Девушка с глазами львицы

Глава четвёртая. Алая полумаска

Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Михаил Печерский больше всего на свете боялся жалости. Поэтому и носил маску весельчака, а среди друзей-офицеров старался прослыть «баловнем судьбы». Но, оставаясь наедине с собой, граф честно принимал печальную истину: как всё началось, так и закончится. Наверно, судьба у него такая – прожить одиночкой. Так было в детстве и в юности. Так с чего же что-то должно измениться в зрелости?

Самым нежным воспоминанием в жизни Михаила была маменька. Графиня Софья обожала своего единственного ребёнка. Вторая жена знаменитого московского бонвивана и светского льва графа Пётра Гавриловича, она была двадцатью годами моложе супруга и вдвое богаче его, к тому же родила семье долгожданного наследника. Но это не принесло бедной женщине счастья. Веселый, добродушный и щедрый, её супруг имел лишь один недостаток: он любил женщин и легко переходил из одной постели в другую. Подруги графини с самыми благими намерениями сплошь и рядом открывали несчастной женщине глаза на измены её горячо любимого мужа, и постоянное отчаяние довело бедняжку до болезни. Она много плакала. Потом перестала выходить из комнаты, где сидела в темноте, не разрешая открывать окна и зажигать свет. Когда её сыну исполнилось пять, графиня слегла и тихо сошла в могилу от болезни, название которой – «разбитое сердце» – доктора так и не решились произнести вслух.

Оставив наследника на попечение няни и гувернантки, Пётр Гаврилович кинулся искать утешения в объятиях женщин. Он менял пассий даже чаще, чем при жизни супруги, боясь вновь угодить в брачный капкан. Но всего рассчитать не смог. Молодая ловкая вдова доктора Шмитца соблазнила графа прямо на одном из балов, предложив себя в небольшой комнате, примыкавшей к танцевальному залу. Подвыпивший светский лев так распалился от ласк опытной интриганки, что не устоял и, задрав доступной вдове юбку, попытался овладеть ею тут же на узеньком золоченом диване. В самый неподходящий момент, когда граф уже находился в полной боевой готовности, в комнатку «случайно» заглянули две почтенные вдовы и подняли страшный крик. На их вопли сбежалась половина гостей, и разгневанный хозяин дома потребовал объяснений. Графу ничего не оставалось, как объявить о скором бракосочетании с ловкой вдовой, а уж общество проследило, чтобы он не смог отказаться от своего обещания. Так у Миши появилась мачеха.

Новую графиню Печерскую звали Саломеей, хотя крещена она была в маленькой церкви высокогорного кавказского села, как Саломия, в честь матери апостолов Иоанна и Иакова. Но в России, куда девочку отослали после смерти отца, буквы в её имени как-то сами собой поменялись, и постепенно все стали называть её именем иудейской царевны, попросившей от царя Ирода голову Иоанна Крестителя. Может, роковое имя наложило свой отпечаток на юную Саломею, или она такой родилась, но, прозябая в приживалках в доме у дальней родни, девушка твёрдо решила, что «выбьется в люди», и в пятнадцать лет соблазнила соседа-доктора.

Яркая красота черноглазой брюнетки так поразила флегматичного Иоганна, происходившего из почтенной немецкой семьи, что он тут же женился на Саломее и с тех пор преданно её любил. Она же, родив сына Серафима и почувствовав себя хозяйкой дома, успокоилась. Но потом вдруг осознала, что муж-доктор, хоть и служил профессором в университете да к тому же имел обширную практику, всё-таки к сливкам общества не относился. Сделанное открытие потрясло Саломею. У неё был только один шанс – и она потратила его впустую. Женщина уже не вспоминала ни о холодной каморке под лестницей, ни об обносках, достававшихся ей после троюродных сестёр; теперь ей казалось, что умный и добрый доктор, которого вся Москва превозносила как самого лучшего специалиста по лёгочным болезням, обманул её.

– Ты украл мою жизнь! – кричала Саломея в лицо мужу. – Что ты можешь мне дать? Я – княжна, а ты – ничтожество.

Иоганн терялся. Ему ведь было невдомёк, что в каждом кавказском ауле сидел свой «князь», у которого имелось с десяток родных и три десятка двоюродных братьев, а прочей родни было и не сосчитать, и всё это скопище полунищих деревенских жителей вместе со своим голодным потомством гордо именовали себя князьями и княгинями. Иоганн принимал претензии жены за чистую монету и ужасно страдал от собственного несовершенства.

Саломея превращала жизнь мужа в ад, вымещая на нём снедающее её раздражение от собственного промаха, и опомнилась лишь тогда, когда в их большую квартиру на Мясницкой привезли умирающего Иоганна. Бедный доктор так спешил вернуться к своей ненаглядной Саломее с вызова в богатое подмосковное имение, что неустанно погонял лошадей. На повороте дороги колесо попало в глубокую выбоину, и коляска опрокинулась, а Иоганн разбил голову о камни. Не приходя в сознание, он скончался на глазах притихшей жены, оставив после себя значительное наследство. На эти деньги Саломея могла бы безбедно жить всю оставшуюся жизнь, но она рассудила иначе. Получив доступ к наследству, вдова доктора Шмитца щедрыми подарками купила себе дружбу высокородных, но обедневших дам и, получив с их помощью приглашения на балы и приемы, озаботилась поисками достойного мужа.

Вдовец Печерский казался легкой добычей. Две недели соблазняла Саломея стареющего Аполлона, уводя его из зала и уединяясь с ним в тёмных уголках коридоров. Когда же граф приохотился к этой опасной и возбуждающей игре, Саломея посулила своим «подругам» немалые деньги и устроила разоблачительную сцену. Она получила мужа, но вместо радости новоявленную графиню ждало разочарование. Новобрачный не стал мучиться и переживать свой позор: сразу же после венчания он отправил свою третью жену в ярославское имение, велев той заниматься воспитанием детей – маленького графа Михаила и её собственного сына – Серафима.

Взбешенная Саломея попыталась объясниться, потребовав от мужа «достойного образа жизни», но граф равнодушно сообщил супруге, что самая достойная жизнь для замужней дамы – ведение хозяйства и воспитание детей. С тех пор Саломея безвыездно жила в деревне, вымещая своё раздражение на Серафиме и его ровеснике Михаиле. Властный и жёсткий характер графини не смягчился даже тогда, когда она родила ещё одного сына, Ивана, или Вано, как она его называла. Всё стало только хуже: Михаилу даже показалось, что они с Серафимом раздражают Саломею уже тем, что просто дышат. Зато оба мальчика сплотились против общей беды и крепко подружились.

За десять лет Михаил и Серафим прошли все круги ада. Саломея, обожавшая своего младшенького, завела манеру постоянно ставить Вано в пример старшим мальчикам. Мать считала капризно-грубые ужимки своего любимчика проявлением мужского характера, а старшего сына и пасынка именовала не иначе как «размазнями» и «бестолочами», ни к чему не годными в этой жизни. Она изводила обоих, высмеивая и критикуя, отравляя им жизнь, затаптывая в грязь, как когда-то поступала с беднягой Иоганном. К счастью, граф Пётр Гаврилович вдруг вынырнул из круговорота столичных удовольствий и вспомнил об образовании своего наследника. Он послал за сыном, чтобы определить пятнадцатилетнего Михаила в частную московскую школу с прицелом на университет. Однако из имения приехали двое. С изумлением взирал постаревший граф на своего юного наследника, когда Михаил с твёрдостью взрослого заявил, что вместе с ним будет учиться и Серафим. Иначе – никак!

Пётр Гаврилович вышел из положения, оплатив учебу Серафима на разночинном отделении университетской гимназии, а сына устроив в благородный пансион при том же университете. После чего граф счёл дело улаженным, нашёл обоим юношам достойных опекунов, а сам отбыл в Петербург.

Михаил попал в дом к кузену своей матери статскому советнику Вольскому, а Серафима забрал к себе его родственник по отцу, тоже врач, Франц Шмитц. Только попав в дружную семью дяди, молодой Печерский понял, с какой теплотой могут относиться друг к другу родные люди. В Москве Михаил начал оттаивать, научился улыбаться, а потом даже смеяться и шутить. Дядю он просто обожал и помогал тому во всём, став преданным другом и помощником Вольского.

Годы пролетели быстро, и пришла пора поступать в университет. Михаил выбрал математический факультет, а Серафим – медицину. Оба друга оказались способными и курс окончили с блеском, но дальше их пути разошлись: молодой граф, как и большинство его ровесников из родовитых семейств, захотел служить в гвардии, а Серафим решил стать ассистентом Франца Шмитца. Старый Печерский, одобривший выбор сына, выхлопотал место в лейб-гвардии Уланскогополка, и Михаил отправился в Петербург.

Офицеры его полка съехались со всей огромной страны, никто никого не знал, все бравировали своей знатностью, богатством и успехом у женщин. Михаил за погода до назначения получил наследство матери. Денег он больше не считал и сразу же прослыл среди уланов «богатеем». Яркая внешность принесла Михаилу мгновенный успех у женщин, а графский титул открыл для него двери обеих столиц. Все его товарищи-уланы были уверены, что Мишель Печерский – «баловень судьбы», а он поддерживал их в этом мнении, опасаясь, что всплывёт постыдная правда о его несчастном детстве.

Михаил веселился на армейских пирушках и танцевал на балах, храбро сражался в битвах начавшейся войны и заводил любовниц. Но ощущение того, что на самом деле он одинок, и, если вдруг погибнет, никто, кроме дяди и Серафима, по нему не вздохнет, никогда не покидало того блестящего офицера, каким стал Михаил Печерский.

В этом английском поместье, куда занесла его непредсказуемая военная судьба, граф попивал хороший бренди, глядел на огонь в камине и думал о том, что, как видно, от судьбы не уйдёшь. Женщин у него хватало, он менял их, как перчатки, и всё никак не мог насытиться. Вспомнив разбитое сердце матери и своё мрачное детство, Михаил пообещал себе никогда не брать грех на душу и не поступать, как отец. Его уделом должны стать лишь доступные женщины, те, кто хочет денег, не претендуя на большее. Печерский не хотел тесных связей. Боялся, что отцовская кровь возьмёт верх и он не сможет отказать себе в искушении.

Но слова гадалки поколебали твёрдые намерения Михаила. Что это за женщина, которую он потеряет, а потом будет долго искать?.. Девушка в красной полумаске явно говорила о сильном чувстве, иначе кто же в здравом уме станет тратить время и силы на поиск? Что за странное предсказание?

Цыганка и сама была странной: простая чёткая речь делала её непохожей на светских дам, пересыпающих фразы цветистыми оборотами. Скорее всего, она и впрямь была той, за кого себя выдавала, – гадалкой. Михаил слышал, что в Англии так принято: таборные цыганки развлекают гостей танцами и песнями на званых вечерах. Ну а где цыгане, там и предсказания судьбы… Но что-то в этой цыганке было не то.

«Она вела себя как равная, – вдруг понял Михаил, – держалась свободно. Ходила по залу одна – ни кавалера, ни старшей дамы рядом с ней не было. Она – актриса! Так свободно на публике себя чувствуют лишь актрисы», – догадался Михаил.

Поняв, что предсказание лжецыганки было только игрой, он успокоился, поставил на столик уже пустой бокал и отодвинул графин. Хватит пить. Завтра в дорогу.

Откинув на кровати одеяло, Михаил поправил подушки и сел, снимая сапог. Лёгкий перезвон – нежный, хрустальный, как будто соприкоснулись бокалы во время тоста – привлёк его внимание. Похоже, что звук шёл из-за тяжёлой бархатной шторы, закрывавшей одно из двух окон спальни. Михаил поднялся и, легко ступая, подошёл к гардине. Раздвинув бархатные складки, он обомлел: юная цыганка, так долго занимавшая нынче вечером все его мысли, заснула, сидя на подоконнике в чужой спальне.

Уставшей бабочкой распласталась на подоконнике алая полумаска, рядом застыл бубен, и теперь уже ничто не мешало рассмотреть лицо гадалки. Девушка оказалась совсем юной, Михаил не дал бы ей больше шестнадцати. Овальное лицо во сне казалось по-детски нежным, идеальными дугами легли на гладком лбу светло-русые брови. Ресницы, оттенком чуть темнее бровей, замерли на порозовевших щеках. Этот нежно-розовый мазок на скулах в Британии называют «английской розой». Что ж, надо признать, актриса вполне соответствовала этому определению. Вот только рот – большой, ярко-розовый, с квадратной нижней губой – не вязался с юным обликом незваной гостьи, выдавая её истинную сущность.

«Ну конечно, это ведь игра, за барышню больше дают», – сообразил Михаил.

Вновь зазвенело стекло. Рядом с актрисой, почти касаясь окна, стоял бокал с остатками бренди. Похоже, незнакомка, не отказала себе в удовольствии выпить. Что же, посланный дамой сигнал был простым и понятным: она захотела заработать, проведя ночь с богатым иностранцем. Михаил не возражал. Наоборот, он этого жаждал! Его знакомство с англичанками пока ограничилось субреткой из Ковент-Гарден, та показалась графу холодной и пресытившейся куклой. Может, эта молоденькая гадалка улучшит его мнение о здешних дамах?

Порывшись в кармане, Михаил вытащил пригоршню золотых гиней. Пересчитал. Их оказалось ровно десять. Граф сложил их в стопку на столике у кровати и вернулся к окну. Он осторожно, чтобы не разбудить гостью, раздвинул шторы и вгляделся в лицо гадалки. Судя по светлым бровям и бело-розовой коже, актриса на самом деле была блондинкой. Легко коснувшись края красного платка, Михаил сдвинул шёлк со лба незнакомки. Он не ошибся: волосы гадалки оказались необычайно светлыми, серебристо-пепельными.

«Какой необычный оттенок! Прямо экзотика: седая цыганка», – размышлял граф. Приключение нравилось ему всё больше и больше. Михаил полностью стянул платок, и красный шёлк соскользнул, открыв прямой пробор и крутые локоны, закрученные у щёк. Голова девушки склонилась набок, как будто нарочно (а может, и впрямь нарочно) показав во всей красе великолепный профиль. Граф оценил безупречную форму маленького прямого носа и изящную линию твёрдого подбородка, переходящего в лебединую шею. Какой подарок! Судьба послала ему истинную красотку! Теперь оставалось лишь одно – насладиться ею. Михаил подхватил актрису на руки и понёс к постели, она легко вздохнула, но глаз не открыла.

Вот как, значит? Она хочет игры? Ну, что же, каприз женщины – закон для мужчины. Присев на кровать рядом с гостьей, Михаил быстро разделся и лёг рядом. Актриса не пошевелилась, тогда он потянул за узел её атласного кушака. Потом последовал черед широкой шёлковой юбки и белой блузки. Девица ровно дышала, притворяясь спящей. Даже интересно, насколько её хватит? Или она собирается до утра ломать комедию? Оставив на гостье лишь белые чулки, граф приподнялся на локте, разглядывая незнакомку.

Он явно ошибся, дав девушке шестнадцать, – ей было по крайней мере на год больше. Об этом опытному взгляду сказали уже развившаяся грудь и красивый изгиб бедер. Ноги незнакомки оказались безупречными – с тонкими лодыжками и круглыми коленями. «Цыганочка» была лакомым кусочком.

Кончиками пальцев Михаил погладил её грудь, а потом поцеловал приоткрытый рот. Губы девушки пахли бренди. Какая прелесть! Смесь порока и невинности! Желание полыхнуло огнем, забурлило в каждой жилке, и Михаил усилил натиск. Его рот накрыл розовый сосок, а пальцы скользнули между бедер актрисы. Граф вложил в ласку всё своё искусство и достиг цели: красавица тихо застонала и чуть заметно подалась навстречу его ласковым пальцам.

– Открой глаза, милая, – попросил Михаил, – дай мне их увидеть.

Ресницы послушно поднялись, и на графа уставились глаза цвета того самого бренди, вкус которого он только что уловил на губах актрисы. Да, такого он точно никогда не видел! Поистине, райская пташка залетела тёплой летней ночью в его постель. Кровь вскипела в жилах, и Михаил вновь припал к теплым и таким вкусным губам. Он слизывал бренди с языка своей актрисы, а её белая, как молоко, грудь показалась Михаилу сладкой. Проложив дорожку из поцелуев по животу, он развел её бедра.

Тонким инстинктом опытного любовника граф оценил и дрожь «цыганочки», и ту страстную готовность, с какой она открывалась навстречу ласкам. Ещё мгновение – и любовница «улетит к звёздам» одна. Михаил накрыл губами губы актрисы и вонзился во влажную теплоту женского тела. Боже, какое же это оказалось блаженство! Два гортанных стона слились в один, и графу показалось, что они, обнявшись, вознеслись в райские кущи…

Михаилу было так хорошо, что не хотелось даже шевелиться. «Это не по-мужски, – мысленно пристыдил он себя. – Надо проявить заботу о даме». Он приподнялся на локте, пытаясь разглядеть лицо своей «цыганки». Она спала – действительно, без притворства. Ресницы не трепетали, и дышала ровно. Повернувшись на бок, граф прижал красавицу к себе и вдохнул чуть различимый аромат её серебристых волос. На плече актрисы крохотной бабочкой темнело родимое пятнышко.

«Как похоже на алую полумаску, – оценил он. – Вот ещё одно лишнее подтверждение, что это – спектакль». Незнакомка с экзотическими глазами цвета бренди подарила графу Печерскому незабываемое представление. Честь ей и хвала!

Михаил поцеловал приоткрытый рот, но «цыганочка» ему не ответила. Пусть спит!.. «Как же приятно лежать с ней рядом», – успел подумать граф и тоже заснул.