Твои не родные

Глава 7

Я ждал, какое решение она примет, рассматривая ее тело в неоновом полумраке. С какой-то исступленной жадностью. Ни черта не изменилось, оно по-прежнему такое же гибкое, стройное, сочное и до одури желанное: длинные ноги, тонкая талия и тяжелая, полная грудь, бешено вздымающаяся под блестящими тряпками. Нет, они ей не подходили. Слишком дешево и вызывающе. Я помнил, как она выглядела в сногсшибательных эксклюзивных нарядах, в которые я любил её одевать и любоваться ее красотой, шалея от осознания, что она моя. И все равно даже в них она какая-то необыкновенно бесценная, особенная. Как и тогда – на остановке в белых носочках, которые бодрили покруче чулок или туфель на шпильках. Так и сейчас – все эти блестки смотрелись на ней лишними, и в тоже время ее ничего не могло испортить, и я не солгал, когда сказал, что она уже не та… потому что она, бл*дь, лучше себя в прошлом. Как будто на портрет в моих воспоминаниях нанесли свежие краски, делающие ее ярче, ослепительней, красивее. Назло мне.

Когда-то я имел на это тело все права. И, как оказалось, не только я, мать ее. Сучку эту, которая мне разъела мозги, как раковая опухоль. Я думал, что я даже не в ремиссии, что уже все кончено, но ни хренаааааа, стоило только приблизиться к ней, и все полетело к дьяволу. И мне хочется причинить ей боль, увидеть, как она исказит черты ее лица.

Смотрю на нее, разглядывая стройные ноги с тонкими лодыжками и аккуратными икрами, идеальные колени, округлые бедра. А глаза кровью наливаются от похоти, которая скручивает все тело волнами накатывающего сумасшествия. Не изменилась совершенно, все такая же красивая тварь, такая же нежная кожа и до безумия сексуальная фигура. Сочетание кукольной идеальности и в то же время чисто женского мягкого очарования. Женщина-ребенок. Взгляд ангела и улыбка порочной сучки. Я уже забыл, как она улыбается.

Могла ведь измениться за эти годы, истаскаться. Должна была. Я хотел этого каждый раз, когда вспоминал о ней. Хотел, чтоб ее било жизнью. Чтоб трепало и топило на самом днище. Но она, видать, прекрасно жила без меня. Сколько у нее было кобелей? Наверняка не счесть. Надо своим дать задание – узнать, кого она в свою постель приваживала, а может, приваживает и сейчас. Вряд ли эта шлюшка была одна. Такие одни не остаются.

– Не надо, Егор. Не поступай со мной так. Я возненавижу тебя еще больше, если такое возможно, – сказала очень тихо, глядя на меня издалека.

Не поступать с ней так? А как она потупила со мной? Или только потому что она женщина, она имела право наставить мне рога, наградить чужим ребенком, а я должен был содержать эту мразь и ее отродье? Нет, бл*дь, я не само благородство, и я искренне желал ей сдохнуть. Как, впрочем, и себе. Больше месяца после ее ухода я был похож на живой труп, вечно мертвецки пьян, а когда трезвый, то трясся от абстинентного синдрома и орал, как раненное до смерти и бьющееся в агонии животное. Мать тогда повезла меня к какому-то старику в глубокой деревне, и тот отпаивал меня отварами, говорил со мной о жизни. Много умных вещей говорил, а я его слушаю и ощущаю себя живым мертвецом, которого подняли из могилы. И она мне здесь о ненависти какой-то бормочет. Да что она о ней может знать, проклятая дрянь, вонзившая мне нож в спину? Она слишком ничтожна для того, чтобы прочувствовать все грани того чёрного и жгучего яда, который разъел мне кости.

– Думаешь, для меня имеет значение, что именно ты чувствуешь? Время пошло, Аня.

– Будь ты проклят, Шумаков! Я хотя бы могу сказать тебе в лицо, как всегда ненавидела и презирала тебя! Будь ты проклят, подонок! Я все эти годы надеялась, что ты умер в страшных мучениях. Разбился на машине или сдох от передоза со своими дружками!

Где-то внутри меня еще один я, тот слабак, который выжил, несмотря на то что я закапывал его вместе с ней на кладбище воспоминаний, согнулся пополам и рухнул на колени, корчась с мучительным стоном. А оказывается, мне все еще адски больно. И нет никакой брони, которую я думал, что отрастил за все это время. Каждое ее слово, сочащееся ненавистью, как удар ножа в ту самую вечно гниющую и пульсирующую нарывами рану, и она всего лишь затянулась коркой, которую эта сука вскрывала одними лишь словами, и внутри все шипело и пенилось от яда, сжигающего мне вены. Когда-то вот эти самые губы шептали о любви, умоляли, выстанывали и кричали мое имя, целовали, ласкали. И я был самым счастливым идиотом на свете. Ее тихое «я так сильно соскучилась по тебе, Егор… так сильно, что мне кажется, я умерла и воскресла снова». Только за это я мог убивать ее снова и снова. Стрелять в упор в ее лживое сердце каждый раз, когда у меня в голове она произносила эти самые слова.

А сейчас? Сейчас я превратился в рухлядь и гниль в оболочке человека, и это не она униженно стоит там на сцене, а я ментально стою перед ней на коленях и хочу получить хотя бы суррогат прошлого безумия, это я все еще бегаю за ней, все еще иду по ее следу верным псом, которого не просто предали, а раздавили колесами и проехали вперед-назад, а он выжил и теперь оскаленный, больной от своей собачьей злой любви идет по ее следам, чтобы рвать на части своего палача, а потом зализывать ее раны и где-то в душе искренне надеяться, что она протянет руку погладить зверя по морде… но вместо этого она метко наносит удар за ударом, прямо под ребра, туда, где все и так ею разворочено. Ну нет, сукааа, в этот раз я не буду корчиться один, я сожгу тебя дотла. Обглодаю твои кости. Я буду грызть их медленно и долго. Потому что несмотря на адскую боль, я рядом с тобой снова живой. Даааа, наконец-то, за все эти пять лет я вылез из-под земли и, как голодный упырь, жаждал нажраться ее крови, и снова стать человеком, а не полусгнившим трупом.

– Танцуй, – сделал глоток виски, глядя, как она поднялась на маленькую круглую сцену с неоновой подсветкой. Каблуки стучат по блестящему пластику, и ее ноги, затянутые в чулки, отражаются в зеркальной поверхности. – Подожди! Волосы распусти!

Потянулась за заколкой, сняла и зло швырнула в мою сторону. Поймал на лету и положил на столешницу. Когда-то меня сводили с ума ее волосы – длинные, густые, вьющиеся непослушными кольцами. Они змеились по мне, когда она скакала сверху на моем члене, развернутая ко мне спиной, а я яростно нанизывал ее на себя, прихватив густую шевелюру в кулак и заставляя Аню изогнуться назад, зверея от вида ее ягодиц, ударяющихся о мой пах, от вида своего блестящего от соков члена, поршнем входящего в матово-белое тело. Бл***дь, это был самый бешеный секс в моей жизни. Потому что я не трахал ее – каждый раз я исступленно ее любил. Разными способами, самыми пошлыми и извращенными, самыми грязными и в тоже время кристально чистыми. Говорил ей "трахать хочу тебя, Нюта, драть на частииии"… а думал о том, что любить ее буду, залюбливать до хрипоты, до срыва голосовых связок.

Она начала двигаться там на сцене… безжизненно вертеть задницей, как обдолбанные малолетки на танцполе, похожие на шатающихся зомби. Ходит вокруг шеста, виляет бедрами не в такт музыке.

– Поживее. Меня не заводит. У меня не встает, когда ты ползаешь там, как черепаха.

Лжец. Жалкий лжец. У меня встал, едва она сюда вошла, и стоял так, что казалось, меня разорвет на части от адского возбуждения.

– Как умею.

– Умеешь. Не лги. Когда-то я тебя забирал с твоих дурацких подтанцовок, где ты задницей рисовала восьмерки. Или думаешь, у меня отшибло память?

– Не помню, как. У меня отшибло. Это было слишком давно.

И продолжает двигаться, как кукла с несгибающимися рукам и ногами, и бесит меня этим. Нарочно бесит.

– Танцуй, я сказал. Нормально танцуй. Не то я эти минуты засчитаю тебе в долг. Работай. Я заплачу, если мне понравится. Или я сейчас закрою тебя здесь до завтра и приду вечером – посмотреть, как ты научилась танцевать. Давай! Возбуди меня.

Она начала двигаться намного живее, напоминая те времена, когда я сдирал ее после ссоры со сцены клуба, где ее сочное тело извивалось охрененно сексуально под любую музыку назло мне, а потом она, стоя на коленях в туалете, брала у меня в рот, а я собирал ее волосы в хвост на макушке и вонзался ей прямо в горло, вспоминая, как на сцене вертела упругой попкой, затянутой джинсовой мини-юбкой, и злился, как дьявол, за то, что другие мужики это тоже видели и исходили на нее слюной. Рядом с ней я превращался в ревнивого безумца. От одной мысли, что кто-то ее тронет своими грязными руками, у меня крышу срывало. Я мог за это убить. Реально забить насмерть только за одно прикосновение к моей девочке. А она… ее не просто трогали, ее еб*л какой-то урод и заделал ей ребенка.

Когда она тряхнула головой, ритмично двигая бедрами и наклоняясь вперед так, что я увидел ложбинку между грудей, у меня мучительно заныло в паху, и поджались яйца от невыносимого желания посрывать с нее все тряпки и трахать прямо на этой сцене или на столе. Да по хер – где. Я не просто соскучился по ней, я, оказывается, осатанел без нее, окончательно спятил и обезумел. И мне херово, смотреть на нее настолько чужую… меня как током бьет и рвет нервные окончания от одного понимания – все это долбаная игра, которую я же и придумал. Она никогда не стала бы танцевать для меня… да и раньше делала это только потому, что хотела захомутать самого Шумакова.

– Раздевайся!

Сбилась с ритма. Остановилась и смотрит на меня.

– Помочь? Или сама? Юбку сними.

Просто смотрит мне в глаза и не двигается, а я издалека не вижу выражение ее лица, вижу только это тело, отсвечивающее в неоне и прикрытое лишь блестящими тряпками, которые спрятали от меня то, что жаждал увидеть немедленно. Встал с кресла, ощущая, как болезненно впилась ширинка в мой каменный стояк. Зажал сигарету зубами и пошел к ней, размешивая лед в бокале. Попятилась назад, но кроме шеста там ни черта нет. Облокотилась о него и смотрит на меня… а я, чем ближе подхожу, тем бешеней колотится сердце или то, что эта сука от него оставила пять лет назад. Дергается, подпрыгивает, ранится о ребра.

Еще несколько шагов, и брови сходятся на переносице. Теперь я вижу, что ее лицо блестит, щеки мокрые от слез? Подошел еще ближе, поднялся на две ступеньки и стал напротив. Так близко, что до меня доносится запах ее волос. Все тот же запах клубники, что и когда-то. Невыносимо едкий и сильный. И мне до боли в скулах захотелось зарыться в них лицом. Я изголодался по ее запаху, я по нему иссох, как в вечную засуху. Глоток… Нютааа, глоток дай. Потом я буду тебя потихоньку закапывать. Вначале несколько глотков, чтоб самому вынырнуть из мрака.

Непроизвольно вытер слезы с ее лица… дорожки ее ненависти ко мне на бледных щеках, глядя в огромные синие глаза, наполненные влагой и отчаянной злостью. Зато честно, Егор, зато наконец-то каждая эмоция правдива, и пусть это будет даже ненависть. Опустил взгляд на ее губы и почувствовал, как внутри взметнулось что-то черное и жуткое – нижняя губа разбита. Автоматически повернул ее лицо в разные стороны – увидел синяк на правой скуле и выдохнул через стиснутые челюсти.

– Ктоооо? – проревел, не узнавая свой голос.

– Те, кому ты приказал привести меня сюда. После тебя обещали пустить по кругу… разве ты не этого хотел?

Я ее почти не слышал – перед глазами все затягивалось красным маревом, как обычно, когда меня клинило и в башке что-то со щелчком переключалось. Палец продолжал гладить ее нижнюю губу, а я уже нащупал в кармане свой сотовый.

– Я хочу, чтобы завтра на месте клуба Каприз начали строить торговую площадку. Да. Завтра. Деньги любые. И еще – когда я выйду отсюда, чтоб здесь уже никого не было. Пусть музыку включат погромче и вышвырнут всех до единого, всех блядей и их мудаков на улицу. Хозяина и его упырей сложи для меня где-нибудь в сторонке, я к ним наведаюсь завтра, когда появится время. И чтоб ни одна тварь не смылась. Отвечаешь за это лично, Боря.

Спрятал сотовый обратно в карман, с удовлетворением глядя, как округлились ее глаза и слегка приоткрылся в ужасе рот. Да, маленькая, я теперь нечто другое. Далеко уже не тот лох, которого ты развела так умело и так быстро.

– Больно? – потрогал скулу и нащупал шишку сбоку на ее лбу. Ублюдки, видать, приложили ее головой о стену. Завтра линчую каждого.

– Тебе какое дело? – и слезы злые продолжают в глазах блестеть.

– Верно. Никакого. Раздевайся. Я хочу видеть тебя голой. По кругу не пустят. Я жадный, Нюта, ты разве забыла? Я буду пользовать тебя сам.

Не раздевается, смотрит на меня, тяжело дыша, слезы не катятся, они застыли в глазах, и я готов ее за них ударить сам. За слезы отвращения и гадливости от понимания, что я увижу ее раздетой. Да, мне можно ее наказывать. МНЕ можно делать с ней все, что угодно. Но ни одна мразь не может тронуть ее и пальцем.

Рванул на ней блестящий топик и задрожал всем телом, увидев ее голую грудь. Тяжелую, упругую с темными резко очерченными сосками. Как же мне нравилось всегда смотреть на ее грудь. Где-то вдалеке раздавались крики и звуки ударов, они просачивались даже сквозь громкую музыку.

– Будешь насиловать? Теперь ты способен даже на это?

Выплюнула мне в лицо, вздернув подбородок и тяжело дыша.

– Возможно… но не сейчас. Не здесь, Аня. Здесь ты обслужишь меня так, как обычно обслуживают в вип-комнатах. Или ты не попадешь сегодня домой, а может, не попадешь туда и завтра.

Прихватил ее волосы и застонал от того, как заскользили тугие локоны между пальцами. Сильно сжав, вынудил ее опустится на колени и усмехнулся, увидев ужас в ее глазах.

– Что такое, память действительно отшибло? Или я плохо тебя промотивировал? Раньше, видать, было лучше, когда ты собиралась стать мадам Шумаковой, тянулась к ширинке сама и рот открывала, едва я его вытаскивал.

Потянул за змейку, задыхаясь от вида ее голой груди и широко распахнутых глаз. Бл***дь, я готов был спустить только от того, что ее соски сжались от холода и страха. Нет, я не собирался трахать ее в рот, я вообще не собирался ее трахать в этом месте, но я хотел увидеть, как исказится от унижения ее кукольное лицо.

Спустился на одну ступеньку назад и еще на одну так, что мой зудящий от возбуждения член уперся ей в грудь. Заскользил по шелковистой коже. Одной рукой я продолжал держать ее волосы, а другой сжал ноющий, каменный член и повел по ее соску, заставив дернуться в моих руках, и дернулся сам с хриплым стоном. Из глаз словно искры посыпались. Чистейшее, ничем не разбавленное удовольствие. Круче даже, чем полноценный секс с другими женщинами. Да, вот так. На коленях передо мной. Глаза закрыла, а я тряхнул за волосы, не прекращая двигать ладонью по стволу, сдавливая, чтоб не кончить, и цепляя пульсирующей головкой ее вытянувшиеся соски.

– На меня смотри. Груди сожми. Двумя руками и на меня. Да! Вот так!

Член скользит вперед и назад, и я чувствую, как подкатывает оргазм, как печет затылок и изнутри дымится мясо и даже кости. Вот так. Вот, где твое место! Стоит там внизу, как последняя шлюха, и мой член поршнем ходит у нее в ложбинке между полных полушарий, а я – то на него смотрю, то ей в глаза и двигаюсь все быстрее, перехватил член у основания, перед тем как брызнуть первой струей триумфа на ее торчащие соски и тереться о них, пачкая ее тело собой, закатывая глаза от невыносимого наслаждения, словно изнутри разорвался на молекулы запредельного кайфа, и каждое сухожилие начало потрескивать в пламени адского удовольствия. Когда последняя капля упала на самый кончик ее груди, я потрепал ее по щеке и отпустил волосы. Отвернулся, чуть пошатываясь и застегивая на ходу ширинку. Подошел к столу, налил себе в бокал виски, сделал жадный глоток, ноги все еще ватные, и тело подрагивает после оргазма, только во рту след едкой горечи остался, отравляя послевкусие отголосками разочарования… потому что помнил, как бывает с ней иначе.