Дело в том, что...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

– Евреи и здесь все испортили, – говорила Лайла. Эймос быстро взглянул на нее со своего кресла с чрезмерно пышной обивкой:

– О чем ты?

Лайла показала в направлении окна:

– Рим.

Эймос встал, подошел к окну и стал смотреть на изумительный вид: ступени Испанской лестницы и за ней Виа-Кондотти, которая, несмотря на некоторую схожесть с Гринвич-Виладж, была не хуже любой другой улицы мира с рядами магазинов. Они только что закончили распаковывать чемоданы, кондиционер работал на полную мощь, и, оглядываясь вокруг, Эймос подумал, что навряд ли бывают отели лучше, чем «Хасслер».

– Кто тебе сказал такое?

– Мама.

– Тогда надо быстренько высечь эти слова в камне.

– Мама говорит, что Рим действительно был потрясающим городом до войны. Потом явились евреи. Ты знаешь ее мнение: все они сделали себе состояния на черном рынке.

Она говорит, что теперь шагу нельзя ступить, чтобы они не роились вокруг тебя. – И копируя тон своей матери: – «Они просто кишат кругом, Лайла. Это ужасно. Париж уже ничто. Теперь они разрушат Рим. Я говорю тебе: на свете просто нет места, где бы их не было, от них нет спасения нигде!»

– Святая душа и поэтическое сердце – твоя мамочка.

– Я давно заметила, что ты слишком смело ее судишь, только когда ее нет поблизости.

– Я хотел бы сказать ей все это прямо в лицо, но не могу, потому что я трус. А она сильнее меня.

– Да, она сильная. Все ее сто пять фунтов.

Зазвонил телефон.

– Не забыла, что пушки молчат?

Лайла кивнула, взяла трубку и разразилась обычным восторгом.

– Мамочка, как я рада, привет!

– Ну-ка еще раз, и побольше энтузиазма.

Лайла знаком заставила его молчать.

– Да, мы действительно в Риме. – Она сделала паузу, слушая мать. – Джессика осталась в Лондоне. И с ней все в порядке. Мы оставили ее с Мэри Поппинс, поэтому считаем, что все будет в порядке. Как ты поживаешь, мама? – Опять внушительная пауза. – Что ты говоришь? Подожди, я скажу об этом Эймосу, он рядом. Эймос, в Нью-Йорке проблемы с водой, представляешь, опять ввели ограничения.

– Хорошо, что твоя мамочка пьет только кровь. Лайла быстро зажала нижний конец трубки:

– Веди себя прилично и, если захочешь высказаться в таком же роде, предупреждай заранее.

Эймос просиял улыбкой.

– Он считает, что они нарушают закон, мама.

Эймос подошел к окну и стал смотреть на улицу.

– У нас все хорошо, мама. Я позвонила, чтобы предупредить, боялась, что ты будешь искать нас в Лондоне.

Опять пауза.

– Нет, мама, действительно у нас все хорошо. Наша поездка проходит даже лучше, чем мы думали. Просто находиться так близко от Италии – а Эймос всегда хотел посмотреть Италию – и надо быть дураками, чтобы не поехать. Мы здесь пробудем день-два, потом отправимся в Венецию и оттуда обратно в Лондон. Пауза.

– Мы не взяли Джессику, потому что для нее это было бы тяжело.

Пауза.

– Конечно, я говорю правду.

– Спроси ее, не привезти ли ей немного плазмы, – вставил Эймос.

– Здесь Эймос умничает, мама. Он последние дни не в себе.

– Спроси, слышала ли она, что евреи окончательно разрушили Рим?

– Ты права мама, он просто умора.

Пауза.

– Мама, не пора ли сменить тему? Мы оставили ее, потому что оставили, и приехали в Рим, потому что приехали.

Пауза.

– Мы хотим побыть несколько дней только вдвоем, мама. Что в этом плохого?

Продолжительная пауза.

– Послушай, мама, но ведь ты очень часто оставляла меня одну в детстве, то с одной прислугой, то с другой. Ты стареешь, мама, если думаешь, что никогда не оставляла меня. Мама, нет ничего страшного в том, что родители оставляют ребенка с Мэри Поппинс. Я позвоню тебе в следующий раз уже из Лондона. После Венеции. Это всего два-три дня, так что не волнуйся. До свидания, мама. Да, конечно, я знаю, что ты меня любишь. До свидания. – Она подержала еще немного трубку, потом повесила.

– Она знает, что у нас неприятности, правда?

Лайла кивнула.

– Вероятно, уже звонит мадам Нху, чтобы поделиться новостями.

Лайла не отвечала, продолжая стоять рядом с телефоном.

Эймос подошел к ней:

– Выбрось из головы, детка. Сейчас только час дня, а твоя мама не вылезет из могилы раньше полуночи. А теперь пошли к Нино.

Нино стал открытием Эймоса два часа назад в аэропорту. Они с Лайлой летели в Рим разными рейсами, что, вероятно, выглядело глупо, но Эймос после рождения дочери ни разу не летал вместе с женой, за исключением тех случаев, когда летели все втроем, вместе с Джессикой.

Эймос прилетел в Рим первым и, пройдя таможню, таскался со своим багажом по залам аэропорта да Винчи с разговорником в руке, говоря каждому, кто, по его мнению, был похож на водителя такси.

– Parla inglese?

Но никто не говорил по-английски, и его спина уже начинала ныть от тяжести чемодана, как вдруг за его спиной раздалось:

– Я говорю.

Эймос повернулся и еле сдержал возглас удивления при виде гиганта. По крайней мере шесть и четыре фута, решил Эймос. Ручищи величиной с ногу, заросшее черными курчавыми волосами неожиданно приятное лицо, которое не портил даже огромный шрам через левую щеку и лоб.

– Вы говорите по-английски?

– Я говорю потрясающе.

– Отель «Хасслер».

Гигант взял его чемодан.

Эймос лихорадочно полистал разговорник, ища слово «стоять» и наконец с облегчением пробормотал:

– Macchia. Macchia.

Гигант явно был смущен.

– Macchia?

– Si, – сказал Эймос и рассмеялся, потому что в спешке перепутал слова «стоять» и «пятно». Scusi, – извинился он, я имел в виду – Alt.

Гигант поставил чемодан на пол.

– Вам будет со мной сложно. – Эймос снова полез в разговорник. – Видите ли, mia mogile прилетит на другом aereo, и она будет здесь в любую secondo, поэтому мы должны aspettare, capisco?

– У вас дети, да? Поэтому вы летите раздельно?

– Эй, вы действительно прекрасно говорите по-английски.

Гигант наклонил голову.

– Потрясающе, – сказал Эймос.

Лайла прибыла через несколько минут, Эймос после короткого объятия показал ей Нино, который ждал в стороне.

– Он ласковый, как щенок.

И Лайла ответила:

– Надеюсь, он настроен дружелюбно.

И Нино повел их из аэропорта прямо на итальянское пекло. Обхватив весь их багаж одной рукой, указал свободной:

– Моя.

Эймос приблизился к «мерседесу».

– Ваша собственная?

– С каждым годом все больше, – последовал ответ, – как вы это называете…

– В рассрочку? – пришла на помощь Лайла.

– В рассрочку, да. Вношу понемногу каждый месяц. Будет моей, когда мне стукнет сто сорок шесть лет. Сюда, пожалуйста. – Он открыл дверцу. – Садитесь.

Пока они размещались, он положил чемоданы в багажник. Сел за руль, запустил двигатель и посмотрел в зеркало заднего вида.

– Рим начнется через двадцать пять миль. Я скажу, когда надо смотреть.

– Как долетела? – спросил Эймос, когда такси плавно тронулось с места.

– Меня полеты не волнуют, ты знаешь. Подумаешь, покричала от страха какой-то час.

Эймос улыбнулся и взял ее руку. Она была в белом платье, волосы уже отросли, лишившись следов мастерства Видала Сассуна, и выглядела она просто сногсшибательно.

– Отличное платье, – сказал Эймос, – новое?

– Отличная попытка, Эймос, но я одевала его в день нашей помолвки.

Черт побери. Он ведь чувствовал, недаром платье показалось знакомым.

– Ты, конечно, поняла, что я пошутил.

– Принимая во внимание наши условия, верю.

И вдруг шофер громко запел «Фрэнси».

– Прости, что я назвала ее паршивой. Это прекрасная песня.

– Принимая во внимание наши условия, верю. – Эймос наклонился вперед и дотронулся до плеча гиганта.

– Вам нравится эта песня?

– «Фрэнси» – вы имеете в виду?

– Вам, по-моему, она нравится.

– Потрясающе.

– Значит, хорошая песня?

– Molto bene. Знаете что такое molto bene?

Эймос кивнул:

– Я ее написал.

Машина вдруг свернула на обочину и остановилась.

– Вы ее написали?

– Si.

– Музыку, да?

– Да.

– Но слова не ваши.

– Слова тоже мои.

– То и другое, все вы написали?

– Да.

– Пожалуйста, напишите ваше имя. – Шофер протянул свою визитку и огрызок карандаша. – Вы самый знаменитый из всех, кого мне пришлось возить.

Эймос, вспыхнув от удовольствия, подписался, заметив, что у шофера необыкновенно длинное сложно-составное имя.

– Grazie, grazie. – Нино взял с соседнего сиденья шоферскую фуражку. – Для вас. – И одел на голову.

Машина тронулась с места и помчалась по хайвею.

– Не припомню, чтобы ты когда-нибудь так делал, – сказала Лайла, когда Эймос с довольным видом триумфатора откинулся на спинку сиденья.

– Делал что?

– Рассказывал, что ты автор. Да еще так охотно.

Он пожал плечами:

– Когда моя жена хочет меня оставить – я готов на все.

Она покачала головой:

– Нино? – позвал Эймос.

– Да, мистер Композитор?

– Твоя карточка… Там сказано, что ты гид…

– Во всем Риме не найдется более потрясающего гида, чем я. Я правильно сказал?

– Molto bene, – ответил Эймос, – хочешь отвезти нас в собор Святого Петра после того, как мы заедем в отель?

– Воскресенье – не лучший день для собора Святого Петра.

– А куда мы должны пойти?

– Вы будете удивлены и довольны.

– Ладно. Мы только зарегистрируемся в отеле и сразу поедем.

– Но после того, как я позвоню маме, – сказала Лайла. После разговора с мамой они поехали осматривать Рим.

Сначала, разумеется, Колизей, хотя Эймос был против, считая это слишком банальным, ведь изображения Колизея смотрели со всех открыток и туристических реклам. Но когда они подъехали, был сражен наповал. Потом осмотрели сады Борджии, проехали вдоль Виа-Венето, Эймос умирал от желания увидеть эту улицу с тех пор, как ее снял Феллини. Впрочем, улица состояла из двух-трех кварталов маленьких кафе, где было полно туристов – одни сидели в кафе, другие проходили мимо, и те, и другие смотрели друг на друга и думали, какого дьявола, куда запропастилась Софи Лорен. Нино отвез их на Пьяцца-Венециа и показал им балкон, откуда выступал перед толпой Муссолини. Жара заставила зайти в Тре-Скалини поесть мороженого. Эймос после первого же жадного глотка решил, что американское сильно проигрывает по сравнению с тем, что они ели.

И снова поехали по притихшему, почти свободному от машин городу. Нино объяснил причину – в это время все на пляже. Они увидели огромное количество руин и дворцов, Эймос и не подозревал, что они могут существовать на свете в таком количестве. А ближе к вечеру вдруг решил, что ему хочется больше всего на свете найти итальянского продюсера, перевести «Фрэнси» на итальянский и выпустить пластинку в Риме с одним-единственным условием – небольшим упоминанием, что композитор – Эймос Маккрекен прибыл в Рим с семьей и пробудет здесь некоторое время.

Они вернулись в «Хасслер» в восьмом часу вечера, совершенно без сил, и договорились с Нино на завтра на десять утра. Эймос спросил, не хочет ли Нино получить деньги за сегодняшний тяжелый труд. Тот замешкался на мгновение с ответом, и Эймосу показалось, что странное выражение на миг появилось на миловидном лице со шрамом. Потом прозвучал ответ:

– Я не беспокоюсь о деньгах, мистер Композитор. Эймос и Лайла приняли душ, переоделись и поужинали в ресторане на крыше «Хасслера». Глядя, как солнце исчезает за Итальянской лестницей, Эймос похвалил себя за то, что привез жену в Рим. Потому, что во время ужина Лайла дважды улыбнулась ему, один раз он ее даже рассмешил, что частично приписал присутствию у себя чувства юмора, а частично волшебному городу. Вы много смеетесь в Риме. Вы много смеетесь, много занимаетесь любовью и складываете в целое разбитые надежды. Для этого и существовал Рим – залечивать ваши раны.

Позже, лежа в темноте, Эймос был готов к небольшому действию. Он слышал ровное дыхание Лайлы, но считал, что она притворяется. Пока не дотронулся и не убедился в обратном. Он всегда плохо спал. А после той дикой сцены в Лондоне вообще страдал бессонницей. Он никогда не мог понять раньше, еще в бытность холостяком, как ему удалось завоевать сердце Лайлы, так же, как теперь не мог понять, почему ее теряет.

«Ты могла хотя бы пожелать спокойной ночи», – пробормотал он.

Дотянулся до коленных чашечек и начал музицировать.

На следующее утро ровно в десять Нино ждал их около своего «мерседеса».

– Куда едем? – спросил Эймос, когда они сели в машину.

– Я хочу сделать вам предложение, – ответил Нино, – устроить вам сюрприз. Показать место, о котором вы никогда не слышали. Может быть, оно вам покажется потрясающим? Мой подарок для вас в честь вашей песни. Хотите поехать туда?

– А куда? – спросил Эймос. Лайла покачала головой:

– Ты нетерпелив, похож сейчас на Джессику. Она совсем не умеет хранить тайны. Какой же будет сюрприз, если он скажет? Вези нас, Нино.

– Хорошо, хорошо, хорошо. – Эймос откинулся на спинку сиденья. – Нино, мы в твоих руках. – И улыбнулся очень широко, потому что ненавидел сюрпризы, они пугали его всегда. Всегда.

Нино тронул с места, и они поехали.

– Вот это я называю сервис, а, Лайла?

Лайла внимательно на него посмотрела.

– Что ты так на меня смотришь?

Она ответила очень тихо:

– Когда ты говоришь таким тоном, я не знаю точно, о чем ты думаешь, но знаю наверняка, что ты говоришь совсем не то, что думаешь.

– Хочешь меня обидеть? Ты ведь знаешь как меня раздражает, когда ты строишь из себя ясновидящую.

Ее голос упал до шепота.

– Не надо все портить.

– Что? – Он тоже перешел на шепот.

– Он так хочет нас удивить, не порти все, Эймос.

– О, ради бога. – Он отвернулся и начал смотреть в окно. «Мерседес» следовал по улицам Рима. Эймос сидел спокойно и молчал столько, сколько мог выдержать.

– Нино?

– Да, мистер Композитор?

– Мы, наверно, скоро приедем?

– Это за городом, – ответил Нино. – Разве я не сказал вам?

– Нет. Но это не имеет значения.

Он опять улыбнулся, проклиная свою паранойю. Из головы не выходило, что они едут в незнакомое место с устрашающего вида человеком, тоже незнакомым, и если что-то случится, то никто не будет знать, где их искать; о бумажнике, выпирающем из внутреннего кармана пиджака, где лежат две тысячи долларов и чеки; о том, что можно будет вложить сразу очень большую сумму за «мерседес»… Вдруг вспомнил странное выражение, промелькнувшее вчера по лицу со шрамом, когда он заговорил о деньгах. И слова гиганта: «Меня не волнуют деньги, мистер Композитор». И впервые, когда машина уже выехала из города, подумал о происхождении страшного шрама на лице Нино.

Они проехали по главной дороге несколько миль, потом повернули направо на пыльную проселочную и так доехали до небольшой невзрачной деревушки.

– Что за живописное место! – иронически воскликнул Эймос. – Не хочешь сделать снимки, Лайла?

– Нет, не хочу.

Эймос хотел было остановить машину, но последовал резкий поворот налево, на еще более узкую проселочную дорогу, и безобразная деревушка осталась позади.

– Такое место, – сказал Нино и, не оборачиваясь, указал назад в сторону деревушки, – называется у вас захолустье, – и обернулся, улыбаясь, но Эймос теперь видел только ужасный шрам. – Правильно я выразился по-английски, мистер Композитор? Мой английский еще более потрясающий, чем вчера, верно? Говорите правду.

– Верно, Нино, – поддакнула Лайла. – Ты говоришь замечательно, Нино.

– Потому что я учил его в Америке.

– А когда ты был в Америке?

– С сорок второго по сорок шестой, – и опять обернулся с улыбкой, – я был пленным во время войны.

Когда Нино снова повернулся лицом к дороге, Эймос хотел незаметно от шофера привлечь внимание Лайлы, но она, не обращая внимания на его знаки, наклонилась вперед и, положив локти на спинку переднего сиденья, заговорила с Нино.

– Правда? Расскажи об этом.

Нино потрогал свой шрам:

– Вы видели это.

– А откуда это? – быстро спросил Эймос. – О, как смешно, часто не замечаешь некоторые вещи, пока на них не укажут.

– Да, это не было потрясающе, когда я его заполучил. Африка. Долго валялся в госпиталях. Потом, Америка. Сначала Техас. Техас тоже не потрясающе. Потом, после Техаса, Сан-Франциско. Два года, почти три. Механиком. Работал по ремонту легковых и грузовиков. Там и научился языку.

– К тебе хорошо относились?

– В Америке? Некоторые. Ведь шла война, вы понимаете.

Они теперь карабкались вверх по остаткам дороги, кругом ни души. Он ненавидит американцев, понял Эймос. Четыре года он терпел поганое отношение и теперь…

– Мистер Композитор?

– Что такое? Что? – Видимо, тон был таким, что Лайла снова на него внимательно посмотрела. Он хотел объяснить, делая знаки глазами. Но она не поняла или не хотела понять. А ведь недавно она читала его мысли, читала, когда ее не просили, а теперь, когда он нуждался в ее помощи, лишь взглянула и снова отвернулась, глядя вперед в окно.

Земля летела из-под колес, они продолжали подъем.

– А если вы больше ничего не напишете, кроме этой песни, можете вы больше не работать?

– Ты имеешь в виду, много ли денег я зарабатываю? На самом деле немного. Во-первых, мой издатель забирает… – Он вдруг замолчал, потому что Лайла повернулась и снова внимательно на него смотрела, и этот взгляд ему не нравился..

– Всегда мечтал о таком – заработать столько denaro, чтобы больше ничего не делать.

Лайла спросила:

– А чем бы ты хотел заняться, когда не будешь работать?

Эймос прищелкнул пальцами:

– Лайла, Лайла, послушай секундочку, знаешь, что я сделал? Я оставил все деньги в отеле, представляешь, как глупо!

– О чем ты говоришь?

– Наши деньги. Я говорю, что оставил все наши деньги в номере, как тебе это нравится?

– Эймос, они у тебя в бумажнике.

– Верно. И я забыл бумажник…

– Эймос, я вижу, как оттопыривается карман. – Она дотронулась до кармана. Он схватил ее руку.

– Другой бумажник, Лайла. Тот, в котором я держу все деньги… А этот…

– У тебя только один…

– У нас нет денег, Лайла. С собой. Запомни это. Ни лиры, ни су. Поэтому, если что-то с нами случится, мы не сможем заплатить…

– О боже мой! – Она отсела подальше от Эймоса, вырвав руку.

И вдруг прошептала: – Ты безнадежен, Эймос. Все бесполезно.

– Если бы я закончил работать? – Нино указал вперед, – я бы вернулся домой.

Эймос взглянул вперед и вдруг увидел прямо перед собой вздымавшуюся скалу, огромный скалистый холм, на нем виднелись разрушения – следы безжалостного времени, а на самом верху приткнулась странная деревушка, все дома высечены в камне, такого же цвета, как весь холм, виднелись лишь узкие маленькие окна, невозможно было заметить, где один дом кончается и начинается другой. Захватило дух, по-своему зрелище было настолько величественным, что не уступало впечатлению от собора Святого Павла.

– Здесь твой дом? – спросила Лайла, – там наверху?

Нино кивнул:

– Был до войны. Это и есть мой сюрприз. Для вас, мистер Композитор. За вашу песню. Как вы думаете, это потрясающе?

– О, да, без сомнения, – потрепав по плечу гиганта, он хотел остановить машину. Но они продолжали карабкаться к каменным домам, и Эймос подумал, что она, как всегда, права, Лайла. Он был безнадежен. Безнадежен и ненормален, и все, к чему он прикасается, превращается в дерьмо.

– Отсюда придется идти. Добираться пешком, – сказал Нино, когда они достигли края деревни. – Не спешите. Смотрите как следует. Видите? Здесь есть радио. Я им сообщил, что вы приедете – они знают вашу песню. Но я им не велел беспокоить вас. – Он пошел впереди, за ним следовал Эймос, молчаливая Лайла замыкала шествие.

– Сколько лет этому селению? – спросил Эймос.

– Пятьсот? Шестьсот? – Нино пожал плечами. – Очень древнее. – Потом слегка поклонился, – Scusi, – и ушел куда-то.

– Послушай, прости меня… – начал Эймос, когда Нино отошел.

– Я знаю. Ты просто ничего не можешь с собой поделать.

– Не надо только делать из меня ненормального, Лайла. У меня действительно возникла бредовая идея, признаю, но я не хотел зла, поверь.

– Ладно.

Они подошли к грудам камней под старой древней аркой. Из многочисленных узких щелей окон каменных домов и приоткрытых дверей на них смотрели женщины в черном. Из-за углов за приезжими следили черноглазые ребятишки, убегая при их приближении. Лайла и Эймос молча шли и вдруг неожиданно для себя оказались на краю деревни. Низкое ограждение, а дальше пропасть. Скала обрывалась отвесно. Огромная, поднимающаяся прямо со дна долины. Воздух был холодный, и здесь непрерывно дул сильный ветер, прямо в лицо. Открывался величественный вид, из тех, что запоминаются на всю жизнь, и Эймос, потрясенный, не глядя, ощупью нашел руку жены, думая, что она сейчас вырвет руку, но она не отстранилась, даже когда он привлек ее к себе. Только целуя ее, не сразу, он осознал, насколько было бы лучше, если бы она вырвалась, потому что она была холодна и напряжена, а когда он отпустил ее, начала говорить:

– О, Эймос, как все ужасно, то, что происходит. Ты больше не любишь меня, и что я могу сделать? Я знала, что ты сумасшедший, когда выходила за тебя, но ты был так очарователен, и мне нравилось это, и твоя непредсказуемость, все это привлекало, но теперь я больше не могу. Я устала все время бороться, спорить, ругаться, устала от твоих дурацких выходок. От того, что всегда выгляжу злой. Вот я просила тебя сегодня не начинать, не портить день. Этот милый великан со своим ужасным шрамом на добром лице хотел показать нам чудо и радовался как ребенок. И ты все испортил. Мне только двадцать семь, а я уже подхожу к климаксу. Ты меня довел до менопаузы. Я вся иссохла. – Она тихо отошла от него и пошла обратно к машине.

Он долго смотрел вниз на долину, потом повернулся к высеченным в скале домам, думая: «Если вы выжили, мы тоже преодолеем все. Вы можете вечно стоять лицом к ветру. И мы сможем. Я и Лайла. Лайла и я. Но, боже мой, я должен немедленно что-то предпринять для этого».

Уже кончалась сиеста, когда они вернулись в «Хасслер». Прилегли отдохнуть и проспали дольше, чем предполагали, а когда начали торопливо одеваться, чтобы пойти по магазинам, был уже седьмой час. Все магазины оставались открытыми до восьми из-за длительного дневного перерыва – с часу до четырех. Эймос был готов первым и торопливо спустился в главный холл, чтобы найти какого-нибудь портье или консьержа, как у них называются такие типы в Италии, нашел, задал ключевой вопрос, получил на него ответ и вернулся к Лайле в приподнятом настроении.

– Что с тобой? – Она накладывала последний слой помады, сосредоточенно глядя в зеркало.

– Я всегда радуюсь, если мне не приходится ждать тебя больше полутора часов, – ответил он.

– Нечестный выпад. Я уже не так копаюсь, как раньше. Переодеваюсь к вечеру значительно быстрее, разве ты не заметил?

Он открыл дверь, пропуская ее:

– А ты никогда не задумывалась, что было бы, если бы ты замедляла процесс? Пока бы ты готовилась встретить новый день, я бы уже ужинал после театра.

Они съехали вниз на лифте, и консьерж, увидев Эймоса, кивнул, а Эймос, пока Лайла отвернулась, показал большим и указательным пальцем круг и подмигнул. Выйдя из отеля, они остановились ненадолго у входа. Прохлада еще не наступила, но жара спадала. Эймос взял жену за руку, и они начали спускаться по ступеням Испанской лестницы к Виа-Кондотти. Он отпустил руку только на последней ступени.

– Может быть, посмотрим сувениры, что-нибудь особенное. У нас есть заказы от друзей? – спросила Лайла.

– Донни Клайн просил привезти ему Клаудию Кардинале, но, думаю, мы поищем ее как-нибудь потом, на другой улице.

Эймос нетерпеливо сделал несколько шагов вперед.

– Тогда нечего спешить, давай посмотрим на витрины.

– Ненавижу разглядывать витрины, и ты это знаешь.

Лайла всплеснула руками:

– Эймос, мы собирались просто погулять и посмотреть на витрины. Ты сам предлагал.

– Ты просто не можешь отличить, когда я шучу, Лайла. Говорят, возраст у некоторых берет свое. – Он остановился перед витриной магазина изделий из кожи. – Смотри, потрясающая пляжная сумка от Гуччи, всего за триллион лир. Не хочешь? Пусть цена тебя не смущает – всего миллион долларов янки.

Лайла смотрела на витрину с товарами Гуччи.

– Какой великолепный магазин. Говорят, в Италии выгодно покупать кожу. Нам нужно что-нибудь из кожи?

– У меня явно дефицит кожаного белья.

– Сегодня ты явно в ударе. – Она перешла к следующей витрине дорогого бутика.

Поспеши, молился про себя Эймос, уже почти семь часов.

– Знаешь, что бы я хотела купить? – спросила она. – Простые кожаные сандалии.

– Послушай, мы купим их на ужин, а теперь пойдем дальше.

– Куда мы идем?

– Да так просто, идем и все, я не люблю эти бутики, они не для меня, не ношу их одежду, поэтому будь снисходительна ко мне, Лайла. Который час?

Лайла взглянула на ненавистный ему Таймекс:

– Почти семь.

– Послушай, здесь недалеко есть торговый центр, давай поспешим. Прошу тебя.

– Ты похож сейчас на Джессику. Еще немного, и запросишь жевательную конфетку на палочке.

Но пошла вперед быстрее.

Эймос указал на запруженную толпой узкую улочку:

– Где-то здесь.

– Но потом мы посмотрим мне сандалии, идет?

– Идет.

И буквально устремился вперед, забегал, нетерпеливо поджидал ее и снова бежал. Наконец, остановился у небольшой витрины-окошка.

– Лайла, поди-ка сюда на минутку.

Она подошла.

Он указал на витрину.

– Видишь тот будильник? Тот, в красной коже?

– Вижу. И что?

– Я подумал, интересно, сколько он стоит?

– Я думала, что ты ищешь магазин готового платья.

– Давай зайдем. Это займет минуту. – Он уже открыл дверь, пропуская ее вперед, и они оказались в элегантном помещении с модным убранством внутри. Крытая ковром лестница в глубине помещения вела на балкон, в огромном количестве витрин были выставлены все виды часов – от будильников до песочных. Полная продавщица приблизилась к ним.

– Scusi? – начал Эймос. – Parla inglese?

Она ответила почти без акцента:

– Да, сэр, я говорю по-английски.

– Итак, – Эймос торжествующим жестом показал на свою жену-блондинку, стоявшую в дверях, – эта леди хочет посмотреть золотые часики на золотом браслете.

Лайла застыла на месте.

– Сюрприз, сюрприз, – сказал Эймос, – ты ведь тысячу лет хотела такие.

– Эймос… – начала Лайла.

– Не хочет ли леди присесть? – Продавщица указала на стул около стеклянного прилавка.

– Думаю, леди так и сделает. – Эймос торжественно подвел и усадил Лайлу.

– Ах ты хитрюга.

Эймос поклонился. Она прошептала:

– Кажется, этот магазин безумно дорогой.

– Наоборот, потому что все их примечательности давно украдены.

– Какие именно часы вы хотели посмотреть? – спросила девушка, которая была примерно такого же возраста, как Лайла, но в два раза толще и настолько черная, насколько Лайла была блондинкой.

Левый глаз у продавщицы время от времени подергивался, и этот тик придавал ей флиртующий вид, казалось, она игриво подмигивает.

Лайла беспомощно развела руками:

– Я вообще об этом не думала.

– Золотые часы с золотым браслетом, – сказал Эймос, – вот то, что нам нужно.

– Есть у вас какие-нибудь предпочтения? Хотите вы большие часы? Маленькие? Тонкие?

Лайла в ответ только покачала головой. Продавщица улыбнулась:

– Давайте я покажу вам, что у нас есть, – и, отойдя от них на несколько шагов, склонилась под стеклянным прилавком.

– Мне не нужны золотые часы, – зашептала Лайла, – что я такого сделала, чем я заслужила такой подарок?

– Заткнись, – прошептал Эймос.

– Эймос, я правда не заслужила…

– Лайла…

– Мой Таймекс ходит минута в минуту.

– Лайла, сколько времени ты мечтала о золотых часиках? Я помню, как мы останавливались у витрин и любовались золотыми часами. Восхищались и ахали.

– Но это была игра. На самом деле я никогда не предполагала такой покупки – ведь это очень дорого.

– Здесь покупать дешевле, чем дома, если это тебя успокоит.

– Давайте начнем с этих, – сказала девушка-продавщица, и ее левый глаз вступил во флирт с Эймосом. Она поставила перед ними темный бархатный поднос, на котором лежало с полдюжины часов.

– О, как красиво, – восхитилась Лайла, – мне нравятся все.

Девушка улыбнулась:

– У нас действительно хороший выбор.

– Не хочу выглядеть типичным туристом, но скажите: в Америке у них такая же цена?

– Раза в два дороже.

– Тогда я не буду, вероятно, выглядеть транжирой, если куплю здесь что-нибудь.

Она посмотрела на поднос:

– С чего начнем?

Девушка взяла с подноса красивые, тонкой работы часики.

– Вот посмотрите, по-моему, эти хороши.

Лайла сняла свой Таймекс и засунула в сумочку. И вытянула руку. Девушка надела часы и застегнула браслет.

– Что ты о них думаешь? – спросила Лайла у Эймоса, который с деловым видом взял стул и устроился рядом с женой.

– Очень красиво. Но выбор твой, детка.

– Но ты должен на них взглянуть, ты не посмотрел как следует.

– Тебе носить, тебе и решать.

Лайла улыбнулась продавщице.

– Я, право, не заслужила такую прелесть. – И вытянув руку, залюбовалась. – Красивые. Я… – она посмотрела на Эймоса, – я хотела сказать, что беру их, но ведь, наверное, это глупо – брать первую же вещь, не посмотрев ничего больше. Надо подумать, я права?

– Это очевидно, – ответил он.

Девушка сняла часы с руки Лайлы и надела другие.

– Немного более официальные, но все-таки изящные.

– И эти красивые.

Эймос кивнул.

– Может быть, я возьму эти?

Он пожал плечами.

– Ты не хочешь помочь, как я вижу. Могу я примерить эти? – Она показала на часы, лежавшие на середине подноса.

Девушка одобрительно сказала:

– Очень тонкая работа, простые, но очень элегантные, их можно носить как днем, так и вечером. – Она приложила часы к запястью Лайлы.

– Вот это как раз то, что я искала. Как тебе, Эймос?

– Я промолчу, чтобы потом меня не обвинили.

– Тебе не нравится.

– Брось, детка. Ты выбираешь – я покупаю. С моими деньгами и твоим вкусом весь мир у наших ног.

Лайла вздохнула:

– Это все, что у вас есть?

– Одну минуту. – Девушка снова отошла и вернулась с другим подносом, полным золотых часов. Ее левый глаз теперь подмигивал чаще.

– Ах, вот эти, прелесть, то, что надо.

Теперь перед ними лежало на выбор около тридцати золотых часов, Эймос смотрел на них и не заметил, как за спиной продавщицы возник высокий охранник с мощной фигурой.

И услышал шепот Лайлы:

– Я себя чувствую как в шпионском романе.

– Почему?

Она кивнула на человеке в форме:

– Вот и хранитель этого изобилия.

Эймос бросил осторожный взгляд на охранника:

– Какого дьявола, он что, считает, что я Джимми Вэлентайн?

– У них так принято, в дорогих магазинах. – Лайла снова обратилась к девушке продавщице: – Скоро восемь, вероятно, мне надо принять решение.

Девушка улыбнулась.

Скоро был принесен третий поднос, общее количество часов возросло до пятидесяти. Эймос встал и потянулся. Он встречался с доктором Марксом всего шесть месяцев, но достаточно долго, чтобы уметь определять состояние, когда приближался к психологическому стрессу. Лайла сейчас увидит его во всей красе. Он отошел от жены и начал рассматривать обстановку, действительно элегантную и дорогую. Его внимание привлекли старинные часы в дальнем углу. Хотя он был равнодушен к антиквариату, некоторые вещи невольно притягивают внимание, а эти часы были прекрасны своими чистыми, красивыми линиями. Он смотрел на них так долго, как мог, потом вернулся к жене и подносам.

– Ну как дела?

– Никак не решу. Это совсем не легко – выбрать часы.

– Ты не права, и я сейчас тебе это докажу. И повернулся к девушке.

– У вас есть часы с секундомером?

Она принесла часы:

– Сделаны специально для нас в Швейца..

– Я беру их. Сколько я должен?

– Семьдесят пять долларов. – Глаз ее замигал с устрашающей быстротой.

– Видишь как легко? – спросил Эймос, доставая нужную сумму из бумажника. Девушка отошла, он снял свои часы, с довольным видом надел новые.

– Давно хотел именно такие.

– Сдача, сэр. – Девушка вернулась.

– Сколько стоят вот эти? – спросила Лайла. Девушка быстро указывала на часы и называла цены.

– Двести долларов, эти триста, четыреста…

– Ух, – сказала Лайла, – и в Штатах они будут стоить в два раза дороже?

– Думаю, да.

– А если я их вдруг уроню, Эймос? Восемьсот долларов запросто выбросить…

– Может быть, я унесу пару подносов, тогда вам легче будет выбрать? – предложила девушка.

– Нет, оставьте, мне легче выбирать, когда они у меня все перед глазами.

– Как угодно.

– Может быть, я помогу, – сказал Эймос. – Ответь мне на один простой вопрос. Ты хочешь круглые, прямоугольные или овальные?

– Только не прямоугольные.

– Тонкие или толстые?

– Тонкие.

– Браслет узкий или широкий?

– Зависит от часов, Эймос. Нельзя иметь тонкие часики с толстым браслетом и…

– Но ты хотела маленькие…

– Нет, я говорила, что не хочу толстые, а это разные вещи.

– Лайла… – начал было Эймос и замолчал, потому что дальше он хотел уже выпалить: «Ради бога, скорей решай своей набитой опилками головой», но вовремя остановился и был этому рад, потому что он любил ее, она была ему нужна, и когда она наденет золотые часы и застегнет золотой браслет, она поймет, что любит его тоже.

Не испорти все, уговаривал он себя, сохраняй хладнокровие, что бы ни происходило.

– Ты просто сумасшедшая. – Он наклонился и быстро поцеловал жену в лоб, перед тем как снова ретироваться в дальний угол к прадедушкиным часам. Его новые великолепные часы показывали без пятнадцати восемь, значит, они провели примерно сорок пять минут, потратив их на ерунду, ведь все дело выеденного яйца не стоило, можно было все решить за минуту, но женщины есть женщины, они к некоторым вещам относятся по-другому, и ничего не остается, как улыбаться и терпеливо ждать. Черт побери, хотел бы я, чтобы она поторопилась, пальцы его забарабанили по старинным часам.

Без нескольких минут восемь Лайла взяла его под руку:

– Пошли?

– Какие ты выбрала?

– Пожалуй, я приду сюда завтра утром и на свежую голову окончательно выберу.

– Ты хочешь сказать, что так ничего и не выбрала?

– Но Эймос…

– Лайла… – Он взглянул на девушку, стоявшую за прилавком перед тремя подносами часов. – Извините, – выдавил с трудом. – Buonasera, – и направился к двери, но дорогу ему вдруг преградил охранник.

– Scusi, – сказал он.

Эймос снизу вверх посмотрел на огромного охранника.

– Мы закончили, – объяснил он, – мы уже уходим.

– Маnса un orologio d,oro. Forse sta nella borsa della signora.

К ним подбежала девушка-продавщица, глаз ее вышел окончательно из-под контроля.

– Что он говорит? – спросил Эймос.

Продавщица деланно улыбнулась:

– Он говорит, что каким-то образом, вероятно по ошибке, одни часы оказались в сумочке вашей жены.

– Manca un orologio d,oro, – снова сказал охранник, – Li ho contati io stesso.

– Он говорит, что сосчитал часы – одних не хватает.

– Li ho contati due volte. Non pud essere uno sbaglio.

– Он пересчитал два раза, – перевела девушка, – и уверен, что часов нет.

Эймос опять посмотрел на охранника:

– Если часы пропали, то это не значит, что они у моей жены в сумочке.

Лайла начала открывать сумку.

– Закрой немедленно! – скомандовал Эймос.

Она посмотрела на него.

– Почему, Эймос?

– Потому, что я тебе не разрешаю.

– Non l,ho vista metterlo nella borsa ma non c,e altro posto dove potrebb, essere.

– Он говорит, что не видел момент… когда… когда она положила часы в сумочку, но уверен, что они там. Он служит у нас много лет и никогда не ошибается. – Она прикрыла рукой левый глаз и пыталась сохранить улыбку.

– Почему бы мне просто не показать свою сумку и не прекратить все это. – Лайла снова начала открывать сумку.

– Нет! – Эймос вырвал сумку у нее из рук. – Они назвали нас ворами, Лайла, – он повернулся к продавщице, – он считает, что мы воры?

Охранник выдал длинную фразу.

– Да, он говорит, что часы должны быть в сумке вашей жены.

– Другими словами, он назвал нас ворами.

– Вы знаете, иногда происходят ошибки, – замялась девушка, – и если вы сейчас вернете часы…

Он потряс головой:

– Если вы засунули куда-то часы, это еще не значит, что мы налетчики. И я требую извинений от вас, будьте добры.

– Эймос, ради бога, давай откроем сумку и уберемся отсюда подальше.

Он круто развернулся к ней:

– Ты что, детка, это как присяга на честность, существуют вещи, которые мы просто не можем совершить. Вы не подписываете бумаги, что вы честный человек, и вы не открываете сумку, когда какой-то тип начинает клясться, что вы жулик. Это принципиально, черт возьми, принципиально!

– Почему твои паршивые принципы всегда навлекают на нас неприятности, скажи?

– Хочу поблагодарить всех болельщиков за поддержку. – Он повернулся к продавщице. – Мы не жулики, мы простые американские туристы, которые влюблены в ваш город, и мы не хотим неприятностей. И если вы сейчас извинитесь, проявите вежливость, мы уйдем.

– Но часы исчезли. – Глаз подергивался у нее теперь с немыслимой частотой.

– Это не наша вина.

– Я позову менеджера. – Девушка заспешила к лестнице.

– «Еще один потрясающий, богатый событиями день нашего Эймоса и Энди». – Лайла направилась к прилавку где стояли стулья, Эймос следовал за ней.

– No, No, No, – охранник преградил им дорогу и встал между ними и прилавком, где стояли подносы с часами.

– Боже, – пробормотал Эймос, – он думает, что мы хотим стащить еще пару.

Лайла огляделась в поисках других стульев, не нашла и уселась прямо на пол, как уставший ребенок, скрестив ноги и подперев руками голову.

– Ты что делаешь, Лайла?

– Мне так нравится. Я не могу стоять.

Он осторожно уселся рядом с ней, стараясь не повредить спину:

– Мы, наверно, производим впечатление пары идиотов.

Она промолчала.

– И будь добра, сделай мне одолжение. В следующий раз не начинай открывать сумку при каждом удобном случае.

– Я знала, что ты не позволишь, и потом один из нас должен выглядеть честным человеком.

– Объясни оба своих положения.

Лайла вздохнула:

– Эймос, я знала, что ты скорее дашь себя распять, чем позволишь мне показать сумку. Ты и твои принципы давно мне известны. И я знаю, что они приняли нас за жуликов.

– Почему, скажи ради бога?

– А ты напряги извилины. Мы вошли и, как пара гангстеров, заставили их выложить перед нами огромное количество часов, просили еще и еще. Пока я их рассматривала и делала вид, что не могу решиться, ты в это время купил недорогую вещь, и это должно было сбить их настороженность, отвлечь от меня внимание, тогда я и засунула подходящие часики в сумку. Так что, выходит, мы не простые жулики, а весьма квалифицированные. – Она покачала головой. – Я знала, что так все случится. Всегда случается, когда я покупаю золотые часы.

– Ты их покупаешь каждый день?

Она опять покачала головой:

– Два раза. За всю мою жизнь. Первый раз я была с папой. Мама только что содрала с него кожу живьем, но оставила жизнь, они недавно развелись, он пришел накануне моего дня рождения. Мне не было десяти. Я его очень любила, Эймос. У него не было способностей ни к чему, никаких талантов, просто милый, добрый человек и плохо разбирался в людях. Она не хотела его пускать, и тут разразилась буря, наконец, она согласилась отпустить меня с ним на пару часов. Когда мы остались одни, он спросил, какой подарок я хочу получить на день рождения, а я возьми и ляпни: золотые часы, и он сказал, значит, ты их и получишь. Мы взяли такси и поехали на Пятую авеню, я помню только, что приказчик был очень сух и формален, господи, как иногда запоминаются такие вещи, а папа сказал: принесите самые лучшие часы для моего ребенка. И приказчик поклонился и отошел, а я была счастлива, когда он вернулся и надел мне на запястье тоненькие часики, и мне они, естественно, понравились до безумия, и папа сказал: они твои, и все было бы прекрасно, если бы у него было достаточно денег за них заплатить. Мерзавец продавец принес настоящие золотые часы, и бедному папе пришлось просить и унижаться, и мне было больно видеть. Он потом сказал, что купит мне их завтра, а я была такая эгоистичная дрянь, что потребовала золотые часы. Дрянь! – Лайла замолчала.

Эймос поднялся навстречу маленькому элегантному человечку, за которым шла полная девушка продавщица.

– Вы менеджер?

Она утвердительно кивнула на вопрос Эймоса:

– Да.

– Вы ему все рассказали? – Эймос помог подняться Лайле.

– Да. – Глаз у нее подергивался непрерывно.

– Что он сказал?

– Он не понимает, почему ваша жена не хочет показать свою сумку, если вы не брали часы.

– Скажите, я жду извинений.

– Non credo, та con gli americani non si sa mai.

– Я уловил что-то об американцах, что вы ему сказали?

– Я сказала, что вы странные люди и вас трудно понять.

– Давайте все забудем, – сказала Лайла, – пожалуйста. – И взяла мужа под руку.

– В таких случаях, – сказала девушка, – помогает полиция.

– Полиция! – Эймос оглядел пустой магазин. – Мы пришли сюда купить часы. Посмотрите. – Он достал бумажник и вытащил пачку туристских чеков. – Пусть сосчитает. Какого дьявола нам надо красть часы, когда мы можем за них заплатить? Скажите ему, что это я написал «Фрэнси».

Девушка повернулась к менеджеру:

– Dice che ha scripto Francie.

– Ma chi e questo Francie? Di che cosa parla?

– Он говорит, что не знает, что такое «Фрэнси», и понятия не имеет, о чем вы говорите.

– Песня, боже мой, песня, ее знает каждый, – и вдруг, жестикулируя, запел перед менеджером, девицей и охранником, – спросите, слышали они это? Я ее написал. Я вполне респектабельный господин. Скажите ему.

– Vuole che lei sappia che lui e un uomo per bene, – сказала девушка менеджеру.

– Ma e propio sparito un orologio? – Менеджер обратился к охраннику.

– Li ho contati io stesso. Due volte, – ответил тот.

– Allora contiamo una terza volta, – сказал менеджер, и они с охранником, видимо, пришли к соглашению.

– Они снова пересчитают часы. Все пошли к прилавку, Эймос внимательно следил с близкого расстояния, как они начали пересчитывать, и поэтому не видел, когда Лайла вдруг встала на колени, и вдруг услышал ее голос.

– Посмотрите, посмотрите… – повторяла она снова и снова. Тогда девица тоже встала на колени и вдруг начала быстро говорить.

– О, простите, я сожалею, ужасно сожалею… – Она держала исчезнувшие часы в руке. – Они, должно быть, упали, – объяснила она Эймосу, – закатились под прилавок, их почти не было видно. Я… очень жаль, простите.

Менеджер глядел на нее, ожидая, и она объяснила:

– L,orologio le caduto. Nessuino l,ha visto. Era mezzo nascosto dal tapeto. Sono innocenti.

Менеджер прижал к лицу изящную руку.

– Mi dispiacemoltissimo, – сказал он.

– Он просит извинения за все.

– Он извинился? – спросил Эймос.

– Он извинился.

– Он полон раскаяния?

– Да, да.

– Он подтверждает, что мы не жулики?

– У нас никогда не случалось подобного. Это один из двух лучших часовых магазинов в Риме.

– Отлично. Тогда не будете ли добры продать моей жене часы?

– Эймос… нет…

– Ну перестань, Лайла, что теперь еще случилось?

– Нет, я сказала! – Она повернулась и выбежала из магазина, а остолбеневший сначала Эймос двинулся за ней. Оказавшись в ночной римской толпе, он стал с сожалением думать – ведь золотая идея была сначала, хорошая, милая идея, и смотрите, что с ней теперь стало, и можно считать сущим везением, что он не существовал во времена Голгофы, потому что, если бы это было так и если бы он каким-то образом сумел приблизиться к кресту и протянуть страдальцу чашу с водой, то она обратилась бы неминуемо в солено-горькое питье в его руках.