Дикий восторг (ЛП)

— 1 –

3 года

25 недель

5 дней

— Сэр, с вами все в порядке?

Я поднимаю взгляд на голос. Мне весело улыбается посыльный. Он понятия не имеет: кто я или через что я прошел — и все же у него хватает наглости улыбаться. Прошло девятнадцать дней с тех пор, как Айсис Блейк меня забыла. И у него еще хватает наглости спрашивать: в порядке ли я!

Я зажигаю еще одну сигарету.

— Убирайся отсюда.

Он удивляется и сразу же отступает:

— К-конечно. Приятной ночи.

Усмехаясь, я прислоняюсь спиной к великолепной мраморной колонне возле дорожного кольца отеля «Хилтон». И наблюдаю, как нелепо изысканные черные автомобили подъезжают и отъезжают, высаживая напыщенных старых богачей. Посыльные и консьержи носятся вокруг, вызывая такси и раздавая приказы камердинерам. Вращающиеся стеклянные двери с золотыми вставками постоянно свистят и шипят, заглушая бессмысленную болтовню. Женщины истерически смеются, мужчины хохочут. Они не замечают, что происходит вокруг них. Счастливые идиоты. Я с легкостью могу их прочитать по одежде и позе: пятеро мужчин изменяют своим женам. Двое из них с более молодыми женщинами, один — исключительно с проститутками. Он «незаметно» шлепает по заднице проходящую мимо блондинку в коротком пальто. И она прячет отвращение с изяществом актрисы. Девушка замечает меня и подходит, стуча высоченными каблуками, на ее лице расплывается мягкая, счастливая улыбка.

— Джейден! О, мой бог! Прошла целая вечность!

— Три месяца, Лили, — поправляю я.

— Три месяца, вечность — одно и то же, — смеется она. От нее веет дорогими и стойкими духами. Духами, которые покупают, когда необходимо приглушить всепроникающий запах секса.

— Закончила работать? — спрашиваю я, кивая головой на мужчину, который до сих пор похотливо за ней наблюдает. Его жена абсолютно этого не замечает и цепляется за руку мужа. Лили вздыхает:

— Да, на сегодня все. Возвращаюсь к себе. Что насчет тебя?

— Дочь мэра, — указываю я на свой смокинг. — Зимний бал.

— Держу пари, ты там был самым горячим парнем.

— Он проходил в католической школе для девочек.

— И самым горячим парнем, который у нее когда-либо будет.

Лили всего на несколько лет старше меня, но в клубе «Роза» она работает гораздо дольше. Лили — не ее настоящее имя, так же как и Джейден не мое. Я не знаю ее в реальной жизни, а она не знает меня. Но иногда мы работаем в одном и том же отеле, и она одна из немногих девушек в клубе не столь раздражающе банальна, поэтому мы общаемся.

— Серьезно, — Лили толкает меня локтем. — Я ее видела. В свои лучшие дни она похожа на чистокровного Померанского шпица.

— Успокойся. — Я выпускаю дым в небо. — Не язви. Она заплатила хорошие деньги. А я ценю и уважаю деньги.

Лили внимательно рассматривает мое лицо, ожидая, пока такси проедет мимо, затем она хмурит свои тонкие брови.

— А что насчет твоего выпускного вечера? — спрашивает она.

— А что насчет него?

— Ты на него пойдешь? У тебя есть девушка? Или та, с кем назначено свидание?

На выпускной в средней школе я ходил с Софией. Но сейчас не София приходит мне в голову. Вспыхивает яркий образ Айсис в шелковом платье. Красном? Голубом? Нет. Скорее фиолетовом, которое идеально сочеталось бы с цветом ее волос. Она бы танцевала, пила и начала бы, по меньшей мере, четыре драки. Это было бы ужасно. И весело. От этой мысли я ухмыляюсь, но улыбка быстро исчезает.

— Нет. Я не собираюсь на выпускной. Это бессмысленно. Я, в любом случае, выпускаюсь через пять месяцев. Школа уже почти ничего не значит.

Она вырывает из моих губ сигарету и растаптывает ее каблуком.

— Когда ты начал курить?

— А когда ты начала считать себя моей матерью? — огрызаюсь я.

— На тебе это благоприятно не скажется.

— Так же как и проституция.

Лили очень сердито смотрит на меня.

— У нас обоих есть причины, чтобы заниматься этим. Но у тебя нет причин курить. Если только ты не хочешь умереть слишком рано, да еще и мучительной смертью.

— Даже если бы хотел, это не твое дело.

Лили выглядит оскорбленной. Девушка окликает проезжающее такси, но прежде чем сесть, останавливается перед открытой дверью и поворачивается ко мне.

— Ты один из нас, Джейден, — бормочет она. — Общество смотрит на нас свысока. Для клиентов мы не более чем вещи. Все, что мы имеем — друг друга. Так что это мое дело. — Она достает свою белую с бледно-золотыми полосками визитку клуба «Роза» и протягивает ее мне. — Если когда-нибудь тебе что-нибудь понадобится или просто захочешь поговорить, позвони мне.

Она уезжает прежде, чем я успеваю швырнуть визитку обратно. Исчезает раньше, чем у зияющей пропасти в моей груди появляется шанс начать кровоточить. Я сразу же отгоняю эту мысль прочь. Я — Джек Хантер. Никто не заставит меня истекать кровью.

За исключением одной девушки на вечеринке почти пять месяцев назад.

Я зажигаю еще одну сигарету, чтобы заглушить аромат слабости, исходящий от меня. Женщины у входа в отель пялятся на меня. Стоит мне лишь дернуться в их сторону, как они тут же пристанут, начнут заигрывать, используя избитые тактики и пресытившийся пыл. Они так же отвратительны, как и мужчины. Домогаются тех, кто хорошо выглядит. А когда не могут получить желаемого, они пререкаются из-за пустяков: быстро переключаются друг на друга, демонстрируя тошнотворный собственнический инстинкт.

Я подумываю выбросить визитку Лили в ближайшую лужу. Она не имеет ни малейшего понятия, через что мне приходится проходить. Ведь я и сам не знаю. Она не может мне помочь. Кроме того, она предложила помощь только потому, что имеет на меня виды. Это и дураку понятно.

«Не все, у кого есть вагина, любят тебя, говнюк!»

Я оборачиваюсь на звук ее голоса. Он такой четкий, настолько громкий и оскорбительный, что это должна быть она. Но в толпе нет никого с фиолетовыми прядками в волосах. Нет теплых карих глаз, излучающих ухмылку.

Я вновь облокачиваюсь на колонну и смеюсь, обхватывая голову руками, когда реальность ускользает сквозь пальцы. Соберись, Джек Хантер. Через семь месяцев ты поедешь в Гарвард. Мама ждет твоего возвращения домой. София рассчитывает на тебя. Ее операция неизбежна. Ты не можешь сойти с ума. Белина нуждается в твоей помощи. От тебя зависит много людей. У тебя есть жизнь, так что, просто необходимо продолжать жить, не важно, как часто ты загадываешь желание на падающие звезды, не имеет значения, сколько ты торгуешься с Богом или врачами, эта жизнь больше не включает в себя Айсис Блейк. Ты для нее незнакомец.

Дыра, которую она прожгла во льду, должна быть залатана.

Больше нет тепла. Ты едва ощутил его, едва почувствовал на своей коже. Оно слегка тебя коснулось, всего лишь на одно мгновенье. Ничто настолько маленькое не должно оставлять такой огромный след. Это нелогично. Ты нелогичен, раз позволяешь этому так сильно на тебя влиять.

Нет тепла, Джек Хантер. Не для таких, как ты.

На твоих руках кровь. У тебя есть долг, а также чувство вины, и этого не избежать. Никто не может тебя спасти.

Даже она.

— Джейден! — Пронзительный голос заставляет меня поднять голову. Синтия, дочь мэра, машет мне, подзывая к лимузину. Ее темные волосы чересчур завиты и выглядят просто нелепо. На ней невероятно облегающее розовое платье с глубоким декольте. Ее жеманные подруги вывалили все из своих косметичек и поправляют макияж. Они направляются на афтепати. Мы направляемся. В конце концов, мне заплатили за то, чтобы я был одним из них.

Я тушу сигарету и натягиваю свою самую лучшую улыбку.

Моя жизнь превратилась в серию людей, интересующихся, лучше ли мне.

Хм, я сижу на больничной койке с огромной повязкой вокруг головы, словно в тюрбане. Так что, нет, мне определенно не лучше.

Но люди все равно продолжают спрашивать, думаю, таким образом, они демонстрируют свое беспокойство о тех, кто им действительно небезразличен. Честно говоря, гигантская коробка шоколадных трюфелей и правление небольшим королевством были бы приемлемой заменой.

Ни школы. Ни дома. Все, что я делаю целыми днями — это валяюсь в постели и смотрю дерьмовые мыльные оперы, в которых люди постоянно эффектно падают в обморок. Чертовски убедительно. Это дерьмо похоже на эпидемию. Мне так скучно, что я пытаюсь сымитировать их обмороки, но медсестры ловят меня и говорят что-то типа: «у тебя травма головы» и «вопреки распространенному мнению пол — жесткий», ну, или еще какой-нибудь подобный бред. Так что никто не может винить меня, когда я угоняю ближайшее инвалидное кресло и на максимальной скорости несусь по коридору. «НАСКАР»[1] отдыхает! Хотя, существуют огромные корпорации, которые выплачивают участникам деньги за то, чтобы те побеждали. Неважно, я все равно в два раза круче, ведь мое средство передвижения просто развалюха, включающая в себя выцветшее пятно дерьма на сидении от кого-то, кто умер, и слегка вылезающую из подлокотника набивку.

— Добрый вечер, парни! — киваю я двум интернам. Они обмениваются взглядами, но прежде, чем успевают вызвать охрану, я на бешенной скорости заворачиваю за угол.

— Сегодня чертовски хорошая погодка! — улыбаюсь я, сидящему на кровати мужчине, когда проезжаю мимо его открытой двери. Он весело отвечает на мое приветствие своим оглушительным: «катись к черту!».

Очередной раз заворачиваю за угол и сталкиваюсь лицом к лицу с Наоми, моей медсестрой. Ее волосы собраны сзади в строгий пучок, а лицо — злое, взволнованное и уставшее.

— Приветик, душечка. Не желаешь ли чашечку чая?

— Ты не англичанка, Айсис, — говорит Наоми.

— Я могу быть кем угодно! — настаиваю я.

— Несомненно, если только эти «кто угодно» включают личность, лежащую в своей постели и поправляющуюся, в ином случае не желаю их видеть. И особенно не хочу их видеть, катающимися по больнице, как сумасшедшие.

— Сумасшедший в той стороне, — указываю я большим пальцем себе за плечо. И словно в доказательство этого раздается громкое: «БЛЯДЬ!». Наоми прищуривается и указывает на мою комнату:

— Обратно в постель. Живо.

— Почему ты должна быть такой? — вздыхаю я. — Мы ведь можем это разрешить. Я могу давать взятки. Деньги? Или нет! Тебе нравятся приключения? У меня их полно. Я могу устроить тебе, по меньшей мере, девять приключений!

— Ты уже устроила одно, на целый день хватит. Если ты сейчас же не вернешься в кровать, я не позволю Софии зайти к тебе после того, как она пройдет обследование.

— Ты не посмеешь! — ахаю я.

— Еще как посмею!

Я начинаю драматически подать в обморок, но она ловит меня своими мясистыми руками и усаживает в инвалидное кресло, затем толкает его обратно в мою комнату. Я ворчу всю дорогу. У двери я опускаюсь на четвереньки, заползаю внутрь и, притворно рыдая, падаю на кровать.

— Ой, уймись, королева драмы, — ворчит Наоми и закрывает за собой дверь.

— Императрица драмы! — кричу я. — Я предпочитаю титул императрицы!

В моей комнате тихо. Слишком тихо. Я тяжело вздыхаю, скрещиваю руки и сдуваю челку, которая лезет в глаза. Мне нужно подстричься. И, конечно, план побега. Но во время побега просто необходимо выглядеть сказочно, поэтому ставлю одно вперед другого.

Я хватаю телефон и пишу сообщение Софии:

«МЕРТВЫЙ ПРОТЕИН ПЫТАЕТСЯ СОЖРАТЬ МОИ ГЛАЗА. ПРИНЕСИ ОСТРУЮ ВЕЩЬ»

Через несколько секунд приходит ответ:

«Ты имеешь в виду ту вещь, которой ты угрожала яйцам медбрата?»

Я довольно вздыхаю, вспоминая свою прошлую гениальную идею. Мне так повезло быть мной.

«Да. Именно ту»

Она отправляет лишь смайлик:

«:D»

Мы с Софией самые юные в этой больнице, не принимая в расчет детское отделение, пфф, да вас туда и не пустят, если, конечно, вы не врач или родитель, или у вас есть разрешение, которое очень трудно получить. Поэтому я просто использую окна. Ненавижу желе, а они постоянно дают его во время еды, таким образом, я запасаюсь драгоценными стаканчиками, и затем отдаю их детям, словно желатиновый Санта. У детей желе пользуется большим успехом. В отличие от медсестер. И охранников. В общем, мы с Софией очень сблизились. С того дня, когда мы встретились за обедом несколько недель назад, и я дала ей свое яблоко, у меня возникло такое чувство, будто я знаю ее уже целую вечность. Находиться рядом с ней — подобно гигантскому, продолжающемуся дежавю. Когда она впервые назвала мне свое имя, я выпалила: «О! Так ты София!», словно это было огромным открытием. Она спросила, что я имела в виду, после чего я долго и упорно копалась в своем порядочного размера мозге, но так и не смогла найти причину. Я просто сказала это, не подумав, и действительно не знала почему. Да я и до сих пор не знаю.

Несмотря на эту крошечную колдобину на дороге, мы с ней отлично поладили. И это смело можно заявить по нескольким причинам: А. она еще не сбежала, рыдая, и Б. она всегда заканчивает смс смайликом. Только люди, которым ты нравишься, так делают. Ну, или люди, которые в тайне хотят тебя убить. Но на самом деле я не думаю, что кто-то столь нежный и прекрасный, как София захочет убить кого-то, если, конечно, она не хочет быть нежной, прекрасной и кровожадной, что, не собираюсь лгать, придало бы ей невероятной загадочности…

— Айсис, — говорит София с порога. — Ты снова думаешь вслух.

Я поворачиваюсь к ней. Она в цветочном сарафане и плотном, удобном на вид свитере. Ее платиновые, белоснежно-светлые волосы — длинные и тонкие, словно нити серебра. А молочно-белая кожа буквально просвечивается. Но ее синие и глубокие, как океан, глаза, компенсируют всю эту бледность. В одной руке она держит книгу, а в другой…

— Ножницы! — ликую я. — Хорошо-хорошо, все, теперь сделай глубокий вдох, потому что я собираюсь сказать нечто немного судьбоносное.

София делает вздох и задерживает дыхание. Я указываю на нее:

— Ты подстрижешь мне челку!

Она выдыхает и сжимает ножницы в кулак.

— Я ее всю обкромсаю.

— Соф, льстивая Соф, елейная попка, мы вместе всего лишь три недели, а я уже тебя нежно люблю, как сестру, словно мы — лани-сестрички, резвящиеся в лесу, но это чрезвычайно важно для моего здоровья, так что, я вверяю тебе свою жизнь!

— Ах, понятно, — понимающе кивая, София садится на мою кровать. — Все твои жизненно важные органы хранятся в челке.

— Как и все мои перспективы на будущее с Джонни Деппом. Видишь, как это важно для меня!

— Ясно.

— Я говорю совершенно серьезно!

— Естественно.

— Тебе, конечно, не удастся сделать меня менее горячей, так как это просто невозможно, но все же, не облажайся.

Она проводит пальцами по моей растрепанной челке.

— Сделать прямую?

— Ну, ты здесь модный эксперт. Я типа просто набрасываю шмотки, в которых нет дыр, и надеюсь на лучшее. Но однажды я читала «Космо» в туалете. Это считается?

— Зависит от того, сколько времени ты там провела. — София экспериментально расчесывает мою челку пальцами.

— Годы. В нем рассказывали о форме лица. Мол, у меня квадратное лицо? Или в форме сердца?

— Определенно в форме сердца.

— Правда? Потому что я считала, что оно скорее в форме того-несчастного-деформированного-Скиттлса-на-дне-упаковки.

София смеется.

— Просто не двигайся и закрой глаза. Обещаю, что не изуродую тебя на всю жизнь.

Далее следуют мягкие звуки ножниц и нежные пальцы Софии, а потом она велит мне открыть глаза. Я спрыгиваю с кровати и несусь в ванную. В старом, заляпанном больничном зеркале отражается девушка с короткой челкой, а ее слегка выцветшие фиолетовые пряди украшают лоб. Повязка обмотана вокруг головы. Она выглядит уставшей и постаревшей. На лице два вулканических извержения на подбородке и одно на носу, а мешки под глазами могут заставить ревновать даже «Коуч»[2]. И что-то не так. Что-то глубоко внутри этой девушки неправильно.

«Уродина».

— В чем дело? Не нравится? — София подходит ко мне сзади. В зеркале она практически излучает бледную, хрупкую красоту, а я…

— Нет, мне очень нравится. Ты молодец. Шик и блеск. Ничего лишнего! Абсолютно ничего. Абсолютно ничего. Здесь слегка прохладно, не так ли?

Я бегу обратно в кровать и закутываюсь в одеяло. София идет следом, вздыхая:

— Если тебе не нравится, не надо лгать.

— Нет, нравится! Вот дерьмо, мне действительно нравится. Дело не в этом, это… другое. Это произошло прежде, чем я приехала сюда.

— А-а. — Она присаживается у меня в ногах. — Нечто очень тяжелое. Что больница не в силах исцелить.

Я киваю. У Софии не пронизывающий взгляд, но в нем есть какая-то сила и серьезность, словно она на десятилетия старше, чем кажется. Я не рассказывала ей о Безымянном в основном из-за того, что ей не нужно об этом знать, поскольку она и так все время выглядит грустной. Она тоже ничего не рассказывала мне о своем прошлом, и так даже лучше. Могу сказать наверняка, что у нее оно хуже, чем мое.

— Это был парень? — наконец спрашивает она.

— Аха.

Она складывает руки одна на другую, подобно изысканной леди. Медсестры сплетничают о ней: она в больнице уже пять лет, и у нее нет семьи — мать с отцом погибли в автомобильной аварии, и ее воспитывала бабушка, но она умерла несколько лет назад, оставив Софию совсем одну в этом мире. Но в основном они сплетничают о юноше, который ее навещает — Джек, тот же парень, который случайно увидел дверь нашего дома открытой и спас нас с мамой от Лео. Невыносимо привлекательный и добрый самаритянин, видимо, он очень часто навещал Софию. Но с тех пор, как меня положили в больницу, он ни разу не приходил. Только присылал письма Софии (письма! В наши-то дни, про возраст я вообще молчу!), но лично не приходил. Медсестры и об этом любят посудачить. Я вежливо кричу через всю комнату, поправляя их всякий раз, когда есть возможность: «я его не знаю! И он едва знает меня! Я, конечно, перед ним в долгу, но между нами ничего нет, и никогда не будет, потому что и ежу понятно — все парни, которые не являются голливудскими актерами с престижной ролью пирата за плечами, ужасны!».

— Прости, — выпаливаю я.

— За что?

— За твоего парня. Он… он перестал приходить с момента моего поступления, и если это из-за меня, прости. Знаю, слишком самонадеянно так полагать, но медсестры болтают, и я не могу перестать думать…

Она гладит мою руку и улыбается:

— Шшш. Все хорошо. Они ничего не знают. Он просто занят, вот и все. Он много работает, и еще школа.

— У меня тоже школа, — ворчу я.

Она кидает принесенную книгу мне на колени.

— И тебе нужно прочесть семь глав «Сурового испытания», если хочешь нагнать материал до своего возвращения на следующей неделе!

Я подумываю о харакири, но, вспомнив, насколько огромны медицинские счета за проломленную голову, воздерживаюсь. Маме и так сейчас достаточно тяжело приходится, оплачивая счета, так что добавлять к этому списку мои вспоротые органы и смерть не вариант. Кроме того, мне пока рано умирать. Мне все еще необходимо отблагодарить Джека должным образом. Умереть прежде, чем ты кому-то отплатил — просто грубо!

— Не хочу возвращаться в школу, — говорю я.

— Нет, хочешь.

— Безусловно, хочу. Это место — сонное царство.

— Тогда нам лучше почитать, — улыбается София. Я стону и переворачиваюсь, а она начинает читать вслух. Ей нравится меня мучить. Или же она просто счастлива, что рядом с ней кто-то есть. Не могу решить, что из этого. Возможно, мы и прекрасно ладим, но для меня она до сих пор является огромной загадкой. Для меня! Королевы императрицы дедукции, превосходно разбирающейся в людях! Пока она читает, я изучаю ее лицо, руки, платье. Все в больнице знают Софию, но никто точно не знает, что у нее за болезнь. Медсестры не любят об этом говорить. Я спрашивала Наоми, но она лишь свирепо посмотрела на меня и ответила, что это врачебная тайна. Иногда София остается у себя в палате для «лечения», и оно длится несколько дней. Она не хромает, не кашляет, ее не тошнит, на ней нет бинтов или швов. За исключением того факта, что она слишком бледная, худая и иногда жалуется на мигрень, она абсолютно здорова, ну, насколько я могу судить.

— Соф, — прерываю я. Она поднимает голову.

— Да?

— Знаю, это может быть суперагрессивно, а исторические вторжения в целом были довольно-таки скверными, но я не думаю, что смогу и дальше физически сдерживать свое любопытство. Конечно, могу. Но я не хочу взорвать звездную систему своим напряжением. Почему ты в больнице?

София медленно закрывает книгу.

— Ты действительно не помнишь, верно?

— Помню что?

Ее взгляд омрачается печалью. Она очень долго смотрит в окно, прежде чем вздохнуть.

— Что? — настаиваю я. — Что такое?

София вновь смотрит на меня.

— Да так, ничего. Просто грустно, вот и все. Мне жаль его. На некоторое время он был так счастлив.

Я морщу нос, но прежде чем успеваю взорваться с требованием ответов, София снова начинает говорить:

— У меня тоже самое, что и у тебя, — постукивает она одним пальцем по голове. Мой рот широко открывается.

— Ты… тебе тоже проломили голову, как дыню?

Она смеется, и этот звук похож на колокольчики, сделанные из хрусталя.

— Что-то вроде того.

Я рассматриваю принесенную ею сумку. В ней куча романов. Разнообразные клоны Фабио[3]красуются в задумчивости на каждой обложке, в то время как скудно одетые женщины падают обморок на какой-нибудь камень поблизости, который предпочтительно находится прямо под его промежностью.

— Почему они вообще тебе нравятся? Там ведь только принцессы, поцелуи и мизогиния? — Я морщу нос. София пожимает плечами.

— Не знаю. Мне нравятся принцессы.

— У них великолепные платья, сказочные волосы и много денег. Сложновато их не любить.

— Полагаю, мне нравится, как счастливо всегда заканчиваются их истории. Поскольку… поскольку я знаю, что моя история так счастливо не закончится.

Мое сердце сжимается в груди. Она так уверено об этом говорит.

— Э-эй! Не говори так. Ты… ты больше всех, кого я когда-либо встречала, напоминаешь мне принцессу. Типа принцесса в реальной жизни. За исключением туберкулеза и брака. Оу, и обезглавливания, естественно.

София смеется.

— Знаешь, ты тоже принцесса. Очень смелая. И благородная.

— Я? Пфф, — выпячиваю я губы, и восхитительные брызги слюны орошают воздух. — Я скорее похожа… больше напоминаю… думаю, если бы я была в одной из этих книг, то была бы драконом.

— Почему?

— Просто это мне больше подходит! — Я приглаживаю волосы. — Сказочная, светящаяся чешуя. Прекрасные, похожие на драгоценные камни, глаза.

— Крылья вместо рук? — смеется София.

— Это виверн[4]! А у драконов есть крылья независимо от их конечностей! Но я прощаю твои грехи. У меня сегодня изжога, и я не в настроении есть девиц, подобных тебе.

— Что бы ты делала, будь ты драконом?

Я пожимаю плечами.

— Знаешь. Летала бы вокруг. Собирала золото. Пердела бы на некоторых горожан.

София ненадолго задумывается, а затем произносит:

— Но я все равно не понимаю. Почему дракон?

— А ты подумай. Из меня бы вышел жутко злобный дракон. Я имею в виду… на самом деле никому не нравятся драконы. И тебе приходится быть одной в холодном, спокойном месте. А быть принцессой означает, что все тебя любят, и ты все время должна быть в центре жарких, потных балов.

София приподнимает бровь.

— Бальный зал… балы. Танцы. Ха!

Она смеется своим звонким смехом, и я тоже не могу сдержать поднимающийся смех, который похож на ослиный.

— И я имею в виду, — добавляю я. — Ты знаешь. Драконам никогда не придется беспокоиться о, эм… ну, в общем, принцы не влюбляются в драконов…

«Уродина».

— …они влюбляются в принцесс…

«А ты думала, что это было? Любовь? Я не встречаюсь с толстыми девушками».

— …так что, в этом больше смысла, знаешь?

— Айсис? — Наоми заглядывает в комнату. — Пойдем. Время твоего сеанса у доктора Мерних. Привет, София.

— Здравствуйте, — говорит София, улыбаясь мне. — Ты должна идти.

— Фуу, нет, спасибо. Мерних будет расспрашивать о моих чувствах, и, честно говоря, я бы предпочла проглотить сороконожку, чем разговаривать о подобных вещах. Или превратиться в сороконожку и уползти. А я могу стать сороконожкой? А позволят ли в Америке…

— Айсис, — строго произносит Наоми.

— …в Америке можно стать сертифицированным инженером по техобслуживанию светового меча, поэтому я действительно считаю, что должно быть разрешено становиться жучком…

— Членистоногим, — поправляет София.

— …членистоногим, и Наоми! Какие у тебя большие руки. Это чтобы получше схватить меня, да? Уведомление: нежнее, женщина! Я поврежденный товар!

Наоми уводит меня из комнаты, а София весело машет нам вслед.

Доктор Мерних из того типа женщин, которые забывают причесать волосы, но каким-то образом этот сумасшедший, лунатический образ работает на нее, что странно, так как она занимается психами. Не то чтобы психи — плохие. Я встречала нескольких, и, вероятно, я сама одна из них. Просто не знаю этого. Или же знаю, но не позволяю этому мешать своей поразительности достаточно сильно, чтобы потребовался психиатр. В любом случае, Мерних — мой билет из этого места. Именно она будет удерживать меня здесь до тех пор, пока не убедится, что у меня все в порядке с головой. Что глупо, поскольку морально я — алмазная крепость из непоколебимой логики и сексуальности.

Доктор Мерних прочищает горло:

— Айсис, ты…

— Однажды перестану думать вслух, и это будет невероятно печальный день для человечества. А также, спокойный.

— Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Часть меня чувствует много чего! Мой кишечник, например, ощущает кучу всего! Что означает — мне нужно на горшок. В течение следующего часа, думаю. В дополнение к этой захватывающей перспективе, я переживаю за маму, так что, если бы вы просто выписали справку, чтобы я смогла убраться отсюда, было бы здорово!

— Что мы говорили об уклонении от темы с помощью легкомысленных шуточек?

Я ерзаю.

— Ух, что это отчасти отрицательно. Думаю.

— И почему это отчасти отрицательно? — терпеливо спрашивает она, параллельно что-то записывая.

— Потому что я не решаю проблему, а просто убегаю от нее, — отчеканиваю я заученную фразу.

— Правильно.

— Но давайте расставим все на свои места: я убегаю от нее, как крошка из «Спасателей Малибу», а не потный, толстый ребенок на уроке физкультуры. Ну, то есть, я все еще чертовски жирная, но это соблазнительная полнота, вы понимаете меня?

— Айсис, ты действительно считаешь себя толстой?

— А то! И непривлекательной. Но вы и так это знаете.

Ее глаза вспыхивают. Естественно, она уже это знает. Мерних провела со мной две недели, беседуя о моей жизни. Я целую неделю отвлекала ее своими шуточками, пока не поняла, что именно она должна дать «добро» на то, чтобы меня отсюда выпустили. И тогда мне реально пришлось начать сотрудничать со взрослым. Тьфу.

— Вы уже все обо мне знаете, не так ли? — я наклоняю голову. — Ну же. Почему бы вам просто не выпустить меня, пардон за мой французский, из этой помойной ямы?

Она поправляет очки.

— Боюсь, я не могу этого сделать. Уверена, остались еще некоторые вещи, над которыми нам необходимо поработать. У тебя явный прогресс, но этого мало.

Даже этот психиатр очевиден. Самодовольная улыбка, которая появляется при этих словах, выдает ее. Трофеи и награды, которыми покрыты все стены, выдают ее.

— Вам это нравится. Знать что-то особенное о людях. Это заставляет вас чувствовать себя могущественной.

Доктор Мерних отрывает взгляд от своей писанины, слабенький душок испуга обволакивает ее.

— Прости?

— Вам. Нравится. То. Что. Экскурсия. По. Эго. Дает. Вам, — медленно проговариваю я. — Понимаю. Я неплохо разбираюсь в людях и просто обожаю осознавать, что я знаю некоторые вещи о них. Это странно. Глупо. Но в основном весело, и это заставляет чувствовать свое превосходство. Может быть, однажды я тоже превращу это в способ зарабатывания денег. Мне пора задуматься о таких вещах, ну, знаете, через несколько месяцев идти в колледж и все такое.

Мерних застывает на целых четыре секунды, а затем начинает безумно строчить. Она всегда так делает, когда я говорю что-то суперинтересное, что она может проанализировать. Так что она много строчит. Потому что я, объективно, безумно интересная личность. Я бесподобна! Я упорно работаю, чтобы быть интересной, черт побери!

— Так, что я там говорила? — почесываю я подбородок. — Ах да, точно, я чувствую себя взаперти и, вроде как, устала от больниц. И еще мне жалко Софию. Знаете ли вы, что у нее нет родителей? А ее бабушка умерла? И как ужасны все эти смерти? Чрезвычайно ужасны.

— Я и ее психолог, — кивает Мерних. — Она очень сильная девушка, правда немного печальная.

— Ничего себе! Это своего рода высокомерие? Я просто сказала, что жалею ее, а вы сразу же отправились вешать на нее ярлык, типа: «печальная»??? Вау. Это интересно. Вау!

Я замечаю, как Мерних начинает сердито сверлить меня взглядом из-под очков, но она быстро прекращает это и возвращается к своему обычному пассивному выражению лица. Оу, а она хороша. Но не лучше меня. Не лучше Джека.

Я замираю, перестав болтать ногами под стулом. Джек? Откуда это взялось? Как я могу знать, насколько хорош Джек? Я провела рядом с ним не более тридцати секунд в тот первый раз, когда очнулась, а он наорал на меня.

— Что насчет Джека, Айсис?

— Эм, я не знаю. Просто… это просто пришло мне в голову. Что очень странно. Я имею в виду, конечно, большинство вещей, которые приходят мне в голову являются действительно странными, как в тот раз, когда я представила Шрека в белье «Виктория Сикрет», но думаю, что это определенно бьет Сикрет Шрека.

Менрих откидывается назад.

— Что ты помнишь до того инцидента, Айсис?

— Я подавала заявления в колледжи. Скукотища.

— А до этого?

— Я… я была в школе. И я… я кричала. На кого-то. Не помню на кого. На Кайлу, может быть. Возможно, на Рена? Ага, да, думаю на Рена.

— Почему же ты кричала?

Неожиданно моя ладонь начинает покалывать, и я вспоминаю, что дала кому-то пощечину.

— Я ударила кого-то. Наорала и дала пощечину. Рен, должно быть, сделал что-то очень глупое, я не знаю.

— А до этого? Ты помнишь какие-нибудь значимые события?

— Была вечеринка. Большая. В доме Эйвери. Хеллоуин. Я нарядилась в Бетгерл.

— А Кайла пошла?

— Аха, она была русалкой. Она и ее бойфренд… эм, как же его зовут? Не помню имя, но точно знаю, что немного презирала его.

— Презрение — это ужасно сильное чувство.

— Да, хорошо, быть живым — это тоже ужасно сильное чувство.

— Айсис…

— Он мне не нравился. Или было в нем что-то, действующее мне на нервы. Я не знаю.

— Можешь вспомнить, что произошло на вечеринке?

Внезапно моя голова начинает ужасно пульсировать, а позвоночник болезненно покалывать. Я зажмуриваюсь и потираю глаза.

— Айсис? Что ты помнишь?

Возвращается лицо Лео, который косо смотрит на меня с порога. Во мне поднимается паника, горло сжимается. Я не могу спасти маму.

— Я… я не знаю! Всякие вещи!

— Постарайся вспомнить подробности. Ты что-нибудь пила? Танцевала? Кто в какой костюм был одет?

— Рен был… он был в зеленом. Линк! Он был Линком из Зельды. И я пила… колу. Думаю. С ромом. Не рассказывайте об этом моей маме. Мы шутим насчет выпивки, но она не знает, что я на самом деле пью. Еще танцевала, и там был кто-то…

Он собирается причинить мне боль. Он уже причинял кому-то боль. Он ранил Софию. София? Нет, не может быть. Лео ее не знает. Кто же тогда причинил боль Софии? Бейсбольная бита. Эйвери кинулась на меня с бейсбольной битой, но кто-то ее перехватил. Я вижу, как чьи-то большие, тонкие руки обхватывают биту и выворачивают из рук Эйвери, чей-то низкий голос, говорящий что-то насмешливым тоном испуганной, застывшей Эйвери…

Боль рикошетом проносится в моей голове, словно горящий теннисный мячик.

— Черт! — Я обхватываю голову и опускаю ее между коленей.

— Сделай глубокий вдох, Айсис, — мягко произносит Мерних. — Ты делаешь успехи, только не сдавайся. Что еще там произошло?

Кровать. Мягкая постель, чьи-то нежные губы, кто-то шепчет мое имя…

Острая боль расцветает в моем сознании, словно сумасшедший цветок зла. Я ничего не вижу — мир погружается во тьму, а в ушах звенит.

«Вот что ты получаешь, доверяя кому-то».

«Уродина».

«Может, я полюблю тебя. Может, если ты будешь смирной».

Мерних что-то говорит, но я ее не слышу. Это причиняет боль. Как же больно, и я хочу, чтобы это прекратилось.

«А ты с характером. Мне это нравится».

«Охренительно повеселись, не доверяя никому до конца своей жизни!».

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

«Уродина».

«Уродина».

— Айсис! Посмотри на меня!

Я поднимаю взгляд. Лицо Мерних бледное.

— Все хорошо. Не нужно больше напрягаться. Прости. Просто дыши. Вдох-выдох. Вот так. Медленно. Садись.

Когда я вновь откидываюсь на спинку стула, понимаю, что у меня дрожат руки. Все мое тело трясется, словно паутинка на ветру.

— Почему? — шепчу я. — Почему я не могу вспомнить, что случилось?

Она снова достает свой клипборд и щелкает ручкой.

— Ну, чтобы это выяснить, нам нужно вернуться к началу.

— Вы имеете в виду к библейскому «Бытию»? Потому что у меня есть три правила для счастливой, полноценной жизни, и путешествие во времени определенно не одно из них. Поскольку, знаете ли: динозавры убивают. Так же, как и черный мор. И давайте посмотрим правде в глаза: с моим безграничным сверхъестественным очарованием, меня бы сожгли, как ведьму.

— Нет, — посмеивается она. — Не так далеко. Я просто хочу, чтобы ты рассказала мне свою историю. Реальную. Ту, которая о Уилле.

Я вздрагиваю, от звука его имени моя кожа покрывается мурашками.

— Высунуть собственный язык и поджечь его было бы предпочтительнее, чем говорить об этом парне.

— Знаю. Но я думаю, пришло время перестать убегать. Думаю, ты тоже это знаешь.

Ненавижу ее. Как же сильно я ее ненавижу. Она причина, по которой я не могу уйти. Чем дольше я здесь остаюсь, тем больше набираю дорогих счетов. Благодаря ей, мама постоянно переживает. Но Мерних действительно хочет знать о Безымянном. И если я расскажу ей эту историю, возможно, она меня отпустит. Так или иначе, все остальное до сих пор не срабатывало. Стоит рискнуть, даже если это пронзит все мои внутренности и оставит их истекать кровью на полу.

— С самого начала? — тихо спрашиваю я.

— С самого начала, — кивает она.

Я втягиваю и долго выпускаю воздух. Где-то на улице щебечет птичка. И больше всего на свете я хочу быть свободной как она.

— Когда я была в пятом классе, то влюбилась в мальчика. Это была моя первая ошибка. Он не был особо привлекательным, скорее своего рода тихим и иногда плевался, но у него были красивые, темные, шелковистые волосы. Учительницы постоянно делали ему комплименты по этому поводу. Я написала ему любовную записку, в которой говорилось: «Мне нравятся твои волосы», он же вытер ею нос и вернул мне на перемене. Я должна была заметить предупреждающие знаки в слизи. Но я была околдована. Ведь он обратил на меня внимание! На меня — толстую неваляшку с вьющимися волосами и постоянным запахом пота! Он не оскорбил меня, не толкнул в грязь, не обозвал жирным китом — просто вытер нос моим признанием в любви и вернул его. Это был самый перспективный сигнал, который я получала от общества за свою короткую десятилетнюю жизнь на планете Земля.

Так началось мое падение в абсолютное безумие.

Я делала все возможное, разве только преступления не совершала, чтобы привлечь его внимание. Хотя, нет, я все-таки совершила реальное преступление: ездила на велосипеде по обочине шоссе, чтобы добраться до его дома и пялиться на него через окно, пока он играет в видеоигры. Но потом я узнала, что это незаконно! По шоссе вообще нельзя кататься на велике! Поэтому я начала ездить на автобусе, чтобы полюбоваться им через окно, пока он играет в свои видеоигры.

В любом случае, это был лучший период в моей жизни, и, говоря «лучший период», я вовсе не это имею в виду, так что смело заключаем это выражение в кавычки. Мама с папой разводились, а это включало в себя много криков, денег и вины, поэтому тетушка Бет предложила мне пожить у нее пару месяцев, чтобы не пришлось менять школу. Пара месяцев превратилась в пять лет, но тетя Бет отнеслась к этому вполне спокойно. Почти каждый вечер мы делали горячие бутерброды с сыром, и она разрешала мне смотреть фильмы категории «17+». Так что я практически умерла и попала в рай, а родителям было глубоко наплевать на меня, но у мамы иногда просыпалось чувство вины, и тогда она присылала мне уйму необычных носков. Я люблю ее, но носки? Серьезно?

Так что, пока мои привлекательные генетические доноры в течение шестидесяти месяцев спорили о том, кому какая ваза принадлежит, я взрослела самым ярким из возможных способов. Ну, я не совсем тогда была яркой, скорее своего рода серой-домашней-мышкой, в общем, вы уловили смысл. Были драки. Однажды девочка попыталась сбить меня на своем скутере! Вы помните скутеры? Я помню скутеры. Мои голени помнят скутеры. Оу, а однажды девочка даже подложила мне лягушку! Но она была такая милая! Я нашла ее в своем шкафчике! На самом деле у меня была куча друзей, а под «кучей» я подразумеваю всех в библиотеке, кто теснился вокруг моего тела, пытаясь достать книги.

— А что ты делала в библиотеке?

— Пряталась. Я много читала Джейн Остин и плакала. Это был важный опыт.

Мерних кивает, жестом показывая мне продолжать. Она это делает — заставляет меня раскрывать свои фишки. Я вздыхаю:

— Хорошо. Больше не будем ходить вокруг да около. Я встретила… Безымянного… я по-прежнему могу его так называть, верно?

— Если тебе это необходимо.

Я делаю глубокой вдох:

— Я долго преследовала его в средней школе, но впервые обменялась несколькими словами с Безымянным на пляжной вечеринке Дженны Монро в седьмом классе. Девушки надели танкини[5] пастельных оттенков и плавали. Я же была в двух толстовках и штанах для йоги и сидела с ее мамой. Я все еще не понимала, почему Дженна Монро вообще меня пригласила. Дженна была сногсшибательной длинноногой шатенкой с конским хвостом — полная противоположность моему жиру и невзрачности. Конечно, мы дружили, однако это было давно, когда мы еще какали в штанишки и учились не есть выше упомянутые какашки, и, судя по тому, как мама Дженны помахала мне, когда я вошла, у меня сложилось впечатление, что Дженна вовсе не причастна к моему приглашению.

В любом случае, я оказалась по пояс абсолютно не в своей стихии. Девочки хихикали, брызгая воду на грудь друг друга! Повсюду были мальчики, которые пялились на девчонок! Ну, на всех девчонок, кроме меня и мамы Дженны, конечно. И Уилл был там, поэтому я спряталась за столиком для пикника с банками содовой, пытаясь сделать вид, что меня там не было. Хотя, будучи почти двести фунтов — это своего рода контрпродуктивно относительно невидимости. Так что все меня заметили. Даже Уилл. Было что-то типа двух секунд зрительного контакта, а затем он отвернулся. И я подумала, что погибла! Потому что, знаете, когда люди смотрят на тебя, а ты толстая, то думаешь, что умираешь.

Я поднимаю взгляд и замечаю застекленевшие глаза Мерних. Она худее жерди. И скорее всего, была такой всю свою жизнь. Она не имеет ни малейшего понятия, о чем я говорю. Никакой колледж не сможет научить ее этому. Я смеюсь:

— Знаете что? К черту все! Просто… я просто расскажу ту часть, которую вы действительно хотите знать. То, что хочет знать каждый. Ведь никого не волнует «как» или «почему», только «когда» и «где», а также как быстро они смогу сказать: «оууу, мне очень жаль» или попытаться это исправить.

— Это… это вовсе не то, что я имела в виду, Айсис…

— Нет, знаете что? Все в порядке. Наверное, так даже лучше. Так мне не придется вытаскивать всю свою отвратительную историю, чтобы вы детально изучали ее! Экономьте свое время! Уверена, вы занятая дама, с огромным количеством сумасшедших, с которыми нужно поговорить, а я, честно говоря, поставщик только здравого смысла и не транжира времени. Итак, на чем мы остановились? Ах, да. В день, когда это произошло, шел дождь. Я была у него дома. Снаружи квакали лягушки, ведь он жил рядом с болотом. В этом вся Флорида. Болота. Болота и придурки. Его мама сделала нам попкорн. Мои руки были в масле. Его тоже. Мы уже два месяца тайно встречались, но он не разрешал мне никому рассказывать, а когда я попыталась поговорить с ним в школе, он проигнорировал меня, только высмеял и сказал мне отвалить. Но потом он извинился. Когда мы оставались наедине, он был милым. Любезнее. Чуть-чуть. Мне было четырнадцать. Четырнадцать, окей? Мне было четырнадцать, и я думала, что влюблена, и что сделаю все возможное, лишь бы его удержать…

В горле поднимается желчь, но я сглатываю ее и сжимаю кулаки на подлокотниках.

— Знаете на что это похоже? Бояться потерять кого-то еще? Все остальные меня покинули. Мама с папой бросили меня. Я не хотела, чтобы и он ушел. Если бы он ушел, то я бы все потеряла. Он был единственной нормальной вещью в моей жизни. Он заставлял меня чувствовать себя… когда он улыбался мне, то заставлял меня ощущать себя красивой. Знаете ли вы, какого это?! Быть жирной, огромной и ужасной, и чувствовать себя соответственно, а затем найти кого-то, кто заставляет тебя ощущать себя красивой? Знаете, что бы вы сделали, чтобы удержать этого человека? Все что угодно! Все! Ну, разве что за исключением самоубийства.

Теперь глаза Мерних смягчаются. Но я не доверяю им больше. Это именно то, чего она хотела. Что ж, пусть получает. Ее ручка безумно чиркает по бумаги, даже когда она открывает рот, чтобы заговорить:

— Мне жаль, Айсис. Я не хотела показаться бессердечной. Но это хорошо. Ты, разговаривающая об этом вслух, даже если теперь ненавидишь меня за то, что пришлось все вытащить наружу… это хорошо. Это помогает.

— Конечно. Без разницы.

Я вся дрожу. Мое тело трясет от ярости, которую я не могу выразить. Хотя весь этот гнев не только на пресное, ненасытное любопытство Мерних. Я злюсь не только на нее. Мой гнев также направлен на кое-кого еще. Безымянного. Себя. Маму и папу.

Мерних откидывается на спинку кресла.

— На этом мы остановимся.

Она встает, обходит стол и достает знакомый желтый бланк.

— Что вы делаете? — спрашиваю я.

— Выписываю тебя из больницы.

— Не собираетесь больше допрашивать меня? Не собираетесь просить выложить все напрямую? Вы же сказали, что мне нужно противостоять этому, а не убегать.

— Это не бегство, — спокойно произносит она, отрывает бумагу и протягивает ее мне. — Я занимаюсь этим пятнадцать лет, Айсис. Некоторые люди нуждаются во мне, нуждаются в том, чтобы их выслушал совершенно незнакомый им человек. Однако некоторые только еще больше травмируются, когда их слушает незнакомец. Как врач своей пациентке я не могу прописать продолжать со мной разговаривать по данному вопросу, это тебе не поможет. Я не тот, кто должен это услышать. Это должен быть кто-то другой — твоя мама, папа, может быть, Кайла или София, возможно, кто-то еще, кого ты пока не встретила — один из них заставит тебя почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы поделиться этим. Один из них будет тем, кому ты решишь все рассказать. Только тебе решать.

Я встаю и осторожно хватаю бумагу, словно это ловушка. Но Мерних просто улыбается.

— Хочешь узнать свой диагноз?

— Я сумасшедшая.

— Вовсе нет. Ты знаешь, что такое диссоциация?

— То, чем страдают психи?

Улыбка Мерних остается терпеливой.

— Такое случается, когда человек переживает травмирующий опыт. Это… думай об этом, как о защитном механизме мозга. Скажем, кто-то бросает снежок, который вот-вот попадет тебе прямо в глаз. Однако чтобы защитить роговицу твои веки реагируют гораздо быстрее, чем летит снежный ком. Диссоциация — своего рода веко для мозга. Травматическое событие может заставить мозг разделять личность на части, которые впоследствии функционирует независимо друг от друга. Иногда это проявляется как обычный шок, который быстро проходит. Но порой, мы наблюдаем интенсивные реакции: развитие характерных эго-состояний, посттравматический стресс, а в твоем случае…, — Мерних поднимает взгляд, и я боюсь того, что она собирается произнести, — …амнезия.

— Что? — хмурюсь я. — Я не…

— У тебя возникают болезненные провалы в памяти, когда ты пытаешься вспомнить конкретного человека из своей жизни. Твой мозг определил этого человека как источник чрезмерного раздражения, и, возможно, боли. У тебя так называемая лакунарная амнезия — очень необычная и редкая вещь.

— Итак, я потеряла свои мозги? Часть своих воспоминаний? Я совершенно их забыла?

— На самом деле ты не забыла — мозг никогда по-настоящему не забывает. Я считаю, что в твоем случае воспоминания все еще там, но погребены под слоями. Могут пройти месяцы, прежде чем память восстановится, однако, возможно, она уже никогда не восстановится.

— Кто… кто этот человек? Тот, которого я забыла?

— Вспомни. Что твои друзья рассказывали тебе? Вели ли они себя странно по отношению к тебе касаемо определенного человека?

Медленно в моей голове всплывают образы: недели странных взглядов Кайлы, обеспокоенных вздохов Рена, и Софии, качающей головой и говорящей, что это грустно. А затем ошеломленное выражение лица Джека, когда я очнулась и сказала, что не знаю его. Широко распахнув глаза, я пристально смотрю на пассивное выражение лица Мерних.

— Джек. Тот парень — Джек. Все, что они говорят о нем — не имеет смысла. Но почему у меня эта лактозная амнезия? Я имею в виду, конечно, меня ударили по голове, но…

— Тебе нанесли значительную травму головы. Я считаю, что лакунарная амнезия — сочетание этой травмы и твоей собственной диссоциации травматического события, когда ты отбивалась от нападавшего на твою маму.

— Разве Джек… откуда я его знаю?

— Думаю, лучше задать этот вопрос Софии. Но ты ведь сейчас же покидаешь больницу, не так ли? Ты так сильно этого хотела.

Я смотрю на смятый, желтый бланк в своей руке и сжимаю его в кулак.

— Это может подождать.

Мерних улыбается мне:

— Да. Да может.