Добровольная зависимость

Глава 1. Глиннет, Уэльс

Бесконечная мелодия, воспроизводимая моей сестрой в соседней гостевой комнате, уже порядком надоела нам в тот вечер: пожалуй, и пятнадцати минут игры Коллет на фортепиано хватило бы с лихвой, но так нет! Она, видимо, решила довести нашего отчима до белого каления.

– Останови эту какофонию звуков, Коллет! – рычал отчим, бывший когда-то камердинером графа Ростера из Ньюпорта, проходя мимо моей сестры. – Иначе я возьмусь за топор и сломаю инструмент к чертям…

Далее следовала целая бравада из непереводимого французского слога, над которой мы вдвоём обычно смеялись. Но последние несколько недель мистер Брам был особенно раздражён, едва ли не зол! Лично я списывала его мрачное настроение на мамин отъезд в госпиталь и её продолжительную болезнь. Отчим очень любил нашу матушку, обожал её безмерно, отчего мы с Коллет его так искренне уважали.

Со своего места я видела только краешек платья Коллет, но была уверена, что она улыбается столь же лукаво, как и я. Играть она перестала, а я вновь сосредоточилась на чтении сборника писем сэра Кольвилла к своему коллеге – доктору Руссо из Америки. Коллет, как и всегда, подошла ко мне бесшумно и присела рядом на низкий подоконник, обитый потрёпанным покрывалом в заплатках.

– Ах, как он торопится, бедолага! – заговорчески произнесла сестра и сдунула с оконной рамы мошку. – Уверена, будь маменька дома, он бы так не пылил.

– Зря ты его дразнишь, – ответила я, не отрываясь от чтения. – Он крайне раздражён в последнее время. Скажи спасибо, что он не знает о твоём драгоценном офицере. А то взял бы тот самый топор и…

При упоминании о мистере Рэтморе сестра вся раскраснелась и совершенно смутилась. Естественно, отчим не знал, что Коллет влюблена в офицера, племянника пастора. Узнай он об этом, то разразился бы гневной тирадой о том, что для подобной любви нет места при нашем положении. Сама же сестра была далеко не глупышкой и понимала, что благополучное будущее браком с офицером она себе не обеспечит.

– Но он такой красивый! – вздыхала на мои замечания Коллет. – И он любит меня! А я – его… Ах, Кейтлин, тебе нас не понять. Мне всё равно, из какой он семьи. Скоро он сделает мне предложение.

«Ох, как я в этом сомневаюсь!» Но вслух высказать свою мысль не посмела, мне не хотелось расстраивать Коллет. Мистер Рэтмор был слишком молод, слишком беспечен и слишком зависим от своего дядюшки, известного брюзги. Несмотря на все замечательные, исключительно положительные отзывы о приходе во владениях графа Кренстона, моё мнение о мистере Рэтморе оставалось неизменным: этот, по сути, безвольный юноша ничего не даст моей сестре. Однако, она любила его и… Что ж, мне действительно их не понять.

Как-то за ужином, когда отчим был, пусть и не в добром расположении духа, но хотя бы не ворчал, нам пришлось затронуть одну из тем, которая волновала и касалась меня непосредственно.

– Наша ситуация всё хуже и хуже, – нагнетал мистер Брам. – Денег едва хватает на содержание вашей матушки в госпитале. Боже, только бы всё это не исчезло зазря!

Мы с сестрой переглянулись, но предпочли тактично промолчать. Отчим не хотел оскорбить ни свою жену, ни нас, я уверена. Однако, видимо, его настроение было совершенно испорчено, и даже подобные необдуманные фразы, брошенные с горяча, приобретали жуткий смысл.

– Мало того, что ты, Коллет, отвергла уже три предложения за этот сезон, так ещё и твоя сестра ставит нас в неловкое положение!

– Папа, пожалуйста, не стоит, – Коллет звякнула по тарелке прибором и чуть повысила голос. – Кейт сдаст этот экзамен и уедет. Разве не этого ты так жаждешь? Станет меньше на один голодный рот.

Я едва сдержала улыбку, поэтому тут же взяла бокал и поглядела, как отчим покраснел и смутился.

– Кажется, для полного счастья вам, мистер Брам, не хватает сосватать Коллет за какого-нибудь джентльмена, тогда в доме станет на целых два голодных рта меньше.

Сестра откровенно засмеялась, и я позволила себе улыбнуться, когда отчим пробубнил что-то о «несносных девчонках» и поспешил наполнить рот картофельным пюре.

Но, к моему огромному сожалению, шутки в тот вечер закончились. Отчим всегда негативно относился к моему творчеству и желанию продолжать учёбу, и так протекали дни нашей жизни: мистер Брам осуждал мои планы на будущее, а я упрямо погружалась в чтение учебников и специальных пособий, которые мне удалось раздобыть в библиотеке при церкви.

– Представь себе ситуацию, дорогая Кейтлин, – не унимался отчим, и до того увлёкся своей речью, что напрочь позабыл об остывших варёных овощах в тарелке. – Твоя сестра не выйдет замуж, и кто же будет содержать её и вашу матушку? После смерти этого старого чёрта Ростера мне достались лишь объедки! Мой банк в Олнвиле лопнул. Это конец! Думаешь, так я смогу потянуть нас троих и к тому же оплачивать твоё обучение? Придётся продать дом… Хочешь, чтобы мы переселились в какой-нибудь вшивый коттедж?

– Чего вы от меня хотите? – я чувствовала, как злость овладевает мною, но старалась держаться.

– Чтобы ты бросила эти бесполезные занятия, книги и глупые стишки и взялась, наконец, за ум.

– Предлагаете мне единственный, по вашему мнению, выход? Замуж выйти?!

Я резко поднялась, едва не опрокинув бокал на стол, и вцепилась пальцами в дубовую поверхность. Мой взгляд был прикован к лицу отчима, и я отчаянно желала, чтобы он увидел мою решимость и неотвратимость того, что я задумала. Он должен был понять! Обязан был! Ах, как жаль, что мамы не было со мной!

Я забыла о том, что рядом сидит сестра и с беспокойством глядит на нас. Если бы она попросила меня замолчать, я бы уже не смогла остановиться:

– Мистер Брам, когда же вы поймёте, что меня не интересуют браки? И я не выйду замуж! Всё, чего я хочу, это сдать экзамены и уехать в Кардифф, чтобы стать свободной. Стать тем, кем я сама захочу стать, а не тем, кого вы желаете из меня слепить!

Это была наша первая крупная ссора после отъезда матери в госпиталь. Я оставила сестру и отчима одних, сама же, гордо вскинув голову, вышла из столовой. Возможно, мне не стоило говорить с ним так грубо, но ведь иначе не докричишься. Матушка всегда говорила: «в глубине души все без исключения мужчины любят покорных женщин». Что ж, кажется, мне суждено до конца своих дней оставаться нелюбимой…

***

Поскольку Глиннет был небольшим городом, граничащим, однако, с железной дорогой, что пересекала добрую часть Уэльса и петляла через деревушки прямиком в Англию, любые сплетни и слухи здесь распространялись с невероятной скоростью. И если раньше соседи знали всё о ваших приемлемых доходах, то они наверняка узнали бы и о полном вашем банкротстве. Правда, некоторые вопросы всё же оставались: например, как с таким минимальным достатком они ухитрялись содержать больную мать семейства в госпитале столь продолжительное время? Или до сих пор отстаивать своё жильё? Или, пусть и скудно, но ежедневно питаться?

Все эти вопросы и меня затронули, в особенности одним ранним воскресным утром. Ситуация нашей семьи вновь напомнила о себе и больно кольнула по моей гордости в лице миссис Пиншем – вдовы, живущей с тремя скайтерьерами через пару домов от нас. Как и я, она любила прогулки по аллеям парка, когда солнце едва поднималось и не успевало отогреть землю.

Мы как раз проходили мимо ручья, когда вдова задала мне очередной свой прямой вопрос, а впереди резвился Бобби – её любимый терьер.

– Что же вы намерены делать? Всё это так печально, дорогая, – сочувствующе звучал её звонкий голос. – Сначала ваша матушка слегла, а теперь эта отвратительная банковская афера! Мистер Брам, конечно, человек сообразительный, и не даёт вам опуститься.

– Он, скорее, сам себе найдёт покровителя, чем позволит всем нам опуститься, – ответила я.

Бобби обожал приносить палочку, и я время от времени бросала ему сухую ветку. Пока пёс рассекал высокую траву у ручья, его хозяйка продолжала развивать свою мысль и, как оказалось, мою мысль тоже:

– Ах, значит, мистер Брам задумал выдать Коллет замуж! Какая новость! Давно пора. А ведь люди всё видят.

– Видят что?

– Её и мистера Рэтмора, конечно! – вдовушка так разволновалась, что её чепец и шляпка почти съехали на бок. – Все эти взгляды на службе в церкви, касания и улыбки. Какая вульгарность!

Я засмеялась в сторону, чтобы не вызвать у несчастной женщины негодование, однако от неё не ускользнуло моё равнодушие.

– Милочка, зря ты так потакаешь этим отношениям.

– А почему вы решили… Коллет всё равно старше меня, и она вольна делать, что захочет.

– Лучше послушай того, кто действительно сведущ в подобных делах, дорогая, – сказала миссис Пиншем и вдохнула побольше воздуха. – У твоей сестры нет приданого, у мистера Рэтмора нет собственных средств для создания семьи! Все знают, что он зависим от своего дядюшки! Господь один знает, отчего старик так скуп – он не даст одобрения их союзу. Люди станут осуждать их… и твою сестру тоже!

Я промолчала, опустив глаза и посмотрев на томик стихотворений лорда Байрона, который держала в руках. Не могла я не вспомнить и один из недавно прочитанных мною романов мисс Джейн Остин – точно оживала её история! Только что-то мне подсказывало, что в реальности, в самом конце, никто счастливым не останется.

– Ты слушаешь меня, девочка? – строго произнесла миссис Пиншем, и я сделала вид, что увлечена её речью. – Так вот, злые языки не перестанут осуждать Коллет. Тебя это тоже касается! Ах, что задумала! Уехать в Кардифф – учиться! Нонсенс!

– Я просто сдам экзамены, миссис Пиншем, – ответила я, сдержанно улыбаясь. – Это новое заведение, и никто не может знать точно, попаду ли я туда, нужно ли будет платить…

– Ох уж мне этот прогресс! Самостоятельность не доведёт до добра такую юную особу…

– Но времена, когда девушку заставляли выйти замуж против её воли, давно прошли, – мне пришлось говорить громче, иначе я боялась, что она меня попросту не услышит. – Я не собираюсь замуж, и Коллет не станет слушать отчима. Нам не нужны покровители, миссис Пиншем. Кстати, вам ещё не приходилось путешествовать поездом?

– Девушки останутся старыми девами до конца своих дней! – заохала пожилая вдова, игнорируя мой вопрос. – Ни денег, ни наследников, ни-че-го!

– Нам с Коллет так и не удалось покататься! Говорят, это так волнующе!

– И как ты собираешься зарабатывать себе на жизнь? – не унималась она. Её бледные щёки покрылись заметным румянцем. – Неужели хочешь помереть в нищете и одиночестве, как эта несчастная мисс Остин? Подумать только, жить на одни средства от… записок! И кто продолжает читать её?!

– … Софи Торстен прокатилась две станции до самого города и сказала, что это было удивительно и страшно! Возможно, я тоже сяду на поезд и возьму Бобби с собой.

Пёс, видимо, заслышав, что говорят о нём, громко тяфкнул и подпрыгнул над землёй, бросив свою любимую веточку. Я засмеялась, когда миссис Пиншем дёрнула меня за рукав платья и возмущённо воскликнула:

– Несносная девчонка! Тебе не помогут стихи и захудалые новеллы, когда тебе стукнет тридцать!

– Ну, это случится очень и очень нескоро.

– Никому не бывает девятнадцать лет вечно. Пока есть время, найди себе хорошего мужа, Кейтлин! – вдовушка снова тяжко вздохнула и поправила шляпку. – В городе не так мало молодых состоятельных мужчин.

– Ах, миссис Пиншем! – я уже не могла сдержать смех; я шла по дорожке, спиной вперёд, глядя вдове в глаза. – Вам с мистером Брамом стоит спеть дуэтом! Эдакие деловые сватья!

Ответ пожилой вдовы я уже не услышала, потому что пятка моя наткнулась на кривой корень, торчавший из земли, и я, неуклюже махнув руками, упала на спину прямо на дорожке. Я вскрикнула, когда острая боль пронзила мои ладони – ими я проскользила по щебню и содрала кожу до крови.

– Вы не ушиблись, мисс Кейтлин? – услышала я над собой. Затем чьи-то сильные пальцы подхватили меня под руку и быстро подняли на ноги.

Голос принадлежал мужчине – мягкий, глубокий, но безэмоциональный голос, который мне, к сожалению, не удалось узнать сразу. Однако его обладатель меня явно узнал. Длинные холодные пальцы коснулись моих ладоней, и я подняла глаза, чтобы увидеть, кто же был так любезен, чтобы помочь мне.

Я никогда не была особой впечатлительной, по крайней мере, настолько, чтобы позабыть об основах самых простых манер. Однако, именно в тот момент из моей головы исчезли все те основы, которыми меня так настойчиво подпитывали мать и нянька. Я смотрела в бледное лицо типичного английского аристократа с жёсткой линией губ и чёрными вьющимися волосами, выбивающимися из-под тёмно-серой шляпы с короткими полями. Но единственным, что так отвлекло меня и заняло всё моё внимание, была повязка из грубой, чёрной материи, которая скрывала его левый глаз.

Открыв в изумлении рот и позабыв о всякой боли, я самым неприличным образом глазела на него. Так пристально, что до сих пор остаётся поразительным, как этот джентльмен выдержал моё столь бесстыдное внимание.

– Мисс, вы меня слышите? – обратился он ко мне спокойно. – У вас на ладонях кровь. Можете пошевелить пальцами?

Машинально я сделала то, о чём он попросил. А он внимательно следил за моими действиями, затем достал из кармана своего пиджака белый платок и обернул им мою правую ладонь.

– Ах, мистер Готье! Это вы, вы! Ох, бедная Кейтлин… как удачно, что вы оказались здесь… – миссис Пиншем тут же возникла рядом, как и её пёс, который теперь крутился вокруг нас троих. – Неуклюжая девочка, стоит смотреть, куда ты наступаешь! А вы, сэр, давно ли вернулись в город?

– Всего пять дней назад, миссис Пиншем. Рад вас видеть.

Он говорил всё так же бесстрастно и спокойно, и я не слышала ни нотки радости в его голосе. Снова взглянув на него, я заметила лёгкую щетину на его щеках и подбородке… а также серый цвет его единственного открытого глаза.

– И я рада вашему возвращению, сэр! – вдовушка, по моему мнению, начинала явно переигрывать с любезностями. А вот мистер Готье никак на это не реагировал.

– Если мисс Кейтлин чувствует себя лучше, я бы оставил её на вашу заботу. Сегодня у меня ещё много дел. Вы в порядке, мисс?

Я медленно кивнула, всё ещё разглядывая его повязку и размышляя о том, что именно так, наверняка, выглядели пираты. Совершенно неподходящие для ситуации мысли. Миссис Пиншем в этот момент снова дёрнула мой рукав, заставив меня отвести глаза.

– Счастлив был увидеться, леди, – учтиво произнёс мужчина и поклонился. – Доброго дня.

Перед тем, как развернуться и уйти, он мельком посмотрел на меня, и от этого взгляда мне стало не по себе: жутко, неприятно, даже холодно. Мистер Готье быстро удалялся по дорожке в сторону западного выхода из парка – высокая, чёрная тень, которую не поглощали солнечные лучи этим воскресным утром.

– Господи, помилуй! – запричитала моя спутница взволнованно. – Что на тебя нашло, дитя? Нельзя так пялиться на людей, тем более на джентльмена! Дикость! Это было крайне неприлично и неуважительно.

– Но его лицо… Точнее, его глаз… А что с ним случилось? Я ничего не могла поделать с собой. Он меня напугал.

Бобби устал и уже не резвился на зелёном газоне возле дорожки, а мирно семенил лапками рядом со мной, держа в зубах веточку. Миссис Пиншем ещё долго отчитывала меня за неприличное поведение, затем успокоилась и остаток нашей прогулки потратила на рассказ об этом странном человеке, мистере Готье.

После этого разговора, когда мои мысли были заняты беспокойством об экзаменах и перепачканным кровью мужским платком в моей ладони, я, наконец, вспомнила Джейсона Готье. Когда мы впервые встретились, мне было шестнадцать… И я понятия не имела, что судьба уже тогда распорядилась моим будущим, и воля её была преждевременной и жестокой.

Будучи жертвой чьего-то плана или всего лишь сложившихся так обстоятельств, я оставалась в неведении до того момента, как жизнь моя и моей семьи пошатнулась, словно хлипкий шарик, покатилась вниз и разбилась на сотни осколков, слишком незначительных, чтобы собрать их снова. Но достаточно острых, чтобы порезать меня саму на тысячи острых кусочков.

Глава 2. От края до края…

Миссис Пиншем не была похожа на тех кумушек, злобных жён господ из высших слоёв общества, чьи речи порой так и сквозили презрением и едким пафосом, от которого у любого нормального человека завяли бы уши. Вдова была в меру холодна, но и добра, а также нежна к любому слабому существу. Кажется, англичанин с французской фамилией Готье был для неё таким существом – несчастным и всеми гонимым. По крайней мере, именно это я от неё и узнала.

Прогуливаясь с ней по парку тем утром, я поняла, что с мистером Готье действительно не всё так просто. Предки его родителей, точнее, матери, покинули Францию лет эдак сто назад, но отголоски тех времён так и бурлили в горячей крови матери Готье. Она гордилась своими французскими корнями, и сыну внушала, что это были исключительно положительные качества его родословной.

– Джейсон рос в Глиннете на наших глазах, и был чудесным мальчиком, – рассказывала миссис Пиншем с нежностью. – В отличие от брата, который сейчас живёт с женой Бог знает где, Джейсон был спокойным, послушным, обожал родителей и ценил всё, чем они его одаривали. Лучшие школы, колледжи, преподаватели… У него наблюдалось множество талантов! Если б он захотел, стал бы великим композитором или архитектором… Однако, судьба распорядилась иначе.

Далее вдовушка вела рассказ уже не столь красочный, а скорее, безнадёжный. О том, что мистер Готье женился в девятнадцать лет знали все в Глиннете. Её звали Мэгги Уолш, она была богата и красива, но неприступна и горделива.

Представляя эту парочку вместе тогда, я готова была лишь снисходительно улыбаться.

– Поверь мне, дитя, – продолжала вдова, печально вздыхая, – порой любовь творит с нами такие ужасные вещи, что и не верится! Джейсону не стоило жениться на ней. Ибо из молодого, жизнерадостного мужчины он превратился в замкнутого и холодного человека с сильнейшей зависимостью от женщины. Мэгги напоминала мне… знаешь, кого? Вампиршу! Да, да, самую настоящую вампиршу! Высосала из парня жизнь и отобрала свободу. Говорят, он действительно любил её. Это и довело его до безумия.

Ну а после я без особого интереса услышала, как храбро мистер Готье сражался в Южной Африке против зулусов, сколько званий и наград получил в тот период, и как несчастен он был по возвращении домой. Никто так и не понял, почему же он развёлся с Мэгги Уолш после десяти лет брака. Её родня была в гневе, не иначе, именно они настроили общество против Готье, и лишь единицы продолжали водить с ним дружбу или поддерживать служебные отношения.

Тогда я отметила про себя, что сочувствую ему: у него не осталось здесь никого из близких, и общество, что когда-то принимало и едва ли не боготворило за все его заслуги, теперь презирало его. Да, в их глазах он оказался мужланом, бросившим супругу после стольких лет совместной жизни, судя по всему, без сожаления и раскаяния. Никто толком не разбирался, не знал всей правды… И мне было не до городских сплетен и общественных скандалов.

На носу был мой первый экзамен. Я стремилась вырваться из противных мне цепких лап среднего общества с его застарелыми уэльскими обычаями. Писательница, учительница – да кто угодно! Я готова повторить даже судьбу мисс Остин, лишь бы быть свободной.

Кто же знал, что история капитана Готье ещё догонит меня и не отпустит? И я стану одной из первых, кто познает всю глубину несчастья и одиночества этого человека.

***

Тот роковой вечер, обернувшийся для нашей семьи трагедией, ничем не отличался от сотни других: было пасмурно, в воздухе витал запах дождя, но до самой ночи небо так и не проронило ни капли. Я как раз пыталась разучить урок, включающий знание латинских выражений, чтение латыни и нескольких орфографических правил, когда вдруг услышала истеричный вопль сестры из кабинета отчима.

Примчавшись туда и встав в оцепенении у дверей, я успела расслышать лишь часть их разговора, что повергло меня, если уж не в шок, то в откровенное отчаяние.

– Потаскушка несчастная! Смотри на меня, на меня! Как ты могла так поступить?! Где вы занимались этим, а? У него дома? Или здесь? О, только не говори мне, что вы делали это прямо здесь, в спальне!

– Не смейте так говорить, слышите?! – голос Коллет удивительно дрожал, я чувствовала, что её вот-вот хватит удар. – Я люблю его, мы любим друг друга! И поженимся, хотите вы этого или нет…

– Ты и этот нищий племянник пастора! Ха! Лучше признайся, что он просто совратил тебя, так будет правдоподобнее! Oui ou merde?!

– Неправда! Неправда! Мне всё равно, что скажет его дядя или вы… мы… мы убежим!

– Дура! Никчёмная дура! Подумай о матери, о сестре! В конце концов, подумай о том, что скажут люди: ты навсегда останешься падшей женщиной, грешницей и…

– Ненавижу вас! Никто не думает обо мне, о том, чего я хочу. Так почему я должна платить за ваши грехи?!

Через секунду раздался звук бьющегося о деревянный пол фарфора, и я поняла, что это конец, когда Коллет, рыдая, остановилась в дверном проёме и прошипела со злобой и гневом:

– Можете послать Джейсона Готье ко всем чертям, потому что я не стану его женой…

И она пробежала мимо меня, даже не обратив внимание на моё присутствие, заперлась в нашей спальне и там продолжила плакать. А я стояла напротив кабинета в этой ледяной полутьме, и меня трясло от осознания того, что натворила сестра. Отчим, весь красный и потный от гнева, обратился ко мне не сразу, но его голос звучал куда более спокойно:

– Ты… знала обо всём этом?

– Я знала, что она влюблена в него, – ответила я просто. – И что он хочет жениться на ней.

– И ты молчала?

Он произнёс это не осуждающе, скорее, как констатацию факта. Конечно, я молчала, всё-таки Коллет – сестра мне. Дороже и ближе неё у меня нет никого. Друг другу мы доверяли секреты и детские тайны, и она одна мирилась с моими хмурыми взглядами на жизнь и меланхоличностью восприятия нашего положения.

Той ночью ливень барабанил по крыше с сумасшедшей силой. Я пыталась успокоить Коллет, как могла. И в тишине спальни её всхлипы сливались со звуками дождя, а я гладила её растрепавшиеся локоны и молчала.

– Они не понимают… не понимают… – повторяла она с пугающей апатией. – Они не оставят нас в покое. Кейт, скажи, а что стало с мистером Лефройем, которого так любила мисс Остин?

– Кажется, он женился на богатой наследнице. Или вроде того…

– Не умеешь ты утешить!

– Я, по крайней мере, честна с тобой и ничего не скрываю.

Пускай я старалась говорить сдержанно, от расстроенной сестры не ускользнул укор в моих словах. Она глядела на меня с обидой, то и дело утирая слёзы с покрасневших щёк.

– Значит, ты меня тоже осуждаешь. Даже ты, такая холодная и безразличная к любви, не поддерживаешь меня.

– Я лишь злюсь, что ты не рассказала мне, как далеко вы с мистером Рэтмором зашли в ваших отношениях. Это тоже обидно. Как и то, что вы с ним думаете только о себе.

Капли дождя стекали по окну кривыми дорожками, жёсткий ритм, который отбивал ливень, понемногу успокаивал, и мои мысли снова были ясны. Я смотрела, как Коллет с тоской глядит в одну точку, и думала: что же ждёт эту безрассудную красавицу без гроша в кармане? И подарит ли Рэтмор ей счастье и спокойствие?

– Отец сказал, что занял крупную сумму у Джейсона Готье, – внезапно заговорила она, и в её голосе я распознала жуткое отчаяние. – Весьма и весьма крупную… А Готье никому и никогда долгов не прощает. Он просил моей руки у отца. Без приданого, естественно… Говорил, что хочет меня в качестве жены… взамен тогда он забудет о долгах.

Коллет повернулась ко мне, и её голубые глаза снова были полны слёз. Взяв меня за руку, она глухо зашептала, но говорила будто бы не со мной, а с кем-то незримым, с тем, кто её действительно понял бы.

– Всё это время мы жили за чужие деньги… И он хочет, чтобы я стала его женой, иначе… Что делать нашей семье? Что делать мне?

И она уткнулась мне в плечо, обняв меня, и ворот моей ночной сорочки уже намок от её слёз. А, между тем, дождь снаружи не прекращался, и где-то в глубине души, там, куда я никогда ранее заглянуть не решалась, я медленно принимала эту реальность, где всё решали деньги и громкие имена. Хотя мне так не хотелось выбираться из собственного кокона фантазий о спокойном и мирном будущем.

Так чем же являлись мои желания о свободе, творчестве и самосовершенствовании по сравнению с трагедией Коллет? Даже сейчас сильно понимание того, что я уже тогда стала догадываться, какими низменными казались мои мечты рядом с сильной любовью.

Всё решал один безрассудный, безумный порыв… И это произошло, неожиданно для всех и даже для меня, когда через три дня Джейсон Готье появился на пороге нашего скромного жилища.

Глава 3. Добровольная зависимость

Если ранее соседи сплетничали только о банкротстве отчима и изредка обо мне, то с эффектным появлением Джейсона Готье в то утро разговоры о нашей семье не иначе, как разрослись. И весьма не в лучшем направлении.

Я и раньше видела автомобили – громыхающие, очень шумные изобретения современных гениев, и была отнюдь не против подобных экспериментов. Но никогда я не была настолько близка к этим машинам, как тем утром. Со временем я поняла, что мистер Готье не беспокоился о том, как отнесутся другие к его вычурным шоу с техникой. А современную технику он просто обожал.

Модель, которой владел этот показной богач, была более изящной и лёгкой, чем автомобили других господ в Глиннете. Это была редкая роскошь – использовать машину для обычной прогулки, и мне показалось, что Готье действительно хотел впечатлить Коллет. А заодно лишний раз унизить мистера Брама в глазах соседей.

Поскольку сестра отказалась выходить из комнаты, несмотря на угрозы отчима, мне пришлось встречать гостя вместо неё. Готье приехал один, и, пока шёл к нашему дому от автомобиля, я разглядела его достаточно хорошо: он был очень высоким и стройным, скорее даже худощавым; одет элегантно, так, что было понятно – он чувствует себя непринуждённо и в высшем обществе, и в нашей деревушке. Даже в его походке ощущалось, насколько точно он знает себе цену.

На этот раз он появился без шляпы, и на солнце я заметила в его чёрных, чуть вьющихся волосах более светлые локоны. И, конечно, он снова был с этой странной привязкой на глазу, которая меня жутко отвлекала… И отчего я забыла спросить вездесущую миссис Пиншем об этом?

Но, должна была признать, манеры и умение заворожить собеседника своим мягким голосом компенсировали внешний дефект. Мы поприветствовали друг друга со сдержанной холодностью, и, пока не вошли в дом, он вдруг поинтересовался:

– Как ваши ладони, мисс?

Сглотнув, я пробубнила, что с ними всё в порядке, и с той минуты он ни разу ко мне не обратился. Вместе с мистером Брамом они прошли в его кабинет и заперли дверь, так что, как я ни старалась, ничего услышать не могла. Подслушивать я не любила, просто любое слово о сестре могло бы разъяснить ситуацию. Не стоило даже рассчитывать, что они поделятся со мной идеями, как справиться с нашим плачевным положением.

Через четверть часа, пока я беспокойно выхаживала туда-сюда по коридору, дверь открылась, и мистер Брам вышел из кабинета, тут же столкнувшись со мной.

– О чём вы говорили? – нетерпеливо спросила я, заметив его растерянность. – Пожалуйста, скажите, что он всё вам простил.

– Что, дитя?

Как странно, он выглядел так, будто не понимал, о чём я его спрашивала. Словно они эту тему и вовсе не затронули.

– Коллет. Что будет с ней? И та сумма, что вы задолжали…

– Да, да, Коллет… выйдет замуж за этого сэра. Он так хочет, и я ему обещал.

Я потеряла дар речи, поэтому так и стояла там, перед ним, прижимая правую руку к груди, словно боялась, что сердце вот-вот выскочит. Отчим хоть и был растерян, опустошён морально, всё же мне не казалось, что он сожалел.

– Вы же жизнь ей сломаете. Вы отдадите её за материальное благополучие?

– Что нам делать? Пусть выполнит долг перед семьёй… И за Рэтмора она не пойдёт, я не допущу! А Готье хочет именно её, он готов взять её в жёны, несмотря на… испорченность.

Затем он попросил меня вывести сестру из комнаты, потому что Готье сам желал с ней поговорить. Коллет выглядела уставшей и безразличной, и мне не составило труда уговорить её выйти. Перед тем, как остаться с Готье в кабинете вдвоём, она тихонько прошептала мне, закрывая дверь:

– Я буду умолять его… пока он не откажется от меня.

И весь следующий час я размышляла о том, что подумала Коллет, увидев его с этой дурацкой повязкой, как она оценила его. И думала ли она о своём несчастном офицере там, в кабинете, стоя перед человеком, который был волен отобрать у нас всё. Поддастся ли он на её уговоры… Любит ли он её в действительности так же сильно, как Рэтмор? Если он откажется от неё, подумала я тогда, то я признаю, что настоящая любовь существует не только в книгах.

И именно в тот момент я кристально ясно вспомнила вечер в доме семьи Стрэнтонов, друзей моего покойного отца, куда мы пришли втроём – мама, Коллет и я, и где мы впервые встретили Джейсона Готье. Случилось это три года назад, и тот майский вечер был очень тёплый.

Много напыщенных, разодетых господ и их таких же напыщенных жён; свечи, повсюду свечи, и в доме было на удивление душно, хотя все окна и балконы были открыты; целый вечер играла музыка, и мне было тошно стоять там на виду у всех. Мне казалось, что я похожа на картину, которую любой волен рассматривать и оценивать. Мама свято верила, что так я познакомлюсь с кем-то из молодых людей и даже сумею им понравиться.

Но все они, если и подходили, то только к Коллет. А она просто купалась в комплиментах и внимании. Наверное, она была самой общительной и милой девушкой в тот вечер. И, если бы не её улыбки и шутливые издёвки, которыми она шёпотом со мной делилась, я бы умерла от скуки.

Когда она едва ли не силой заставила меня спеть один старинный итальянский романс, мне пришлось покориться, и две минуты, не более, я стояла рядом с хозяйским пианино, пытаясь скрыть смущение и невесть откуда взявшийся страх за назубок выученной лирикой.

«И день ото дня я хочу видеть лишь тебя,

Мы вместе, а значит, я никогда не буду одна.

Без страха, я знаю, я останусь с тобой… »

Потом они говорили, что «зрелище это было очаровательным», но не более.

А я задыхалась, находясь в этой толпе, где всем было откровенно наплевать на меня! Только последняя дура не почувствует этой тяжёлой холодности и безразличия. Мне просто не было там места.

Позже, когда я почти уже готова была самостоятельно покинуть всеобщее скучнейшее торжество, я заметила, что за нами наблюдает высокий мужчина в чёрном сюртуке. Он стоял чуть поодаль, вертел в длинных пальцах полупустой бокал и неотрывно смотрел на Коллет, которая, конечно, не могла этого заметить: она бессовестно флиртовала с незнакомым мне джентльменом, а тот вот-вот готов был упасть к её ногам.

В конце концов, сестра вновь обернулась ко мне, и я указала ей на хмурого мужчину с пронзительным взглядом. Как я и ожидала, она тут же переключилась на него, стала мило улыбаться и бросать в его сторону мимолётные взгляды. Коллет обожала кокетничать и больше всего хотела тогда выйти замуж за богатого красавца. Видимо, Джейсон Готье занял одно из первых мест в её списке в тот вечер.

– Он же скоро разводится с Мэгги Уолш. Как можно иметь на него какие-либо виды? – одёргивала мать Коллет, но та уже вошла во вкус, и я забавлялась её поведением. – Взял и бросил женщину после десяти лет брака.

– Мама, перестань. Нехорошо говорить о таком, когда он здесь… Ах, тихо, тихо! Идёт к нам!

Готье действительно подошёл тогда к нам, засвидетельствовал своё почтение нашей матушке и пригласил Коллет на вальс. Сестра лукаво улыбнулась мне перед тем, как приняла его руку, и, пока они танцевали, я не могла не отметить, что он весьма хорош собой. Он был бы ещё привлекательнее, если бы не выглядел так мрачно. С другой стороны, развод с женой мог повлиять на него сильнее, чем многие могли подумать.

Но мне было шестнадцать, и меня не заботили чьи-то там разводы. Я смиренно ждала, когда закончится вечер, и я смогла бы вернуться домой, к книге, которую не успела прочесть. Между прочим, в небольшой библиотеке отца хранилось несколько интересных экземпляров греческих пьес; некоторые из них были полны откровенных подробностей об отношениях мужчин и женщин… Так что, узнай матушка, что я стала просвещённой в подобных пошлостях, заставила бы меня вымыть глаза и рот с мылом.

Той же ночью, когда мы вернулись домой, перед сном Коллет рассказала, каково это было – танцевать с мистером Готье.

– Он вовсе не чопорный, знаешь, скорее, просто напряжённый. Всегда смотрит в глаза и почти не моргает. От этого с ним рядом становится не по себе… А ещё руки у него холодные, но сильные… Он и про тебя спрашивал.

– Неужели? – без интереса спросила я, засыпая.

– Да! Ну просто спросил из вежливости, чем ты увлекаешься. Я и ответила, что кроме книг и того независимого частного заведения в Кардиффе тебя нечем завлечь.

– Мне нужно немного времени, и я попаду туда.

Когда Коллет, наконец, появилась в гостиной, где я ждала её вместе с отчимом, я заметила смертельную бледность её личика. Но она не плакала, только время от времени потирала раскрасневшиеся глаза кончиками пальцев. На мои расспросы она только мотала головой, отвечать не хотела.

А после, когда сам мистер Готье спустился к нам, я вдруг поняла, что всё решено. И отчим, и Коллет попали под его странное влияние, и теперь были словно заворожённые и подчинённые ему. И я всё никак не могла понять, чем же он так их завлёк!

Готье ещё несколько минут говорил с отчимом, из этого разговора за нашими спинами я уловила лишь одно: свадьба состоится, и все долги будут прощены. Более того, богач обещал мистеру Браму дальнейшую материальную поддержку, если «ваша падчерица станет моей женой в первый понедельник августа».

Но это же почти через девять дней! Мне хватило ума промолчать в тот момент, и, когда мистер Брам вышел, чтобы проводить гостя, я вдруг осознала собственную беспомощность. А что бы я могла сделать? Поговорить с этим холодным и абсолютно чужим мне человеком? Вряд ли он стал бы слушать дерзкую девчонку, которая совсем ничего не понимает в этой жизни. В такой жизни, где женщину принуждают связать себя узами с мужчиной, которого она не любит.

Я уже и не надеялась, что сестра ответит мне что-либо связное. Однако, когда мы остались одни, она взглянула на меня с отчаянием и отрешённостью и вдруг произнесла, взяв мои руки в свои:

– Обещай, что поможешь мне встретиться с мистером Рэтмором завтра ночью! Обещай, обещай…

Растерянная и удивлённая я заверила её, что сделаю всё, о чём она меня ни попросит. Когда я обняла её и стала ласково успокаивать, сестра зашептала, будто молитву, фразы, которые ещё долго таили от меня всякий смысл:

– Он ведь как лучше хочет… как лучше… и сделать нас всех счастливыми! И я сказала ему «да», сказала… Сама сказала… Боже, прости меня!

Глава 4. У решимости нет предела

Ночь была темна, и некое жуткое чувство, преследовавшее меня весь вечер, до сих пор заставляло содрогаться. А может, то был холодный ночной ветер, который гремел ставнями и беспокоил соседских собак.

Я сама бросила короткую записку под дверь пасторского дома, дождавшись, когда Джозеф Рэтмор вернётся туда. Он отреагировал быстро и пришёл к нам в сад после полуночи. Я видела, как сестра, стоя в ярком лунном свете, беззвучно плакала и заламывала руки, ожидая своего офицера.

Я предупредила её, что встреча не должна затянуться. Так что я ждала, скрывшись за широким стволом дуба, что рос за нашим домом; ждала и видела только два силуэта за колыхающимися на ветру белыми простынями. Играя роли их стража и хранителя, я не забывала поглядывать в окна родительской спальни: пока свет не горел, отчим спал, и я была относительно спокойна.

Погода портилась, и стало уже невыносимо темно и тревожно, потому что они всё не желали расставаться. Чтобы поторопить влюблённых, я подошла чуть ближе, но так и не смогла прервать их, потому что расслышала обрывки разговора:

– … и не представляю своей жизни без тебя, Коллет! Разве так это всё должно закончиться? Разве мы не заслужили счастья? Нашего счастья! Пожалуйста, давай убежим отсюда! Это наш единственный выход…

– Я не могу оставить семью, любовь моя. Что им делать без покровителя? Готье всё заберёт, всё! И тогда уже ничего не будет важно.

– И ты готова продать себя ему, вот так просто? Тогда скажи, что ты меня не любишь… Скажи это, и мне не будет так больно…

Затем послышались звуки объятий и поцелуев, но мне было не до смущения; моё сердце иначе отозвалось на эту отчаянную мольбу. Меня охватила тоска, и боль сдавила грудь так сильно, что я испугалась лишиться этого бешено бьющегося сердца. Никогда прежде я не слышала в голосе сестры столько отчаяния, столько любви и нежности. Хотя я прекрасно представляла, как сильно она любит меня, ведь, по словам матери, в день, когда я родилась, маленькая Коллет взглянула на меня и произнесла:

– Она плачет, потому что божьи ангелы оставили её с нами, на Земле? Они оставили ангелочка с нами!

Эти слова до сих пор звучали для меня очень трогательно. Особенно сейчас, когда Коллет и её возлюбленного постигло несчастье. Их любовь проходила тяжелейшее испытание, и я вдруг поняла, что побег в действительности является для них единственным выходом. Но я тут же представляла себе, как Готье выйдет из себя, и тогда… кто знает, чем обернётся его обида для нас…

***

Хотя раньше мы вовсе не бедствовали, но никогда в своей жизни я не получала подобных подарков. Никогда! Готье исправно исполнял свой долг жениха, это надо было признать. И порой, глядя на бонбоньерки с конфетами или коробки с новыми кружевами и платьями, я забывала, что это являлось лишь частью традиций, красивым заученным жестом.

А вот Коллет не забывала ничего. Два дня я наблюдала за ней… нет, за её призраком, который тихо плакал по ночам, а при свете дня только молчал и бессмысленно куда-то передвигался. Мне было больно видеть её такой, ещё больнее осознавать, что все вели себя, будто так и было положено. И именно поэтому на третий день я решилась написать единственному человеку, который был способен всё это остановить лишь силой слова.

Джейсон Готье не стал почему-то отвечать письмом, а приехал сразу, как я и просила. Удача его и здесь подстерегала: в то утро ни отчима, ни Коллет дома не оказалось. И я была несказанно рада, что он приехал верхом, а не на притягивающем всеобщее внимание автомобиле.

Пока я гладила морду его белогривого коня (должна заметить, очень спокойное и покорное животное), Готье задавал банальные вопросы о моей семье и в особенности о состоянии Коллет. Я отвечала так же банально, а после сразу же решила перейти к делу.

– Вы не возражаете, сэр, если мы немного прогуляемся? Здесь недалеко есть прелестный луг позади монастыря.

– Не возражаю, если это не займёт много времени, – ответил он довольно сурово. – У меня ещё много дел на сегодня.

Подумайте-ка! Какой занятой!

Поначалу мы просто молчали, идя по обложенной расколотыми плитами дорожке, мимо полуразвалившегося старого монастыря. От кладбища слева от строений уже почти не осталось и следа, всего несколько плит сохранились; несмотря на пасмурное небо в тот день это умиротворённое место было особенно прекрасно.

– Местная детвора поговаривает, что ночью отсюда слышится мелодия, будто кто-то играет на органе, – вспомнила я вслух, когда мы проходили мимо лужайки перед монастырём. – Хотя там органа-то и в помине не водилось…

– И история о юной девственнице, которая заколола себя из-за несчастной любви!

– Да, такая тоже есть, однако, дети о ней не болтают.

– Я бы удивился, если бы болтали!

Мысленно я обрадовалась, что он смягчился. Как оказалось, с ним возможно было говорить на равных, без сарказма и остроты в голосе. И, пока мистер Готье не успел стать достаточно серьёзным, я осторожно спросила:

– И когда же именно вы так заинтересовались Коллет?

– Вы попросили меня о встрече, чтобы поговорить о вашей сестре? – его губы скривились в недовольной ухмылке, когда он посмотрел на меня. – Будете умолять меня оставить её? Простить долги вашего отчима и всё забыть?

– Кстати о долгах…

– Мистер Брам сам виноват, – отрезал Готье сурово. – Он знал, во что ввязывался.

– А вы-то сами! – не удержалась я от ответа. – Неужели вы не знали, что он падок на подачки? Только слепой не заметит, что мистер Брам слабовольный и легко ведомый.

Готье вдруг замедлил шаг возле высокого дуба, склонившегося над дорожкой, а затем и вовсе остановился, удивлённо меня разглядывая. И лишь тогда я поняла, что оскорбила его. С огромной неохотой я подняла на него глаза и с большим трудом извинилась:

– Простите, сэр. Я не хотела. Дело в том, что…

– А вы дерзкая, маленькая леди.

– Мне правда очень жаль, – я старалась не разглядывать его повязку, хотя это было очень трудно. – Я позвала вас сюда не для того, чтобы оскорблять. Моя сестра… любит другого. И пусть я очень мало знаю о том, каково это, я всё же люблю её и желаю ей только счастья. А с вами ей этого счастья не видать.

Он только молчал и хмурился. Стоял прямо, руки держал за спиной, даже казался мне ужасно высоким; и я не могла понять, как он отреагирует. Так что я просто решила говорить, пока мужество во мне не иссякло.

– Я прошу вас передумать. Не женитесь на Коллет, вы и так почти сломали её. Вы же можете выбрать любую другую невесту! Нет, нет, не качайте так головой… Коллет вас не полюбит… Вы хоть это понимаете?

– Я свой выбор сделал уже давно, мисс Кейтлин. И не отступлю. Я, в отличие от вашего отчима, слово своё держу…

– Тогда у вас нет сердца.

Ответом мне был короткий смешок, затем Готье вдруг заговорил, уверенно делая шаг за шагом прямо ко мне, а я могла лишь отступать к дубу в полнейшем оцепенении.

– Вы ещё слишком молоды и наивны. Однако, должен признать, резкости и осознания в вас куда больше, чем во многих из моих знакомых. Опять же, возвращаясь к вам. Вы из таких людей, которые ни с кем не делятся и долей своего несчастья, лишь бы не сделать больно кому-то ещё. Но в момент, когда ваши демоны атакуют вас, вы осознаёте, что были неправы. И вы одиноки. Книги, творчество, самосовершенствование – всё это прекрасно. Но кто останется с вами рядом, когда вы действительно будете нуждаться в этом?

Во мне не осталось сил, чтобы возражать, или вымолвить и слово. Никогда до этого момента, и даже никогда после, я не чувствовала в нём такую властность. От этого человека исходило потрясающее величие, пугающее и холодное. И, пусть мы оба были напряжены, а я ко всему прочему ещё и напугана и уязвлена, он мог бы сломать меня одной своей решимостью. В тот момент он напоминал мне хищника, или, скорее, кобру, готовую укусить.

– Ваши глаза стали влажными, а щёки покраснели, – произнёс он вдруг, смягчившись неожиданно. – Это моя вина. Иногда я забываю, с кем говорю… А ведь вы ничего дурного мне не сделали. Простите меня.

Не найдя, что сказать на подобную перемену, я поборола желание заплакать и, спокойно выдохнув, спросила:

– Так вы подумаете над тем, о чём я говорила?

– Вы определённо дерзки и назойливы. – Он покачал головой и нетерпеливо прищёлкнул пальцами. – Сделка есть сделка, и ничего менять я не собираюсь.

Он вдруг развернулся, чтобы, видимо, уйти, и я неожиданно схватила его за рукав сюртука, заставив остановиться. Клянусь, я и сама не предполагала, что посмею так себя повести, но мой страх испарился за желанием помочь сестре.

– А я не отпущу вас, пока вы хотя бы не пообещаете подумать!

Какое-то время он просто смотрел то на мои пальцы, сжимавшие его рукав, то на меня. Пришлось отпустить его, в конце концов, когда я почувствовала, как далеко всё это зашло.

– Вы на всё готовы ради сестры, – произнёс он с неприкрытой печалью в голосе, что опять-таки меня поразило.

– Да, потому что я люблю её. Но любите ли вы её хоть немного, чтобы понять, что ей на самом деле нужно?

Он отвернулся от меня и стал глядеть на развалины монастыря. О чём он думал эти несколько минут, к каким решениям пришёл, я не догадывалась. Между тем сквозь тучи понемногу пробивались к земле солнечные лучи, и я сама на какое-то время отвлеклась: к северу от дороги раскинулся лес, он темнел и тогда, не освещённый солнцем; на востоке же было свободно и пусто – там нельзя было увидеть ничего, кроме зелёных лугов.

– Ответьте мне, мисс, и ответьте честно, будто перед Богом, – заговорил Готье, выводя меня из задумчивости. – Вы бы отреклись от своей мечты ради чужого счастья? На что вы готовы пойти, чтобы защитить дорогого вам человека?

Я тут же подумала о Кардиффе, об экзаменах и о том, чего я смогла бы добиться, попади я в это драгоценное мне заведение. Как замечательно будет увидеть новые места, новых людей, и работать, работать и жить только ради себя… Но потом я подумала о сестре и матери, и снова защемило сердце.

– Я отвечаю вам со всей честностью… Я бы перенесла любые лишения за неё.

– Почему?

– Потому что дороже неё у меня никого нет. К тому же, мои желания по сравнению с их любовью – это так… мирские увлечения.

На мои откровения он ничего не ответил. Но под его пристальным, сожалеющим взглядом мне снова становилось не по себе. Я мысленно умоляла его поторопиться, рядом с ним я ощущала себя уязвлённой и едва ли не обнажённой. Неприятнейшее чувство. А когда он заговорил, я не сдержала вздоха облегчения.

– Я обещаю вам подумать о Коллет, если и вы пойдёте мне на встречу, – когда я понимающе кивнула, он достал из кармана такой же белый платок, которым перевязал недавно мои раненые ладони. – После свадьбы я планировал уехать в Лейстон, где у меня намечены две крупные стройки. Моё присутствие там не обсуждается. И, конечно, моя жена обязана будет разделить со мной ту уединённую жизнь. Поскольку мы с вашей сестрой до сих пор официально не обручены…

Он вдруг взял мою правую руку, повернул ладонью вверх, и из платка в мои раскрытые пальцы упало кольцо. Я взглянула на Готье с непониманием, а он едва заметно улыбнулся и поспешил меня успокоить:

– Традиции требуют обручения перед венчанием. Поэтому я вверяю вам это кольцо, кольцо для моей невесты. Не знаю, почему, но я вам доверяю… Полагаю, вы знаете, что с ним делать. Отдайте его Коллет, а там…

Он многозначительно промолчал, высокомерно пожав плечами, затем откланялся и заявил, что ему пора уходить. А я едва не забыла сделать реверанс. Позже, рассматривая кольцо из червонного золота по дороге домой, я заметила на его внутренней стороне вырезанную дату: ту самую дату, которую Готье назначил для свадьбы. Неужели он так и не передумает насчёт Коллет? И чья свадьба состоится через пять дней?

Глава 5. Я – невеста

Я как раз ожидала почту, когда Коллет в уже привычной задумчивости прошла мимо меня наверх. Я знала, что она собирает вещи и готовится отбыть с Готье в Лейстон после венчания. И меня пугало отсутствие каких-либо эмоций с её стороны по этому поводу. Но кольцо, которое Готье отдал мне по доверию, всё ещё находилось у меня. А вот сил на то, чтобы отдать его сестре, как-то не обнаруживалось. И я тянула с этим делом до последнего.

Почту принёс отчим, принёс примерно за три часа до сумерек, и я с великим облегчением нашла среди чеков и счетов мистера Брама долгожданный конверт из Кардиффа. Две недели назад я, по соглашению с руководством пансиона, отправила им свои письменные данные, а также сочинение на вольную тему, входящее в условия поступления. Нечто вроде экзамена первого этапа. И хотя результаты его проверки и оценки на окончательное решение директоров не особо влияли, я возлагала на свою работу огромные надежды. Получить одобрение этого сочинения для меня было сравни поступления.

С дрожью в руках я открывала конверт, разворачивала письмо, и даже выдержала паузу перед тем, как начать читать. Но первые же строки убили все мои надежды, мне показалось тогда, что земля ушла из под моих ног.

«Мисс Кейтлин Брам,

дирекция Эйвинчес-Хилл благодарит вас за труд и желание обучаться у нас, однако, присланная вами работа не набрала нужного количества положительных оценок для прохождения первого этапа поступления… »

Разбита? Унижена? Оскорблена? В тот момент мне казалось, что все эти понятия относятся ко мне. И хотя слёз не было, я готова была кричать от отчаяния, что я и сделала: схватив маленькую подушку, я вцепилась в неё пальцами, уткнулась лицом и стонала, и ныла, обозлённая и расстроенная.

Они писали что-то ещё: о последнем шансе, о том, что у меня имелся целый месяц на подготовку; не скупились даже на утешительные слова. Но для меня уже всё было кончено. Я не привыкла к подачкам, моя гордость была задета, и я не могла допустить и мысли о том, как проведу ещё один месяц. И если я снова получу отказ? Это меня навсегда сломает.

Спрыгнув с подоконника, я смяла письмо в руке и бросила его на тлеющие в камине угли.

Оказывается, все, кто осуждал мои стремления, были правы. И у меня больше не было сил с ними спорить.

– Maledetto! [1]

Пресловутое письмо сжалось, бумага почернела и вспыхнула. Вот и всё. Я сожгла свой второй шанс. И всех итальянских ругательств не хватило бы, чтобы унять мой гнев. Однако, именно в тот момент из кармашка моего передника выпало кольцо, которое я не решалась отдать Коллет. Странная, неясная мысль осветила моё сознание, но этой вспышки было вполне достаточно, чтобы я всё поняла.

Если же сама судьба твердит мне помочь сестре и спасти её любовь, то кто я такая, чтобы сопротивляться?

Этот вариант устроил бы всех. Готье получит жену, отчим – свои деньги, и будет на что содержать маму в госпитале… Да, этот вариант устроил бы всех, кроме меня.

На то, чтобы всё хорошенько обдумать, мне понадобилась целая ночь. И я сидела за столиком в нашей спальне, размышляя над тем, что собираюсь натворить. Единственной проблемой оставалось то, как отреагирует на это Готье…

Значит, нужно поставить его перед фактом, не давать повода для мысли, что есть иной вариант. Просто сделать так, чтобы он не смог достать Коллет, пока я всё не исполню.

К рассвету я чувствовала себя беспомощной, слабой, разбитой. Но, глядя на запотевшие окна и треснувшее дерево оконных рам, я вдруг пришла в себя, и я заверила себя, что поступаю верно. Я просто исполняла свой долг.

***

Как же громко кричал мистер Брам! О, мне кажется сейчас, что в тот день соседи в полной мере ощутили на себе силу его голоса. Отчего он не решил взяться за карьеру певца?

– Как сбежала?! Когда и куда? – восклицал он нетерпеливо. – Рэтмор увёз её?

– Да, и это случилось ночью.

– Неблагодарная дрянь! Она моей смерти хочет!

– Примерно таковым было её последнее желание. Только выразилась она иначе, сэр.

Поскольку отчим был чересчур занят проклятиями в адрес Коллет (ныне уже миссис Рэтмор) и её спутника, моего безразличного тона он не замечал. Примерно так я и представляла его реакцию на её побег, который, к слову, я сама и организовала. Рэтмор и сестра сбежали, как говорится, по-простому, в тихую. Ночью, с минимальным багажом в самом дешёвом экипаже, и, естественно, не без слёз.

Мне теперь странно, что тогда я сама не плакала. Но я никогда не забуду лица Коллет, когда я сказала, что ей не придётся выходить за Готье, что она сможет жить со своим офицером вопреки всему. Она разрыдалась, обнимая меня, при том делая попытки отказаться от этой затеи. Весьма скудные попытки, должна заметить. Но я её не виню – ей было, ради чего оставлять меня. Что же касается меня… Я была убеждена в том, что для собственного светлого будущего я уже ничего сделать не смогу.

Прекратив ругаться, отчим тяжко вздохнул и опустился в своё любимое старенькое кресло напротив окна, откуда был виден наш задний двор с различным хламом, сложенным небольшими кучками.

– Сейчас же отправлюсь на почту, – устало произнёс мистер Брам. – Пошлю Готье телеграмму, он их догонит. Он сможет. Он вернёт эту упрямицу домой.

– Вообще-то, вам не обязательно куда-то идти. Я уже позвонила камердинеру мистера Готье, так что тот прибудет сюда с минуты на минуту. Можете сами ему всё объяснить.

– Господи Боже! – он возвёл руки и в отчаянии запричитал. – В этом доме я ничего не решаю, ничего! Эти девчонки сведут меня с ума! Будь ваша мать здесь, о, будь она здесь…

На самом же деле, зря он упомянул матушку, ибо она никогда не была руководителем и предпочитала во всём полагаться на мужчин. Ещё одно доказательство того, что замуж выходить не так уж и выгодно… Но именно тогда матери рядом не было, а отчим, став жертвой наших с сестрой импровизаций, потерял бдительность и даже власть.

Ожидая мистера Готье и до дрожи в руках опасаясь последствий своего поступка, я посмотрела на отчима и вдруг осознала, что он являлся всего лишь частью большого семейного горестного скандала и казался теперь таким старым, несчастным, больным. Стало неимоверно жаль его амбиции, происходящие из бедственного положения семьи, в которую, кстати говоря, он попал не так давно.

Неужели я была такой отходчивой, раз мне стало жаль разрушителя счастья родной сестры и своего собственного? Но Брам любил нашу мать… И обещал заботиться о нас… Чтобы мы жили в достатке до конца жизни… Видимо, в своих обещаниях он решил пойти до конца.

И с этими мыслями я глядела в окно, на дорогу перед нашим домом. Когда автомобиль Готье показался из-за холма, я настолько струсила, что отпрянула вглубь комнаты, боясь лишний раз вздохнуть. Но сделанного было не воротить: рано утром я пришла на почту, откуда можно было дозвониться до офиса Готье, где он принимал клиентов с их строительными заказами со всей округи, оповестила его камердинера о встрече, не терпящей отлагательств, затем просто вернулась домой.

У меня не было иного выхода, я действовала спонтанно, а Коллет была уже так далеко, так далеко… И кто бы посмел её осудить?

Джейсон Готье вошёл без стука, но никто из нас не обратил внимания на эту небольшую вольность. Он даже не поклонился, появившись перед нами, а стоило мне взглянуть на него, как я тут же растеряла всю свою решимость. Я боялась его. Его незримой власти над людьми, над нами в особенности…

Он напоминал мне ворона; эдакая чёрная птица, высокий тёмный призрак в глуши без упокоения. И эта его чёртова повязка на левом глазу… Боже, до чего же меня раздражала эта физическая скрытность и неопределённость образа в целом!

Я до сих пор помню каждую секунду его пребывания там, каждое его движение. Как он злобно смотрел то на отчима, то на меня, как резким движением распахнул сюртук и дёрнул головой, будто пытался отогнать неприятные мысли, как его молчание действовало на нас хуже любых гневных ругательств. Любому, кто никогда не общался с ним, показалось бы, что он не так уж и злился, но я-то знала, прекрасно знала… А когда он заговорил, я содрогнулась от резкости его тона:

– Вы обманули меня, мистер Брам. Вы и ваша воспитанница. У нас был уговор, закреплённый бумагой уговор, а вы его нарушили. А я не люблю, когда кто-то не держит обещания.

Я не удивилась, когда отчим принялся оправдываться, приводя самые нелепые аргументы. И, судя по бесстрастному выражению лица нашего гостя, он ни на секунду не попался на эти жалкие попытки оправдаться.

– Мы ещё можем их догнать, я уверен в этом, – мялся мистер Брам. – Коллет вернётся, и я обязательно накажу её за подобную выходку! А заодно и её назойливую сестру, которая сунула нос не в своё дело…

Вот как! Время расплаты, занятно! Но не успела я принять вызов и начать защищаться, как вдруг Готье, пристально глядя на меня, спросил:

– Так это действительно вы? Вы ей помогли сбежать? – я удивилась ещё больше, когда он смягчился, и голос его стал насмешливым. – Интересно, очень интересно. Вы что же, сидели по ночам, разрабатывая план побега? А наброски у вас не сохранились?

– Какие ещё наброски? – спросила я.

– Вашего плана побега! Что ж, мистер Брам, мне вас действительно жаль. Когда в доме столько женщин, не удивительно, что вы потеряли авторитет, и теперь здесь никто вас не слушается.

Я поняла, что он откровенно насмехался над нами, к тому же, он высмеял мой порыв помощи сестре. От такой наглости я, видимо, побагровела, ибо почувствовала, как жарко мне стало и душно. Мысленно я стала молиться, как бы попридержать свой язык и не наговорить больших глупостей.

Мы с отчимом молчали: он не знал, как ещё оправдаться перед человеком, способным отнять у него всё, а я понятия не имела, как сделать то, на что я уговаривала себя всё утро. Было невероятно страшно вот так сдаться, отдать себя неизвестности…

Готье уже надоело ждать, и я видела, как он напрягся перед тем, как заговорить:

– Вижу, что вам обоим более нечего мне сказать. Я лишился невесты, потерял драгоценное мне время, и в Лейстон поеду ни с чем. Кажется, ваша супруга нездорова, да, сэр? Что ж, жаль, ведь её лечение придётся прервать… И ваш дом… Довольно сносный и уютный. Да, очень жаль!

Я поняла, что он собирался уходить… И всё бы кончилось! Да, всё бы остановилось… Услышав стон отчаяния, который мистер Брам издал за моей спиной, я уловила момент и решительно обратилась к Готье:

– Прошу вас, сэр! Подождите! Это всё-таки я написала вам… И у меня есть к вам предложение. Надеюсь, вы хотя бы выслушаете его.

Он остановился, очень внимательно, испытующе посмотрел на меня, затем вдруг попросил отчима нас оставить. Такого я никак не ожидала и поначалу растерялась. Отчим с явной неохотой вышел из гостиной, бросив в мою сторону неопределённый взгляд, и мы с Готье остались наедине.

Я стояла позади узкой софы, держась за её спинку, а Готье – у чёрного камина. Сделав глубокий вдох, гость пригвоздил меня к месту своим тяжёлым взглядом и раздражённо произнёс:

– Как я понимаю, вы осознанно вызвали меня. Ещё более осознанно помогли моей невесте сбежать.

– Формально, она так и не стала вашей невестой.

– Хм, так она не взяла то кольцо?

– Я ей его не отдавала, – произнесла я дрожащим голосом. – Но оно до сих пор у меня, не волнуйтесь.

– За кольцо я не волнуюсь, – сказал он и сделал шаг в мою сторону, что заставило меня сжаться. – Только за тех людей, которые ожидают меня в Лейстоне. Стройка стоит без меня, и я намеревался вернуться туда уже женатым человеком, но… Вы, ваша сестра, ваша семья сделали из меня посмешище. Я старался быть терпеливым, сдержанным, но меня обманули, оставили без денег и без невесты… Нет, нет, я знаю, о чём вы хотите спросить. В Глиннет я вряд ли вернусь. А если и вернусь, то не ради очередной невесты, да и в такой глуши, как Лейстон искать можно разве что у папаш-фермеров… Мне надоели поиски, мисс Кейтлин.

Это был самый подходящий, идеальный момент для того, чтобы признаться. Но я снова струсила, боялась даже слово сказать. А он по-простому пожал плечами и хмыкнул.

– Так вы больше ничего не хотите мне сказать, мисс Кейтлин?

Но я должна была. У меня не было иного выбора. Всё, что мне оставалось – убедить себя и его. С собой я почти справилась, но вот он… И именно в то мгновение я собрала волю в кулак и кивнула.

– Вы правы, сэр. Я хочу кое-что вам сказать. Из-за вашей гордости и жадности… то есть, принципиальности, моя сестра вынуждена была убежать. Да, мы поступили опрометчиво, но по-другому никак! Коллет влюблена, и вам эту любовь не удалось бы сломать. – Я перевела дух и решила несколько смягчить резкость своих слов. – Но раз иначе вы не желаете… Раз вы так спешите жениться… Я предлагаю вам сделку. Вы поможете мистеру Браму разобраться с долгами, а заодно поддержите нашу матушку в госпитале. Ей нужен лучший уход, а мой отчим не может себе этого позволить. И, да, ещё вы оставите Коллет и её мужа в покое! Я должна быть убеждена, что они живут без преследования…

Резким движением руки он заставил меня замолчать, и его голос снова зазвучал насмешливо:

– Так, так, постойте! И чего же ради я стану всё это делать?

– Вы хотели найти себе жену. Вы и нашли. Я сама поеду с вами в Лейстон, – я ощутила ком в горле и тошноту, но всё же стойко договорила. – Я поеду с вами как ваша супруга.

Несколько минут он молчал, то отворачиваясь и глядя в пол, то заново разглядывая меня. Когда он встал в профиль, правым боком ко мне, я не сдержалась и отметила про себя, что он был довольно хорош собой. Когда, конечно же, не была видна его отвратительная повязка. Пусть и слишком бледный, худощавый, с высокими скулами и чёрными, как ночь, густыми волосами, длинными прядями спадающими на лоб, он являл собой идеал состоятельного джентльмена. Неудивительно, что три года назад он привлёк внимание сестры…

О чём я думала тогда, вверяя свою судьбу этому человеку?

Дрожа всем телом, я со страхом ожидала его слов, как смертного приговора. И в глубине души я желала, чтобы он счёл меня сумасшедшей и отказал мне.

– Вы самая отчаянная особа, какую я когда-либо знал. Почему же я должен остановить свой выбор на вас, в конце концов?

Прежде, чем я смогла привести какие-то доводы в свою пользу, он заговорил, быстро и строго, не сводя с меня глаза:

– Я считал вас куда более рассудительной, здравомыслящей леди. Я даже оценил ваше стремление к самопознанию…

– А я помню, как вы указали на то, что я рискую остаться одинокой старой девой!

– И теперь вы бросились исправлять это недоразумение? – он прищёлкнул языком и гаденько ухмыльнулся. – Хотя я намекнул вам об одиночестве, это не отменяет того факта, что я уважаю ваш исключительный выбор. Теперь вы ставите меня в тупик, выдвигая свою кандидатуру на роль моей жены… Словно это торги на базаре!

Я едва сдержалась, чтобы не ответить ему грубостью; разве с Коллет было иначе? Разве он не покупал её за благополучие нашего отчима? Ха! Вся эта ситуация со свадьбой давно уже превратилась в фарс и напоминала торги.

Но это ничего не меняло: ни его власти над нами, ни его упрямства, ни даже моего решения. Именно это я и хотела ему сказать, но что-то заставило меня передумать.

– Так почему же я должен принимать ваше предложение?

Недолго думая, я ответила, стараясь смотреть Готье в лицо и не опускать глаза:

– Вы не должны. В вашей власти уйти и оставить нас на произвол судьбы. Вы также можете отправиться искать мою сестру… Но вы ничего не измените. Она уже замужем. И вы прекрасно знаете, что брак консуммирован.

После этих слов я заметила, как он напрягся и почему-то покраснел. Но я отступать не собиралась, он должен был увидеть, что я решила идти до конца.

– Вы можете оставить всё, как есть, а можете жениться на мне и избежать большего скандала. Вам не придётся ждать и тратить драгоценное время на поиски другой невесты… Вы сами так сказали. А я обещаю быть… обещаю…

Мне казалось, если я произнесу те слова, то тут же свалюсь без чувств. Но Готье уже сосредоточил всё своё внимание на мне, и отступать было некуда.

– И что вы там обещаете? – спросил он нетерпеливо.

– Быть покорной… и послушной. Повторяю, так мы все что-то выиграем.

– А вы? Что выиграете вы? И как же ваша учёба в Кардиффе?

Забавно, что он всё-таки поинтересовался. Это было вполне закономерно, но всё равно мне снова пришлось сдерживать слёзы и говорить дрожащим голосом.

– Мою… мою работу не оценили, я имею в виду, я не прошла первый этап. У меня не было шансов, – я попыталась улыбнуться, и выглядела в тот момент весьма жалко. – Я ненавижу сидеть на чьей-то шее, поэтому в моих же интересах принести пользу… ну, в иной роли. Да, я хочу, чтобы вы женились на мне. Вот, что я хотела вам сказать.

Я предоставила ему выбор и уже не в силах была смотреть на него, поэтому просто повернулась к окну. Погода так быстро испортилась, я даже не сразу заметила накрапывающий дождь. Я чувствовала себя дурно ровно настолько, как если бы директор Эйвинчес-Хилл сам разорвал моё сочинение на куски и бросил бы их мне в лицо. И эта мысль настолько разозлила меня и расстроила, что на мгновение даже замужество показалось мне лучшим вариантом.

Обернувшись, я увидела, что Готье всё так же неподвижно стоит на месте и глядит на меня. О чём он думал тогда и как быстро принял решение, я не догадывалась, и мне было жутко страшно из-за неизвестности и неопределённости.

– Я ценю ваш порыв, Кейтлин, – сказал он просто. – Но вы делаете из себя жертву…

– Это уже мне решать. Можете назвать это отчаянием.

– Вы ничего не знаете о замужестве, о мужчинах. Не пожалеете ли вы вскоре?

Его слова напоминали мне о моей неуверенности. Но всё уже было сказано. Готье колебался, и я боялась, как бы он не отказал мне.

– Я знаю не меньше других девушек, сэр. Ведь я такая же, как и все. Больше мне вам нечего сказать.

После долгого молчания и такого пронизывающего взгляда, что мне порой хотелось спрятаться от него, Готье кивнул и сказал:

– Хорошо.

Облегчения я не испытала, и, судя по всему, это было наше с ним обоюдное ощущение. Готье медленно подошёл ко мне, затем вдруг взял мою левую руку в свою (до чего же холодными были его пальцы!) и попросил отдать ему обручальное кольцо. Его просьбу я выполнила, а дальше как во сне следила за тем, как он надел это кольцо мне на палец, притом пристально глядя мне в глаза.

– Поздравляю, – сказал он мрачно, почти безэмоционально. – Завтра я приеду, чтобы помочь со сборами. А заодно убедиться, что и вы не сбежите. У вас это семейное.

Потом он просто ушёл, а я стояла там, под звуки начинающейся грозы, и смотрела на золотую полоску кольца, с безмолвным отчаянием осознавая, что стала невестой. Я… невеста?

Я – невеста.

Примечание к части

[1] Проклятье! (итал.)

Глава 6. Нечестивое супружество

Он не присылал мне подарков, как полагалось перед свадьбой делать жениху. Никаких сувениров, украшений или дорогих одежд, кроме свадебного платья цвета слоновой кости, такого простого, но в то же время совершенно отличающегося от платья Коллет скромным стилем: шифонная накидка на плечи, декольте на завязках, жёсткий корсет в кружевах и юбка из воздушной ткани, создающая эффект многослойности.

И примеряя этот наряд перед зеркалом в нашей с сестрой комнате, я не без удивления отметила, что он идеально сидит на моей миниатюрной фигуре, а ведь предварительных примерок не было. Готье угадал, или ему просто повезло с выбором. Глядя на своё отражение – бледный призрак с распущенными длинными локонами светло-медного оттенка – я с тревогой осознала, что вскоре этот призрак больше не будет принадлежать только самому себе. А точнее, всего через несколько часов он уже вовсю познает прелести супружеской жизни. От этой мысли мне стало настолько страшно, что на глаза даже навернулись непрошенные слёзы. Никогда бы не подумала, что буду испытывать страх перед мужчиной и физическим вмешательством в собственное тело… Но это ведь не какой-то докторский укол в руку… теперь это непосредственно касалось меня, моего тела, моей души. И он собирался оставить раны и на теле, и на душе.

В день венчания камердинер жениха приехал с экипажем к нашему дому, чтобы забрать меня и отчима, который отведёт меня к алтарю. И Глиннет не видывал более скромной свадьбы за всё время своего существования. Короткая церемония прошла в церквушке, находящейся в конце главной дороги. Жители говорили, что её первый камень был заложен ещё в шестнадцатом веке, но никто точной даты не знал.

Идя под руку с отчимом к дверям церкви, я смотрела на её грязные, серые стены, поросшие влажной от дождя растительностью, и думала о Коллет, о том, как она представляла собственную свадьбу и что в итоге получила.

Единственным светлым пятном на фоне этого унылого мероприятия стали местные детишки, а ведь многих из них я знала. Одна из девочек-подростков, которые готовились поздравить меня у церкви, вручила мне прелестный букет, и я не могла не принять его.

Внутри было душно, пространство переполняли запахи ладана, и я видела целый океан свечей, разлившийся по сторонам. Священник, так невероятно выделяющийся в этой мрачной полутьме своим белым одеянием, улыбался мне, пока я не заметила, наконец, Готье, стоявшего слева от него вместе с двумя джентльменами во фраках. Тогда я видела их в первый и последний раз, и даже не узнала, кем они приходились моему жениху.

А Готье, одетый в чёрную фрачную пару с белым галстуком и рубашкой кремового цвета, обернулся ко мне, подошёл и, предложив руку, вынудил отпустить отчима. В то мгновение мне очень не хотелось этого делать. Мистер Брам олицетворял собой едва ли не последний лучик света из нашего скромного, но такого родного жилища, и я уже начинала скучать по нему.

Пока священник читал стих, я размышляла о том, что сразу же после церемонии меня увезут на станцию, там мы сядем в поезд и уедем из Глиннета на неопределённый срок. А возможно, и навсегда. Ещё я размышляла над тем, что матушка не присутствовала на свадьбах своих дочерей. И думала о том, как ночью, которую придётся провести в дороге, этот мужчина, по правую руку от меня, явится и сделает меня женщиной. И как ему самому тошно будет, ведь я – не та жена, которую он хотел. А хотел он мою сестру, он любил её, желал её.

Священник почти закончил, когда мои обострённые чувства подсказали, что Готье смотрит на меня. Приподняв голову и покосившись в его сторону, я увидела лишь повязку на его лице, смутилась и опустила глаза. Каким же большим, строгим и холодным он казался! А мне было тоскливо. Приторно тягучая тоска для бледного, отчаявшегося призрака. В то мгновение я поняла, что отныне буду одинока, как никогда.

Моё замужество началось со лжи: клятвы, которые мы оба дали друг другу, сквозили любовью, верностью, всем тем, чего желают молодожёны, которые по-настоящему влюблены. Но к нам это не относилось. Однако, произнося свою клятву, Готье казался весьма естественным, в отличие от меня. Из него получился хороший актёр. Даже его голос смягчился на фразах, как «любить и вечно оберегать…»

Если вспоминать тот первый поцелуй, самый целомудренный и скромный, то я лишь одно могу с уверенностью сказать: он не вызвал во мне никаких чувств. Его губы просто коснулись моей щеки, легко, почти невесомо.

А потом всё вдруг кончилось, и кольцо уже красовалось на безымянном пальце моей левой руки, и отчим целовал меня в щёку, будто в последний раз. Это было первое проявление нежности ко мне с его стороны. Словно в тот момент он признал меня своей дочерью, которую тут же потерял. А я просто не могла его видеть. И уж тем более простить.

Дети радостно кричали, бросая нам под ноги крупные лепестки цветов, а когда я раздавала им сладости, они искренне и с благодарностью желали мне и моему мужу счастья.

***

Совершенно непривычно было, стоя на перроне под навесом станции, наблюдать, как носильщики ловко загружают многочисленные чемоданы, сумки и коробки в багажный вагон поезда, который в скором времени должен был увезти нас на другой край острова. Бантингфорд – точное место последующей «дислокации», граничащее с приходом Лейстона, где Готье и осуществлял свои работы по строительству. Город был небольшой, насколько я знала, но уютный и тихий.

Итак, вместе со своим новоявленным супругом я ожидала, когда все вещи будут погружены, и мы сможем отправиться в путь. И пусть я ничуть не ощущала себя счастливой девушкой, всё-таки перспектива совершить путешествие в поезде меня приободряла, и я смотрела на вагоны, разглядывая поршни, слушая шум пара, выбивающегося из-под этой громадины, и вдыхала необычайно новый для меня запах работающих механизмов.

– Здесь и твои вещи тоже, – прервал наше общее молчание Готье. Он стоял справа от меня, расстегнув фрак и глядя на работу носильщиков. – Всё самое необходимое. Остальное можно будет приобрести после приезда.

– Что-то я не вижу среди этих вещей ни одного своего чемодана, – ответила я с тенью сарказма.

Чтобы лучи заходящего солнца не заставляли меня щуриться, пришлось повернуться к мужу.

– Не беспокойся, они здесь есть.

– Я всё же не совсем понимаю, к чему такая спешка. Вы можете мне объяснить? – спросила я, вовсе не надеясь на его благосклонность.

Ответил он не сразу, да и то не глядя на меня:

– Моя работа заключается в полном контроле процесса строительства. И неважно, что это будет за здание. Это моя работа – обеспечить лучший результат, оправдать ожидания заказчика. Я хочу, чтобы ты и это знала, и в дальнейшем не подвергала сомнению мои действия. – Его голос снова звучал холодно, отстранённо, а я и не сразу заметила, когда он отбросил в отношении меня все формальности. – Чем быстрее я вернусь домой, тем быстрее продолжу работу. К тому же, я задержал зарплату своим людям.

Я кивнула, опустив глаза; почему-то я чувствовала себя маленькой девочкой, которую грубо отчитали за какую-то проказу. В дальнейшем такое тоже случалось часто.

– Я очень сожалею, что твоя матушка не смогла присутствовать сегодня при венчании, – сказал он тихо, и я вдруг заметила, что он, наконец, посмотрел на меня. – Даю слово, что ты увидишь её, как только ей станет лучше.

– Спасибо, сэр.

Вот и всё, что я могла сказать. На самом деле, даже хорошо, что мать не была свидетелем этого фарса с моим замужеством. Сделка и общая ложь, проще говоря – вся правда, окончательно бы подорвали её здоровье.

Когда прозвучал первый гудок, немногочисленные пассажиры, ожидающие, как и мы, отправки, поезда, постепенно вошли в вагоны. Готье передал билеты проводнику, а тот улыбался ему, иногда поглядывая на меня, будто мы были королевской четой. Как я уже упоминала, Готье умел впечатлить и расположить к себе, естественно, в собственную угоду.

Вещи были погружены, носильщики разошлись, и перрон почти опустел. Очередной гудок возвестил о скором отправлении поезда. А я почему-то не могла сделать и шага вперёд. Я думала о том, что теперь долго не увижу родные улочки, знакомых соседей, всегда таких добрых ко мне и сестре… Коллет… Её я рисковала и вовсе не увидеть больше.

Больше меня не зачаровывала будущая поездка. Я не хотела расставаться с прошлым. Ах, вот бы закрыться в своей спальне и никогда оттуда не выходить!

– Пять минут, и отправимся.

Супруг бесшумно подошёл ко мне, дождался, пока служащий станции пройдёт мимо нас, и вдруг сказал, очутившись прямо передо мной:

– Знаю, это будет непросто. Знаю, чем ты пожертвовала. Но и я тоже, поверь мне…

– Вы так часто просите довериться вам, – тупо произнесла я, глядя на пуговицы его рубашки. – Но думаю, что это последнее, на что я решусь в этой жизни.

– Что ж, будем честными. Ты в этой истории погрязла, как и я, верно? Теперь мы в одной лодке. Теперь, как бы ты ни отвергала меня, всё уже свершилось. Мой характер… не подарок. Со мной трудно жить, порой даже невыносимо. Но я поклялся защищать и оберегать тебя, пока я жив. Знай, так и будет.

Его слова меня ничуть не утешили. Но дальнейшие фразы, что он произнёс достаточно тихо и чётко, пристально глядя мне в глаза, заставили меня задрожать.

– Твоя сестра получила желаемое. Твой отчим, твоя мать – они никогда не будут нуждаться. Я ведь обещал. Но отныне, всё моё принадлежит тебе, а ты… поскольку у тебя нет ничего, что бы ты предложила мне, кроме себя самой… тогда ты принадлежишь мне.

Такой наглости я никак не ожидала. Настолько интимные, личные вещи он начал обсуждать едва ли не на краю перрона, и я просто не нашлась, что ответить; так и стояла перед ним с раскрытым от удивления ртом. Я была его женой всего пару коротких часов и совершенно не была готова к подобной вольности.

– Ты ведь никогда прежде не целовалась? – спросил он спокойно, почти равнодушно, и я просто вспыхнула от смущения. – Да, так и есть. Не нашлось смелого мальчишки в этом городке, который украл бы твой первый поцелуй. Но поскольку ты вполне осведомлена о том, что кроме поцелуев существует нечто более серьёзное, я думаю, что смысла скрывать это от тебя больше нет.

Затем он протянул ко мне руки, его потеплевшие ладони коснулись моих щёк, и, прежде чем я успела отреагировать, он низко наклонился ко мне, зажмурившейся и испуганной, и поцеловал. Это не было похоже на поцелуй перед священником: теперь он приоткрыл губы, попытавшись заставить меня раскрыть мои, но, когда я просто дёрнулась, он прижался ко мне, шумно вздохнув, и целый ураган ощущений захватил меня: острое смущение, и чужое тёплое дыхание напротив моих губ, и его щетина, трущаяся о мою кожу, и даже ткань его повязки на глазу…

Прозвучал последний гудок, и это заставило Готье отпрянуть от меня. Я открыла глаза и увидела, что он всё так же невозмутимо бесстрастен. Возможно, только моя реакция на этот поцелуй походила на впечатление от первой и последней встречи с каким-нибудь ужасным убийцей.

Поманив меня за собой, муж прошёл мимо проводника, и я как во сне последовала за ним, приняла его руку, чтобы взобраться на ступени, и пошла по узкому коридору вагона. И вот тогда меня будто что-то толкнуло. Я застыла, устремив взгляд в окно, откуда я видела станцию с другой стороны; там, за холмами, был мой дом, знакомые места, которые никто не заставит меня забыть. Если только эти воспоминания вырвут из моего сердца вместе с любовью к аллеям парка через несколько домов от нас, или миссис Пиншем с её терьерами, или старенькой городской библиотеке, в которой я перечитала все книги по десятку раз…

Оказалось, что поезд уже набрал приличную скорость, а я всё стояла посреди коридора. Шум работающих поршней глухо отдавался в стенах вагона, а моя многослойная юбка занимала почти весь проход. Перед моими глазами всё быстрее мелькали родные луга с их яркой зеленью и островками жёлтых цветов… И я бросилась бежать назад, подхватив края юбок, чтобы не споткнуться.

Выбежав в крохотное помещение тамбура, я кинулась к ещё не запертой двери, и я высунулась бы наружу, если бы проводник не схватил меня сзади. Он ругался, перекрикивая шум скорости, просил вернуться в вагон, а я всё смотрела на отдаляющуюся станцию Глиннета и беззвучно плакала.

Глиннет был солнцем, слепящим нас с Коллет по утрам из окна, он был полон смеха деревенских детей, он был всплеском в узкой речке под мостом, и даже звоном церковного колокола в Воскресенье. А теперь он забирал мои слёзы и память, пока поезд уносил моё тело вдаль. Этот город и каждый камешек, знакомый мне здесь с малых лет, незримым жестом прощались со мной. Я не оставила здесь ничего, а город дал мне больше, чем можно было вообразить.

Под стук колёс, оглушённая порывами ветра, я слышала только один единственный вздох. Вздох города моего детства, похожий на похоронный стон органа в разрушенном монастыре: забудь нас…

Проводник силком оттащил меня от края, отпихнув к стене, затем закрыл дверь. Сквозь растрепавшиеся волосы я не могла различить его лица. Потом я просто стала оседать на пол, голова моя гудела, и дыхание словно прервалось. Я провалилась во тьму мягко, без боли, в первом в своей жизни обмороке.

Глава 7. В дороге

Открыв глаза, я не сразу осознала, проснулась я или очнулась от некоего дурмана. И первой моей мыслью было: неужели всё это было сном? Однако, полежав с минуту и привыкнув к звукам и запахам поезда, я поняла, что всё ещё ехала в Англию, в далёкий и чужой Бантингфорд.

Последующая минута принесла мне горькое осознание собственного поступка. Я могла и покалечиться, и умереть, возможно. Теперь же я лежала в купе первого класса, на левой койке, и постепенно приходила в себя. Медленно сев прямо, я увидела Готье, расположившегося на соседнем месте с книжкой в руках.

В купе царил полумрак, горела только лампа над правой койкой. Пришлось заглянуть за тяжёлые шторы, чтобы понять время суток. На горизонте, за пустыми лугами, мимо которых мы как раз проезжали, закат окрасил облака в красный с едва заметным оранжевым оттенком. Изредка мелькали одинокие станции и фонари ночных смотрителей.

Глубоко вздохнув, я уселась удобней и вдруг заметила, что корсет свадебного платья больше не стягивает меня. Как оказалось, его на мне вообще не было, а завязки декольте – практически распущены. Разумеется, я тут же принялась стыдливо прикрываться руками.

– … И для острых осколков, что остались от его сердца, и выплаканных слёз он сделал себе шкатулку. – Готье оторвался от чтения, посмотрел на меня и хмыкнул. – Неплохая рецензия на «Короля Лира», должен заметить.

Он повертел книгой в руке и лукаво улыбнулся.

– Издание с рецензиями и комментариями критиков. Думаю, ты помнишь тот момент. Если не ошибаюсь… «Вам кажется, я плачу? Нет, не заплачу я. Мне есть о чем рыдать… »

– «… но сердце прежде на тысячу обломков разобьется, чем я заплачу» [1], – процитировала я бесстрастно, разглядывая кружево на рукаве. – А я всегда любила шута.

– Да, славный малый. Он ведь отправился в бурю вместе с…

– Не собираюсь я говорить с вами о Шекспире! – огрызнулась я. – Объясните лучше, что с моей одеждой! Что со мной случилось?

Готье тут же нахмурился, видимо, неудовлетворённый моей реакцией, и я поняла, что вновь настроила его против себя.

– Всего лишь неприятное свойство юного организма – реакция на слабость, влияние духоты и скорости, – сообщил он мне, будто прочёл какую-то докторскую заметку. – Что же касается твоего наряда… Не нужно сцен, прошу! Я всего лишь отнёс тебя сюда, когда ты потеряла сознание в тамбуре, затем просто освободил от этого жуткого корсета. Не мог же я позволить тебе задохнуться!

Инстинктивно, я всё же потянула за завязки платья, а супруг, глядя на мои дрожащие пальцы, коротко и с издёвкой засмеялся.

– Спешу заверить, что в тот момент я не был настроен рассматривать твои безжизненные прелести. Это было бы крайне грубо с моей стороны.

– И как долго я проспала? – пришлось проигнорировать его слова, хотя я знала, что уже предательски покраснела.

– Всего пять часов. Надеюсь, ночью ты будешь спать так же крепко. Я всегда считал дневной сон дикой привычкой лентяев… Признаться честно, я заскучал без книг, пришлось позаимствовать эту у соседей. Ну, и привычки разговаривать с проводником у меня тоже нет, так что я ждал, пока ты проснёшься. Как ты себя чувствуешь?

– Вполне сносно, – пролепетала я, стараясь не смотреть ему в единственный открытый моему взору глаз.

– Прекрасно.

Затем он поднялся, резко захлопнув книгу, поправил свой чёрный сюртук и обратился ко мне равнодушным тоном:

– На полке над своей койкой ты найдёшь сумку, там только одежда на ночь и кое-какие необходимые вещи для поездки. Время ужина давно миновало, но я попросил проводника пустить нас в вагон-ресторан, когда ты проснёшься. Приведи себя в порядок, пожалуйста. Через пятнадцать минут я приглашу сюда проводника. Он отведёт тебя в нужный вагон.

Я никак не отреагировала на его слова, просто продолжала сидеть на месте, поэтому он, видимо, понадеявшись на моё благоразумие, поклонился и вышел из купе, закрыв за собой двери.

***

– Ты опоздала, – прозвучали его первые слова, стоило мне войти в вагон-ресторан.

Я всё ещё не привыкла к тряске поезда, так что, даже сопровождаемая галантным проводником, инстинктивно держалась за поручни, тянущиеся вдоль правой стены.

Готье сидел за одним из столиков, лицом ко мне, сосредоточенно выбирая что-то в своей тарелке, затем простым кивком головы пригласил меня присоединиться.

– Красивое платье, – заметил он и, к моему удивлению, пригляделся внимательнее. – Весьма простое, но для обычного ужина ведь подойдёт, не так ли?

Решив не заострять внимание на этом голубом муслиновом платье, я стала разглядывать блюда на столике передо мной; Готье уже положил себе овощи, картофель и добротный кусок баранины. Какое-то время я просто наблюдала, как муж ест, а когда он вдруг нервно повёл плечами и взглянул на меня, я вздрогнула.

– Ты ведь не обидишь повара? Или так и будешь плотоядно разглядывать этот стол? Лучше будь умницей, съешь что-нибудь.

– Не нужно обращаться со мной, как с ребёнком, – ответила я, чем только позабавила его.

– Вот и не веди себя, как ребёнок. Я согласился жениться на тебе не для того, чтобы нянчиться…

Отчего-то я сразу догадалась, что разговор принял не самый приятный поворот, а Готье решил расставить все точки над «i» прямо за ужином, в этом чёртовом вагоне. Приготовившись защищаться, я положила в рот кусочек сыра и насторожилась.

– Поскольку мы с тобой уже прошли через самое сложное, – говорил он, аккуратно разрезая мясо, – считаю, что сейчас стоит обсудить некоторые детали нашего совместного будущего. Итак, начну с того, что завтра утром мы пересядем в Хардингстоне на поезд, ведущий прямо в Бантингфорд. К сожалению, после второй остановки придётся разместиться на ночь в гостинице, потому что будет уже слишком поздно вызывать автомобиль и ехать в Лейстон-Холл…

Я кивала, чтобы дать ему понять о своём внимании, но всё равно опасалась, если он вспомнит о моей сестре или её побеге. Но этой темы он так и не коснулся.

– Сейчас в Лейстон-Холл достаточно людей, которые познакомят тебя с поместьем.

– А вы сами?

– Мне придётся отлучиться после приезда, – он отпил из бокала немного воды и откашлялся в кулак. – Какое-то время я обязан буду провести на стройке. Она всего в паре часов езды от Лейстон-Холл. Это ведь не станет для тебя проблемой?

Я равнодушно мотнула головой. Какое мне было дело до его драгоценной стройки? Мне не было дела даже до Лейстон-Холл. Наверное, в глубине души я ещё надеялась, что поезд вдруг повернёт назад и отвезёт меня домой. Вспоминая Глиннет, я ощутила, как сердце защемило от боли, поэтому просто продолжила есть, не подавая вида.

– У тебя ко мне нет никаких вопросов? – когда я отрицательно покачала головой, глядя в тарелку, супруг иронично хмыкнул. – Совсем никаких? Знаешь, Кейтлин, ты ведь не сможешь игнорировать происходящее вечно.

Честно признаться, мне не нравилось, когда он называл меня по имени.

– Я и не планирую жить с вами вечно.

– Я выражался фигурально. Более того, ты сама настояла стать моей женой. Так что твоё поведение неубедительно, да и нелогично. Куда уж лучше всё принять и смириться.

– Ошибаетесь, – я расправила плечи и посмотрела на него. – Я поставила определённые условия для нас обоих. И вы согласились… Но становиться вашим другом у меня в планы не входит.

Он снова коротко засмеялся и машинально запустил руку в свои волосы, небрежно растрепав их.

– Знаешь, а ведь я с женщинами дружбу тоже не вожу, – произнёс он с дельной задумчивостью. – Бывают, правда, исключения, но редко, и, в основном, только для бизнеса. И уж точно своих друзей я не целую… и в постель с ними не ложусь.

Готье явно был доволен собой и тем, что затронул интимную тему. Я всегда краснела, стоило мне случайно услышать нечто непристойное, и даже читая те самые греческие пьесы в полном одиночестве, я умудрялась смущаться, как неискушённая школьница.

Вот и сейчас, когда супруг коснулся того, о чём я даже подумать боялась, я не знала, что сказать, чтобы не показаться провинциалкой.

– Пусть смущение тебе к лицу, но я не могу отделаться от мысли, что мы – как Рочестер и мисс Джейн Эйр, ведём вполне заурядную беседу, а потом вдруг затрагиваем какую-то запретную тему. Это похоже на надоевшее cliché.

Он с минуту водил вилкой по тарелке, наверняка, ожидая, что я найду способ ему отпарировать, но я упорно молчала, всё ещё жутко смущённая воспоминанием о поцелуе.

– Я немало знаю о физической любви, – сказала я, наконец, и сама же поразилась этому. Пришлось тут же соврать, да как можно убедительнее. – То есть, я не боюсь, вот о чём я говорю.

– Я вовсе не собирался тебя пугать, – ответил Готье и пожал плечами. – В конце концов, всё случается когда-либо в первый раз. Ты же не думала, что проведёшь всю жизнь, обучая в школе детей или время от времени дописывая очередной штампованный роман?

– Возможно, это было именно тем, к чему я стремилась, – бросила я резко и повернулась к окну.

– Даже я в это не верю, Кейтлин. Мы вечно стремимся к запретному и желаем невозможного, как говорил один римский поэт. Для тебя подобная серость стала бы клеткой…

– Как будто я теперь не в клетке оказалась, – прошептала я, и он, к счастью, меня не услышал.

– Знаешь, один французский философ, Пьер Абеляр, писал: «праведника не опечалит ничто с ним случившееся!» Но сейчас даже я начинаю задумываться над тем, какого чёрта я пытаюсь быть таким любезным и терпеливым с тобой!

Он устало покачал головой, словно заново отчитал упрямое дитя за шалость, и это меня разозлило. К тому же, я прекрасно знала, кем был Абеляр. Подождав, пока мой нахмурившийся супруг осушит свой бокал, я саркастично произнесла:

– Как символично, что вы вспомнили именно эту цитату. Видимо, вы желали намекнуть мне на моё положение, а также на полное отсутствие веры в самое лучшее. Чтоб вы знали, моя вера не касается никого, кроме меня! И, к вашему сведению, Абеляр соблазнил и похитил Элоизу, свою ученицу, что вовсе не характеризует его, как пример для цитирования.

Готье выждал, пока я успокоилась и сложила руки перед собой, затем едва заметно улыбнулся и задумчиво сказал:

– Говорят, что это была любовь. И Элоиза была не так уж против этого своеобразного соблазнения и похищения.

– Мне всё равно, – я отвела глаза в сторону, поёжившись. – Я вам не Элоиза.

– Логика отвратила от меня целый мир.

Я понятия не имела, что он хотел этим сказать, но ещё больше меня злило то, что я не представляла, откуда он взял эту цитату. Если он стремился разбрасываться философскими изречениями весь вечер, таким образом, доказывая своё интеллектуальное превосходство, то мне бы пришлось признать – он меня попросту принижал и выигрывал в нашей словесной перепалке.

Ощущение усталости вдруг захватило меня с новой силой, к тому же, покачивание вагона и размеренный стук колёс успокаивали и склоняли ко сну лучше каких-либо препаратов.

В конце концов, отложив приборы и утерев чистой салфеткой губы, Готье поднялся и бесстрастно сказал:

– Если с твоей стороны более не последуют никакие язвительные замечания в отношении моих познаний жизни французских философов, предлагаю на сегодня закончить. Пора ложиться спать, нам предстоит ранний подъём…

– А зачем вы меня поцеловали там, на станции?

Он не удостоил меня и коротким взглядом. Возможно, он обиделся. Возможно, надолго. Ведь, в конце концов, он позаботился о том, чтобы я чувствовала себя комфортно после того, как потеряла сознание. А затем и ужином накормил.

Моя пробудившаяся совесть дала о себе знать слишком поздно: Готье молча вышел из вагона-ресторана, и я даже не успела ничего сказать. Уже позже, сидя на готовом для сна ложе и глядя в мелькающую за окном ночь, я размышляла о нашем разговоре, и, наконец, пришла к выводу, что таких разговоров впереди меня ждёт немало. Стоило быть готовой к любой заумной фразе с его стороны.

Койка напротив моей была неразобрана и пуста. Я знала, что муж расположился в купе по соседству, поэтому не боялась, что он придёт ко мне с требованиями исполнения супружеских обязанностей. Я была уверена, что ни один мужчина в здравом уме не станет посещать жену в их первую брачную ночь в трясущемся на ходу поезде.

А если он обиделся настолько, что и вовсе не захотел бы делить со мной постель? Просто станет игнорировать меня. А ведь я даже понятия не имела, хочет ли он детей. Наследника всех его богатств, наконец!

Я убедила себя не думать об этом. Мне не нужна была эта близость, более того, я её боялась, как боится любая девственница. И возможно, здесь наши с супругом интересы тоже совпадали. Скорее всего, он не тронет меня, пока не окажется вынужден сделать это.

И я не была Коллет. А Коллет – самая красивая молодая женщина Глиннета, и никто бы не стал спорить с этим. Несомненно, с ней Готье хотел бы и детей, и любви в жаркие летние ночи. Сестра смогла бы сделать его счастливым, если бы любила его, как своего мистера Рэтмора… Я снова ощущала себя несчастной…

Я не могла заснуть ещё очень долго; то болтала ногами, сидя на краю жёсткой койки, то просто смотрела в окно, то распутывала волосы, пытаясь их расчесать и освободить пряди от шпилек. Сон как рукой сняло, к тому же, в белой сорочке из батиста, которую я обнаружила всё в той же дорожной сумке, было довольно жарко. Если бы у меня были при себе собственные вещи, я бы ни за что не стала спать в одежде, купленной Готье. Я и так чувствовала себя обязанной, но теперь мне приходилось одеваться так, как задумывал он. В этом было что-то неправильное.

Было уже далеко за полночь; поезд сбавил ход, и какое-то время ехал тише, мимо маленьких деревушек и болот. Не успела я погасить лампу над своей постелью, как услышала за спиной звук открывающейся двери. Ахнув от неожиданности, я обернулась и едва не натолкнулась на своего мужа.

Одет он был всё так же, только вместо сюртука поверх рубашки набросил тёмно-синий халат. В руках он держал аккуратно сложенный плед, а на его бледном лице я успела заметить тень растерянности.

– Я решил, что ты уже спишь, – сказал он недовольным тоном. – Ночью может быть прохладнее, так что лучше возьми это и… в этих купе не всем достаются тёплые вещи…

Будто кролик перед готовящейся к нападению змеёй я стояла перед ним, смущаясь и краснея. Я всё ждала, когда он отдаст мне плед, даже руку протянула, но с ним определённо произошло что-то странное, потому что Готье не шевелился и попросту разглядывал меня. Осмелев, я проследила за его взглядом и поняла, что он смотрит гораздо ниже моей шеи… А я и забыла, что батист достаточно прозрачен, так что мою грудь не трудно было рассмотреть, особенно при плохом освещении.

Бросившись на защиту своей невинности, я выхватила из его рук этот чёртов плед и прижала к своей груди, тут же ощутив себя в десять раз защищённей. Волнение и страх уступили место нетерпению, потому что супруг всё глазел на меня, и, признаться честно, никто и никогда ещё так не пялился на меня.

– Спасибо, сэр, – буркнула я раздражённо, ожидая, что он вот-вот уйдёт.

– Утром я зайду, чтобы разбудить тебя. Мы выйдем в… хм… Что ж, увидимся утром. Доброй ночи.

Он кивнул и, к моему глубочайшему облегчению, поспешил покинуть купе. Я даже догадалась повернуть задвижку на двери. Только позже я поняла, что Готье едва ли не заикался на последних словах. Возможно, он не ожидал увидеть меня такой… Возможно, он представил на моём месте Коллет…

То были неприятные мысли, и я решила просто попытаться заснуть.

Через четыре часа отвратительного сна, когда я то и дело ворочалась, поправляя подол ночной сорочки, кто-то настойчиво и громко постучал в моё купе, а затем просто ушёл. В окне, отодвинув штору, я увидела безлюдную станцию города Хардингстон, утопающую в оранжевом свете восхода.

Примечание к части

[1] «Король Лир», акт второй, сцена четвёртая.

Глава 8. Бантингфорд

За все девятнадцать лет, прожитые в Глиннете бок о бок с бесконечными лугами и историями о лесных созданиях, подстерегающих путников на узких тропах, я не испытывала ничего подобного, как в тот единственный день в совершенно чужом городе.

Это были живые чистые улочки с рынками и разнообразными прилавками; это были звонкие голоса местных жителей, которые всегда искренне улыбались друг другу; это были свежие цветы невиданной красоты на каждом шагу – и весь город походил на распустившийся поутру цветок.

Не стоит даже упоминать о том, что гостиница, в которой мы остановились в ожидании следующего поезда, была приятным местом для отдыха. Уютные комнаты со старой мебелью и запахом чистоты, корзинки с цветами на белоснежных подоконниках и даже роскошные ванные и уборные – всё воспринималось мною, как очередное маленькое чудо. Время от времени я даже успевала забыть, что была несчастна. Я не должна была так воодушевляться, но ничего не могла с собою поделать.

А вот моего супруга уже, видимо, ничто не впечатляло. После ночного визита в моё купе он весь день молчал, изредка давая мне короткие, незначительные указания. Так прошёл и завтрак в небольшом кафе при гостинице, и несколько часов до следующего поезда.

Путь до Бантингфорда был скучен и однообразен, как сам пейзаж за окном. На станцию прибыли уже далеко за полночь, и я, уставшая от долгого сидения на месте и перечитывания одних и тех же стихотворений из тонкого сборника, практически валилась с ног, стоя на твёрдой земле. Второе путешествие поездом отбило у меня всякую охоту к подобным продолжительным поездкам.

Муж вёл себя холодно, а скорее, совсем никак – он только распоряжался погрузкой багажа в нанятый им экипаж. Меня словно и вовсе не существовало рядом. Я стояла поодаль, под навесом, и смотрела на полоску света от единственного горящего здесь фонаря. Остальные пассажиры давно уже разъехались, и наступила удивительная, свойственная только ночи, тишина, нарушаемая разве что стрекочущими кузнечиками где-то между рельс.

Через долгие и холодные сорок минут мы отправились в гостиницу, название которой я так и не запомнила. Готье всё молчал, глядя куда угодно, но не на меня; для экскурсии по городу было слишком поздно и слишком темно, из экипажа я едва могла разглядеть невысокие дома, где белые стены сплошь и рядом были покрыты зеленью от самого основания до крыши. По крайней мере, улицы были довольно широкими, а дороги, судя по плавной поездке, – ровными.

Гостиница походила больше на загородный дом, спрятанный с восточной стороны за рыжим полем высокой пшеницы, с западной – редким леском, служившим природной границей города, откуда мы и прибыли. Полусонный хозяин вяло поприветствовал нас, отдал ключи от двух смежных комнат на третьем этаже и с чувством выполненного долга отправился спать.

Готье велел мне занять угловую комнату, откуда, якобы, было видно поле и огни города за ним, затем просто ушёл, оставив меня на попечении невысокой, худощавой горничной, которую звали Мадлен, и с которой они перебросились парой фраз на французском. Тогда я подумала, что не увижу супруга до самого утра.

Эта Мадлен напоминала мне сестру Бэтси из школы, где мы обучались вместе с Коллет. Такая же маленькая, но проворная и знающая свою работу на зубок, горничная, как и Бэтси, была похожа на серую мышку, особенно в этом однотонном заштопанном наряде и белом чепчике. Провожая меня в комнату, Мадлен успела рассказать не только историю Бантингфорда и гостиницы, но и поведать о главных местных достопримечательностях, вроде реки за городом или самого большого рынка на востоке. Она даже знала, чем занимался здесь мой муж: как оказалось, он строил и новую церковь (исключительно за свой счёт!), и мясоперерабатывающий завод для одного богатого заказчика.

Держа в одной руке керосиновую лампу, в другой – несколько полотенец, горничная умудрилась самостоятельно открыть дверь, затем показала мне саму комнату. Первое, что бросилось в глаза – огромная постель, похожая на воздушное белое облако. Я поразилась её размерам, шутливо решив, что здесь поместился бы весь полк товарищей мистера Рэтмора. За единственной, кроме входной, дверью находилась просторная ванная, освещённая так же скудно, как и спальня.

– Электричества не будет ещё долго-долго. У нас нет мастера для такой техники. Зато горячая вода – всегда пожалуйста! – щебетала горничная, демонстрируя возможности водоснабжения. – Я включу вам воду, а сама вернусь через несколько минут, мадам…

Она была первой, кто назвал меня так, что просто выбило меня из колеи. Но я слишком устала и вымоталась, чтобы заострять на этом своё внимание, поэтому попросила её оставить полотенца и уйти.

– Нет, нет, что вы, мадам! После такой долгой дороги вы едва на ногах держитесь, я вам помогу! Ах, и взгляните на свои волосы! Как вы планируете самостоятельно с ними справиться? Даже не смейте возражать!

И она убежала, оставив меня одну в ванной комнате перед зеркалом. Я не могла больше разглядывать собственное отражение маленькой грустной девчонки, поэтому вернулась в спальню. Возле кровати я заметила пару корзинок: одна была наполнена всевозможными сладостями, в другой я обнаружила бутылку с крепким красным вином, спрятанную в багровых, ещё свежих лепестках розы.

Пить мне совершенно не хотелось, а вот парочку до невозможного вкусных конфет я съела. Мадлен прибежала через десять минут и принялась опекать меня, как самая вышколенная горничная. Чуть позже, уже лёжа в ванне, наполненной горячей водой с разбавленными в ней ароматизированными солями, я ощутила блаженную негу, перестала думать о том, что тяготило меня, и полностью расслабилась. Пока Мадлен с неосязаемой ловкостью распутывала и расчёсывала мои длинные волосы, я вяло водила руками по воздушной пене, будто уставшее с дороги дитя.

– Какие у вас волосы, мадам! – услышала я голос Мадлен над ухом. – Густые и длинные! А цвет – просто загляденье! Напоминает колосья пшеницы ранним утром. Ах, вам бы ещё чаще бывать на солнце, чтобы кожа покрылась ровным загаром. Ну, ничего! В наших краях лето жаркое, зато зимы – лютые! Вы привыкнете…

Она всё говорила и говорила, но мне было не до рассказов о природе; я почти задремала, свесив руки с краёв ванны, а вот Мадлен уже успела вымыть мои волосы и натереть кожу каким-то специальным мылом с резким запахом. Я даже не стала возражать, когда она принялась выщипывать на моём теле лишние волоски; я знала, что благородные леди всегда следят за своей кожей и до исступления готовы поддерживать её красоту. Теперь я стала частью этого мира, где всё было предполагаемо безукоризненным, и решила просто это принять.

Горничная вышла, чтобы я спокойно завернулась в полотенце и обсохла, а войдя в спальню, я обнаружила, что она зажгла две газовые лампы над изголовьем кровати и, аккуратно закатав одеяло, разложила на краю мою ночную сорочку. Поначалу всё это не показалось мне странным, однако, обнаружив на столике в углу комнаты ведёрко с водой и чистое полотенце, я поинтересовалась:

– А для чего вам это понадобилось?

– Но, мадам… Это же для вас! – голос её звучал так, будто я задала ей наиглупейший вопрос из возможных. – Желаю доброй ночи!

Она сделала неуклюжий реверанс и исчезла из комнаты в мгновение ока, будто её тут и не было. Вот тогда, в тот самый момент, я поняла: всё это не было простым гостеприимством. Нет, нет… Произошла тщательная подготовка к тому, чтобы из юной девицы сделать женщину.

Итак, всё было готово, в том числе и я. Не хватало только мужчины.

***

Он вошёл почти неслышно, однако я ощутила его присутствие незамедлительно; я сидела на краю той огромной постели, сжимая пальцами свою сорочку, и невидящим взглядом смотрела на корзинку с конфетами и шоколадом.

– Думаю, вполне уместно будет пожелать доброй ночи, а не вечера, верно?

Я была настолько напряжена и испугана тем, что он пришёл, что не могла даже вздохнуть спокойно. Отвечать я не хотела вовсе.

По шороху одежды я поняла, что супруг стал раздеваться, и невольно издала вымученный стон. Однако когда он сел рядом со мной, на расстоянии примерно полуметра, я заметила, что он остался в рубашке и брюках. Зато без обуви, босой. Пальцы у него были ровными, ступня – большой. В очередной раз я убедилась, какой маленькой и хрупкой была по сравнению с ним.

– Я попросил Мадлен помочь тебе устроиться, – произнёс он спокойно. – Надеюсь, ты хорошо отдохнула, приняв ванну?

Так как мне нечего было скрывать, ведь горячая ванна действительно помогла мне расслабиться, я просто кивнула.

– Здесь прекрасная прислуга. Я всегда любил останавливаться именно здесь, а не в городе. Городские гостиницы безумно дорогие, неоправданно дорогие и холодные, – сказал он и хмыкнул. – Единственное здание, которое ещё не оккупировала местная элита – это моя церковь.

Последние слова он произнёс с пугающей страстностью, и я машинально взглянула на него со свойственной мне робостью: он едва повернулся ко мне, так, что я почти не видела повязку на левой стороне его лица; его кожа была чистой, подбородок – гладко выбрит; чёрные волосы оказались влажными, видимо, он тоже принимал ванну. Тогда же я почувствовала аромат цитруса, исходивший от его кожи.

Господи, он тоже готовился! Он планировал эту ночь, а я, глупая девчонка, была уверена, что он подождёт хотя бы до следующей недели!

Его пристальный взгляд смутил меня, тогда он ухмыльнулся, встал и обошёл кровать слева. Какое-то время я слышала лишь шорох одежд, а затем девичье любопытство взяло надо мною верх: я украдкой взглянула на мужа, пока он раздевался, стоя спиной ко мне. Зрелище это пугало и одновременно волновало, потому что я знала о мужской наготе лишь по картинкам. А теперь передо мной был мужчина, так сказать, во плоти; не понимая, что чувствовала, я следила за тем, как он снимал рубашку через голову и ловко расстёгивал и вытягивал ремень из брюк; каждое его движение было пронизано такой сдержанной эротичностью, о которой, возможно, и писали в книгах греческие философы, размышляя об искусстве физического наслаждения. Но знал ли этот мужчина о том, что его самые обыденные жесты способны свести женщину с ума и заставить её пасть на колени?

Тогда я и сама этого не знала… Тогда я была маленькой глупой девственницей.

Вернувшись и присев рядом со мной, он взял со столика полотенце и вдруг обернул им мои мокрые волосы, а потом стал осторожно растирать их.

– Ты ведь не против? Смотри, так гораздо лучше, – голос его звучал приглушённо, словно издалека. – Ну вот, твоя спина совсем мокрая! Мадлен стоило высушить твои волосы… мне они так нравятся! Очень красивые.

Я была поражена этим комплиментом, ничего подобного я не ждала. Ещё какое-то время мы молчали, пока он не закончил и не отложил полотенце в сторону. Он не распускал рук, не лез ко мне с грубостью, а ведь я читала о первой близости совсем другое, не считая нескольких однообразных романов.

Коллет никогда не рассказывала мне о том, как прошла её брачная ночь.

– Так почему вы всё-таки пришли? – осмелилась спросить я, хоть язык едва ворочался во рту.

– Где же быть мужу, как не в постели новобрачной в их первую ночь? Или ты думала, что я пренебрегу твоим присутствием?

– Я вовсе не… это не так… не о том речь.

От волнения я всё сильнее дёргала ткань сорочки и смотрела только на собственные бледные пальцы.

– О чём же речь? Ты, видимо, совсем не ждала меня.

– Я думала, что вы подождёте хотя бы до возвращения домой.

– Это ни к чему. Нет никакой разницы, где это произойдёт. А завтра… Да, завтра мы будем уже в Лейстон-Холл. У тебя будет всё необходимое, обещаю. Ты играешь? В гостиной у нас стоит спинет, оставшийся мне от… деда. Я играю крайне редко, так что, возможно, тебе он больше пригодится…

Вдруг он издал какой-то неопределённый звук – полустон-полурык – и я снова повернулась к нему; он был напряжён, я видела это по его сжавшимся кулакам, по лицу, покрытому лёгкой испариной, и для меня стало предельно ясно… «Да он пришёл просто потому, что ты такая же женщина, как все; он будет удовлетворять свою похоть с тобой, пока твои бездействие и неопытность не успеют надоесть. Тогда он найдёт для себя любовницу, если уже не имеет таковую». Вот, что я думала.

Когда он поднялся и встал прямо передо мной, я охнула от неожиданности; чёрные брюки всё ещё держались на его бёдрах, пусть и без ремня, и я невольно скользнула взглядом по всей его высокой фигуре. Сейчас он казался куда крупнее, чем в одежде; сгорая со стыда и краснея, я уставилась на его плоский живот.

Следующее его действие никак не вязалось ни с чем произошедшим ранее и после. Он глухо позвал меня по имени, дождался, пока я посмотрю ему в лицо, затем медленно завёл руки за голову и снял свою повязку.

Едва сдержав неясный возглас, я закрыла ладонью рот… и поняла, что всё это время выдумывала совершенно невероятные вещи. Его глаз был абсолютно цел, но верхнее веко пересекала яркая полоса, словно кто-то пытался сделать на коже надрез. Его зашивали, я видела тонкие медицинские нити. Участок кожи вокруг глаза покраснел от натёртости ткани.

– Боже мой! Что с вами случилось? – спросила я, поражённо глядя на него. – Кто это сделал?

Он закрыл глаза, распрямил плечи так, что я услышала тихий хруст костей его спины, а после мне показалось, что он вздохнул с невообразимым отчаянием и болью.

– Это моё прошлое пыталось лишить меня зрения, – сказал он, снова глядя на меня. – Оно желало наказать меня за грехи.

– Ваше п-прошлое?

Я не поняла его слов, зато по его дальнейшим действиям поняла, что должно было произойти. Это было неизбежно, как оказалось, ничто не могло бы предотвратить события той ночи.

Очень медленно он приблизился ко мне, гипнотизируя своим пристальным взглядом, кажущимся таким диким и безумным из-за увечья, что я невольно попятилась назад. Но его сильные руки парой резких движений опрокинули меня на спину, и через мгновение я уже оказалась прижата его телом к кровати.

– У тебя невероятно красивые губы, девочка! Как же можно обделять их поцелуями? – прошептал он в паре дюймов от моего лица. – Однако, больше всего меня интересуют губы, скрытые под этим одеянием. Я хочу на них посмотреть. Но сначала… закрой-ка глаза.

Я подчинилась, ибо мне показалось, что так было правильно, так положено. Уже позже я осознала, почему вела себя так, а не иначе: не было никакого смысла в криках и сопротивлении, я никогда в жизни не устраивала истерик, и тогда не собиралась. Его неторопливые действия были знаком того, что, пусть он и не любил меня, зато уважал, как женщину, и никогда бы не сделал мне больно.

Когда его губы касались моих, а горячее дыхание опаляло кожу, я привыкала к новому ощущению разделения этого момента – соединения двух тел. Его нежность, проявленная ко мне, поначалу обескураживала, но по мере того, какими настойчивыми становились его губы и язык, я обнаруживала скрытую где-то в глубине своей души потребность к ласкам.

Его длинные пальцы пробрались под мою сорочку и очень медленно, с самой искусной осторожностью принялись гладить чувствительную кожу. Всё ниже и ниже. Грудь, живот, бёдра… Я превратилась в живую безвольную куклу под ним, которая от каждого прикосновения слегка вздрагивала. Мне казалось, что жар его тела, тяжёлого и твёрдого, передался и мне; мы могли бы спалить не только простыни, но и саму постель.

Единственный момент напряжения, когда я мимолётно решила, что могу просто умереть, наступил, стоило его пальцам коснуться меня между ног. А я даже не заметила, как до этого он достаточно высоко задрал ночную сорочку и развёл мои колени в стороны! Меня затрясло от ощущения вторжения его пальцев, я едва могла дышать и тем более думать. Но никакой боли, ни намёка на боль!

Возможно, всё могло бы быть иначе: я бы напряглась, возмутилась или разозлилась из-за того, что он делал со мной… Всё могло быть по-другому, если бы в какой-то момент я не услышала, как он застонал, терзая мои губы: более прекрасного и возбуждающего звука я не слышала никогда прежде. Его мягкий, пронизанный чувственностью голос проник в меня, в саму мою душу, как его пальцы, что ласкали мою плоть в тот момент, подготавливая к большему.