместе провести утро, а затем где-нибудь пообедать. — Мы встали. — Как тебе такой план, Фиби?

Метрдотель протягивал нам наши пальто.

— Звучит… очень мило.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Майлз.

Мы ехали по южному Лондону под звуки концерта Моцарта для кларнета, и я чувствовала себя счастливой. Когда Майлз остановился возле своего дома, я посмотрела на сад перед ним, огороженный невысокими самшитами, вокруг которых шел забор из кованого железа. Майлз отпер дверь, и мы вошли в просторный холл с обитыми панелями стенами и черно-белым мраморным полом, отполированным до блеска.

Когда Майлз забирал у меня пальто, я краем глаза увидела большую трапезную с длинным столом из красного дерева. Я прошла вслед за ним на кухню — мебель там была расписана от руки, а гранитные столешницы сияли под точечными светильниками на потолке. Сквозь французские окна виднелась широкая, обсаженная деревьями лужайка, уходящая в темноту.

Майлз взял из холодильника бутылку «Эвиан», и мы поднялись на второй этаж. Его спальня была выдержана в желтых тонах, и к ней примыкала ванная комната с железной ванной и камином. Я разделась и спросила:

— Могу я получить свою зубную щетку?

Майлз вошел в ванную, одобрительно взглянул на мое обнаженное тело и открыл шкафчик, в котором стояли бутылочки с шампунями и пеной для ванн.

— И где же она? — пробормотал Майлз. — Рокси постоянно рыщет здесь. А, нашел. — Он вручил мне новую щетку. — А как насчет футболки? Могу принести. — Он поднял мои волосы и поцеловал в шею, а потом в плечо. — Если, конечно, она тебе нужна.

Я повернулась к нему и обхватила руками его талию.

— Нет, — прошептала я. — Не нужна.


Мы проснулись поздно. Я взглянула на часы на прикроватном столике и почувствовала руку Майлза на своей груди.

— Ты такая очаровательная, Фиби, — прошептал он. — Похоже, я начинаю в тебя влюбляться. — Он поцеловал меня, и мы снова занялись любовью…

— В этой ванне можно плавать, — сказала я чуть позже.

Майлз присоединился ко мне — и я лежала на его груди в облаке пены.

Спустя несколько минут он стал изучать мою руку.

— У тебя сморщились кончики пальцев. — И поцеловал каждый из них. — Пора вытираться. — Мы выбрались из ванны. Майлз взял из кипы, лежащей на стуле, белую махровую простыню и обернул вокруг меня. Мы почистили зубы, он забрал у меня зубную щетку и поместил ее в подставку рядом со своей. — Пусть стоит здесь, — сказал он.

— У меня мокрые волосы. Можно взять фен?

Майлз обмотал вокруг талии полотенце.

— Пошли.

Мы пересекли лестничную площадку — раннее осеннее солнце светило сквозь окна, идущие от пола до потолка. На дальней стене висел прекрасный портрет Рокси.

— Это Эллен, — объяснил Майлз, когда мы остановились перед ним. — Я заказал его к нашей помолвке. Ей было двадцать три.

— Рокси так похожа на нее, — сказала я и перевела взгляд на Майлза. — И у нее твой нос и подбородок. — Я погладила их тыльной стороной ладони. — Ты жил с Эллен здесь?

— Нет. — Майлз открыл дверь спальни, на которой розовыми буквами было написано «Роксана». — Мы жили в Фулхэме, но после смерти Эллен я решил переехать — не мог справиться с постоянно одолевавшими воспоминаниями. Меня пригласили в этот дом на обед, и я влюбился в него. И когда вскоре владельцы выставили его на продажу, то обратились сразу ко мне. А теперь…

Комната Рокси была большой, с толстым белым ковровым покрытием, с розово-золотым пологом из дамаста над белой кроватью. На туалетном столике выстроились баночки с дорогими кремами и лосьонами для тела, а также несколько разнокалиберных флаконов с духами «Жадор». Перед занавешенными розово-золотыми шторами окнами стоял шезлонг из бледно-розовой парчи, а на подставке рядом с ним лежали дюжины две глянцевых журналов.

Я заметила кукольный дом — георгианский особняк с черной блестящей дверью и окнами от пола до потолка.

— Он так похож на твой дом.

— Его точная копия, — пояснил Майлз, открыл его, и мы посмотрели внутрь. — Здесь скрупулезно передана каждая деталь, вплоть до светильников и люстр, жалюзи работают, а дверные ручки латунные. — Я смотрела на копию железной ванны с ножками-лапами, в которой недавно нежилась. — Я подарил его Рокси, когда ей исполнилось семь лет, — сказал Майлз. — Думал, это поможет ей чувствовать себя здесь как дома, — и она до сих пор играет с ним. — Он выпрямился. — Ладно, пошли дальше… — Теперь мы оказались в гардеробной Рокси. — Фен у нее здесь. — Он кивнул на белый столик с целым арсеналом средств для волос. — А я пока приготовлю завтрак.

— Я быстро.

Кроме фена тут были приспособления для выпрямления и завивки волос, термобигуди, щетки, расчески… Высушив волосы, я посмотрела на ряды вешалок с одеждой вдоль трех стен. Никак не меньше сотни платьев и костюмов. Слева я увидела кирпично-красное замшевое пальто из весенней коллекции Гуччи. Я также обратила внимание на атласный брючный костюм от Мэтью Уильямсона и коктейльное платье от Хусейна Чалаяна. Заметила пять лыжных костюмов и по крайней мере восемь длинных платьев в муслиновых чехлах. Под одеждой на длинной подставке для обуви размещалось не менее шестидесяти пар туфель и ботинок. Вдоль одной из стен стояло несколько сизалевых корзин с тремя дюжинами сумочек.

У моих ног лежал последний номер «Вог». Я подняла его, и он открылся на развороте. Половину вещей помечали розовые липучки в форме сердечка. Синее шелковое бальное платье стоимостью две тысячи сто фунтов, черное платье с одним плечом от Зака Позена. Рядом с ярко-розовым мини-платьем от Роберто Кавалли за тысячу пятьсот девяносто пять фунтов было приклеено сердечко с надписью, сделанной большими круглыми буквами: «Проверить, нет ли такого у Сиенны Фенуик». Было взято на заметку и шелковое вечернее платье от Кристиана Лакруа, ткань которого напоминала витраж. Оно стоило три тысячи шестьсот фунтов. «Только по специальному заказу», — написала рядом с ним Рокси. Я покачала головой, гадая, какие из этих творений вознамерилась заиметь дочка Майлза.

Я выключила фен и положила туда, откуда взяла. Проходя через ее спальню, я остановилась, чтобы закрыть кукольный дом, который Майлз оставил распахнутым, и заметила в гостиной куклу-папу в коричневом костюме и рядом с ним на диване маленькую куклу-девочку в розово-белом сарафане.

В спальне Майлза я оделась и подкрасилась, забрала серьги из зеленого блюдца с каминной полки в ванной и пошла вниз на запах кофе.

Майлз стоял у барной стойки для завтраков с подносом, на котором лежали тосты и джем.

— Кухня просто очаровательная, — сказала я, оглядываясь. — Но отличается от той, что в кукольном домике.

Майлз опустил поршень френч-пресса.

— Я переделал ее в прошлом году, потому что хотел иметь погребок для вин. Так что иногда мы будем пить «Песню дрозда», ведь ты его любишь.

На стене рядом с французским окном висела примерно дюжина снимков Рокси — она каталась на лыжах, на горном велосипеде, ехала верхом, играла в теннис. На одном из фото она улыбалась на фоне Столовой горы, а на другом стояла на вершине Айерс-Рок.

— Рокси повезло, — заметила я, глядя на фотографию, где она ловила рыбу с кормы яхты у островов Карибского моря. — Для девочки ее возраста она многое успела повидать и столько всего имеет.

Майлз вздохнул.

— Наверное, слишком много. — Я не ответила. — Но Рокси — мой единственный ребенок, и она для меня целый мир. Плюс к этому — единственное, что осталось от Эллен. — У него перехватило дыхание. — Я хочу видеть ее счастливой, насколько это возможно.

— Конечно, — пробормотала я. Elle est son talon d'Achille. Это то, о чем говорила Сесиль? Она имела в виду, что Майлз невероятно избаловал Рокси?

Мы стояли на террасе, и я смотрела на огромную лужайку, с обеих сторон окаймленную кустарником. Майлз поставил поднос на столик из кованого железа.

— Ты не принесешь газету? Она должна лежать перед дверью.

Я взяла «Санди таймс» и вернулась с ней в сад. Пока мы завтракали в мягких лучах осеннего солнца, Майлз читал основной раздел, а я листала страницы «Стиля». Затем перешла к деловым новостям и натолкнулась на заголовок «Падение "Феникса"». Занимавшая полстраницы статья основывалась на материале из «Черного и зеленого» и повторяла ее обвинения в мошенничестве. Здесь была также фотография девушки Кейта Брауна с подписью: «Келли Маркс: человек, подавший сигнал». Так значит, всю информацию представила она?

В статье говорилось, что пьяный Браун однажды похвастался своей подруге в спланированном и осуществленном им мошенничестве; он свалил все на недовольного работника, имевшего, как оказалось, фальшивое удостоверение личности и исчезнувшего после пожара, желая, мол, избегнуть справедливого наказания. Полиция распространила фотографию этого работника, но его так и не нашли и он до сих пор числится среди пропавших. Браун, пребывая в эйфории после заключения выгодной сделки, по глупости признался Келли Маркс, что такого человека вообще не существует и он сам совершил поджог. А две недели назад она решила, «поддавшись убеждениям совести», донести все это до сведения «Черного и зеленого». Мэтт писал, что не желает раскрывать свои источники, но ручается за каждое слово, написанное в его газете по этому поводу.

— Как странно, — выдохнула я.

— Ты о чем? — Я передала Майлзу газету, и он быстро прочитал статью. — Я знаю об этом деле, — сказал он. — Мой друг-адвокат защищал страховую компанию от претензий Брауна. Он никогда не верил в его версию, но доказать вину не было возможности, и «Стар Элайнс» пришлось заплатить страховку. Браун счел, будто дело благополучно закрыто, и повел себя неосторожно.

— Мне приходило в голову, что это могла быть его девушка. — Я поведала Майлзу об их неудачном посещении «Деревенского винтажа». — Но я отбросила эту мысль — зачем ей подставлять его, ведь он ее наниматель и к тому же бойфренд.

Майлз пожал плечами.

— Месть. Браун, наверное, обманывал ее — таков обычный расклад — или же пытался уволить, а она об этом узнала. А может, пообещал ей повышение, а потом повысил кого-то еще. Ее мотив станет ясен во время судебного разбирательства.

Я неожиданно вспомнила, что сказала Келли Маркс, оплачивая платье: «Оно стоит двести семьдесят пять фунтов. Такова его цена».

Загрузка...