Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)

ШЕСТОЙ

После женитьбе на Алле Олег звонил редко, справедливо полагая, что телефонные звонки будут неприятны всем — его новой семье, ему и мне.

Я пыталась жить без него и без дочери, привыкая к той норе, где зализывала раны от самой себя.

Заглянув ко мне в первый и последний раз, маман ужаснулась:

− Убожество! Купив эту живопырку, Олег хотел тебя унизить.

− А мне нравится!

Маман хлопнула хлипкой дверью.

Квартиру выбирала Алла. Она же и подготовила все бумаги, которые Олег подписал.

Получив документы, позвонила Олегу, хотела поблагодарить за столь щедрый подарок.

Трубку перехватила Алла:

− Он не будет с тобой говорить. Твоя мать нам все нервы вымотала. Ее послушать, так ты ангел — сирый и убогий. Вон как крылышки пообвисли.

− Алла, я просто хочу сказать «спасибо».

− Скажи мне. Ведь это я, в конце концов, настояла, чтобы Олег выделил деньги тебе на квартиру. Нам из-за тебя пришлось свои планы поменять. Медовый месяц в Париже отложили.

− Ну, извините. Но мне тоже где-то надо жить.

− Вот и живи, только нас оставь в покое!

Вот и жила. Эта убогая квартирка мне действительно нравилась. Впервые в жизни свой собственный дом. Тогда у меня многое было впервые в жизни.

Олег позвонил в теплый сентябрьский вечер:

− Я внизу. Надо поговорить. Поднимаюсь.

В прихожей, присвистнул:

− Гроб со всеми удобствами.

− То, чего я достойна, по мнению Аллы.

− Она тебя очень не любит, − Олег снял пиджак без разрешения.

− Главное, чтобы она тебя любила.

− Любит, − он пожал плечами. — Куда она теперь денется? Хотела — получила. Пусть теперь кушает. Кстати, о еде. Кухня в этом гробу есть? Чаю мне дадут?

На кухне сразу стало тесно.

Я поставила чайник.

− Не пьешь? — деловито спросил Олег.

− Не пью.

− Закодировали?

− Просто не хочется.

− А я ведь по делу, Каська. Помощь твоя нужна.

Я промолчала.

Он вдруг завелся:

− Думаешь, вот ведь сволочь! Пока баба в психушке лежала, дочь забрал, из квартиры выписал, поселил в халупе, а теперь пришел: дорогая, мне помощь нужна. Так?

− Избавь меня от лирических отступлений. Рассказывай.

− Другая бы морду исцарапала, а ты сидишь и слушаешь. Странная ты баба, Каська!

− Мне все равно делать нечего. Телевизора нет. Радиоточки и книг тоже. А так хоть время скоротаю.

− Телевизор будет. Завтра. И книги привезу.

− Расслабься, их все равно некуда ставить. Да и читать не хочу. Устала от чужих мыслей. Мне и с тобой их хватало. Давай к делу. Так кому помощь все-таки нужна — тебе или приятелю?

− Приятелю, − Олег отбросил рефлексии. − Помнишь, мы с тобой были на презентации. Ты еще с экспертом там познакомилась.

− С Марычевым.

− Точно. С ним. Он заболел.

− Я не доктор.

− Ясен перец. Но он мне нужен, Каська. Очень нужен. Без него весь мой бизнес — коту под хвост. Он гений. Ты не представляешь. Из ничего деньги делает. Каждый его прогноз на миллион.

− Камень в мой огород?

− Дура, − беззлобно отозвался Олег. — Ты — особенная, а Марычев — финансовый гений. Смотрит на котировки и с точностью до нюанса говорит, что на рынке происходит. Обалдеть! Я без него, как без рук. И тут он говорит, что помрет скоро.

− Я не доктор.

− Заладила! Я же знаю, ты можешь. Стольким людям помогала. Помоги теперь мне. Раз в жизни. Что тебе стоит?!

− А ты мне — телевизор в благодарность.

− Да все, что хочешь!

− Я тебя хочу.

Он побледнел и после мучительной паузы-раздумья затеребил пряжку ремня на джинсах.

Видать, крепко припекло.

− Пошутила я. Ты мне не нужен. Марычева твоего посмотрю. Завтра приводи. Только не сюда. В ресторан. Ужин за твой счет.

Олег улыбнулся облегченно:

− Согласен.

Вечер мы провели в греческом ресторане. Мне всегда нравилась средиземноморская кухня, и я оценила внимание бывшего мужа.

Марычев пришел с женой, опоздав на тридцать минут.

Заказал, не глядя в меню, равнодушно передал кожаную папку супруге. Та долго гнобила официанта массой уточняющих вопросов о калорийности блюд. На диете, значит.

Пока она вяло ковыряла в тарелке, мужчины перешли к обсуждению деловых вопросов. Я же, откинувшись на плетеную спинку, изучала эту совершенно негармоничную пару.

Чем дольше длится брак, тем больше супруги похожи друг на друга. Маша и Сергей, напротив, выглядели антагонистами.

Марычев — поджарый, загорелый, излучал энергию и силу.

Маша — рыхловато-болезненная, квашня с ямочками. Ямочки на щеках не умиляли, а раздражали.

Иногда Марычев бросал на жену торопливо-равнодушный взгляд, словно хотел убедиться, что вот она, еще здесь, рядом с ним. И ему становилось скучно и тошно.

Мы с Олегом были, наверное, интереснее — затеяв невинный флирт. Он, по старой памяти, касался моего бедра, неожиданно перехватывал мою руку с бокалом и отпивал, а затем касался губами запястья.

Марычев, зная анамнез наших отношений, тонко улыбался.

Маша отворачивалась. Мы ей были неприятны.

Марычев, похоже, знал, как именно я проникаю в суть, и старался не смотреть мне в глаза. Но в какой-то момент забылся, рассмеявшись, и потерял контроль.

Я мгновенно воспользовалось, нырнула в чужой мир.

Здесь было, как на празднике. Разноцветные шарики, глиняные свистульки, поп-корн, затейливые карусели, веселая музыка. Немного простовато, но в сочетании с радушием − обезоруживающе. Только вдалеке − черная полоса. Она наступала медленно, алчно, без шанса на спасение. Но чем ближе наступала болезнь, тем бешеней вертелись карусели, тем громче гудели свистульки. Марычев ни секунды не верил в то, что умрет. Намеревался прожить еще долго и весело.

Интересно, Маша знает?

Маша вяло водила тигровой креветкой по тарелке, рисуя узоры из легкого средиземноморского соуса. Почувствовав, что я смотрю, подняла голову. Мелькнул неровно прокрашенный пробор.

Знает о болезни мужа, знает и очень боится. Ей страшно остаться одной, и она готова на все, чтобы этого не произошло.

Некая внутренняя готовность перетянуть на себя болезнь мужа, вытащить его на себе из надвигающейся паники и страха. Ей очень важно быть как все. Иначе… Иначе зачем жить? А у всех должна быть семья и долг перед семьей. Ее так воспитали.

− Десерт? — дыхание Олега было теплым и искушающим, с нотами дорогого табака.

− Обязательно.

…− Мне бы хотелось увидеться снова, − при прощании Марычев галантно поцеловал руку.

Маша равнодушно кивнула мне и направилась к машине.

− Она не светский человек, — извинился Марычев за жену. − Не любит, когда кто-то нарушает ее границы.

− А вы?

− А я люблю.

Олег вызвался меня проводить. Оставил машину у ресторана, и мы пошли по набережной. Желтые листья шуршали под ногами.

− Как в былые времена, − сказал он. — Последний раз я так гулял с тобой… и не вспомнить, когда. Помню только, что поздней осенью. И мне хотелось тебя целовать. Все время. Но домой мы не могли идти: там нам мешали Лялька, телефон и телевизор.

− Блага цивилизации.

− Считаешь Ляльку благом цивилизации? — усмехнулся он.

− Благо цивилизации — телевизор. А Лялька просто благо. Твое и мое.

− Теперь у тебя нет телевизора.

− И ты не можешь меня целовать.

− Почему не могу? − Он остановился и повернулся ко мне. − Не представляешь, как я соскучился… Я не целовал тебя целую вечность и один день.

− Гораздо больше. Ты не целовал меня два года. Два года — намного больше, чем вечность и один день.

− Я не знал, что так будет. Я не знал, что не смогу жить вне тебя и без тебя.

− Я замерзла. Пойдем домой. Хотя бы сегодня — пойдем домой.

…Не угар.

Не лихорадка.

Легкая, пронзительная грусть.

Мы снова незнакомцы — встретились в ресторане, немного выпили, оказались в постели. Утром я сварю кофе, он небрежно чмокнет меня в уголок припухшего зацелованного рта и уйдет. С тем, чтобы никогда не звонить и не возвращаться.

Ночь связала нас − и теперь уже навсегда.

− Это ты и не ты, − сказал Олег.

Было четыре часа утра, и мы лежали на узкой кровати.

− Это я и не я.

Боялась, что ответит пошлостью типа: «Надо придумать, что сказать Алле». Но — молчал. И я поняла, что Алла ничего для него не значит. Но — будет с ней жить дальше. Потому, что никогда не сможет попросить у меня разрешения вернуться. И я никогда не попрошу, чтобы он вернулся.

Олег поцеловал меня в темечко.

− Скажи, Марычев умрет?

− Он действительно болен. Очень сильно болен. Онкология.

Олег тихонько выругался и прижал меня к себе.

− Подожди, я же не сказала, что он умрет. Не путай причину со следствием.

− Успокаиваешь? — его голос сорвался на хрип. — Мы были с ним в центре. Врачи, как и ты, говорят: вы смертельно больны, но это не значит, что умрете. Надо верить! Надо бороться! И прочая ерунда… Знаешь, как он отреагировал?

− Как?

− Сказал: «Из-за этой ерунды я потерял пять часов рабочего времени?» И вышел. А потом плакал в туалете. А я делал вид, что ничего не слышу. Что делать, Каська?

− Все наши проблемы в голове. И только. Мы сами их придумываем, наделяем отвратительной формой и выталкиваем в реальность. Потом удивляемся, почему в нашей жизни все не так, как хочется. А все лишь потому, что мы же и запрограммировали собственную жизнь. Ты мысленно уже похоронил Марычева, а он, между прочим, очень хочет жить. И в этом заключается его шанс.

− И?

− Поверить.

− В бога?

− Лучше в себя. Бог может и подвести. Когда он нужен, то всегда занят… Скорой смерти я не увидела, если это тебя интересует. Но и спокойной жизни тоже. Ад Марычева еще впереди. Его личный ад.

— Ничего! И в аду люди живут!

Что да, то да…

— В общем, исцелить — вряд ли. Я не господь бог. Но вот перетянуть… Переместить картинку… Как на компьютере… Если ты понимаешь, о чем я. Понимаешь?

− Переместить картинку… − Олег резко сел, кровать натужно скрипнула. − Марычев будет жить, а кто-то за него умрет. Разве так бывает?

— Редко, но бывает. В моей практике несколько случаев.

− Как это сделать? В смысле, технически? — тон бывшего мужа стал деловым.

− Если бы знала, давно получила Нобелевскую премию, − усмехнулась я. — Окажись в окружении Марычева искренне любящий человек, тогда…

− А жена? — спросил Олег и сам же отмахнулся. — Они давно со-существуют. Он сам по себе. Она сама по себе. Машка будет только рада, если он умрет. Квартира, деньги, машина и свобода. Живи — не хочу.

— Марычев должен пройти через это сам, — увещевающее сказала я. — Каждое испытание дается нам для чего-то. Все, что нас не убивает, делает сильнее.

− Следуя этой логике, можно предположить, что твое пьянство стало испытанием для нашей семьи. И мы его не выдержали, − глухо ответил Олег. — Марычев болен, и я не собираюсь пускать все на самотек. Мне тебя хватило. Ты с ним встретишься, Каська. И будешь работать столько, сколько надо.

За окном лениво просыпался город.

Олег молча одевался. Словно и не было минувшей ночи.

Словно не было нас. Впрочем, нас уже действительно не было.

− А если я сорвусь?

− Не сорвешься, − он положил на прикроватный столик несколько купюр.

Вздрогнула, принимая. И поняла, что он прав. Не сорвусь.

Мы еще раз встретились с Марычевым. Он тогда занимал два этажа в бизнес-центре на Невском. Новый бизнес, пахнущий свежей типографской краской и большими деньгами.

− Присаживайтесь, − изо всех сил старался быть великодушным. — Не знаю, почему Олег так настаивал на нашей встрече, но я был вынужден согласиться. Многим ему обязан.

− Вы любите свою жену? — спросила я, наконец.

− Имеет отношение к моей проблеме?

− Да.

− Я ее ненавижу! − О, святая простота! — Иногда рад, что умру, и мы окажемся по разные стороны этой жизни. Впрочем, вы знаете, что я ее ненавижу.

− Зачем тогда женились?

− Ради секса. Для чего же еще! — он хмыкнул. − Это сейчас живи, с кем хочешь, а тогда, сами знаете, в гости не придешь, на ночь не останешься. Жмешься по парадным, пока штаны не лопнут, и думаешь: ну, когда, когда? А будущий тесть вопит в телефон: или через мой труп, или после свадьбы. Не убивать же его? Дурацкая страна! Если порядочный человек, то делай, как все. Кому охота себя непорядочным чувствовать?! Вот и я, дурак, решил быть, как все. Через полгода понял, что попал. Но куда деваться? Ни кола, ни двора. Только женина родня. Вот и приспособился жить в ненависти.

− Вместо того, чтобы черпать в ней силы, вы разрушаете себя.

Он задумался.

− Ищете корень моей болезни во мне? Логично. Я тоже с этого начал. Перелопатил сотни статей, пытаясь разобраться, откуда во мне эта опухоль. Почему я, а не кто-то другой?

− Разобрались?

− Отчасти, — развивать мысль не стал.

− А как бы вы жили, если бы не ваша жена?

Марычев вкусно потянулся, хрустнув позвонками.

− Свернул бы бизнес. Арендовал бы маленький офис. Я, плюс секретарь, плюс приходящий бухгалтер. Клиенты у меня состоятельные, подход индивидуальный, репутация отменная. Два-три контракта, и весь год живу в свое удовольствие.

− Тогда зачем вам два этажа и десятки лишних работников?

− А чтобы как у всех. Это же заразная штука. Быть как все. В таком же пиджаке, при таком же «роллексе», на такой же машине. Если ты другой — ты слабый, и тебя съедят.

− Что еще?

− Продал бы квартиру, купил бы дом за городом. С садом и огородом. И обязательно у озера.

− Огород — выращивать капусту?

− Ага. Как римский Диоклетиан. «Ребята, если бы вы знали, какую капусту я своими руками выращиваю!» Почему нет?! Я путешествовать хочу. Продумывать маршрут, ездить по разным странам, с людьми разговаривать. Пусть на уровне жестов. Вот странное дело — денег много, а времени нет. Не могу оставить свой бизнес. Не могу оставить Машу, она совершенно беспомощна. Не могу вырваться из этого круга, где я всем что-то должен и априори всегда виноват. А тут еще врачи, осмотры, процедуры. На море пятнадцать лет не был. Представляете? Оно снится, море. Лечь бы на воду и покачиваться, и волны тебя уносят. А затем улыбнуться и уйти в глубину. Заметьте, не на дно, а в глубину. Если умирать, то только так. — Марычев усмехнулся. − Как только осознал, что ненавижу свою жену, понял, что болен.

− Что мешает разойтись? Человек вы теперь обеспеченный. Родня вашей жены влияния не имеет.

− Пробовал. Честно. Проснулся утром и понимаю: все, амба, гиря до полу дошла. Не могу! И за завтраком выложил: так и так, не люблю, давай разойдемся. Она смотрит на меня — глаза, как у Бэмби. Не любишь? Почему? Раньше любил, а теперь не любишь? И не смог я сказать, что и раньше не любил, а только хотел. Потому как природа своего требовала, а другой кандидатуры на постель не нашлось. Давай, говорю, квартиру разменяем и расстанемся. Она ревет: никуда не уйду, тут останусь.

− Уходите сами. Денег много…

− Мои деньги! — жестко отрезал. — Почему я должен их отдавать чужому мне человеку, только потому, что у нее какие-то права по закону. А по моральному закону, какие у нее права? По справедливости? Я пятнадцать лет строил свое дело — кирпичик по кирпичику. Она же палец о палец не ударила. Не потому, что не хочет, просто ничего не умеет. Даже ребенка родить не смогла.

− Дети без секса не заводятся.

− Я в курсе, − огрызнулся. — Знаете, что больше всего меня злит? То, что все это (обвел рукой кабинет) достанется ей. И она все развалит. В считанные месяцы. Все, чем я жил.

− Не все ли равно? Раз умирать собрались.

− А кто вам сказал, что я на тот свет собираюсь? — хлопнул себя по бритой голове. — Я еще поборюсь. А как пойму, что не получилось, завещание напишу. Ни копейки ей! Я — человек, и ничто материальное мне не чуждо. Выгнать ее не могу, уйти она не хочет. Выход? Кто-то должен умереть. И если я порядочный человек, то умереть должен я. Круг замкнулся.

− Тысячи людей в вашей ситуации как-то решают этот вопрос.

− Например, вы с Олегом. Когда вашему бывшему мужу потребовалось вас вычеркнуть, Кассандра, он взял и вычеркнул. Что скажете?

− Что он был прав. Жить со мной было невозможно. А ему нужно воспитывать дочь, строить бизнес, любить, наконец. Человек без любви — инвалид.

− Тогда мы все инвалиды… Знаете, а он ведь очень переживал. И до сих пор переживает. Если вас утешит, у них была очень грустная свадьба.

− Не утешит, но все равно спасибо, − моя очередь горько улыбнуться. — Нельзя все время только брать или только отдавать. Природа требует баланса.

− Философия потребления. Любимая тема Олега. Требуя большего, незаметно скатываешься в яму. Яму без нет дна. Все эти кредиты, бонусы, ставки, финансовые аферы. А в итоге будет плохо всем. Наступит кризис потребления. Так думает ваш муж.

− Бывший муж.

− Хорошо, так думает ваш бывший муж.

− Вы с ним не согласны?

− Ерунда все это. Плевать на Шекспира, если хочешь срать. Человек создан для красивой, вкусной и удобной жизни. Дауншифтинг − для неудачников. Если говоришь, что тебе ничего не надо, то у тебя ничего и не будет. Не может быть художник голодным! Не может и не должен! Если день и ночь думаешь о том, сможешь ли купить хлеба своему ребенку, ни черта не создашь.

− И что вы теперь намерены делать?

− Жить. Ровно столько, сколько отмерено. И постараюсь получить удовольствие.

− Вы позволите?

Он сразу понял.

− Пожалуйста.

Откинулся в кресле и закрыл глаза.

Та же ярмарка. Но это я уже видела. Набралась смелости и побрела к черной полосе. Узкая тропка. Колючие лапы елей. И тишина. Звенящая, напряженная. Пробиралась вглубь, отводя тяжелые зеленые лапы. Дальше — бурелом. Выворотни. Сучья, готовые продырявить босую душу. Темнота и страх. Я наклонилась: под мертвыми черными ветвями − зеленые ростки. Тонкие, слабые, но они были повсеместно. С каждым мгновением их все больше. И они очень хотели жить.

Имела ли я право сказать ему, КАК это сделать? Не знаю. Но я сказала. Точнее, подсказала. Ростки благодарно потянулись вверх, стало чуть светлее.

Я осторожно вышла, стараясь не причинить боли.

Марычев спал. Блаженно и умиротворенно.

Будете жить, Марычев.