Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера

что-то вроде пролога.

– Кто здесь? – голос молодого человека, жесткий, с притаившейся ноткой отчаяния, заставляет его нового посетителя замереть на полпути.

– Это я, Алекс, – откликается он просто. И добавляет: – Здравствуй, Юлиан.

Парень на больничной кровати вскидывается – пазухи носа раздуваются, грудь ходит ходуном:

– Позлорадствовать пришел? Что ж, самое время.

Его брат качает головой – видеть Юлиана в таком состоянии непросто. Он, как никто другой, знает, каково ему сейчас...

– Я никогда бы не стал делать этого, ты же знаешь. – И с искренним сочувствием: – Мне очень жаль. Уверен, это не на всегда!

– Да замолчи ты, – грубо обрывает его Юлиан, насмешливо искривив красивые губы. – Только твоего сочувствия мне и не хватало. Обойдусь как-нибудь...

Алекс невесело усмехается:

– Ты не меняешься, и это по-своему закономерно.

– Люди вообще никогда не меняются, – произносит Юлиан все с той же насмешкой. – Было бы глупо надеяться на обратное!

И брат не может сдержать улыбки:

– И все-таки я верю в чудеса. Иногда даже самым отчаянным скептикам приходится признать их наличие!

– Ох, черт, – ерничает молодой человек, – я и забыл, что ты и сам у нас что-то вроде ходячего чуда... Зацени каламбур! Неплох, не так ли?

Алекс глядит на брата... с жалостью? Нет, скорее со снисходительным превосходством. Тот многого не понимает, но однажды придет и это... нужно просто подождать. И он, Алекс, умеет ждать лучше многих. Пришлось научиться – жизнь заставила.

– Вижу, чувство юмора тебя не покинуло, – отзывается он на слова брата, – а значит, не все еще потеряно. Продолжай в том же духе!

И у Юлиана даже перекашивается лицо.

– Ненавижу твои проповеднические заморочки, Репейник, – цедит он хриплым голосом. – Просто уйди и оставь меня в покое. И пусть никто больше не приходит – не желаю никого видеть.

– Даже Эмили? – интересуется его брат.

– Тем более Эмили, – зло отзывается тот. – Пусть катится на все четыре стороны! Мне наплевать.

Яростная хлесткость этих слов кажется кощунственной по отношению к яркому весеннему солнцу и трелям щебечущих за окном птиц.

– Зря ты так, – Алекс тяжело вздыхает, пытаясь скрыть одолевающие его эмоции. – Она искренне переживает за тебя... Не отталкивай ее, не надо.

Юлиан рычит, стискивая одеяло побелевшими от натуги пальцами.

– Убирайся!!! Вы все убирайтесь. И эта чертова Катастрофа в первую очередь.

Алекс отступает на шаг назад, поджимает бескровные губы, сглатывает...

– Прости, – это все, что он способен произнести, но и подобная малость воспламеняет в Юлиане новый виток неконтролируемой агрессии.

– Мне никто не нужен, – рычит он сквозь стиснутые зубы. – И никогда не был нужен... Я сам по себе, всегда так было, так и останется. Убирайся и передай это тем, за дверью. – И заключает: – Юлиану Рупперту плевать на все человечество. Особенно на некоторых особенно злостных его представителей... И на тебя в том числе. Убирайся!

Алекс больше не рискует выводить брата из себя: идет к двери и плотно прикрывает ее за собой.

Девушка-катастрофа встречает его большими, полными тайной надежды глазами.

Ему нечем порадовать ее...

1 глава. Юлиан

Эхо неистово громыхающей музыки отдается прямо в моей диафрагме, взбивая выпитые коктейли в какую-то безумно-сумасшедшую смесь. Ощущаю, как та взыгрывает в желудке, норовя вот-вот выплеснуться наружу...

Набрался я славно. Сильнее обычного, это точно…

– «Текилу Бум», пожалуйста! – подмигиваю с интересом на меня поглядывающей пышногрудой барменше. Наверное, стоило бы плюнуть на выпивку да затащить эту легкодоступную девицу в ближайшую подсобку. От секса у меня всегда мозги на место встают, а в данном случае немного трезвости восприятия мне бы не помешало. – Не хочешь потанцевать? – любопытствую с многозначительной интонацией, заглядывая в вырез ее миникрохотного топа – не догадаться об истинном значении моих слов она просто не может.

И девушка облизывает губы:

– Через десять минут заканчивается моя смена... тогда и потанцуем. Подождешь?

– Само собой, – пожимаю плечами, прикладываясь к поданному ею напитку. Тот ожигает горло, словно напалмом... Морщусь и замечаю обращенный на себя взгляд: женщина слева... да и не женщина даже, старая кошелка, если по существу, – приподнимает стакан и изображает наше обоюдное чоканье. Автоматически отвечаю ей тем же.

– Не знал, что сюда пускают кого попало, – обращаюсь к симпатичной барменше, и та пожимает плечами.

– Всяко бывает.

А старая перечница поднимается со стула и идет в мою сторону... Боже, только этого мне не хватало! Очень хочется сбежать, вот только некуда, да и штормит меня знатно – лучше бы дождаться опоры в виде двух женских прелестных ручек и всего остального, к ним прилагающегося.

– Что пьете? – интересуется навязчивая старуха, и я приподнимаю стакан.

– «Текилу Бум». Пробовали?

– Мерзкое пойло, – кривится собеседница, чем невольно заинтересовывает. – Я пью только «Лонг-Айленд»... Все остальное – пфф! – водичка с детского утренничка. – И командует: – Девушка, еще две порции. – В сторону Юлиана: – Я угощаю.

Тот вскидывает брови:

– Не каждый день встретишь такую...

– Старуху? – подсказывает бойкая знакомая. – Мне семьдесят пять, и я не стыжусь говорить об этом. – Подхватывает заказанный напиток: – Ну, выпьем за знакомство! Давай, приятель, – и ловко опрокидывает в себя немаленькую такую порцию.

У меня округляются глаза: упасть лицом в грязь перед бойкой старушонкой вовсе не хочется, и порция коктейля почти идет носом, когда я с усилием загоняю ее назад в протестующий против подобного надругательства желудок.

И пока я борюсь с тошнотворными спазмами, старая кошелка всплескивает руками:

– Мамочки моя родная, я ж забыла про апельсин! – И поясняет: – «Лонг-Айленд» без апельсина – все равно, что Париж без Эйфелевой башни... Деточка, – в сторону услужливой барменши, – нам пару долек апельсина, пожалуйста, и... повтори предыдущий заказ. Мы должны сделать все, как надо… Ну, ты готов ко второму кругу? – спрашивает меня с азартным блеском в глазах, и, заметив, должно быть, как меня перекашивает от подобной перспективы (ничего не могу с этим поделать), добавляет: – Парень ты хилый, я погляжу, боязно и настаивать.

Я сглатываю и пьяно вскидываюсь:

– Еще посмотрим, кто из нас хилый. Стакан мне и дольку апельсина!

Новая порция алкоголя заливает носоглотку, и я отфыркиваюсь, подобно захлебнувшемуся коту – в ушах нарастает оглушающий звон, все тело сводит колючей судорогой.

– Что с тобой? – восклицает навязчивая старуха, хватая меня за рукав. Дальше все словно в тумане: меня ведет куда-то в сторону, погружает в ватную какофонию взрывающихся в голове звуков, а потом и вовсе опрокидывает в глубокую темноту...

… Я просыпаюсь с оглушительно бухающим в голове набатом из тысячи барабанных установок. Яркий свет из незашторенного окна мучительно режет глаза...

Что за наказание?! Приподнимаю тяжелую голову, придерживая ее руками, словно переполненный водой аквариум, и принимаю, наконец, вертикальное положение.

Ого, я в своей постели! Весьма любопытно.

Все произошедшее прошлым вечером – все, кроме пышногрудой барменши, с которой я собирался развлечься, – кажется довольно смутным и полустертым… Как я вообще вернулся домой? Загадка, как ни крути.

И я все еще продолжаю биться над ее разрешением, когда дверь моей спальни открывается, и в комнату входит моя вчерашняя знакомая, та самая, пышногрудая – я даже глаза округляю.

– Держи вот, – она подает мне стакан воды и таблетку аспирина. – Голова, должно быть, раскалывается!

Принимаю подаяние и гляжу на нее, не отводя взгляда: она ведет себя так, словно мы давно и близко знакомы.

– Раскалывается, – сиплю, все еще пытаясь уложить вчерашние события в своей голове. И спрашиваю: – А ты здесь как оказалась? Мы с тобой того самого или как?

– Или как, – отзывается девушка, сложив руки на пышной груди. – Ты был просто в зюзю, мне пришлось тащить тебя на себе.

Во мне мгновенно срабатывает первобытный инстинкт, и я протягиваю недовольной девице руку ладонью вверх.

– Хочешь «станцуем» сейчас? – предлагаю с улыбкой. – Я только «за». Утро хорошо на мне сказывается...

Та скептически заламывает бровь.

– Даже с похмелья? – и многозначительно поглядывает на мой пах. – Боюсь, ты себя переоцениваешь!

В этот момент комнату наполняют странные звуки, похожие на жалобное мяуканье новорожденного котенка, и я в недоумении гляжу на девушку, имени которой так и не удосужился узнать.

2 глава. Эмили

Остаюсь стоять на лестничной площадке и глядеть на захлопнувшуюся за нами дверь. Хочется обозвать наглеца самыми обидными словами и оставить на поверхности двери парочку идеального вида отпечатков своей правой ноги, вот только Ангелика тревожно ворочается у меня на руках, и я, подхватив чемодан за длинную ручку, волоку его вниз...

Уже на улице, присев на скамейку и тяжело вздохнув, вытаскиваю смартфон и нажимаю на кнопку быстрого вызова. Отвечают мне в ту же минуту...

– У нас ничего не вышло. Извините! – винюсь с еще одним тяжелым вздохом. – Нас выставили за дверь.

Уже через двадцать минут около дома останавливается красный «опель-адмирал», и бойкая пожилая леди в цветастом платке заключает меня в свои стремительные объятия.

– Не бери в голову, дорогая, – щебечет она жизнерадостным голоском. – Одна проигранная битва не делает нас проигравшими войну. – Потом укладывает чемодан в багажник, а сама садится за руль: – Вот увидишь, он еще пожалеет о своем жестокосердии, негодный мальчишка. – И уже другим голосом: – Как ты сама? Все в порядке?

Я и сама толком не знаю, в порядке ли я: адреналин так и бурлит в моей крови... Разочарование, обида, злость – все разом не даёт мне покоя.

– Он обозвал меня шлюхой, – жалуюсь фрау Риттерсбах.

И та качает головой:

– За это он ответит вдвойне, вот увидишь!

– А еще его стошнило от вида моей обнаженной груди... – Старушка недоуменно вскидывает брови. – … когда я кормила Ангелику, – поясняю с румянцем на щеках, и фрау Риттерсбах понимающе хмыкает.

– Так это он с похмелья все еще не в себе, не принимай на свой счет.

– Я его ненавижу! – вскидываюсь обычно кроткая я. – Надутый индюк. Смазливый урод. Придурок... Идиот, каких мир не видывал!

Тут уж старушка отводит взгляд от дороги и одаривает меня по-настоящему красноречивым взглядом.

– А он тебя зацепил, – констатирует она, ловко сворачивая в сторону дома. – Удача на нашей стороне!

Мне хочет возразить, что ни о каких зацепках и речи быть не может, что этот тип глубоко мне омерзителен, однако на меня наваливается такая дикая усталость, что вести пустопорожние споры начинает казаться чрезмерно обременительным занятием, и я погружаюсь в свои мысли.

Правда, ненадолго: вскоре мы паркуемся у нашей «штаб-квартиры», и начинается настоящая круговерть из вопросов и ответов.

– Как он себя чувствовал, мы не переборщили с дозировкой? – интересуется фрау Хаубнер.

– Ему понравилась маленькая Ангелика? – осведомляется фрау Ваккер. – Не могла не понравиться, я уверена.

– Ты оставила удостоверение на пороге его квартиры? – теперь уже вопрошает фрау Риттерсбах.

И я отвечаю всем разом:

– Такого идиота никаким снотворным не убить... И Ангелика ему не понравилась, а удостоверение да, бросила на пороге, как и было условлено.

Фрау Риттерсбах тут же звонит кому-то по телефону – похоже, Алексу, я слышу его имя – и, понимая, что скоро сюда подтянется вся честная компания, я откидываю голову на спинку дивана и вздыхаю.

Надеюсь, я смогу пережить эту кампанию!

Кто бы мог подумать, что я вообще буду участвовать в чем-то подобном... Припоминаю, как приехала в город пять месяцев назад: три сотни евро за душой и почти девятимесячный ребенок в животе – вот и все мое достояние на тот момент.

На первых парах меня приютила дальняя знакомая, которую такое положение дел не очень обрадовало: она косилась на мой живот, я – на ее странного парня, пугающего одним своим внешним видом. Гот с головы до ног, он носил черные ботинки на высокой подошве и подводил глаза черным карандашом... Пил он тоже по-черному, нет-нет, да распуская руки с покрытым черным лаком ногтями.

Однажды он так на меня зыркнул, что внутри меня как будто бы что-то оборвалось – этой же ночью я родила Ангелику. Лопнул, как оказалось, околоплодный пузырь... Роды были тяжелыми, и я не единожды подумала, что умираю, – к счастью, все закончилось благополучно. Но самое страшное только начиналось... Я была матерью-одиночка без гроша за душою, которой буквально некуда было приткнуться. Не возвращаться же к Марике с ее дружком-выпивохой или – об этом думать и вовсе не хотелось – к Карлу, так мне и заявившему при отъезде: «Ты еще приползешь обратно и станешь просить у меня прощение». За что, спрашивается? Нет, ему я точно не позвоню... Только через мой труп.

И тогда появилась она, Кристина Хаубнер: вошла в мою палату на третий день после родов и засюсюкала над колыбелькой спящей Ангелики.

– Какая красивая девочка! Вся в маму, сразу видно. Просто картинка, а не ребенок... – И спросила: – Хочешь пожить у нас подругами? Дом у нас большой, и мы были бы рады приютить тебя на время. Что скажешь, согласна?

Я тогда даже имени ее не знала – вдруг она какая-нибудь похитительница детей! – только вариантов было немного, и я скрепя сердце согласилась. Все лучше, чем ничего! Поживу недолго, подумала я, а потом найду что-то более подходящее и съеду как можно скорее. Тем более, что медсестры в больнице отзывались о новой знакомой только в положительном ключе: мол, прежде она работала у них акушеркой, вот и теперь нет-нет да захаживает. Хорошая женщина. Сошлась с двумя другими одинокими старушками и поживает в свое удовольствие, мол, мне у них должно понравится. Не пожалею, коли соглашусь.

Я и не жалела... до этого момента. Теперь как-то боязно стало: мне говорили, конечно, что этот Юлиан та еще редкостная сволочь, но, чтобы вот настолько. Сегодня я впервые столкнулась с ним вживую, и эта встреча мне не понравилась. Хотя на фотографии он выглядел преотлично: эдакий красавчик, у которого отбоя от девушек нет. Я, что уж душой кривить, постоянно на таких и западаю...

3 глава. Юлиан

Девушка под боком – та, имени, которой я даже не удосужился узнать – тычет меня рукой.

– Телефон звонит, – хрипит она спросонья. – Ответишь?

Выругиваюсь, пытаясь нащупать смартфон на прикроватном столике. Кому пришло в голову звонить посреди ночи? Так и прибил бы, честное слово.

– Алло? – буквально рычу в телефонную трубку, давая понять незадачливому абоненту всю силу своего негодования.

И тот спрашивает:

– Юлиан Рупперт?

– Да, это я, черт возьми. Кто вы такой и что вам от меня нужно?

– Офицер Винтерхолер, – отвечает невозмутимый голос, – полиция Мюнхена. Я звоню вам по поводу Эмили Веллер, знаете такую?

– Впервые слышу, – кидаю, не задумываясь, почти готовый нажать кнопку отбоя, однако слова офицера останавливают меня.

– А вот она, похоже, хорошо вас знает, молодой человек. Говорит, вы отец ее ребенка и вышвырнули ее на улицу, не особо заботясь об их с дочерью благополучии...

Я почти теряю дар речи от возмущения, даже рот приоткрываю, не в силах выдать что-то хоть минимально похожее на связную речь. А потом меня прорывает:

– Вы, наверное, шутите?! – ору во весь голос, не особо заботясь о приличиях. – Эта девка обманом пробралась в мой дом, а теперь еще и ребенка впаривает. Да пошла она знаете куда...

Мужской голос с другого конца телефонной трубки убийственно невозмутим:

– Так, значит, вы все-таки знаете эту девушку? А минуту назад уверяли в обратном. – И другим, более угрожающим тоном: – Лучше бы вам приехать в полицейский участок, герр Рупперт, и забрать свою девушку домой. Если вы этого не сделаете, – он выдерживает многозначительную паузу, – последствия могут быть не самыми приятными для вас обоих. – И он называет мне адрес полицейского участка.

– Это не мой ребенок! – единственное, что успеваю прорычать я прежде, чем телефонные гудки раздаются прямо у моего уха.

Вот ведь лживая корова, сказала, что я отец ее ребенка... С такими, как она, вечно одни проблемы! Хлопают своими невинными глазищами, а потом – бац! – примите и распишитесь. Нет, со мной этот номер не пройдет... Еще посмотрим, кто кого.

Выталкиваю сонную клушу из своей постели и велю ей убираться. Она вся такая помятая со сна, расхристанная, с размазанной под глазами тушью – отвратительная, одним словом. Хочется запустить в нее вот хотя бы туфлей, изгоняя, словно мерзкого таракана, а она еще канючит телефончик и мечтает сговориться о новой встрече.

Никогда!

Может и не надеяться.

– Пошла вон! – ору на всю квартиру, натягивая джинсы и футболку. А потом с размаху луплю кулаком по дверце шифоньера... Резкая боль огненным всполохом проходит от костяшек до предплечья, и я рычу, не в силах снести этого молча.

И все из-за этой девки с ребенком, будь она трижды проклята!

Уже выходя из квартиры, смотрю на часы: половина пятого утра. Что, спрашивается, она делала на улице в это время? Каким образом оказалась в полицейском участке?

От каждого нового вопроса я закипаю с удвоенной силой и несусь по просыпающимся улицам города, подобно ангелу-мстителю, готовому убивать.

Ну, Эмили Веллер, берегись!

Выяснив по какому делу я явился, меня ведут в отдельный кабинет. Там я и вижу ее, девицу с ребенком, сидящую на стуле и глядящую на меня лишь слегка виноватым взглядом. Словно и не она вовсе выдернула меня из постели посреди ночи и не заставила тащиться через весь город ради выяснения заведомого бредового факта: факта моего мнимого отцовства.

Все в ее кажущемся облике пай-девочки вызывает во мне раздражение: и эти голубые глазища под черными бровями, и забранные в хвост волосы неопределенного каштаново-безобразного цвета, даже ее обтянутые малиновыми колготками ноги вызывает во мне приступ изжоги. Иррациональный, но самый что ни на есть натуральный! Я уж не говорю о ее груди, при воспоминании о которой я мысленно сжимаюсь... Она неизменно ассоциируется с маленькими детскими губами, вцепившимися в ареолу ее соска.

Отвратительно!

– Герр Рупперт? – обращается ко мне женщина-полицейский, сумрачная, словно сам смертный грех. – Рада, что вы приехали. Подпишите эту бумагу и можете забрать свою девушку домой...

Молча гляжу на протянутый ею документ и качаю головой.

– В чем дело? – интересуется она. – Вы отказываетесь позаботиться о собственном ребенке?

– Я отказываюсь идти на поводу у этой стервы, – произношу, ожигая ненавистную девицу взглядом. – Мы с ней даже не знакомы, хотя она, конечно, утверждает обратное.

Женщина в форме позволяет себе легкую усмешку.

– Если бы вы знали, сколько мужчин говорят то же самое в аналогичных ситуациях, – отзывается она на мои слова. – Сотни. Тысячи... – И предлагает: – Может быть, уже подпишите эту бумагу, и дело с концом...

– Но она, действительно, не моя девушка! – не выдерживаю я. – Не была и никогда ей не будет, это я вам обещаю. – И спрашиваю: – В чем, собственно, проблема? Чего она от меня хочет?

И женщина-полицейский отвечает:

– Ваша девушка, – я невольно взрыкиваю, – ночевала в машине вместе с ребенком. Это совершенно недопустимо, и мы были вынуждены принять соответствующие меры.

– Я-то тут при чем?!

– Да при том, герр Рупперт, что у девушки в городе никого нет, кроме вас. Если вы откажетесь позаботиться о ней и ребенке, нам придется дать делу юридический ход, и последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

– Думаете, мне есть до этого дело?! – развожу я руками. – Сумела выродить этого младенца, пусть сумеет и позаботиться о нем. А если не так, пусть отдаст тому, кто сможет сделать это за нее...

4 глава. Эмили

Он захлопывает дверь, и я остаюсь с Ангеликой одна посреди чужой гостиной. Даже выдыхаю от облегчения... В какой-то момент мне казалось, что этот разъяренный сверх всякой меры мужчина, пришибет меня одним ударом кулака. К счастью, он не из тех, кто распускает руки, и все обходится пусть и хлесткими, но словами.

Раскладываю диван, стараясь не разбудить уснувшего ребенка, чищу зубы и, подложив под голову свернутое полотенце, проваливаюсь в глубокий сон.

Не помню, снилось ли мне хоть что-то, только просыпаюсь я от хныканья Ангелики, и, переложив ее на диван подле себя, даю малышке грудь. Молока у меня много, и тем самым хотя бы одной проблемой меньше. Лишь бы не появился несносный грубиян с презрительной улыбочкой на губах...

Впрочем, на часах только девять утра, а, значит, он еще не скоро проснется. Хоть какая-то отсрочка перед новым «забегом»...

Начинаю прокручивать в голове события этой ночи: Мария привезла меня к полицейскому участку около трех часов и познакомила со своей бывшей ученицей, Леной Марш. Они сговорились еще несколько дней назад, и девушка обещала подыграть в нашем маленьком спектакле, если в том появится нужда. Нужда появилась, и потому ее коллега поднял Юлиана с постели в начале пятого, как раз, когда я угомонила разбушевавшуюся Ангелику. Похоже, дочь чувствовала мою нервозность, и отвечала собственными концертами...

Я страшно боялась новой встречи с Юлианом, не ожидая от нее ничего хорошего, однако Лена оказалась хорошим психологом и смогла надавить на правильные точки. Впрочем, я так и не поняла, радоваться мне этому или нет...

Пока что был только страх перед новыми выходками Юлиана. Не выставит ли он меня за дверь сразу же после пробуждения? Захочет ли стать нянькой маленькой Ангелике? Об этом я думала не без ужаса.

Самое сложно из всего, мне предстоящего, – доверить этому типу своего ребенка.

– Опять?! – будит меня презрительный голос, и я понимаю, что задремала. – Прикройся уже, смотреть тошно. – Я натягиваю на себя банный халат, который использовала вместо покрывала, и с опаской гляжу на полуобнаженного парня, вальяжно проследовавшего в сторону кухонного уголка.

На нем только низко сидящие джинсы и подозрительно-довольная улыбка в пол лица.

Что он задумал?

– Выспалась? – обращается он ко мне. И я, слишком взвинченная, а потому неадекватная, ляпаю первое, что приходит в голову:

– На Плутоне есть подземный океан.

Этим я, кажется, застаю Юлиана врасплох, так как он переспрашивает:

– Что, прости, я, кажется, не расслышал?

– На Плутоне есть подземный океан, – повторяю совсем тихо, сетуя на собственную привычку выдавать бессмысленные, казалось бы, факты в момент наивысшего нервного напряжения.

Глаза Юлиана слегка сужаются, фокусируясь на моем лице.

– Ты в принципе-то нормальная? – спрашивает он. – Может, у тебя ку-ку, с головой не в порядке?

Я даже не обижаюсь: Карл постоянно называл меня «маленькой сумасшедшей». Наверное, такая я и есть: кто бы еще в трезвом уме и твердой памяти согласился ввязаться во всю эту канитель с перевоспитанием большого мальчика.

Большого... симпатичного мальчика со скверным характером!

Невольно обращаю внимание на грудные мышцы парня, нахально выставленные на всеобщее обозрение, ну, то есть, на мое индивидуальное обозрение в данном конкретном случае. Никак хочет смутить и прогнать меня из дома...

Не получится – слишком многое для нас с Ангеликой поставлено на карту.

– Согласись, про подземный океан на Плутоне ты, действительно, не знал? – отвечаю вопросом на вопрос. Пора взять себя в руки и перестать трястись...

И Юлиан изгибает губы в язвительной насмешке:

– О да, как я мог упустить такую жизненно важную информацию!

Говоря это, он выглядывает в окно и моментально спадает с лица.

– Черт возьми, – орет он на всю квартиру, – что здесь делают эти полицейские? Они ведь не собираются пасти нас у дома? – и он стискивает кулаки.

– Офицер Марш сказала, что будет контролировать ситуацию, ты должно быть упустил это, – произношу как можно осторожнее, не желая вызвать приступ еще более яростного негодования со стороны парня. И тот, действительно, оборачивается с гневно выпученными глазами:

– Какого, спрашивается, лешего, ты вообще заявила этой бабе, что я отец твоего ребенка? – осведомляется он с едва сдерживаемым негодованием. – Совсем с катушек слетела? Не нашла другого козла отпущения? – Менторским тоном: – Отвечай, любопытно послушать.

Складывает руки на груди и глядит на меня, не мигая.

Так, как меня там учили... Прокручиваю в голове наставления турбобабуль и произношу:

– Просто они застукали меня спящей в автомобиле с ребенком и начали расспрашивать, кто я и что я, есть ли у меня родственники и все такое прочее... Я запаниковала: кроме тебя, я никого в этом городе не знаю. – Пытаюсь казаться несчастной сироткой, нуждающейся в помощи. – И признайся только, что мне некуда податься, могли бы начаться проблемы из-за Ангелики: сказали бы, что я плохая мать, не способная создать ребенку соответствующие условия жизни и... Ну сам понимаешь, я не могла этого допустить!

– И потому оболгала меня? – негодует молодой человек. – Вон, полюбуйся, – тычет пальцем в окно, – они нас теперь пасут в своем автомобиле? Я на это не подписывался.

Я возражаю:

– Подписался... в документе этой ночью. – И так как перекошенное лицо Юлиана снести не так-то просто без анестезии – восклицаю: – У медуз нет мозга, нет сердца и нет скелета. – И так несколько раз по кругу, прикрыв глаза и отрешившись от всего мира.

5 глава. Юлиан

Эта девица совершенно ошалела: заполонила мой дом своими вещами, словно так и должно быть. Рассовала их по всем углам – шагу ступить невозможно, чтобы не наткнуться на соски/бутылочки/памперсы/распашонки... Я уже не говорю о самом ребенке, вечно всем недовольном, ноющем существе, поминутно действующем на нервы, – я даже смотреть на него не могу, не то чтобы пальцем прикоснуться. А эта Эмили вдруг заявляет:

– Если бы ты мог посидеть с ребенком хотя бы в течение часа, это бы сильно повысило мои шансы на успех.

– Посидеть с ребенком? – переспрашиваю, не будучи совершенно уверенным в услышанном. Она, наверное, издевается надо мной!

– Ну да, посидеть с Ангеликой. В этом нет ничего сложного: я покормлю ее перед уходом и уложу спать – ты просто проследишь, чтобы с ней ничего не случилось.

– Чтобы с ней ничего не случилось... – эхом повторяю я, медленно закипая от самой мысли, что она хотя бы допустила нечто подобное. – Ты совсем ополоумела?! – в конце концов, восклицаю несвоим голосом. – Считаешь, что можешь сделать из меня няньку для своего ребенка? Скорее ад замерзнет, чем я соглашусь на подобное.

И она заявляет:

– В таком случае привыкай ко всему этому, – обводит руками устроенный ею хаос, – потому что найти работу с ребенком на руках в разы проблематичнее.

Да вы только посмотрите, какие мы смелые...

– Надо было думать об этом прежде, чем...

Договорить не успеваю.

– Только посмей! – обрывает она меня, хватая диванную подушку. – Я тебе не только подушкой, я тебе туфлей по лбу заеду. – И воинственно глядит на меня из-под растрепавшейся челки.

Она слишком много на себя берет, думается мне в этот момент, оккупировала мою квартиру, так еще рот затыкает. Вот ведь наглая девчонка! Делаю шаг в ее сторону и отбиваю пущенную подушку рукой...

– Не подходи! – буквально верещит она, стараясь убежать от меня. И выдает на бегу очередную абракадабру: – Токио – самый безопасный мегаполис в мире.

Не знаю, какое отношение Токио имеет к моему желанию хорошенько ее проучить, только мы не в Токио, да и злить меня ради собственной безопасности я бы ей не советовал. Ловлю ее со спины и прижимаю к себе...

– Не смей затыкать мне рот в собственном доме, – шиплю прямо в ухо, отплевываясь от забивающих рот волос. Пахнут они, между прочим, весьма неплохо: чем-то медовым, цветочно-пряным. Неожиданно даже для самого себя ощущаю волну неконтролируемого возбуждения: «а она ничего», проносится в моей голове, когда я разворачиваю девчонку лицом к себе и грубо впиваюсь в ее губы поцелуем.

В конце концов, имею право: она живет в моем доме, почему бы ей не заплатить за это натурой. Однако та, похоже, так не считает: секундная заминка – и вот эта пиранья цапает меня за губу. Со всей силы. Злобная фурия! Отпихиваю ее от себя, ощущая вкус крови на языке.

– Что ты наделала, стерва?! – рычу на злобную идиотку, прикладывая к ране бумажное полотенце. – Ты, между прочим, мне должна.

– Это за что, спрашивается?

– За то, что не выставил тебя за дверь. Может быть, именно сейчас и стоит это сделать...

– Не посмеешь, – откликается она на мою угрозу, – женщина в форме придет по твою душу и тогда сам знаешь, что будет. Ничего хорошего для нас обоих! – заключает она.

Замечаю, как вздымается ее пышная грудь, как вьются вокруг головы чуть волнистые каштановые волосы, как раскраснелись бледные щеки... И тут же одергиваю себя: она ведь и не женщина даже: так, дойная корова с писклявым уродцем. Возбуждаться на ее телеса –явный перебор даже для Юлиана Рупперта.

Должно быть, сказывается долгое воздержание: как никак три ночи без секса. Пора, верно, это исправить...

– Советую этой ночью сильно не высовываться, – кидаю вредной девице, направляясь в ванную, полюбоваться на учиненное ею безобразие. – Полагаю, вернусь не один.

– Можешь вообще не возвращаться, – доносится вслед ее голос. – Урод ненормальный.

Урод, значит... Гляжу на себя в зеркало: нет, я не урод, а прокушенная губа лишь придает пикантности образу. Впрочем, как бы там ни было, я не собираюсь из-за этой оккупантши изменять своим привычкам... И улыбаюсь неожиданно посетившей мысли: быть может, маленький эротический концерт заставит ее скорее сбежать от меня. Собрать свои вещички и умотать в неизвестном направлении! Это стало бы истинным избавлением.

С этими мыслями я и ухожу на работу, весь вечер старательно выискивая самых сексуальных красоток, всегда готовых ответить на мои заигрывания: останавливаю выбор сразу на двух и зову их к себе. Они с радостью отзываются на предложение, и я предвкушаю скорую... месть? Да, возможно, так оно и есть. Эта кусачая девица здорово меня разозлила! Пусть истекает слюнями, чертова недотрога.

– У меня тут сестра с ребенком, – предупреждаю подвыпивших красоток у двери квартиры. – Так что проходим на цыпочках, дамы. Стараемся не шуметь!

Они начинают хихикать, словно я выдал некую весьма забавную шутку, и я, подхватив их обеих за талии, волоку в темноте в сторону спальни.

Вредная мамаша не подает признаков жизни: дрыхнет, должно быть. Жаль, если пропустит такой концерт... Впрочем, я постараюсь ее разбудить... с помощью своих спутниц. Вталкиваю обеих в комнату и с ходу командую:

– Раздевайтесь. Не будем терять время!

Сам падаю на край кровати и жду, вслушиваясь в тишину за незапертой дверью. Неужели спит?

– Мы готовы, – мурлычет длинноволосая, опускаясь передо мной на колени. – Можно тебя раздеть?

– Начинай. – Позволяю ее рукам исследовать свое тело и вдруг замечаю тень в темном проеме двери. Какая-то бесформенная футболка болтается на ее теле чуть ниже бедер, а распущенные волосы слегка мерцают в бледном, льющемся из окна свете луны.

6 глава. Эмили

Неудавшаяся ночная оргия не поспособствовала доброму расположению духа хозяина квартиры. Все нынешнее утро он ходит темнее тучи, поглядывая на меня исподлобья недобрыми глазами. И его можно понять: детский плач кого угодно способен довести, а уж холостяка-детоненавистника и подавно. И ведь я даже не при чем: Ангелика просто спроецировала мои собственные нервозность и раздражение, вызванные бессовестным поведением парня, заявившимся сразу с двумя красотками и намеренно афиширующим это на всю квартиру.

Я слышала его отрывистые приказы – «раздевайся», «продолжай» и все в том же духе – так и хотелось заехать мерзавцу между ног, усмирив разросшееся до невероятных размеров мужское эго. Если у тебя миленькая мордашка, это еще не значит, что ты должен вести себя, как идиот... А именно так он себя и ведет – и, кажется, я созрела до кровной заинтересованности в этом деле.

Ну, Юлиан, берегись! Тебя, действительно, пора поставить на место.

– У меня сегодня собеседование, – заявляю во время завтрака, состоящего из йогурта и черствой булочки. – Если бы ты присмотрел за Ангеликой, это увеличило бы мои шансы на успех.

– Плевать на твои шансы, – отзывается он. – Когда ты собираешься убраться из моей квартиры?

– Как только найду работу и смогу обеспечить нас с дочерью достойным жильем.

– Другими словами, никогда, – ерничает он с мрачным выражением лица, и я произношу в том же тоне:

– Не думай, что мне в радость не спать полночи, успокаивая разбуженного твоими голосистыми подружками ребенка, а потом еще лицезреть голого мужика с отвисшими причиндалами, возомнившего себя едва ли не пупом земли. Я съеду сразу же, как смогу... – И уточняю: – Так ты посидишь с Ангеликой или нет?

– Если она проснется, я к ней даже на пушечный выстрел не приближусь, – шипит он, едва размыкая сжатые зубы. – Так что лучше поторопись, горе-мамаша. – И добавляет: – И причиндалы у меня не отвисшие. Хочешь проверить?

– Велика честь. Я лучше с фонарным столбом пообжимаюсь...

Он насмехается:

– Так это ты от фонарного столба залетела? То-то я прослеживаю в этой пискле определенное сходство.

Вот ведь стервец, меня может оскорблять, сколько хочет, но дочку мою оскорблять не позволю. Материнский инстинкт – страшная сила! Подаюсь вперед и со всей силы наступаю на босые пальцы его ноги. У меня преимущество: я в гостевых тапочках.

Юлиан дергается, ударяясь коленами о столешницу.

– Ах ты и дрянь, Эмили Веллер! – вопит он в сердцах, баюкая в ладони свои отдавленные пальцы. – Убить тебя мало, чертова ведьма.

– Не выражайся при ребенке, – с апломбом произношу я, поднимаясь из-за стола. – И вообще веди себя тихо: если Ангелика проснется, сам знаешь, что будет... – И уже в дверях добавляю: – Можешь соску ей дать при случае. Или покормить из бутылочки... А вообще начни-ка с памперса.

Когда он вопит что-то вроде: «Я же сказал, что даже близко к ней не подойду», я уже захлопываю дверь и бегу вниз по лестнице, с ужасом представляя, что он может сотворить с моим ребенком. Это все равно, что оставить двух детей присматривать друг за другом... Меня даже трясет от волнения.

Может, мне не стоило уходить...

Может быть, стоило действовать иначе...

Но как?

Выхожу на улицу и сажусь в свой маленький «Фиат-Пунто» – единственное напоминание о моей прежней жизни, не считая Ангелики, конечно. С трудом сдерживаю желание распахнуть его дверцу и броситься обратно в квартиру... Прижать дочь к груди и пообещать никогда не оставлять ее с эгоцентричными незнакомцами, вроде Юлиана Рупперта.

В этот момент и звонит фрау Риттерсбах. Что ж, самое время!

– Доброе утро, деточка. Как ты себя чувствуешь?

– Все хорошо, – отзываюсь дрогнувшим голосом. – Относительно хорошо, если, по существу. – И поясняю: – Я только что оставила Ангелику наедине с нашим объектом и жутко опасаюсь за ее жизнь. Вы уверены, что с ней ничего не случится?

И Хайди Риттерсбах произносит именно то, что я так хочу услышать:

– Юлиан – инфантильный, эгоистичный ребенок, но он не убийца младенцев, моя дорогая. Уверена, с Ангеликой все будет хорошо. Просто выдохни и приезжай по указанному адресу: хозяйка Лэсси вот-вот отправится в аэропорт. Она хотела увидеть тебя перед отъездом!

Ну да, Лэсси, золотистый ретривер, который станет моим питомцем номер один...

Юлиан еще не знает, бедняжечка, только я нынче «устроюсь работать» выгульщицей собак, непрофессиональной, конечно, но очень увлеченной своим новым делом, и «малышка» Лэсси принесет мне немалые деньги. Фрау Риттерсбах заранее сговорилась об этом с ее хозяйкой...

Иногда мне кажется, что турбобабули знают каждого в этом огромном мегаполисе и способны сговориться, о чем угодно, дай только волю. Я искренне восхищена их бешеной энергией и жаждой жизни! Выдыхаю, как мне и советовали, и завожу автомобиль.

По указанному адресу в Богенхаузене я застаю уже немолодую женщину с двумя взрослыми детьми, которая буквально кидается мне на шею.

– Я уж думала, вы не приедете! – восклицает она полным волнения голосом, попутно запихивая в багажник своего автомобиля огромный чемодан. Я помогаю ей загрузить еще два точно таких же темно-зеленых «монстра», рассказываю про пробки на дорогах, а потом, наконец-то, иду знакомиться со своей будущей питомицей.

– Лэсси – очень капризное животное, – говорит женщина, поглаживая пса по голове. – У нее есть определенные привычки, изменить которые, боюсь, никому не под силу. – Она улыбается чуть извиняющейся улыбкой, вроде как просит прощение за предстоящие мне в связи с этом неудобства. – Например, прогулки: не меньше двух в день. Это обязательное условие. В противном случае она может... нагадить в углу. У бедняжки проблемное пищеварение... Да, и еще, – она делается крайне серьезной, – ни в коем случае не давайте ей сырные палочки. Она их буквально не переваривает! – Потом задумывается на секунду, должно быть, припоминая остальные странности своего пса, и добавляет: – А еще туалетная бумага...

7 глава. Юлиан

Нет, ну младенец еще куда ни шло – я почти смирился с его присутствием в своем доме – но собака. Теперь она притащила собаку! Огромного, слюнявого пса с отвисшей шерстью и ощеренной мордой. Я в принципе не люблю животных, а уж огромных зверюг, подобных этой, и подавно – я не выдерживаю и высказываю все, что думаю о новой подопечной своей ненормальной оккупантши.

А она – в ответ:

– Мужчины, у которых есть коты, считаются более счастливыми в любви.

Вот тут я взвыл по-настоящему, прибавив к уже озвученному количеству недобрых эпитетов в адрес малышки Эмили парочку не менее любопытных.

– Ты не кота притащила, – ору я на всю квартиру, – ты притащила чертову собаку! Видишь разницу?

И она заявляет:

– На котов у тебя аллергия, я помню, а про собак ты ничего не говорил. – И, верно, заметив, как я набираю воздух для очередного зычного ора, поспешно добавляет: – Хозяйка обещала заплатить хорошие деньги. Они с семьей улетели в Египет, а Лэсси некуда было пристроить. Тысяча евро. Подумай сам, тысяча евро за неделю! Это очень хорошие деньги.

– Да хоть десять тысяч. Мне собака в доме не нужна!

– Но не могу же я выкинуть ее на улицу? – спрашивает она. И снова за свое: – В одиннадцатом веке королем Норвегии три года был пес.

Как же я устал от этой свихнувшейся девицы с ее младенцем, собаками и бредовыми фактами, которые вылетают из нее всегда невпопад, подобно беспорядочному тотализатору. Такое чувство, словно вся информационная картотека в ее голове перемешалась во время взорвавшейся бомбы, и теперь она выдает первое, что приходит в ее дурашливую головку. А мне-то всегда казалось, что большего фрика, чем Алекс, и найти было бы сложно... Ан-нет, есть экземпляры похуже заучки-лепидоптеролога. Поздравляю, Эмили Веллер, у вас круглая десятка по шкале идиотизма от нуля до десяти!

– Раз не можешь выставить за дверь пса, – говорю ей, сложив руки на груди, – тогда выметайся вместе с ним.

– Ты нас выгоняешь? – спрашивает она.

– Я выгоняю пса. Решать тебе!

– Отлично. – Лицо у нее делается решительным, даже каким-то пугающим, что ли. Вижу, как она целует дочь в щеку, кладет ее обратно на диван, в эту импровизированную колыбельку из моего банного халата, между прочим, а потом подхватывает пса за поводок и идет к двери.

– Эй, куда ты? – кричу я ей вслед. – Ребенка забери с собой, раз уж надумала оставить меня в покое.

– Ребенка, – произносит она с расстановкой, – ты, насколько я слышала, не выставлял за дверь, только меня и пса. Вот мы и пойдем... Будь здоров.

– Ты, полоумная, – кричу я в крайнем раздражении, – о таком мы не договаривались. Это твой ребенок, вот и забирай его с собой.

Она между тем усаживается на верхнюю ступеньку лестницы, и мохнатый монстр присаживается рядом, глядя на меня осуждающими глазами. Вот же черт, пес да с осуждающими глазами – вот это я явно загнул от усталости... Из-за стресса, связанного с этой девицей, я целую неделю хожу сам не свой, да и долгое воздержание, верно, сказывается.

– Чего ты тут расселась? – спрашиваю я. – Хочешь до белого каления меня довести? Продолжай в том же духе, у тебя это неплохо получается.

В этот момент из соседней квартиры выходит фрау Трёстер, моя давняя, горячая «поклонница», старая су... кашолка, вечно жалующаяся на шум по ночам.

– Держать животных в доме воспрещается правилами, герр Рупперт, – заявляет она без слова приветствия. – Я сообщу в управление при необходимости, так и знайте.

– А не пошла бы ты в... – кидаю я в сторону мерзкой старушонки, и та исчезает за дверь так стремительно, словно ее и не бывало. – Как же вы все меня достали, – шиплю на последнем издыхании, а потом захлопываю дверь, иду на кухню и залпом допиваю початую бутылку водки. Алкоголь расплавленным потоком горячей лавы проходит по пищеводу и оседает в желудке... Что-то похожее на эйфорию заполняет меня ровно на секунду, а потом ребенок на диване начинает недовольно попискивать, и я рычу в голос, словно раненое животное.

За что мне все это?

Чем я так прогневил небеса?

Никогда не делал ничего плохого, разве что жил в свое удовольствие, стараясь не особо обременять себя мыслями о других людях... Но разве же за такое наказывают? Особенно столь изощренным способом.

Писклявый комок продолжает подавать голос.

– Ну чего тебе опять надо? – спрашиваю я, хватаясь за голову. – Я и так скормил тебе целую бутылочку этой молочной бурды, которую твоя мамаша сцеживает из своего вымени. Уймись уже, черт в... – замолкаю, смутившись под детским взглядом. Таким внимательным и открытым… – Блин, ну чего ты ревешь? Хватит уже. – Луплю кулаком по дивану, и девчонка заходится в еще более отчаянном плаче. – Зажимаю уши ладонями, в три больших шага пересекая пространство квартиры, и рывком распахиваю входную дверь.

– Уйми уже своего младенца! – кричу спокойно сидящей на лестнице горе-мамаше. – Почему она снова орет?

– Это ты орешь, – парирует она с невозмутимостью сфинкса, – а Ангелике пора менять памперс. Можешь заняться этим, раз уж нам с Лэсси нельзя входить в квартиру.

Ребенок кричит все громче, а старуха Трёстер, верно, подслушивает за дверью.

– Иди уже в дом, – цежу сквозь стиснутые зубы.

– А собака? – спрашивает она.

– И чертова собака пусть тоже заходит.

– Спасибо. – Девица подхватывается на ноги, порывается в мою сторону и на секунду, но я ощущаю ее губы на своей щеке. Горячие, скользнувшие чирком губы своей безумной оккупантши... Даже прошлый, насильно вырванный поцелуй в губы не был таким... приятным. Боже, это полная лажа, пора сматывать удочки из этого сумасшедшего дома!

8 глава. Эмили

Следующим утром я прокрадываюсь в спальню нашего объекта и делаю несколько фотографий: он как раз лежит лицом к камере, распластавшись, подобно морской звезде, и его новая подружка – ретривер Лэсси – упокоила морду на его животе, с нежностью глядя в лицо спящего парня. Похоже, даже несчастное животное пало жертвой его внешнего обаяния... Или дело в животных феромонах: все-таки Юлиан та еще скотина – уверена, Лэсси на порядок лучше его самого.

Фотографию я отправляю на общий чат в Ватсапе и получаю серию хихикающих смайликов, а Алекс к тому же присовокупляет: «мы в тебя верим, укротительница тигров». Его слова греют душу, хотя в целом «укротительницей тигров» я себя не считаю: Юлиан, конечно, то еще животное, но он хотя бы никого не обманывает. Он такой, какой есть, без обманчивой патины святости, мнимой идеальности. А я слишком хорошо знаю, какой может быть фальшивая праведность, чтобы осуждать его за эту пусть и грубую, но правду.

От него я хотя бы знаю, чего ждать – совсем не так было с Карлом...

С ним мы сошлись в одиннадцатом классе: «сладкая парочка», так нас тогда называли. Весь из себя идеальный плохиш-Карл и пай-девочка Эмили, которым завидовала вся школа. Я и сама едва могла поверить своему счастью: меня словно забросило в сентиментальную молодежную мелодраму, в которой по законам жанра серенькой героине достается самый яркий парень города.

А городок у нас был маленький – тысяч десять жителей, едва ли больше – и когда Карл сделал мне предложение, об этом разве что ленивый не говорил.

Брак сразу после школы?

Одни называли это романтикой, другие – полным безумием.

Но, как бы там ни было, свадьба состоялась той же осенью – я как раз поступила на медицинский – и начались наши учебно-семейные будни. Я была так горда званием замужней дамы, что не замечала главного: Карл слишком редко бывал дома («дорогая, сама понимаешь, учеба и еще раз учеба»), слишком много выпивал («выпивка помогает расслабиться. Учеба выматывает») и слишком много использовал парфюм («от настоящего мужчины должно приятно пахнуть, милая Эмили»). С последним пунктом я была полностью согласна, но потом правда открылась сама собой: у Карла была другая и, похоже, далеко не первая в череде прочих.

Скандал с выяснением отношений закончился битьем посуды, моими безудержными слезами и... неожиданным обмороком, и послужившим первым симптомом моей, увы, свершившейся беременности.

– Я люблю тебя, глупая, – увещевал меня Карл. – Очень люблю. Иначе разве женился бы на тебе? Да никогда. Только ребенок нам пока не нужен, сама понимаешь, рано. Нам бы доучиться да для себя малость пожить, а там и ребеночка можно завести.

Завести... Словно он кошка или собака. Нет, он уже был во мне, и я не собиралась делать аборт, как бы там Карл не наседал на меня со своими уговорами. Да и не верила я ему больше...Слишком хорошо поняла его лживую натуру: красивые словами, за которыми сплошное, непреходящее вранье.

На шестом месяце беременности, когда терпеть уже более не приправленные любовными баснями увещевания Карла стало просто невыносимо, я собрала вещи и сбежала из города.

С этого и начались мои мытарства... Впрочем, вспоминать о них мне совершенно не хотелось.

– Ты сегодня какая-то задумчивая, – мы с Юлианом завтракаем остатками вчерашней пиццы, которая абсолютно не лезет в горло. Надо, наверное, купить продукты да приготовить что-нибудь человеческое...

– По статистике семьдесят семь процентов людей не любят, когда к ним приходят в гости, – выдаю на автомате. Похоже, слова парня застают меня врасплох... А он уже возводит очи горе и трясет вскинутыми руками:

– Ну наконец-то до тебя это дошло, безумная оккупантша с младенцем!

– Я не оккупантша, – его слова заставляют меня улыбнуться. – Просто мне нужна была помощь. И ты помог... по доброте душевной.

Теперь улыбается Юлиан.

– О, нет-нет-нет, – отнекивается он, – душевная доброта – это не про меня. – И отпихивает от себя морду Лэсси, упрямо тычущуюся ему в бедро. – Будь моя воля, ты прямо сейчас улепетывала бы отсюда вместо со своим младенчиком и собакой.

– Грубиян.

– Ходячая катастрофа.

– Эгоист.

– Оккупантша.

Смотрим друг другу в глаза, как бы примеряясь к слабому месту противника. И в итоге я заключаю:

– Мне пора выгулять Лэсси и еще двух милых собачек, которых, нет, не стоит и беспокоиться, я в дом не приведу. Доволен?

– О большем и не мечтал, – звучит ехидный ответ.

И я говорю:

– Ангелика на твоем попечении.

Юлиан аж на стуле подскакивает:

– Опять?! – возмущается он. – Это уже переходит всякие границы. Возьми ее с собой!

– Не могу. У меня три пса на попечении. Как, по-твоему, я справлюсь еще и с трехмесячным ребенком? А ты все равно весь день дома. Считай это вкладом в твое скорейшее освобождение!

Он и хотел бы со мной поспорить, да боится разбудить Ангелику (вижу, как он кидает взгляд в сторону ее импровизированной кроватки), и это радует меня несказанно: неужели в нем проснулось хоть что-то человеческое?

Через час я возвращаюсь в квартиру с Лэсси и еще двумя миленькими мопсами, которых по легенде выгуливала в парке. Они тут же разбегаются в разные стороны, вынюхивая незнакомые запахи и выискивая, чем бы поживиться. А Юлиан, застуканный над кроваткой с попискивающей Ангеликой, отскакивает в сторону и выдает целую тираду на тему собачьего произвола.

– Ты же сказала, что не притащишь их в дом. Тогда что они, черт возьми, делают в моей квартире?

9 глава. Юлиан

Катастрофа под смешные метр шестьдесят выбегает из квартиры, словно ошпаренная. Что тому причиной, я так и не понимаю... Она мямлила что-то про сырные палочки – я не особо вслушивался: был слишком возмущен поведением беспардонной скотины по прозвищу Лэсси, поедающей с пола содержимое моего теперь уже опустевшего пакетика с сырными палочками.

И раз уж я остался без перекуса, то выпить мне никто не запрещал: вытаскиваю из холодильника бутылочку любимого пива и усаживаюсь на диван. Тот наполовину оккупирован вечно писклявым младенцем в розовом костюмчике (беее!), но я все-таки отвоевываю свое место под солнцем и вытягиваю ноги, щелкая пультом от телевизора.

Пять минут... Ровно столько длится блаженное состояние покоя, отмеренное мне злым роком, а потом мерзкая псина – ретривер, сожравший весь мой обед – подхватывается с пола и пулей проносится мимо меня в сторону ванной комнаты.

Это еще что такое?

Впрочем, мне плевать, и я возвращаюсь к просмотру спортивных новостей, стараясь заглушить неинтересными мне фактами тревожные мысли о собственной слабости (зачем я, спрашивается вернулся?) и тихом собачьем поскуливании, раздающемся из уже известной нам комнаты.

– В конце-то концов, – кричу я, не сдержавшись, – хватит уже скулить, глупая ты скотина!

Мой окрик, однако, дает противоположный эффект: псина издает еще одну серию все более усиливающихся по высоте звука поскуливаний (фрау Трёстер, верно, в диком восторге от подобного концерта), а потом выскакивает из ванной с... целым ворохом туалетной бумаги в зубах. Длинные белые ленты вьются за ней, словно фата невесты, и Лэсси начинает скакать по комнате, раскидывая те во все стороны, должно быть, решив приукрасить наше до невозможности унылое существование этой своеобразной туалетобумажной мишурой.

– Прекрати немедленно! – вскакиваю с дивана на ее, примерно, семидесятом кругу, когда даже ноги оказываются опутанными бумажной паутиной. – Хватит! Сидеть. Успокоиться! Не мельтешить.

Лэсси на удивление внимает моим словам и замирает посреди устроенного ею погрома... Морда – сама невинность. И не скажешь, что «снежная вьюга», стихийным бедствием прошедшая по моей бедной квартирке, устроена ее наглой физиономией. Я, наконец, выдыхаю, и в тот самый момент голос подает маленькая пискля – должно быть, мои крики растревожили ее нежную детскую психику – и мне хочется хорошенько так выругаться. До хрипоты прокричаться!

– Тебе-то что надо?! – стискиваю кулаки. – Тоже мечтаешь подрать рулончик туалетной бумаги своими маленькими клыками?

Нечто в розовом глядит на меня внимательным взглядом (словно вообще способно что-то понимать) и вдруг расцветает широкой улыбкой... Наблюдаю ее беззубые десны, неестественно розовые... довольно неприятные, и почему-то припоминаю ее мамашу, в чью грудь это маленькое существо впивается с уверенностью клеща-паразита.

Меня даже в жар бросает... То ли от ужаса, то ли еще от чего другого. Разобраться не успеваю: кто-то звонит в дверь.

– Эмили. – Имя вылетает само собой, легкое, почти невесомое на языке. Я даже поражаюсь нежности его звучания – оно совсем не подходит дерзкой оккупантше, насильно заселившейся в мою квартиру. Облегчение накрывает волной, почти сбивает с ног... Хочется упасть на диван и закрыть голову руками, отрешаясь от всего происходящего, однако звонок продолжает трезвонить, и я начинаю догадываться, что за дверью явно не моя Катастрофа. Та обычно так не бесчинствует... Да и ушла она относительно недавно.

Вдыхаю и иду к двери с уверенностью каторжника на этапе.

За ней фрау Трёстер, кто же еще?!

– Чего желаете, уважаемая соседушка? – осведомляюсь с наигранным добродушием. Так бы и придушил старую кашолку!

– Желаю, чтобы вы прекратили водить в дом кого ни попадя, герр Рупперт, – отвечает та, уперев руки в бока. – Сначала эти ваши полуобнаженные профурсетки, а теперь... длинношерстные псины неизвестной породы.

– Почему же неизвестной, – парирую я не без удовольствия. – Это золотистый ретривер по кличке Лэсси. Выглядит так себе, да и характером вся в вас: склочное, зловредное животное.

У старушенции дыхание в горле застревает, что уже по-своему достижение.

– Ну, знаете, – старуха выпучивает огромные глазищи, – это вам так просто с рук не сойдет. Я никому не позволю себя оскорблять, особенно бессовестным юнцам, вроде вас, молодой человек. – Отступает от двери и тычет пальцем в мою сторону: – Я все-таки позвоню, куда следует, так и знайте: сообщу о бесчинствах, творящихся в этой квартире. – В руке у нее какая-то бумага, кажется договор на аренду, и она машет им перед моим носом: – Тут черным по белому прописано, что животных в этом доме держать нельзя, а у вас тут это...

Лэсси, как назло, усаживается рядом со мной, догрызая картонную сердцевину от рулончика с туалетной бумагой, – вот же глупое животное.

– Это, – гляжу на зловредную старушенцию, – скоро съедет. Можете спать спокойно! – и захлопываю дверь перед ее носом.

В тот же момент патлатое бедствие начинает скрести в нее своими когтями.

– Чего ты-то от меня хочешь? – взвинченный до предела, взрыкиваю я. – Катастрофа только-только тебя выгуливала, ты не можешь снова хотеть по-маленькому.

Лэсси подает голос. Вроде как понимает мое недоумение и хочет все объяснить...

– Хочешь по-маленькому? – снова спрашиваю я.

Молчит, глядя на меня своими карими собачьими глазами.

– По-большому? – интересуюсь, ощущая себя полным придурком, беседующим с безгласным животным.

Лэсси гавкает, выделывая телом какие-то безумные пируэты.

10 глава. Эмили

Я едва не зарабатываю разрыв сердца, когда на мои стук и неумолчные звонки в дверь Юлиановой квартиры не отзывается ни одна живая душа, вернее отзывается, да не та: фрау Трестер, соседка по лестничной площадке, приоткрыв дверь, сразу же сообщает:

– Убег этот изувер... вместе с ребенком и собакой убег. Надеюсь, не скоро вернется... – И косит на меня подслеповатым глазом: – А ты кто такая будешь? Это твой, верно, ребенок кричит по ночам, спать мне мешает?

– Простите, фрау Трестер, – отступаю в сторону лестницы, – мне надо Юлиана найти... Они, должно быть, на улице гуляют. Простите!

И слышу, как та кричит мне вдогонку:

– Младенчика я еще могла стерпеть, но собаку точно не потерплю. Так своему дружку и передай!

Дружку... Это слово, брошенное в спину, подобно мячу, заставляет меня сбиться с шага и едва не перелететь через порог носом вперед. Такого «дружка» никому не пожелаешь, это уж точно, хотя, стоит признаться, есть в Юлиане нечто притягательное... Подчас его животный магнетизм даже мое сердце заставляет сбиваться с ритма. И это при том, что я отлично осведомлена о всех самых темных сторонах его характера... Все благодаря рассказам его брата, конечно.

Осматриваюсь в поисках Ангелики, смазливого парня и собаки... Не вижу ни одного из них, и бегу в сторону детской площадки, виднеющейся дальше по тротуару. Вдруг Юлиану взбрело в голову выгулять Ангелику именно туда, и – вуаля! – вижу его высокую фигуру, направляющуюся в сторону цветущих кустов рододендронов.

– Где Ангелика? – кричу, выпучив испуганные глаза. – Куда ты дел моего ребенка? – Хватаю парня за футболку, встряхиваю посильнее и... замираю, когда его руки стискивают меня за предплечья, а глаза глядят прямо в лицо. Губы даже складываются в какие-то слова – кажется, он говорит, что с Ангеликой все в порядке – я же, словно удав перед кроликом, вижу только пульсирующую галактику его черных зрачков и ощущаю слабость в раз отказавшихся слушаться ногах.

Прихожу в себя уже во время разговора о сырных палочках: зачем-то прошу прощение за свое позорное бегство и умалчивание о плохом влиянии оных на организм Лэсси. Знаю, что нельзя показывать перед ним свою слабость (так меня наставляли турбобабули), но Юлиан на удивление кроток и спокоен. И прощает меня, как мне кажется, искренне... Или мне хочется так думать?

Я уже совсем запуталась.

Иду к дочери и подхватываю ее на руки: хоть с тобой, моя девочка, все легко и понятно.

– Здравствуйте, – женщина на скамейке дружелюбно мне улыбается. – У вас хорошая девочка. Я завлекла ее игрушкой, надеюсь, вы не против?

– Нет, спасибо, что присмотрели за ней. Боюсь, из Юлиана та еще нянька...

Мы глядим в сторону парня, пытающегося вытянуть из кустов упирающуюся Лэсси, и женщина произносит:

– Всем приходится однажды учиться. – Потом вытаскивает из песочницы своего перемазанного ребенка, собирает его игрушки и прощается: – Нам пора обедать. Хорошего дня!

– До свидания.

– Ну вот, – жалуется парень, плюхаясь на освободившееся место подле меня, – ты лишила меня потенциальной жертвы. Эта красотка делала мне авансы...

Сильно в этом сомневаюсь, тем более, что...

– С каких это пор мамочки с детьми стали для тебя «потенциальными жертвами» да и просто «красотками»? Мне казалось, ответственность тебя не заводит... Только разовый секс без обязательств.

– А почему ты решила, что с женщиной с ребенком секс тоже не может быть разовым? – ухмыляется он. И так как я молчу, меняет тему разговора: – Раз уж Лэсси сейчас все равно не может идти домой – может расскажешь о себе, – закидывает руку на скамейку за моей спиной. – От кого залетела, например...

Я одариваю его убийственным взглядом.

– Почему сразу «залетела»? – спрашиваю я, и Юлиан отзывается ответным вопросом.

– Сколько тебе лет?

Ну да, вопрос с подвохом.

– Сам знаешь. Видел мой документ, насколько я помню!

– Вот, – ухмыляется парень, – никто не рожает ребенка в двадцать один год. А ты родила... Значит...

– Просто замолчи, – кидаю с неожиданным ожесточением. – Не желаю говорить на эту тему. Особенно с тобой... – А потом добавляю: – Ты бы на себя лучше посмотрел. Что толку в твоих двадцати пяти, если ведешь ты себя хуже ребенка: никакой ответственности, никаких обязательств, только разовые связи и пустые развлечения. Ты никого, кроме себя, никогда не любил и любить, похоже, не собираешься... – И спрашиваю: – Что такого особенного случилось в твоем детстве, что ты стал таким эгоистом? Что сделала твоя мать, что ты возненавидел всех женщин разом, не допуская ни одной из них до своего сердца?

Слова вылетают сами собой, своеобразная месть за саму мысль о нежелательном появлении Ангелики на свет – не люблю, когда о ней думают подобным образом – и Юлиан темнеет лицом: игривость исчезает, как будто ее и не было, он даже вскакивает со скамьи и глядит на меня гневным взглядом. Должно быть, готов бросить какую-нибудь колкость и дать деру... Бежать от проблемы всегда легче всего, особенно в его инфантильном состоянии.

Так мы и сверлим друг друга взглядами, пока Юлиан вдруг не произносит:

– Хочешь узнать, что сделала моя мать? – спрашивает он. – Хочешь узнать, каким образом вся моя жизнь пошла по наклонной вниз? Так я тебе расскажу. – Падает обратно на свое место, близко-близко ко мне, так что даже делается неловко. Отодвинуться бы, да не получится... – Так вот слушай: она вышла замуж. И не просто за кого-нибудь, а за своего бывшего ученика... Девятнадцатилетнего паренька, родители которого только чудом на нее не заявили, узнав об этой предосудительной связи. – И с вызовом вопрошает: – Ну, что скажешь на это? Или язык проглотила? Говори.