ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Спасите меня

Мои родители познакомились в библиотеке, в которой моя мама работала после колледжа, а отец пришел взять несколько книг. Они увидели друга, влюбились и через шесть месяцев поженились.

Все говорят, что моя мама была похожа на Элизабет Тейлор, но в те времена любой симпатичной девушке говорили, что она похожа на эту актрису. Тем не менее я все время представляю себе, как именно Элизабет Тейлор/мама скромно сидит за дубовым столом, к ней подходит мой отец, долговязый, в очках, со светлым «ежиком» на голове. Элизабет Тейлор/мама встает, чтобы помочь ему. На ней невероятно модная в пятидесятые годы пышная розовая юбка с аппликацией в виде пуделя. Эта юбка сохранилась до сих пор и лежит сейчас где-то на чердаке вместе с ее остальными вещами: свадебным платьем, двухцветными кожаными туфлями, балетками и рупором лидера группы поддержки, на котором выбито ее имя — Мими.

Я практически никогда не видела свою мать небрежно одетой, без укладки и макияжа. Она сама шила себе и нам вещи, готовила по кулинарной книге Джулии Чайлд, обставляла дом старинной мебелью, у нее был самый ухоженный дворик перед домом и самая лучшая рождественская елка. Мы все еще удивляемся, как тщательно она собирала рождественские и пасхальные корзины, которые сохранились с тех пор, когда мы еще верили в Санта-Клауса и пасхальных зайцев. Моя мама была такая же, как все остальные матери, но немного лучше, потому что она думала, что ее дом и семья должны выглядеть наилучшим образом, и делала для этого все. Несмотря на то что она пользовалась духами «Уайт Шоулдерс» и считала джинсы одеждой для фермеров, она допускала, что феминизм имеет право на существование.

Летом, перед тем как я пошла во второй класс, моя мама и ее подруги начали читать «Консенсус» Мэри Гордон Ховард. Они все время носили с собой этот роман, переходя из одного пляжного клуба в другой, пряча его в больших сумках среди полотенец, солнцезащитных лосьонов и средств от укусов насекомых. Каждое утро они устраивались в шезлонгах вокруг бассейна и одна за другой доставали «Консенсус». Я до сих пор помню, как выглядела обложка книги: голубое море с одинокой брошенной лодкой, а вокруг черно-белые школьные фотографии восьми молодых женщин. На обратной стороне была фотография самой Мэри Гордон Ховард в профиль, которая в моих глазах походила на Джорджа Вашингтона, если бы тот надел твидовый костюм и жемчужную нить.

— Ты уже дошла до части о пессарии? — Одна женщина шепотом спрашивала другую.

— Шшш. Нет еще. Не выдавай себя.

— Мам, что такое пессарий? — спросила я.

— Тебе не следует об этом думать, пока ты маленькая.

— А когда я вырасту, мне нужно будет об этом думать?

— Может, да, может, нет. К тому времени, наверное, будут новые методы.

Я провела все лето, пытаясь выяснить, что такого в этой книге, которая захватила внимание всех женщин в пляжном клубе, причем настолько, что миссис Девиттл даже не заметила, как ее сын Дэвид упал с трамплина для прыжков в воду, и ему пришлось накладывать на голову десять швов.

— Мам! — попробовала я как-то отвлечь ее внимание от «Консенсуса». — Почему у Мэри Гордон Ховард две фамилии?

Моя мать закрыла книгу, заложив место, где она остановилась, пальцем.

— Гордон — это девичья фамилия ее матери, а Ховард — это фамилия отца.

Я обдумала это и выдала:

— Я что будет, если она выйдет замуж?

Моя мама, похоже, была рада такому вопросу:

— Она замужем уже в третий раз. — Тогда мне показалось, что нет ничего лучшего, чем три раза выйти замуж. В то время я не знала никого, кто хоть раз бы разводился. — Но она никогда не брала фамилии мужей. Мэри Гордон Ховард — великая феминистка. Она уверена, что женщины имеют право на самоопределение и не должны позволять мужчинам порабощать их личность.

И мне показалось, что нет ничего лучше, чем быть феминисткой.

До того как вышел «Консенсус», я никогда не думала, что книги могут обладать такой властью. Я прочитала тонны иллюстрированных книг, все произведения Роальда Даля и «Хроники Нарнии» Клайва Льюса. Но тем летом я все чаше думала о такой книге, которая может изменить людей, и мне хотелось стать ее автором и, возможно, феминисткой.

В тот год на Рождество, когда мы сидели за праздничным столом и ели рождественское полено[9], мама сделала объявление: она решила вновь пойти учиться и получить диплом архитектора. Она пообещала, что в нашей жизни ничего не изменится, кроме того, что папе иногда придется кормить нас ужином.

Несколько лет спустя моя мама получила работу в архитектурном бюро «Бикон и Бикон». После школы я любила заходить к ней в офис, который располагался в старинном доме в центре города. Все комнаты были устланы коврами, а в воздухе стоял запах бумаги и чернил. Там был забавный наклоненный стол, за которым работала мама: она рисовала сложные и в то же время очень элегантные чертежи, делая твердой рукой четкие штрихи и линии. На нее работали два человека — оба молодые мужчины, которые, похоже, боготворили ее. Мне же она казалась настоящей феминисткой, потому что я не считала, что колготы, высокие каблуки, красивая заколка в волосах противоречат тому понятию, ведь главное — это то как ты себя ведешь и как строишь свою жизнь. А моя мама была самостоятельной, уверенной в себе женщиной.

Когда мне было тринадцать, я прочитала в частной газете, что Мэри Гордон Ховард будет встречаться с читателями и подписывать книги в нашей городской библиотеке. В это время из-за болезни мама чувствовала себя уже слишком плохо, чтобы выходить из дома, поэтому я решила сделать ей сюрприз: сходить в библиотеку подписать книгу. Я надела желтое платье с рисунком в индийском стиле, заплела косы, завязала их желтыми лентами и дополнила образ сандалиями на платформе. Прежде чем уйти, я зашла к матери.

Она лежала на кровати, шторы в комнате были закрыты. Как всегда, старые дедовские часы размеренно отсчитывали минуты: тик-тик-так. И я представила, как маленькие зубчики механизма с каждым тик-таком откупают кусочки времени, отведенного маме, неумолимо сокращая его.

— Куда ты собралась? — спросила мама. Ее голос, прежде ласкающий слух, превратился в писклявый скрежет.

— В библиотеку. — Я так и сияла от того, как мне хотелось раскрыть ей секрет.

— Это хорошо, — сказала она. — Ты выглядишь мило. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Мне нравятся твои ленты. Где ты их взяла?

— В твоей старой коробке для шитья.

Она кивнула:

— Мой отец привез их из Бельгии.

Я потрогала ленты, усомнившись, можно ли было мне их брать.

— Нет-нет, — угадав ход моих мыслей, сказала мама. — Носи их. Они же для этого и предназначены, так ведь? И потом, — повторила она, — ты выглядишь очень мило.

У мамы опять начался приступ кашля. Впервые он появился за год до того, как выяснилось, что она больна. Я боялась этого звука — пронзительного и слабого одновременно, он напоминал мне стон задыхающегося беспомощного животного. Услышав, что маме плохо, в комнату вошла сиделка. Она сняла зубами колпачок со шприца и зажала мамину руку двумя пальцами.

— Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокаивающе сказала она, осторожно вводя иглу. — Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.

Мама посмотрела на меня и подмигнула.

— Сомневаюсь я в этом, — сказала она, начиная проваливаться в сон.

Я села на велосипед и поехала по Мейн-стрит к библиотеке. И пока я жала на педали, в моей голове начала формироваться идея, что Мэри Гордон Ховард здесь, чтобы спасти меня. Она признает меня: увидит и инстинктивно почувствует, что я тоже писатель и феминистка и однажды напишу книгу, которая изменит мир. И я начала еще яростнее крутить педали, понимая, что опаздываю на свое драматическое преображение.

Добравшись до библиотеки, я бросила велосипед в кусты и побежала наверх в главный читальный зал. Двенадцать рядов женщин сидели на складных стульях. Великая Мэри Гордон Ховард стояла перед ними за трибуной. Она выглядела, как женщина, готовая к борьбе, в классическом костюме стального цвета с огромными накладными плечами. Я ощутила скрытую враждебность в воздухе и прошмыгнула за стеллаж.

— Да? — Мэри Гордон Ховард рявкнула женщине в первом ряду, которая подняла руку. Это была наша соседка, миссис Агноста.

— Все, что вы говорите, очень хорошо, — аккуратно начала Агноста. — Но что, если вы не счастливы в жизни? Я имею в виду, я не уверена, что жизнь моей дочери должна отличаться от моей. На самом деле, я хочу, чтобы моя дочь была такой же, как я.

Мэри Гордон Ховард нахмурила брови. В ее ушах были невероятные голубые камни, а когда она подняла руку, чтобы поправить серьги, я заметила на ее запястьи прямоугольные часы с бриллиантами. Почему-то я не ожидала, что Мэри Гордон Ховард будет усыпана украшениями. Затем она опустила голову и уставилась на миссис Агносту, как бык, готовый на нее напасть. На долю секунды я даже испугалась за Агносту, которая, без сомнения, понятия не имела, куда она шла, а просто хотела культурно провести день.

— Это, моя дорогая, потому, что вы классический самовлюбленный человек, — заявила Мэри Гордон Ховард. — Вы так любите себя, что уверены, что люди могут быть счастливы, только если они «такие же, как вы». Вы — показательный пример женщины, которая является препятствием, мешающим другим женщинам развиваться. — Что ж, подумала я, возможно, это и правда, и если бы все женщины были похожи на миссис Агносту, то они целыми днями пекли бы печенье и чистили унитазы.

Мэри Гордон Ховард оглядела комнату, и на ее лице появилось выражение триумфа.

— Сейчас, если вопросов больше нет, я с радостью подпишу ваши книги.

Вопросов больше не было: все были слишком напуганы властностью и авторитетом писательницы. Я встала в очередь, прижимая к груди мамин «Консенсус». Главный библиотекарь, мисс Детутен, которую я знаю еще с детства, стояла рядом с Мэри Гордон Ховард, подавая ей книги. Писательница подписала несколько книг, после чего с выражением досады на лице повернулась к мисс Детутен и проворчала:

— Боюсь, что им уже не поможешь — темные, непросвещенные домохозяйки.

К этому моменту я была уже третьей в очереди и все прекрасно слышала:

— О нет! Это совсем не так.

Я хотела рассказать ей о своей матери, о том, как «Консенсус» изменил ее жизнь. Мисс Детутен сжалась и зарделась от смущения, затем обернулась и заметила меня:

— Это же Кэрри Брэдшоу, — объявила она слишком счастливым голосом, словно она была рада, что я здесь, потому что Мэри Гордон Ховард хотела бы со мной познакомиться.

Мои пальцы впились в книгу, я не могла пошевелиться, а на лице застыла глупая, застенчивая улыбка. Гордон, как я сейчас стала ее про себя называть, посмотрела в мою сторону и продолжила подписывать книги.

— Кэрри собирается стать писательницей, — разглагольствовала Детутен.

— Это так, Кэрри?

Я кивнула и неожиданно привлекла внимание Гордон. Она даже отложила ручку.

— И почему? — спросила она.

— Извините? — прошептала я. Мое лицо горело.

— Почему ты хочешь стать писателем?

Я смотрела на мисс Детутен в поисках поддержки, но она выглядела так же испугано, как и я.

— Я… я не знаю.

— Если у тебя нет достойной причины, чтобы стать писателем, то забудь об этом, — огрызалась Гордон. — Писатель должен иметь что-то, что он хочет рассказать людям. И лучше, если это будет что-то интересное. Если ты не можешь сказать ничего интересного, то зачем тебе быть писателем. Начни заниматься чем-нибудь полезным. Стань, например, врачом.

— Спасибо, — прошептала я.

Гордон потянулась к книге моей мамы. В какой-то момент я подумала о том, чтобы схватить ее и убежать, но я была слишком испугана. Гордон небрежно надписала свое имя резким, мелким почерком.

— Спасибо, что пришла, Кэрри, — сказала мисс Детутен, отдавая мне книгу.

Во рту у меня пересохло, поэтому я могла только кивнуть, после чего, спотыкаясь, побрела прочь. Я была слишком слаба, чтобы ехать на велосипеде, поэтому я села на обочину, пытаясь восстановить силы. Я ждала, пока ядовитые волны стыда за то, что я стояла там и молчала, накроют меня, и, когда они прошли, вновь почувствовала свое тело и начала мыслить, но у меня было ощущение, что вся моя прежняя система координат разрушена и я не знаю, что мне делать дальше. Потом я села на велосипед и поехала домой.

— Как съездила? — шепотом спросила меня мама позже, когда была в сознании. Я сидела на стуле рядом с ее кроватью и гладила ее руку, думая, что она всегда хорошо заботится о руках, даже сейчас, если смотреть только на ее руки, никогда не догадаешься, что она тяжело больна. Я пожала плечами:

— У них не было нужной мне книги.

— Может быть, в следующий раз.

Я так и не сказала маме, что ходила на встречу с ее кумиром — Мэри Гордон Ховард, что та подписала ее книгу. И конечно, мама так и не узнала, что Мэри Говард Ховард не была феминисткой. Разве можно быть феминисткой и обращаться с другими женщинами, как с грязью? В этом случае ты оказываешься просто дрянной девчонкой вроде Донны ЛаДонны. Я никому так и не рассказала о том, что произошло. Но эта история осталась со мной, как страшная порка, которую можно заставить себя выкинуть из головы, но следы на теле никогда не дадут окончательно о ней забыть.

Я до сих пор чувствую обиду и стыд, когда думаю об этой встрече. Я хотела, чтобы Мэри Гордон Ховард спасла меня, но это было так давно, а я уже совсем не та девочка, я не должна чувствовать себя пристыженной. Я переворачиваюсь на другой бок, кладу подушку под щеку и опять думаю о Себастьяне. Меня больше не нужно спасать.

Загрузка...