Девушка из Англии

Линдхерст, Гемпшир, 1890 год

[45]

Чего Мод действительно не могла выносить, так это мерного, гулкого тиканья часов. Девочка забиралась в самые дальние уголки Марш-Хауса – начиная со сводчатых винных погребов до каморок под самой крышей, где жили слуги, – но он преследовал ее и там. Это напоминание о времени, которое может ускоряться и становиться зловеще-тягучим и медленным, прерывало ее игры и фантазии свербящим напоминанием о фортепианных гаммах и бесконечных уроках математики. Так было и в тот день. Тиканье делало тяжелым сам воздух. От него все зудело, словно от комариных укусов, которые никак не пройдут. Время от времени она сердито дергала одежду там, где та врезалась в подмышки и тянула в области плеч. Наступил июнь, но на улице понурое серое небо истекало дождем. Дождь не прекращался с самого завтрака. Окна были закрыты, так что запахи тостов и копченой рыбы задерживались на лестнице и в зале. Все было хмурым и тихим. Мод не велели выходить на улицу, даже играть в оранжереях или кататься на пони. То и дело она слышала в мокрых кустах сирени трескучие крики дрозда, пытающегося внести в происходящее хоть одну радостную ноту, но это, казалось, только делало тишину внутри дома еще более удручающей.

Отец уехал в Лондон. По каким-то важным делам в Министерстве иностранных дел – Мод не знала, каким именно. А мать сидела в гостиной и вышивала по шелку. Мод полагала, что должны быть дни, когда мать не вышивает, но не могла припомнить, когда это было в последний раз. Важность новостей, значительность того или иного гостя, тяжесть провинностей ребенка – все это измерялось тем, отложит ради этого Антуанетта Викери свои иглы и пяльцы или нет. Глаза Антуанетты были так часто устремлены на рукоделие, что их прямой взгляд казался чем-то поразительным. Эти глаза тревожили Мод: ей хотелось одновременно как следует рассмотреть их и спрятаться от них. Они были похожи на отполированные самоцветы или на что-то блеснувшее на дне каменистого водоема. Они казались красивыми, но странными. Их взгляд всегда был мимолетным, но они порождали у Мод тревожное ощущение, что она и ее мать сделаны из совершенно разного материала. Иногда девочка медлила на пороге комнаты, в которой находилась Антуанетта, нервно теребя пальцы, мучилась от необходимости как-то обратить на себя внимание, но все равно не решалась выдать себя хотя бы одним звуком.

В восемь лет Мод все еще была ростом с шестилетнего ребенка, что было удобно для пряток, но совсем не так удобно для лазанья по деревьям и уж вовсе не годилось для того, чтобы ее принимали всерьез братья, Фрэнсис и Джон, которые были старше ее на четыре года и на пять лет соответственно. Они называли ее Малявкой и любили класть предметы так, чтобы Мод не могла до них дотянуться, или начинали перебрасываться ими над ее головой, а также поднимали девочку на плечи и крутили, пока та не позеленеет. «Ты ведь не станешь плакать, правда, Малявка?» Если отец случайно это слышал, то говорил: «Ерунда, Мод сильней, чем вы оба», и от этих слов все в ней трепетало. В тот самый день мальчики возвращались домой из школы на все лето, и Мод едва могла сдержать волнение. Их скорое прибытие, так же как тишина и дождь, заставляли время тянуться особенно медленно. Мод стала нервничать. После долгой разлуки она всегда стеснялась и боялась встречи с Джоном и Фрэнсисом. Их лица заметно менялись за время семестра, и братья успевали подрасти, так что сперва они казались ей незнакомыми парнями, а вовсе не близкими родственниками. Это обычно длилось недолго – в течение получаса или около того. Вскоре они опять принимались дергать Мод за косички, прятать ее обувь и вообще вести себя совершенно нормально.

В четверть третьего Мод услышала, как Торп выехал на двуколке, чтобы встретить ребят с поезда. Сердце у нее екнуло, и она подбежала к окну в коридоре, чтобы посмотреть, как он и двуколка исчезают у ворот под ивами, свесившими свои промокшие ветви почти до самой земли. Мод было интересно, как быстро сумеет сад поглотить их Марш-Хаус. И как скоро сам дом попадет во власть вторгшихся в него деревьев и лоз, окажется скрыт в них и забыт – как, верно, будут забыты и она сама, и все в нем. Понадобится довольно долгое время, решила она. Дом очень большой. Цоканье копыт и стук колес двуколки вскоре затихли. Затем, пребывая в растерянности и не зная, чем заняться в ближайшие минут сорок, пока Торп не вернется, Мод быстро прорепетировала, как она встретит мальчиков. Она решила стоять у подножия лестницы с книгой в руке и с невозмутимым лицом так, чтобы портреты предков взирали на нее сверху со стен. Мод может изобразить рассеянную улыбку, как у взрослой, будто она забыла, что они должны приехать, и ни капельки не волнуется и не боится.

Затем Мод пошла в библиотеку, взяла со стола отца номер «Фортнайтли ревью»[46] и поднялась по лесенке на узкую антресоль, которая тянулась по трем сторонам зала. В одном из углов лежала плоская старая подушка, на которой Мод часто пристраивалась почитать. Шлепнувшись на нее, она чихнула от поднявшейся пыли и заглушила тиканье часов, напевая мелодию «Зеленые рукава»[47], которой преподаватель игры на фортепиано упорно пытался ее научить. Мод стала раздумывать над причиной своего волнения; по словам отца, это был лучший способ справиться с нервами, когда те шалят, и была достаточно честна с собой, чтобы признать, чего она боится больше всего в связи с приездом мальчиков. Теперь начнется обратный отсчет времени до их отъезда, когда Мод снова останется одна. Эта мысль так ей не понравилась, что она с отчаянием сжала руки в кулаки – с такой силой, что ногти больно вонзились в ладони. Покусывая ноготь большого пальца, она открыла «Фортнайтли ревью» и сосредоточилась на чтении. Ее отец одобрительно относился к тому, что она читает о вещах, которые выше ее понимания, поэтому Мод с удовольствием занималась этим в его отсутствие. Иногда ей требовалось держать под рукой открытый словарь, но, однажды узнав слово, она его уже не забывала. То же самое было с французским, немецким и латынью, и она не могла понять, почему ее братья так мучатся со спряжениями глаголов. «Из всех мест в мире, – читала она, – Маскат, хоть и лежит на берегу Индийского океана, имеет репутацию самого жаркого и защищен от прохладных ветров скалистыми горами вулканического происхождения, лишенными какой-либо растительности…» В этой статье было много странно звучащих имен и названий, а также слов, которые требовали пояснения, таких как автократический и автохтонный. Она читала о женщинах в масках и многолюдных базарах, изобилующих странными людьми и необычными вещами. Читала об экзотических болезнях и спрашивала себя, на что они могут быть похожи и как пахнут – все эти подкожные гвинейские черви[48], лихорадка залива[49] и пупочный абсцесс[50]. Постепенно, пока она читала, тиканье смолкло. Дождь прекратился, и она перестала ощущать запах копченой рыбы. Вместо этого появились ароматы розового масла, фимиама, зловоние пропитанной кровью колоды мясника в жарком, пыльном месте. Девочка была настолько поглощена своим занятием, что звук хлопнувшей входной двери заставил ее сердце бешено забиться. Братья вернулись, и она упустила шанс встретить их в надлежащей позе у подножия лестницы. Ее охватила паника, и от чувства разочарования сжалось горло. Мод подождала, напрягая слух, когда мальчики протопают в гостиную поздороваться с Антуанеттой. Вот они с грохотом взбегают по главной лестнице, а затем врываются в кухню – вечно голодные, нетерпеливые. Они, похоже, производили больше шума, чем на это способны два отдельно взятых ребенка. Затем она разобрала, хоть и с трудом, хриплый смех кухарки – та любила мальчиков за нахальство и хороший аппетит, хотя и напускала на себя сердитый вид. Читать Мод больше не могла. Она уставилась на страницу, слушала и ждала, надеясь, что братья разыщут ее, а не исчезнут в бильярдной или останутся сидеть с матерью, чтобы наперебой рассказывать ей обо всем, что видели, слышали или делали, и строить планы на каникулы, что было совершенно бессмысленно, поскольку они знали, что решения все равно откладывались до возвращения отца. Но чем бы они ни занялись, они не пошли искать младшую сестру. Мод терпеть не могла жалеть себя. Она презирала такое занятие и вместо этого предпочитала прикусывать нижнюю губу, пока та не начинала распухать и во рту не появлялся привкус крови, после чего ей приходила в голову мысль, что это занятие, пожалуй, лучше прекратить. Минуты шли и превратились в длинные, мучительные полчаса, после чего Мод решила остаться на антресоли навсегда, так как она слишком зла и обижена, чтобы когда-нибудь сойти вниз и напомнить Джону и Фрэнсису о своем существовании.

Спустя некоторое время она услышала, как горничная Клара зовет ее к чаю. Желудок заурчал в ответ, но она все еще не могла спуститься. Она устала сидеть на полу, левая нога затекла, и в ней покалывало, но страдалица лишь прижалась спиной к полкам, лелея уязвленное самолюбие. Возможно, она больше никогда не увидит братьев. Бедняжка попыталась представить себе выход из положения: она станет полностью их игнорировать, проявляя к ним совершенное равнодушие, раз они ведут себя с ней именно так. Это нетрудно – в этот миг она ненавидела их обоих. Правда, летние каникулы будут долгими, скучными и одинокими, если она не станет играть с братьями или если они откажут ей в праве принимать участие в их приключениях. Отчаяние заставило ее снова прикусить губу, но тут дверь библиотеки, издав тихий стон, открылась, и затворницу посетила надежда. Она взяла журнал и уткнулась в него. Щеки ее запылали, когда раздались скрип лесенки и шаги по антресоли. Кто-то наконец пришел, чтобы вызволить ее из одиночества, и знал, где искать. Ей отчаянно хотелось узнать, кто это. Фрэнсис, ее младший брат, или Джон, старший. Но не могла же она просто вот так взять и взглянуть. По какой-то причине, которая была слишком сложна для ее понимания, она не решалась этого сделать.

Рядом с ней с легким вздохом сел мальчик, уперев свое колено в ее. Уголком глаза она увидела длинные черные носки, испачканные пылью, фланелевые школьные брюки, серые и короткие, и обшарпанные туфли. Ей было незачем разглядывать пришедшего дальше: она поняла, что это не один из ее братьев. Натаниэль Эллиот, которому было двенадцать лет, столько же, сколько Фрэнсису, сильно отличался от мальчиков из семьи Викери. Он был сыном старого друга ее отца, полковника Генри Томаса Эллиота, которого убили в Африке тамошние дикари, голые и с ужасными копьями. Этот факт показался Мод настолько интересным, что она почти не задумывалась о трагизме и ужасе этого страшного преступления. Мать Натаниэля отличалась слабым здоровьем и удалилась в Ниццу, желая его поправить. Встречи Натаниэля с матерью были, как правило, весьма короткими. Когда он приезжал к ней, она кормила сына омарами, устрицами, поила шампанским и позволяла засиживаться едва ли не до утра со своими друзьями, которые пили, курили и играли в карты. Потом, через несколько дней, она заявляла, что он ее утомил, и отправляла обратно в Англию. У него была тетка в Лондоне, но он часто гостил в Марш-Хаусе, вместо того чтобы ее обременять или слоняться по пустым коридорам закрытой на лето школы. Мод никогда не знала, что Натаниэль проведет у них каникулы, пока он не входил в дом. Когда мальчик появлялся у них после визита к матери, у него были воспалены глаза, он страдал одышкой и без конца обо всем спорил. Когда же он приезжал сразу после школы, он был спокойнее и выглядел здоровым, но вел себя много тише, надолго уходя в себя.

Рядом с ним Мод почувствовала себя спокойно. Натаниэль ничего не был ей должен, как и она ему. Они подпадали под действие правил приличия, потому что не были родственниками. Он мог считаться скорей ее другом, хоть и не слишком близким, поскольку четыре года разницы казались почти непреодолимой пропастью, и, в конце концов, он был мальчиком. От него слегка пахло гуталином, несвежими носками и ментолом.

Последовала пауза, после которой Мод сказала:

– Тебе лучше не опаздывать к чаю, а то мои братья все съедят.

Девочка произнесла это, по-прежнему не поднимая глаз от журнала, поэтому ей пришло в голову, что теперь она может на него украдкой взглянуть и рассмотреть получше. Натаниэль уступал ростом ее братьям. Он был худым и гибким, и его ступни казались слишком большими для остальной части тела, потому что голени были такими тощими, что напоминали бритвенные лезвия. Лицо у него было бледное и невзрачное, с тонкими чертами, причем особенно узким был нос, но в глазах таилась особая проницательность, отличавшая его от прочих людей, способность увидеть больше и дать прочесть меньше. И они были темно-карие, под цвет волос.

– Привет, Мод, – сказал он.

– Привет.

– Я так и думал, что найду тебя здесь уткнувшейся в книгу. Или в очень серьезный журнал.

Он щелкнул по углу страницы. Мод пожала плечами.

– Больше сегодня заняться нечем, – сказала она беззаботным тоном.

– Ты не хочешь поздороваться с Джоном и Фрэнсисом? – спросил он; Мод снова пожала плечами, не вполне доверяя собственному голосу. – А кроме того, ты так же рискуешь пропустить чай, как и я. А к нему будут пышки. – (Вся странность ее положения снова удивила Мод, и журнал, который она держала, качнулся, прежде чем она смогла совладать с дрожью в руках. Она чувствовала на себе испытующий взгляд Натаниэля и ощущала легкую озадаченность собеседника.) – И о чем ты, собственно говоря, читаешь?

– О британском протекторате Оман и Маскат, – надменно ответила Мод.

– Черт возьми! – усмехнулся он. – Звучит ужасно скучно.

– На самом деле ты совершенно не прав. Это одно из самых жарких мест на земле, и там полно средневековых правителей, и мудрецов, и, кстати, негодяев. Все женщины там должны носить маски, потому что они очень красивые и никому не разрешается на них смотреть. А жители там мореходы, как Синдбад, и султан может скормить тебя ручному льву, если захочет, и только невероятно храбрые люди могут исследовать эту страну, ведь все мужчины в ней носят кинжалы и не замедлят зарезать за малейшую обиду, и там повсюду болезни, и волки, и леопарды.

Мод глубоко вздохнула в конце этой тирады и увидела, что Натаниэль улыбается.

– Ну хорошо. Беру свои слова обратно. Звучит вовсе не скучно, – согласился он.

Ее братья ни за что не признали бы своего поражения. Они заявили бы, что у нее потрясающее воображение и она молодец, что сочиняет такие истории. Его одобрение помогло ей выпустить пар.

– Вообще-то, я туда поеду и все увижу сама. Как только стану достаточно взрослой. Я побываю везде, в самых далеких краях, – сказала она.

Там, где нет тиканья часов и глаз-самоцветов ее матери. Мысль была соблазнительной, интересной.

– Но ты же девочка, Мод. Разве тебе не хочется выйти замуж, как это делают все девушки?

– Нет! Я никогда не выйду замуж. – Брак означал тиканье часов и сидение за пяльцами. В восемь лет Мод это прекрасно знала. – Я собираюсь объехать весь мир. Вот увидишь. – Он посмотрел на нее скептически, хотя противоречить не стал. И вдруг ей понадобилось, чтобы он ей поверил. А еще ей хотелось поверить самой. – Я это сделаю, не сомневайся, – проговорила она снова, готовая заплакать.

– Ну тогда ладно, – сказал Натаниэль. – Так и быть, расскажу тебе мой секрет. Не возражаешь?

– И в чем он состоит?

– Я собираюсь сделать то же самое. Я хочу стать путешественником-исследователем. – Он понизил голос и наклонился к ней. Скрытность его взгляда исчезла, и Мод увидела, что он верит в то, о чем говорит. Она увидела родственную душу. Внезапно она почувствовала легкость и готовность пуститься в путь. Это принесло радость и счастье. – Мы в школе проходили по истории Льюиса и Кларка[51], и я все понял. Я собираюсь стать так же знаменит, как они, и организую экспедиции, столь же долгие и опасные. Но не думаю, что стоит начинать с голодовки, не так ли? Пойдем, – сказал он, вставая и поправляя одежду.

Мод вскочила на ноги. Он не протянул ей руку, чтобы помочь встать. Даже в таких малозаметных, тонких деталях он относился к ней как к равной. И то, что он позвал ее к чаю, позволило ей с легкостью пойти с ним. Она как ни в чем не бывало поздоровалась с братьями и не обратила внимания, что они набросились на угощение, не подождав ее.