До встречи в смертинете

Глава 2

У Роберта были зеленые глаза с горчичным ободком вокруг радужки и волосы цвета мокрого сена. Он напоминал дождливый летний день: когда он смотрел прямо в лицо, казалось, начинает моросить.

В школе Роберт учился неплохо, но без особой охоты. Поля всех его тетрадей плотно затягивало причудливыми карандашными узорами. Многие люди, когда волнуются или скучают, стремятся чем-нибудь занять руки — одни теребят пуговицы, другие — колупают ногти, третьи идут дальше и приобретают себе брелки или четки, а Роберт — рисовал. В любой непонятной ситуации он брал в руки пишущий инструмент. И всё, на что падал его взгляд: салфетки, чеки, бумажные пакеты, деревянные линейки, любые предметы, в которые могли вонзить свой клюв карандаш или ручка — всё становилось маленькими и большими окошками в робертовы удивительные миры.

Кирилл завидовал даже этим случайным скороспелым рисункам. Он пытался повторять за Робертом, и тоже расписывал во время занятий поля тетрадей, уголки учебников, принадлежности из пенала. Однако, как назло, выходило у него и вполовину не так мило, как у его товарища, да вдобавок Кирилл постоянно ловил замечания на уроках.

— Опять отвлекаешься, не думай, я всё вижу. Сейчас алгебра, а не рисование. Тебе занятий в студии мало?

Роберт-то рисовал легко, по наитию, не занимая этим мыслей. Он мог спокойно повторить последнюю фразу преподавателя, если тот ловил его и спрашивал. Он мог решить задачу по объясняемому материалу. Рисование не мешало ему думать и воспринимать, а наоборот — помогало. Как Эйнштейну — игра на скрипке.

Кирилл часто увязывался за Робертом и пытался разделить его странные увлечения. Как будто хотел надышаться рядом с ним непостижимым воздухом таланта. Роберт не гнал одноклассника из своей жизни, но принимал в неё без особого радушия. Когда испытывал необходимость остаться в одиночестве, говорил Кириллу об этом прямо — к счастью, тот понимал.

Они ходили вместе и в студию, и на волейбол, и на вечеринки. Дважды Роберт брал товарища с собой на могилу своего любимого пса — немецкой овчарки Графа. Это можно было считать переходом на новый уровень доверия.

— Жаль, что нет смертинета для собак. Некоторые псы вполне заслуживают того, чтобы жить вечно.

— Почему?

— Они почти как люди. Граф был удивительной собакой. Он имел силу воли. Понимаешь, Кирилл, как человек? Его воспитывали кинологи, и молодым он служил на границе. Без приказа своего хозяина Граф и еду не брал. Вот представь, лежит перед ним кусок мяса, он голоден, по всему видно, и впиться в этот кусок он жаждет всей своей собачьей сутью, у него аж слезы из глаз, но нет — не берет. Пока хозяин не скажет — ешь, Граф, можно. Это ещё не всё. Когда он появился у нас, я маленький совсем был, четыре года. Я мало что понимал тогда, я кайфовал, усаживаясь на Графа верхом и выкручивая ему уши. Ты знаешь, Кирилл, как овчаркам больно, когда их треплют за уши? И вот представь… Он меня ни разу не укусил, даже не рыкнул ни разу. Понимал — ребенок — беззащитное существо играется — трогать его нельзя. Когда Граф появился у нас, он уже старый был, на своей, так сказать, собачьей пенсии… Он прожил у нас десять лет, под конец жизни стал совсем больной, собаки, они ведь, знаешь, в старости совсем как люди болеют, у Графа случился инсульт, он встал после него, но ходил плохо, и глаз у него один постоянно как будто подмигивал, есть не мог, рвало его, словом, мучился пес, и отец принял решение пристрелить его; я сначала очень расстраивался, но мне объяснили, что так лучше будет в первую очередь для самого Графа; я не видел, как всё случилось, я только слышал выстрел, но когда отец вошел потом, на глазах у него были слезы; он сказал, что Граф понял всё: куда его ведут и зачем — совсем как человек! — и когда с него сняли ошейник, он сам встал грудью, чтобы хозяин пристрелил его.

Кирилл покивал из вежливости — дескать, какая трогательная история. Могила овчарки представляла собой небольшой холмик среди мусорных куч, украшенный венком из роз, сделанных из разрезанных пластиковых бутылок и покрытых акриловой краской. Это был прощальный подарок от Роберта.

Маргарита, Марина и ещё две или три девчонки собирались иногда за столиком в ресторанном дворике «Нового Света». Они с горем пополам втягивали в себя через цветные трубочки густые, как сметана, молочные коктейли, списывали друг у друга домашнее задание, слушали музыку, передавая по кругу наушники, сплетничали, смеялись. Любому юноше, рискнувшему приблизиться к этому шабашу фей, грозил обильный град колких метких кокетливых насмешек — под таким не устоишь — раскраснеешься, побежишь и с облегчением спрячешься под родной уютной крышей мужской компании.

Мальчишки собирались своей стайкой. Сидели на стадионе, прямо на искусственной траве, напоминающей старый ворсистый ковер, или в пластиковых креслах для болельщиков, зависали по домам, играя в игры-бродилки-стрелялки, ходили глазеть на кинжалы и пистолеты в бутик декоративного оружия. Иногда, если удавалось достать денег, и выпадала на долю мальчишеской ватаги большая удача, прятались в глубоких серых дворах между небоскребами и пили пиво. Как бы настойчиво взрослые не пытались уберечь молодое поколение от употребления спиртных напитков, какие бы системы защиты ни изобретали, мальчишки всегда окажутся хитрее и придумают, как купить пиво. На то они и мальчишки. А пиво им, в их цветочном возрасте, кажется признаком мужественности и потому оно для них — непреодолимый соблазн.

Пива всегда было мало, и оно всегда было золотое, в переносном и в прямом смысле; стеклянную бутылку бережно передавали по кругу, как священный Грааль, по очереди прикладываясь к холодному скользкому горлышку. От нескольких торопливых глотков наступало опьянение, быстро проходящее, свежее, детское — как будто мир на пару минут становился более ярким, более четко прорисованным — точно лес после дождя. Роберт радостно вращал головой, стараясь ничего не упустить, успеть взглянуть через призму своего нового необычного состояния на все окружающие предметы, на лица товарищей, на сливочный коктейль облаков что плескался на дне бетонного стакана соседних небоскребов… Вслед за этой первой яркостью-ясностью мира являлась тяжесть в голове, лень мыслей, блаженная усталость, от которой хотелось опрокинуться спиной на лавку и смотреть в прозрачность осеннего воздуха без птиц, в стальное спокойствие окон верхних этажей…

На всех брали большой пакет чипсов и передавали его по кругу следом за пивом. Чипсы были тонкие, сухие, золотистые — как осенние листья.

«Если их рассыпать, — подумал однажды Роберт, — и специально не смотреть наверх, то можно представить, будто сидишь под деревом; а когда пройдет какое-то время и окончательно поверишь сам себе, уже и не захочешь смотреть наверх; если подумать, на свете очень мало вещей, представляющих для людей большую ценность, чем их иллюзии. Вот говорила же Евдокия… Разработчики смертинета верят: если запитать сверхпроводящую пластину от последних токов мозга, то она обретает душу… А ведь черт знает, что там на самом деле происходит… Но если, скажем, попробовать с ними поспорить об этом и высказать предположение, что жители смертинета ни разу не души покойных, а просто компьютерные программы, то они ведь на куски порвут. А почему? Потому просто, что если у человека нет дерева, но больше всего на свете он хочет сидеть под ним, то и чипсы ему — листья…»

Нахрустевшись вдоволь и запив крепкий соленый привкус во рту горьковатыми пенящимися остатками со дна бутылки, мальчишки, чувствуя себя победителями, отправлялись бродить по улицам. Теперь не страшен даже серый волк в обличье разноголосо хохочущей девчоночьей стайки. Заложив руки в карманы, насвистывая, как храбрые поросята, шли мальчишки покорять великую гору взрослой жизни.

Маргарита пригласила всех ребят из студии на вечеринку по случаю дня её рождения. Перед занятием, совсем как преподаватель, покашляв в кулачок и попросив тишины, она торжественно объявила, что вечеринка планируется «настоящая»: её родители на весь день поедут к дедушке с бабушкой, чтобы гости чувствовали себя более свободно. Известное дело — молодежь стесняется старших, и праздник не праздник, если за его ходом наблюдает неусыпное око предков.

У Маргариты в отличие от Роберта бабушка с дедушкой жили не в смертинете, а в квартире. Только на другом конце города.

Стоя в центре учебного класса, девчонка краснела от гордости. Шестнадцать лет — первый недетский день рождения. Полученное от родителей разрешение веселиться с друзьями в пустой квартире. Мечта любого подростка!

Роберт долго думал, что подарить Маргарите. И никак не мог придумать. Она же девочка, а это всё равно, что инопланетянка. Откуда ему, простому земному мальчишке известно, что может ей понравиться? Брелок-череп? Вряд ли… Диск с фильмом про зомби-мутантов? Тем более… Коробка конфет и букет цветов? Банально и избито, как песня «happy birthday to you». Морская свинка? А вдруг родители будут против… Так что же всё-таки ей подарить?

Роберт решил нарисовать портрет Маргариты. Может, конечно, и не получится вырвать у неё ликующий «ах» таким подарком, но идея, во всяком случае, оригинальная. Хотя бы посмотрит, мило прищурившись, и — как всегда! — раскритикует в пух и прах.

Роберт не знал, с чего начать, и потому решил начать с неба. Он взял в руки мелок цвета лотоса, положил его на бумагу и со слабым ровным нажимом повел — через весь рисунок протянулась широкая нежная полоса.

Роберт изобразил Маргариту стоящей спиной к смотрящим на картину. Это было довольно странно: люди привыкли к тому, что портрет изображает лицо. Роберт нарисовал волосы, которые липнут к блузке: каждый из них превратился в миниатюрную железную дорогу. В разные стороны от заколки, стилизованной под многоэтажное здание городского вокзала, в дальние концы огромной страны-спины катились, дымя трубами, паровозы.

Кирилл тоже решил подарить Маргарите её портрет — будто мысли подслушал — Роберт не делился с ним своими планами. Он установил на мольберт чистый лист, а рядом — фотографию именинницы. Разумеется, Маргарита работы Кирилла задумывалась с лицом. Как же иначе?

Старательный художник скопировал снимок почти в точности, разве что немного изменил фон: на заднем плане вместо обоев в цветочек пчелиными сотами громоздились окна небоскребов — девочка как будто стояла на балконе.

— Какая красота! — воскликнула Маргарита; в ту секунду безжалостный критик в ней умер, сраженный инфарктом, ведь мальчики ещё не писали её портретов, — ты просто гений, Кирилл! Я получилась у тебя такой похожей! Спасибо!

Возмутив воздух прихожей так, что на Роберта подуло взрослыми женскими духами, девочка порхнула к Кириллу и чмокнула его в щеку.

— А это что? — она увидела картину Роберта, — тоже портрет?

— Да.

— Чей?

— Твой.

— Но меня же здесь нет, — нахмурилась девочка.

— Здесь есть твои волосы, — сказал Роберт и покраснел, — по ним идут поезда.

— Бред, — Маргарита досадливо сдвинула бровки.

Она взяла портрет у Кирилла, вытянула вперед руки и полюбовалась собою ещё раз.

— Здорово! — повторила она.

Кирилл благоухал гордостью на всю прихожую. Работа Роберта так и осталась у него в руках.

— Положи на холодильник в кухне, — небрежно распорядилась именинница, удаляясь в гостиную с рисунком Кирилла.

— Знаешь, что можно сделать, — вмешался Марк, — эти портреты одинакового формата. Можно склеить их вместе теми сторонами, где ничего нет, и это станет двусторонняя картина. Как бы целая ты. Станет можно смотреть тебе и в лицо, и в спину…

— А что, неплохая идея, — согласилась Маргарита, — портрет станет плотнее, если наклеить сзади второй слой, и лучше сохранится.

Роберт потерянно побрел вслед за всеми. Идею соединения портретов поддержали все присутствующие. Клей-карандаш под чутким руководством Марка старательно облизал белые поверхности двух рисунков, и они, прильнув друг к другу в липком поцелуе, навсегда остались вместе, как Ромео и Джульетта на последней странице.

Маргарита напоследок полюбовались своим лицом, неумело втиснутым в вечность руками Кирилла, и торжественно водрузила портрет на холодильник. Заколка-вокзал осуждена была глядеть в скучный угол.

— Дорогие гости, прошу вас к столу, — объявила лучезарная хозяюшка, воссияв в проеме двери алым атласным платьицем. Она повернулась на каблучках, жестом приглашая следовать за ней. Поезда как всегда разъезжали по маковому полю её спины.

В гостиной ждала Марина в блузке цвета фуксии. На столе стояли цветы. В комнате сквозило предчувствием праздника, ванильным, как запах выпечки на углу.

Марк под шквальные аплодисменты выставил на стол «королев» — две увесистые изумрудные бутылки шампанского с горлышками в золотых коронах фольги.

Так вышло, что Роберт и Кирилл оказались рядом на диване. Один — задумчивый, тихий, второй — начиненный своим нежданным успехом как венчающая праздничный стол утка — яблоками.

— Птицу мама заказывала в нашем любимом ресторане, — похвасталась Маргарита, — пробуйте, очень вкусно.

— Они прямо как Каин и Авель, — кивнув в сторону ребят, заметил Марк.

Удерживая пробку в кулаке, он деловито откупорил шампанское. Оно сердито ухнуло. Задымилось нежно, словно потухший вулкан, горлышко. Сразу запахло кислым мокрым виноградом. Марк, наполняя бокалы, обошел стол кругом.

Роберт наблюдал за пузырьками, поднимающимися со дна подобно батисферам. Друг за другом лопались они на поверхности напитка, поддерживая его шелестящее холодное кипение.

Все праздничные застолья похожи между собой как бесконечно делящиеся клетки дрожжей. Человечество истратило запас остроумных тостов ещё во времена Древнего Рима.

Роберт послушал истории про общих знакомых, обычно транслируемые на вечеринках, разделил восторг над фотографиями Маргариты, сделанными на тропических островах. Стало скучно.

Когда разговоры, подобно закуске, заканчиваются, включают музыку.

Хозяйка, быстрая и яркая, как язычок пламени, вскочила самая первая, задав всем тон, а Роберт обнаружил в себе робость.

Марк и Кирилл вышли из-за стола, чтобы составить компанию девочкам. Роберт остался. Он долил себе в бокал остатки шампанского, уже почти растерявшего свою бурливость, пил его мелкими частыми глотками, катая на языке кисло-горький привкус, и, глядя на танцующих, покачивал головой в такт. Кирилл в своем мальчишески неуклюжем танце-топтании между ребятами старался подобраться поближе к Маргарите.

Это его вечер. Всё правильно. Его подарок оказался самым лучшим. Сверкающее лицо праздника повернулось к Кириллу и улыбается. И нечего Роберту завистливо пялиться из своего угла.

— Почему не танцуешь? — Марк хлопнул его по плечу, — Совсем, я смотрю, скис. Идем, старик!

Роберт на секунду покинул своё тело, устремившись в загадочное пространство умозрения. Он представил себя топчущимся на другом конце комнаты между Маргаритой и Кириллом. В глянцевом мамином журнале он читал про моделирование будущего. «Если хочешь привлечь определенную ситуацию в свою жизнь, сначала проиграй её в голове, и чем больше будет в твоем сценарии деталей, тем больше вероятность, что всё случится…»

«Сказки, я уверен. Впрочем, кто мешает мне попробовать?» Роберт вообразил, как танцующая Маргарита отвлекается от Кирилла и принимается смотреть на него. Качественно вообразил, красочно. Он воссоздал лицо девчонки в подробностях: чуть блестящие губы, вероятно, намазанные помадой, пахнущие пудрой щёки, воздушные завитки на ушах…

— Ты меня слышишь, старик? — голос Марка сломал наколдованную Робертом картинку. Маргарита растаяла, превратилась в дым. Сквозь редеющий туман растревоженного воображения проступала комната, наполненная музыкой, как пластиковая бутылка в багажнике автомобиля — теплым лимонадом: вот-вот лопнет, и всё рванется наружу густой веселой пеной. Маргарита танцевала вместе с Мариной, Кирилл переминался с ноги на ногу чуть поодаль. На него, казалось, не обращали внимания.

Роберт отодвинул стол и присоединился к импровизированной дискотеке. Он принялся покачивать головой в такт мелодии: длинная косая чёлка падала ему на лицо, щекотала нос. Мама переживала, что волосы могут помешать Роберту учиться. Он совсем недавно сделал себе модную прическу: выбрил виски, оставив круглую полянку волос на темени, хвостик сзади и челку до подбородка.

Марк снова, незаметно оттирая прочих, подтанцевал к Марине. Она вроде не протестовала — продолжала кружиться, вытягивая вверх стройные белые руки словно красивые ростки к солнцу — иногда она даже одобрительно поглядывала на скачущего рядом парня. Марк при случае играл плечами, выпячивал, как самец гориллы, грудь — следовал — ни шага в сторону — выработанной эволюцией программе.

Маргарита посмотрела на Роберта. Кинула один взгляд, как мячик. «Ты здесь? Ну, ладно. Давай-давай, танцуй.» Она тут же отвернулась — Марина что-то говорила ей.

Роберт по примеру остальных принялся бестолково утрамбовывать ковер. «Если бы виноделы рассыпали виноград по полу в ночных клубах, они могли бы серьезно сэкономить на труде давильщиков… Что за ерунда лезет в голову?» Маргарита и Марина посовещались и куда-то ушли. Марк жестом поманил Роберта:

— Пива хочешь? У меня в рюкзаке есть. Надо накатить, чтоб в башку дало.

Однажды, слоняясь по улицам, Роберт проходил мимо закрытых дверей бара. Меню того заведения вывешено было прямо при входе; внутрь, разумеется, школьника никто бы не пустил. От нечего делать Роберт ознакомился с названиями крепких коктейлей. «Шот „Умри сука“. Подается с каской.» — гласила одна из надписей. «Неужели при жизни я могу испытать нечто похожее на смерть?»

«Мертвецки пьян, валяется на лестнице возле уплотнителя мусора…» — говорила мама про соседа Серегу Жженого, который пришел с войны и никак не мог перестать видеть во сне чернокожих детей с автоматами. Он говорил, что боится ложиться спать, не выпив бутылку. Иногда он не доходил до своей двери.

— Я помню спирт у бати глотнул. Сначала ничего, ну вот вообще ничего, а потом — как шарахнуло по куполу! Ни черта не помню, что делал. — Марк щедро делился своим обширным опытом общения с алкоголем.

— То есть ты чувствовал себя почти как мертвый? — с интересом уточнил Роберт.

— Не знаю, чувак. Полегче что-нибудь спроси. Пива не хошь — я сам накидаюсь.

Он выудил из кармана рюкзака бурую бутылку, ковырнул ключом крышку. Пахнуло сырым зерном. Крепким горьким солодом.

— Давай, я тоже буду, — дождавшись, пока товарищ проглотит своё, Роберт протянул руку.

Если пиво пить слишком быстро, ударяет в нос. Оторвавшись от горлышка, он приложил к губам тыльную сторону ладони. Вернул бутылку Марку.

— Ништяк? — осведомился тот.

— Ништяк, — согласился Роберт.

Обернувшись, он увидел, что Маргарита смотрит на него. Они вернулись с Мариной и у расхристанного пиршеством стола допивали из своих бокалов остатки шампанского. Маргарита тут же отвернулась — своим взглядом Роберт спугнул её взгляд. Музыка неожиданно замешкалась — кончилась песня и должна была начаться другая. Никто не танцевал.

— Давайте поиграем в фанты, — предложил Кирилл.

Ещё одно привычное как зубная щетка времяубийство на вечеринке.

Маргаритой всем без исключения были розданы мелкие клочки бумаги — на каждом из них следовало написать задание для того несчастного, кому посчастливится вытащить из летней шляпы Маргаритиной мамы именно этот клочок. Ребята разместились все на одном диване, как опята на пне. Закрывая друг от друга зонтиками-ладонями свои бумажки, хмуря лбы, сочиняли испытания, которые с некоторой вероятностью могли выпасть им самим. Роберт долго думал, что написать; по школьной привычке водил тупым концом карандаша по губе. Прокукарекать трижды с балкона? Старо, как египетские пирамиды. Поцеловать свою пятку? Мало ли что может случиться с человеком, при выполнении столь опасного трюка… Поцеловать виновницу торжества? Хм… Неплохо. Но если эта бумажку выпадет Кириллу?

Позвонить в офис продаж компании «Смертинет». Гениально! Едва не разорвав бумагу острием карандаша, Роберт нацарапал задание, сложил клочок вчетверо и бросил в шляпу, где уже лежали — точно горстка пышного снега — остальные фанты.

Маргарита ритуально перетряхнула белые комочки на дне старой соломенной панамы.

— Моя мама рассказывала, что они познакомились с моим папой, когда на ней была именно эта шляпа. Поэтому её до сих пор не выбросили. В каждом доме должна быть вещь, несущая в себе его дух. Мои родители встретились в баре на берегу моря. Мама летала отдыхать с подругой.

Ребята по очереди стали доставать из шляпы свернутые бумажки. На Роберта, когда предложили тянуть ему, пахнуло прибоем, влажными досками пирса, сладкой ватой. Один раз он был с родителями в отпуске, он тогда ещё не умел плавать, и ему на плечи натягивали надувные оранжевые браслеты, огромные, как буйки. Он неуклюже заходил в море, оскальзываясь на гальке, взбивал тонкими ручонками воду в пену, как японский чай — кисточкой, смеялся, демонстрируя поредевший ряд молочных зубов… Как-то раз он упустил в море надувной мяч, полосатый, похожий на гигантский красно-белый арбуз — это было настоящее горе — Роберт продолжал рыдать, даже выплакав все слёзы, он всхлипывал хрипло, сухо, а потом начал икать. И тогда незнакомый пожилой мужчина с широкой грудью, заросшей седыми волосами, поднес к самому его носу огромное розовое облако. С тех пор море стойко ассоциировалось у Роберта с незабываемым добрым детским ароматом сладкой ваты.

Он сунул руку в соломенную шляпу. Пошуршал, разворачивая.

«Потанцевать с девчёнкой» — значилось на маленькой мятой бумажке. Роберт озвучил задание притихшей аудитории.

— Можно выбрать?

— Ну… Тут же не написано. Значит — с любой девчонкой.

Повисла пауза — точно качающаяся люстра в боевике, за которую зацепился главный герой — вот-вот рухнет.

— Идем, Маргарита.

Игра есть игра. Спорить нельзя. Вытащил фант — отвечай. Боишься — не садись.

— Отлично! — вдохновенно пропел Марк, — сейчас и музычка вам будет. Романтическая!

Роберт протянул руку Маргарите; ведомая им, она вышла на середину комнаты. Подол макового платья от сидения на диване чуть замялся.

Музыка хлынула из колонок, как вода из пожарных шлангов.

— Эй, нельзя потише, — сморщились девочки, — и полегче заодно…

— Спокуха, сейчас всё будет.

Небольшая заминка отсрочила выполнение коварно выдуманного кем-то задания. Роберт и Маргарита просто стояли друг напротив друга, держась за руки, на глазах у всех, и он вдруг почувствовал, что хочет исчезнуть. Внезапно выйти сквозь стену, как голограмма смертинета.

Марк включил музыку, учтя ошибки прошлого: теперь она закапала медленно и томно, точно из переполненной ванны.

Роберт, подстраиваясь под темп, диктуемый мелодией, неторопливо закружил Маргариту. Волосы, выбившиеся из хвоста, топорщились вокруг лица словно высокотехнологичные нано-антенны. Она смотрела на Роберта, и глаза её были как два дверных глазка, если на них смотреть снаружи. Он не раз встречал в книгах фразу «прочесть по глазам», но не понимал, как такое возможно. Чужая душа — это квартира, полная странных вещей, а ты только и можешь, что взглянуть в глазок. С внешней стороны, разумеется. Понять человека можно лишь тогда, когда он сам открыл тебе дверь, а многие забывают, как пользоваться собственными замками.

С минуту Роберт и Маргарита протанцевали. Задание формально считалось выполненным.

— Я пойду, пожалуй, — сказал он, отпустив руку очаровательной хозяйки.

— Куда это? — осведомился Марк, — веселье ведь ещё только набирает обороты! Не вздумай бросать нас, старик.

Роберту хотелось побродить по улицам и подумать, но он стеснялся перед сверстниками своей тяги к одиночеству и схитрил:

— Родители просили меня не задерживаться.

— Жаль, — сказала Марина.

Маргарита вышла проводить гостя в коридор.

— Прости меня, пожалуйста, если я обидела тебя. Твои картины специфические, я их не понимаю, но ведь это всего лишь картины… Ты симпатичный парень, Роберт, и ты мне нравишься…

Он как раз зашнуровывал ботинок. Поднял на неё взгляд, чёлка висела сплошной тряпицей и не позволяла видеть его глаза.

— Странно, что я могу нравиться отдельно от моих картин. Они такие же части меня как мои ресницы или мои губы…

Свежий воздух ударил в нос. В голове просветлело. Краски города ринулись в глаза неудержимым потоком. Роберт быстрым шагом удалялся от подъезда, из которого вынырнул, и чувствовал себя свободным. Хорошо, что он ушел. Или лучше было бы остаться? Последние слова Маргариты взволновали его. Мысли вертелись, как чаинки, поднятые ложкой со дна чашки. Сердце неслось вприпрыжку от выпитого и от быстрой ходьбы. Роберт повернул за угол и побежал. «Нравлюсь. Я. Ей. Я ей нравлюсь.» Ноги сами несли его в сторону «Нового Света». «Или она пошутила? Если да, то это самая жестокая шутка на свете.»

Узкие полу сумрачные улочки между небоскребами — точно утроба гигантского металлического чудовища. Солнечным лучам удается заглянуть сюда только в полдень, да и то ненадолго. Зато круглосуточно светятся, не жалея энергии, призывно мерцают, подмигивают прохожим огни вывесок и реклам.

Время года здесь можно определить только по одежде спешащих навстречу людей. Пахнет кофе и выпечкой из распахнутых настежь дверей тесных недорогих закусочных. Ещё один поворот и покажется «Новый Свет», своей формой напоминающий гигантский корабль, ковчег — Роберт запыхался и перешел на шаг. «Вспомнить бы, на каком уровне находится то кафе.» Евдокия говорила, что рекламирует разные товары. Что, если сегодня она в другом месте? Вдруг он вообще никогда больше её не увидит? Нет. Такое невозможно. Если понадобится, он пойдет в саму «мертвецкую башню», не побоится, спросит, как её найти. «Обставьте свою вечную жизнь по своему вкусу» — надпись на большом экране прямо над входом. Роберт часто проходил мимо главного офиса смертинета. Иногда он замечал на близлежащих улицах ребят примерно его возраста, раздающих рекламные листовки. «Никто не защитит вас от смерти, но мы сохраним лучшее, что вы пережили.» «Подарите вторую жизнь вашим родителям!» «Распродажи и скидки! Только в этом году — вечность по цене автомобиля! Спешите заказать!»

Роберт не без труда отыскал давешнюю кофейню. Запах кофе со всего света привел его сюда. Немногочисленные посетители выбирали уютные уголки под золотистыми лампами — центральная часть зала была пуста. На столиках стояли нетронутые мертвые букеты из свернутых салфеток. Бариста от нечего делать с сотый раз протирала стойку.

— Добрый вечер! Вам подобрать напиток под настроение?

— Нет, спасибо, знаете ли вы, где можно найти девушку, которая рекламирует ваше заведение?

Бариста удивилась.

— Простите, но я не могу вам этого сказать, вы же знаете, откуда она… Голограммы могут находиться где угодно и перемещаться мгновенно на любые расстояния. Единственное, что я могу для вас сделать — дать контакты нашего менеджера по развитию, это она составляет график рекламных акций и, наверное, окажется вам более полезной.

— Спасибо большое.

Расстроенный Роберт выбрел из кофейни, увлекая за собой облако изысканных ароматов. Не ведая дороги, петлял он между павильонами со всякой всячиной, покуда его внимание не привлекла красочная вывеска туристической компании: песчаный пляж, идеально чистый, изогнутый, желтый, как обгрызенная дынная корка, море, радостно голубое, яркое, какого не бывает, и великолепная пышная пальма. Стеклянная дверь была гостеприимно распахнута, и Роберт не постеснялся заглянуть внутрь. Большая половина помещения турфирмы изображала морское побережье — прозрачная лазурная плитка на полу имитировала воду, в углу были установлены пластиковые пальмы и насыпан настоящий песок. В шезлонге, на который с изысканной небрежностью набросили мягкое пляжное полотенце, полулежала молодая женщина в красном купальнике с шикарным загорелым телом.

— Могу я чем-то помочь? — спросила она, поднимая на лоб тёмные очки.

Роберт узнал Евдокию.

Конечно, он мог догадаться и раньше: девушка не отбрасывала тени, хотя на неё светили лампы, и подлинно совершенными были у неё фигура, волосы, кожа — ни пятнышка, ни царапинки, ни волоска. Голографическая знакомая встала и, не нарушая покоя песчинок, подиумным шагом направилась к Роберту.

— Ты меня не помнишь? — спросил он.

— Помню, — ответила она не сразу, — теперь у меня память значительно лучше, чем была при жизни, точнее — она абсолютна. Я ничего не забываю. Вся информация, полученная мною, сохраняется на диске.

— Это тело нужно тебе для работы?

— Да, такова политика фирмы: отдых нашего клиента начинается с порога.

— Мне, честно говоря, неловко разговаривать с тобой раздетой, — признался Роберт.

— Минутку.

Евдокия как будто задумалась и замерла, словно видеозапись поставили на паузу, потом голограмма замигала, на мгновение погасла и зажглась снова — девушка очутилась перед Робертом в пляжном желтом сарафане.

— Так лучше? Наверное, мне позавидовала бы любая девчонка. Бесконечное число нарядов! Подумать только! Изготовление одной объемной голограммы занимает не больше десяти минут. У нас в штате есть дизайнеры, которые нас «одевают». Когда я жила в теле, помню, поход в магазин одежды — это была целая эпопея: мы собирались с несколькими подругами, оккупировали какой-нибудь магазинчик, и за сплетнями начинали примерять всё подряд, мнения расходились, глаза разбегались, естественно, и уже к вечеру, усталые, мы возвращались с сумками, набитыми шмотками, добрую половину из которых потом надевали дай бог если один раз… Прости, ударилась в воспоминания, как все мертвецы…

— Ты здесь тоже временно?

— Нет. Это теперь постоянная работа. Для любого жителя смертинета огромное везение — получить стабильное место. Во всяком случае — это гарантия того, что какое-то время тебя точно не удалят.

— У-да-лят? Такое разве случается?

— Конечно. Сверхпроводящие карты и жидкий гелий очень дорого стоят; в наше время вечность — всё-таки бизнес, забывать об этом нельзя, и если, скажем, родственники не платят за содержание личности, «души», если угодно, да и она сама не может обеспечить своё пребывание в системе, её удаляют…

— Как?

— Ничего мудреного. Это похоже на удаление программ с компьютера.

Роберт почувствовал холод. Как будто жидкий гелий, которым охлаждают микросхемы, тонкой струйкой заливался ему за шиворот.

— Ясно. Жуть…

— Не так всё мрачно, на самом деле. Перед удалением выносится три предупреждения. У личности всегда есть выбор. Просто не всем он приходится по вкусу. В смертинете та же самая жизнь, что и у вас, на земле, только без тел. Законы общества не меняются никак: мы подвержены всем тем же порокам… Лень, уныние, корысть, зависть — бесплотные существа, увы, от них не застрахованы. Мы в чем-то даже более уязвимы чем вы, потому что наша жизнь не имеет абсолютно никакого смысла…

— Почему?

— Сам подумай… В чём, по-твоему, находит смысл существования сознание, загруженное на электронную карту? Чем, ты считаешь, можно заполнить вечную жизнь в цифровом пространстве?

— Прости, но отвечу вопросом на вопрос. А для чего живут люди на Земле? Я вот, например, никогда не задумывался, зачем я живу. Не я решил, жить мне или не жить. Не мне решать, когда я умру. Всё, что я могу сделать в этой жизни, это накопить на то, чтобы попасть в смертинет.

— Тебе рано об этом думать. Ты должен жить жизнь: выучиться, выбрать профессию, встретить девушку, узнать любовь, счастье, вырастить детей…

— Вдруг я умру рано, как ты?

— Нужно всегда надеяться на лучшее. Я же уже говорила тебе: до последнего я верила, что останусь жить на земле. А ты заранее готовишь себя к тому, чтобы оказаться здесь. Такое ощущение, что ты ни о чём другом и не думаешь. Не кажется ли тебе, что ты теряешь драгоценное время? Смертинет — место, куда опоздать невозможно. Впрочем, извини. Давая советы всегда начинаю чувствовать себя занудой. Не слишком, скажи, я огорчила тебя ремаркой о бессмысленности вечной жизни?

— Нет.

Опьянение оставило Роберта, на смену ему пришла усталая измятость мыслей.

— Почему твоя жизнь там не может иметь тот же набор смыслов, целей и радостей, какой имеет моя жизнь здесь? Ведь в рекламных роликах и в буклетах вашего чудесного предприятия утверждается, будто вам доступно практически всё человеческие способы прожигания жизни. Вы способны чувствовать вкусы, ароматы, система создает полную иллюзию присутствия в реальности…

— Ну… Твоё воображение изрядно преувеличивает возможности наших программистов. В настоящее время мы только работаем над СМ — симулятором материи — пока система может только воспроизводить отрывочные воспоминания — вкус бабушкиных яблок, запах мокрой листвы, бубликов, бензина — это серьёзная заявка — выстроить стройную логичную и самоподдерживающуюся модель физического мира для цифровых личностей.

Роберт приободрился.

— Так значит, в твоей жизни есть смысл! Помнишь, ты говорила, что помогаешь разработчикам? Создать симулятор — чем тебе не великая цель?

Евдокия задумалась.

— Пожалуй, ты прав… Великая. Но ведь не только присутствие великих целей делает существование жизнью, позволяет личности ощутить свою гармонию, осмысленность, значимость? Жизнь в смертинете лишена самого главного наполнения — любви.

Роберт не знал, как возразить Евдокии. И не знал, надо ли ей возражать. Трудно проникнуться ценностью чего бы то ни было, если сам этого никогда не имел.

— Я завидую тебе, — сказала мертвая девушка, — если бы ты только знал, как я хотела бы снова влюбиться… Ждать, ерзая в кресле, телефонного звонка, взволнованно прихорашиваться перед зеркалом, мучаясь мыслью, что всё не так идеально, как хочется, слушать частый гулкий стук сердца перед свиданием… Вот только нет у меня сердца.

— Представь себе, что оно у тебя есть, — сказал Роберт.

— Это не то, — выражение лица Евдокии на голограмме стало грустным, — всё, что я могу себе представить, рождается в моём сознании, является продуктом мышления, я это определяю, я это контролирую, а сердце тем и ценно, что оно живёт само по себе, когда хочет — замирает, когда хочет — колотится сильнее… Любовь необъяснима, а значит — неподвластна разуму. Я помню день, когда я полюбила, это случилось осенью, нежные, как молочная пена, облака проплывали в небе, деревья стояли пышные, жёлтые, оранжевое солнце смотрело на них, и они переливались, как янтарь. Летели листья, точно конфетные обертки. Я остановилась на тропинке, ведущей к школе, и поняла, что счастлива. Что вся моя история долго выстраивалась, как сложная пирамида, как огромная шаткая башня, мои предки встречались, любили друг друга, растили детей, жили, работали и умирали, это всё уплотнялось, наслаивалось, становясь фундаментом здания, которое и есть я, я самый верхний слой, невесомый, как листья и облака… Сейчас я приду в класс, и там будет Святослав. Моё сердце, помню, трепыхнулось в груди, и мне захотелось плакать. Понимаешь? Если разложить это в логическую последовательность, выйдет глупо: осенний день, листопад, солнце светит, я иду по тропинке, мне приходит мысль, что мой дедушка тоже когда-то шёл по тропинке, в школе я встречу Святослава, жёлтый лист падает мне под ноги — я плачу.

Роберт улыбнулся:

— Действительно, звучит забавно. И причина непонятна, почему ты плакала, но я понял.

— Потому что ты можешь чувствовать.

— А что потом было?

— В каком смысле?

— Ну… Что случилось? Со Святославом?

Изображение Евдокии улыбнулось.

— С Святославом — ничего. Насколько я знаю, он жив до сих пор, работает в строительной компании.

— Ваша история продолжилась?

— На самом деле это не имеет значения. Любовь — понятие экзистенциальное, а не бытовое. Любовь происходит с тобой лично, она — маленькая революция в твоём космосе, событие, меняющее цвет неба над головой и вкус яблока, которое ты откусил за секунду до того, как… Любовь случается один раз и навсегда. Она — прозрение. Ты начинаешь видеть мир. Но если тебе интересно, то мы со Святославом после школы часто гуляли на бульваре, ходили в кино, целовались около моего подъезда, когда он провожал меня, ничего особенно, ты понимаешь. Вся эта логическая цепочка отношений двух подростков уже не могла ничего добавить к тому, что сделалось со мной в то утро, когда были листья и облака…

— Что изменилось сейчас? Почему ты не можешь испытать то же самое? — Роберту показалось, что он подошел вплотную к ответу на вопрос, человек Евдокия или всё-таки компьютерная программа.

— Мы все изолированы друг от друга и от мира; пространство, в котором обитает житель смертинета, — это система сигналов. Причём на данном этапе развития технологии все сигналы разделены между собой: я получаю информацию в разных форматах. Для нормального восприятия, как у живого человека, нужен так называемый объемный информационный канал, то есть одновременная обработка большого числа сигналов. У нас есть «робот реальности», один на весь смертинет. Он установлен на крыше здания для того, чтобы сообщать нам уровень освещенности, температуру воздуха, влажность… Он очень точный, он анализирует молекулярный состав атмосферы, но, ты же понимаешь, он не способен ответить на вопрос «чем пахнет осень»? У него просто нет таких датчиков. Он может определять химические вещества, растворенные в воздухе, сообщать нам их формулы, а память выдает соответствие… «Обнаружен сероводород». «Воняет» — понимаем мы. Это точно так же, как если бы вас, живых, загнали в подземный бункер, и обо всем, что делается снаружи, вам сообщали бы приборы. «Пахнет осенью. Как это?» Смертинет не совершенен, он не завершен, и вряд ли когда-нибудь мы сможем полностью скопировать человеческую жизнь и перенести её на цифровые носители… Потому я и прошу тебя, заклинаю: не трать время попусту, ценнее него ничего нет, живи сейчас, люби, будь счастливым… Иначе будет поздно.

— Мне интересно представлять себе, как живешь ты. Некоторые вещи, о которых ты рассказываешь, такие странные, что, пытаясь думать об этом, я сталкиваюсь мыслями с невидимой преградой. Мир как система сигналов… Звучит интригующе.

— Поверь, это тот же мир, что и у тебя, только более ограниченный. Ибо спектр сигналов дискретный, а не непрерывный. Иногда антенна барахлит, или ей не хватает мощности, тогда мы вообще ничего не воспринимаем, махом становимся слепо-глухо-немыми, а когда антенну отключают на профилактику, всё, что нам остается, это смотреть цветные сны о своём прошлом… Проживать заново лучшие моменты. А это почти то же самое, что крутить одну песню на повторе.

— Живые люди тоже в основном этим и занимаются, — заметил Роберт, — как ни странно, большую часть жизни мы проводим в играх воображения; редко встретишь человека, который много времени посвящает тому, чтобы разглядывать узоры на листьях, нюхать траву или наблюдать за ползущей по асфальту букашкой. Всё внимание людей съедают их планы или свершения. Они любуются своими победами и боятся грядущих поражений. Внутренний диалог обычно построен на самомотивациях и самооправданиях.

Евдокия сотворила свою чудесную голографическую улыбку:

— Людей почему-то мало интересует что-то кроме них самих, за редким исключением они любят говорить больше, чем слушать. И если вдуматься, как много они теряют при этом, становится страшно. У нас, в смертинете, любая новая информация — на вес золота, мы заперты в своих воспоминаниях, и потому нам совершенно непонятно, как можно жертвовать бесценной возможностью воспринять реальность, ради сомнительной радости пожевать свою бесконечную мысленную жвачку.

В помещение турфирмы зашел человек. Вид у него был растерянный, точно он долго убегал от погони и выбрал евдокиин маленький закуток в качестве укрытия.

— Добрый вечер, — она тут же овладела его вниманием, включив привычную коммерческую вежливость.

— Я хочу улететь! — сказал человек, — на неделю примерно, как можно скорее, один!

Роберт внимательно разглядывал незнакомца: интересно, кто он? это преступник, который ограбил банк? несчастный кредитор? Человек, крепко насоливший властям? Если так, то турфирма ведь не выход…

— Подойдите к терминалу самообслуживания, — Евдокия указала на сенсорную панель в противоположном от «пляжа» углу павильона.

— Если тут можно самому выбрать, то ты зачем тогда? — шепотом удивился Роберт.

— Я консультант. На самом деле немногим удается воспользоваться нашим сервисом без помощи бота.

— Ты бот?

— Формально я так называюсь. Моя работа — давать голосовые инструкции. Ну и… Неофициальная часть… Склонять сомневающихся в пользу покупки.

Улыбнувшись Роберту с сожалением, Евдокия поплыла к незнакомцу, озадаченно взирающему на панель терминала.

— Понимаете… У меня жена и мать, — говорил он; его совершенно не волновало, что перед ним мертвая девушка, бот, он хотел выговориться до такой степени, что ему было безразлично, с кем говорить, — понимаете… Это просто ад какой-то! Они с раннего утра и до поздней ночи… Скандалят. Причем темы — полная ерунда. Они орут так, что уши закладывает, из-за того, например, что не могут решить, какие цветы сажать на балконе… Или какие шарфики надеть детям! Или какого цвета комод купить! Мне вот, честно признаюсь, плевать, какой комод! У меня уже каждая досочка этого комода в печенках сидит! Распилить его на зубочистки! Не могу я уже это слушать. Я хочу улететь! Я жалею, что женился! Я жалею, что меня родила именно эта женщина! Я каждый день сижу на работе допоздна, уже не знаю, в какую ноздрю дунуть от безделья, но сижу, потому что не хочу возвращаться в эту клоаку! Понимаете? Бабы — они хуже слепней! Я ненавижу баб! Ой, простите…

— Ничего страшного, — отозвалась Евдокия с сочувственной электронной улыбкой, — можете говорить всё, что считаете нужным. Мы, боты, и имитируем людей для того, чтобы клиенты иногда могли выпустить своих демонов, не извиняйтесь. Где-то в этом торговом центре есть специальный павильон для снятия стресса: человек может выбрать любое фото своего врага в инстаграм, оно загружается в систему, и создается объемный голографический персонаж, сотрудники павильона голограмму озвучивают, управляют её движением, а клиент может делать всё что захочет: плевать созданному фантому в лицо, грязно ругаться, замахиваться для удара… Говорят, эффективно…

— Как они мне надоели! С утра и до поздней ночи… Я сказал им, что у меня срочная командировка!.. Правда, ловко? Ой… Даже в рифму получилось!

Демоны расхристанного незнакомца ещё немного побродили по павильону Евдокии, проветрились, так сказать, и снова забрались в его лысеющую голову.

«Вот тебе и грабитель…» — подумал Роберт. Не желая мешать, он отправился домой.

Солнце опускалось ниже, и в щелевидных зазорах между небоскребами становилось ещё темнее. На узкие улочки из неведомых недр огромного города по одному начинали высовываться его ночные обитатели: бродячие музыканты, попрошайки, пропойцы, проститутки. Роберт старался идти быстрее, он почти бежал, только уже не от восторга, а чтобы ненароком не поймать какой-нибудь взгляд. Глаза жителей ночного города, казалось ему, похожи на пруды со стоячей водой. Засмотришься в них, и выплывет тебе навстречу нечто такое, чего потом ты никогда уже не сможешь забыть. Безобразное. Невыносимо жуткое. Изуродованная рыба чужой неудавшейся жизни.

К большой радости Роберта сегодня никто его не остановил даже затем, чтобы спросить мелочи. Он благополучно добрался до подъезда своего дома.

На лестнице сидел Серега Жженый.

— Мы опять были в Африке, в гребаной Африке, — в сотый, в тысячный раз рассказывал он неведомо кому.

На ступеньке стола початая бутылка водки. Перешагнув через неё, Роберт поднялся к своим дверям. Не замечая его, сосед продолжал разговаривать с воображаемым собеседником, облегчать свою израненную душу.

— Я вхожу и вижу, пацан, сгореть мне на этом месте если вру, вот такой шкед, — Серега показал рукой небольшое расстояние от ступеньки, — черный весь, как головешка, белками своими яркими на меня зырк, зырк, а в руках у него — граната. И я стою, мать вашу, здоровенный дядька с автоматом, и понимаю, что сейчас если не я его, то он… меня.