Династия

Глава двадцать вторая

Город Йорк заполнили толпы людей, многие преодолели огромное расстояние в надежде стать свидетелем торжественного шествия по случаю праздника Тела Господня, которое должно было начаться на заре и продолжиться до наступления сумерек, когда повсюду зажгут факелы. Счастливые владельцы домов, расположенных по пути торжественного шествия, сдавали комнаты внаем по девять, а иногда по десять шиллингов, потому что всегда находились желающие посмотреть на процессию с высоты, где никто не будет оттаптывать тебе ноги в уличной давке.

Морланды собирались наблюдать за шествием из дома господина Дженкина Баттса, который был удачно расположен напротив больницы святого Леонардо. Они приехали в город всей семьей: Элеонора, Эдуард, Сесилия, Нэд, Маргарет, Том, Эдмунд и маленький Поль, которому исполнилось четыре года. Слуги, работники и домашняя челядь — все прибыли в Йорк, поскольку это был их любимый праздник. С ними не было только Ричарда, который покинул отчий дом два года назад. Он ушел, не взяв с собой ничего, кроме одежды, и сказав, что собирается путешествовать по Англии и нести людям Слово Божье. Элеонора не стала его отговаривать, хотя и бесконечно страдала с его отъездом. В свое время она была рада тому, что после окончания колледжа святого Уильяма он решил не избирать стезю священника. Она надеялась, что ее сын обоснуется в Морланд-Плэйсе, женится и будет растить детей. Родив тринадцать детей, Элеонора осталась только с одним — ей тяжело было осознавать, что многие из них покинули ее. Дженкин и Элеонора состояли в гильдии торговцев тканями и одежды. Конечно, такие известные граждане, как они, были избраны и почетными членами комиссии по подготовке праздника. Комиссию возглавляли герцог и герцогиня Глостер, которые щедро жертвовали и время, и деньги на организацию шествия. Дженкин пожертвовал приличную сумму, чтобы повозки, на которых разыгрывались сцены из Библии, остановились перед его домом. Он сделал это ради Сесиль, которая только что родила второго ребенка, дочку Алису (первая ее девочка, Анна, появилась на свет через несколько дней после казни герцога Кларенса) и поэтому не смогла бы увидеть шествия.

В процессии принимали участие пятьдесят импровизированных театральных платформ, установленных на запряженных лошадьми повозках, в которых использовали некое подобие занавеса, чтобы скрывать сцену до самого момента представления. Каждая гильдия должна была подготовить показ одной библейской истории. Процессия двигалась очень долго, проезжая сначала по городским окрестностям, а потом по улицам, часто делая остановки и задерживаясь у домов, где были вывешены полотнища с гербами, чтобы дать очередное представление. Между остановками актеры подкреплялись вином и закуской, которыми их заранее снабдили в комиссии по подготовке праздника, поэтому не было ничего удивительного в том, что к концу дня все актеры, как правило, были навеселе.

К подготовке праздника подошли очень серьезно. Начиная с Великого Поста, стали отбирать лучших актеров. Костюмы и декорации, которые хранились на старых складах, в случае необходимости перешивали и переделывали, а тексты песен переписывали заново, если они были очень затерты. Всем, начиная от выбора актеров и заканчивая золочением декораций, занималась комиссия. Богатые горожане делали вклады, при этом существовала и система штрафов для тех гильдий, которые уклонялись по каким-то причинам от участия в празднике. Пошив роскошных костюмов, устройство пышных декораций, плата актерам, расходы на еду и напитки — все это делало праздник очень дорогим мероприятием, особенно если учесть, что нужно было организовать представление на пятидесяти повозках.

Библейские сюжеты, которые предстояло разыграть, распределялись по гильдиям: судовладельцы должны были изображать историю Ноева ковчега, неизменно вызывавшую приступы смеха, когда появлялись «животные», поскольку для правдоподобия актерам специально приделывали огромные деревянные головы, обшитые тканью или мехом. Рыбаки выбрали для постановки сюжет о Христе, идущем по морю Галилейскому. Торговцы вином, в гильдию которых до сих пор входил отец Люка Каннинга, представляли чудо превращения воды в вино в Канне (этот эпизод был связан с многочисленными возлияниями, но поскольку одним из персонажей пьесы был Спаситель, все актеры старались хранить на лице торжественное и серьезное выражение, так что к концу дня свадьба в их исполнении напоминала похороны). Ювелиры, гильдия которых считалась самой богатой, всегда разыгрывали прибытие трех князей с Востока. Они были одеты столь роскошно, что ехали отдельно на лошадях между повозками, а приветствовали их так, как если бы они были настоящими знатными вельможами.

Гильдия продавцов военных орудий представляла сцену, которая пользовалась неизменным успехом у публики: сам властитель тьмы являлся из потайной двери, сделанной на дне повозки, причем его появление сопровождалось шипением хлопушек и миганием огней. Торговцы мясом отвечали за представление сценки со стадом Гадаринских свиней, которая заканчивалась увечьями, синяками и порезами, когда свиньи бросались бежать с повозок, как того требовал сценарий. Портные инсценировали историю плащаницы Иосифа, которую делали такой великолепной и тяжелой, что она слепила глаза, а актеру, игравшему Иосифа, не так просто было в ней устоять. Какой бы сюжет ни брали для представления, он разыгрывался с размахом и большой эмоциональностью: Ирод и Иуда получались такими порочными, что некоторые зрители, не помня себя, бросались на сцену, чтобы наказать злодеев, а Господь и Абрам представали такими великолепными и одухотворенными, что вызывали у публики слезы благоговения.

Продавцы тканей очень серьезно отнеслись к выбору актеров, и каждый артист, который забывал свои слова, подвергался штрафу, хотя за кулисами и сидел специально оплачиваемый суфлер. Первая остановка планировалась у дома некоего господина Викхема, где герцог и герцогиня Глостер вместе со своим ближайшим окружением наблюдали за представлением. Они были приглашены в качестве гостей мэра, и необыкновенные яства и напитки подавались в таком количестве, что их вполне хватило бы до заката. Актеры старались изо всех сил. Эта сцена была поставлена так мастерски, что один из исполнителей от усердия свалился с повозки и пролежал пять минут без сознания. Его удалось привести в чувство только с помощью хорошей порции эля.

Вторая остановка и второе представление происходили у дома господина Баттса, находившегося так близко от первого дома, что детям достаточно было немного пробежать, чтобы успеть на выход любимых персонажей и там, и тут, что они и делали. На улице были толпы людей, но праздник традиционно считался днем доброты и великодушия, так что никто не боялся отпускать детей. У театральных платформ часто собирались целыми семьями, проводя время за веселыми разговорами. Дженкин по такому случаю приказал приготовить большое угощение: две дюжины батонов белого хлеба, пять жирных щук, много вина, целые корзины апельсинов, сладостей и имбирного печенья.

Сесиль родила ребенка только неделю назад, поэтому должна была оставаться в своей комнате, но ей не давали скучать. К ней постоянно заходили Сесилия, Элеонора и Маргарет. Гордый молодой отец также не преминул зайти к своей женушке. Маргарет пребывала в состоянии крайнего возбуждения, настолько сильно ее потрясло торжественное шествие. Она находила жизнь в Морланд-Плэйсе очень скучной, ее привлекали городские развлечения, вид богатых людей на улицах, возможность встретиться с самими придворными. Она часто поверяла сестре свои сокровенные желания, и самым сильным из них было желание жить в Лондоне, где каждый день, как она полагала, люди могут узнавать что-то новое о блестящей жизни королевского двора.

— Я рассуждала раньше, совсем как ты, — спокойным добрым голосом отвечала Сесиль. — Я думала, что только ради таких надежд и стоит жить, но теперь, когда у меня муж и двое детей, я думаю по-другому. Я счастлива здесь, потому что у меня есть мой дорогой Томас и мои девочки, Анна и Алиса. Мне нечего роптать на судьбу.

— Кто же спорит, — пожала плечами Маргарет. — Ты живешь в городе, все самое интересное происходит прямо под твоим окном. Кроме того, у тебя есть муж. А у меня нет, а как можно встретить подходящего человека, если я застряла в Морланд-Плэйсе?

— А как я встретила Томаса? Бабушка часто приезжает в город, так что не волнуйся, она выберет для тебя хорошего мужа. В любом случае, ты можешь приезжать ко мне так часто, как того пожелаешь. Ты знаешь, что я всегда рада тебя видеть.

— Я знаю, но это совсем другое, — продолжала жаловаться Маргарет, но внезапно ее внимание отвлеклось. — О, смотри! Кто тот потрясающий молодой человек? Ты только взгляни на мех на его платье! О, он увидел меня и поднял шляпу! — Маргарет вспыхнула и легонько махнула рукой невидимому прохожему.

Сесиль была возмущена.

— Маргарет! Немедленно отойди от окна! Ты ведешь себя, как публичная женщина, да еще и в моем доме! Что обо мне скажут люди? Ты испортишь мою репутацию! Ты слышишь меня, немедленно отойди!!!

— О, не строй из себя оскорбленную добродетель, — сказала Маргарет, отходя от окна, поскольку молодой человек уже скрылся из виду. — Ты забыла, как здорово проводила время до свадьбы, тогда, с Ге…

— Замолчи! Не смей даже упоминать об этом! — вспылила Сесиль. — О чем ты думаешь, когда говоришь такое?

— Но это же правда, я видела тебя собственными глазами…

— Отчего ты так немыслимо жестокосердна и вытаскиваешь на свет Божий мои старые грехи? Это было так давно, меня уже все простили.

— Я не думаю, что это были грехи, ты просто здорово повеселилась.

— Я не потерплю таких разговоров в своем доме больше. Если ты не можешь вести себя подобающим образом… — Сесиль была вся в слезах, и Маргарет немедленно бросилась успокаивать сестру, ведь вид из окна ее комнаты был гораздо лучше, чем из гостиной.

— О, все в порядке, Сесиль. Прости меня. Не плачь. Хочешь, я принесу сладостей или фруктов?

— Да, будь добра.

— А ты не станешь больше лить слезы? Какая умница! Я буду через мгновение. — И Маргарет убежала.

Внизу Элеонора и Дженкин сидели за бокалом вина, разбавленного водой, а остальные члены семьи стояли у окон, ожидая следующего представления и обсуждая то, которое им только что показали.

— …девять детей, — говорил Дженкин, — из них четыре девочки и два сына выжили; вы не можете сказать, что она пренебрегла своими обязанностями.

— Я согласна с вами, но какой ценой?

Стоявший у окна Эдуард, услышав обрывок их беседы, воскликнул:

— Не обращайте внимания на слова матушки, сэр, у нее врожденная неприязнь к королевам. Слышали бы вы, как она третировала предыдущую!

— Тише! Ты дерзкий мальчишка! — смеясь, произнесла Элеонора, а затем повернулась к своему собеседнику: — Вы прекрасно осведомлены о том, чем обернулось для всех нас ее пребывание при дворе: ее семейка, раздор, который она посеяла между королем и его братьями. Она никто, как бы ни старалась доказать свою родовитость по линии матери. Кто может гордиться французскими корнями? Ее дядя Жак…

— Они в Лондоне называют его лорд Джейке, — вспомнил Дженкин с улыбкой. — «Джейке» на лондонском наречии означает «хранитель денег короля». О, эти лондонцы не щадят никого. Ну, и она много сделала, чтобы восстановить репутацию двора. При предыдущем короле двор был бесчестием нашей страны. Иностранные послы уезжали с целым ворохом сплетен. Но вы бы слышали, как Генри сейчас описывает придворную жизнь… Там сейчас в цене образованность, а король очень строго относится к лишним тратам.

— Этим она пытается компенсировать свое низкое происхождение, — упрямо повторила Элеонора, но интерес к этой теме у нее уже угас, потому что ей захотелось узнать другое. — Так, как Генри бывает при дворе?

— О, часто, — с гордостью произнес Дженкин. — Он поставляет ткань для многих выдающихся личностей, включая саму королеву. Она делает большие заказы, так что дружеские отношения с ее величеством очень выгодны для процветания торговли. Он, как мой помощник…

— Он справляется? — спросила Элеонора, потому что ей надоело слушать об Элизабет Вудвилл. — Вы довольны, что отправили его в Лондон?

— Очень. У него пять помощников, а у тех в свою очередь еще пять. Он обслуживает только самых важных покупателей. Его везде принимают. Почти все вечера он выезжает, его постоянно приглашают на обеды. Генри часто преподносят подарки известные в Лондоне вельможи.

— Это, должно быть, вас очень радует, — сказала Элеонора, и как раз в этот момент, словно по сценарию, появилась Маргарет, которая хотела принести сладостей сестре.

— Какой красавицей стала ваша внучка, — тихо проговорил Дженкин.

— О да, мы ею очень гордимся. Она так же красива, как и ее матушка в свое время.

— Вы, наверное, подыскиваете для нее супруга? — самым невинным тоном спросил Дженкин.

Элеонора не ответила, прекрасно понимая, к чему он клонит.

— Помнится, мы когда-то обсуждали возможность союза вашей девочки и моего Генри.

— Неужели? — удивилась Элеонора. — Ах да, это было много лет назад. Она была тогда слишком юной.

— Но сейчас она выросла.

— Все равно мне не хочется отпускать ее. Нам спешить некуда. Женихи от нее никуда не денутся, даже если она останется дома еще на некоторое время.

На самом деле Элеонора уже имела на примете партию для Маргарет, джентльмена из Мидлхема, но она не желала посвящать в свои планы Дженкина. Она не хотела обидеть его, потому что связь их семей оказалась прочной, да и ее деловые отношения с ним складывались, как нельзя лучше. Ей хотелось избежать дальнейшего разговора в надежде на то, что подвернется удобный случай сообщить новости, когда понадобится. Генри был заманчивой партией, но не такой заманчивой, как джентльмен из окружения самого герцога Глостера.

— Объединение наших семейств привело к большому успеху, — снова заговорил Дженкин, — так что я бы с удовольствием укрепил наш союз еще одним браком.

В его голосе послышались нотки оскорбленного самолюбия.

Элеонора ответила ему обезоруживающей улыбкой, которая все еще могла выбить у мужчины почву из-под ног, вызвав в памяти образ той несравненной красавицы, какой она была в молодые годы.

— Я полностью разделяю ваши стремления, — проговорила она приятным голосом. — О, смотрите, подъезжает новая повозка. Давайте пойдем и посмотрим. Дети, потеснитесь!

Элеонора наклонилась к окну. К счастью, всем хватало места. Томас Баттс поднял на плечо свою маленькую дочку Анну, а затем увидел, как Поль старательно поднимается на цыпочки, чтобы лучше все рассмотреть. Тогда он поднял и его тоже, посадив на другое плечо. Дети посмотрели друг на друга поверх головы Томаса и робко улыбнулись. Элеоноре пришла в голову блестящая мысль.

Когда повозка тронулась с места, они с Дженкином вернулись к своим уютным креслам. Поль и Анна, которых Томас спустил на пол, отошли в уголок, где у Анны стояла игрушечная лошадка. Они начали тихо играть, сначала немного смущаясь, но потом уже болтая и чувствуя себя намного свободнее. Двухлетняя Анна была очень развитой девочкой, смелой и умной, поэтому четырехлетний Поль не посчитал ниже своего достоинства играть с такой малышкой.

— Я как раз думала о том, что вы говорили по поводу более близких связей наших семейств, — начала Элеонора.

— Да? — нетерпеливо ответил Дженкин. — Вы говорите о госпоже Маргарет…

— Нет. Я говорю о союзе, который уже складывается без нашего вмешательства.

Она многозначительно посмотрела на детей, игравших в углу. Дженкин проследил за ее взглядом, и его лицо выразило понимание: Элеонора предложила союз гораздо более важный, чем брак Маргарет и Генри, младших детей, чьи судьбы не играли большой роли. Если Сесиль и Томас не будут иметь сыновей, что казалось вероятным, так как Сесиль родила только двух детей за четыре года брака, да еще и девочек, которые выживают чаще мальчиков, то Анна станет наследницей всех поместий Дженкина. Поль Морланд же, первенец-внук Эдуарда — первенца Элеоноры, был законным наследником всего огромного состояния Морландов. Если эти дети свяжут свои судьбы, то все богатство окажется в одних надежных руках.

Такое предложение не могло не польстить самолюбию Дженкина. Социальное положение Морландов было несравненно выше положения его семьи, поэтому брак Поля Морланда оказывался вопросом гораздо более важным, чем брак Анны Баттс, даже если она и не окажется наследницей. Поль Морланд был обречен на то, чтобы однажды стать важной персоной. Предложить заключить такой союз значило оказать большую честь Дженкину, чего он не ожидал. Кроме того, подобное предложение, исходившее от Элеоноры, доказывало ему, что она действительно не хотела расставаться со своей внучкой еще год, а не пренебрегла его сыном, как недостойной партией.

Однако он не знал, что Элеонора с такой легкостью говорила об этом союзе, потому что он был делом отдаленного будущего. Пообещать брак между детьми, которые еще были крошками, куда легче, чем отказать Генри в руке Маргарет, которая уже созрела для брака. Кроме того, Элеонора вполне могла бы и расторгнуть обещанный союз, если бы посчитала нужным. Обручение в глазах церкви было таким же незыблемым, как брак, не имевшим обратной силы, но если в твоем кармане звенела монета, а сам ты обладал властью и влиянием, то заставить молчать голос неспокойной совести было легко. Достаточно иметь золото, чтобы купить папское разрешение на новый союз. Короли постоянно нарушали договоренности, которые касались обручений в детском возрасте, так что и Элеоноре это не возбранялось.

Дети продолжали играть, не подозревая, какие планы строятся на их счет и героями каких жизненных хитросплетений им предстояло стать. Элеонора и Дженкин поговорили о делах еще немного. До того как день угас, они пришли к соглашению, что обручение должно состояться сразу после окончания праздника Тела Христова.

— Ну, а саму свадьбу сыграем, как только Анна станет достаточно взрослой, — вопросительно сказал Дженкин, и в его голосе прозвучала надежда.

Это означало, что Анна могла быть выдана замуж уже в двенадцать лет.

— Пока ей не исполнится четырнадцать, — твердо ответила Элеонора. — Я уверена, что заключать брак раньше, чем девице исполнится четырнадцать лет, просто глупо.

Дженкин согласился, и оба остались довольны. Свадьба должна была состояться через двенадцать лет, а за двенадцать лет многое могло случиться.

Следующий день был посвящен более серьезным мероприятиям в программе празднования: все известные люди, принимавшие участие в подготовке торжеств, должны были пройти в церемониальном шествии. Оно начиналось у церкви Святой Троицы, той, в которой Морланды женились, в которой их отпевали с тех самых пор, как Элеонора приехала в Йорк. Затем процессия двигалась через весь город. Во главе шествия несли крест, за ним следовал хор, поющий гимн, а дальше шли представители торговых гильдий со своими флагами и эмблемами. Текстильщики по традиции замыкали шествие. Фигура Эдуарда хорошо выделялась на общем фоне: он был высоким и стройным, в длинном платье, отороченном мехом и подбитом в плечах, и в большой шляпе, украшенной драгоценной брошью, на его груди красовалась широкая, в два дюйма толщиной, золотая цепь.

За торговцами шли представители религиозных братств: святой Екатерины, святого Слова и других. Здесь же можно было увидеть людей, которых поддерживали в том или ином религиозном братстве, стариков, сирот или калек.

В центре процессии несли крест и знамя, вокруг которых собрались самые известные горожане, знаменитости и вельможи. Герцог и герцогиня Глостер с торжественным выражением на лице следовали в этой части процессии, и их примеру подражали все остальные. Элеонора занимала свое место, держалась прямо и была восхитительно одета. Никто не дал бы ей и половины тех лет, которые она прожила. Дженкин находился неподалеку, занимая не столь почетное место, как Элеонора, хотя и находясь в «престижных рядах».

Эта часть процессии была сопровождением того, что являлось сердцем шествия. Четыре священника несли паланкин под золотым балдахином. Там стояла серебряная рака, украшенная драгоценностями, с берилловой чашей, в которой покоились Святые Мощи. За ними следовал второй хор, состоящий из прелатов. Замыкали шествие главные чиновники города и другие выдающиеся граждане. Процессия пестрела красивыми флагами, крестами, факелами и огнями тонких свечей. Все были в роскошных платьях и изысканных украшениях. Процессия медленно двигалась по переполненным улицам — повсюду звучали хвалебные гимны. Зрители знали тексты гимнов наизусть и присоединялись к пению, музыка наполняла сердца людей счастьем и благодарностью Отцу Святому, сотворившему их и позволившему в благости Своей дожить до этого славного июньского дня.

Весь путь шествия был устлан свежим тростником, а каждый дом по пути процессии украшен гобеленами, вывешенными из окон и закрепленными на фронтальных перекладинах. Все входные двери были увиты зелеными ветками. На углах улиц развевались городские флаги, а над головами людей лился колокольный звон. Звонари на церковных колокольнях работали в этот день не покладая рук, заполняя воздух насыщенным бронзовым звоном.

Наконец они достигли конечной цели своего пути и подошли к кафедральному собору, где отслужили торжественную мессу, а позже священник прочитал прекрасную проповедь. Участники процессии зашли внутрь, а вся остальная публика толпилась у входа или во дворе, даже не видя мерцания свечей на алтаре и не слыша слов проповеди, а лишь догадываясь, когда следует преклонить колени, а когда присоединиться к общему пению.

Вечером устраивали праздничные пиршества, самым роскошным был банкету лорда-мэра. Ричард Глостер и Анна Невилл были почетными гостями на этом ужине. Элеонора тоже оказалась в числе приглашенных, в то время как Эдуард, Сесилия и Дженкин Баттс отправились на пиршество, устраиваемое гильдией текстильщиков, которая считалась второй по богатству после гильдии ювелиров. Две гильдии традиционно соперничали друг с другом в том, кто устроит лучший ужин, поэтому вино, еда и развлечения везде были отменного качества, а получить приглашение от одной из этих гильдий уже означало обеспечить себе прекрасный вечер.

Общая атмосфера на ужине у мэра была сдержанная и исполненная достоинства, но еда и напитки отличались не только изысканностью, но и разнообразием. Ричард и Анна пользовались большим уважением, поэтому стало традицией, что во время ужина они обходили гостей и беседовали с людьми, а не просто сидели, ловя благоговейные взгляды. Элеонора наблюдала, как они приближаются к ней, и с умилением заметила, что они знают многих гостей по именам. От ее внимания не ускользнуло и то, что люди обращаются к ним и за советом, и чтобы поделиться радостью, чувствуя, что государственные интересы для этих высоких гостей так же важны, как и незначительные события их повседневной жизни. Для Глостера не существовало мелочей, если дело касалось его подданных. Именно поэтому он был так любим всеми. Его брат Эдуард обладал таким же ценным качеством: о нем говорили, что он знает по именам всех важных людей в каждом городе, да и многих рангом пониже.

Лорд Ричард подошел и на правах личного друга улыбнулся Элеоноре.

— Ну, госпожа Элеонора, что вы хотите мне поведать, какие вопросы мне надо решить? — произнес он.

— У меня нет ни проблем, ни вопросов, ваша светлость, — ответила ему улыбкой Элеонора. — Единственное, что мне хотелось бы узнать: как ваши дела и как чувствуют себя миледи и ваш Эдуард, или граф Солсбери, что будет точнее?

— Эдуард в порядке, — ответил он. — Мы же старые друзья, не так ли? Анна и дети здоровы и веселы, хотя Анна худее, чем; мне хотелось бы ее видеть. Но она всегда была изящного телосложения.

Они оглянулись на герцогиню, которая стояла в нескольких шагах от них и была занята беседой. Она действительно была худощавой, но на ее щеках играл здоровый румянец, а ясные глаза блестели.

— Она выглядит замечательно, — отметила Элеонора.

— Благодарение Богу. Нам предстоит отправиться в Лондон сразу после окончания торжеств. Моя сестра Маргарет прибывает с визитом. Я буду очень рад встретиться с ней снова.

— О, какая радостная весть, — сказала Элеонора. — Когда вы виделись последний раз, ваша светлость? Могу предположить, что это было еще во Франции?

Ричард криво усмехнулся при воспоминании о той военной кампании.

— О да. Это было в 1475 году.

— На этот раз вы ждете ее с частным визитом?

— Подозреваю, что нет. Будет решаться вопрос о женитьбе, сын Максимилиана намерен вступить в брак с одной из моих племянниц, хотя время покажет.

Мэри Бургундская вышла замуж за князя Максимилиана из Германии, и именно о нем упомянул Ричард.

— Довольно об этом, вернемся к вам. Как ваши дела? Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Элеонора с сомнением посмотрела на него. Она знала по опыту, что вопрос Ричарда не был простой формальностью, и ей действительно хотелось кое о чем попросить. С другой стороны, она чувствовала, что высказывать какие-то просьбы в такой день было бы неудобно. Она колебалась.

— О, вижу, что попал в самую точку, — проницательно отметил он. — Говорите же.

— Я испытываю неловкость по поводу неуместности подобного разговора в такой праздничный день, как сегодня…

— Говорите, кроме вас об этом никто не подумал, — сказал лорд Ричард. Затем, увидев, что она неправильно истолковала его слова, мягко добавил: — Лучше поговорим сегодня, потому что я сразу же уеду в Лондон и пробуду там до осени, а потом, я уверен, мы поведем армию против шотландцев, поэтому вы можете не увидеться со мной до следующего года.

— Что ж, в таком случае, сэр… Я хотела просить вас о моем внуке Томе. Он лучший из всех моих мальчиков, если считать и моих сыновей, и моих внуков. Я надеялась, что вы могли бы взять его к себе в услужение.

— О, конечно, Элеонора! Я с радостью сделаю это. На Севере, как нигде, не хватает умных молодых людей. Я рад, что мне доведется приложить руку к его воспитанию. Знаю, что у нас не возникнет разногласий по поводу суммы его содержания, поэтому будем считать дело решенным, хорошо? Направьте его ко мне, как только я вернусь из Лондона.

Элеонора согласно кивнула головой, не имея возможности выразить свою благодарность, потому что герцога ожидали другие люди, которые тоже требовали к себе внимания. Ричард перешел к следующему гостю. Элеонора, однако, знала, что он человек слова, поэтому можно было считать, что Том, которому исполнилось пятнадцать только в начале этого месяца, в ближайшие несколько лет будет находиться в надежных руках. Судьба посылала ему лучший подарок.

Письмо, которое она получила, было длинным.

«Я обещал, бабушка, что буду прилежно сообщать вам обо всем, но, возможно, мое рвение превзойдет ваш интерес и утомит вас…»

«Этого точно не случится», — подумала Элеонора. Самая незначительная подробность о жизни Тома в замке Мидлхем представляла для нее огромный интерес.

«Что касается замка, то он стоит на склоне горы, возвышаясь над деревней. Окнами он выходит на небольшую реку, а сзади открывается вид на торфяники. Замок большой, серый и древний. Говорят, что он самый большой в Англии, построен триста лет назад, а в его стенах находится целая деревня, причем, побольше той, которая расположена на зеленом склоне за пределами замка.

Земля намного беднее, чем та, которую мы привыкли видеть в Йорке. Наши торфяники гораздо живописнее. Люди, которых мне довелось встретить в окрестностях, резче и грубее наших, хотя они набожны, серьезны и преданны. Я не сталкиваюсь с ними слишком часто, потому что нашей жизнью здесь управляют капеллан, гувернер, а помогает нам слуги.

Со мной тут еще несколько мальчиков, которые, как и я, будут проходить курс обучения. Они все из знатных семей, почти все младше меня, но между нами никто не делает разницы, а если совершим проступок, то наверняка получим одинаковые наказания.

Милорд и миледи очень благочестивы и набожны, поэтому мы стараемся им в этом следовать. Их сын, которого мы называем милорд граф, веселый мальчик. Ему семь лет и он очень способный. Его кузен, милорд Уорвик, не так быстро все схватывает, но оба учатся с нами по одной и той же программе.

Нас поднимают в пять утра и ведут на мессу. Летом, как мне сказали, подъем переносится на четыре или даже раньше, в зависимости от того, когда начинает светать. Затем мы трапезничаем в большом холле: нам подают хлеб, мясо и эль. Вместе с нами завтракают и конюхи, слуги, клерки, работники, находящиеся в услужении у герцога. После этого мы отправляемся на занятия с господином гувернером. Благодаря урокам господина Дженни я значительно обгоняю других мальчиков по французскому, латыни, праву, математике и астрономии. Благодаря вам, бабушка, я показал прекрасное владение искусством играть, петь и танцевать. Много времени занимает изучение придворного этикета, искусства декламации, письма, рыцарского и военного кодексов. Эти вещи мы должны знать назубок, если хотим служить при дворе или остаться в окружении милорда.

Мы обедаем в десять, а летом иногда в половине десятого, в большом холле. Милорд и миледи присутствуют за столом.

Нам не позволяется болтать. Затем днем нас вывозят на поля, заставляют облачиться в доспехи и обучают военному искусству. Моя лошадь самая лучшая, и я с гордостью рассказываю всем, что вы лично объезжали ее и кормили из собственных рук. То, что у моего скакуна такая хорошая поступь, очень помогает мне в овладении искусством «чистой езды».

Нас учат сражаться верхом, метать копье, а еще драться на земле, владеть мечом, кинжалом и секирой. Мы часто разыгрываем рыцарские турниры. Хотя они и ненастоящие, у наших мальчиков после таких турниров часто остаются шрамы. Без сомнения, у меня они тоже скоро появятся. Больше всего я люблю охоту с гончими и с соколом, потому что здесь я уверен в себе, как никто. Охота доставляет мне огромное удовольствие, правда, иногда я с трудом следую некоторым правилам этикета.

В четыре мы садимся ужинать. Конечно, к этому времени все чувствуют себя страшно уставшими. Затем мы играем, танцуем до девяти часов, после чего отправляемся спать. Часто на протяжении дня я представляю себе, как милорд мальчиком делал то же самое, что и мы сейчас. Может, он совершал такие же ошибки, переживал те же победы и получал такие же царапины, как и я. Вы знаете, бабушка, как изящно сложен милорд, но если бы вы увидели его в рубашке! Когда приходит моя очередь будить его светлость, я не могу не замечать, какие мускулистые у него руки. Он сам добился такого результата, каждый день делая специальные упражнения. У меня от таких упражнений по вечерам ноет все тело.

Самая большая честь, которой только можно удостоиться, это сопровождать милорда в пограничных рейдах против шотландцев. Слово «шотландец» считается здесь самым оскорбительным, шотландцев тут просто ненавидят. Если кто-то назовет другого этим словом, то его не только накажут, но еще и приговорят к выплате большого штрафа. Милорда ласково зовут «господин магистрат», потому что это не только главный наместник, но и местное название для отчаянных разбойников, которые промышляют на границе. В следующем году, как нам обещали, готовится настоящая война против шотландцев. Так что у нас у всех будет возможность показать, как хорошо мы научились владеть оружием. К этому времени я надеюсь стать умелым воином.

У меня заканчивается бумага, поэтому, бабушка, передайте мой нижайший поклон родителям и скажите им, что я стараюсь, как могу, чтобы набожность побеждала зов плоти. Успокойте их, скажите, что никаких тайных желаний заключить брак за их спиной у меня и в мыслях нет. Все мои помыслы с вами, бабушка, я думаю о вас каждый день. Люблю вас, ваш внук, Томас Морланд».

Свет почти погас на небосклоне, когда Элеонора закончила читать письмо. Она положила его на колени и прислонилась к стене у окна своей рабочей комнаты, где сидела, чтобы как можно дольше видеть свет дня. И еще так она старалась спрятаться от любопытных взглядов остальных членов семьи, ожидавших новостей. Сесилия, конечно, была немного обижена тем, что Томас не написал родной матери в первую очередь, и Элеоноре об этом было известно. Ничего, она прочтет это письмо в свое время. Сейчас пусть подождет. Элеонора хотела сосредоточиться, пока еще не разделила новости с другими, она хотела, чтобы образ Тома и то, о чем он написал, не замутнилось чужими словами.

Чтобы отрешиться от присутствия других, Элеонора закрыла глаза. Она почувствовала словно ласковое прикосновение холодной руки на своих щеках — это легкий ветер коснулся ее лица. То, что описал Том в письме, было знакомым и родным для Элеоноры, ибо такой жизнью жил замок ее детства, где были Белль и лорд Эдмунд. Она часто являлась свидетелем того, как обучали молодых отпрысков знатных семей, отданных в надежные руки их уважаемого господина. Внезапно память перенесла ее в тот день, когда она вот так же сидела у окна с шитьем в руках и мечтала о человеке, которого страстно любила и за которого так хотела выйти замуж. Именно в тот день ее жизнь круто переменилась и она навсегда покинула зеленый Юг…

Должно быть, она полностью отрешилась от реальности, потому что, внезапно придя в себя, почувствовала в комнате какое-то волнение, хотя и не могла определить, что произошло. Затем она увидела, что дверь в ее комнату открылась и появился Джо, почти бегом, насколько позволял его уже почтенный возраст. Судя по всему, он был очень взволнован и чем-то обеспокоен.

— Мадам! — закричал он. — Госпожа Элеонора!

Элеонора обратила к нему взор, но прежде чем Джо успел вымолвить хоть слово, в комнату вошел какой-то незнакомец. Высокий и худой, с выгоревшими на солнце волосами, с бородой, которую последний раз, похоже, подрезали ножом. Он выглядел уставшим после долгой дороги, его длинное платье из грубой коричневой шерсти было в пыли. Несмотря на холодную погоду, на ногах у него были только монашеские сандалии.

В комнате воцарилась звенящая тишина, и все с недоумением гадали, что это за человек и как он посмел появиться в их доме в таком виде. Затем он раскрыл объятия, широко улыбнулся, блеснув белыми зубами, и просто сказал:

— Матушка!

Уже через мгновение Элеонора очутилась возле него и крепко прижала его к себе, не обращая внимания на его грязную одежду.

— Ричард! Ты вернулся!

— Конечно, матушка! Вы ведь знали, что рано или поздно я появлюсь в вашей жизни.

— О сынок, расскажи нам, что ты делал все это время.

Все столпились вокруг него, желая немедленно поздороваться с ним после двух с половиной лет отсутствия. Только Джо стоял чуть поодаль, стараясь привлечь внимание Элеоноры. Когда ему наконец удалось это сделать, она увидела на его лице выражение озабоченности. С плохим предчувствием в сердце она спросила:

— Что, Джо, в чем дело?

— Мадам, — растерянно ответил он, указывая в сторону двери.

Ричард засмеялся и повернулся к двери.

— Все в порядке, матушка. Джо напомнил мне, что я пришел не один. Я привез к вам… свою жену, с которой хочу вас познакомить.

— Жену?

Неописуемое удивление выразилось на лице каждого.

— О да, я женился на прошлую Пасху. Это произошло в ее стране. Она с Севера. Это так далеко, что они не говорят там по-английски. Но я немного обучил ее, пока мы были в пути. Иди к нам, Констанция!

В дверном проеме, между взволнованным Джо и сияющим Ричардом, появилась маленькая изящная девушка, одетая, как иноземка. Ее платье не доставало до пола, открывая голые ноги. Волосы у девушки были темные и кудрявые, из-под копны волос застенчиво смотрели черные глаза.

— Моя жена, матушка, прошу любить и жаловать — Констанция.

Стало понятно, почему Джо находился в таком замешательстве. Она была просто босоногой цыганкой. К тому же беременной.

Глава двадцать третья

Волнение, вызванное приездом Ричарда и его жены, еще не скоро улеглось, хотя в первые минуты все были просто ошеломлены, чтобы как-то комментировать происходящее. Однако Элеонора воспользовалась первой же возможностью поговорить с сыном наедине, задать ему вопросы об обстоятельствах его женитьбы и о личности невесты.

— Констанция — это не настоящее ее имя, конечно, — беззаботно отозвался Ричард. Воспользовавшись теплой утренней погодой, они с Элеонорой прогуливались по саду. — Вы бы не смогли выговорить ее настоящее имя, но если перевести его на английский язык, то оно означает «верность», поэтому я назвал ее Констанция. Она не возражала.

— Но кто она? Ричард, где ты нашел ее? Кто ее родители? — сыпала вопросами Элеонора, с трудом сдерживаясь.

— Она Констанция Руад. Я познакомился с ней на северо-западном побережье Шотландии. А ее отец вождь племени, — объявил Ричард, немало позабавленный собственными ответами. — Вы удовлетворены?

— Конечно, нет, — сердито произнесла Элеонора.

— Конечно, нет, матушка. Вы же стоите на страже чистоты рядов нашей династии. Вас искренне волнует, чтобы никто из нас не связался с человеком низкого происхождения. Шотландская кровь не подходит.

Элеонора невольно вспомнила строки из письма Тома о том, что само слово «шотландец» является оскорблением, преследуемым по закону.

— Как ты мог решиться на такой брак, Ричард? Цыганка! Босоногая цыганка!

— Как я мог? Очень легко. Я нашел ее в деревне, куда отправился оказывать медицинскую помощь. Вождь пригласил меня остаться на время, какое я посчитаю нужным. Констанция меня очень увлекла, и вождь, видя это, в благодарность за мою помощь предложил ее мне в жены. Что я и сделал, по законам их клана.

— То есть не в церкви?

— Конечно, нет. У них есть специальные обряды, они бы показались вам очень любопытными, — сказал Ричард.

— Благодарение Господу! — воскликнула Элеонора, всплеснув руками от облегчения. — Тогда эта свадьба не может считаться законной, а следовательно, должна быть признана недействительной. Ее семья не будет возражать. Даже если им и придется узнать об этом. Мы можем найти какое-нибудь тихое, безопасное для нее место, где она сможет заниматься какой-нибудь легкой работой…

— Матушка! — Ричард остановил ее словесный поток, сделав это мягко, но достаточно твердо. — Она моя жена, она ждет от меня ребенка. Она не служанка, не моя прихоть и не моя ошибка. Она моя жена.

— Ерунда, Ричард, — резко ответила Элеонора. — Никто не стал бы держаться за такое сокровище. Если тебя не венчал священник, то ваш брак нельзя признать законным. Где контракт? Где ее приданое? Вот видишь…

— Матушка, вам придется смириться с тем, что она моя жена. Ее приданое — это ее смелость, которую она проявила своей готовностью разделить со мной хлеб, разделить все тяготы моей судьбы. Она пошла за мной без колебаний. Она согласилась путешествовать со мной по земле и нести людям Слово Божье, жить их заботами и мыслями. Она естественна, как творение природы, у нее пламенное сердце. Я думал, что вы будете польщены знакомством с ней, что вы научитесь у нее чему-нибудь. Матушка, я все еще верю, что не ошибался в вас.

— Польщена знакомством с нищей крестьянкой, да еще из Шотландии? — с негодованием воскликнула Элеонора. — Ты нанес оскорбление мне лично и всем, кто живет в этом доме, приведя эту девушку и притворяясь, что считаешь ее своей женой. Здесь она жить не может, только на правах служанки — не более того.

— А мы не собираемся жить здесь, — спокойно ответил Ричард. — Сразу после рождения ребенка мы снова отправимся в путь.

— О Ричард, не принимай мои слова буквально. Я не хотела обидеть тебя. Может, мы придумаем, как решить эту проблему. Не торопись, прошу тебя. Нет никакой необходимости покидать родной дом, поверь мне.

— Матушка, — улыбнулся Ричард, — это не имеет отношения к вам. Я и не собирался оставаться. Я пришел увидеться с вами, найти приют для Констанции и ребенка. Но потом я был намерен покинуть вас снова.

— Но почему, сынок? Ты и так долгое время провел в странствиях. Разве не пришло время остепениться? Для тебя найдется много работы. Я даже допускаю, что со временем примирюсь с этой женщиной. Она приспособится в нашему укладу, ты женишься на ней по закону, а потом…

— Нет, матушка. Сожалею, что доставил вам столько беспокойств, но я не останусь здесь, потому что это не мое призвание, не моя жизненная стезя. Я не хочу быть ни помещиком, ни текстильщиком, ни торговцем.

— Тогда кем ты видишь себя? Однажды ты сказал, что Бог призвал тебя к особой миссии. Что ты думаешь сейчас?

— О да, я по-прежнему скажу, что Он зовет меня. Именно поэтому я должен отправиться в путь, чтобы знакомиться с людьми, задавать им вопросы и слушать их, пытаясь найти ответ. Я не знаю точно, зачем Бог призывает меня, но я чувствую, что именно так должен сейчас поступать. Я должен узнать что-то важное до того, как понадоблюсь Ему. Я должен узнать людей, понять их желания, страхи, их способности.

Это звучало как ересь. Такие устремления не были характерны для настоящего сына христианской Церкви. Истинный христианин должен жить нормальной жизнью, которую диктовали ему правила католической религии: слушать мессы, читать Библию, следовать наставлениям священников. По этим правилам, никто не должен бродить босоногими по земле, да еще с цыганкой из шотландского племени. Даже странствующие проповедники ходили на церковную службу и строили свои проповеди на Библии. Но как Элеонора могла высказать все это Ричарду? Она искоса посмотрела на него, на его жуткую бороду, на странный свет в глазах. Она размышляла о том, не поразило ли ее сына безумие.

— Я не понимаю, — сказала она, помолчав.

Ричард наклонился к ней и поцеловал ее в высокий белый лоб.

— Матушка, это первые искренние слова, которые вы произнесли. Это делает вам честь! Я сам себя не понимаю, поэтому и должен отправиться в путь, чтобы задавать вопросы и искать на них ответы. Я должен знать, поэтому не могу оставаться на месте.

Губы Элеоноры задрожали — она не скрывала своих чувств:

— Значит, ты уедешь. У меня остался только Эдуард. Скажу тебе, что матерью быть нелегко…

— Матушка, не пытайтесь выглядеть слабой и беспомощной. Вы самая сильная, властная и великолепная женщина из всех, кого мне доводилось встречать на этой земле, а я исходил ее вдоль и поперек. Я бы ничуть не удивился, если бы вы оказались бессмертной! Давайте проведем это время, не омрачая нашей встречи. Прошу вас, дайте мне слово, что постараетесь быть любезной со своей новой невесткой.

Элеонору невольно передернуло, когда она услышала, что это создание может называться ее «невесткой». Она произнесла, сделав над собой усилие:

— Я постараюсь, насколько это в моих силах. Но она должна вести себя, как принято у нас. Я не могу поставить все с ног наголову только потому, что у нас появился новый человек.

— Она научится, без сомнения. Она очень легко приспосабливается, ведь она еще совсем юная. Ей нет еще и четырнадцати.

— Боже милосердный, — сказала Элеонора с состраданием.

Ребенок Констанции родился через неделю после их прибытия в Морланд-Плэйс. Всех это событие застало врасплох, так как девушка не могла вразумительно объяснить, когда ожидает появления на свет ребенка. Роды были быстрыми и легкими. У Ричарда родился мальчик, маленький, смуглый, темноволосый и темноглазый. «Как обезьянка», — с отвращением прокомментировала Сесилия.

Констанция ввела всех в состояние шока, когда через несколько часов после родов спустилась вниз. Она искренне не понимала, почему должна находиться в комнате целую неделю, ждать священника, а не может присоединиться к приятной компании. Неприличным им показалось и то, как легко ей дались роды. Казалось, она пришла в себя немедленно с первым вздохом ребенка.

— Как животное, — прокомментировала Сесилия. — Я представляю ее работающей в поле и рожающей ребенка легко и просто, как овца. Для женщины это прямо стыд какой-то.

Ричард же был рад тому, как прошли роды. Он не скрывали гордости поведением своей жены. Ребенка он назвал «красавчиком» и решил дать ему имя Элиджа, несмотря на яростное сопротивление семьи.

— Элиджа Морланд, — со вздохом произнесла Элеонора. — Представить себе не могу.

Но она прекратила бороться. Теперь она мечтала только о том, чтобы они поскорее покинули поместье, иначе жизнь его обитателей превратилась бы в одно сплошное недоразумение. Однако к новорожденному Элеонора испытывала самые теплые чувства.

Единственным человеком в доме, который полюбил Констанцию, был Нэд. Он заинтересовался ею настолько, что проводил с ней много часов вечерами.

— Она такая необычная, — пытался оправдаться он перед родителями. — Она не очень хорошо говорит по-английски, но с успехом обходится даже малым запасом слов. И ей есть что рассказать. Она поведала мне о своих героических предках и о битвах, в которых они участвовали против других племен. У них, оказывается, есть много всяких древних баллад и легенд.

— О да, мы видели, как ты часами разговаривал с ней, — сердито бросила Сесилия. — А мог бы и вспомнить, что она чужестранка, что она чужая жена, поэтому ты не должен с ней так много общаться. Ты подаешь плохой пример Маргарет.

— О, не волнуйтесь, Маргарет ее терпеть не может. Она скорее умрет, чем заговорит с Констанцией.

Затем Нэд обнаружил, что она хорошо ездит верхом. Он начал манкировать своими обязанностями и постоянно вывозил Констанцию на торфяники.

— Ей нужен свежий воздух, — опять пустился он в объяснения с родителями, доведенными до крайней степени раздражения. — Она не выносит быть запертой в четырех стенах.

— Так пусть Ричард займется ею, — отвечали они. — У тебя есть работа. Это неправильно, что вывозишь ее ты и вы проводите столько времени наедине. Кроме того, она ездит без седла, что просто неприлично. Она светит ногами, как публичная девка.

— Да она не умеет ездить в седле. Она так хорошо держится верхом и может справиться с любой лошадью, даже с самой строптивой! Наверное, у нее здорово получается их объезжать.

Его восторги по поводу Констанции не знали границ, но Ричард, которого просили положить конец этим выездам, только смеялся. Он сказал, что благодарен Нэду, который избавляет его от необходимости сопровождать жену и самому садиться в седло, от чего он уже давно отвык после своих долгих пеших странствий. Он добавил, что вполне доволен тем, что Господь даровал ему две ноги и ему не нужна никакая лошадь. Сесилии и Эдуарду только и оставалось, что надеяться, когда Ричард со своей половиной покинут дом. Они не могли не радоваться тому, что их приезд — это лишь короткий визит, который скоро окончится.

Перед Рождеством установилась непривычно теплая погода, и Элеонора начала думать, что Ричард с женой задержатся до весны. Она начала понемногу привыкать к присутствию в доме Констанции и даже находила некоторые положительные стороны в ее пребывании здесь: их ежедневные выезды с Нэдом на охоту обеспечивали дом свежей дичью, которая была приятным дополнением к солонине и запасам овощей, порядком надоевшим к январю-февралю. Но вот в конце января, несмотря на толстый слой снега и замерзшую землю, несмотря на ледяной ветер, Ричард и Констанция покинули Морланд-Плэйс пешком, как и пришли. С ними был их сын Элиджа, которому минуло только шесть недель.

Они не взяли с собой ничего, кроме хлеба и соленой рыбы, которых им должно было хватить на пару дней. Чтобы укрываться ночью, они унесли с собой длинный отрез грубой шерстяной ткани, днем Ричард нес ее, обернув ею плечи. Никто не пытался их остановить, но все равно чувствовалось печальное настроение членов семьи, которые собрались у двери, чтобы проводить пару. Они наблюдали за тем, как Ричард и Констанция оставляли на снегу маленькие темные следы.

— Как странно, — проговорила Сесилия, поворачиваясь, чтобы вернуться в дом. — Я рада, что они ушли. Она бы полностью перевернула весь наш дом, а какое влияние они могли оказать на детей, мне даже страшно представить.

Сесилия говорила так, словно пыталась убедить сама себя.

Элеонора осталась стоять на пороге дольше других, глядя на белую бескрайнюю равнину перед собой. Она обозревала ее отсутствующим взглядом, как будто пыталась понять что-то или увидеть то, что скрывается за горизонтом. Затем вздохнула и тоже повернулась к двери.

— Мы никогда не увидим их снова, — сказала она.

Осенью 1482 года Элеонора и Дженкин Баттс пришли к согласию по поводу брака Маргарет и Генри, которым к этому времени исполнилось восемнадцать и двадцать один. В таком возрасте мало кто оставался не в браке, особенно если учесть, что возможность их союза обсуждалась еще шесть лет назад. Элеонора потратила это время на поиски высокородных женихов, а Дженкин был доволен тем, что его сын все еще не женат и работает на него в Лондоне. Дженкин верил, что в конце концов ему удастся уговорить Элеонору согласиться на этот брак.

В декабре Генри прибыл на Рождество в Морланд-Плэйс, чтобы отпраздновать свадьбу. Это был его первый приезд из Лондона с тех пор, как отец отослал его из дому, чтобы разлучить с Сесиль. Генри приехал на великолепной лошади через два дня после праздника святого Николая в сопровождении слуги и был одет так роскошно, что даже Элеонора была поражена.

— Возможно, этот союз окажется более выгодным, чем я полагала, — прошептала она на ухо Эдуарду.

Эдуард, который считал себя знатоком моды, почувствовал, что ему могут утереть нос, поэтому отозвался очень язвительно:

— В его одежде цветов больше, чем у попугая.

Однако Генри продемонстрировал такие хорошие манеры, что за короткое время сумел очаровать всех членов семьи. Маргарет считала его самым красивым и изысканным джентльменом, которого ей только доводилось видеть. Она буквально молилась на свою счастливую судьбу. С ней Генри был особенно галантен, как и полагалось жениху. Он с огромным облегчением увидел, что она очень красива, так как боялся, как бы его невеста не оказалась уродиной, которую никто до сих пор не захотел взять в жены.

Некоторое напряжение возникло, только когда приехали Томас и Сесиль со своими детьми, четырехлетней Анной и двухлетней Алисой. Все ждали этого Рождества с некоторой опаской, размышляя о том, как может пройти встреча двух бывших влюбленных. Томас и Генри очень тепло поздоровались друг с другом, а Генри и Сесиль лишь обменялись формальным поцелуем и прохладным приветствием. В их взгляде читалось любопытство, но мимолетное, потому что они тут же разошлись в разные стороны. Ничто не шевельнулось в их памяти. Генри с недоумением думал о том, как он мог быть увлечен этой простушкой, этой довольной собой домохозяйкой, которая напомнила ему Сесилию. Она даже располнела после родов в точности, как ее матушка. Маргарет была намного красивее, живее и милее. Сесиль же подумала, что Генри слишком ярко одет. Связывая его внешний вид с характером, она предположила, что он самовлюбленный и ненадежный человек, которого и рядом нельзя поставить с ее дорогим Томасом. Момент встречи, который так страшил всех, прошел в высшей степени удовлетворительно. Их былая любовь умерла. Ее можно было похоронить и забыть.

Генри болтал без умолку. Он рассказывал о своей работе, о Лондоне, о жизни двора и о том, какого успеха он там добился.

— Расскажите нам о короле, — попросила Маргарет, как нетерпеливый ребенок. — Он, правда, так красив, как говорят?

— О да, — беззаботно ответил Генри. — По крайней мере, видно, что он когда-то был необыкновенным красавцем. Он все еще может очаровать вас настолько, что вы забудете и о его излишней полноте, и о том, что он устал, и о том, что его молодость давно в прошлом. Он очень много работает, а ночью любит погулять, хотя в последнее время король был болен, поэтому жизнь в городе немного приутихла.

— Что же королева думает о разгульной жизни короля? — бесстрашно спросила Маргарет, однако стараясь избегать взгляда матери.

Генри улыбнулся, обнажив белые зубы.

— Она не возражает. Именно королева и знакомит короля с большинством его пассий. Ей нравится быть королевой, а не женой короля.

— Она красива?

— Как снежная королева, — ответил Генри. — Прекрасная и холодная, как мрамор. Ее волосы похожи на золото, а глаза словно лед. Она как будто пронизывает вас взглядом. Никто не смеет перечить ей, даже король. Она обладает властью настоящей императрицы.

— Ее родственники часто находятся при дворе, я полагаю? — спросил Эдуард, надеясь переключить разговор на менее пикантные темы.

— Они везде. Двор так и называют: двор мадам Вудвилл. Даже иностранные послы приняли это неофициальное название. Однако недавно ее здорово осадили, — ухмыльнулся Генри. — Брат короля прибыл с визитом. Он почетный гость, и весь Лондон восхваляет его победы над шотландцами. Все в восторге от Глостера, и королеве приходится помалкивать и терпеть. Она его ненавидит, как самого лютого врага, хотя никто и не знает причины.

— Зло всегда ненавидит добро, — тихо произнесла Элеонора. — Мне видится здесь угроза герцогу.

Генри пожал плечами:

— Может, вы и правы. Но король просто счастлив, что его брат сейчас при дворе. Он проводит много времени в обществе Глостера, вспоминая старые добрые времена и строя планы на будущее. Королева скрежещет зубами и мечется по своим комнатам, как загнанный зверь. Она только и делает, что посылает шпионов разведать, о чем разговаривают венценосные братья.

Молодые люди рассмеялись, а старшее поколение хранило мрачное молчание.

— Милорд Глостер привез с собой много челяди и придворных? — поинтересовалась Элеонора.

Генри торжественно улыбнулся ей.

— Я знаю, почему вы спрашиваете. Я намеревался рассказать немедленно… Ваш внук приехал вместе с милордом. Мы встретились однажды, вскоре после его прибытия в Лондон. Я хотел пригласить его отобедать у меня, но у нас не было времени встретиться, ведь я как раз собирался в Йорк. Но вам наверняка будет приятно узнать, что он в добром здравии и шлет вам поклон. Он очень хорошо зарекомендовал себя в военной кампании, как я понял, потому что милорд о нем самого прекрасного мнении. Том очень скромный, он позволил себе лишь намекнуть на свое истинное высокое положение. Он показал мне рану, которую получил в битве. После нее останется очень впечатляющий шрам, скажу я вам. На все предплечье.

— Благодарение Богу, что он цел и невредим, — откликнулась Элеонора. — Рана заживает?

— Да, быстро. Том показался мне молодым человеком с приятным и легким характером, потому что милорд обычно призывает его к себе, когда впадает в меланхолию, что происходит довольно часто, насколько я понял. Милорд Глостер весьма достойный человек, но ему вряд ли приходится по вкусу двор мадам Вудвилл с его увеселениями.

— Увеселения, которые носят добродетельный характер, я уверена, пришлись бы ему по вкусу… — начала говорить Элеонора с металлом в голосе.

— Вы правы, — прервал ее речь Генри. — Но все равно там можно найти массу интересных людей: образованных, остроумных, гениальных, тонких ценителей прекрасного, искусств, науки. Возможно, что королева ведет себя, как тиран, возможно, что у нее не сердце, а ледышка, но именно ее усилиями двор стал предметом зависти всей Европы.

Он поставил Элеонору в двусмысленное положение: с одной стороны, она не могла не признать, что английский королевский двор лучший в мире, но с другой — не хотела оказывать честь мадам Вудвилл.

Пока она вела невидимую борьбу сама с собой, Генри продолжал:

— Между прочим, у меня есть еще одна новость, на этот раз она касается вашего сына.

— Моего сына? — удивилась Элеонора.

— Ричарда? — быстро спросил Эдуард.

— Нет, я имею в виду Джона. Хотя это только слухи, которые могут оказаться досужими сплетнями, но я слышал, причем из очень надежного источника, что Джон планирует второй раз жениться. — Элеонора отреагировала лишь строгим взглядом. — Я понимаю, что его первый брак не соответствовал ожиданиям семьи, поэтому не вызвал вашего одобрения. На этот раз его выбор остановился на даме из Девоншира, очень богатой вдове.

— Ее имя, сэр, вы не знаете, как ее зовут?

— Ничего более того, что сообщил вам. Лишь слухи, как я уже сказал.

— Возможно, ее знает моя дочь Анна, — объяснила Элеонора. — Если бы мне было известно ее имя, то я могла бы написать Анне и спросить. Но я напишу ей в любом случае, может, Джон продолжает с ней переписываться. Если эта женщина занимает высокое положение и богата, то он может рассчитывать на наше прощение за свою первую ошибку.

Генри подумал, что, скорее всего, Джон вообще не нуждается в их прощении, но решил оставить эти мысли при себе.

— Надеюсь, что я угодил вам новостями о членах вашей уважаемой семьи.

— Я предпочла бы услышать вести о Ричарде, а не о Джоне, — сказала Элеонора, но затем вспомнила о хороших манерах. — О, конечно, мы вам очень благодарны. Когда вы увидитесь с Томом в следующий раз, передайте ему заверение в нашей любви. Мы очень надеемся, что его господин отпустит его для короткого визита домой.

— Я смогу это сделать лично, — вспыхнув, произнесла Маргарет.

«О Господи, она же прекраснее, чем любая из придворных дам. Если одеть ее по моде, она произведет фурор. Мне будут завидовать», — думал Генри, глядя на свою улыбающуюся невесту.

Если бы Маргарет могла услышать эти мысли, она, несомненна, осталась бы довольна Генри.

Свадьбу отпраздновали второго января. Маргарет была одета в платье из красного бархата, длинные рукава которого украшал белый мех. Она была самой красивой из невест, которых только можно было себе представить на зимнем торжестве. Генри подарил ей белую собачку, крошечную и длинношерстную, со смешной вдавленной мордой. Говорили, что он заказал привезти ее из далекого Китая. Другим свадебным подарком стало ожерелье из великолепных рубинов и жемчуга. В этот момент Сесиль почувствовала слабые уколы зависти, потому что хотя Томас и был старшим сыном и должен был унаследовать отцовское имение, но Генри управлял собственным делом и, похоже, жил куда более интересной жизнью, которую Маргарет предстоит разделить с ним.

— Не могу дождаться того момента, когда отправлюсь в Лондон, увижу двор, Тауэр, короля и королеву, всех богатых и знатных вельмож, там обитающих. Генри пообещал, что представит меня ко двору при первой же возможности. А еще у меня появится много новых платьев, все будут приходить к нам с визитами и…

Сесиль проявила всю свою выдержку, чтобы дослушать болтовню сестры, не выдав своих истинных чувств. Она не могла забыть, что поездка в Лондон была ее мечтой. Она не могла забыть, что всегда хотела жить развлечениями, которые может дать только жизнь в большом городе. Йоркское общество, по ее мнению, было слишком провинциальным. Хотя она любила Томаса, все равно не могла забыть, что когда-то Генри любил ее, обещая именно ей, а не ее сестре, взять ее с собой в Лондон.

— Да, да, ты это уже не раз говорила, — прервала она сестру. Маргарет остановилась и изумленно уставилась на Сесиль.

— Сесиль, не может быть, чтобы ты мне завидовала или ревновала, правда? У тебя же такой великолепный дом, у тебя есть Томас и твои девочки, — провоцирующим тоном сказала она сестре.

— Конечно, я не завидую. Мне не хотелось бы отправляться ко двору, где я должна была бы вежливо склонять голову в присутствии королевы, этой мадам Вудвилл, — поправила она себя, повторяя слова Элеоноры. — Ты ведь знаешь, что говорит бабушка…

— Ха, бабушка! Она так часто любит повторять, как ненавидит королеву, только для того, чтобы никто не забыл, в каких она хороших отношениях с королем, — сказала Маргарет. — Я могу поспорить на свои жемчуга, что встреть она королеву, то была бы с ней милой и любезной.

— Неправда! — горячо воскликнула Сесиль. — Она любит милорда Глостера и ненавидит его врагов. Раз он наш покровитель, то и ты могла бы проявить к нему большее уважение.

— Я его уважаю, как мне и положено, — беззаботно проговорила Маргарет. — Я не понимаю только, почему нельзя, сохраняя уважение к Глостеру, быть вежливой с королевой. В конце концов, мы же не знаем, враги они или нет. Она ничего не сделала, чтобы навредить ему, — Маргарет сузила глаза. — В любом случае, дорогуша, я точно знаю, что ты согласилась бы поехать в Лондон, даже если бы это значило ползать на коленях перед королевой целыми днями. Так что не строй из себя оскорбленную добродетель.

Между сестрами пробежал холодок.

Вскоре после свадьбы пришла плохая новость: Максимилиан Бургундский пошел на мировую с королем Луи, уступив ему некоторые земли. Самое печальное, что он подписал с ним соглашение, в котором обещал не оказывать помощи англичанам. Дофин, сын Луи, которого планировали женить на принцессе Элизабет, теперь был обещан в мужья дочери Максимилиана. Луи Французский не только нарушил обещание, касающееся обручения, но и прекратил платить дань королю Эдуарду и английским аристократам, договоренности о которой они добились в результате прошлой военной кампании. Это был ощутимый удар, особенно если вспомнить, что бургундские земли были важным транспортным звеном в торговле между Англией и Европой. Кроме того, французское доминирование на побережье ставило под угрозу безопасность Англии, которой теперь следовало опасаться нападений.

Накануне февраля пришла более утешительная весть: лорду Ричарду за его большие заслуги перед королем даровано право бессрочного управления территориями на Северо-Западе Англии, что фактически делало его принцем большой части страны, простиравшейся от Йорка до границ Шотландии. Элеонора с облегчением вздохнула, поскольку эта новость означала, что Ричарду обеспечена безопасность, что он будет править собственным королевством в королевстве. Будучи сильным политиком, он сможет навести порядок, заставить работать правительство и сделать эти дикие земли цивилизованными, где будет царить закон.

Радость от этой новости затмила прочие волнующие известия, хотя и они не оставляли ее равнодушной. Англия утратила единственного союзника и теперь была совершенно беззащитна перед Францией. До них дошли слухи, что король был настолько потрясен новостями с континента, которые пришли буквально накануне Рождества, что не смог заставить себя участвовать в традиционных рождественских увеселениях. Лорд Ричард на них тоже не присутствовал. Должно быть, это Рождество в королевском дворце прошло очень скучно.

Ничто, однако, не могло омрачить радости Маргарет от предстоящего появления при дворе. Она приходила во все большее возбуждение при мысли о скором отъезде в Лондон вместе с красавцем-мужем. Они должны были покинуть Морланд-Плэйс на следующий день после Сретения, чтобы успеть обосноваться в лондонском доме до наступления Великого Поста. Маргарет предстояло научиться вести хозяйство и убедиться, что все запасы сделаны вовремя и в нужном количестве.

— Не беспокойся так, — шепнул ей Генри, когда они остались наедине. — Даже если чего-то не будет хватать, это не повод для волнения, потому что в Лондоне почти все можно купить, лишь бы только хватило золота. А у меня золото имеется.

— Лучше не говорить об этом бабушке, — захихикала Маргарет. — Она не перенесет, если не экономная хозяйка не будет наказана.

В самую последнюю минуту перед отъездом Сесиль отбросила свою холодную сдержанность и раскрыла объятия для сестры. Она умоляла ее написать ей.

— Я мечтаю узнать о твоей жизни в Лондоне. Боже, мы ведь можем никогда больше не встретиться. Мэг, пожалуйста, напиши мне!

Маргарет начала плакать по примеру сестры.

— О, конечно, Сесиль, я напишу. Прости меня, если я отвратительно вела себя. Я не хотела тебя обидеть. Как я буду скучать по тебе! Но мы обязательно встретимся вновь. Генри и я будем так богаты, что сможем путешествовать. А ты обязательно приедешь ко мне, чтобы увидеть все своими глазами.

— Не думаю, что такое возможно, — грустно произнесла Сесиль. — Если ты напишешь мне, то этого будет достаточно.

Сестры обнялись в последний раз. Маргарет и их сопровождающие отправились в свое долгое странствие, конечной целью которого должен был стать Лондон.

Глава двадцать четвертая

Вечером в начале мая Том сидел в компании своей сестры Маргарет и ее мужа Генри в их доме на Бишоп-стрит. Они ужинали. В тот день его господин Ричард Глостер созвал парламент и городских чиновников, чтобы дать торжественную клятву на верность королю Эдуарду Пятому, которому в ту пору исполнилось двенадцать лет. Этой присяге предшествовал ряд тревожных событий. Весь Лондон был охвачен страхом, но теперь все вздохнули с облегчением, полагая, что жизнь войдет в свое нормальное русло.

— Говорят, — прервал тишину Генри, — что лорд Говард отослал домой тридцать человек из своей свиты. Это означает, что он надеется на хороший исход событий.

— Во всем городе судачат только об одном, — сообщила Маргарет. — Все вельможные особы прибыли на коронацию, причем их сопровождает вооруженная охрана, поэтому невозможно найти ночлег. Но сегодня вечером через городские ворота хлынул просто поток людей.

— Как ты думаешь, что он предпримет теперь? — спросил Генри. — Я говорю о лорде-протекторе.

— Он сформирует Совет, — ответил Том, щедро разбавляя вино водой. — Это же очевидно. А вот кого он выберет… Думаю, он остановится на тех же самых людях, что и наш бывший король. В большинстве своем они были честными, трезвомыслящими порядочными.

— За исключением одного или двух экземпляров совсем иного рода, — заметил Генри сухо. — Ротергем не будет занимать должность канцлера, после того как бросился передавать Большую Печать королеве. Но, в конце концов, это можно объяснить, ведь он всегда был ей предан.

— О, эта женщина! — в отчаянии воскликнул Том. — Я не слышал этой истории в подробностях…

— А мы не слышали ее совсем, — быстро сказал Генри. — Выпей немного вина и расскажи нам все с самого начала. Мы же расскажем тебе, как все происходило здесь. Я не могу поверить, что прошло всего три месяца, как мы покинули Морланд-Плэйс после нашей свадьбы. У меня такое впечатление, что минули годы.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил Том. — Ведь совсем недавно, в конце февраля, милорд попрощался с королем и мы уехали в Йоркшир. Мы полагали, что никто из нас не увидит Лондон в ближайшие несколько лет. А теперь король мертв. Ему же было всего сорок, не так ли?

Генри кивнул.

— Все произошло так внезапно. Он простудился на рыбалке с друзьями, слег, чтобы никогда уже не подняться снова. Никто не знает, чему приписать такую скоропостижную смерть.

Они обменялись многозначительными взглядами. Наконец Маргарет не выдержала и произнесла вслух:

— Яд?

— Не думаю, что все так ужасно. Просто пробил его смертный час. Кто бы мог решиться? У него не было ни одного врага. Но какой разлад наступил с его уходом! Последнее, что он сделал, это сказал всем, что он оставляет милорда Глостера лордом-протектором королевства, а первое, что сделала мадам королева после смерти мужа, это начала плести интриги и строить коварные планы, как захватить власть и убрать с дороги Глостера, — Генри невольно передернуло. — Я клянусь, что начал думать о том, чтобы отвезти Маргарет в Морланд-Плэйс, несмотря на то что мы только что приехали. Таким растерянным я еще себя не чувствовал, да и не только я.

— Нет, в Мидлхеме не было растерянности, — сказал Том. — Хотя я не могу не признать, что там тоже было ужасно. Мы месяц как находились дома, и вдруг курьер принес такую весть. Милорд погрузился в печаль. Он по-настоящему любил брата. Больше всего его огорчало, что во время прощания в феврале он не знал, что видит его в последний раз. Я думаю, это даже хорошо, что события потом так закрутились, что милорду некогда было опомниться и предаваться горю. Он всегда следовал за королем, служил ему верой и правдой, поэтому, не возникни на горизонте такой опасности, он и не знал бы, как себя вести.

— Значит, он сразу понял, что не все ладно в королевстве?

— О да, пришло письмо от лорда Гастингса. Заметьте, не от королевы, не от членов Совета. В письме говорилось, что король мертв и, согласно его последней воле, все отдается под управление лорда-протектора, то есть милорда. Гастингс предлагал ему немедленно отправиться в Лондон. Обо всем остальном, я думаю, милорд догадался сам. Он написал королеве, обратился к Совету. Но никакого ответа не получил. Ему писал лишь лорд Гастингс, сообщая все более прискорбные новости. Еще человек Бекингема прислал весть о том, что его господин готов отдать под знамена герцога Глостера тысячу вооруженных воинов. Мы все знали, что, если королева получит власть, она не успокоится до тех пор, пока милорд, миледи и их сын не будут в могиле.

— Но почему же он не направился на Юг в сопровождении армии? — спросила Маргарет. — Лично я сделала бы только так. Я не стала бы полагаться на счастливый случай.

— Но как он мог так поступить? Мэг, подумай головой. Сделай он так, как ты говоришь, это выглядело бы как провокация, а сам милорд — как человек, который пытается захватить то, на что не имеет права. Нет, он должен был вести себя как ни в чем ни бывало. Он отправился на Юг в сопровождении нескольких джентльменов, все были в траурных одеждах. Им предстояло встретить нового короля в пути. Риверс сказал, что их встреча должна произойти в Нортемптоне. Я, между прочим, не понимаю этого человека.

— Риверса? Почему?

— Он не мог не знать, что замышляет королева. Ведь ему поручили доставить маленького короля в Лондон в сопровождении большой охраны, в тысячу человек. При этом он посылает любезнейшее письмо милорду, предлагая ему встретить короля в пути.

Скорее было бы объяснимо, если бы он помчался в Лондон, не входя ни с кем в переписку. Но он добирается до Нортемптона и вместо того, чтобы следовать договоренностям, отсылает армию короля в Стратфорд и короля с ними же, а сам едет на встречу с милордом один. Я просто не могу понять, что он замышлял.

— По-моему, он просто проявил нерешительность, колебания, — сказал Генри. — Наверное, он не так уж предан королеве. Риверс не знал, к какой из групп присоединиться. Что же произошло, когда они встретились?

— Он сообщил, что в Нортемптоне не хватило бы места для всех воинов и сопровождающих и короля, и милорда, поэтому посчитал нужным отослать армию короля в Стратфорд. Милорд никак не отреагировал на эти слова. Он просто посмотрел на него своим знаменитым пронизывающим взглядом, а затем пригласил отужинать с ним. Только они сели за стол, как появился Бекингем со своими людьми, поэтому образовалась некая партия…

Том начал вспоминать тот странный вечер.

— Они сидели в крошечной комнате. В центре стоял стол, окружный скамьями. На стенах повсюду горели свечи. И они сидели, три лорда, занятые тем, что непринужденно разговаривали, ели, пили. Они выглядели так, словно у них не было никаких забот… Словно находились вне времени…

— Они не обсуждали ситуацию, которая сложилась в королевстве?

— Нет! — воскликнул Том. — Они разговаривали, как друзья. Лорд Риверс, как вам известно, очень хорошо образован, остроумен, а лорд Бекингем очень живой, его речь — это всегда искусство. Милорд говорил меньше всех, он просто улыбался и посматривал то на одного, то на другого. Было видно, что он получает истинное наслаждение от вечера. Когда Риверс хотел отойти ко сну, милорд продержал его за разговором еще час. Складывалось такое впечатление, что он не хотел, чтобы вечер заканчивался.

— Возможно, так он пытался отвлечься от того, что ему предстояло решить, — предположила Маргарет. — Наверное, ему действительно нравился лорд Риверс, поэтому он хотел оттянуть его арест.

Том с сомнением покачал головой.

— Нет, думаю, что Риверс вызвал его уважение как талантливый человек, но искреннюю симпатию милорд испытывает только к добродетельным и нравственным людям.

— Говорят, что Риверс носит власяницу под рубашкой. Разве это не показатель его добродетели? — спросила Маргарет.

— Милорд всем сердцем был привязан к Кларенсу, — заметил Генри. — Однако его трудно было бы назвать добродетельным.

— Он был его братом, и это оправдывало Кларенса в глазах милорда. В любом случае, на следующий день на заре комнату Риверса взяли под стражу, а самого лорда по приказу Глостера арестовали. Затем милорд поскакал в Стратфорд и успел увидеться с королем как раз в тот момент, когда тот садился в седло. Это было нечто необыкновенное, — вспоминал Том. — Милорд подъехал к королю в сопровождении лишь нескольких джентльменов, которые даже не имели при себе оружия, а король стоял в окружении тысячи воинов. По правую руку от него находился лорд Ричард Грей, а по левую — сэр Томас Ваген, но никто из них не прервал беседы милорда и короля, не говоря уже о попытке вмешаться и остановить милорда.

— Что же он сделал? — спросил Генри.

— Он попросил короля выслушать его рассказ. Было видно, что король не верит ни одному слову милорда, потому что с младенчества воспитывался родней королевы, которая сообщала ему только то, что считала нужным и важным для собственных интересов. Но он выслушал милорда и принял его рассказ, как того требовали приличия. Милорд сказал, что будет верой и правдой служить королю, что он готов защищать интересы молодого монарха, поэтому Эдуарду ничего не оставалось делать, как только поблагодарить своего вельможного дядю. Затем милорд приказал арестовать Грея и Вагена, а воинам разойтись по домам. Он взял короля и отправился вместе с ним в Нортемптон.

— Воины вот так взяли и послушались его приказа? — удивилась Маргарет.

— Да, они просто разошлись. У них ведь не было командира, настоящего лидера, а милорд — военный человек от природы. Если они не знали его лично, то им все равно была хорошо известна его репутация. Добравшись до Нортемптона, мы расположились там в ожидании лорда Гастингса, который должен бы сообщить нам, когда королю безопаснее приехать в Лондон. Все прошло мирно. Ни сражений, ни стычек, ни смертей, только несколько невинных арестов — и все закончилось.

— Здесь было по-другому, — сказала Маргарет. — Всеобщее замешательство и паника.

— Когда сюда пришла новость, что короля захватил лорд-протектор, — поддержал ее Генри, — надо было видеть, что начало твориться в клане Вудвиллов! Они метались, как переполошенные куры, кричали друг на друга и роптали на судьбу. Королева оказалась не только беспринципной, но и просто глупой дамой, вместо того чтобы сидеть тихо и дожидаться вестей, она и ее сын маркиз бросились по ночному городу вытаскивать людей из кроватей и поднимать их на борьбу с лордом-протектором. Конечно, никто не откликнулся, поэтому, поняв, что остались без поддержки, они немедленно отправились в казначейство.

— В Вестминстер, — добавила Маргарет. — Поднялась невероятная паника, все было освещено огнями факелов, а несчастные стражники стояли, в отчаянии заламывая руки. Королева пыталась вытащить все: мебель, тарелки, гобелены, ткань, драгоценности…

— Не стоит забывать и о королевских сокровищах, которые хранятся в Тауэре, — криво усмехнулся Генри. — Их она тоже не собиралась оставлять.

— Она их забрала? — воскликнул шокированный Томас.

— О да, — подтвердила Маргарет. — Она приказала своим людям проломить дыру, чтобы в нее бросить все захваченное и спрятать там от посторонних глаз. Маленькие принцессы бегали и рыдали здесь же, они хотели спасти и свои маленькие сокровища. Принцесса Сесиль носилась с птицей в клетке, а маленький герцог Йорк держался крепко за руку королевы и взирал на все происходящее вокруг, как будто мир сошел с ума.

— Его можно понять, — заметил Генри. — Вся эта возня в Вестминстере вызвала самые дикие слухи, которые немедленно поползли по всему городу. Еще до наступления рассвета люди уже покидали Лондон вплавь, а некоторые пытались вооружиться и забаррикадироваться дома. Это была безумная ночь.

— Что делали вы? — спросил Том.

— Мы поехали домой, рассказывая всем, кого встречали по дороге, что им стоит последовать нашему примеру. Мы сидели дома, терпеливо дожидаясь приезда милорда Глостера. Мы знали, что нам нечего бояться. Лорд-протектор лишь спас короля и везет его в Лондон. Мы понимали, что эпоха Вудвиллов закончилась и все будет в порядке. Когда герцог вошел в город и с ним не было армии, все убедились, что он заслуживает доверия. Люди выстроились на улицах, чтобы приветствовать милорда.

— Я слышал, — сказал Том. — Я ехал как раз за ним. Еще я слышал, как люди ругали семейство королевы.

Они замолчали на мгновение, заново переживая те ужасные сцены, свидетелями которых стали за последние несколько недель. Затем Генри произнес серьезным тоном:

— Ему следует ждать нового всплеска сопротивления.

— От Вудвиллов? — спросил Том. — Но я уверен…

— Их много. Но я имел в виду не это. Посмотришь, будет много недовольных людей, ведь служить честно они не привыкли. Добродетель не в почете. Нечистые на руку чиновники хорошо себя чувствуют только при продажном правителе. Честная служба не приветствуется ими.

— Это не будет ничего значить до тех пор, пока большинство одобряет его действия, ценит его порядочность и силу. Конечно, ему надо быть готовым ко всяким заговорам, но в какие времена их не было? Когда король вырастет…

— Ты ведь сказал, что король не любит герцога. Что делать с этим? — спросил Генри.

— Он изменится. Если он выйдет из-под влияния семейства королевы, то поймет, что его дядя любит его. Он поймет, что герцог заслуживает доверия.

Генри лишь покачал головой.

— Хотелось бы мне быть таким же уверенным, как ты. Том, ты очень похож на своего господина, такой же простой, прямолинейный и доверчивый. Я долгое время жил в Лондоне, вращаясь при дворе, и понял, что все здесь не так просто. Большинство людей говорит одно, а делает совсем другое и руководствуется во всем только своими интересами.

— Как ты циничен, — засмеялся Том. — Видимо, ты действительно слишком долго пробыл в Лондоне. Свежий йоркширский воздух прочистил бы тебе мозги.

— К сожалению, мы в Лондоне, а не на Севере. Именно здесь могут возникнуть проблемы, — заметил Генри.

— Пока этого не случилось, давайте веселиться и праздновать. Я вижу своего дорогого брата, разве это не повод для радости?! Мы не виделись… три года? Давайте выпьем еще вина.

— Надеюсь, что мы будем видеть тебя часто, ведь милорд в Кросби, — сказал Генри.

Кросби находился в пяти минутах ходьбы от дома Генри и Маргарет.

— Я на это очень надеюсь. Однако полагаю, что мы будем очень заняты. Ближайшие несколько недель станут очень горячими.

— О, коронация, — улыбаясь, произнес Генри. — Как же это могло выскочить у меня из головы?

— Как только дата будет согласована, мы с ног собьемся, чтобы поспеть со всеми приготовлениями.

— А мы собьемся с ног, поспевая выполнять все ваши заказы, — добавил мечтательно Генри. — Смерть короля очень грустное событие, но возведение на престол нового — не могу не признать — очень выгодно для дела!

Время было насыщено событиями, и вначале все шло гладко. Ричард Глостер был утвержден парламентом в роли лорда-протектора. Юный король и его свита переехали в королевские апартаменты в Тауэре. Утвердили и состав нового Совета: в него вошли прежние члены, за исключением нескольких новых лиц, которые были всеми одобрены. Одна кандидатура, однако, не вызвала восторга — это кандидатура герцога Бекингема, который занял видный пост. На Ричарда произвело большое впечатление, как быстро лорд Бекингем предложил ему помощь, когда она была необходима. Милорд любил и живой характер герцога. Другие же члены Совета, такие как Гастингс, не разделяли мнения Глостера. Они считали Бекингема выскочкой, напористым и слишком активным человеком, который угрожал их положению в правительстве. По их мнению, Бекингем оказывал слишком большое влияние на милорда.

Но все происходило очень мирно. Ричард при первой же возможности послал за своей женой Анной, которая прибыла в Лондон пятого июня, поселившись в Кросби. Их сын Эдуард остался в Мидлхеме. Он был очень хрупким ребенком, который мог и не выдержать такой длинной поездки. Милорд не хотел рисковать, зная, какая нездоровая обстановка в Лондоне.

Том был свидетелем нежной встречи его господина с женой. Герцог сразу же повеселел. Том находился при лорде-протекторе уже долгое время. Ричард по натуре был одиноким волком, но тех, кого считал близкими людьми, любил держать при себе. Том был счастлив. Благодаря своему жизнелюбию и оптимистическому взгляду на мир, он часто служил милорду утешением, особенно когда политические проблемы и государственные заботы давили на милорда тяжелым грузом.

В день приезда леди Анны в Лондон были как раз отданы распоряжения насчет коронации, которая должна была состояться двадцать второго июня. Это значило, что на окончательную подготовку отпускалось меньше трех недель. Сделать предстояло очень многое, начиная от выбора сквайров, которые удостоятся посвящения в рыцарство по такому торжественному случаю, и заканчивая распределением мест на банкете после церемонии. Ричард работал до поздней ночи, отдавая одни приказы и подписывая другие. Его помощники мечтали выспаться, но их желанию не суждено было сбыться до тех пор, пока милорд сам не отойдет ко сну. В конце концов, Том набрался храбрости и решился обратиться к милорду, когда очередная кипа бумаг была разобрана.

— Милорд, завтра предстоит много работы. Не лучше ли немного отдохнуть? Леди Анна давно почивает.

Ричард поднял голову, его серые глаза с темными кругами от усталости сурово глянули на Тома. Затем его лицо смягчилось и он широко улыбнулся.

— Возможно, ты прав, мой друг, — сказал герцог. Он отложил перо и потянулся. — Ты, конечно, мечтаешь отоспаться?

— Я переживал только о вас, — сразу же ответил Том.

— Да, разумеется, — улыбнулся Ричард. — Я верю тебе. Ты же мне друг, не правда ли? Так хорошо знать, что тебя окружают люди, которым можно доверять. Враги повсюду. Но так всегда было на Юге. Лондон напоминает мне паутину интриг. Люди, которые плетут их против тебя, первыми будут клясться в дружбе.

— Кто же на этот раз, милорд? — тихо спросил Том.

Ему на ум пришла одна мысль… В городе не так уж сложно было отличить правду от вымысла.

Ричард пронзил Тома взглядом.

— Что тебе ведомо, Томас? — тихо спросил милорд.

— Всем известно, кто посещает короля, милорд, только вы об этом не знаете. Известно и то, что некая леди навещала королеву. У этой леди нет причин любить королеву, — начал Том осторожно.

Ричард выглядел раздраженным.

— Слухи, Том? У этих людей есть имена? Расскажи мне вес, что ты слышал. Здесь собрались все, кому я могу доверять.

В комнате находилось несколько верных помощников милорд. Том нервно сглотнул.

— Милорд, все знают, что лорд Гастингс навещает короля, когда вас нет там.

— Лорд Гастингс — член Совета. Он был другом покойного короля, моего брата, — невозмутимо ответил Ричард. — Продолжай, скажи, кто та женщина, о которой ты упомянул?

Том знал, что милорд понимает, о ком идет речь, ведь вместо слова «леди» он сказал «женщина».

— Госпожа Шорр, милорд, — произнес Том. — Говорят, что она решила покаяться перед королевой.

Джейн Шорр была любовницей короля, а теперь носила имя Гастингс. Все совпадало. Ричард вздохнул и опустил голову.

— Думаю, что ты прав. До меня самого доходили эти слухи. Никому ничего не говорить. Эта тайна не должна покинуть стен этой комнаты. У нас должно быть время подготовиться.

— Милорд, я думаю, что они нанесут нам удар, — не удержавшись, добавил Том. — У них мало времени… Они должны решиться действовать не позже двадцать второго из-за предстоящей коронации.

— Я прекрасно понимаю всю серьезность нашего положения. Но мы не можем выступить первыми, пока не будем знать наверняка, на что они рассчитывают. Вот потому-то ни одно слово не должно выйти за стены этой комнаты. Но зачем ему это делать?! Я верил, что он предан мне, ведь он был другом Эдуарда… — устало проговорил Ричард.

Осознать происходящее было нелегко, потому что Гастингс не любил королеву, не выносил ее многочисленной родни, заполонившей двор, а саму королеву считал своим личным врагом, так как она имела сильное влияние на короля.

— Он знает, что его величество любит свою мать. Он знает, как король привязан к родственникам королевы, — предположил Том. — Возможно, он хочет найти подход к королю, а для этого вынужден быть любезным и с королевой.

Ричард молча кивнул, погруженный в мрачные раздумья. Затем легкая усмешка озарила его лицо и он сказал:

— Интересно, почему люди рвутся к власти? Если бы они видели меня сейчас — видели, как я не поднимаю головы от бумаг, как я устал, как живу, страшась заговоров, разве они не порадовались бы втайне, что я, а не они, несу эту ношу? Я никогда не хотел власти, но это была моя доля, а я ни разу не отступал от того, что являлось для меня делом чести. Насколько легче было бы сейчас отступить и дать им то, чего они так жаждут, но я не могу этого допустить. Мне была доверена священная миссия, которую я обязан выполнить, пусть и ценой собственного спокойствия. Я не могу отступить, даже если это будет стоить мне жизни.

Наступила тишина, а затем он резко поднялся.

— Но вы уже напомнили мне, что я должен отдохнуть, а я все еще задерживаю вас. Очень хорошо. Я пойду… — Он заметил взволнованное лицо Тома и похлопал его легонько по плечу. — Не беспокойся, мой добрый друг. Бог видит нас, а Он никогда не посылает нам больше, чем мы в силах вынести.

Том смотрел, как он ушел в свою комнату: маленького роста, но с прямой осанкой, — человек, привыкший, чтобы ему подчинялись. Том подумал: «Конечно, вы правы, милорд, но ваша ноша не по плечу простому смертному».

Пятница, тринадцатое июня. Несчастливый день — день, в который моряки не поднимают парусов. В этот день любой разумный человек не станет искушать темные силы, а в своих поступках будет трижды осторожен. В Тауэре собрались члены Совета: Гастингс, Стэнли, Мортон, Ротергем, Бекингем, Говард, а также несколько советников Ричарда.

Ричард вел себя сдержаннее обычного. Он проснулся засветло. По суровому выражению его лица было понятно, что должно произойти нечто неприятное. Том сопровождал милорда до Тауэра, но его, как и остальных, конечно, не допустили в комнату, где проходило заседание Совета. Когда они подошли к двери, Том с удивлением обнаружил, что с противоположной стороны к ним направляются вооруженные стражники. Взглянув на лицо своего господина, он понял, что они прибыли по приказу Глостера. «Значит, все случится сегодня», — подумал Том. Остальные участники заседания находились в комнате, и Том взялся уже за ручку двери, когда Ричард жестом остановил его, повернувшись к капитану стражи.

— Вы помните, каковы должны быть ваши действия? — спросил он.

— Да, — ответил капитан уверенно.

— Хорошо, — сказал Ричард, но по лицу герцога было видно, что его состояние нельзя было охарактеризовать этим словом. Напротив, он чувствовал себя глубоко взволнованным и несчастным. Невидящим взглядом он обвел всех своих помощников. Воины, понимавшие, какие чувства обуревают милорда, смотрели на своего господина с состраданием. Наконец он решился, распрямил плечи и шагнул к двери. Его глаза встретились со взглядом Томаса.

— Стой у двери, — обратился он к Тому. — Стой и слушай. Как только услышишь, что я кричу «Измена!», немедленно распахни дверь, чтобы могла войти стража.

— Да, милорд, — ответил Том.

Он не имел права сказать ничего больше того, что сказал. В свой взгляд Том попытался вложить всю силу своей преданности и своего сочувствия. Когда он открыл дверь, на короткий миг перед ним предстала картина в комнате: там, у стола, сидели богато одетые советники, вставшие при появлении милорда. Разговор, который они вели приглушенными голосами, немедленно прекратился, а затем дверь захлопнулась.

Все завершилось через несколько минут. Дверь была очень толстой, и обычная беседа была бы не услышана, но Том приложил ухо к дубовому полотну и тут же до него донесся звук удара, как будто кто-то резко встал и перевернул стул. После этого раздалось главное: «Измена!» Слово это как будто пронзило сердце Тома. Он распахнул дверь и крикнул сам: «Измена!», словно это предали его. Лица сидевших за столом обратились к двери, Гастингс и Стэнли вскочили на ноги с кинжалами в руках наготове. Стул Стэнли был перевернут. Мортон и Ротергем побелели как мел, и было видно, что Мортон страшно разозлен, а Ротергем испуган. Бекингем, сжав кулаки, поднял руки вверх в знак триумфа. Говард смотрел на происходящее с мрачным выражением лица.

Мимо Тома пробежали солдаты, чтобы схватить советников. Том не отрываясь смотрел на милорда.

— Возьмите лорда Стэнли под стражу и сопроводите его к дому, а этих троих — в Тауэр, — тихо отдал приказ капитану Ричард.

— Есть, сэр!

Пленники под охраной стражи покинули комнату. Все завершилось. Но какой ценой? Все время возвращаясь к этому вопросу, Том, как ни старался, не мог стереть из памяти выражение лица Ричарда. Это не было выражение триумфа или негодования — это было выражение бесконечной печали и самого горького разочарования.

В тот же день, но несколько часов спустя в полном составе собрался Совет, чтобы решить судьбу заговорщиков. Гастингса приговорили к смертной казни. Лорд-протектор не встал на его защиту, ибо предательство Гастингса больно отозвалось в его сердце. Трех остальных оставили под стражей. В Нортемптоне были схвачены и арестованы еще три пленника: Риверс, Ваген и Грей. Их приговорили к смертной казни, так как они были в слишком близких отношениях с королевой и представляли угрозу спокойствию в стране.

Гастингса казнили в следующую пятницу, двадцатого июня. В это же время еще одного заговорщика, Мортона, которого считали самым опасным после казненного Гастингса, заточили в Брекнок, один из замков Бекингема. Ротергема посчитали слабым и неопасным, поэтому освободили, а Стэнли оставили под домашним арестом. На том же заседании было решено, что королева не имеет права держать брата короля как политического заложника в Вестминстере, после чего его отправили под надзором епископа Кентерберийского в королевские апартаменты в Тауэре.

Лондон угомонился и стал ждать коронации, которая была отложена. Ждать пришлось недолго. Восемнадцатого июня новый состав Совета собрался вновь. После его окончания видели людей, которые выходили из замка герцога с мрачными лицами. Что-то происходило, но даже Том, как он потом рассказывал Генри и Маргарет, не имел представления, чего все-таки следует ждать.

— Все держится в строжайшей тайне, что бы там ни замышлялось, — говорил он. — Но должно произойти нечто важное и значительное.

— Что это будет? — с любопытством произнесла Маргарет. — Еще один заговор?

— Не думаю, — после недолгих колебаний проговорил Том. — Лорд-протектор не выглядит несчастным или злым. Он просто озабочен. До меня дошли некоторые слухи… — Он сделал паузу, а затем скомкал собственную речь: — О нет, мне лучше ни о чем не говорить. Если это окажется неправдой… неважно. Я скажу, когда буду знать наверняка.

Генри и Маргарет, снедаемые любопытством, вынуждены были удовлетвориться этим.

В воскресенье лорд-протектор поехал послушать проповедь, которую читал Ральф Шаа, брат лорда-мэра Лондона. Милорда сопровождала его жена. С ним в путь отправились и все видные чиновники. Еще до того, как были произнесены первые слова проповеди, Том понял, что им предстоит услышать нечто чрезвычайно важное. Царила атмосфера приглушенного возбуждения, а лорд Бекингем раскраснелся, как ребенок в ожидании праздника Рождества. Он смеялся и веселил разными шутками своего господина, когда бок о бок они ехали каждый на своей лошади: Бекингем на кобылке ореховой масти, а Ричард — на своем великолепном жеребце. Том держался чуть поодаль и видел, как герцог несколько раз поморщился, словно показывая, что сейчас не время для шуток, однако не сделал никаких попыток остановить Бекингема.

Как было заведено традицией, проповедник огласил содержание предстоящей речи, и Том резко вдохнул, когда услышал: «Плохое семя не даст хороших всходов». Значит, слухи подтвердились. Проповедник начал с похвалы отцу Ричарда, который сражался и погиб, защищая дом Йорков, а затем он стал расточать похвалу самому лорду-протектору, рассказывая слушателям о высоких качествах герцога, о его карьере. Он упомянул самые великие его деяния, сказав, что именно такой человек и достоин стать королем.

Наступила пауза. Проповедник перевел дух, чтобы приступить к главной части своей речи. Том бросил взгляд на лицо своего господина, которое было видно в профиль: холодная линия рта, не издававшая ни единого чувства. Леди Анна кусала губы, а ее кожа на худеньком личике так побелела, что казалась прозрачной. Бекингем не скрывал своего приподнятого настроения, а Говард выглядел весьма довольным. Не было никаких сомнений в том, что все они знали заранее, какими будут следующие слова проповедника.

— Самими его деяниями нам было открыто, что он достоин занять место на королевском троне, так как лорд-протектор наделен таким правом самим Господом и законом страны, которая управляется королевской короной.

В полной тишине послышался нежный перелив бубенцов на уздечке чьей-то лошади, которая беспокойно приплясывала, я затем без паузы вдруг донеслось воркование голубя, гревшегося на крыше под лучами солнца. Бекингем нервно засмеялся, а потом раскашлялся. Никто больше не проронил ни звука.

— Нам недавно открылось, — продолжал проповедник своим звенящим голосом, — что наш покойный король Эдуард Четвертый женился на госпоже Элизабет Вудвилл, будучи уже в браке с госпожой Элеонорой Батлер, дочерью графа Шросбери. Таким образом, брак, заключенный с теперешней королевой, не может считаться законным, а дети, прижитые в этом союзе, не могут считаться законнорожденными. Итак, по причине, только что объявленной, дети Эдуарда не могут претендовать на корону, а дети покойного герцога Кларенса не войдут в число наследников из-за преступных деяний их отца, поэтому Ричард Глостер, лорд-протектор, объявляется единственным законным наследником Йорков и единственным законным претендентом на королевский престол Англии.

Итак, это произошло! Свершилось! Теперь все становилось на свои места. Эдуард, этот белокурый великан-красавец, неутомимый любовник, который заключил тайный союз с Элизабет Вудвилл, чтобы заманить ее в постель, просто повторил уже испытанный прием, отработанный на Элеоноре Батлер, ласки которой ему надоели. Если женщина была добродетельной, а мужчина хотел добиться ее расположения, то какой еще выход у него оставался? Многие джентльмены при дворе могли позволить себе использовать всякие ловушки, чтобы завладеть понравившейся дамой. Простой люд часто отступал от данных при обручении обещаний, так как мало что определялось ими. Но король не мог себе позволить попасть в такое двусмысленное положение. Отпрыски короля должны иметь безупречную родословную, чего теперь нельзя было сказать о детях Эдуарда.

Толпа ахнула, а потом тихие разговоры волной пронеслись среди стоявших. На некоторых лицах читалось искренне изумление, как заметил Том, но мало кто выглядел недовольным. Люди не поставили под сомнение слова проповедника. На лицах других людей можно было прочесть открытое облегчение. Даже упрямцы, которые не поверят в рассказанную историю, будут удовлетворены тем, что решался вопрос о двоевластии, которому неизменно сопутствуют плохо работающее правительство и бесконечные политические интриги. Бекингем обратился к Ричарду. Он поговорил с ним, склонив голову, после чего отошел, очевидно, по какому-то делу. Герцог Глостер и его жена в сопровождении своих помощников повернули лошадей и поехали домой, сохраняя непроницаемое выражение лица.

В замке Кросби они спешились, вошли в дом и поднялись по ступенькам на обед.

Том шел сразу за вельможной парой, поэтому хорошо слышал, как леди Анна сказала мужу тихим голосом:

— Значит, все правда?

— Да, это подтвердилось, — ответил Ричард. В его голосе не было ни торжества, ни злости, только бесконечная усталость. — Епископ Стиллингтон рассказал мне об этом на прошлой неделе, поскольку сам присутствовал на церемонии. Именно поэтому Эдуард и продержал его в заточении, чтобы не дать ему сказать правду. Я не мог понять тогда причин.

— Эдуард?.. Как он мог так поступить? Как он мог надеяться, что ему удастся скрыть правду?

— Леди, которая была обманута, умерла. Знал только Стиллингтон. Его предупредили об опасности, которая ему угрожает, если он поднимет этот вопрос. Все было бы в порядке, умри Эдуард, не оставив сына преемником. Если бы он прожил на несколько лет дольше, то мальчик наследовал бы трон по возрасту. Став королем, он сам решил бы, как ему поступить со Стиллингтоном.

— Но почему же Стиллингтон хранил молчание все эти годы? — воскликнула Анна.

— Пока Эдуард был жив, он не мог говорить. Его предупредили… а теперь он сказал, что не мог больше молчать. Он не мог допустить, чтобы незаконнорожденный ребенок унаследовал трон, который по праву принадлежит мне, — Ричард криво усмехнулся. — Напрасно он так позаботился о моих правах.

— Что же на это скажет королева? — размышляя, произнесла Анна.

— Ей уже все известно, — сказал Ричард. — Мне доложили об этом. Джордж каким-то образом проведал обо всем и сообщил королеве. Он ненавидел ее лютой ненавистью. Узнав секрет, он решил им воспользоваться, потому что это давало ему право самому занять трон. Именно поэтому королева так настаивала, чтобы его казнили. — Голос Ричарда звучал надломленно — он до сих пор переживал смерть своего безумного брата. — Эдуард был не без греха. Я понимаю это сейчас. В его интересах было заставить Джорджа молчать, а брат дал ему множество поводов для недовольства. Королева нашептывала Эдуарду в другое ухо, подливая масла в огонь. В конце концов ему пришлось решиться. Вот почему казнь состоялась тихо, без публики, на случай если Джорджу вдруг вздумалось бы обратиться к толпе со своими разоблачениями.

Наступила тишина. Перед дверью в комнату они остановились и внимательно посмотрели друг на друга. Ричард взял ее руку и погладил тонкие пальцы, глядя ей прямо в лицо, такое нежное и хрупкое. Он словно хотел заглянуть в ее душу.

— Анна, что еще я мог сделать? Бог свидетель — я не жажду королевской власти. Это последнее, что я бы сделал — взвалить на себя такую ношу. Моя дорогая, я знаю, что корона не делает счастливым. Но мальчик не может стать королем. Возможно, я мог бы добиться особых полномочий для мальчика Джорджа, но он еще совсем ребенок, какая польза будет от такого положения? Кроме того, я вижу, что он слабый и испорченный.

Ричард смотрел на жену почти с отчаянием, в его голосе звучала мольба, а она хранила молчание, она просто глядела на него.

— Это моя обязанность, мой долг. Более того, мы должны становиться другими, если сами сталкиваемся с переменами. Анна, скажи мне, что еще я мог бы сделать?

Наконец она вздохнула и опустила глаза. Она освободила руку, которую он все еще держал, а затем взяла его пальцы и поднесла к своим губам для поцелуя. Потом Анна приложила руку Ричарда к своей щеке и произнесла:

— Не было никакого другого выхода, теперь я это вижу. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы выполнить свои обязательства.

Она продолжала стоять с опущенными глазами, сохраняя на лице выражение озабоченности. Том увидел движение ее губ, когда она произнесла слово «Эдуард», выпрямилась и прошла в комнату. Потом он часто возвращался к этому моменту, размышляя, кого она имела в виду: покойного короля, его сына, которого предстояло лишить полномочий, или же своего сына, которому теперь суждено будет занять королевский трон. Пропуская ее вперед, Том услышал слова Ричарда:

— Ваш отец был бы очень доволен тем, как сложилась ситуация, — тихо сказал он Анне.

На следующий день, в среду, собрался парламент, чтобы обсудить, кому предстояло стать коронованной особой. Надо отметить, что он заранее определился с решением. Требовалось лишь формально заверить в парламентских протоколах тот факт, что принято единодушное решение просить Ричарда занять престол. В четверг, двадцать шестого июня, Палата общин обратилась к Ричарду Глостеру, лорду-протектору, с просьбой принять корону Англии. После его утвердительного ответа Ричарда громко приветствовали и провозгласили Ричардом Третьим.

Новость распространилась по Лондону со скоростью огня. Большинство было радо ей. Недовольство незначительного меньшинства было легко преодолено. Страна должна была получить короля, который уже показал себя опытным и мудрым правителем. Ричард был известен как храбрый военачальник и добродетельный человек. Полная казна, которая осталась после покойного короля Эдуарда, состав Совета, куда входили люди честные и грамотные, — все предвещало золотой век для Англии, и в народе о Ричарде говорили уже не иначе как о «добром, славном» короле.

В тот вечер Том гостил у Генри и Маргарет. Он очень сильно напился, отмечая с ними прекрасное будущее страны, которое ожидалось в связи с такой удачной развязкой событий. До того как он упал на стол, опьяненный вином, Том начал рыдать, оплакивая судьбу своих господ, мирная и спокойная жизнь которых в их родовом замке закончилась навсегда.

Глава двадцать пятая

Новость была воспринята в Морланд-Плэйсе с огромной радостью, к которой примешивалось и некоторое удивление. Элеонора пришла в себя первой и заявила, что в том, как сложились обстоятельства, усматриваются деяния небесные. Она добавила, что с самого начала знала: Ричард больше подходит на роль короля, чем его брат. Эдуард и Сесилия приняли это заявление с тихой улыбкой. Эдуард пошел еще дальше, крайне изумившись по поводу истории о «нечистой» женитьбе.

— Неужели это правда? — с сомнением в голосе сказал он.

— Наверное, эта версия возникла специально по такому случаю, — предположила Сесилия, чтобы спровоцировать свою свекровь. Сесилию иногда раздражали суждения Элеоноры, поэтому она сказала это скорее из вредности, а не потому что действительно так думала.

— Конечно, все сказанное истинно, — презрительно изрекла Элеонора. — У меня нет сострадания к этой мадам Вудвилл. Она использовала свое тело как приманку для короля. Ее интересовал трон, а не сам Эдуард. Если бы все делалось открыто, предыдущая договоренность монарха с другой дамой стала бы немедленно известна при дворе, и ничего подобного не случилось бы вообще.

— Все равно ей несладко, — вставила Сесиль, прибывшая в родительский дом с Томасом, как только услышала новости. — Представляю, какой это удар — держаться за этот брак, а потом вдруг выяснить, что это и не брак вовсе. После стольких лет и десяти детей…

— А как трудно было перенести эту ситуацию той леди, которая была его первой женой? — быстро добавил Томас, видя негодование Элеоноры, готовой взорваться оттого, что в ее доме кто-то может сочувствовать мадам Вудвилл. — Я хотел бы узнать, что произошло с ней?

— Она ушла в монастырь, где и умерла, я полагаю, — сказал Эдуард.

— Но почему же она промолчала, узнав о повторной женитьбе короля? — недоумевала Сесиль. — Даже если она не хотела быть королевой, то должна была удержать от незаконного брака другую женщину.

— Наверное, не хотела ухудшать и без того плохую ситуацию, — предположил Эдуард. — Она умерла в 1468-м, а король заключил этот злосчастный брак в 1464 году. Может, к тому времени она была больна и слаба, чтобы думать еще и об этом. Помните, что король был женат шесть месяцев, когда стало известно о его первом браке, поэтому та леди могла подумать, что слишком поздно признаваться в чем-то.

Сесиль выглядела как человек, который остался при своем мнении. Ее супруг произнес:

— Если что и указывает на правдивость истории, так это сходство ситуаций, в обоих случаях мы видим вдов, старше по возрасту, чем он, обе прекрасные и добродетельные…

Элеонора презрительно хмыкнула:

— …и обе согласились на тайный брак. Интересно, сколько таких «жен» короля Эдуарда найдется по всей стране?

— Возможно, — сказала Сесилия, — если бы матушка королева не была столь амбициозна, то наша королева тоже могла очутиться в монастыре, где и коротала бы свой век.

— Лучше бы так и произошло, — Эдуард вложил в свои слова необычную силу. — Представьте, как она должна себя чувствовать, прожив двадцать лет в грехе и родив десять детей. Она узнала потрясшую душу правду, когда уже привыкла быть королевой и править. Получается, что она теперь не имеет права смотреть свысока на таких созданий, как Джейн Шор.

— Не думаю, что нам надо ее жалеть, — проговорила Элеонора. — В своем письме Том говорит, что ей все было известно еще со времени казни герцога Кларенса. Мы ведь знаем, что у нее были дети и после этого. Она родила еще двоих. Будь она добродетельной не только на словах, то избегала бы королевского ложа. Она же думала, что эта история никогда не выплывет наружу. Надеялась, что ей суждено быть королевой до конца дней своих. Амбиции, не подкрепленные нравственными принципами, становятся опасными.

Наступила пауза, которую никто не спешил прервать, ибо возразить на доводы Элеоноры было нечем.

Затем Томас переменил тему и более бодрым голосом произнес:

— Я слышал, что коронация назначена на шестое июля, то следующую субботу. Герцог, похоже, времени даром не теряет.

— Все распоряжения были отданы давно, еще для юного Эдуарда. Теперь придется внести лишь некоторые изменения, — сказал Эдуард. — Как жаль, что нас не предупредили заранее, тогда мы могли бы поехать в Лондон и остановиться у Генри и Маргарет. Такое событие…

— Но папа, — воскликнула Сесиль, загораясь идеей, — мы еще можем успеть!

— Нет, времени осталось совсем мало, ведь до Лондона десять дней езды, — покачал головой Эдуард.

— Нет, совсем нет. Вы прекрасно знаете, что можно успеть доехать и за пять дней, если не тратить времени на остановки. Дороги в это время года хорошие, так что мы легко можем преодолевать и сорок, и пятьдесят миль в день. Если мы выедем завтра утром, то окажемся в Лондоне в субботу вечером. Надо только постараться.

— Глупости, Сесиль, — остановил ее Эдуард, но она поспешила его перебить:

— Нет, вовсе не глупости. Это замечательная мысль. Как часто вам выпадает шанс посмотреть коронацию? А эта коронация дорогого нашему сердцу человека, нашего милорда, герцога Глостера, который спал под нашей крышей и вкушал с нашего стола…

— Сесиль права, — неожиданно вмешалась Элеонора.

Молодая дама немедленно обратила нетерпеливый взор в сторону своего нового сторонника.

— Бабушка, вы поедете?

— Будь я в твоем возрасте, то поехала бы без раздумий. То, что ты говоришь, истинная правда. Я сожалею только о том, что я не моложе лет на тридцать. Но мне не под силу выдержать такую долгую поездку. А ты, Эдуард, ведь ты молодой мужчина по сравнению со мной.

— Вот так-то! — торжествующе произнесла Сесиль. — Кто же поедет? Томас? Нэд, кузен Эдмунд? Кстати, где он? Давайте их спросим.

— Они сейчас в поместье Шоу, — сказал Эдуард. — Честно говоря, я не знаю…

— Я не поеду, — твердо произнесла Сесилия. — Я слишком грузная для такой быстрой езды. Хотя, конечно, я с удовольствием присоединилась бы к вам. Почему бы тебе не поехать, Эдуард?

Ты увидишься с Маргарет и нашим маленьким Томом, а главное, сможешь привезти нам новости и рассказать, во что все были одеты, кто что делал.

Эдуарда больше не пришлось уговаривать. Он не покидал Морланд-Плэйса много лет, а в Лондоне вообще никогда не был, поэтому предложение о поездке на коронацию Ричарда звучало большим искушением. Когда Нэд и Эдмунд вернулись после осмотра поместья Шоу, Нэд сразу же согласился ехать, а Эдмунд лишь покачал головой и сказал в характерной для него спокойной манере, что он не поедет. Никаких причин он не назвал. Сесиль попыталась нажать на него, но Элеонора махнула ей, приказав оставить его в покое. Эдмунд всегда отличался странностями, и Элеоноре не хотелось, чтобы его слишком жизнелюбивая кузина беспокоила его. Остаток дня все провели в спешных приготовлениях: отбирали лучших лошадей для поездки, укладывали платья, заготавливали провизию, а слуги запоминали все распоряжения, потому что Морланды не мыслили такой дороги без сопровождения.

На следующий день весь дом уже был на ногах в три часа утра. Прозвучала месса, а в пять часов лошадей подвели к двери. Эдуард, Нэд, Томас и Сесиль оседлали скакунов и были готовы отправиться в путь.

— Передайте Тому наши заверения в любви, — напутствовала их Элеонора.

— Передайте наши заверения в любви всем, — поправила ее Сесилия. — О, постарайтесь запомнить мельчайшие подробности, чтобы вам было что рассказать нам, когда вернетесь.

— Да, мы все сделаем, — выкрикнула ее дочь. Она помахала своим двум девочкам, которых привезли только за день до этого. Они должны были дожидаться приезда Сесиль и Томаса под присмотром гувернанток Элеоноры. Сесиль натянула поводья, и через секунду они тронулись в путь в свете утреннего солнца.

— Жаль, что я не могу поехать с ними, — вздохнула Элеонор, поворачиваясь назад к двери. — У старости есть свои недостатки, как я теперь вижу…

Ее руку взял семилетний Поль.

— Не печальтесь, бабушка, — сказал он. — Я ведь остаюсь с вами. А еще у нас будет гостить Анна. Нам будет весело — правда.

Элеонора улыбнулась, взглянув на своего темноглазого маленького правнука, который в своей собственной семье выглядел этаким чужеземцем. Именно ему однажды отойдет все, что она заработала, все, что ей принадлежит.

Она улыбнулась снова и наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб.

— Нет, дитя мое, я не печальна. Я рада, что ты остаешься со мной. Давай пойдем в сад и соберем кое-каких трав для Жака.

— Конечно, я потом их сам ему отнесу, — сказал Поль нетерпеливо. — Анна может пойти с нами?

Он взял свою кузину и будущую невесту за руку.

— Я знаю, почему ты хочешь сам отнести Жаку травы. Ты думаешь, что Жак даст тебе в награду маленький кусочек пирога. Не пытайся отвертеться. Я знаю, что права. Но тебе делает честь то, что ты хотел поделиться с Анной. Я разрешаю тебе пойти и приказать Жаку дать тебе три кусочка, еще один для твоей второй кузины Алисы.

Поль, который не очень беспокоился по поводу Алисы, улыбнулся счастливой улыбкой и пошел, держась за руку своей прабабушки, в солнечный сад. Жизнь казалась ему прекрасной, ведь его ожидали вкусный пирог и Анна, которая будет радовать его своим присутствием несколько недель.

Путники подъехали к воротам Лондона как раз перед наступлением комендантского часа. Их остановили городские стражники и спросили, куда они направляются. По их сильному акценту можно было определить, что они северяне, поэтому, услышав, что Морланды прибыли из Йорка, стражники немедленно стали дружелюбными и разговорчивыми.

— На коронацию, да? Тогда вы как раз вовремя. В десять часов объявляется комендантский час, таков приказ короля. Он не хочет допускать беспорядков на улицах, как было при бывшем короле. Никаких драк, никаких преступлений, никаких нападений на иноземцев или Вудвиллов.

— Как по мне, то последнее правило можно и немножко нарушить, — усмехнулся второй стражник. — Я на стороне нашего милорда, и всегда был. Я не против, чтобы семейка мадам узнала, почем фунт лиха. Ладно, мы здесь для другого, с прошлого понедельника ходим и проверяем порядок на улицах. Куда же вы направляетесь? Остановиться уже негде. Даже если бы вы приехали пораньше, и то могли бы рассчитывать разве что на курятник. Все места заняты.

— Ну, с этим у нас проблем не будет, — произнесла Сесиль, не дав кому-нибудь открыть рот. — Мы собираемся остановиться у родственников, моей сестры и ее мужа. А мой брат служит у короля. Он один из его оруженосцев.

— Правда? — поразился первый стражник. — Ничего себе! Проезжайте, миледи, и вы, джентльмены тоже. Все в порядке, Джек. Слово сестры оруженосца самого короля нас устраивает, не так ли?

В доме на Бишопсгейт-стрит произошла трогательная встреча. Братья Баттсы обменялись крепкими рукопожатиями. Сесиль и Маргарет бросились друг другу в объятия, а Нэд бесцеремонно похлопал всех по плечу. Эдуард не мог сдержать слез гордости. Все это время белая китайская собачонка Маргарет бегала кругами, как детская игрушка на веревке, и смешно лаяла без перерыва.

— Как же хорошо увидеть вас снова, — вздохнула Маргарет, когда все немного успокоились. — Как жаль, что Эдмунд не с вами. Почему?

— Но ты ведь знаешь Эдмунда, — пожал плечами Нэд. — А где Том? Я думал, что сегодня он уж непременно будет с вами.

— Сомневаюсь, чтобы он мог прийти, даже если бы знал о вашем приезде, — сказал Генри. — Он ведь один из оруженосцев короля и все время будет занят, особенно сегодня вечером.

— Он стал такой важный! — Маргарет не могла унять своего восторга. — Вы просто представить себе не можете. Том ближе всех стоит к королю. Как жаль, что вы не прибыли раньше! Вы пропустили сегодняшнюю процессию по городу. Это было великолепное зрелище. Тома выбрали одним из семи оруженосцев для охраны короля. Мы стояли у дороги и наблюдали за происходящим, да, Генри? Я уверена, что он видел нас, только, конечно, не мог нам помахать…

— Да, я полагаю, что не мог, — улыбнулся Эдуард. — Успокойся, дитя мое, ты тараторишь, как сорока.

— Ах, это было такое захватывающее зрелище! Том выглядел потрясающе. Он был самым красивым из всех. В шикарном малиновом сюртуке, в платье из бело-золотой ткани, а чулки…

— Я уверен, что сейчас не лучшее время утомлять наших гостей рассказами о чулках Тома, дорогая, — тактично прервал ее Генри. Он повернулся к остальным, а затем снова обратился к Маргарет: — Они совершили долгое путешествие. Должно быть, хорошо было бы что-нибудь перекусить и выпить.

— О, конечно, — Маргарет наконец опомнилась от нахлынувших чувств. — Я позову слугу немедленно.

— Спроси у него, где нам разместить всех гостей, — добавил Генри и повернулся к остальным. — Когда коронация завершится, мы сможем найти для вас очень удобное место на постоялом дворе по соседству, но сейчас, даю гарантию, вы не найдете никакого места для ночлега в окрестностях от Гринвича до Челси. Возможно, вам даже придется смириться с тем, чтобы пару ночей провести на полу.

— Да все в порядке, — Нэд беззаботно махнул рукой, словно отметая всякие трудности. — Какая разница, если мы уже здесь, а после той бешеной скачки, которую нам пришлось вынести, я мог бы заснуть стоя. Вы представляете: мы во вторник утром еще были дома!

— О, неужели? — воскликнул Генри. — Но почему вы выехали так поздно? Ай, как глупо с моей стороны: вы же не получали никаких вестей, а я был так занят, что забыл, как быстро сменялись события.

— Насколько я полагаю, заказов на ткань сейчас гораздо больше, чем обычно? — спросил Эдуард, заинтересованный деловой стороной вопроса.

— Точнее не скажешь, сэр, — гордо отозвался Генри. — Я ежедневно вижусь с господином Коти, он подбирает королевский гардероб. Очень разумный человек. Он намекнул мне, что король настроен давать заказы только мне, потому что он в дружеских отношениях с госпожой Морланд. Я выжал из этого преимущества все, что мог. Ну, например, мне поступил заказ почти на семьдесят тысяч пуховок, по двадцать шиллингов за тысячу…

— Великолепно! — воскликнул Томас.

Всем стало ясно, что они собираются пуститься в долгое обсуждение дел, цен на ткань, и Эдуард с удовольствием присоединится к ним. Нэд и Сесиль обменялись взглядами. Деловая сторона жизни интересовала их меньше всего.

— Как же так, господин Генри, что вы даже не поинтересовались здоровьем ваших племянниц? — воскликнула Сесиль. — Какой же вы после этого дядя?

— А еще у вас есть племянник, позвольте напомнить, — сказал Нэд, делая вид, что чувствует себя оскорбленным.

— А когда мы увидим Тома? — не дав Генри что-то ответить, продолжала атаковать его вопросами Сесиль.

Нэд покачал головой.

— Нет, так не годится, Сесиль. Гнаться за двумя зайцами — плохая привычка. Видишь, он не знает, на какой вопрос отвечать.

Генри засмеялся.

— Вижу, что вы не изменились. Конечно, я начну с вопроса о моих племянницах и племяннике, но когда придет Маргарет. А Том… Я надеюсь, что он присоединится к нам завтра, сразу после церемонии. Мы устраиваем праздничный ужин, поэтому рассчитываем, что он придет, как только его участие в процессии уже не потребуется. Он прислуживает на королевском пиру, и если Тому выпадет очередь присутствовать при первой или второй смене блюд, то он прибудет к восьми часам. В крайнем случае, к девяти.

В этот момент вернулась Маргарет, за ней шли слуги с подносами. Гостям подали еду и вино.

— Наконец-то, — произнес Генри. — Теперь мы можем занять места за столом и поговорить о делах семейных, а вы придете в себя после нелегкой дороги. Дорогой отец, благословите нас.

Улицы были заполнены толпами людей. Так продолжалось весь день, от рассвета до заката. Люди оделись в лучшие одежды и были в приподнятом настроении, несмотря на жару. Солнце нещадно палило в безоблачном небе. Только возле реки ощущалось дуновение прохладного ветерка. По лицам людей градом стекал пот, но они продолжали стоять в ожидании своего монарха. В истории Англии не было другой подобной коронации, которая вызвала бы такое стечение гостей. Было приглашено столько господ, что на территории аббатства не оставалось места даже для небольшого числа простолюдинов. Морландам удалось выбрать место, откуда открывался замечательный вид на красную ковровую дорожку, простиравшуюся от Вестминстера до аббатства. Именно она и должна была определить маршрут процессии. Наконец начался парад: сначала до толпы, которая уже неистовствовала, донеслись звуки труб королевских глашатаев, а потом к ним присоединились музыканты и певцы. Затем появились священники, которые несли огромный крест, за ними следовали аббаты в черных, белых и коричневых одеяниях, а епископы были облачены в столь роскошные платья, что могли соперничать в этом с лордами.

Далее шествовали пэры, они несли королевские регалии — мечи, скипетр, державу и крест, украшенные немыслимым количеством драгоценностей. Новоиспеченный герцог Норфолк, друг Ричарда Джон Говард, нес саму корону — великую золотую корону святого Эдуарда, усыпанную великолепными драгоценными камнями, ослепительно сиявшими на пурпурном бархате. Замыкал шествие сам король Ричард.

Он шел босиком под шатром из золотой ткани, натянутой на четырех шестах, увитых золотыми листьями. Его длинное платье было сшито из пурпурного бархата, отороченного горностаем, а сюртук из золотистой парчи украшали белые розы и солнечные диски, символизирующие дом Йорков. Приветственные крики народа достигли крещендо.

— Он выглядит так благородно! — воскликнула Сесиль. Ее лицо выражало неописуемый восторг. — Но при этом он так серьезен. Да благословит его Бог!

Маргарет была менее набожной.

— Шатер несут бароны Пяти портов[13], — заметила она.

— О, я знаю, — ответила ей Сесиль. Затем она обернулась к Генри: — Это правда, что вам позволили оставить шатер и шесты к нему в качестве платы?

— Да, полагаю, что так и будет, — сказал Генри.

— А кто этот светловолосый мужчина, который держит шлейф короля? — поинтересовался Томас.

— Это герцог Бекингем, — пояснил Генри.

— Его одежда может сравниться по красоте с нарядом самого короля, — заметил Эдуард.

— А вот и королева! — воскликнул Генри.

— Разве она не красавица?! Смотрите, какие у нее длинные волосы, как у девушки!

— Да, она прекрасна!

— А кто несет ее шлейф? — спросил Эдуард.

— Это леди Стэнли, — Маргарет была не очень уверена в этом.

— Да, но кто она?

— Это Маргарет Бофор, — объяснил Эдуард. — Она племянница лорда Эдмунда Бофора, которая вышла замуж за незаконнорожденного сына королевы Екатерины Валуа.

— Чрезвычайно любезно для короля, — прокомментировал Нэд, — позволить представителю клана Ланкастеров исполнить такую почетную роль.

— Он хочет предупредить любую возможность ссор и вражды, — сказал Генри. — Последнюю неделю он посвятил тому, что пытался всех помирить. Обратите внимание, сколько гостей, и все приняли приглашение, поспешив явиться. Лорд Стэнли участвовал в заговоре Гастингса, но милорд простил его и отпустил на свободу, а теперь леди Стэнли сопровождает саму королеву.

— Она опасная женщина, — начал Эдуард, но его голос заглушил крик Нэда.

— Том! Том! Посмотрите же скорее! Ну, не красавец ли он! О, он увидел нас, голову дам на отсечение! Том! Ой! Вон там! — Нэд без устали махал рукой.

Том, конечно, не ответил им, но всю семью захлестывали эмоции от мысли, что их Том участвует в таком торжественном событии. Процессия проследовала в аббатство. Хотя двери были распахнуты, толпа не могла видеть, что происходит внутри. Однако из уст в уста в мгновение ока передавались комментарии, так что все были в курсе событий. Сначала была проведена специальная церемониальная служба, а затем хор исполнил «Тебе, Господи», и в установившейся благоговейной тишине разнеслись звуки церковного пения. По окончании службы король и королева причастились, а затем под звуки фанфар вышли на солнечный свет. Церковный елей все еще блестел на их волосах. Музыка заиграла с новой силой, орган по-прежнему звучал, а королевские музыканты словно соперничали со звеневшими колоколами, переливы которых были слышны по всему Лондону. Толпа громко приветствовала приближение монархов, а процессия медленно двигалась к Вестминстеру. Король и королева улыбались и махали народу, пока шествовали по красной бархатной дорожке, а люди не переставая бросали им под ноги цветы и выкрикивали слова благословения. У многих на глазах блестели слезы счастья.

Когда процессия вернулась к Вестминстеру, Морланды покинули свой пост и направились домой. Уже минул полдень, а у них еще маковой росинки во рту не было. Королевский банкет должен был начаться в четыре и продолжиться далеко затемно, но обычному зрителю такое зрелище не покажут. Для простого люда официальная часть торжества закончилась. Наступило время праздновать в кругу семьи и друзей.

— Как же я хочу, чтобы Том присоединился к нам, — сказала Маргарет, когда они забрали своих лошадей. — Интересно, его лошадь здесь или он прибудет по реке?

— О, пир будет проходить в Белом зале, — сказал Генри. — Не забывай, что он ехал следом за королем. Если он будет прислуживать королю во время первой подачи блюд, то освободится к шести часам.

— А что входит в его обязанности? — с любопытством спросила Сесиль.

— Он стоит за спиной короля, — начал объяснять Генри, — как только еда или питье касаются губ короля, Том и еще один паж разворачивают над головой монарха сословный флаг. Точно такую же процедуру проделывают и помощники королевы.

— Ну, у него еще не самая трудная роль, — заметила Маргарет. — Двое пажей должны лежать пред королем лицом вниз на протяжении всего пира. Им ничего не удастся увидеть.

— Они не будут в обиде, — засмеялся Генри. — Могу поспорить, что сотни мальчиков в городе пожертвовали бы своей правой рукой за такую честь — все равно, лежать лицом вниз или нет!

— Я смею заверить вас, что это так. О Генри, говорят, что сегодня будут разливать вино. Давайте пойдем и посмотрим.

— А что думаете вы, отец, Сесиль? Некоторые гильдии решили зажаривать целых быков прямо на улице. Там наверняка будут музыка и танцы. Пойдемте?

— О, без сомнений! — воскликнула Сесиль. — Такого веселья я и не представляла.

Остальные согласно кивнули головой.

— Хорошо, — сказал Генри. — Оставим лошадей дома и пройдемся пешком, а затем часов в пять вернемся к ужину.

В половине девятого, когда Том ехал по городу, солнце еще не погасло. Было светло, однако повсюду зажгли факелы, огонь которых на углах улиц соперничал с огнем костров, где жарились на вертелах быки и поросята. Лондон давал праздник, и все его жители были приглашены. Вино лилось рекой, а в качестве закуски предлагалось жареное мясо и хлеб. Везде продавались пирожки. Многие продавцы, видя, что вино разливают бесплатно, поддавались доброму порыву и раздавали свой товар.

Скрипачи и волынщики веселили танцующие пары. Девушки нарядились в праздничную одежду, в волосах у них были цветы. Парни пытались перещеголять друг друга, соревнуясь в прыжках, их лица раскраснелись. Дети бегали вокруг, под ногами у танцующих вертелись собаки, пытаясь выхватить куски мяса из рук людей, уже слишком опьяневших, чтобы погнаться за ними. Реку заполнили лодки, ялики и кораблики с веселящимися людьми. На корме неизменно висели фонари, свет которых отражался в водной глади. Песни и смех эхом отзывались на зеленом берегу.

Том ехал не торопясь, наслаждаясь видом, который открывался ему по пути. Изредка какая-то девушка высовывалась из окна, пытаясь дотянуться до него рукой и взъерошить ему волосы, либо бросала цветок, прося остановиться и составить ей компанию. Он только широко улыбался в ответ, продолжая ехать. Том был красивым юношей, а богатая одежда и уверенная манера поведения, выработанная привычкой вращаться в знатных домах, привлекали к нему повышенное внимание женского пола. Он часто получал недвусмысленные предложения от девушек.

Его ожидал очень теплый прием в доме на Бишопсгейт-стрит: отец, сестра и брат, которых он не видел уже три года, крепко обняли его и расцеловали.

— Ну, Том, снимай же немедленно этот ужасный старый плащ, — суетилась вокруг него Маргарет. — Бог ты мой, где же ты его раздобыл?

— Это первое, что попалось мне под руку. Кажется, он принадлежит какому-то лакею. Но мне ведь надо было скрыть этот красный сатиновый костюм!

— Да на тебе все еще одежда с коронации!

— Тихо, Мэг, не надо, чтобы об этом знали! — остановил Том Маргарет. — Я снял верхнее платье золотистого цвета. Если бы мистер Козине узнал, что я брал его из гардеробной, он бы заточил меня в Тауэр. Но я воспользовался случаем и нашел сюртук и чулки, иначе до сих пор не добрался бы сюда. Сесиль, ты цветешь, как июньская роза. Как чудесно видеть вас снова! Как все? Как матушка, дети, бабушка? Эдмунд не приехал? Ну да, кто-то же должен следить за делами… А как старина Джо и господин Дженни? Вы представить себе не можете, как я соскучился!

— Бабушка передавала тебе сердечный привет и свои заверения в любви, — наконец удалось вставить слово Эдуарду. — Твоя матушка будет очень горда, когда узнает, что ты занимал почетное место в коронационной процессии.

— Том, садись и пригуби вина. Тебе придется многое наверстать, чтобы догнать нас, — смеясь, сказал Генри. — Расскажи нам о банкете. Наверное, вид был необыкновенный.

— Особенно для тех, кто лежал лицом вниз на полу. О, я шучу! Мэг, прошу тебя, убери эту собаку. Я уверен, она собирается схватить мою ногу, как какую-то старую кость.

— Без тебя Морланд-Плэйс стал тихим. Нам тебя очень не хватало.

— Благословенно тихим, я бы добавил, учитывая, что там нет ни меня, ни Маргарет, ведь мы донимали весь дом своими шалостями. Господин Дженни считал нас неисправимыми. О, наш добрый старый наставник… Как он?

— Немного поседел, немного постарел, — сказал Эдуард. — На уроках он иногда засыпает. Если бы Поль не был таким послушным ребенком, то бегал бы по диким просторам без присмотра, потому что господину Дженни все равно его не догнать. Но — да пребудет благословение на этом мальчике! — когда учитель просыпается, Поль все еще сидит и ждет его тихо, как мышка.

Том не мог сдержать смеха.

— Представьте себе, что я и Мэгги замерли в ожидании, когда же проснется наш господин Дженни! Да этот малыш, должно быть, ангел во плоти.

— Могу поспорить, что наш папа был таким же в его возрасте, — заметила Сесиль.

— Нас держали в гораздо большей строгости, — возразил Эдуард. — Нэда тоже. Но ваша бабушка, похоже, ослабила вожжи, когда дело дошло до младшеньких.

— Как я ей благодарен, — сказал Том. — Наверное, Нэд ее измотал.

— Я был сама добродетель. Правда, отец? — с негодованием отозвался Нэд.

В ответ послышался смех, прерванный громким стуком в дверь. Он был слышен даже в верхних комнатах.

— Да кто же это может быть? — воскликнула в недоумении Маргарет.

Генри подошел к окну и выглянул, но было темно, и тот, кто пришел, был скрыт тенью дома. Наступила тишина, прерываемая только спором, который доносился снизу, а затем появился слуга и обратился к Генри.

— Мужчина внизу, сэр, желает видеть вас.

— Что за мужчина? — весело отозвался Генри. — Кто бы это ни был, сегодня такой вечер, что мы обязаны пригласить его на бокал вина. Кто это, Мэтью?

— Странный тип, разбойник какой-то, но… — Мэтью остановился, а затем нерешительно продолжил: — Только он говорит, что он дядюшка мадам.

Услышав эти слова, Нэд вскочил на ноги.

— Ричард! — закричал он. — Должно быть, это Ричард. Немедленно приведите его. Генри, скажи ему, чтобы он провел его сюда. Я твердо уверен, что это брат моего отца Ричард.

— Проведи его, Мэтью, — кивнул Генри, и слуга вышел. — Что все это значит?

— Мой брат Ричард, — сказал им Эдуард. — Разве ты не помнишь его? Он был дома перед тем, как ты отправился в Лондон, а после этого стал странствующим проповедником. С тех пор он только один раз появлялся дома.

— Конечно, теперь я его вспомнил. Вы вместе были во Франции, да, Нэд?

— О да, я только молюсь, чтобы это был он…

В это мгновение появился Мэтью и провел к ним «разбойника».

Ричард был в той же самой хламиде из грубого полотна, подвязанной поясом, которая была на нем в прошлый раз. Его борода доставала ему до груди, волосы выгорели на солнце. За спиной у Ричарда был привязан простой мешок, а в руках он нес крошечного ребенка. Рядом с ним стоял еще один ребенок, облаченный в какие-то лохмотья. Малыш взирал на собравшихся темными, серьезными, как у обезьянки, глазами.

— Дикон! — закричал Нэд и побежал к ним, раскрыв объятия. — Это ты! Как замечательно, что ты приехал!

— Нэд, мой дорогой Нэд! — Ричард на миг как будто лишился дара речи. — Но что ты здесь делаешь? Эдуард, Сесиль, Том… Я и не предполагал встретить вас здесь.

— Ричард, проходи же, — пригласила его Маргарет. — Мэтью, принеси вина моему дядюшке. Позволь мне подержать ребенка.

— А где Констанция? — спросил Нэд, когда Маргарет освободила Ричарда от его ноши. Ричард в большом замешательстве переводил взгляд с одного лица на другое. Они увидели, как он бледен, от них не укрылось и то, как сильно он похудел, хотя борода и скрывала это на расстоянии.

— Дай же мне ребенка, — повторила Маргарет, протягивая руки.

Ричард встретился с ней глазами.

— Ребенок болен, как мне кажется. Именно это и заставило меня прийти. Ребенку нужен уход. Я не знаю, что с ним делать.

— Дикон, а где же Констанция? — снова обратился к нему с вопросом Нэд, явно взволнованный.

Ричард посмотрел на него затравленным взглядом.

— Она умерла. Констанции нет. Она умерла на дороге две недели назад. Она никак не могла прийти в себя после рождения Мики. Я думал, нам надо где-то остановиться, и направился сюда. Она не выдержала этого пути. Констанция умерла под Ридингом, и монахи похоронили ее.

— Но чем же ты кормил малютку? — спросила Сесиль, совершенно сбитая с толку.

В этот момент Маргарет не сдержала крика:

— Бог мой! Ребенок просто кожа и кости. Он, наверное, умирает с голоду!

Эдуард решил ненавязчиво взять инициативу в свои руки.

— Ричард, тебе лучше сесть, а Мэтью пусть принесет вина и еды, — тихо произнес он. — И для Элиджи тоже. Дитя мое, не бойся, подойди сюда. Здесь собрались твои друзья.

Маленький замухрышка еще крепче прижался к отцу. Он не проронил ни слова, настороженно глядя на незнакомцев.

— Маргарет, что-то надо сделать с малюткой, У тебя есть какая-нибудь надежная женщина?

— Дайте подумать… О да, самая подходящая — это Мэри, у нее есть собственные дети, — вспомнила Маргарет.

— Тогда решено. Мэтью, отнеси ребенка Мэри. Пусть она его накормит, вымоет и присмотрит за ним. Пусть скажет, болен малыш или просто голоден. Когда узнаешь, немедленно сообщи своей госпоже.

— Да, сэр, — сказал Мэтью.

Он взял в руки грязный сверток и вышел, пытаясь скрыть отвращение, которое вызвала у него такая неподобающая просьба. Вскоре он вернулся без ребенка, но с подносом, на котором нес хлеб и мясо для Ричарда и тарелку горячей каши для маленького мальчика. Слуга сообщил, что Мэри присматривает за крохой, а когда что-то станет ясно наверняка, то госпоже тут же доложат.

Ричард и его старший сын сели за стол. Было видно, что еда доставляет им истинное наслаждение, потому что до этого они пару дней почти ничего не ели. Остальные члены семейства собрались вокруг и молча, с состраданием глядели на них. Они не хотели торопить Ричарда с рассказом о том, что же все-таки произошло. Еда, похоже, вернула ему силы, и отрешенное выражение постепенно стерлось с его лица. Теперь он выглядел взволнованным и несчастным.

Том пытался немного поднять ему настроение, сказав:

— Представить себе не могу, как можно было остаться голодным, когда сегодня на всех улицах зажаривают целых быков.

— Правда? Кто? А почему? — удивился Ричард. — Я ничего не видел, потому что мы держались маленьких улочек. Но все равно даже там было много людей.

— Так, несколько человек вышли отметить коронацию нашего великого монарха Ричарда Третьего, — сказал Том.

— Она произошла сегодня? Я забыл об этом. Я потерял счет дням. Наверное, я не скажу даже, какой сейчас месяц. Все потеряло смысл с тех пор, как умерла Констанция.

— Дикон, расскажи, как это произошло, — мягко настаивал Нэд. — Сможешь ли ты поведать нам об этом несчастье? Бедняжка… Мне она так нравилась.

— Да, я помню, Нэд. Ты часто выезжал с ней на торфяники. Ты так хорошо к ней относился. Все было бы намного лучше, если бы я оставил ее в Морланд-Плэйсе. Может, она и сейчас каталась бы с тобой верхом. Там она была счастлива…

Он прервал свою речь, очевидно взволнованный собственными воспоминаниями. Малыш в оборванной одежде подвинулся к нему ближе и дернул за рукав. Ричард похлопал его по маленькой ладошке в ответ, принимая утешение сына.

— Что же произошло? — упорствовал Нэд.

Он и Ричард выросли вместе как братья. Никто не был так близок Ричарду, поэтому Нэд чувствовал себя вправе попытаться встряхнуть его и вывести из этого подавленного состояния.

— У нас должен был родиться еще один ребенок, — наконец вымолвил Ричард. — В прошлом году, зимой. Но он умер еще до того, как появился на свет. Он словно выскользнул из нее. Она была как испуганная овечка. Мы тогда находились в Уэльсе. Там так холодно зимовать. Мне кажется, что после этого Констанция так и не смогла согреться, как будто, потеряв ребенка, она приобрела вечный холод. Мы пошли на юг, потом на восток, чтобы оказаться ближе к теплым местам. Долгое время оставались в Котсволдсе — там я помогал ей на овцеферме. Затем мы снова снялись с места и двинулись в путь. В Солсбери Констанция сообщила мне о том, что беременна…

Он остановился, и Нэд вручил ему чашу с вином. Ричард отпил большой глоток, и ему как будто тут же стало легче. Он продолжил:

— Констанция всегда была сильной, тихой и спокойной. Она напоминала мне пони. У нее была легкая поступь, даже когда дитя находилось внутри нее, это не делало ее грузной. У нее были маленькие ножки. Ее словно вовсе не донимала пыль. Мы перезимовали возле Винчестера, а затем продолжили путь. Потом стали идти медленнее — Констанции становилось хуже, а возле Ридингса мы остановились. Здесь родился мальчик, в конце мая. Мы снова двинулись в путь, но она не чувствовала себя так, как раньше. Констанция жаловалась на боли. Ей трудно было ходить. Затем она подхватила лихорадку, а через два дня ее не стало.

Ричард потер рукой лицо, словно хотел стереть воспоминания о боли, которую испытывал. Его лицо было искажено горем.

— Женщина, акушерка… сказала…

— Что? — почти выкрикнул Нэд.

Ричард шумно вдохнул, как будто его давили рыдания.

— Она сказала, что я не имел права заставлять свою жену странствовать вместе с собой. Она сказала, что именно я… повинен в ее смерти.

— Но это не была твоя вина! — воскликнул Нэд. — Женщины ведь иногда умирают в родах.

Ричард не принял этих слов утешения. Он закрыл лицо. Его слова звучали приглушенно:

— Эта женщина сказала, что Констанция могла остаться жива, а умерла потому, что ей пришлось слишком быстро встать на ноги. Если бы ребенок родился в нормальных домашних условиях, то она бы не умерла.

В комнате воцарилась тишина. Слышались лишь прерывистые всхлипывания Ричарда. Элиджа тоже плакал, но беззвучно — только слезы катились по его щекам, оставляя мокрые бороздки на грязном личике.

Наконец Сесиль не выдержала и подошла к Ричарду. Обняв его, она сказала:

— Ты не знаешь наверняка. Она могла умереть, даже если бы ребенок родился дома. Женщины действительно умирают в родах, такова воля Божья. Так что успокойся, помолчи. Я думаю, что ты очень устал, ведь ты долго странствовал и ничего не ел. Почему бы тебе не пойти прилечь и отдохнуть? А малыш, Элиджа, ты пойдешь со мной? Я твоя кузина. Возьмешь меня за руку? Умница, хороший мальчик. Пойдем. Мы поднимемся наверх…

Так, мягкими уговорами, успокаивая их, она увела Ричарда и его сына, мальчика она держала за руку, а его отца поддерживала за талию. Остальные молча наблюдали, как они вышли из комнаты и тихо притворили за собой дверь. Ни у кого не было желания продолжать разговор. Сцена, свидетелями которой они стали, была слишком тяжелой.

— Бедняжка Констанция! — наконец вымолвил Нэд. — Да и Дикона мне так жаль! Но я уверен, что он со временем оправится от горя этой утраты, ведь все мы рано или поздно умираем. Давайте не будем омрачать сегодняшний праздник грустными мыслями. Будем надеяться на лучшее. Может, он вернется домой, и это доставит бабушке удовольствие.

— Нэд прав, — согласился Том. — Давайте приободримся. Это славный день для Англии.

Они просидели еще час, проведя его в приятной беседе. Потом они отошли ко сну, но каждый сохранил в своей памяти рассказ Ричарда, искренне сопереживая его беде.

В последующие несколько дней они все так или иначе возвращались к истории Ричарда. Отдых и еда восстановили его силы. Малютка, как оказалось, просто страдал от голода. Старший мальчик Ричарда в хороших домашних условиях чудесным образом превратился в очень приятного живого ребенка. Сесиль взяла на себя заботу о нем: она сожгла его лохмотья, искупала, одела в новое платье. Он оказался красивым малышом. Его волосы были не черными, как им показалось раньше, а темно-каштановыми, и Сесиль с большим удовольствием расчесывала и завивала его. Новые наряды Элидже подобрали тоже под цвет его волос. Мальчик был очень застенчивый и робкий. Он почти ни с кем не разговаривал, но постепенно под влиянием терпеливой Сесиль Элиджа стал чувствовать себя более непринужденно, хотя появление остальных членов семейства, похоже, по-прежнему словно накладывало на его уста печать молчания.

Все пытались выведать у Ричарда его дальнейшие планы, и выяснилось, что никаких планов у него нет, кроме того чтобы продолжать прежнюю скитальческую жизнь. Он ждал, когда ему подтвердят, что его ребенок вне опасности.

Сесиль не выдержала первой. Теряя терпение, она загнала его в угол и прямо заявила:

— Дети поедут со мной в Морланд-Плэйс.

Ричард казался удивленным.

— Я не собирался отправляться на Север так скоро. Я хотел двигаться дальше на восток. Думаю, что обитатели Восточной Англии очень отличаются от всех остальных.

— Ты можешь делать, что тебе заблагорассудится, Ричард, — раздраженно ответила ему Сесиль. — Хочешь, отправляйся на восток, хочешь, следуй по любому другому направлению стрелки компаса, но дети поедут со мной в Йорк.

Ричард покачал головой:

— Моя дорогая, ты не понимаешь. Мои дети отправятся со мной. Может, я и нанесу визит домой… в следующем году или через два года.

— Нет, это ты не понимаешь! — воскликнула Сесиль. — Ты не имеешь права брать таких маленьких детей в столь трудный путь. Как ты собираешься кормить малютку? Ты ведь почти уморил его голодом до смерти! Ты хочешь попытаться снова? А что ты намерен делать зимой? Тебе придется нести их сразу двоих, потому что Элиджа не может идти своими маленькими ножками по снегу.

Ричард задумался.

— Не буду скрывать, Мика вызывал у меня массу хлопот. Я мог бы доставать молоко, но только когда мы проходили бы по заселенной местности, но дети все время хотят есть, а я иногда попадаю в необитаемые места. Да, здесь я вижу трудности.

— Трудности! Так невозможно! Ребенок нуждается в еде и тепле, иначе он умрет. Такова правда, Ричард! Ты хочешь смерти своему ребенку?

— Нет, конечно нет. Наверное, ты права. Лучше, если вы заберете Мику с собой…

— И Мику, и Элиджу.

Ричард проявил упрямство:

— Нет, Элиджу я не отдам. Меня нельзя разлучать с ним. Он привык к странствиям еще с младенчества. Если вы заберете мальчика, я могу не увидеть его много лет. Он меня забудет…

— Тогда тебе лучше отправиться в Йорк вместе с нами, где и обосноваться с детьми.

— Нет, не могу. Я не могу бросить свое дело. Просто взять и забыть, зачем Бог призвал меня.

— Дядюшка Ричард, прошу вас посмотреть на этого ребенка, — сказала Сесиль. — Он растет. Ему требуются нормальный дом и хорошее воспитание. Ему нужны занятия, для того чтобы вырасти образованным джентльменом. А с тобой он станет диким, как звереныш! Он не сможет занять достойного места в обществе, если не получит хорошего образования.

— Почтенные мужи охотно разговаривают со мной, — с достоинством возразил Ричард.

— Потому что ты воспитывался в приличном доме, — уточнила Сесиль. — Потом ты сам выбрал себе путь. Имеешь ли ты право выбирать такую же судьбу для своих детей?

— Это лучшая из жизней, когда ты выполняешь заветы Бога. У меня есть обязательства…

— Возможно, — резко прервала его Сесиль. — Единственное, чего я не понимаю: как ты можешь чувствовать обязательства перед посторонними людьми и при этом совершенно забывать о своем долге перед родными?

Ричард посмотрел на нее широко открытыми от удивления глазами.

— Ты не веришь в мое призвание? Ты не веришь, что я иду на Божий зов?

Ясный взгляд голубых глаз Сесиль не замутился от смущения.

— Откровенно говоря, нет. Я думаю, что ты просто живешь так, потому что это доставляет тебе удовольствие. Однако это не меняет того неоспоримого факта, что раз уж у тебя есть дети, то они нуждаются в нормальном воспитании.

Ричард погрузился в раздумье.

— Я не могу перестать жить так, как живу, — наконец вымолвил он. — Я не могу жить в доме. Он меня душит. Нет, я не вернусь домой. Еще не время. Позволь мне забрать детей с собой. Хотя бы до конца лета. Затем я обещаю прийти в Йорк.

— Я сказала тебе: делай, как считаешь нужным, но дети поедут в Йорк со мной.

Он вздохнул.

— Чему быть, того не миновать. Но это тяжкое испытание, когда у мужчины отнимают его отпрысков.

— Ты можешь не расставаться с ними. Для этого тебе просто надо отправиться с нами.

— Еще нет! — в отчаянии выкрикнул он.

Он смотрел мимо нее, уставившись в окно, словно из темницы.

— Еще нет. Да, забери их. Может, я все же направлюсь на север, а не на восток. Если я пойму, что никак не проживу без детей, я вернусь. Позаботься о них, чтобы они не забыли меня. Я вернусь.

Он встал и пошел к двери.

— Куда же ты направляешься? — спросила Сесиль, одновременно и испуганная, и удивленная.

— Назад, — ответил он, словно не ожидал такого вопроса. — Назад в свою жизнь.

— Вот так? Прямо сейчас? Даже не попрощавшись?

— Нет причины оставаться дольше. А детям я лучше не буду говорить «До свидания». Тогда не будет слишком больно.

Он повернулся и вышел.

Сесиль подбежала к окну, а через секунду увидела, как он вышел на улицу, неся с собой свою нехитрую поклажу. Он не взял с собой ничего. Ричард осмотрелся по сторонам, а потом спешно двинулся на восток. Сесиль была поражена, наблюдая за ним, пока он не скрылся из виду. Она чувствовала, что ее обманули, ведь теперь ей придется объяснять всем, куда делся Ричард, не сказав никому ни слова, а Элидже сообщить, что отец покинул его.

— Почему я? — произнесла Сесиль сердито. — Ну почему все время я?!

Глава двадцать шестая

Элеонора была весьма удивлена, когда путешественники вернулись из Лондона в начале августа с двумя новыми детьми, которые должны были занять место в детской Морландов, под неусыпным оком ее гувернанток и горничных. К удивлению примешивалась и радость, поскольку Поль, как и его отец раньше, должен был отправиться на службу при королевском дворе. Теперь в доме опять будут привычно звучать детские голоса — на этот раз малышей Ричарда. Элеонора была вынуждена признать, что в последнее время ее дети и внуки не слишком радовали ее появлением наследников, и ниточка, которая тянулась в будущее клана Морландов, вдруг показалась ей очень тонкой. Она решила, что должна заняться поиском подходящих жен для Нэда и Эдмунда. По поводу достойной кандидатуры для Тома она намерена была переговорить с самим королем.

Однако до сих пор у нее почти не было свободного времени подумать об этом, поскольку Элеонора, как и многие другие видные граждане Йорка, была занята приготовлениями к приезду короля, который намечался на конец месяца. Почти сразу же после проведения коронации Ричард занялся текущими политическими делами. Он был хорошо известен северянам, поэтому решил посетить Йорк тридцатого числа. Йорк считался королевским городом. Его жители хотели, чтобы прием, который они окажут земляку, по теплоте и пышности превзошел прием в любом другом городе Англии.

Для Элеоноры этот визит имел особое значение, так как означал, что ей предстоит встреча с любимым внуком. Часто после возвращения своих родных из Лондона она заставляла их по нескольку раз пересказывать все подробности коронации, какие только они могли вспомнить. Ей нравилось слушать о том, что Том принимал непосредственное участие в торжественном шествии. Теперь же она предвкушала, как Том лично расскажет ей то, что, возможно, было скрыто от глаз обычных зрителей.

В субботу тридцатого августа король, королева и их сын принц Эдуард торжественно прибыли в город, войдя в него через ворота Микл Лит в сопровождении большой свиты, состоящей сплошь из великолепно одетых знатных вельмож, епископов и придворных. Принц был настолько маленьким и хрупким, что его носили повсюду под шатром. По обе стороны от него ехали его кузены: Уорвик, сын Кларенса, и Линкольн, сын сестры королевы, Элизабет. Мэр, олдермены[14], другие первые лица города и известные горожане ожидали приближение кавалькады за воротами.

Элеонора находилась среди тех, кто участвовал в торжественной встрече короля. Она была в темно-красном платье. Верхом на вороной лошади, да еще в таком ярком наряде, ее невозможно было не заметить, поэтому она первой после мэра и олдерменов приветствовала короля и королеву.

— Это самый счастливый день в моей жизни, — произнесла она со слезами на глазах.

Ричард искренне улыбнулся ей.

— Возможно, в нашей тоже, — сказал он. — Приезд в Йорк для нас равносилен приезду домой.

Том ехал сразу за королем в группе других оруженосцев, которыми управлял сэр Джеймс Тирелл, давний друг короля. Элеонора смогла лишь обменяться взглядом со своим внуком, потому что заговорить при таких обстоятельствах означало бы нарушить правила этикета. Кавалькада всадников двинулась дальше и вошла в город. Когда Элеонора въезжала в городские ворота, она подняла взгляд и внезапно вспомнила своего возлюбленного Ричарда, отрубленная голова которого была выставлена здесь на всеобщее обозрение, окровавленная и увенчанная шутовской соломенной короной.

«Вот и повернулось колесо истории», — подумала она. Он, только он должен был стать королем, но лучший из его сыновей занял трон, поэтому имя Йорка не ушло в небытие. Он для нее был король, самый замечательный король, которого только знала история Англии. «Покойся с миром, любимый. Все хорошо теперь. Все завершилось, как было задумано».

Сразу за воротами их ожидала огромная толпа ликующих горожан в праздничных нарядах. Люди держали в руках флаги с изображением солнечного светила, белых роз и белого вепря, который был личной эмблемой короля. Пока королевская чета ехала по городу, было показано несколько торжественных представлений. Улицы были украшены превосходными гобеленами, написанными на полотнищах ткани приветствиями и зелеными ветками. Когда они доехали до кафедрального собора, мэр произнес приветственную речь и продемонстрировал подарки, приготовленные горожанами для монарха и его супруги.

В ответ Ричард выразил благодарность за тот прием, который он получил от любимых земляков.

— Вы так тепло приветствовали нас, что нам хотелось бы по-особому чествовать этот город. Как вам известно, сын наш Эдуард — принц Уэльса и граф Честера. Мы намерены провести церемонию инвеституры[15] именно здесь, в Йорке, чтобы показать, как довольны этим славным городом и его славными людьми.

После слов Ричарда послышался громкий крик одобрения, так как это действительно была невиданная честь. Сразу же был определен день недели, подходящий для проведения торжеств, а господин Козине получил в Лондоне заказ на большое количество ткани и одежды для пошива церемониальных костюмов.

Следующие семь дней были посвящены официальным мероприятиям, официальным и частным обедам, ибо все в Йорке спешили засвидетельствовать свое почтение королю и королеве. Поскольку организация предстоящей инвеституры принца отнимала очень много времени, Том не смог вырваться домой, но Элеоноре удалось увидеться с ним, когда он прислуживал на королевском обеде, куда была приглашена и она. Они выкроили время для приятной беседы. Элеонора имела возможность поговорить и с королем тоже, причем непринужденная манера, в которой проходило их общение, не осталась незамеченной и вызвала сильную зависть у злопыхателей. Элеонора в шестьдесят семь могла позволить себе то, что другим смертным и не снилось, так как она обладала чувством собственного достоинства.

Ричард не скрывал своего восхищения этой женщиной и открыто говорил ей комплименты по поводу ее красоты. На ее лице по-прежнему прекрасно очерчивалась линия скул, а белый льняной головной убор придавал ее коже алебастровый оттенок. Глаза Элеоноры все еще ярко сияли, ослепляя синевой. В тот день она была одета в небесно-голубое бархатное платье, которое подчеркивало необычный цвет ее очей.

— Вам, наверное, довелось увидеть немало перемен, — сказал ей Ричард.

— Вы совершенно правы. Когда я еще была молоденькой девушкой, страна была погружена в хаос, творилось беззаконие, а фермы пустовали. Сейчас я наблюдаю мир и порядок. Страна процветает, торговля приносит доход, везде роскошествуют богачи, у нас хорошее и стабильно работающее правительство, а фермы благоустроены.

— Север по-прежнему дикий, — заметил Ричард, — но и его мы потихоньку приводим в норму. У меня большие планы: на северных территориях необходимо организовать деятельность отдельного Совета. Лондон слишком далеко. Совет северных провинций кажется мне хорошим решением проблемы. Я думаю, что во главе поставлю Линкольна. Он честный, серьезный парень, который предан интересам семьи, и он сможет контролировать Уорвика, оказывая на него облагораживающее влияние.

«Это то, о чем я всегда мечтала. Мои сыновья погибли в борьбе за наше дело, под знаменем вашего отца, но сегодняшнее появление короля доказывает, что мои сыновья сложили свои головы не напрасно», — так размышляла Элеонора. Этот суровый, по-военному строгий человек с открытым взглядом честных серых глаз стал достойной заменой своему отцу, Ричарду Йорку. Когда церемония инвеституры была завершена, Тому удалось на неделю приехать в отчий дом. Там активно обсуждали его будущее.

— Я хочу остаться на службе у короля, — сказал он отцу и матери, к полному восторгу Элеоноры. — Я теперь вхожу в число семи оруженосцев короля. Уверен, что король вскоре предложит мне пост при дворе, потому что он из тех людей, которые по достоинству ценят честность и преданность. Он как-то упомянул при мне, что хочет подыскать для меня подходящую партию, как только все утрясется.

— Но это же замечательно, Том. Твое будущее представляется мне обеспеченным, — ответила его матушка. — Единственное, что заставляет меня грустить, так это мысль о том, что ты будешь в Лондоне. Это так далеко. Мы едва ли сможем видеться с тобой.

— Но я могу находиться и не в Лондоне, — возразил ей Том. — Здесь будет делаться много назначений. Королева и принц вскоре вернутся в Мидлхем, и меня могут отправить вместе с ними. Как вам известно, король намерен собрать придворный штат для Уорвика и Линкольна. Говорят, что двух других принцев, сыновей покойного короля милорда Бастарда и милорда Йорка, отправят сюда. Возможно, я получу место при них, хотя надеюсь на лучшее. Конечно, я с сожалением думаю о разлуке с вами, но все же больше всего хочу быть со своим королем. Я верю, что получу место при дворе и останусь на службе у нашего монарха.

— Вот это настоящий Морланд, — зааплодировала Элеонора.

— О матушка, — вздохнула Сесилия.

— Не переживай так, Дейзи, ведь ты знаешь, что есть вещи, которые превыше семьи, — преданность королю и служба. Я рада, что Том это понимает. Обязательства Нэда я вижу совсем в другом — он должен жениться снова. У него должны появиться дети, и мы добьемся, чтобы он так и сделал. Он совсем, как ты, Том. Нэд очень любит расточать комплименты и уделять внимание дамам, на которых не собирается жениться.

Том широко улыбнулся в ответ.

— О бабушка, при дворе короля Ричарда такие вещи не поощряются, уверяю вас. у Нэда гораздо больше возможностей, чему меня, если говорить об этом.

В октябре идиллическая картина была грубо нарушена. Коварный конспиратор Мортон организовал еще один заговор, в который ему удалось втянуть тщеславного и легкомысленного Бекингема. Став правой рукой короля, лорд Бекингем испытал головокружение от успехов. Благодаря покровительству монарха и его искренней дружбе Бекингем сумел сколотить немалое богатство и узнать вкус славы. Теперь его обуяла жажда власти.

Он представлял себя новоявленным герцогом Уорвиком — «делателем королей», и, подобно героям прошлой истории, обнаружил в своем короле не так много достоинств, как ожидал. На самом деле Бекингем хотел бы видеть в короле более слабого правителя, на которого можно было бы легко оказывать влияние. Мортон, который опутал своей шпионской сетью и Англию, и Францию, подсказал Бекингему выход. Нет, страну не устроил бы прежний мальчик-король, так как незаконность его пребывания на троне была доказана, но другая кандидатура, чья родословная не вызывала бы таких нареканий, подошла бы для планов заговорщиков. Морланды обсуждали новости.

— Генрих Тидр? — изумилась потрясенная Элеонора.

— Теперь он величает себя Тюдором. Считает, что так его имя приобретает большую благозвучность, — сказал Эдуард.

— Но кто же он? — хотел непременно знать Нэд. — Каким образом он связан с троном?

— Он сын леди Стэнли, — ответил Эдуард. — Помнишь, я указал тебе на нее, когда она несла шлейф королевы на церемонии возведения на престол?

— Но Тидр не может претендовать на трон! — воскликнула разъяренная Элеонора.

— Он претендует на него, ссылаясь на родословную своей матери, — проговорила Сесиль ровным голосом. — Она последняя из рода Ланкастеров.

— Она дочь старшего сына из рода Бофоров, — пояснил Эдуард, — а поскольку в роду не осталось сыновей, то она автоматически становится наследницей, хотя что это значит?

— Именно, Эдуард, — поддержала сына Элеонора, — это ничего не значит. Ланкастеры — потомки Джона Гонта[16], а Бофоры родились от его союза с любовницей. Такой союз не имеет права называться праведным или законным, поэтому они не могут претендовать на трон ни при каких условиях. Милорд Бастард имеет больше прав на трон, но даже он на него не претендует.

— Этот Генрих по обеим родительским линиям унаследовал грехи, так ведь? — спросил Нэд. — Не вы ли говорили, отец…

— Да, правда, — сказал Эдуард. — Его отец Эдмунд Тидр…

— …был незаконным сыном королевы Екатерины и ее валлийского любовника, — закончила за него Элеонора. — Должно быть, Бекингем сошел с ума. Страна никогда не примет такого претендента на престол, даже если им удастся сразиться с королевской армией.

— В стране осталось много сторонников Ланкастаров, — осторожно заметил Эдуард, не желая расстраивать Элеонору.

— Не хватит, чтобы одержать победу! — выкрикнула она в ответ.

— А еще надо помнить о Вудвиллах…

— Они-то с какой стати будут помогать Бекингему? — удивленно произнесла Элеонора.

— Мадам Элизабет знает, что ее сын не сможет стать королем, однако она не будет против того, чтобы трон заняла ее дочь, став королевой.

Элеонора сразу поняла замысел, и ее лицо исказилось гримасой отвращения.

— Выдать замуж принцессу Елизавету за Генриха Тидра? Хороша же будет королевская чета! Незаконнорожденная королева и такого же непонятного происхождения король, а правят всем Бекингем и Мортон при поддержке французских вояк! Боже милостивый, я удивляюсь только тому, что земля до сих пор не разверзлась и не поглотила их всех, ибо люди, в голове которых мог созреть такой план, не заслуживают снисхождения.

Беспокоиться было не о чем. Волнения продолжались меньше месяца. Мятежники были приструнены. Бекингема и некоторых других зачинщиков приговорили к смертной казни, а Мортону удалось бежать во Францию. Там он присоединился к Генриху Тидру, корабль которого болтался в море пару недель, пока Тидр не услышал о полном провале восстания, после чего вернулся во Францию. Страна, которая жила, затаив дыхание, теперь расслабилась и вернулась к нормальной жизни, тем более что король и королева прибыли в Лондон для празднования Рождества.

В январе состоялось рабочее заседание парламента, посвященное вопросам установления законности и порядка. В марте бывшая королева Элизабет Вудвилл решилась все-таки покинуть свое прибежище и присоединиться ко двору вместе со своими дочерьми. Ричард даровал ей прощение, несмотря на ее активное участие в заговорах. Он назначил Элизабет Вудвилл неплохое содержание, а к ее дочерям относился очень хорошо. Король даже пообещал подыскать им достойных мужей и не обидеть приданым, когда придет время выдавать девушек замуж. Сыновей Эдуарда, бывшего короля, отправили ко двору их кузена, графа Линкольна. Там они содержались в поистине королевских условиях, а воспитывались так же, как и сам Ричард, когда он мальчиком жил в Мидлхеме. Принцам предстояло разделить компанию с сыном Кларенса, Уорвиком, с их кузеном Линкольном и с юным Джоном Глостером, незаконным сыном короля Ричарда, который появился на свет еще до его женитьбы на Анне. Мидлхем был исключительно приятным местом, где молодые люди могли получить все необходимые знания, вырасти здоровыми и сильными: здесь их обучали обращаться с оружием, танцевать, вести светскую беседу. Здесь молодые люди превращались в настоящих придворных.

И вот, когда казалось, что судьба начинает благоволить к Ричарду, она вдруг нанесла страшный удар. В самом начале апреля курьер из Мидлхема отправился через Йорк к королю, чтобы сообщить ужасную весть о смерти принца Уэльского. Курьер застал монархов в Ноттингеме, где на лето расположился двор. Они намеревались несколько позже отправиться на Север и увидеться с сыном и остальными обитателями замка.

— Это было ужасно, — рассказывал позже Том. — Меня не было, когда пришла новость, но как только я услышал ее, то немедленно отправился в личные королевские покои, хотя была и не моя очередь стоять на страже. Помощники короля собрались группами и молчали, чувствуя собственное бессилие что-либо сделать. Во всех остальных комнатах царила полная неразбериха. Королева, обхватив себя руками, стояла на коленях на полу и раскачивалась вперед-назад, издавая звуки раненого зверя. Она не плакала, не рыдала — она кричала. Это был ее единственный ребенок, и у нее не могло быть другого. Затем вошел король. Я не мог заставить себя взглянуть на его лицо. Он рухнул на колени рядом с королевой и заключил ее в свои объятия. Он держал ее так крепко, что вены проступили на его шее, но не проронил ни звука. Затем королева начала плакать.

Том остановился, не в силах продолжать — эта печальная сцена все еще стояла перед его глазами.

— Горе ее не знало границ. Мальчик, как сообщили, заболел, а потом внезапно у него начались колики, от которых он и умер. Позже одна из женщин сказала мне, что у нее было видение: ребенок в агонии звал своего отца. Принц умер девятого апреля, в тот самый день, что и король Эдуард. Король Ричард заперся в своей комнате, не желая никого видеть. Единственным звуком, доносившимся из комнаты, был плач королевы, которая бесконечно проливала слезы. Рыдания королевы стали подобны ветру, который зимой слышен за окнами дома. Казалось, что ее плач проник в самое сердце и не покинет его уже никогда.

В конце месяца король, королева и наиболее приближенные отправились на Север на похороны принца. Они остановились в замке Мидлхем, откуда Том и получил разрешение на недельный отпуск. Он навестил своих родных в Морланд-Плэйсе.

— Как королева переносит смерть сына? Ей хотя бы немного лучше? — спросила Тома его мать.

— Боюсь, что нет. Она выглядит очень больной и уставшей. Кажется, что она стала еще тоньше, чем прежде. Она всегда была очень хрупкой, но этот удар сломил ее. Ребенок не отличался крепким здоровьем, но они не ожидали такого конца.

— Если это были кишечные колики, то они всегда застают человека врасплох. Иногда ничто не предвещает беды. Именно поэтому их часто путают с отравлением, — сказала Элеонора. — Я помню, как твой дедушка рассказывал о смерти своего брата, который умер скоропостижно от такой же болезни. Как ужасно потерять ребенка, тем более когда он единственный.

— Королеве нельзя больше иметь детей. Таково заключение докторов. Именно поэтому она и рыдает так безутешно. Ей кажется, что она подвела и своего сына, и своего мужа. Король пытается хоть как-то утешить ее, но мало что помогает. Кроме одного… — Том сделал паузу. — Я слышал, как он просил у нее прощения за то, что сделал ее королевой. Я не все понял, но как мне представляется, он говорил о том, что не будь она королевой, то могла бы постоянно находиться с сыном, ни на минуту не оставляя его без присмотра и заботы.

— Все это не имеет значения, — Элеонора печально покачала головой. — Забота или какой-то особенный уход не спасли бы его от этих колик. Они приходят внезапно и убивают быстро.

Вскоре после этого они получили новости из Лондона: Маргарет родила своего первенца, которого они назвали Генри в честь отца. Эта весть несколько приободрила семью, так как вопрос о женитьбе Нэда все еще не был решен. Через некоторое время прибыл курьер, который привез многообещающую новость. Письмо было от короля и адресовано Элеоноре.

«Я не забыл о той услуге, которую Вы просили меня оказать Вам еще в прошлом году. Она касалась выбора невесты для Вашего внука Томаса — моего верного слуги. Мое внимание привлекла дама, которая, на мой взгляд, идеально подошла бы для такого союза. Ее зовут Арабелла Зуке. Она одна из фрейлин королевы. Эта дама — дочь джентльмена, живущего около Ноттингема. Она кузина лорда Зуке из Ковентри, которого Вы наверняка знаете.

К этому джентльмену я питаю большое уважение.

Если Вас удовлетворяет мой выбор, то прошу отправить отца Томаса в Ноттингем. Томас же пусть едет вместе с ним, поскольку там он присоединится ко двору. Господин Зуке будет уведомлен о предстоящем визите. Если Вас устроят условия, в чем я почти не сомневаюсь, обручение может быть назначено немедленно».

— Как любезно с его стороны помнить о вашей просьбе, особенно, если учесть его личные печальные обстоятельства, — сказала Сесилия, пораженная этим поступком короля.

— Он король, — ответила Элеонора, — а королю приходится управлять государством, невзирая на постигшее его горе. Но ты права. Это более чем любезно. Он добр. Что это за девушка, Том? Ты знаешь ее?

Том зарделся.

— О да, я знаю ее немного. Она в свите королевы. Арабелла появилась, когда ко двору прибыли принцессы. Она очень хорошая. Вполне вероятно, что со временем она станет одной из личных помощниц королевы.

— Какая честь, — взволнованно произнесла Сесилия, Эдуард сказал с улыбкой:

— Я полагаю, что король действует и в своих, и в наших интересах. Если он выдаст замуж приближенную королевы за одного из собственных помощников, то удвоит шансы того, что они навсегда останутся в его услужении. Сколько ей лет, Том?

— О, я полагаю, что четырнадцать или пятнадцать. Я не уверен… Она очень красивая. У нее золотистые волосы, а глаза такие необычные, серо-зеленого оттенка, словно подернуты дымкой…

Нэд оглушительно расхохотался.

— Он знает ее совсем «немножко», а уже успел заметить и дымку, и все прочее. Ты же выдал себя! Сколько ты уже ухаживаешь за ней, Том? Когда это заметил король?

— Нет, ничего подобного. Я имею в виду… — заикаясь, проговорил Том, но от этого Нэд рассмеялся еще больше.

— Понимаете теперь, бабушка, что это не честь, оказываемая нашей семье, а отчаянная попытка короля спасти Тома от неприятностей, в которые он может попасть со своей зеленоглазой богиней…

— Ничего подобного! — взорвался Том. Он хотел было протестовать, но Элеонора похлопала его по руке и засмеялась:

— О Том, неужели ты не понимаешь, что тебя просто дразнят? Довольно, Нэд! Том, расскажи нам, что ты еще знаешь о ней, кроме ее глаз и волос. Дитя мое, скажи, кто ее отец? Из богатой ли она семьи? Хорошее ли у нее образование?

— Она очень хорошая девушка, с какой стороны ни посмотреть. Бабушка, она играет и поет замечательно. Она танцует, как ангел. Она часто помогает принцессе Сесиль в ее занятиях, поэтому, должно быть, она умна. Нам нравятся одинаковые книги и стихи. Она ездит верхом лучше меня.

— Да, я понимаю, что она само совершенство, но из какой она семьи?

— Не думаю, что ее мать жива. Во всяком случае, я не слышал, чтобы она упоминала о ней, но часто с большой нежностью вспоминает своего отца. Не уверен, что они очень богаты, но это знатная семья, потому что у них есть фамильный герб.

— Ну, мы за деньгами не гонимся, — вздохнула Элеонора. — Если мальчик доволен, я полагаю, это не станет препятствием.

Сесилия подскочила как ужаленная.

— Вы очень снисходительны во всем, что касается Тома. Мадам, я не понимаю, какое значение имеет согласие или несогласие мальчика в этом вопросе. Не помню, чтобы вы руководствовались такими принципами, когда дело касалось других союзов.

Элеонора бросила на свою толстушку-невестку испепеляющий взгляд:

— Когда поступает предложение от самого короля, то оно не обсуждается, предполагаются ли там деньги или нет. Если же союз обещает быть выгодным и приятным, то почему мальчику и не быть довольным? После выбора, которым нас «порадовали» Нэд и мой сын Ричард, мы должны быть счастливы, что Том приведет в семью дочь джентльмена, у которого есть собственный фамильный герб.

— Я только хотела сказать, — горячась, начала Сесилия, но ее прервал Нэд:

— Мой дорогой брат, Том, позволь мне поздравить тебя с тем, что ты собираешься жениться на девушке по своему выбору! Я чувствую, что и сам должен сделать что-то в этом духе, ибо теперь мне стало очевидно, как сильно я разочаровывал своих родных. Бабушка, я хочу извиниться за все свои холостяцкие причуды. Наконец на меня снизошло озарение и я понял, отчего вы так ругаете меня.

— Дерзкий мальчишка. Я даже не знаю, кто из вас более избалован, ты или Том. Но ты напомнил мне о моих обязательствах. Я должна найти для тебя жену, для тебя и Эдмунда, причем быстро.

Сесилия, которую так явно поставили на место, сказала:

— Матушка, но Эдуард является главой семейства, поэтому это его обязанность — искать мальчикам жен. Его, а не ваша.

Элеонора даже бровью не повела в ответ. Она просто обдала свою невестку ледяным холодом, а потом перевела взгляд на горничную:

— Пойди и найди Джо. Пусть проверят, не нуждается ли в чем-нибудь посланник короля. Передай ему, что мы скоро садимся ужинать.

Сесилия все еще была настроена спорить:

— А это еще одна вещь, которая вызывает у меня недоумение. Почему мы должны трапезничать в холле? Я не знаю ни одной другой известной семьи, которая следовала бы этой старой моде. Все едят в холле только по случаю большого пира. У нас такая чудесная зимняя гостиная…

— Пока я жива, — с достоинством снежной королевы произнесла Элеонора, — мы будем собираться в большом холле. Эта традиция уходит корнями в историю, и я не стану ее нарушать. Когда я умру, делайте, как вам заблагорассудится. Но и тогда вспоминайте, что вы чураетесь людей, от которых зависит ваше богатство. От них и от… овец!

— Бабушка, вы сказали просто великолепно! — не в силах сдержать восхищения, произнес Том и взял ее под руку. — Мы можем попросить Рейнольда пригнать сюда маленькую отару. Если постараться, то она как раз поместится в холле. Затем мы произнесем наше особое благословение. Буду Бога благодарить…

— …за то, что заставил овец платить! — закончил за него Нэд слова, которые без устали повторяли ему еще с младенчества.

Эдуард и Сесилия обменялись взглядами. Представить себе Эдуарда главой семейства после сцены, подобной этой, было не просто трудно, а невозможно! Царствование Элеоноры оборвется только с ее смертью.

Ужин никогда не отличался большой изысканностью, разве что для особого случая или для именитого гостя изменялось меню. Обычно же подавали хлеб, мясо и эль. Но время ужина всегда было очень приятным, потому что Элеоноре нравилось, чтобы играла музыка, чтобы присутствовали все дети, даже самые маленькие (сегодня нянька спустилась на руках с малышом Микой, за которым неусыпно присматривала гувернантка Лиз). Господин Дженни больше не служил в семье. Он отошел от дел и вместе с другими слугами, которые по возрасту не могли уже выполнять свою работу, поселился в поместье Микл Лит. У Поля был новый гувернер — молодой блестящий учитель по имени Хадл, который прекрасно ладил со своим подопечным. Полю исполнилось восемь. Совсем недавно новый наставник приступил и к обучению Элиджи, которому было три с половиной года.

После ужина семья осталась в холле, каждый был занят своим делом: кто-то шил, кто-то вырезал по дереву. Элеоноре нравилось это спокойное время, когда вся ее семья была в сборе, когда велась приятная беседа, и часы незаметно пролетали в песнях, танцах или играх.

Элеонора обратилась к Эдмунду:

— Как я рада, что Сесиль привезла детей Ричарда. Через два года Поль уедет, а что прикажете делать мистеру Хадлу? Теперь же ему придется заниматься с Элиджей, а затем подойдет и очередь Мики.

В этот момент она увидела Джо, входящего в холл с выражением любопытства на лице. Еще до того, как он произнес хоть слово, Элеонора догадалась, что он скажет.

Джо не хотелось на этот раз выглядеть растерянным. Сохраняя строгость, словно он собрался объявить о визите лорда, он произнес:

— Господин Ричард здесь, мадам.

— Проведи его немедленно, Джо. Чего он там ждет?

— Он не был уверен, захотите ли вы его видеть, мадам.

— Какая чепуха! Это его дом. Он может появляться здесь, когда пожелает.

— Тогда я приведу его, — сказал Джо.

Через мгновение Ричард уже стоял перед ней, оборванный и без вещей, как обычно. Однако чувствовалось, что в этот раз ему недостает его самоуверенности.

— Как странно, Дикон, что ты всегда прибываешь в самое подходящее время, — проговорила Элеонора ровным голосом. — Я как раз думала о тебе, а разговор мы вели о твоих сыновьях.

— Это мои дети? — спросил он, глядя на красивых черноглазых малышей и не веря собственным глазам. Он не видел их уже год, и они очень выросли за это время.

— Конечно, — сказала Элеонора. — Ты знаешь, дорогой мой, мне иногда кажется, что я могу вызвать твое появление одними своими мыслями о тебе. Ты хотя бы настоящий? Не какой-нибудь странствующий дух?!

— Я стою перед вами наяву, матушка, но чувствую, что я бродил слишком долго, всю свою жизнь. Я не собирался появляться здесь сегодня, но проходил мимо и увидел огни. Внезапно я почувствовал желание оказаться здесь, с вами. Я знал, что найду вас дома. Я так и представлял себе эту сцену. Она же не менялась всю мою жизнь. Затем я подошел к двери и вдруг испугался. Мне пришла в голову мысль, что я ничего не сделал для своей семьи. Почему вам привечать меня, за что?! Я подумал, что разбил ваше материнское сердце и вы не захотите принять меня назад. Но тут залаяли собаки, вышел Джо, и я назвался.

— Я хочу твоего возвращения, Ричард, — вымолвила Элеонора. — Это твой дом.

Она раскрыла объятия, и этот великан как будто на миг превратился в маленького мальчика. Он зарылся головой в ее колени, покрытые шелком платья, словно снова стал ребенком.

— О Дикон, мой дорогой любимый сыночек, — пробормотала она.

— Я дома, матушка, — сказал он.

— Сесиль стала первым человеком, кто изменил мое мнение, — начал Ричард. В тот же вечер, но позже он уже сидел умытый и одетый в одежду Эдуарда. Он сел на пол у ног матери, облокотился на ее колени и продолжил разговор. Его собственный сын Элиджа устроился рядом, неотрывно глядя на отца и держа его за руку так крепко, словно боялся, что тот снова исчезнет.

— Она сказала, что я пренебрег собственными обязанностями, — проговорил Ричард, — и ее слова не выходили у меня из головы все время, пока я странствовал. Наконец я понял, что она права. Но к тому времени я уже убедил себя, что вы ни за что не простите меня. Лучшее, что я мог сделать, — это исчезнуть из вашей жизни навсегда.

— Чтобы понять простые истины, тебе всегда требовалось гораздо больше времени, чем другим людям, — ответила ему на это Элеонора.

— Сейчас, когда ты здесь, тебе не надо ничего бояться, — поддержал брата Эдуард. — У нас очень много работы, а людей не хватает, особенно теперь, когда Том постоянно при дворе, а Эдмунд проводит несколько дней в неделю в поместье Шоу.

— Я уже не успеваю делать все так быстро, как раньше, — сказала Элеонора. — Мне достаточно сложно проводить весь день в седле. Думаю, что ты мог бы оказать нам неоценимую услугу, если бы взял на себя обязанности управлять тем делом, которое Дженкин называет «фабрикой». У меня там замечательные помощники, но они работают гораздо лучше, когда за ними есть кому присматривать.

— Если я справлюсь, то буду… Однако мне придется восстановить все в памяти. Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я имел дело с тканями и их производством.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Сесилия. — А когда тебе доводилось с ними работать?

— Я знаю, как стригут овец, я знаю, как ухаживают за ягнятами, — усмехаясь, ответил он. — Именно этим я зарабатывал на жизнь во время странствий. Я стриг овец, пересчитывал их, закалывал их. Может, на ту работу, о которой упомянула матушка, поставить проверенного человека, а меня отправить делать то, что у меня хорошо получается?

— На фабрике ты принесешь самую ощутимую пользу, — не согласилась Элеонора. — Ты хорошо ладишь с простыми людьми, и они тебя любят. У меня тоже это здорово получалось, но Эдуард тут безнадежен.

— О матушка…

— Эдуард, я не сказала ничего обидного. Ты джентльмен до мозга костей. Ты слишком мягок в обращении со слугами.

— Но ты тоже очень деликатна, — указал Эдуард.

— Да, конечно, но я имела дело с твоим дедушкой, когда только вышла замуж, — сказала она. — Это было для меня хорошей школой. Ричард, но ты должен одеваться, как подобает джентльмену. Люди не проявят к тебе должного уважения, если ты появишься перед ними этаким бродягой-монахом. И я их пойму, между прочим. Тебе лучше отправиться завтра в Йорк и увидеться с нашим портным. Том поедет с тобой. У него хороший вкус, так что он тебе подскажет все, что нужно. Том, денег не жалеть.

— Такие приказы, бабушка, мне по душе, — улыбнулся Том.

— Я тоже поеду с ними, — быстро отозвался Нэд, — мне нужно новое короткое платье.

— Но у тебя есть работа, — грубо оборвал его Эдуард.

— Подождет, — беззаботно отмахнулся Нэд. — Том скоро покинет нас, так что мне хотелось бы как можно больше времени провести в его компании.

— Меня прошу не впутывать в ваши споры, — замахав руками, воскликнул Том.

Братья улыбнулись друг другу.

— А вообще-то, — вмешалась в разговор Сесилия, — зачем тебе понадобилось новое платье? У тебя ведь есть прекрасное голубое…

— Но оно не подходит к моим желтым чулкам, матушка. Вы сами сказали, что я выгляжу как невесть кто рядом с Томом.

— Ну вот, ты снова используешь меня как щит, — запротестовал Том.

— Похоже, эта поездка обещает неприятности, — заметил Ричард. — Лучше я отправлюсь один. В любом случае, мне бы хотелось навестить Сесиль и Томаса. Может, Томас и отведет меня к портному.

— Какая замечательная мысль, — воскликнул Нэд. — Мы все будем рады увидеться с Сесиль и Томасом, правда, Том?

— Да? Ну, конечно, хорошо. Все делается так поспешно. Наверное, нам пора.

— Я не знаю, что вы там замышляете, — проговорила Элеонора, — но вы правильно сказали, что Том не так часто появляется дома. Нэд, я думаю, что справлюсь с твоей частью работы, пока тебя не будет. Однако не могу не признать, что ты слишком часто отлучаешься в город и пренебрегаешь своими обязанностями.

— Не буду, бабушка, я готов торжественно пообещать. Вот посмотрите, — загадочно добавил он.

Она решила оставить это без внимания.

— Что все это значит? — спросил Том своего брата в тот же вечер, когда они уже легли спать.

Он говорил шепотом, чтобы не побеспокоить Ричарда и мистера Хадла, которые спали в той же комнате.

— Что ты хотел?

— О, у меня был очень хороший план. Мне позарез надо попасть в город завтра, но так, чтобы об этом никто не знал. Мы позаботимся об одежде для Ричарда, затем оставим его у Сесилии. Скажем ему, что заберем его позже. Ты отправишься со мной, потому что ты мне понадобишься.

— Зачем?

— Увидишь, Том. Все будет очень увлекательно, но это тайна. Мне нужна твоя поддержка. Бабушка рассвирепеет, могу сказать точно.

— Знаешь, я лучше буду иметь дело с рассвирепевшим быком, чем с нашей бабушкой, которую только глупец может сознательно доводить до ярости. Но я полагаю, что должен помочь тебе. Что ты задумал, ничего преступного, надеюсь?

— Нет, наоборот. Все окажется чудесно. Ты хороший друг Том. Ах, старина, я знал, что могу на тебя положиться.

На следующее утро, как только ворота открылись, молодые люди всей компанией отправились в город. Они поехали прямиком к портному, который обслуживал всю семью Морландов. Их приняли весьма вежливо, ибо они считались ценными клиентами. Том же привык к тому, что он заметная фигура, поэтому ему показалось, что с ним были недостаточно любезны. Он взирал на помощников портного с открытой антипатией, даже с негодованием. Нэд вел себя в обычной благодушной манере. Том помог выбрать покрой и фасон платья. Ричарда поворачивали то в ту, то в другую сторону, измеряли, обертывали тканью, как будто он был не живым человеком, а каким-то манекеном.

— Ну, — заключил Нэд, — кажется, все в порядке. Вы выполните заказ как можно быстрее и отошлете все в Морланд-Плэйс, хорошо? Завтра?

— Все, кроме парчового сюртука, господин Морланд, — произнес портной, — потому что парча требует дополнительной примерки, а вам ведь не хотелось бы иметь топорно сделанную работу?

— Конечно, нет, — согласился Нэд. — Хорошо, можете не торопиться с парчой. Мой дядюшка походит в шелковых нарядах, пока вы не приготовите все остальное.

— Да, сэр, конечно. До пятницы все будет готово, обещаю. Желаю вам приятного дня, джентльмены.

На улице Нэд утер пот со лба.

— Фух! Там точно становилось жарко, мне не показалось?

— Просто на тебя там бросали очень жаркие взгляды, — весело отозвался Том.

— Не надо так громко, ради Бога, — прошипел Нэд, незаметно глядя на Ричарда, чтобы убедиться, что он ничего не заметил, но тот, похоже, отключился от внешнего мира.

— А теперь, дядюшка, — обратился Нэд к Ричарду, как будто дразня его, — если вы сможете взгромоздить свои старые кости на эту лошадь, мы поможем вам доехать до дома Сесили. Это близко.

Они добрались до места за десять минут, и Ричард только-только успел обнять Сесиль и ее детей, как Нэд, дернув Тома за рукав, сказал:

— Сиси, у меня срочное дело, поэтому мы сейчас уедем. Мы оставим Ричарда у тебя, а потом заберем его. Хорошо?

— Пожалуй, — проговорила озадаченная Сесиль. — Вы вернетесь к обеду?

— Я не знаю. Который час? Половина девятого? Вы садитесь за стол через час?

— Нет, в десять. Мы не едим так рано, как вы. Все-таки мы в городе.

— Не знаю, вернемся ли мы к десяти. Надеюсь, что да. В любом случае, нам пора отправляться. Пока, будем позже.

— Что все это означает? — недоуменно спросил Том, когда они вышли на улицу. — Куда мы направляемся?

— В седло! Не медли! — вскакивая на лошадь, выкрикнул Нэд. — Мы отправляемся в церковь!

— В церковь? Зачем?

— Жениться, — Нэд повернулся к брату через плечо, так как они уже оседлали лошадей и Том семенил за ним по узкой улице.

— Меня женить? — выкрикнул не своим голосом Том, пришпоривая лошадь.

— Нет, пока не тебя, — ответил ему с усмешкой Нэд. — Счастливчик сегодня я! Быстрее, мы опоздаем!

У входа в крошечную церковь на улице Крукс они спешились, отдали поводья стоявшему там бродяге, пообещав ему награду, если он присмотрит за лошадьми.

— Все в порядке. Мы не опоздали. Ее еще нет здесь, — не скрывая счастья в голосе, произнес Нэд. Постепенно вокруг двух богато одетых всадников начала собираться толпа зевак.

— А ты не боишься, что она не придет? — с любопытством поинтересовался Том.

— Нет, она точно появится здесь с минуты на минуту.

— Кто она, ты уже наконец можешь открыться?

— Я думал, что ты раскрыл мой секрет сегодня утром, — весело произнес Нэд. — Разве ты не заметил одного из помощников портного, который как будто хотел испепелить меня взглядом?

— Да, припоминаю. Не хочешь ли ты сказать, что женишься на нем?

— Конечно, нет! Осел! Я женюсь на его дочери!

— Нэд, я надеюсь, что ты шутишь?

— Я совершенно серьезен. Мы обручены уже несколько месяцев, но держали это в секрете. Теперь она беременна, поэтому пришло время открыться. Ее отец думает, что я верчусь вокруг нее с гнусными намерениями, поэтому и смотрит на меня так. Однако он не смеет сказать мне что-то, потому что боится своего хозяина, который может легко вышвырнуть его вон, если он будет цепляться к его лучшим клиентам. Но если так будет долго продолжаться, отец девушки наймет каких-нибудь разбойников, которые подстерегут меня ночью.

— Нэд, но почему ты остановил свой выбор на ней? — Том был совершенно сбит с толку.

— Вот и она! Тихо! Сейчас ты и сам это поймешь!

К ним приближалась маленькая фигурка. Несмотря на жаркую летнюю погоду, она была закутана в плащ из тонкой шерсти с глубоко опущенным капюшоном. Нэд бросился к ней навстречу, взял за руки и подвел к своему брату. «Да, теперь я вижу», — подумал Том, когда она сняла с головы капюшон и распахнула плащ.

Девушка была красивой и изящной: с темными волосами, на которые она натянула тонкую льняную вуаль, с замечательно белой кожей и здоровым румянцем на щеках. Губы ее ярко алели. Довершали портрет красавицы безупречные зубы и великолепные темные глаза. На вид ей было не больше тринадцати или четырнадцати лет. Она взирала на Нэда с нескрываемым обожанием.

— Том, познакомься. Это Ребекка. Ребекка, посмотри на моего дорогого брата, который, как я смею надеяться, скоро полюбит тебя так же сильно, как и я. Но я не хочу, чтобы моя любовь сравнивалась по силе с его, потому что в моего брата и так влюбляются все девушки, стоит им только взглянуть на него.

— Добрый день, — робко сказала она, протягивая ему руку.

— Добрый день, Ребекка, — ответил Том.

Он поцеловал ее в обе щеки. Том понимал, что Нэд совершает очень большую ошибку, но уже поздно было что-то менять.

— Сними же этот ужасный плащ, дитя мое, — скомандовал ей Нэд. — Ты в том платье, которое я прислал тебе?

Под шерстяным плащом, скрывающим ее красоту, оказалось платье из небесно-голубого льна. Она вытащила венок из июньских белых цветов и надела его себе на голову поверх вуали.

— Теперь можем продолжить. Господин служитель, вы там? А вот и вы. Давайте приступим, как мы и договаривались. Тогда вы получите плату и новые подсвечники для вашего алтаря.

Побитый жизнью старый служитель вышел из темноты храма, мигая на солнечный свет. Казалось, что он всю жизнь просидел, как филин в своем дупле. Его одежда была изношенной и старой. Судя по всему, жизнь при храме святого Креста не принесла ему никаких богатств.

— Мне бы не хотелось проводить церемонию без разрешения отца, — с сомнением в голосе сказал он.

Нэд посмотрел сурово.

— Так, мы уже не раз обсуждали это. Вам известно, что ее отец не заботится о ней. Я буду ей надежной опорой, и я намного богаче. И потом, неужели вы допустите, чтобы ребенок появился на свет без благословения Церкви? Не смущайся, любовь моя, он знает причину нашей спешки и волнений. Это и убедило его помочь нам.

— Да, это правда, сэр, — со вздохом ответил служитель церкви.

— Так давайте побыстрее закончим. У вас есть книга? Тогда приступим.

Церковнослужитель провел церемонию срывающимся голосом. Нэд вытащил кольцо и надел его на тонкий белый пальчик своей невесты. Дело было сделано. Свадьба проходила так скромно, что торжественную службу не проводили.

— Не переживай, — успокоил Нэд Ребекку, целуя ее, — я все восполню позже. Ты получишь все, чего только твоя душа пожелает. Том, иди же сюда, поцелуй мою жену и пожелай нам счастья.

— От всей души желаю вам радости, — сказал Том, обмениваясь рукопожатием с Нэдом. Затем он поцеловал новобрачную и добавил: — Да благословит вас Бог. Я надеюсь, что вы будете счастливы и у вас родится много сыновей.

Возле церкви собралась небольшая толпа, многие смеялись и аплодировали, хотя нашлись и такие, кто начал возмущаться тем, что богачи, мол, пользуются бедностью несчастных девушек и доводят их до греха. Том подумал, что им надо отправиться куда-нибудь по случаю такого события. Внезапно его озарила счастливая мысль.

— Ребекка, я должен купить тебе свадебный подарок! У меня ничего нет с собой, так как я не знал, что отправляюсь на свадьбу, но теперь мы можем пойти и выбрать тебе подарок, который придется тебе по душе.

— Какая хорошая идея, Том! Мальчик, приведи-ка лошадей. Вот тебе пенни. Ребекка, позволь мне подсадить тебя. О, благодарение Богу, что ты такая легкая, как перышко! Я так дрожу, что не знаю, как и быть. Держись крепче за гриву. Вот так! Отправляемся!

Том предложил сделать подарок, за что Нэд был ему чрезвычайно признателен, и не столько за сам дар, сколько за то, что брат сумел заполнить неловкую паузу в череде событий. Они поехали к лавкам, где были выставлены разные товары. После долгих поисков смущенная Ребекка остановила свой выбор на изящном золотом браслете, очень простом, но тонкой работы. Том потратил на него все свое содержание и за этот, и за следующий месяц. Затем они вновь отправились к дому Сесили, спохватившись, что время обеда давно прошло. Нэд был этому рад, так как хотел, чтобы встреча была непринужденной. Они остановились перед дверью. Нэд поднял глаза и заметил лицо, которое мелькнуло в окне. Оно быстро исчезло.

— Что ж, нас увидели. Теперь пришло время объясниться.

Сказать было нечего. Дело было решено, и никто не хотел вмешиваться в чужую жизнь. Все пытались проявить любезное отношение к Ребекке, но девушка была очень застенчива. Робкая от природы, она к тому же еще необыкновенно нервничала, понимая, что гроза впереди, ждет ее дома. Ребекка намеревалась поехать туда в тот же день. Сесиль отвела Нэда в сторону и задала ему несколько вопросов.

— Как ты с ней познакомился? Она сказала мне, что ее дом в Шемблсе, а я уверена, что ты не знаешь никого из живущих там.

— Я встретил ее в первый раз у портного, — объяснил он ей. — Она случайно зашла туда однажды, когда приносила обед своему отцу. Я влюбился в нее с первого взгляда. Именно поэтому у меня появилось в этом году так много новой одежды. Мне надо было найти причину выбираться в город. Но ее отец такой подозрительный!

— Но почему ты не мог сказать ему, что намерен жениться на его дочери?

— Ты его не знаешь. Он прямиком пошел бы к бабушке и продал ей эту информацию за возможно высокую цену.

— Не принимая во внимание счастье дочери? Неужели он не желал бы хорошего мужа для своей дочери?

— Он не такой! Он ненавидит бедняжку. Она его дочь от первой жены, которая была еврейкой. Он женился на ней, чтобы заполучить дело тестя, своего хозяина, но, когда хозяин умер, обнаружилось, что тот оставил все другой своей дочери. Отец Ребекки возненавидел бедную женщину и перенес свою ненависть на ее дочь. Сейчас он женат второй раз, так что у бедняжки очень тяжелая жизнь.

— Да, все выглядит очень трогательно, — согласилась Сесиль, — но я не понимаю, что скажет тебе на это бабушка.

— Она ведь хотела моей женитьбы.

— Ну, думаю, не совсем такой, — мрачно ответила Сесиль.

— Сиси, поедем со мной. Я знаю, что ты сможешь уговорить всех.

— О нет, уволь! Ричард замолвит за тебя словечко, да, Дикон? — сказала Сесиль, заметив приближающегося к ним Ричарда.

— Если хотите, — ответил тот. — Я не вижу другого выхода в такой ситуации, раз она ждет ребенка. Но когда я смотрю на нее, у меня просто мурашки бегут по коже. Она так похожа на Констанцию!

— Конечно, как же я раньше этого не заметила?! — воскликнула Сесиль. — Может, поэтому ты и влюбился в нее? Тебе ведь очень нравилась Констанция?

— Я не знаю. Я не задумывался об этом. Не я выбрал Ребекку, а Бог определил ее мне в жены. Я не мог оттолкнуть бедняжку!

— Если ты собираешься этими аргументами убедить бабушку, то советую тебе их пересмотреть. Просто напирай на то, что она ждет от тебя ребенка, — предложила Сесиль, не слишком уверенная в надежности своего совета.

— О да, — вздохнул Нэд. — Ладно, не я первый. Ричард поступил так же. И ничего, ему сошло это с рук. А как благодушно бабушка отнеслась к леди, которая предназначена для Тома! Я доверюсь доброй удаче.

Сесиль вздохнула.

— Лучше бы ты доверился доброму здравому смыслу, причем с самого начала всех этих любовных историй, — язвительно сказала она.

Однако в ее словах было много доброты.

Глава двадцать седьмая

Сесилия рыдала, Эдуард рвал и метал, но ужаснее всего выглядела реакция Элеоноры. Она просто окинула Нэда ледяным презрительным взглядом, в котором чувствовалась и обида. Элеонора была в гневе, но выразила его в абсолютной холодности, которую как раз и было труднее всего вынести. Элеонора правила железной рукой, за что ее и любили. Эдуард высказался за то, чтобы считать женитьбу незаконной, заплатить отступные, предпринять самые решительные шаги, но внезапно Элеонора воспротивилась этому.

— Нет, — заявила она, — пусть Нэд живет с осознанием того, какую ошибку он совершил. Если у нее родится ребенок, мы ничего не решим аннулированием этого брака, а добьемся лишь того, что через двадцать лет здесь появится вереница молодчиков, претендующих на наследство. Мы должны принять его выбор, эту девушку. Нэд станет взрослее и полностью осознает всю недопустимость такого свободного поведения. Он поймет на собственном горьком опыте, как наказуемо следовать своим прихотям в ущерб интересам семьи.

После этого она вышла в сад и долго гуляла там, меряя шагами тропинку взад и вперед. Том наблюдал за ней из окна. Он увидел Джо, как тот прошелся с ней по саду, оживленно беседуя, но потом покинул госпожу по ее же приказу, который она дала своему верному слуге легким взмахом руки. Когда Джо ушел, Тому показалось, что Элеонора опустила голову. Она очень осунулась, и это было особенно заметно, если вспомнить ее всегда прямую осанку. Том не мог выдержать ее несчастного вида. Он поспешил к ней.

Найдя ее в саду, Том молча взял бабушку за руку и, приноравливаясь к ее шагу, пошел с ней по дорожкам сада. Сохраняя холодное и отстраненное выражение лица, она снова высоко держала голову, потому что не могла позволить хоть кому-то видеть себя расстроенной.

Наконец Том не выдержал:

— Не надо чувствовать себя несчастной, бабушка, вы же знаете, сделанного не воротишь.

— Но такой выбор! Том, он женился на… Она же никто! Неужели у него совсем нет понятия о достоинстве, ведь он должен стать наследником целого состояния! Где-то мы совершили большую ошибку, когда воспитывали его. Я знаю, что Ричард тоже подвел нас таким же образом, но он всегда отличался странностями поведения, и он был младшим сыном в семье, то есть его брак не имел большого значения. Но Нэд… Быть таким непослушным, необязательным! Должно быть, он просто не знает, что такое уважение к близким.

— Нет, бабушка, это не так. Нэд переживает. Он искренне сожалеет, что оскорбил ваши чувства.

— Зачем же он так себя повел? Он глубоко сожалеет, что его обман раскрылся. Собственный же поступок, как мне кажется, его ничуть не смущает.

Том мучительно искал ответ, который удовлетворил бы ее.

— Он показал бы слабость своего характера, если бы сожалел о случившемся, не так ли, бабушка? Это свидетельствовало бы о том, что он сделал все, не обдумав, впопыхах.

— А как еще можно расценивать подобную женитьбу? — язвительно спросила Элеонора.

— Конечно, все получилось не так, как полагается, — задумчиво протянул Том. — Он влюбился, и это было ошибкой; он начал ухаживать за дамой, и это было еще большей ошибкой. Когда же стали известны последствия его поступков, то он понял, что должен взять за них ответственность. Нэд не бросил девушку, которая фактически стала его женой. Он заключил с ней официальный брак и привел ее домой на законных основаниях, зная, что рискует навсегда потерять ваше расположение, а это для него самая высокая цена риска, бабушка.

Элеонора посмотрела на Тома скептически.

— И это ты называешь ответственным поведением?

— Да, именно это я и называю ответственным поведением, — ответил Том храбро. — Он мог просто получить удовольствие и бросить девушку, обрекая ее этим на голод и позор, потому что отец наверняка выбросил бы ее из дома на верную смерть. Он мог бы так поступить, ведь многие так и делают. Он же поступил благородно: если Нэд оступился в чем-то, то готов искупить свою вину. Он взвалил на себя эту ношу и рискнул любовью своих родных.

— Почему ты защищаешь его, Том? — удивилась Элеонора. — Я же вижу, что ты не такой. Ты бы так не поступил.

— Я не выступаю в качестве его адвоката. Просто мне кажется, что я его понимаю. А еще я не могу вынести вашего несчастного вида.

— Несчастного?

— Я не хочу, чтобы вы думали о его поступке как о проявлении неуважения к вам и к имени, которое мы все с гордостью носим. Он очень заботится о семье.

— И ты полагаешь, что неуважение Нэда ко мне могло лишить меня сна? — строго спросила Элеонора.

Том сжал ее руку и улыбнулся.

— Моя дорогая бабушка, я могу определить, что вы несчастны, даже если об этом никто другой больше и не догадывается.

Элеонора с любовью улыбнулась ему в ответ.

— Это умеет делать еще один человек, — уточнила она.

— Джо?

— Как ты догадался?

— Я увидел его через окно. Что он вам говорил?

— Все, что ты теперь сказал, но не так эмоционально, выражая гораздо больше почтения.

— Он любит вас, бабушка?

Элеонора подняла брови в знак удивления.

— Он был рядом со мной чуть ли не с детства.

Эти слова с натяжкой можно было считать ответом, и Элеонора, не желая углубляться в тему, вернулась к более животрепещущим проблемам.

— Хуже всего, что Нэд совершил это дважды. Твои доводы были бы уместны и могли бы извинить его поведение, если бы он поступил так впервые, но нет… Он сделал это дважды!

Том задумался на мгновение, а потом неожиданно спросил:

— Вам это никого не напоминает?

— Кого же?

— Кое-кого, кто дважды тайно вступал в брак, выбирая себе в жены даму ниже себя по социальному положению. Вы этого человека очень уважали. Кто это?

Элеонора уставилась на него с недоумением.

— Кого ты имеешь в виду, дитя мое? Неужели короля Эдуарда?

— Именно его. Два несчастливых брака, секретных брака, неравных брака, но с женщинами, которых он полюбил. Нэд был при дворе и находился в услужении у короля три года.

— Ты пытаешься доказать мне, что он ведет себя так, потому что так вел себя его господин? — Элеонора была ошеломлена.

— Это не так смешно, как может показаться, бабушка. Все восхищались королем Эдуардом. Любой человек, который удостаивался близкого знакомства с ним, немедленно попадал под его влияние, словно король умел околдовывать окружающих. Когда ты выполняешь обязанности пажа, то пытаешься копировать поведение своего господина, и вам это известно. Именно поэтому все стараются, как могут, найти достойного господина своим детям, чтобы они имели перед глазами образец для подражания. Что может быть более естественным для Нэда, чем стать таким же любвеобильным и романтичным, как король Эдуард? В результате же пострадала его нравственность. Спорить не буду.

Элеонора задумалась.

— Полагаю, что ты прав, — наконец вымолвила она. — Я простила ему первую ошибку только потому, что сам король хлопотал за него. Интересно, неужели в твоих словах есть зерно истины?

Они обошли сад еще пару раз. Каждый был погружен в собственные раздумья. Затем Том сказал:

— В любом случае, бабушка, я могу тебя утешить тем, что женитьба Нэда принесет нашему роду новых отпрысков. А в следующем году, когда я женюсь на Арабелле…

— Я молюсь каждый день, чтобы дожить до того дня, когда увижу твоих детей, Том. Конечно, я рада, что ты получил место при дворе, но ведь это означает, что нам надолго придется расстаться.

— Нет, я смогу приезжать довольно часто, — заверил ее Том. — Вы же знаете, как король любит Север Англии. Смею надеяться, что он каждый год будет приезжать в Йорк, чтобы провести какое-то время в Мидлхеме. Я буду рядом и смогу вырваться.

— Я так на это надеюсь, дитя мое, я так на это надеюсь! — произнесла Элеонора. Она остановилась и повернулась к нему. Поддавшись минутному порыву, она заключила его лицо в свои руки. Он был так красив: высокие скулы и темно-синие глаза. Этот ребенок держал ее за руку, когда ему не исполнилось и года. Она гуляла с ним по саду, учила его ездить верхом, петь и играть. Она определила его ко двору. Его карьера всегда была предметом ее пристального внимания.

— О, мой дорогой Том, — сказала она. — Когда твой дедушка приехал на Юг, чтобы познакомиться со мной, он привез мне много подарков, среди которых были очень ценные вещи, красивая ткань, кубки с гравировками… Но еще он привез с собой щенка своей любимой собаки, самого лучшего из выводка. Всегда найдется такой, который лучше остальных, превосходит своих братьев во всем. Лучший из всех. — Она поцеловала его в лоб. — Пусть тебя благословит Господь, дитя мое.

Она отпустила его, и они пошли назад к дому в тишине, снова, как и раньше, держась за руки.

Ребекка чувствовала себя глубоко несчастной. Ужасная сцена, которая ждала их по приезде, была испытанием сама по себе. Однако то, что последовало далее, было еще хуже. Бабушка, которую она так боялась, оказалась не такой уж грозной, потому что просто игнорировала ее, продолжая заниматься своими делами, но мать Нэда превратила жизнь Ребекки в настоящий ад. Она преследовала ее повсюду, критикуя каждый ее шаг. Вскоре Сесилия поняла, что Ребекка не умеет ни читать, ни писать, ни считать, отчего пришла в ужас и дала понять невестке всю ее никчемность.

— Как ты могла претендовать на то, чтобы стать хозяйкой такого большого дома?! Как же ты будешь следить за всеми счетами, если не умеешь даже складывать цифры? Как ты можешь отдавать приказы по дому, если не умеешь писать? Слуги имеют большее образование, чем ты! Как же они могут уважать тебя и выполнять твои распоряжения?

Бесполезно было бы объяснять Сесилии, что Ребекка вовсе не ждала такого: она просто влюбилась в ее сына и вышла за него замуж, потому что была беременна. Она хотела сбежать из ненавистного отцовского дома. Сесилия и слушать не хотела ее робкие сбивчивые объяснения. Иногда Ребекке казалось, что она наказана за свой грех, иногда она даже жалела, что не осталась дома, уж лучше было спать в жалком чулане, бегать по поручениям отца и мачехи, выслушивая бесконечные проклятия. Здесь было гораздо больше дел, а значит, и гораздо больше возможностей ошибиться. Язвительные, ранящие в самое сердце замечания Сесилии были даже хуже, чем оплеухи мачехи или побои отца. Боль от них быстро забывалась, а вот унижение, которое она испытывала в Морланд-Плэйсе, оставляло след — Ребекка становилась еще застенчивее, а оттого еще более неуклюжей.

Если бы Нэд поддержал ее, Ребекке было бы легче выносить такое обращение, но он большую часть времени отсутствовал. Нэд сказал, что ему придется работать дополнительно, чтобы искупить свою вину перед родителями. Каждое утро он уезжал по каким-то делам, а возвращался иногда только к ужину. Вечерами после ужина он занимался интересными играми, которые нравились ему, но были не под силу ей. Она не умела играть в шахматы. Ребекка знала какие-то карточные игры, но они были незнакомы ее мужу. Она умела петь, но не знала песен, которые было принято исполнять в их доме. Музыкальными инструментами она не владела вовсе.

Она росла сама по себе, поэтому не знала тех игр, в которые играли в доме ее мужа. Научиться же или понять их смысл у нее не получалось, потому что они играли так азартно, что им было недосуг пускаться в объяснения. Чужаков они просто не принимали. Да, да, она чувствовала себя именно чужаком. Ребекка проводила большую часть дня в одиночестве. Сесилия, обнаружив, что невестка умеет хорошо шить, хотя вышивание так и осталось для нее непостижимым искусством, ежедневно нагружала ее немыслимым количеством работы. Рубашки, простыни и другое постельное белье мелькали перед ней нескончаемой чередой, причем сидела она в какой-то маленькой кладовой. Так Ребекка и проводила свои дни, одна, в пустой комнате, с грудой шитья, стирая пальцы в кровь. Лишь изредка она поглядывала в окно, чтобы увидеть солнце и зеленые поля. За свое старание она не получала даже похвалы, хотя часто только ценой нечеловеческих усилий справлялась с дневной нормой своей тяжелой работы.

По вечерам она сидела в холле, пока вся семья была занята играми и другими развлечениями. По ночам, когда они уже находились в постели, Нэд иногда занимался с ней любовью, хотя и это нельзя было сравнить с тем, как все происходило до их злосчастного брака, ведь они делили спальню с другими. Муж не проявлял своего желания каждую ночь, а временами просто отворачивался и засыпал, не проронив ни слова. Прошел месяц ее жизни в поместье, и выяснилось, что она не беременна, что это была ложная тревога. Нэд разъярился так, словно она была во всем виновата. Он решил, что Ребекка заманила его в ловушку. Он стал разговаривать с ней сквозь зубы, а о былой любви не было и речи. Муж перестал прикасаться к ней и вел себя так холодно, будто ее не существовало.

Она чувствовала себя глубоко несчастной в доме Морландов. Сидя одна в рабочей комнате, она часто проливала слезы. Однажды, как раз перед ужином, Ребекка выскользнула из дома и побрела в сад, где уселась в тени дерева и начала безудержно рыдать. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука нерешительно погладила ее по голове, словно утешая. «Нэд!» — подумала она. Он любит ее, он пришел, чтобы осушить ее слезы и заключить в свои объятия. Она подняла заплаканное лицо и повернулась, схватив ласкающую руку в знак благодарности. Но вдруг увидела, что это не рука ее мужа: это был не Нэд, а его кузен Эдмунд.

— Я подумала… — начала говорить она, но внезапно горе захлестнуло ее с новой силой, и ее слова потонули в новом потоке рыданий.

Эдмунд уселся рядом с ней на траву и молча внимательно смотрел на нее. Он решил дать ей выплакаться, поэтому только гладил девушку по голове и по плечам, как если бы утешал раненого зверька. Эдмунд несомненно был одним из Морландов, но каким-то непостижимым образом его лицо оказалось лишенным свойственной им всем красоты. У него были не совсем правильные черты лица, немного асимметричные, не такие большие глаза, как у Тома, и не такие выразительные. Волосам Эдмунда тоже не хватало яркости, они были тускло-каштановые. Он не обладал особой привлекательностью, был тихим и очень необщительным, поэтому казалось, что у него и характер не очень сильный. Эдмунд делал работу тихо, а развлекался чтением.

— Почему ты такая несчастная? — спросил он ее. Его голос был ровным, как будто он боялся интонацией выдать свои чувства. — К тебе относятся недобро?

— Моя свекровь, — ответила Ребекка быстро. — Она ненавидит меня. Все меня презирают, потому что у меня нет образования, потому что я не из богатой семьи. Даже Нэд относится ко мне с пренебрежением и жалеет, что женился. Да и я жалею об этом, — закончила она страстно.

— Почему же ты вышла за него? — сказал Эдмунд тихо, не из любопытства, а желая помочь ей.

— Потому что я полюбила его.

Эдмунд подождал, что она скажет еще, и Ребекка честно добавила:

— А еще я хотела убежать из дома.

— Там ты не чувствовала себя счастливой?

— Да.

— Ты не любила своих родителей?

— Моя мама умерла. У меня есть только мачеха, которая просто не выносит меня. Отец же даже не хотел моего рождения. А ты? Что произошло с твоими родителями?

— У меня не было отца, — ответил Эдмунд, — зато у меня было две матери. — Ребекка подумала, что он шутит, поэтому вопросительно улыбнулась. Эдмунд не улыбнулся в ответ и продолжил: — Моя первая мама утонула в трясине, вон там.

— О! — Ребекка не была уверена, как должна реагировать, поэтому посмотрела на него и сказала: — Как же это произошло?

— Она влюбилась в лебедя, который жил на болотах. Она всегда подкармливала его крошками со своей тарелки, а ночами часто спускалась к нему, подходила к краю трясины, и он превращался в человека, прекрасного принца. Они встречались и разговаривали, когда прогуливались там до захода луны. Потом он снова превращался в лебедя, а моя мама оставалась на берегу. Сердце ее каждый раз словно разбивалось заново.

Ребекка не могла отвести взгляда от Эдмунда, слушая его с открытым ртом. Она никогда не слышала подобных историй.

— Однажды она пошла к ведьме, чтобы попросить ее освободить принца от заклятия, так чтобы они могли пожениться. Но ведьма оказалась той самой злой колдуньей, которая и заколдовала принца. Она рассердилась и хотела наказать мою маму за то, что та влюбилась в принца. Она сказала моей маме, что чары снять невозможно, но она знает способ, как превратить человека в лебедя. Тогда моя мама сказала: «Назови его мне, ведь тогда я смогу быть со своим возлюбленным навсегда! Лебеди находят себе пару лишь однажды, поэтому мы никогда не расстанемся». Ведьма дала ей пузырек с жидкостью со словами: «Когда исчезнет луна, а принц превратится в лебедя, выпей это до дна и последуй за ним. Как только твои ноги коснутся водной глади, ты тоже превратишься в лебедя».

Он остановился, искоса посмотрев на Ребекку. Ее слезы давно высохли, и она полностью погрузилась в историю, которую он ей рассказывал. О своей печали она позабыла.

— Что дальше? — спросила Ребекка, затаив дыхание.

— Ведьма обманула ее. В пузырьке была обычная вода. Когда мама выпила ее и стала на поверхность воды, трясина поглотила ее. Она утонула.

— О! — с болью выдохнула Ребекка. — А что же принц?

— Он остался лебедем, но никогда больше не покидал этих мест и не нашел себе вторую половину. Он все еще здесь. Ты можешь увидеть его отсюда. Он плавает и грустит. Так будет, пока он не покинет этот мир и не встретит своей любви в мире ином.

— Как печально, — прошептала Ребекка. Затем она поняла, что он рассказал ей сказку. — Это просто легенда, да? Почему ты мне ее рассказал?

— Чтобы ты перестала печалиться. У меня ведь получилось, правда?

— Да… да. Я почти забыла о собственных…

— Заботах?

— О да. Я тоже раньше, когда спала в своем чулане, иногда рассказывала себе всякие истории, чтобы отвлечься. Но я не такая умная. Историй я знаю совсем мало, — печально закончила она. — Так что это не всегда мне помогало.

— Я делаю так, — сказал Эдмунд, — чтобы, как и ты, забывать о тяготах жизни, но мне кажется, что истории других людей интереснее, чем мои.

— Откуда ты знаешь? Как ты можешь заставить людей рассказывать свои истории? — спросила она.

В присутствии Эдмунда Ребекка перестала чувствовать себя робкой и скованной. Он разговаривал с ней ровно, без этого высокомерного выражения на лице — так, как будто она была членом его семьи.

— Я читаю их в книгах, — объяснил он. — Их написали давно, так давно, что многие авторы уже умерли.

— О! — с разочарованием протянула она. Она-то надеялась, что он расскажет ей какой-нибудь секрет, который поможет и ей.

— Почему ты удивилась? — спросил он.

— Я не умею ни читать, ни писать, — грустно призналась она. — Меня никто не обучал.

Внезапно Эдмунд улыбнулся. Немногие видели его улыбающимся. Ребекка же, посмотрев на его лицо, озаренное светом улыбки, с недоумением спросила себя, как она могла подумать, что он не красавец.

— Я могу научить тебя, — предложил он.

— Правда? Ты бы мог? Но я не такая умная. Это тяжело?

— Только поначалу, но когда это становится привычкой, это легче, чем разговаривать.

Он взял книгу, которую держал открытой (Эдмунд читал ее в саду, пока не услышал плач Ребекки), и протянул ее девушке. Она не отрываясь смотрела на страницу, испещренную крошечными черными значками.

— Правда? — прошептала она, словно он пообещал ей чудо. — Ты умеешь посмотреть на значки и сказать, что они говорят тебе?

— О да, — произнес он с улыбкой.

— И так каждый раз?

— И так каждый раз.

Ребекка с вызовом указала на отрывок текста.

— О чем здесь говорится?

Он посмотрел и ответил:

— О путешествии.

Она уставилась на страницу снова. Какие-то закорючки непонятного характера, как будто сложенные как попало, а если знать ключ, то тебе открывается тайна. «Путешествие». Действительно чудо. Можно ли было научить ее так, чтобы и ее глаза смотрели на эти значки и видели то же, что видел Эдмунд. Она хотела, чтобы и ей открылись скрытые сокровища. Это казалось невероятным. Она подняла на него взгляд, и ее руки погладили страницу почти с нежностью.

— Неужели ты мог бы научить меня? Это похоже на чудо.

— Я научу тебя, — ответил он ей. — Я обещаю. Правда.

Его глаза посмотрели на нее так многозначительно, что внезапно она почувствовала, как сильно бьется ее сердце, как кровь отливает от ее щек, как останавливается дыхание. Губы Ребекки приоткрылись, а Эдмунд продолжал смотреть на нее, и его рука непроизвольно коснулась ее ладони, лежащей на книге. Эдмунд тихо ласкал ее тонкие маленькие пальчики.

Страна переживала мирный период. Правление короля Ричарда ознаменовалось процветанием и победой справедливости, но при дворе настроение оставалось печальным, несмотря на всю искусственную веселость по случаю рождественских праздников. Королева так и не оправилась после смерти сына, но теперь истинная причина ее недомоганий стала известна врачам. Том сообщал в своем письме:

«Моя дорогая госпожа, хотя и облаченная в одно из великолепнейших платьев, выглядела подавленной. Ее болезненный вид подчеркивался присутствием рядом с ней цветущей золотоволосой красавицы принцессы Элизабет, которая была одета потрясающе, как царица. Король ни на шаг не отходил от моей госпожи. Он старался изо всех сил играть роль радушного хозяина, но его печаль нельзя было скрыть. Единственное, что принесло облегчение, было прибытие глашатая с вестью о том, что валлиец наверняка высадится этим летом на острове. Король воскликнул: «Благодарение Богу!» Он понял, что близится время активных действий.

После Рождества королева слегла. Судьба словно решила испытать моего господина, потому что доктора велели милорду избегать спальни королевы и самого ее присутствия из-за инфекционного характера болезни. Ему разрешили лишь короткие посещения. Милорд кричал от отчаяния, ведь со смертью сына он потерял все, а теперь и жена покидала его в темноте и одиночестве безрадостного существования. Он заперся в своей комнате и на долгие недели погрузился в работу, однако она могла отвлечь от тяжелых дум короля — но не мужа. Несмотря на личную трагедию, он ни на секунду не пренебрег своими обязанностями монарха: милорд даже заказал новые наряды для милорда Бастарда, которые должны были отослать в Шериф Хаттон. Король назначил своего сына, Джона Глостера, управителем в Кале, и сразу же поползли слухи, что он собирается узаконить Джона, чтобы сделать его своим наследником, на что король официально объявил милорда Линкольна своим преемником, а после него — графа Уорвика. Во всем он пытается следовать строгим правилам и порядку.

Наступил март, и королева умерла. День был ужасным. Я помню слова своего господина о том, что его оставили во мгле. Когда она умирала, солнце исчезло с небосклона, хотя был полдень. Темнота поглотила нас. Она накрыла всю землю, поэтому и вы знаете час смерти королевы, час ужаса, поразившего наши сердца. Люди на улицах падали на колени и молили у небес пощады. Животные на полях сбивались в стадо и кричали так, что кровь стыла в жилах.

Королева покинула нас под покровом этой страшной тьмы. Король кричал и рыдал, а мы думали, что пришел конец света, ибо казалось, что солнце больше не появится на небе и мы сгинем в кромешной тьме вслед за нашей госпожой.

Небо сжалилось над нами, и солнце осветило горизонт, но король не радовался его теплу. Мне кажется, его душа все еще пребывает в темноте, потому что нет в нем того огня, который был раньше. Не успели похоронить королеву, как среди придворных пошли слухи, что король рад смерти своей супруги, потому что его руки теперь развязаны для женитьбы на принцессе Элизабет. На собственной племяннице! Пусть проклятие поразит тех, кто не гнушается такой клеветы. Милорд собрал своих помощников в Вестминстере, чтобы официально сообщить, что не имеет намерений повторно вступать в брак. Сама принцесса была очень расстроена смертью своей госпожи, которую искренне любила. Милорд решил отправить Элизабет к ее братьям в Шериф Хаттон, где она могла бы немного прийти в себя.

Сейчас мой бедный господин, который никогда не увлекался охотой, выезжает каждый день верхом. Он берет с собой соколов и проезжает многие мили, охотясь за дичью, чтобы хоть как-то заполнить душевную пустоту, не думать о понесенных утратах. Я полагаю, что если бы не его железная воля и сила его духа, он просто сошел бы с ума, ведь никогда еще муж так беззаветно не любил своей жены, как он, нуждавшийся в ее ежесекундном присутствии».

Английские шпионы на континенте сообщали о передвижениях валлийца и предупредили Ричарда Глостера, что Генрих Тидр заручился поддержкой короля Франции, который обеспечил его и деньгами, и людьми для вторжения этим летом в Англию. С ним были Мортон, его дядя Джаспер Тидр и граф Оксфорд. Если бы он появился на острове, то мог бы рассчитывать на поддержку в Уэльсе и на юго-западе, где все еще обитали многие из клана Ланкастеров, желавшие захвата власти. Английская армия должна была приготовиться к отражению нашествия самозванца, поэтому в богатые семьи были разосланы гонцы с просьбой о деньгах. На этот раз король ждал не пожертвований, а просил о займе, который корона возместит позже. Некоторых попросили о сумме в пятьдесят фунтов. Морланды и другие богатые семьи дали по сотне фунтов. Кроме того, Морланды, как всегда, обещали дать армии людей: двух вооруженных всадников и двадцать стрелков.

— Если дойдет до сражения, — заявил Ричард Морланд, — то я хотел бы отправиться на войну.

— Я бы тоже этого хотел, бабушка, — нетерпеливо сказал Нэд. Ричарду уже наскучила жизнь на одном месте, а Нэд всегда тяготился добродетельным существованием. Теперь же, когда он больше не был влюблен в свою жену, его ничто не удерживало дома. Итак, Элеонора могла пообещать королю четырех вооруженных всадников. В июне двор снова прибыл в Ноттингем, центральное расположение которого было очень удобно для защиты, если бы она понадобилась. Король привел всех в боевую готовность, отдав приказ шерифам по первому же зову привести армию под его знамена.

В конце июня лорд Стэнли прибыл к королю и попросил его разрешения отойти от дел и удалиться в свои поместья. С тех пор как был раскрыт заговор Гастингса, Ричард не выпускал Стэнли из поля зрения. Как только лорду даровали прощение и выпустили из заключения, его держали при дворе, чтобы он все время был на глазах у короля. О его непостоянстве ходили легенды. Он переходил из одного лагеря в другой так часто, что о нем говорили, будто он сам не знает, к кому переметнется в следующую минуту. Король, державший лорда Стэнли при себе, не сомневался, что ему будет известно обо всех поступках этого перебежчика.

И вот теперь, как раз накануне ожидаемого вторжения, он попросил разрешения покинуть короля. Жена лорда Стэнли была матерью предводителя врагов короны. Момент был подходящим, для того чтобы заключить Стэнли под стражу и не отпускать до окончания военных действий.

Но король колебался.

— Ваша светлость, сэр… вы не можете позволить ему покинуть двор! — кричали его советники в один голос. — Он немедленно переметнется на другую сторону.

— Он сказал мне, что ему будет легче организовать защиту, если он будет дома. Он прав, — ответил на это Ричард.

— Но ему будет легче организовать своих людей не для защиты короны, а для поддержки Тидра, — указывали советники.

— Это правда, но я все равно позволю ему уйти.

— Но почему? Ваша светлость, зачем?! Его надо просто запереть на некоторое время, чтобы он не предал вас.

Том заранее знал ответ, который даст король. Он не мог не восхищаться таким человеком, но все равно тревожное предчувствие снедало Тома.

— Человек может быть верным, — сказал король, — но он не может быть принужден к верности. Если Стэнли хочет предать нас, то он просто станет нашим врагом, с которым мы сразимся в честном бою.

Стэнли благополучно уехал, и страна погрузилась в ожидание. Стояли жаркие летние дни. В Ноттингеме король часто выезжал на охоту, и Том сопровождал его, выполняя обязанности сокольничего. Его господин был сдержан и вежлив, как обычно, но воспринимал все отстраненно, словно в нем навсегда поселилась неизбывная печаль. Том чувствовал это, ему хотелось хоть как-то облегчить боль своего короля, поэтому он старался ни на минуту не покидать его. Том спал, когда почивал король, а в остальные часы всегда находился рядом, как верный слуга, готовый разделить со своим господином и счастье, и невзгоды.

Июль закончился, пришел август. Король с близкими помощниками охотились в Шервудском лесу, останавливаясь иногда на ночлег в Бествуде. Именно там и нашел их уставший от быстрой езды курьер, прискакавший на загнанной лошади. Это случилось одиннадцатого августа, в четверг. Он привез весть о том, что Тидр высадился на английскую землю с французским войском, а произошло это в прошлое воскресенье, седьмого августа.

Двадцать первого августа армии сошлись у деревни под названием Саттон Чейни, в десяти милях от Лейсестера и в двух милях от Босворта. Лагерь разбили погожим, но душным вечером. Английская армия стояла на высоте с восточной стороны, а армия Тидра заняла позицию на равнине, с запада. К северу от них был лорд Стэнли, который располагал значительными силами. Он отказался выполнить приказ Ричарда присоединиться к войску, поэтому ожидалось, что он окажет помощь французским солдатам Тидра, но и к ним он пока не примкнул. Перебежчик по натуре, он знал, что никто не верит в победу валлийца, поэтому, несмотря на данные жене обещания, лорд Стэнли воздерживался от каких-либо действий и ждал, чем обернется сражение. Ричард был настолько незлопамятным, что готов был принять помощь «блудного лорда» в случае его раскаяния даже в последний момент.

Когда наступила темнота, король созвал своих военачальников для последнего обсуждения предстоящего боя. Было решено, что Джон Говард и герцог Норфолк выступят на равнину, а силы короля будут брошены на северо-западное направление, чтобы удержать людей Стэнли от нападения на фланг Норфолка. Третью часть армии, под началом Нортумберленда, король не брал в расчет, хотя и не показывал этого открыто. Нортумберленд не поспешил быстро откликнуться на призыв короля о помощи, так что, вполне вероятно, его могло не быть во время предстоящего утреннего сражения. Он дрался на стороне отца Ричарда, герцога Йорка, он выступал за дом Белой Розы, когда за корону сражался брат Ричарда. Возможно, он просто устал от военных баталий. Ричард решил поставить своих людей севернее и западнее от равнины, продемонстрировав такой тактикой, что не рассчитывает на поддержку Нортумберленда.

Совет завершился, военачальники разошлись по своим местам, а король решил обойти лагерь. Том наблюдал за ним, пытаясь понять его истинное настроение. Король прошел мимо группы воинов, собравшихся у костров. Он вглядывался в их лица, иногда просил проверить оружие в ножнах или тетиву в луке. Он вел себя, как и подобает настоящему генералу. Все солдаты приветствовали его бодро и отзывались о нем почтительно, с большим уважением. За его спиной они называли его «старина Дик» или «мастер Дикон» — так слуги говорят о строгом, но справедливом господине. Они были рады сражаться под его знаменами. Оказаться под предводительством лучшего из лучших было почетно. У Тидра не было ни малейшего шанса.

Проходя дальше, он на мгновение остановился у гребня холма, чтобы посмотреть через равнину на французский лагерь. Огни их костров мерцали в темноте, подобно светлячкам. Царила такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как разговаривают в лагере противника. По равнине как будто проносился шепот, доносимый легким ветром. Может, это был звук конского ржания вдалеке? Или это повар ставил котел на огонь? А возможно, кто-то готовил меч к битве?

Королевский взор затем перенесся к дальним огням, туда, где был разбит лагерь Стэнли. Том увидел лицо своего господина в профиль: его брови сдвинулись, лицо стало жестким. Что же предпримет Стэнли? Короля могла сразить только измена, только предательство утяжелило бы его ношу. Легкий ветер взъерошил волосы Ричарда, и он вздрогнул и поежился, словно от холода. Том подошел ближе.

— Ваша светлость желали бы вина, перед тем как отойти ко сну?

Ричард резко обернулся на звук его голоса. Видимо, он не смог сразу справиться со своими эмоциями, потому что Том успел заметить на его лице выражение нечеловеческой печали. Увиденное горько поразило Тома. Через мгновение Ричард уже пришел в себя, и снова предстал перед ним храбрым воином. Король был мрачен, но уверен в себе.

— У нас хорошая позиция, — обратился он к своему оруженосцу. — Наши солдаты лучше. Бог явит нам Свое решение. Если мы проиграем завтра, Англии придет конец. Она задохнется и умрет под французским игом.

— Мы победим, сэр, мы должны победить, — горячо откликнулся Том.

Ричард пристально посмотрел на него, но потом овладел собой и произнес, положив руку на плечо своего верного слуги:

— Мы пойдем и посмотрим на лошадей, ты и я. Затем мы отправимся спать, потому что завтра нам предстоит тяжелый день.

Вскоре они разошлись, и король отправился в свой шатер. Том не мог уснуть и бродил по лагерю. Он желал скорого начала битвы и делился своим настроением с теми, кто не спал. Он вдохновлял других своим стремлением задать жару противнику. Но в душе Том хранил боль своего хозяина, которая прожгла его, как клеймо. О чем он там раздумывал, когда стоял на холме? Не о битве. Может быть, он вспоминал Анну и своего сына, иначе что еще могло вызвать такое отчаяние, такое чувство безысходности?

Перед наступлением рассвета в лагере началось движение. Начальники будили солдат, а повара готовили завтрак. Конюхи кормили лошадей и вычищали их. Король был у себя, его лицо хранило следы усталости и хронического недосыпания. Пажи одели его в золоченые латы. Он появился, когда армия уже собралась и построилась. Том шел за ним, держа в руках королевский шлем. Вокруг него стояли также другие оруженосцы и личная стража — у всех на доспехах была эмблема белого вепря. На костюмах королевских глашатаев были изображены леопарды как символ Англии и лилии, символизировавшие Францию. Конюх вел под уздцы королевского скакуна, который выгибал шею и приплясывал от возбуждения. Лошадь была украшена по-королевски, чтобы быть достойной своего седока. Из шатра вышел не изнеженный король, а мужественный военачальник, не знающий страха, не полагающийся на слепую удачу. Он быстро обвел взглядом своих людей, затем посмотрел на небо, чтобы понять, велика ли вероятность дождя. Том вспомнил, что бабушка часто говорила ему о том, как похож Ричард на отца — величайшего полководца своего времени. Перед Томом в тот день предстал Ричард Йорк — он оседлал скакуна и водрузил на голову шлем, увенчанный тонкой золотой короной.

Армия тихо разошлась по своим позициям, причем в битве должны были принимать участие и восемьдесят человек из личной охраны короля. Они передвинулись к западу, заняв место у гребня холма, а люди Норфолка рассеялись по склону. Нортумберленд оставался в Чейни, чтобы отразить возможную атаку Стэнли. Войска Тидра и французов были разбиты на три части, которые заняли позиции на равнине. Армии противников по численности почти были равны. Если бы Нортумберленд не привел своих людей, а Стэнли имел возможность выступить на стороне валлийца, то армия Ричарда в два раза уступала бы мятежникам по численности солдат.

Тидр первым ринулся в атаку. Он использовал малую артиллерию, чтобы двинуться на подножие холма. Норфолк, украшенный эмблемой серебристого льва, ответил градом стрел, и потери понесли обе стороны. Люди Оксфорда были вынуждены отступить под натиском армии Ричарда. Зазвучали трубы, противники снова бросились навстречу друг другу. Под звон клинков обе линии сомкнулись в рукопашной схватке. Стоя на холме, Ричард мог наблюдать за ходом сражения. Он отправлял подкрепление, как только видел, что английские воины терпят поражение и линия их обороны ослабевает. В центре был Джек Норфолк, который дрался как лев, а рядом с отцом стоял его сын. Далее видны были сражающиеся лорд Феррерз и лорд Зуке, кузен невесты Тома. Они без устали раздавали удары направо и налево, защищая фланги. Вновь прозвучала труба в лагере Тидра. Противник перестроился. После короткого затишья битва разгорелась с новой силой.

К вершине холма промчался вестник, сообщивший Ричарду о том, что самозванец обнаружен: он был верхом, в окружении пятисот людей, которые, похоже, до последнего оставались в резерве. В этот самый момент пришла печальная весть — лорд Норфолк и лорд Феррерз пали в битве. Времени для раздумий не оставалось. Король бросил подкрепление на передовую, а вестника немедленно отправили к Нортумберленду с приказом примкнуть к сражающимся. Вскоре пришел и ответ: «Гордый Нортумберленд хочет остаться на месте, чтобы отразить возможную атаку Стэнли».

Гэтсби, один из королевских секретарей, подошел к Ричарду.

— Сэр, нам следует отступить, пока битва еще не проиграна, — произнес он. — Завтра мы можем собрать больше воинов и атаковать противника.

— Нет, — ответил Ричард, — дело должно быть решено здесь и сегодня.

— Люди Стэнли могут нанести нам удар в любой момент… — продолжал секретарь.

Но король лишь оборвал его нетерпеливым взмахом руки.

— Мой шлем, — подозвал он Тома. — Мы отправляемся за Генри Тидром.

Послышался радостный боевой клич. За королем были готовы отправиться его самые верные люди, служившие ему не за страх, а за совесть. Том оглянулся и увидел Френсиса Ловелла, на доспехах которого был его свой личный символ — бегущая гончая, Джона Кенделла, королевского секретаря, Рэдклиффа, Эштона, Стаффорда, сэра Роберта Брекенбери — констебля Тауэра, примчавшегося из Лондона со своими воинами. Вокруг Ричарда собрались и все его пажи, и другие оруженосцы, некоторые из них еще не вышли из мальчишеского возраста. В общей сложности их было восемьдесят против пятисот людей Тидра. Но их было достаточно, так как убей они валлийца, и армия мятежников распалась бы сама собой. Смерть предводителя означала бы разгром врага и его бегство. Стэнли немедленно перешел бы на нужную сторону. Их жизнь теперь целиком зависела от их победы.

Издав воинственный клич, Ричард пустил лошадь вскачь вниз по холму, и его люди ринулись за ним, вторя ему победно и грозно. Они принадлежали ему душой и телом. Том пришпоривал коня, а его взгляд неотступно следовал за фигурой, увенчанной золотой короной. Из-под конских копыт летели комья земли. На поле боя развевались знамена Англии с изображением креста святого Георгия и белого вепря — символа Глостера. Все войско бросилось вскачь по равнине. Вдруг они оказались под самым носом у облаченных в красные туники воинов Стэнли, которые тоже направлялись к валлийцу, стоявшему под флагом с изображением красного дракона.

Лошади заржали, мелькающие в воздухе секиры бросали солнечные блики и вспыхивали, как языки пламени. Дикий крик сотрясал воздух, кровь смешивалась с пылью. Жестокие удары следовали с обеих сторон, а когда они достигали цели, то слышался нечеловеческий стон, подхватываемый бесконечным потоком людей, ожидавших своего смертного часа и не желавших так просто расставаться с жизнью. Ловелл и сэр Роберт Перси дрались рядом с Ричардом, а Том занял место с другой стороны. За ним сражался Рэдклифф. Шаг за шагом они продвигались в гущу битвы, пронзая тела противников, пробираясь к валлийцу, местонахождение которого можно было определить по соломенному цвету волос. Он сидел верхом и трясся от страха, глядя, как на него надвигается смерть.

Люди Ричарда находились в нескольких ярдах от самозванца, и король поверг знамя противника, втоптав в пыль изображение красного дракона. Вдруг Рэдклифф с диким криком указал на приближение страшной беды: люди Стэнли решили присоединиться к сражению в полном составе. Они мчались на воинов Ричарда, которые один за другим падали замертво. Уже знаменосец короля пал на поле боя, но сам король продолжал биться так яростно, что остальные не поспевали за ним.

— Предательство! Измена! — прогремел он.

Том услышал в его крике рев раненого зверя и почувствовал, как замерло его сердце. Хватая ртом воздух, с затуманившимся от слез взором, Том яростно бросился вперед, стараясь ни на шаг не отстать от своего господина, который размахивал окровавленной секирой, окруженный со всех сторон мечами врагов.

— Милорд!!! — выкрикнул Том. На мгновение его взгляд выхватил побелевшее лицо Ричарда. Он был уверен, что король услышал его крик, но затем мощный удар поразил его самого, и он упал. Королевские доспехи пронзила дюжина мечей, и король с ужасным криком тоже упал на землю, на его устах так и застыло невысказанное слово, и он покинул этот мир.

Разгромленные остатки английской армии последнего английского короля спасались бегством, уходя на Север и на Юг страны. Жители Йорка, включая людей Морландов, все еще находились в пути. Обязанность распустить воинов лежала на Нортумберленде, но он ее не выполнил, поэтому они ничего не знали о ходе событий до вечера пятницы, девятнадцатого. Они пришли перед самым рассветом двадцатого числа, но к десяти часам двадцать второго, когда битва была уже закончена, даже не добрались до Лейсестера. Услышав печальные вести, они повернули домой. Их сердца переполняли горечь и стыд.

Двадцать третьего числа, в то самое время, когда Джон Спонериз, член городского совета, рассказывал все новости мэру и муниципальным чиновникам Йорка, до Морланд-Плэйса добрался грязный и окровавленный воин в надежде получить убежище.

Семья собралась в большом холле. Элеонора опустилась рядом с ним на колени и собственноручно перевязала ему ужасную рану на плече. Сесилия и Ребекка умыли его и поднесли к губам раненого чашу с вином. Как только к нему вернулись силы, он начал безудержно плакать — его худенькое тело сотрясалось от рыданий. Он был одним из оруженосцев, и белый вепрь на его одежде был залит кровью. Спасшийся юноша служил вместе с Томом, хотя и был моложе. Сбиваясь, он рассказал всю историю с самого начала, не пытаясь сдерживать душивших его рыданий. Наконец он дошел до кульминации своего повествования.

— Том? Что с ним? — воскликнула Сесилия, перебивая его рассказ о предательстве Стэнли.

— Он погиб. Он и король — они пали в одно мгновение.

Сесилия не могла сдержать крика. Она закрыла лицо, а Элеонора уставилась в пустоту, словно пытаясь прожечь ее огнем своих синих глаз. Ее лицо побелело от напряжения.

— Мечи, мечи со всех сторон, — рыдал юноша. — Никого не было видно из-за этих мечей. Когда король упал, все бросились на него, как злая свора. Казалось, что эти предатели, эти изменники не успокоятся, пока не убедятся в его смерти, так велик был их страх перед ним. О мой милорд! Мой король!

Он прервал свой рассказ, не в силах продолжать.

Руки Элеоноры, которые все еще перевязывали рану, замерли, словно ее сердце остановилось. Ей показалось, что оно уже никогда не будет биться с прежней силой.

— Мастер Рэдклифф был мертв, но сэр Френсис отозвал нас назад, тех, кто уцелел в бою. Мы добрались до холма и остановились. Мы увидели, как предатель Стэнли снял с головы мертвого короля шлем, увенчанный короной, и надел его на валлийца. В этот момент мне нечем было дышать, но худшее было впереди.

Юноша замолчал. Элеонора прошептала:

— Продолжай же.

— Мы поспешили на дорогу, ведущую в Лейсестер, но через некоторое время я почувствовал, как слабею от полученной раны. Я не мог поспевать за остальными, поэтому вышел на обочину. Услышав, что приближаются солдаты, я спрятался в придорожном рве. Показался валлиец, на голове у него красовалась корона нашего милорда. Пусть Господь поразит нашего врага в самое сердце, потому что это сердце предателя. С ним были его солдаты — валлийцы и французы. Они сыпали проклятия и богохульствовали, насмехаясь над нашим королем, скаля зубы, пусть их поразит кара небесная…

— Тише. Дитя мое, перестань проклинать их. Помни… — Она не могла заставить себя закончить фразу. — Помни, кто пал в этом бою.

Юноша жадно вдохнул. Его трясло.

— О моя добрая госпожа, — прошептал он, — если бы вы слышали, как он кричал, когда они убивали его. Я не смогу забыть это крик до конца дней своих, ни во сне, ни наяву. А потом эти грязные оборванцы, эти шакалы обнажили тело короля, не оставив даже клочка ткани, чтобы прикрыть его чресла. Они бросили его поперек пони, как забитого на охоте оленя. Они страшно насмехались над покойным, пока ехали, и называли его преступником и каторжником.

Слушателей охватил ужас.

— Коронованного монарха!.. — выкрикнул Эдуард надломленным голосом.

— Как они посмели… — Сесилия раскачивалась из стороны в сторону, как женщина, переживающая схватки.

Элеонора закусила губы от боли, и на них выступила кровь.

— Ересь, богохульство, — с ужасом прошептала Элеонора, широко раскрыв глаза. Она перекрестилась. — О Боже милосердный, что же теперь будет с нами, если такой пес пришел к власти? Бог мой, неужели мы все теперь погибнем, если подобное ничтожество может надругаться над самим королем? О Ричард, Ричард…

— Они прошли совсем близко от меня, — продолжил свой рассказа юноша, — но я уже не боялся, что они обнаружат меня. Смерть была мне милее, когда я увидел своего господина, на теле которого было больше ран, чем пальцев на руках. Каждый полученный им удар отзывался одним и тем же словом: «Измена!» Его вид вызывал желание мести в сердце каждого благородного мужа. — Он снова начал рыдать.

— Остановись, больше не говори ни слова! — воскликнул Эдуард, опасавшийся за рассудок женщин, слушавших такой страшный рассказ. — Тебе надо отдохнуть.

— Мне хочется выплакаться, — сказала Элеонора. — Сотни лет траура и стенаний не смогут в полной мере воздать должное злодеяниям дня сегодняшнего. Наш благородный король умер, а подлый валлиец, рожденный от гнилого корня, примерил его корону. Кто знает, какие преступления нам придется увидеть завтра.

Позже Морланды, которые не смогли принять участия в битве, будут чувствовать, что из-за предательского поведения Нортумберленда они опоздали и не выполнили своего долга перед господином, который ждал их и рассчитывал на их поддержку. Позже будет сделана памятная запись в анналах истории города Йорка: «В этот день наш доблестный король Ричард был подло предан и убит, о чем весь город глубоко скорбит».

На следующее утро оруженосец собрался в путь.

— Куда ты отправишься теперь? — спросил его Нэд.

— На свою родину. Затем… Я не знаю. Сейчас мой король — это милорд Линкольн. Я буду ждать, когда он призовет нас всех под свои знамена.

Нэд покачал головой.

— Если он не скрылся, то валлиец уже схватил его и приказал убить. Его главной целью сейчас будет двор в Шериф Хаттоне, потому что там находились все основные претенденты на королевский трон. Валлиец никого не пощадит, чтобы быть уверенным в своем завтрашнем дне. Линкольн, Уорвик, даже сыновья Эдуарда станут для него теперь живым кошмаром. Он не успокоится, пока не убьет их всех.

— Если так, то я перейду границу и дождусь своего часа, — ответил юноша. — Но одно знаю точно: я должен отомстить Нортумберленду. Как только окончилась битва, он подошел к валлийцу и преклонил перед ним колени. Да будет проклята его жизнь до скончания века. Даже если мне придется ждать вечность, то и тогда я не забуду, что должен отплатить гордецу Пэрси!

— Если этому суждено сбыться, то пусть Бог пребудет с тобой. Я на твоей стороне. Как мне хотелось бы поменяться местами с тобой или даже с моим бедным братом! — воскликнул Нэд.

— Вашей вины в том не было, — ответил парень. — До свидания!

— До свидания! Пусть Господь уберет все препятствия на твоем пути, а дорога твоя будет быстрой и гладкой.

Глава двадцать восьмая

Послесловие

До середины прошлого века XV век фактически игнорировался в исторической науке, и этот факт, как и почти полное отсутствие первоисточников этого периода, а также сомнительность трактовок событий XV века в последующее время создали для нас образ XV века таким же далеким, как Средневековье.

Однако сейчас появились работы, дающие внушающую доверие информацию об этом отрезке истории. К ним относятся труды профессора Краймза «Сторонники Ланкастеров, Йорков и Генрих VII» и Коры Сколфилд «Жизнь и правление короля Эдуарда IV».

Пол Мюррей Кендалл в книге «Ричард III» живо и интересно рассказывает о двух крупных исторических личностях XV века — Ричарде III и Эдуарде IV.

Весьма ценным источником информации об исторической и социальной картине того периода является непревзойденная работа г-на Тревельяна «Английская общественная история».

В дополнение к перечисленным могут быть указаны и такие важные работы:

York Civic Records.

Warkwarths Chronicle.

The Ceoyland Chronicle and Continuations.

The Cely Papers.

The Paston Letters.

William of Worcester's Annales Rerum Anglicarum.

Memoirs of Phillipe de Commynes.

Список научной литературы

Chrimes S. В. English Constitutional Ideas in the CISth.

Constain T. B. The Last Plantagenets.

Derry T. K. & Blakeway M. G. The Making of Britain.

Kendall P. M. The Yorkist Age.

Laver James. A History of Costume.

Quennell M. & С. В. М. A History of Everyday Things in England.

Rowse A. L Bosworth Field.

Turner Sharon. History of England During the Middle Ages.

Wilkinson B. The Later Middle Ages in England.

Williams С. Н. England: The Yorkist Kings.