Солнце и луна…

Михр-и-мах – солнце и луна…

Так бывает, когда луна торопится появиться на небе, когда солнце еще не ушло на покой.

Так было, когда у Хуррем родилась крошечная дочь.

Валиде Хафса Айше никак не могла понять, радуется она рождению девочки или злорадствует. Конечно, куда почетней родить мальчика, но второй мальчик у Хуррем – это почти личное оскорбление валиде.

Хорошо, что девочка, решила Хафса Айше.

Но с другой стороны, почетней рожать мальчиков. У Сулеймана пока ни одной дочки, все сыновья, хотя их осталось двое – Мустафа и Мехмед, еще двоих забрала болезнь. Старшего, Мустафу, родила красавица Махидевран, а Мехмеда эта пигалица, которую Повелитель даже после рождения сына не отправил от себя прочь, а снова взял на ложе!

Михр-и-мах… Солнце и луна… Пусть девочку зовут именно так!

Она крошечная, недоношенная. Выживет ли?

Гарем злорадствовал, потому что у Хуррем не получилось родить второго сына, а первый… это случайно!

Теперь-то Повелитель возьмет на ложе какую-нибудь другую?

Не взял, снова позвал к себе эту зеленоглазую! Объявил, что рождению дочери очень рад, это его любимая принцесса, что статус Хуррем – Хасеки – подтверждает и фирман о рождении дочери выпустил (невиданное дело!), словно это не девчонка, а наследник престола.

Если честно, то и валиде тоже хотелось внучку, у нее столько внуков, а внучка только вот эта кроха, что таращила свои зеленые, как у матери, глазенки и смешно причмокивала губками. Однако характер показала с первых дней, за жизнь боролась не хуже братца Мехмеда, тоже родившегося маленьким и слабеньким.

А дальше – удар для всего гарема, и для валиде в первую очередь, – султан в ответ на сообщение, что Хуррем родила девочку, довольно кивнул:

– Я просил ее родить дочь. Остальные будут сыновья.

Остальные?!

– Повелитель оставит подле себя Хуррем? Но это противоречит всем правилам!

– Каким? – чуть приподнял бровь Сулейман. – Разве есть такой закон?

– Нет… – чуть растерялась валиде.

Закона и впрямь не было, вернее, он был, но неписаный: «одна наложница – один сын». У Хуррем сын есть, все были уверены, что больше ей ложа Повелителя не видеть, и вот нате вам! Однако кто может возразить султану – Тени Аллаха на Земле? Хуррем не просто вернулась в спальню Повелителя, но стала единственной, только она рожала сыновей Сулейману…

Дети у Хуррем хоть и недоношенные, но живучие. Следом за Михримах осенью того же года Хуррем родила еще одного мальчишку (где ж такое видано, чтоб детей дважды за год рожать… Как тут в колдовство не поверить?) – Абдуллу, а потом еще Селима и Баязида, и только потом через пять лет – Джихангира. А кроме нее никто не рожал сыновей Сулейману. Да и как рожать, если Повелителю нужна только эта – вечно беременная пигалица?!

Абдулла умер во время очередной эпидемии, когда ему было четыре года, а остальные, даже увечный Джихангир, выкарабкались.

– И я! И мне! – кажется, это первое, что научилась говорить Михримах.

Упорная малышка и, не умея говорить, не желала уступать первенство старшему брату Мехмеду. С криком тянула ручонки за игрушкой, которую дали Мехмеду, пыталась все делать, как он. Она и пошла рано, и говорить начала тоже рано, словно чтобы догнать Мехмеда во всем. Требовала одеть себя так же и игрушечную саблю в руки дать!

Рожденная Махидевран Разие – девочка как девочка – наряды, косички, слезы… А эта, словно мальчишка, училась с братьями Мехмедом и Селимом, размахивала деревянным мечом, набивала синяки и шишки, упорно карабкаясь в седло маленькой лошадки и падая, когда та взбрыкивала, не желала закреплять яшмак даже тогда, когда повзрослела…

«Нет!» юной султанши было столь твердым, что не возражал даже отец. Хотя Сулеймана она брала иначе: хвастала успехами в выездке и владении мечом, демонстрировала, что их уроков истории и философии больше, чем Селим, что стихи пишет лучше… и ластилась, как настоящая кошечка, чтобы выпросить очередное разрешение на что-то, что совсем не подходило девочке.

– Отец, можно я встану против Мехмеда с мечом? А Селим пусть посмотрит.

Не дожидаясь согласия Повелителя, хватала деревянный учебный меч и с криком «Кхе!» выскакивала против старшего брата. Мехмед, который не очень любил Селима, зато, как и отец, обожал Михримах, подыгрывал ей:

– Отец, это наказание! Эта девчонка бьется гораздо лучше брата!

И тут же уточнял:

– Лучше Селима, меня-то ей не одолеть.

– Ну держись! – налетала на него Михримах.

Смеясь, Мехмед отбивался. Конечно, побеждал он, все же сильней.

Любимице Сулейман прощал все, даже мальчишечье поведение. Хуррем качала головой:

– Что будет, когда ей придет время выходить замуж? Какой отчаянный согласится иметь такую жену?

В ответ отец только смеялся.

С Михримах мог бы соперничать следующий за Селимом шехзаде Баязид: он и меч в руках держал лучше Селима, и знал больше, но никто – ни сестра, ни братья, ни отец – не замечали бедолагу. Ему отвели место рядом с самым маленьким и к тому же увечным Джихангиром. Баязид на пять лет старше, к тому же развит и физически, и умственно, и всего на год младше Селима, но этого сына и султан, и все остальные приравнивали к самому младшему.

– Михримах, давай я против тебя! – звонко выкрикнул Баязид. – Отец, можно?

Глаза мальчишки блестели. Конечно, он на три года младше сестры, но вполне способен дать ей отпор. Горящие глаза сына и почти тревожный взгляд дочери… Проиграть Мехмеду для Михримах не обидно, к тому же брат временами немного поддавался, делая это незаметно для самой сестры, но заметно для отца. Селима она одолевала честно, этот увалень просто не желал победы, ему все равно.

А вот Баязид сделает все, чтобы победить. И тогда гордость маленькой султанши будет уязвлена.

Султану предстояло выбрать между дочерью и сыном; он хорошо понимал, что строптивая Михримах, потерпев поражение от младшего брата, больше не возьмет меч в руки, даже учебный, это для девочки и не нужно, но…

Сулейман постарался рассмеяться не обидно.

– Придет и твое время, Баязид.

Мгновенно погас блеск в глазах сына, заставив Сулеймана почувствовать укол совести, зато загорелся у дочери. Михримах фыркнула:

– Подрасти, братец. Может, лет через пять, когда станешь постарше, тебе даже настоящий меч доверят…

В один прыжок Баязид оказался рядом с Михримах, зашипел ей в лицо:

– Когда у меня будет настоящий меч, я первым делом обрежу тебе косы!

С чувством швырнул учебный меч в сторону и, не оглядываясь даже на отца, зашагал прочь. Сулейман кивнул на сына его наставнику Лале Мустафе:

– Научите шехзаде вести себя подобающе…

Тот бросился догонять мальчика и без напоминания султана, наставнику тоже было обидно за униженного Баязида. Лала Мустафа был наставником обоих шехзаде – Селима и Баязида – и прекрасно знал, чего каждый стоит. Конечно, Баязида пока трудно сравнивать с самым старшим шехзаде, Мустафой, и даже с Мехмедом трудно, но он просто еще мал.

Любимцу отца Мехмеду пятнадцать, беспокойной красавице Михримах четырнадцать, Селиму двенадцать, а Баязиду всего одиннадцать. Ему трудно тягаться со старшими, но он все равно тягается, хотя все время встречает почти презрительное неприятие. Старшие норовят оттолкнуть Баязида к Джихангиру, которому всего шесть, шехзаде болен и слаб физически. Это несправедливо, Баязид толковей Селима, но наставник прекрасно понимает и другое: их с Селимом век недолог, кто бы из старших братьев не пришел к власти, смерть султана Сулеймана будет означать и смерть младших шехзаде. И Селим, и Баязид несмотря на свой юный возраст прекрасно это знают, только сознают по-разному.

Селим решил, что раз ему не стать следующим султаном (впереди два очень достойных брата – Мустафа и Мехмед), то не стоит и учиться чему-то. Он лентяй; то, что терпит поражение даже от сестры, не удивительно, было бы удивительней, если бы не терпел. А вот Баязид с таким положением не согласен, он хочет научиться всему и соревноваться хочет со старшими. Обидно, что не дают.

– Шехзаде, подождите меня.

Голос наставника спокоен и властен одновременно, но Баязид не остановился.

– Остановитесь, шехзаде! Я не намерен бегать за вами по всему Стамбулу!

Баязид остановился, подождал Лалу Мустафу, стоял с раздувающимися ноздрями.

– Я больше не возьму меч в руки! С кем мне биться, в Джихангиром?!

Наставник спокойно выслушал возмущенного мальчика, пожал плечами.

– Лучше поступить иначе. Велика ли честь показывать свое умение, размахивая мечом перед девочкой, даже если это Михримах Султан? Не лучше ли учиться у настоящих воинов и оттачивать умение у них же?

– У каких это настоящих? – подозрительно прищурил глаза Баязид.

– У янычар. Я приведу вам достойного учителя; если шехзаде Селим не пожелает присоединиться, будете учиться сами. И верховой езде тоже. Да и остальному.

Баязид дернул плечом. Он явно был смущен и обрадован, но старался не показать ни того, ни другого. Худой, нескладный пока подросток был очень похож на отца – султана Сулеймана: тот же орлиный нос, длинная шея, высокий рост…

– Повелитель не разрешит.

– Я поговорю с султаном; не думаю, что он будет против.

Сулейман действительно не возразил, да и как тут возразить?

– Пусть учится. Только вместе с Селимом.

– Шехзаде Селим не слишком усерден. Я прошу разрешить шехзаде Баязиду не топтаться на месте, если его брат не успевает.

– Что, Баязид и впрямь сильней?

– Да, Повелитель.

– Нам так не показалось…

– Просто он еще юн, а потому нескладен. Шехзаде чуть подрастет и будет сильным и красивым молодым человеком. А еще… Повелитель, он очень похож на вас…

– Пусть учится, – повторил султан.

– Повелитель…

– Что еще?

– Шехзаде пора делать обрезание, он уже подрос.

– Да, наверное, пора. Мы подумаем…

Но султана закружили другие дела, об обрезании Баязида было забыто, оно прошло позже, вместе с шехзаде Джихангиром. Опять с Джихангиром! Снова Джихангир!

Но Баязид справился даже с этим, он учился. До мозолей на ладонях держал в руках меч, до рези в глазах читал и писал, до боли в спине сидел в седле. Просто умный Лала Мустафа рассказал ему, что султан Мехмед Фатих, тот самый, который сделал империю великой и завоевал Константинополь, сделав его столицей своих владений, не был любим отцом. Меньше всего его отец султан Мурад желал бы видеть преемником Мехмеда, да и не был тот первым наследником, но судьба распорядилась так, что стал Мехмед и султаном, и блестящим полководцем.

Баязид осваивал воинскую науку, премудрости учения и даже стихосложения, не обращая внимания на ленивого братца, но не делал только одного – больше не пытался соперничать с братьями или сестрой. Всему свое время, он еще покажет, на что способен…

Наверное, на характер Михримах оказало влияние то, что росла вместе с братьями, сестер у девочки не было, слушать болтовню наложниц она, как и мать, не любила; лучше уйти на конюшню, смотреть на лошадей или на то, как любимый брат Мехмед тренируется во владении мечом.

Разве это занятие для девочки? Но принцессе никто не указ, она слушает только отца султана и мать, да и то не всегда.

У юной султанши и наставники, как у шехзаде, например, мирахуру (управляющему султанской конюшней) боснийцу Рустему доверено научить принцессу крепко сидеть в седле. Все бы ничего, но Михримах быстро освоила женское седло и заявила, что желает ездить как братья – в мужском!

Девочка в мужском седле? Но султан, смеясь, разрешил, пришлось принцессе надевать мужское платье и садиться верхом, а не боком. Рустему добавилось головной боли, потому что учить верховой езде шехзаде – это одно, а принцессу – совсем иное.

Первое время пытался не касаться ее, даже подсаживая в стремя, отводил взгляд, когда оказывалась слишком близко, а также обращаться крайне вежливо. Получалось плохо. Потом мысленно плюнул, стал брать за руку или даже за талию, подсаживать, как шехзаде, муштровать и даже кричать, если делала что-то не так.

Не так принцесса делала часто, причем не из-за непонимания, а из вредности, просто чтобы досадить. Михримах – большая любительница делать вопреки, даже если это грозит неприятностями.

Несколько раз столкнувшись с таким, Рустем буквально оттащил ее за руку в сторону и заявил, глядя в зеленые глаза:

– Если вы, Михримах Султан, не будете выполнять то, что вам говорят, то можете здесь больше не появляться!

– Обойдусь! Научат другие.

– Очень хорошо, у меня голова будет меньше болеть.

Она замерла. Никогда с принцессой так не разговаривали, она привыкла к исполнению любых капризов, к поклонению, к согласию и нижайшим просьбам. Избалованная самим своим положением, когда все кланяются, когда любое желание норовят не только выполнить, но и предвосхитить, заискивают и смеются, даже если не смешно, Михримах впервые столкнулась с отпором. Пусть мягким, но нежеланием подчиняться капризам.

– И вы не будете меня учить? – В голосе зазвучала веселая насмешка.

– Нет, – спокойно покачал головой Рустем.

– Вопреки приказу Повелителя? – она продолжала насмехаться.

– Повелитель не приказывал мне помогать вам свернуть шею. А на учебу это не похоже.

– А что похоже на учебу? – Она просто не знала, что сказать. Этот конюх не желал заискивать перед принцессой!

– Учеба – это когда выполняют заданное, а не творят все, что придет в голову. На занятиях с муфтием можете слушать или не слушать, если он позволяет, а в седле нужно делать то, что говорят, иначе просто свернете себе шею. Я понятно объяснил?

Рустем поставил в сторону седло, которое снял со спины лошади, и добавил:

– Я скажу Повелителю, что вам больше не стоит учиться ездить верхом. Для того, чтобы хулиганить, вы достаточно опытны, султанша, а для серьезной учебы не годны.

– Почему это?! – взвилась Михримах.

– Не способны вдумчиво и серьезно относиться к делу. Извините, у меня много работы.

Уже в двери конюшни его догнал ее возглас:

– Я буду учиться!

Рустем обернулся, пожал плечами.

– Вряд ли кто-то согласится так рисковать…

Михримах догнала мирахура в самой конюшне:

– Вы будете меня учить!

– Нет.

– Да!

Он лишь отрицательно покачал головой.

– Еще посмотрим!

Глядя вслед султанше, Рустем сокрушенно вздохнул. Ему очень нравились лошади вообще и султанские особенно, в конюшне Сулеймана прекрасные образцы, правда, султан предпочитал арабскую породу, а ему нравились более стройные текинцы, но не это главное. Главное – сами лошади – прекрасные, гордые животные…

А теперь придется заниматься чем-то другим. Всем известно, что Повелитель выполняет любой каприз единственной дочери. Учить ее при таком отношении, как сейчас, – значит рисковать ее и своей головой. На это не решится никто, а подчиняться строптивая принцесса просто не способна, не приучена с детства.

Рустем уже мысленно принял решение просить Повелителя отправить его куда-нибудь на другую работу, пусть даже конюхом в другую конюшню. Обошел все стойла, попрощался с каждой лошадью, поговорил с конюхами… Все понимали почему и сочувствовали мирахуру. Не повезло, попал под руку самой капризной девушке империи.

На следующий день султан пришел вместе с дочерью. Рустем смотрел открыто; чему быть, того не миновать, вины за собой он не чувствовал.

– Рустем-ага, почему вы отказываетесь учить Михримах Султан?

– Султанша не желает учиться, а я не хочу, чтобы под моим приглядом она свернула себе шею.

– Она пришла извиниться и попросить продолжить учебу.

Кажется, глаза вытаращили даже лошади. Михримах Султан пришла извиниться?! Это что, новая насмешка?

– Рустем-ага, пожалуйста, извините меня и научите всему, что умеете сами.

А в зеленых глазах вызов. Какое извинение?!

– Михримах Султан, научить вас всему, что умею я, не могу, я все же сильней вас. Учить буду при условии, что вы будете подчиняться требованиям.

Султан смотрел на дочь насмешливо. Она поджала губы.

– Я буду подчиняться и выполнять ваши требования.

– Надеюсь, – пробормотал Рустем, предчувствуя новый этап мучений.

На пару дней ее хватило, в первый день под присмотром отца вообще была паинькой. Зато потом…

Поняв, что ничего не изменилось, Рустем просто догнал ее, подхватил ее лошадь под уздцы и заставил остановиться. Соскочил сам, заставил слезть Михримах и спокойно повел лошадей в поводу обратно.

– Эй, а я?

– Идите сами, я не хочу губить лошадь и рисковать вашей жизнью, а слушать вы не желаете.

Она догнала, попыталась остановить.

– Я поеду шагом.

– Вы пойдете, и больше занятий не будет.

– Что я сделала не так?

– Султанша! – Глаза мирахура смотрели насмешливо. – Вы же прекрасно знаете сами.

– Ладно, я больше не буду. Действительно не буду. Но мне скучно повторять эти подпрыгивания!

– Вы всю жизнь собираетесь садиться с моей руки и с подсаживанием?

– А как надо?

– Птицей взлетать в седло, едва коснувшись стремени, а не плюхаться мешком.

Ей стало смешно, сначала прыснула, потом залилась звонким, серебристым смехом.

– Я плюхаюсь, как мешок?

– С требухой!

– Но Повелителю тоже подставляют руку под стремя. Вы же сами подставляете.

– Вы не Повелитель. И вообще, вы будете учиться или болтать?!

Зеленые глаза смотрели с изумлением.

Она вынуждена была подчиниться, а он нашел чем заинтересовать, сообразив, в чем принцессе и правда тяжело, а в чем просто скучно.

Немного погодя Михримах действительно взлетала в седло птицей, едва коснувшись стремян и приводя в изумление всех видевших это.

Однако благодарности Рустем не дождался. Не имея возможности капризничать или поступать, как вздумается, Михримах принялась насмешничать. Недаром говорили, что у принцессы язычок, как бритва, – что откроет рот, то кого-то порежет.

Но и здесь ничего не удалось, у мирахура свой не менее острый, отвечал так же. Трудность была только в том, чтобы не переступить границу, памятуя, что перед ним девушка, да еще и принцесса.

Михримах уже научилась всему, чему мог научить он, не все же возможно для девушки, но продолжала ездить с ним.

И вот теперь мирахура ждало новое назначение, и Рустем не мог понять, рад этому или нет. Чувствовал, что будет скучать по этой задире и ее насмешкам.

– Рустем-ага, разве вы не метите в Великие визири? – Бровь принцессы вопросительно приподнялась, в голосе звучала откровенная насмешка.

Рустем ничего, кроме насмешки, и не ждал от Михримах. Строптивая дочь султана без этого не может. Но и он способен дать отпор; в конце концов, он ничем самой сиятельной насмешнице не обязан, служит падишаху, а не ей.

– Плох тот птенец, который не мечтает взлететь, как орел, султанша. Я, как и любой паша, мечтаю служить Повелителю, находясь к нему как можно ближе. На все воля Всевышнего и его Тени на Земле.

Но Михримах такими смиренными и разумными речами не смутишь, снова фыркнула:

– Уж куда ближе – держаться за его стремя! Или вы мечтаете стать постельничим?

– Нет, султанша, я мечтаю просто служить Повелителю там, где он посчитает нужным держать меня. Вам не нравится мое усердие?

Глаза боснийца смотрели прямо и твердо, он не боялся таких вопросов, не зная за собой вины.

Михримах чуть смутилась, но вида не подала. Презрительно дернула плечиком и ушла, не ответив и не обернувшись.

Рустем почему-то подумал, что ей будет очень нелегко в жизни. Дочь султана не самая красивая, но самая занозистая, она словно живет для того, чтобы всем бросать вызов. Зачем совсем юной девушке нужно учиться стрелять из лука или ездить в мужском седле, вырядившись в мужскую одежду? Никому другому непозволительно, а султанская дочь ездит, стреляет и ведет себя, словно она сын, а не дочь.

Он не стал говорить, что завтра уезжает в далекий Диярбакыр, на самую окраину империи, а когда вернется, не известно. Султанскую дочь это вовсе не должно волновать. Какой-то босниец, какой-то мирахур (управляющий султанской конюшней) стал бейлербеем окраинного Диярбакыра… Велика новость!

Рустем-паша тоже пострадал из-за своего языка, острослов не угодил Великому визирю Аяз Мехмеду-паше, тот и отправил острослова в далекий Диярбакыр. Султан, услышав такое предложение Великого визиря, промолчал.

С другой стороны, Рустем становился пашой, иначе как в санджаке ему такого не получить. Для себя босниец решил, что Диярбакыр не хуже Стамбула, там по крайней мере нет Аяза-паши. А теперь вдруг осознал, что будет скучать по стычкам с принцессой.

Но тут жалеть не о чем, все равно ее скоро выдадут замуж, а замужняя женщина учиться ездить верхом (чему ее учить, уже давно прекрасно держится в седле) или просто болтать с кем бы то ни было не станет. Михримах и сама это понимает, а потому злится. Волю терять никому не хочется…

Рустем снова подумал о том, как тяжело будет строптивой султанше в жизни.

Но он недолго размышлял о судьбе Михримах Султан, своих забот по горло, нужно передать все дела в конюшне, строго-настрого наказать всем, чтобы следили за конем Повелителя особо… Даже уезжая в дальние края, он чувствовал себя ответственным за конюшню султана.

У Михримах только братья, Роксолана родила мужу пятерых сыновей и дочь. Сестра по отцу Разие, рожденная Махидевран Султан, уехала с ней в Манису, когда шехзаде Мустафа отправился туда учиться правлению. С Разие Михримах почти и не виделась, Махидевран и Росколана старательно не замечали друг друга, а их дети не дружили. Тон задавал старший из шехзаде, Мустафа.

Мустафа был третьим сыном султана; вернее, все трое родились, когда Сулейман сам был еще шехзаде, первым рожденным у него как у Повелителя оказался Мехмед – старший из сыновей Роксоланы.

Двух старших братьев Мустафы – Махмуда и Мурада – жестокая болезнь унесла в год рождения старшего сына Роксоланы. Через несколько лет унесла оспа и второго из сыновей удивительной султанши – Абдуллу. Но все равно оставались Мехмед, ставший родительским любимцем, ленивый толстяк Селим, напористый и самолюбивый Баязид и покалеченный Джихангир, которому в младенчестве повредили спинку, но обвинили в том его мать Хуррем.

Все дети, кроме Джихангира, погодки; младший родился почти через шесть лет после Баязида. Им бы расти попарно – Мехмеду и Михримах, которая больше похожа на шехзаде, чем на принцессу, Селиму с Баязидом, а уж больному Джихангиру отдельно. Мехмед и Михримах действительно дружили, Селим обретался с ними рядом, ни на что не претендуя, а вот Баязида отталкивали, и это страшно задевало шехзаде, который давно опередил Селима в развитии.

Все понимали, что это неверно и может привести к беде, но никто ничего не менял, потому что так относился к своим детям разумный Повелитель. Значит, так тому и быть. Предстояла еще борьба за престол между Мехмедом и Мустафой, каждый их которых был достоин трона.

Мустафа старший и по праву считал трон после отца своим, его поддерживали янычары, любили в армии, он умен, хорош собой, силен и амбициозен, он на шесть лет старше Мехмеда.

Но старший из сыновей Роксоланы настоящий любимец родителей, он рожден уже султаном Сулейманом, а не Сулейманом – наследником престола. Мехмед тоже умен, блестяще образован, хорош собой и любим многими. Шехзаде не испортила родительская любовь, как могло произойти, он с честью нес этот груз ожиданий – старался быть лучшим во всем. Удавалось.

За ним тянулась сестра, это началось само собой, когда были совсем малышами, просто Михримах всего на семь месяцев младше брата, потому все требовала себе, как Мехмед. Султану понравилось, в результате принцессу воспитали скорее как принца.

Вот и результат; остальные результаты перекосов воспитания и положения еще впереди и не замедлят сказаться…


Но проблемы султанской семьи Рустем оставил в Стамбуле, отправляясь в далекий, затерянный на самой границе с персами Диярбакыр. Конечно, юго-восточней лежит еще Курдистан, и есть тот же Шехризор, но именно эти места доставляют особое беспокойство. Диярбакыр – одна из ключевых точек на Великом шелковом пути, потому должен хорошо охраняться и обеспечивать безопасность округи. Безопасность торговых путей часто нужней безопасности отдельных городов. Город можно отбить, если его потеряли, а вот вернуть доверие купцов, которые, прослышав о разбойниках или военных стычках, обогнут эту местность или вообще не повезут товары, куда трудней.

От Диярбакыра до Стамбула полтора-два месяца обычного пути, а то и больше, потому что через горы, где прямо не проедешь. Гонцы ездят за две недели, но то гонцы; бейлербею так мчаться не престало, но если месяц туда, да месяц обратно, да в столице два месяца пробыть… вот и нет лучшего времени года, когда еще не печет, но уже не стелются туманы и не дуют сумасшедшие ветра.

Много ли наездишься? Аяз-паша расстарался, отправляя насмешника мирахура в далекий санджак. Дальше будет – меньше неприятностей от его языка, а то того и гляди на смех поднимет! Рустем согласился (а разве могло быть иначе?). Сулейман довольно быстро почувствовал, что ему не хватает острослова рядом, но сразу возвращать Рустема – теперь уже пашу, не стал: решил пусть побудет там.

А Рустему понравилось, разве что скучал по султанской семье, которая стала почти родной, и султанской конюшне, не менее дорогой. Но быстро успокоился. Ездил по округе, наблюдал за строительством новых караван-сараев в Диярбакыре и Мосуле, подолгу разглядывал развалины древнейшей крепости Ниневия, размышляя о бренности всего сущего на Земле… Смотрел на здания Диярбакыра, подсчитывая, сколько поколений людей сменилось на этой земле до него, ужасался числу. Потом сравнивал с древними руинами на другом берегу и понимал, что люди вообще забывают свою историю. Кто жил там? Чем они занимались, о чем думали, мечтали, на что надеялись?

Чем больше размышлял, тем больше понимал, что надеялись на мир и хорошую погоду, на то, что любимые женщины родят здоровых детей, которые вырастут хорошими людьми и не бросят своих родителей в старости. О чем еще может мечтать человек, возделывая землю или строя города, отводя воду или растя детишек?

Но тут же думал о том, что вовсе не одни храмы стояли на том берегу, не только жилые кварталы; было это все окружено крепостной стеной, она и сохранилась больше всего. Крепостные стены строят как защиту от врагов, значит, и враги были, и набеги, и войны. Всегда войны, сколько люди живут на Земле.

Рустем-паша боялся таких мыслей, они приводили к нехорошему выводу бесполезности самого существования. Он старался доказать себе, что полезен уже тем, что крепко держит Диярбакыр, а значит, персидский шах Тахмасп не рискнет нападать на земли, принадлежащие османам.

Рустем действительно хорошо держал Диярбакыр, но не только держал, вставали новые караван-сараи, открылся новый рынок… Он внушал купцам: к чему самим везти товары через горы Анатолии, если их можно с выгодой продать в Диярбакыре и с золотом вернуться обратно? Находились те, кому такое предложение нравилось. И товары в Стамбул везли уже караваны бейлербея Диярбакыра. Всем выгодно, всем удобно. В закрома Рустема-паши потекло золото пока ручейком, но крепким.

И в Диярбакыре довольны, потому что нашлась работа многим. Торговля – великое дело, она может кормить и приносить большую прибыль, нужно только увидеть выгоду и суметь извлечь ее.

И вдруг гонец из Стамбула от Повелителя. Рустем-паша принимал письмо осторожно, словно в нем могла таиться ядовитая змея. Старался вида не показывать, но сердце-то забилось тревожно.

Султан вызывал к себе…

Что это могло значить? Кто-то пожаловался? Некому. Донесли, оговорили? Это возможно. Но делать нечего, собрал волю в кулак, отдал последние распоряжения и отправился по зову Повелителя. Ехал и радовался, что не было в Диярбакыре гарема, не было детей, не успел ни к кому прикипеть душой. Вдруг не вернется?

То, что не вернется, понимали многие, просто так в Стамбул вдруг не зовут. Либо повышение ждет Рустема-пашу, либо голова с плеч. В любом случае жалели, потому что правил толково. Да, нажился, но ведь не взятками, а умелыми делами. Каждый бы правитель так наживался, давая работу другим, цены бы чиновникам не было…

Чем ближе Стамбул, тем беспокойней на сердце, хотя никакой вины за собой не чувствовал. В Малатье беспокоился еще мало, а вот в Анкаре сердце заныло уже по-настоящему. В Измите задержался из-за непогоды, зато сходил к торговцу лошадьми, посмотрел текинцев, от этого на душе немного полегчало, но через Босфор переправлялся, глядя на дворцовые здания на той стороне и гадая, не последний ли раз едет. Все могло быть…

Загрузка...