Дневники принцессы

Позже в четверг Павильон пингвинов, Центральный парк

Мне так плохо, что я еле пишу, да еще посетители то и дело задевают мой локоть, и к тому же тут темно, но это уже неважно. Мне необходимо как можно точнее записать все, что сегодня произошло, а то еще подумаю завтра утром спросонок, что мне приснился кошмар.

Но это не кошмар. Это ПО ПРАВДЕ.

Я никому не скажу, даже Лилли. Она не поймет. Никто не поймет. Потому что никто из моих знакомых никогда не оказывался в подобной ситуации. Никто не ложился вечером в кровать одним человеком, чтобы утром обнаружить, что он кто-то совсем другой.

Наикавшись в женском туалете «Плазы», я вернулась за столик. Немецкие туристы к этому времени уже ушли, и на их местах сидели японские туристы. Очень хорошо. Японские туристы ведут себя гораздо тише. Когда я подошла, папа разговаривал по мобильному телефону. Я сразу поняла, что он говорит с мамой, потому что у него при этом бывает такое особенное выражение лица. Он говорил:

– Да, я сообщил ей. Нет, она не расстроилась. – Папа посмотрел на меня: – Ты расстроилась?

– Нет, – ответила я, потому что и правда не расстроилась.

В тот момент – еще не расстроилась.

– Она говорит, что нет, – сказал папа в трубку, послушал немного, потом снова поднял глаза на меня: – Ты хочешь, чтобы мама подъехала к нам и объяснила, что происходит?

Я помотала головой:

– Нет. Ей надо закончить картину в смешанной технике для галереи Келли Тейт. Они ее ждут к следующему вторнику.

Папа повторил мои слова маме. Она что-то ответила недовольным голосом – это даже издалека было слышно. Она всегда раздражается, когда ей напоминаешь про сроки. Мама любит творить не к сроку, а по вдохновению, в присутствии муз. Поскольку все наши счета оплачивает папа, она может себе это позволить, но все-таки взрослые не должны вести себя так безответственно, даже если они художники. Клянусь, если когда-нибудь повстречаю этих маминых муз, я им такого пинка дам по их тогам, что охнуть не успеют.

В конце концов папа отключился и посмотрел на меня.

– Тебе лучше? – спросил он.

Ага, значит, заметил все-таки, как я икала.

– Лучше.

– Ты уверена, что хорошо поняла меня, Миа?

Я кивнула:

– Ты принц Дженовии.

– Да… – Казалось, он что-то недоговаривает.

Я не знала, чего он еще от меня ждет, поэтому спросила:

– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?

– Да…

– А бабушка тогда… кто?

– Вдовствующая принцесса.

Ого. Гм. Это многое объясняет.

Папа видел, что я туплю, но все еще поглядывал на меня с ожиданием и надеждой. Тогда я попробовала мило поулыбаться ему на голубом глазу, но это не сработало.

– Ну ладно. Что? – спросила я с тяжелым вздохом, сползая на стуле.

– Миа, неужели ты не понимаешь? – огорченно проговорил папа.

Я утомленно положила голову на стол. В «Плазе» вообще-то так себя вести не положено, но что-то я не заметила, чтобы Иванка Трамп за мной наблюдала.

– Нет… Наверное, не понимаю. А что я должна понимать?

– Ты больше не Миа Термополис, малышка, – сказал папа.

Поскольку мои родители не были женаты и мама была против уз патриархата, она дала мне свою фамилию, а не папину.

Я приподняла голову и озадаченно моргнула.

– Нет? Кто же я тогда?

И папа так слегка печально произнес:

– Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.

Вот и хорошо.

ЧТО? ПРИНЦЕССА? Я – ПРИНЦЕССА?

Ага, конечно.

Ну какая из меня принцесса? Я настолько не принцесса, что, как только папа это сказал, сразу начала плакать. Мне было отлично видно собственное отражение в большом золотом зеркале на стене напротив – физиономия сразу пошла красными пятнами, как на физре, когда мы играем в вышибалы и меня заденут мячом. Ну разве это может быть лицо принцессы?

И вообще, видели бы вы меня. Да вы в жизни не встречали человека, который настолько не похож на принцессу! У меня совершенно никакие волосы – не гладкие, не кудрявые – и свисают на спину не ровно, а углом, так что приходится их коротко стричь, чтобы не выглядеть как знак «Уступи дорогу». И я не блондинка и не брюнетка, а что-то среднее, такой цвет называют русым или грязно-русым. Прелесть, правда? И у меня огромный рот, и плоская грудь, и ноги как лыжи. Лилли говорит, единственное, что во мне есть красивого, это глаза. Они у меня серые, но в тот момент они были скорее красные и узкие, как щелки, потому что я пыталась не реветь.

Принцессы ведь не плачут, да?

Папа принялся похлопывать меня по руке. Я, конечно, люблю папу, но он просто ничего не понимал и все говорил, что ему очень жаль, а я даже ответить не могла, потому что боялась разреветься еще сильнее. Он уверял, что все не так страшно, что мне понравится жить вместе с ним во дворце в Дженовии и что я смогу навещать своих друзей, когда только захочу.

Вот тут я не выдержала.

Мало того что я принцесса, так еще и должна переехать?!

Я даже плакать перестала – так разозлилась. Просто по-страшному. Меня трудно разозлить, потому что я не люблю ссориться и все такое, но если уж я выйду из себя, то берегись!

– Я не перееду в Дженовию, – громко сказала я.

Это правда было громко, потому что все японские туристы разом обернулись и посмотрели на меня, а потом зашептались между собой.

Папа остолбенел. Последний раз я кричала на него лет сто назад, когда они с бабушкой решили, что я должна попробовать фуа-гра. Да мне пофиг, что это считается деликатесом во Франции, я не желаю есть ничего, что когда-то ходило и крякало.

– Но, Миа, – начал папа, надеясь меня вразумить, – я думал, ты поняла…

– Я поняла только то, что ты врал мне всю мою жизнь. И после этого я должна к тебе переехать?

Прекрасно понимаю, что заговорила как героиня подростковых сериалов. Да я еще и повела себя так же – вскочила, опрокинув золотой стул, и выбежала из отеля, чуть не сбив с ног сноба-швейцара.

Кажется, папа пытался меня догнать, но я, когда захочу, могу бегать очень быстро. Мистер Уитон вечно пытается заставить меня участвовать в школьных соревнованиях, но это просто смешно, я ненавижу бегать без веской причины, а буква на дебильной куртке – на мой взгляд – такой причиной не является.

Короче, я промчалась по улице мимо дурацких туристических лошадей, впряженных в кареты, мимо большого фонтана с золотыми фигурами, мимо всех машин, столпившихся перед магазином игрушек, и влетела в Центральный парк. Уже темнело, и холодало, и было как-то страшновато, но мне было все равно. Кому понадобится нападать на девицу пяти футов девяти дюймов ростом, обутую в тяжелые берцы, и с большим рюкзаком, облепленным наклейками типа «Гринпис» и «Я топлю за животных». Никто не полезет к девице в берцах, которая к тому же вегетарианка.

Но скоро я устала бежать и тогда задумалась, куда же мне деваться, поскольку вернуться домой была еще не в состоянии. К Лилли я пойти не могла, она против любых форм правления, кроме власти народа, который высказывается напрямую или через избранных представителей. Она говорит, что, когда власть сосредоточена в руках одного человека и к тому же передается по наследству, все принципы социального равенства и уважения к личности в обществе утрачиваются. Вот почему в наше время реальная власть перешла от монархов к конституционному собранию, а королевские особы вроде Елизаветы II остались лишь символами национального единства.

Во всяком случае, так говорится в докладе Лилли, который она делала на уроке истории мировой цивилизации.

И, пожалуй, я согласна с Лилли, особенно насчет принца Чарльза, который разве что ноги не вытирал о бедную Диану. Но мой папа совсем не такой. Конечно, он играет в поло и все такое, но он никогда не обложит никого налогами без согласования.

В любом случае я была уверена, что на Лилли никак не повлияет тот факт, что жители Дженовии не платят налоги.

Я понимала, что папа сразу позвонит маме и она будет волноваться. Я ненавижу волновать маму. Она, конечно, иногда ведет себя безответственно, но это касается только счетов и продуктов. Она никогда не была безответственной по отношению ко мне. Вот у меня есть друзья, которым родители иногда забывают дать денег на метро. А некоторые ребята говорят родителям, что они идут в гости к такому-то и такому-то, а на самом деле где-нибудь напиваются, а родители даже не догадываются об этом, потому что им и в голову не придет созвониться с другими родителями.

Моя мама не такая. Она всегда созванивается.

Я понимала, что нехорошо вот так убегать и волновать ее. О папиных чувствах я тогда как-то не думала – я его почти ненавидела. Но мне необходимо было побыть одной и привыкнуть к мысли, что я принцесса. Некоторые девчонки, наверное, обрадовались бы, но только не я. Я никогда не была такой девочкой-девочкой, не красилась, не носила прозрачные колготки и всякое такое. Нет, я могу, если нужно, но лучше без этого.

Без этого гораздо лучше.

В общем, сама не знаю как – мои ноги шли куда хотели, – но я вдруг очутилась в зоопарке.

Я люблю зоопарк в Центральном парке, с детства любила. Он гораздо лучше, чем зоопарк в Бронксе, может быть, потому что он такой маленький и уютный и животные тут дружелюбнее, особенно тюлени и белые медведи. Я люблю белых медведей. В зоопарке Центрального парка есть один медведь, который целыми днями плавает на спине. Чесслово! Его один раз даже по телику показали, потому что какой-то психолог очень переживал, что у медведя сильный стресс. Фигово, когда на тебя с утра до ночи глазеют люди. Но потом медведю купили игрушек, и он успокоился. Просто развалится в своем загоне – в Центральном парке нет клеток, там загоны – и наблюдает за тем, как наблюдают за ним. Иногда он обнимает мяч. Я очень люблю этого медведя.

Нарыв пару долларов, чтобы заплатить за вход – что еще хорошо в этом зоопарке, так это то, что здесь билет дешевый, – я решила проведать белого медведя. У него все было в порядке – точно лучше, чем у меня. Ему-то его папа не объявлял, что он теперь наследник какого-нибудь трона. Интересно, откуда этого медведя к нам привезли? Вот бы из Исландии.

Потом перед загоном собралось слишком много народу, и я пошла в павильон, где живут пингвины. Там, правда, воняет, зато весело. И такие огромные окна, через которые видно, что происходит под водой: как пингвины плавают, катаются с каменных склонов и всячески развлекаются. Малыши прижимают ладошки к стеклам, а когда пингвин подплывает, начинают визжать. Это жесть. Но там есть скамейка, и я на нее уселась и теперь вот пишу. Через какое-то время начинаешь привыкать к запаху. Наверное, ко всему можно привыкнуть.

Ой, мама, не верю, что это я сама написала! Я никогда не привыкну к тому, что я принцесса Амелия Ренальдо! Я даже не знаю, кто она такая! А имя звучит как название какой-нибудь дурацкой линии косметики, или как будто это героиня диснеевского мультика, которая когда-то пропала, а потом вдруг все вспомнила и все такое.

Что мне делать? Я не могу переехать в Дженовию, не могу!!! Кто будет смотреть за Толстяком Луи? Мама точно не будет. Она себя-то покормить забывает, не то что кота.

Я уверена, мне не разрешат держать кота во дворце. Во всяком случае, не такого, как Луи, который весит двадцать пять фунтов[6] и жрет носки. Он там всех фрейлин распугает.

Господи, что же мне делать?

Если Лана Уайнбергер об этом узнает, мне не жить.