До последнего слова

Полугодом ранее

Зря я это прочла.

Хейли подрезает розу и передает мне. Пока привязываю блестящей розовой ленточкой открытку к колючему стеблю, невольно успеваю ее прочесть. Записка, пожалуй, слишком помпезная, но все же милая. Передаю цветок Оливии, и она опускает его в ведро.

– Ничего себе! Во дает… – фыркает Оливия и заливается смехом, перевернув открытку. Видимо, она тоже их читает. – Кажется, я знаю, кто ее написал, но… Бедняжка. Плохо ее дело.

Чье-то неудачное трогательное стихотворение передается по кругу. Алексис в истерике падает на мою кровать. Кейтлин и Хейли сгибаются пополам на ковре. Затем к ним присоединяюсь и я.

– Какие мы злые. Давайте не будем их читать, – предлагаю я, втыкая розу в самый центр ведра и искренне желая защитить этого безымянного парня, решившегося признаться в своих чувствах какой-то девчонке по имени Джессика, с которой вместе ходит на занятия по математике.

Оливия берет стопку открыток, лежащую напротив меня, и начинает ее перебирать.

– Господи, кто все эти люди и откуда мы их знаем?

– Может, все дело в том, что мы не изгои какие-нибудь? – предполагает Алексис.

– Да и школа у нас большая, – встревает Хейли.

– Ладно, вернемся к работе. Цветы вянут. – Кейтлин, все еще посмеиваясь, возвращается к роли организатора нашей благотворительной акции в честь Дня святого Валентина. – Оливия, если тебе так нравятся открытки, поменяйся местами с Самантой.

Оливия резко качает головой, и ее хвостик подлетает в воздух.

– Ни за что. Мне нравится моя работа.

– Я могу поменяться. У меня все равно руки устали, – замечает Хейли, и мы с ней меняемся местами.

Я беру из ведра новую розу и поднимаю с пола ножницы. Но стоит моим пальцам скользнуть в кольца этих самых ножниц, как сознание пронзает пришедшая из ниоткуда мысль. Толком не успев ничего предпринять, я чувствую, как мозг вонзает в мысль свои клыки, не желая ее отпускать, и готовится оказать мне сопротивление. Рука начинает дрожать, во рту пересыхает.

Это же просто мысль.

Ножницы падают на пол, а я несколько раз встряхиваю руку и оглядываю присутствующих, проверяя, не смотрит ли кто.

Все под контролем.

Повторяю попытку. Роза в одной руке, ножницы – в другой. Сжимаю пальцы крепче, но руки какие-то неуклюжие и непослушные, пальцы подрагивают, из них все выскальзывает. Поднимаю взгляд на Кейтлин, которая сидит напротив. Ее лицо кривится и подергивается дымкой, а на меня накатывает головокружение.

Дыши. Отвлекись на другую мысль.

Стоит обрезать только одну розу – и все пойдет как по маслу. Я уверена. Я возьму следующую розу, а потом еще одну, и буду их укорачивать, пока не останутся лишь горы стеблей, листьев и лепестков.

А потом я изрежу на мелкие кусочки все эти невыносимо слащавые, выведенные аккуратным почерком открытки. Все до единой.

Господи, какой ужас.

А потом я подскочу с ножницами к Оливии и отрежу ей волосы.

Черт. Отвлекись на другую мысль. На другую мысль.

– Мне бы воды, – говорю я, стоя посреди комнаты и искренне надеясь, что никто из девочек не замечает бисерин пота, выступивших у меня на лбу.

– Что, прямо сейчас? – спрашивает Кейтлин. – Саманта, ты нас задерживаешь!

Ноги у меня ватные, не уверена, что смогу спуститься по лестнице, но вдруг обнаруживаю, что давно распрощалась с ножницами и теперь сжимаю перила. Спешу на кухню – там засовываю руки под холодную воду.

Вода очень холодная. Слушай ее шум.

– Ты как, в порядке? – Вопрос Пейдж прорывается сквозь голоса у меня в голове. Только в этот момент я замечаю, что моя младшая сестренка сидит за кухонной стойкой и делает уроки. В тот же миг мой взгляд падает на подставку, утыканную ножами. И на пару ножниц.

Я ведь и впрямь ей едва не отрезала волосы.

Широкими шагами пячусь, а потом вдруг врезаюсь спиной в холодильник. Ноги подкашиваются, и я сползаю на пол, закрыв глаза ладонями и продолжая повторять свою мантру в кромешной темноте.

– Сэм, открой глаза, – доносится до меня откуда-то издалека мамин голос, и я подчиняюсь ее словам. Опустив руки, я вдруг замечаю, что мы с ней сидим нос к носу. – Давай поговорим. Прямо сейчас.

Бросаю испуганный взгляд на лестницу.

– Не волнуйся, – говорит мама. – Никто не узнает. Все наверху.

Слышу, как мама шепотом просит Пейдж взять пачку чипсов, отправиться ко мне в комнату и отвлечь подруг.

А потом так крепко стискивает мои руки в своих, что ее обручальное кольцо больно врезается мне в костяшку.

– Это всего лишь мысли, – спокойно произносит она. – Повтори, прошу.

– Это всего лишь мысли, – вторю ей я. У меня получается скопировать лишь слова, но не твердость голоса.

– Молодец. Все под контролем. – Я отвожу взгляд, и она крепче сжимает мои ладони.

– Да, все под контролем.

Это ложь. Все совсем не так.

– Сколько мыслей ежедневно обрабатывает мозг? – Мама переключается на факты, чтобы помочь мне прийти в себя.

– Семьдесят тысяч, – шепчу я, а слезы капают на джинсы.

– Правильно. И неужели ты приводишь в исполнение каждую из них?

Качаю головой.

– Разумеется, нет. И эта мысль была всего-навсего одной из семидесяти тысяч. В ней нет ничего особенного.

– Ничего особенного.

– Умница. – Мама берет меня за подбородок и приподнимает мою голову, чтобы я посмотрела ей в глаза. – Я люблю тебя, Сэм. – От нее пахнет ее любимым лавандовым лосьоном, и я вдыхаю его запах, чувствуя, как поток новых, более радужных мыслей рассеивает мрачные и жуткие. – О чем бы ты сейчас ни думала, это не страшно. Твои мысли – это вовсе не ты. Понятно? А теперь расскажи мне…

Мы уже не в первый раз с ней вот так сидим. Таких случаев не было уже давно, но мама входит в свою роль с привычной легкостью. У нее прекрасная выучка.

– Ножницы, – шепчу я, уронив голову маме на грудь и ощущая себя больной, грязной, униженной. Делиться с ней этими жуткими мыслями мучительно, но водоворот в голове куда страшнее, и рассказать ей обо всем – единственный шанс от него избавиться. У меня тоже неплохая выучка.

– Розы. Волосы Оливии и… Пейдж… – Мама позволяет мне не заканчивать фразу: ей и так все понятно. Она крепче обнимает меня, а я хватаюсь за ее футболку, утыкаюсь ей в плечо, со слезами шепчу, как мне стыдно.

– Тебе нечего стыдиться, – говорит она, ласково отстраняет меня и целует в лоб. – Посиди тут. Я скоро приду.

– Не надо… – молю я, но знаю, что она меня не послушает, а сделает то, что должна. Я нервно хватаюсь за шею, впиваясь в кожу ногтями – и так трижды, а потом мама наконец возвращается. Я поднимаю взгляд и вижу, что она опустилась на корточки передо мной и протягивает мне ножницы.

– Возьми, пожалуйста.

Мне совсем не хочется их трогать, но выбора нет. Касаюсь кончиком пальца холодного металла и провожу вверх по лезвию, легко, медленно, едва уловимо притрагиваясь к поверхности. Добравшись до колец, ныряю в них пальцами. Мамины волосы совсем рядом, только руку протяни.

Я могла бы их срезать. Но ни за что не стану.

– Молодец. Это всего лишь ножницы. Они пробудили в тебе страшные мысли, но ты не станешь их слушать, потому что ты хороший человек, Саманта Макаллистер, – говорит мама, и ее голос звучит уже ближе.

Я бросаю ножницы на пол и отталкиваю их как можно дальше от себя. Обнимаю маму за плечи, крепко прижимаю к себе, надеясь, что больше этого не повторится, хотя в душе знаю, что это не так. Панические атаки – как землетрясения. Когда земля под ногами вновь становится неподвижной, мне делается легче, но я знаю, что будет и новый приступ, который я опять не смогу предугадать.

– А что я всем скажу?

Друзьям нельзя знать о моем ОКР[1], о моих мучительных, бесконтрольных мыслях, потому что они – нормальные люди. Можно даже сказать, безупречные. Они ценят в себе эту нормальность и безупречность и даже представить себе не могут, как мне далеко до обоих этих качеств.

– Пейдж подрезает розы вместо тебя. Девочки думают, что ты помогаешь мне на кухне. – Мама протягивает мне полотенце, чтобы я вытерлась. – Можешь вернуться к себе в комнату, как только будешь к этому готова.

Я долго сижу на кухне одна, глубоко дыша. Я по-прежнему не могу смотреть на ножницы, лежащие на полу, в дальнем углу кухни, и точно знаю, что на ближайшие несколько дней мама спрячет от меня все острые предметы, но мне действительно легче.

И все же одна жуткая мысль по-прежнему таится где-то на мрачных задворках моего сознания. В отличие от других она на меня не нападает, но пугает совсем по иным причинам. Она никогда не выходит у меня из головы. И ужасает меня сильнее, чем все остальные.

А вдруг я сошла с ума?