Демоны брельского двора

ПРОЛОГ

Во всех Южных Землях (что уж говорить про Северные) не было королевства прекраснее благословенной Брелы, и этот непреложный факт не оспаривал никто – кроме проклятых лигорийцев, разумеется.

Страна расстилалась вдоль глубокой удобной бухты – Моренского залива, где в изобилии водилась рыба и разные морские гады; термальные воды, расходящиеся во все стороны от вулкана, в избытке снабжали территорию всей государства пресной водой, порождая буйство растительности, в котором утопали горы и долины, и даря прославленные целебные источники и не менее целебный воздух. Климат также был самым что ни есть благоприятным: зимой здесь никогда не было слишком холодно, а летом слишком жарко. Возможно, поэтому народ Брелы отличался веселым, мягким, кротким и миролюбивым нравом, врожденным художественным вкусом, поэтичностью и музыкальностью, благодаря чему мир обрел великое множество баллад и народных песен немыслимой красоты. Во всяком случае, если верить людям патриотическим, а не верить им зачастую совершенно невозможно – если, конечно, вы хотите сохранить целой свою шкуру.

А воздвигнутая на берегу залива, несущему свои прозрачные воды к изрезанному побережью, раскинувшаяся на пяти холмах Морени не имела равных среди других столиц.

В общем, Брела была благословенным краем (и даже лигорийцы в глубине своей мелкой лягушачьей душонки это знали, чума их забери), сравнимом разве что с райскими кущами.

Но только не в феврале. Последний месяц зимы знаменовался непрерывными дождями, которые шли каждый божий день, портя репутацию страны. И надо признаться, что зимы в Бреле случались настолько холодными, что каналы в Морени, а то и мелкие речушки покрывались коркой льда. А за все лето, бывало, ни одной дождинки не прольется, жара стоит страшенная, все пересыхает к дщери адовой, и никакие подземные воды не спасают урожай. Такое, слава Создателю, случается нечасто, но знающие люди предсказывают, что в этом году лето выдастся сухим, как глотка пьяницы. А когда раз в сотню лет просыпался вулкан, то дело, в самом прямом смысле, пахло жареным. И если уж говорить до конца откровенно, то брельцы являли миру свою кротость только в тот момент, когда им все по нраву, то есть почти никогда. В остальное же время это был вздорный и скандальный народец, более того, в отличие от того же лигорийского, более или менее цивилизованного, дикий, темный и до ужаса фанатичный – таково было суждение просвещенных людей, а спорить с просвещенными людьми хоть и не так опасно, как с некоторыми патриотическими, но чревато ощущением собственной умственной и нравственной неполноценности (впрочем, ощущение это может возникнуть от любого общения с просвещенными людьми, даже и на более невинные темы, и причиной его служит естественное превосходство просвещенных людей над обычными). Что думал сам народ по этому поводу, неизвестно, потому что его мнением никто не интересовался. Однако надо сказать, что прекрасный брельский народ в последние годы правления последнего короля из династии Базасов – хоть повторение это и режет слух, но оно здесь совершенно необходимо – действительно приобрел достойную всяческого осуждения привычку чуть что хвататься за вилы (и поднимать на них все, что встречается на пути, в первую очередь сборщиков налогов и самих землевладельцев), и до конца от нее не избавившийся, даже сейчас, при мудром и справедливом правлении мудрого и справедливого короля Эрнотона I Альменара. Справедливости ради стоит заметить, что две кровопролитнейшие войны, случившие за последние двадцать лет нимало не способствовали укоренению в нем (в народе) таких добродетелей, как мягкость и незлобивость.

В общем, не все было ладно в Брельском королевстве. Но гаже всего был февраль. И альду1 Ги Лацетти предстояло испытать всю гнусность этого месяца на своей шкуре.

Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, ноги коня скользили по размокшей дороге, и Ги в очередной раз недобрым словом помянул небесные хляби, которые не иначе как вознамерились извергнуть на грешную землю все свое содержимое. Вдобавок проклятая кляча, взятая им на последней почтовой станции, словно нарочно выискивала на дороге ямы поглубже.

На горизонте показалась какая-то хибара, имевшая все шансы оказаться постоялым двором, и Ги подумал, что не худо было бы чего-нибудь выпить и сменить клячу на более достойное звания лошади существо, поскольку означенная кляча готовилась отбросить копыта. Уже сгущались сумерки, а он сегодня в первый и последний раз ел около пяти утра, когда выезжал из Ажена. Тем не менее, он решил не тратить драгоценное время на обед, и поужинать уже в Тирене, где он собирался остановиться на ночлег. До Дуата, где маялся в изгнании Арно, оставалось еще добрых два дня пути.

На хибаре красовалась покосившаяся вывеска, с гордостью сообщавшая путникам, что они имели счастье посетить таверну «Щит и Меч». Вероятно, это воинственное название было призвано оправдать некоторые разрушения в интерьере, и целом таверна выглядела так, словно в недавнем прошлом ей пришлось отразить натиск лигорийцев, и не единожды, хотя с окончания Второй Базасской войны минуло уже семь лет. Хмурый, пахнущий луком и чесноком трактирщик сунул ему большую кружку с горячим вином и специями.

Ги Лацетти с наслаждением потягивал вино, окидывая взглядом зал. Кроме него в таверне было лишь еще два молодца с висельными физиономиями, которые поглядывали на него с интересом, и молодой человек небрежно выложил на стол кинжал и арбалет. Висельники сразу поскучнели и сосредоточились на игре в кости.

Он вытащил из внутреннего кармана записку, обнаруженную на теле Давора Полукса. В ней было всего лишь одно слово, «возмездие», написанное на старо-брельском. Дело было вот в чем: пару недель назад Давор Полукс решил прокатиться верхом. Выехав за ворота крепости, он пустил коня в галоп, и тут у коня лопнула подпруга; всадник упал и сломал себе шею. Его слуга, который раньше служил в доме отца Ги, приехал к нему в Ажен с этой запиской. Еще несколькими неделями ранее Моран Монте погиб в результате несчастливой случайности на охоте: в него попала стрела, предназначавшаяся оленю. Ни о какой пророческой записке никто не упоминал, но Ги подозревал, что она была. Его подозрения переросли в уверенность, когда накануне вечером он обнаружил на своем собственном столе, возле кувшина с вином, непонятно откуда взявшийся клочок бумаги, на котором каллиграфически ровными буквами, черным по белому, было выведено «Возмедияше».

Их было четверо: Давор Полукс, Моран Монте, Ги Лацетти и Арно Альменар. Его королевское высочество принц Арно Альменар, альв2 Леридский, сын короля Эрнотона I и наследник престола Брелы, если быть точнее. Позднее к их компании присоединился Кловис Дамиани, хотя большая часть этой самой компании – то есть Давор, Моран и Ги – его не слишком жаловала. Однако Арно для чего-то считал нужным таскать его везде за собой, а все всегда в этой жизни случалось так, как хотел Арно. И за это ему никогда ничего не было. И дело было вовсе не в том, что он родился принцем королевских кровей: нет, Ги был убежден, что эти способности – получать, что хочется без особых усилий и выходить сухим из воды – были дарованы ему свыше и остались бы при нем, родись Арно хоть сыном зеленщика. С Арно было весело. С ним было весело всегда, даже если они ничего не делали. Однако такое случалось редко. Как правило, они всегда были вовлечены в какую-нибудь кипучую деятельность, в основном, волочились в частичном, а иногда и полном составе дружной компании за женщинами и девицами всех возрастов и сословий, изображая яростное соперничество – что делало процесс увлекательнее, а победу – более труднодостижимой и ценной. Правда, Арно утверждал, что тщеславие, наоборот, расшатывает устои добродетели быстрее, чем любовь. И действительно, распаленная столпотворением поклонников жертва уверялась в могуществе своих чар и стремительно утрачивала здравомыслие и стыдливость. Все заканчивалось тем, что бедняжка, возомнившая себя разбивательницей сердец, не в силах перенести собственного жестокосердия, снисходила к одному из несчастных и одаряла его своими ласками. Несчастным этим чаще всего оказывался сам Арно, но бывало, что везло и им – во всяком случае, во вторую очередь. Покинутая вероломным возлюбленным вчерашняя роковая красавица замышляла страшную месть и осуществляла ее с лучшим другом обманщика, отвергнутым воздыхателем. Или отвергнутый воздыхатель, а ныне добрый друг приходил утешать ее. В общем, жертва закидывала чепчик за мельницу, как говорили в Бреле, то бишь пускалась во все тяжкие, и все оставались довольны. Кроме мужей, отцов и братьев, которые полагали себя обесчещенными – в том случае, конечно, правда выплывала наружу, ну и самих дурочек – если они осознавали, что позволили обвести себя вокруг пальца.

Со временем, впрочем, стало понятно, что Арно загребает жар их руками, да и слава об их похождениях разлетелась по всему городу, потому они отказались от подобной манеры ведения военной кампании.

В свободное от любовных завоеваний время они пили, кутили, играли и устраивали драки в тавернах, игорных и прочих веселых домах, задирали других придворных и вызывали их на поединки, насмехались над королевскими сановниками и именитыми горожанами – в общем, предавались невинным развлечениям. Мирное и беззаботное течение их жизни было грубо прервано после одной неудачной попойки, когда в таверне случился пожар. Огонь перекинулся на другие дома, в результате чего выгорел почти весь квартал. Городские старшины подняли страшный вой, утверждая, что его высочество и его друзья подожгли таверну потехи ради, однако Ги ничего такого не помнил – впрочем, он вообще ничего не помнил, как и остальные. Ущерба было с пятак поросенка – сгоревшие притоны, которые те же старшины каждый год призывали снести, несколько поджарившихся проходимцев и шлюх, да с полдюжины голодранцев, оставшихся без крова. Последним было выплачено несколько тысяч золотых из казны. В общем, что долго рассказывать, дело не стоило выеденного яйца, однако король не на шутку взбеленился и отправил их всех в изгнание по разным провинциям, а самого Арно – вместе с делегацией в Ферштенбретт, что в Северных Землях, свататься к принцессе Фредегонде.

Молодой человек допил вино и с сожалением поднялся из-за стола. Дождь уже не лил, а лишь противно брызгал в лицо, однако черные свинцовые тучи по-прежнему угрожающе нависали над лесной дорогой. Почему-то он вспомнил безумную кликушу, которая едва не бросилась поперек дороги, когда он выезжал из Ажена. «Трианский дьявол вышел на охоту за грешными душами!», кричала она. Ему стало не по себе, однако он прогнал наваждение и пришпорил коня.

Дорога запетляла меж густыми зарослями кустарников, пошли откосы и овраги. За кустами сплошной стеной стоял лес. Оглядевшись по сторонам, Ги пришел к неутешительному выводу, что местность эта будто была создана для засад и разбойных нападений.

Словно в подтверждение его тревожных мыслей за спиной его послышался стук копыт – все более нарастающе частый и громкий. Обернувшись, он различил вдалеке две тени, смутно напоминающие игроков в кости с постоялого двора. Звучно помянув демонью матерь и адову дщерь, Ги в очередной раз пришпорил коня. Тени, однако же, не отставали, более того, с каждым мгновеньем, они становились все ближе. Он едва успел удивиться, откуда проходимцы взяли превосходных лошадей, как вдруг прямо перед собой обнаружил еще троих всадников, которые вынырнули из чащи и теперь скакали ему навстречу с явно недружественными намерениями. О том, что намерения были недружественными, и даже не просто недружественными, а очевидно враждебными, свидетельствовали арбалеты в их руках. В воздухе раздался угрожающий свист. Ги дернул за поводья, поднимая коня на дыбы, но было поздно: в грудь его словно ударил снаряд, легкие наполнились обжигающей болью, и через мгновенье он уже лежал на земле, таращась помутневшими глазами на проплывающие свинцовые тучи и захлебываясь кровью.

Один из всадников спешился и медленно подошел к нему, снова направляя на него арбалет. Раненый взглянул в его лицо и так изумился, что даже забыл про боль.

– Вы? – просипел он, выбулькивая очередную порцию крови.

– Я, – подтвердил всадник, спуская курок.