Дочь сатаны

Глава СЕДЬМАЯ

Как чудесно смотреть на незнакомую землю, которой предстоит стать твоим домом! Тамар стояла на палубе с Ричардом и Бартли. Они смотрели на береговую линию, которая становилась все более отчетливой.

«Либерти» встал на якорь, матросы опустили на воду шлюпки, а навстречу им галеры и лодки вышли приветствовать их. На берегу столпились взволнованные люди. Прибытие друзей из родных краев было важным событием.

Тамар повернулась и посмотрела на Бартли. Его глаза сияли. Он был подлинным искателем приключений, его волновало все новое, неизведанное. С Бартли она перевела взгляд на Ричарда и прочла в его глазах надежду.

Как прекрасно было после месяцев, проведенных в море, ступить на terra firma16 и вдыхать не вонь кают, а аромат лугов и леса, который показался им намного приятнее даже свежего морского воздуха.

Прибывших тут же отвезли в сеттльмент, где их приветствовали церковные старосты и сам губернатор. Сеттльмент состоял из одной улицы, спускавшейся по склону холма к песчаному морскому берегу. Дома были сколочены из грубых досок, но возле каждого дома зеленел садик, что заставило прибывших с болью вспомнить о Плимуте. Разглядывая эту улицу, результат самоотверженного труда, надежд и тяжких испытаний, они заметили квадратные амбразуры, из которых торчали дула пушек, расположенных таким образом, что они могли мгновенно отражать атаку со всех направлений. И прибывшие поняли, что здесь, на берегу, им грозит не меньшая опасность, чем в море.

Но сейчас здесь царило ликование — в сеттльмент прибыли друзья из родной страны. И хотя большинство вновь прибывших были для поселенцев незнакомцами, их встреча походила на воссоединение родственников. Тамар вспомнила нескольких человек, которых видела перед отплытием «Мейфлауэра», — прежде всего капитана Стэндиша, Эдварда Уинслоу и губернатора Брэдфорда.

Они спросили про Хьюмилити, и Тамар так сильно разволновалась, что предоставила Ричарду говорить за нее.

— Это страшное несчастье. Мы все убиты горем. И надо же было этой трагедии произойти накануне дня, когда мы увидели землю! Он несколько лет готовился к отплытию и пекся обо всех нас.

— Без сомнения, — изрек губернатор Брэдфорд, — это воля Господа.

Затем приготовили трапезу для вновь прибывших и отслужили благодарственный молебен за благополучно завершившееся путешествие.

Это было впечатляющее зрелище — вновь прибывшие и поселенцы собрались на берегу, в начале Лейденской улицы, где церковные старосты прочли благодарственные молитвы, и все присутствующие запели псалмы во славу Господа.

После молебна в сеттльменте поднялась суматоха. Вновь прибывшим было оказано истинно пуританское гостеприимство, а поселенцев несказанно обрадовало то, что привез корабль. Птица! Свиньи! Даже золото не могло бы сильнее обрадовать их.

Каждая хозяйка спешила в связи с таким важным событием внести свой вклад в праздничный пир. Приезжих поселили в разных семьях, и хозяйки наперебой старались переплюнуть друг друга. Гостям подавали не какой-нибудь наспех приготовленный пудинг или кукурузу с треской! На этом пиру угощали бобами со свининой и молодой кукурузой.

А пока готовили пиршество, приезжие не скучали.

Дети носились по берегу, просеивали песок между пальцами и с восторгом поглядывали на лес, мечтая поскорее познакомиться с ним после долгого пребывания на море. Дети поселенцев серьезно смотрели на них, а те, кто помнил Англию, расспрашивали о ней.

А взрослые никак не могли наговориться, поселенцы рассказывали про кошмарную зиму, когда половина жителей общины повымирала, про пожар, уничтоживший много построек. Мистер Карвер и мистер Брэдфорд, которые в то время болели и лежали в постели, чуть было не расстались с жизнью, а не только со своими домами. Ах! Какая на них навалилась беда! А виной всему была лишь маленькая искра, воспламенившая соломенную крышу дома. Но Господь спас их. Ужасные несчастья постигли их, но они вынесли все с Божьей помощью.

Рассказывая, люди и смеялись и плакали; смеялись оттого, что беды миновали, что вспоминались и смешные, забавные моменты, плакали и печалились о тех, кто почил в земле Новой Англии. Они рассказывали о том, как создают плантации, как ловят рыбу в быстрой мелкой речушке, впадающей в море, о том, как они обнаружили, что столь необходимый им маис, не желавший расти на каменистой песчаной почве, стал давать обильные урожаи после того, как они стали удобрять землю рыбой.

Рыба! Прибывшие вскоре поняли, что нигде не видели такого изобилия рыбы, как возле мыса Кейп-Джеймс. Этот мыс был хорошо виден отсюда в ясную погоду, он походил на руку, загораживающую бухту. Треска здесь была вдвое крупнее обычной. Сколько труда требуется, чтобы ловить и разделывать ее! Но Господь не оставляет их. Летом, помимо трески, здесь ловят кефаль и осетра. А какая вкусная у этой рыбы икра и молока! Дикари говорят, что рыбы здесь столько, сколько волос у людей на голове.

Фруктов и ягод здесь полным полно — тутовая ягода, слива, крыжовник, земляника. Из овощей — разные сорта тыквы. В лесу в изобилии растет грецкий орех и каштан. Из дикорастущего льна они вьют прочные веревки и плетут сети. Из пушного зверя здесь водятся бобер, выдра, лиса и куница, а в Старом Свете за их шкуры платят большие деньги. Словом, это поистине «земля с молочными реками и кисельными берегами».

Но, ах, как тяжко приходилось им в первые месяцы! Когда они еще не успели открыть для себя богатства этой страны. Им сильно недоставало мяса и муки, не хватало одежды и постельного белья, фитилей для ламп, промасленной бумаги для окон в домах, которые они строили. Они не были готовы к таким трудностям, но их воля была сильнее пронизывающих ветров и жестоких холодов. Они решили никогда не возвращаться ни в Англию, ни в Голландию. Они твердо намеревались сделать эту землю своей, создать новую свободную страну.

Во вторую зиму новоселы поняли, что первая зима была сравнительно мягкой и что Господь спас их. Ведь если бы первая зима была столь же сурова, как и вторая, все новоселы бы погибли.

Да, им было что порассказать и на отсутствие внимания слушателей не приходилось жаловаться. Они рассказывали про большой праздник. День Благодарения, когда губернатор Брэдфорд положил устраивать пир. В этот праздник люди собираются, чтобы всем миром торжественно возблагодарить Всемогущего за то, что он помог им вынести жестокие испытания. Губернатор Брэдфорд послал мужчин в лес подстрелить птиц, и праздник продолжался целых три дня.

Пуритане улыбались, вспоминая это событие.

На праздник пришел Массасойт, вождь индейцев, который стал другом белым поселенцам, благодаря дипломатии капитана Стэндиша и, возможно, благодаря пушкам. Индейцы плясали и пели, и все были шокированы, ведь англичане собрались на торжественный праздник в честь Всемогущего Господа, а эти варвары, дикари, затеяли ритуальные пляски в честь своих богов. Лица у них были раскрашены, тела обнажены. Но все надеялись, что Господь поймет, ведь индейцы были гостями и англичанам пришлось проявить гостеприимство, хотя пляски этих полуголых людей никак не вязались с их торжественным настроением.

Но вот угощение для приезжих было готово. Бобы со свининой и птицей были просто объедение. Поев и выпив эля и джина, они разделились на группы и снова принялись рассказывать. Но теперь они говорили большей частью не о новой стране, а о доме за океаном, с которым почти все они распрощались навсегда.

И все же они приехали в прекрасную страну, хотя и продолжали думать о доме. Здесь были в изобилии омары, моллюски, лангусты, не считая трески и кефали. Но как часто они мечтали о сочном красном бифштексе и добром английском эле! Ностальгия походила на болезнь. Одних она мучила сильнее, чем других. А некоторые просто умирали от меланхолии, тоскуя по зеленым английским лугам.

Тамар была полна энтузиазма. Ей хотелось жить среди этих храбрых мужчин и женщин. Она представляла себе город, состоящий не из одной улицы с маленькими домишками, огородами и садиками, а настоящий город, где царят дружба и свобода, где нет места жестокости… грубости. Да, свобода… что может быть важнее? Свобода жить, как ты хочешь, думать, как хочешь…

Спать они вернулись на корабль, поскольку в сеттльменте для всех трудно было найти место.

По дороге к кораблю Бартли сказал:

— Смелое начинание! Но не для нас.

— Почему?

— Неверующие не могут жить рядом с пуританами.

— Любой может надеяться на свободу, — ответила она, — почему нам не стать пуританами?

— Ты знаешь, что мы никогда не станем ими.

— Они прекрасные люди. Вообрази, каково было им, когда они прибыли сюда и увидели дикий край, пустынный, песчаный берег, о который бьются волны, пологий склон холма — удобное место, где можно построить город, лес, где скрываются дикари, море, кишащее рыбой… Хотела бы я быть с ними в тот момент!

— Что с тобой? — спросил он. — Ты меняешься день ото дня. Ты забыла ночь, когда мы думали, что на нас нападут испанцы? Ты обещала тогда, что мы будем вместе. Что ты расстанешься с мужем и вернешься ко мне. Теперь, когда его не стало, все складывается легче для нас. Теперь он нам не помеха.

— Нет, помеха.

— Ты говоришь загадками.

— Он умер, и это я убила его.

— Ты… убила его?

Волнуясь, Тамар рассказала ему все, что случилось в ночь накануне смерти Хьюмилити.

Бартли саркастически усмехнулся и сказал, что это лишь ее воображение.

— Он покончил с собой? Какая нелепость! Он убил себя, потому что у него не хватило смелости жить.

— Это я убила его, — упорно твердила она. — Почти у берега земли, о которой он мечтал.

— Ты обманываешь себя. Как обычно, эмоции мешают тебе видеть истинное положение вещей. Ты думаешь сердцем… а не разумом. Откуда ты могла знать, что он может решиться на такой шаг? Почему он сделал это? Потому что у него не хватило смелости жить. Он во всем видел грех, даже там, где греха вовсе не было. Не думай более о нем. Он был слабым человеком. Если Бог не дал ему попасть в эту страну, значит, он был недостоин этого. Эта страна для храбрых людей.

— Я чувствую камень у себя на шее. Я убила его и должна расплачиваться за этот грех. И не смогу обрести счастье, покуда не сделаю это. Сегодня я слушала рассказы этих людей и поняла, что должна остаться здесь, должна попытаться выполнить работу Хьюмилити и тем облегчить свою совесть.

Он сердито посмотрел на нее:

— Я не узнаю тебя. А что будет с нами? Что будет с нашей жизнью, о которой мы мечтали, которой собирались насладиться, если не попадем в лапы испанцев? Почему теперь, когда путь свободен, ты воздвигаешь новые препятствия?

— Я уже не так глупа, как в юности. Я уже не та Тамар, которая была готова решиться на все ради возлюбленного.

Он обнял ее и мрачно сказал:

— Я скоро все изменю.

Но Тамар твердо стояла на своем:

— Прошу тебя, оставь меня на время. Я хочу все обдумать. Мне трудно разобраться в своих чувствах. В этот момент я вижу лишь его бледное, страдающее лицо, его печальный взгляд. Слышу лишь свой собственный голос, говорящий ему грубые, жестокие слова. Они вонзались ему в сердце, как удары ножа. И я убила ими его.

В порыве гнева Бартли молча повернулся и ушел.

Она вернулась в свою комнату и заперлась; ей казалось, что там витает душа Хьюмилити Брауна. Она лежала, ворочаясь с боку на бок, тщетно пытаясь уснуть.

Тамар задремала лишь на рассвете, и ей приснилось, будто в каюту вошел Хьюмилити, с его мокрого мрачного одеяния капала вода, мокрые пряди волос обрамляли смертельно бледное лицо.

— Ты можешь искупить свой грех лишь благочестивой жизнью, — сказал он.

Ранним утром к ней в каюту вошел Ричард:

— Я помешал тебе, Тамар? — спросил он.

— Нет.

— Но у тебя усталый вид. Видно, ты плохо спала. Я и сам почти не спал. Вчерашний день я запомню на всю жизнь.

— Я тоже, — сказала она.

— Тамар, ты будешь здесь счастлива.

Она покачала головой, но он этого не заметил. Казалось, его взгляд был устремлен куда-то вперед, в будущее.

— Когда я увидел построенный ими город, — продолжал он так, словно говорил про себя, — сердце мое наполнилось удивительными чувствами. Эти примитивные люди… маленькие, какие-то голые… Но ты только подумай! Ведь прежде чем начать строить, им пришлось рубить деревья. Уинслоу рассказал мне, что в те дни им пришлось работать с восхода солнца до заката. Валить деревья, пилить, таскать бревна. Он сказал, что некоторые мужчины заболели, а иные умерли, не успев даже начать строить. Те же, что были здоровы, трудились все время, когда позволяла погода. Они работали с охотой. Мне хотелось бы быть одним из них. Этих людей никогда не забудут. А более всего меня поразило то, что в первый воскресный день они отдыхали, хотя им было необходимо поскорее построить дома. Ибо для них воскресенье — день священный. Я представляю себе их жизнь в то время: ни молельного дома, ни жилья, а они возносят благодарственные молитвы под открытым небом. Тамар, этим людям присуще некое величие, какого я прежде ни в ком не замечал. Я часто думал, что могу поклоняться Сыну Плотника. Но мне было трудно принять его простые доктрины. Я отвергал одну за другой сложные версии, которые предлагали различные церкви. Но, несомненно, эта простая жизнь в благочестии и воздержании и есть выражение подлинной веры. Религия, которую привезли сюда эти люди, и есть религия праведная.

— Возможно, вы правы, — ответила Тамар.

— Эти первые поселенцы храбрее пуритан, которых мы знали. Многие из них провели годы в ссылке, в Голландии. Они хотели не только упростить церковный ритуал, но и создать новый. Поэтому-то им и нужно было бежать из своей страны, чтобы создать новое общество.

— Вы хотели бы стать одним из них, Ричард. Мне кажется, я тоже этого хочу. Трудиться вместе с ними, видеть, как здесь вырастает большой город, город, где царит доброта, а не жестокость, где преследование уступило место свободе. Я хочу жить здесь простой, непритязательной жизнью, как живут они. Я должна сделать это, потому что Хьюмилити до этого не дожил.

Ричард серьезно посмотрел на нее.

— Я думаю о тебе… и о Бартли, — сказал он.

— Что именно?

— Что вам теперь непременно следует пожениться. Он любит тебя, и, мне думается, ты любишь его.

— Я не знаю.

— Ты непременно должна быть счастливой здесь, Тамар. И сделать Бартли счастливым. Он нужен тебе, не думаю, что ты можешь быть счастлива без него. И хотя трудно представить, что он станет вести жизнь пуританина, быть может, он решится на это… ради тебя. Он мог бы вернуться в Англию и вести жизнь, для которой предназначен. Жизнь эсквайра, хозяина поместья. Но ты, Тамар, не должна возвращаться. Если бы ты осталась там, они однажды схватили бы тебя. Я всегда это знал и не мог обрести покой, думая об этом. Могли пройти годы, и все же… это случилось бы однажды. Они никогда не забыли бы, что ты слыла ведьмой. Поэтому я согласился отправиться сюда. Я знал, что, оставаясь дома, ты подвергаешься опасности.

— Да, — согласилась Тамар. — Я тоже чувствовала это. Многие смотрели на меня искоса! Я часто представляла себе, как приходят стражники, чтобы схватить меня, как тогда, в тот день, когда они пришли с Симоном Картером. И забрать не только меня, но и бедняжку Джейн Свонн. Они забрали бы и ее. Быть может, даже миссис Элтон и вас, Ричард. Никто из нас не был в безопасности, даже Джон Тайлер и Аннис… и ее дети. Их могли забрать за то, что они пуритане.

— Это все из-за религиозных преследований! — горячо воскликнул Ричард. — Ты упорствуешь, считая себя колдуньей, потому что узнала их ритуалы и искусство знахарки. Все дело в религиозных преследованиях, из-за них нам и пришлось бежать.

— Ричард, я знаю, что должна остаться. Я должна изгнать дьявола из своей души.

Ричард вздохнул.

— Стало быть, даже теперь, став взрослой женщиной и матерью, ты продолжаешь верить в черную магию?

— Я знаю, что во мне сидит дьявол. Потому-то я и погубила свою душу. — Она быстро продолжала, чтобы не дать ему прервать себя: — Вы много не знаете обо мне. Я безнравственна. И Бартли таков же. Вот почему нас тянет друг к другу. Он груб, жесток, способен на варварские поступки, на убийство. И я такая же. Позвольте мне объяснить, чтобы вы поняли. Бартли много лет назад был моим любовником. Я не хотела этого, но он заставил меня. Не так, как в тот раз, когда вы спасли меня от него. Он сделал это более хитро и осторожно. И теперь я знаю, что втайне желала этого. Я обманывала себя, уверяла себя, что ненавижу его, но это была ложь. Потом я вышла за Хьюмилити. Я не имела права делать это, но дьявол подтолкнул меня на этот шаг, теперь мне ясно. Если бы я вышла за Бартли, я не имела бы на Хьюмилити влияния. Бартли уже принадлежал дьяволу, и нечистый жаждал заполучить душу Хьюмилити.

— Что ты говоришь, Тамар? С тобой истерика?

— Вы считаете себя мудрым, Ричард. Так оно и есть. Но ваша мудрость из книг. Вы ничего не знаете о таких женщинах, как я. Я спасла жизнь Хьюмилити и гордилась этим. И мне казалось, что, коль скоро я спасла его, его жизнь принадлежит мне. Теперь я знаю: это дьявол нашептывал мне в ухо. Я обманывала себя, думая, что моя душа спасена и это замужество вполне оправдано. Теперь я отчетливо сознаю свою жестокость, варварство. Что было дальше, вы знаете. Потом Бартли вернулся домой. Разумеется, я хотела Бартли. Ведь мы с ним два сапога-пара. Мы ссорились, ненавидели друг друга и без памяти друг друга любили. И так было всегда. А когда мы сели на корабль, я знала, что мне нужен Бартли, нужны дети, а Хьюмилити не нужен… и я убила его!

— Ты говоришь вздор, Тамар. Джон Тайлер видел кончину Хьюмилити.

— Джон Тайлер видел, как он упал за борт. Но почему он упал за борт? На это была причина. Утро было спокойное. Он упал намеренно. Он убил себя, потому что я послала его на смерть, потому, что был не в силах жить.

— Я вижу, что ты вне себя от горя. Не твоя вина, что он упал за борт. Он любил тебя. Ты подарила ему детей. Ты отправилась с ним в страну, о которой он мечтал. Его заветная мечта вот-вот должна была исполниться.

— Говорю вам, я убила его! И заманила его в ловушку. Его молитвы раздражали меня, оскорбляли мою гордость. Он женился не из любви ко мне. Он постоянно твердил, что мы должны помочь населить колонию. Мне было невыносимо это слушать, и я пыталась доказать ему, что он такой же похотливый, как и все мужчины, что он обманывает себя, но меня ему не обмануть. И я соблазнила его. Я сказала ему, что он не только грешник, но и лицемер. Эту правду Хьюмилити вынести не мог и решил, что осужден на вечное проклятие. Он совершил один из семи смертных грехов, о которых постоянно говорил в своей проповеди — прелюбодеяние. И все эти годы он прелюбодействовал, не так, как Бартли, — самодовольно, хвастаясь, показывая всему свету, каков он есть. Нет, он делал это под маской благочестия… под покровительством темноты. И все это я сказала ему, а он не захотел больше жить.

Ричард взял ее за плечи и слегка встряхнул.

— Тамар, что ты говоришь? Я сейчас дам тебе стаканчик вина и уложу в постель. Отдохнешь, а после я потолкую с тобой. Тебя потрясла эта ужасная трагедия! Ты была слишком взволнована в последние дни. Я постараюсь тебе все объяснить. Смерть Хьюмилити была случайной. Он никогда не стал бы лишать себя жизни из-за того, что ты назвала проявлением похоти. Ведь ты была его женой.

— Он думал, что я беременна. Я солгала ему, потому что… не хотела его. Он думал, что я ношу ребенка… а я…

— Успокойся, Тамар.

Ричард взял ее за руку, рука была холодна.

— Я спокойна, — ответила она, — и спокойно осознаю, что совершила убийство. Я послала его на смерть, и дело, которое он собирался сделать, ему не суждено совершить. Я могу обрести покой, лишь если сама буду трудиться здесь. Ричард… Отец, попытайтесь понять меня, помогите мне.

Он прижался губами к ее лбу.

— Я понимаю тебя, дорогое мое дитя, — сказал Ричард, — я понимаю. Мы будем трудиться вместе.

Дни быстро мелькали. Припасы были разгружены, загородки для свиней и птицы поставлены. Нужно было валить лес и пилить бревна, так как предстояло построить много домов. К тому же приходилось постоянно добывать пищу. Если бы они довольствовались одной лишь рыбой, то могли сэкономить массу времени. За один день несколько маленьких лодок, выйдя в море, возвращались с уловом, которого хватало на весь сеттльмент. Но им хотелось мяса, омаров, лангустов, моллюсков, одна треска надоела им. Им приходилось также охотиться в лесу на оленя.

Дети тоже работали, помогали взрослым, выполняли мелкие поручения.

«Здесь лентяев быть не должно, — гласило здешнее правило, — поблажек не будет никому. Те, кто хочет жить в домах, должны построить их, те, кто хочет есть, должны работать».

Дети были в восторге от новой жизни. Все здесь было такое странное и интересное. Море, меняющее окраску, не похожее на море Девона, песчаный берег, о который бешено бились волны, корабль, стоящий на якоре, — воплощение приключений и открытий, Кейп-Джеймс, хорошо видный в ясную погоду, быстрая речка, впадающая в море, горы Чуйот-Хилз, виднеющиеся вдали; сам городок, раскинувшийся на склоне холма; дикие птицы — гуси, журавли, цапли, а главное — лес. Дик то и дело смотрел на лес, этот заколдованный лес, где скрывались краснокожие. Дик просыпался рано, а вечером валился с ног от усталости. Он наслаждался новой жизнью.

Планы Ричарда были одобрены губернатором и старостами. Он привез книги для обучения детей. Он считал, что их необходимо обучать грамоте. Нельзя позволить им расти невеждами. Если их не выучить читать и писать, они не смогут даже читать Библию и не научат этому своих детей.

Лидеры пилигримов признались, что этот вопрос их весьма волнует. У них самих не было возможности заниматься обучением детей, им надо было думать о том, как бы выжить. Ричард пришел в восторг от того, что может быть полезным новоселам. Тамар вызвалась помогать ему, а Ричард сказал, что, коль скоро среди новоселов много подростков, ему понадобится помощник, а кто может помочь ему лучше, чем собственная дочь, которую он сам обучал?

Второе предложение было принято с несколько меньшим энтузиазмом, чем первое. Некто Джеймс Милрой, пожилой вдовец, чья жена умерла минувшей зимой, заявил, что Господь вряд ли будет доволен, если юношей станет обучать женщина.

Ричард стал отстаивать свое предложение, он заявил, что сам знает, кого ему выбрать в помощники. Вопрос оставили открытым, но, глядя на непроницаемые лица собравшихся, Тамар внезапно почувствовала, как ее окатила волна гнева. Она плотно сжала губы, боясь в пылу гнева сказать слова, о которых после пожалеет, потому что ей почудилось, что в толпе мужчин стоит Хьюмилити.

И вместо того чтобы бурно возражать, она решила доказать им, что женщина может выполнять эту работу не хуже мужчины и что пол здесь не играет роли.

Дом Ричарда, который должен был одновременно стать и школой, решили построить первым. Поглядеть, как строят дом, пришло несколько индейцев. Лица у них были разрисованы красной краской в знак того, что они пришли с миром. Они улыбались и болтали между собой и предлагали бледнолицым ожерелья из ракушек и оленьи шкуры в обмен на промасленную бумагу и пилы. «Mawchick Chammay!» — восклицали они. «Лучшие друзья». Они весело смеялись, бледнолицые казались им такими странными и удивительными.

Семья Аннис разместилась в домах двух семейств, чтобы иметь крышу над головой, пока строилось их собственное жилье. Аннис была вне себя от счастья.

— Ах, миссис, — сказала она Тамар, — это в самом деле великая страна. Дома я все время боялась, что Джона заберут на допрос. Кабы вы только знали, как мне хорошо, что больше не надо ничего бояться. Здесь все уважают Джона, он умеет обращаться с землей. Губернатор сказал мне: «Такие люди, как твой муж, нужны нам». Мои дети Кристиан и Ристрейнт тоже хорошие работники. Так и сказал и добавил: «И ты, дочь моя, и твоя благочестивая семья тоже нужны нам. Тебе ведом твой долг перед Господом, честная женщина, которая подарила нам детей». Ах, миссис, я так счастлива. Это и в самом деле земля обетованная.

Миссис Элгон поселилась в другой семье на время, покуда не построят дом для Ричарда. Тогда она снова станет его домоправительницей. В доме, где жила миссис Элтон, жил также и Джеймс Милрой, и Тамар слышала, что он хочет найти себе жену.

— Кто знает, — сказала Тамар Ричарду, — быть может, миссис Элтон найдет мужа в новой стране?

Тамар беспокоилась о Бартли. Для поселенцев он был еще более чужим, чем она. Для них он был капитаном, который привез провиант и колонистов. Он никогда не приходил на их сборища и молебны, да они и не ждали, чтобы он приходил к ним. Он сказал, что весной поплывет с «Либерти» обратно в Англию, доложит в Лондоне про колонию и привезет либо пришлет скот в Новый Плимут.

Бартли, разумеется, не собирался становиться членом общины, в то время как Тамар видела в ней свое спасение.

Бартли был возмущен. Он говорил, что это ее новая дикая фантазия, проявление упрямства, которое мучило ее с первой встречи и разрушило их жизнь. Неужто ей не пошел впрок этот урок? Всю жизнь он должен ждать… ждать… ждать. Неужто она не понимает, что ее манера уклоняться, увиливать — причина всех их бед?

— Время пришло! Сейчас! — воскликнул Бартли. — Не завтра… не на будущий год! Нынче же! Нынче!

— Ты должен попытаться понять меня, — ответила она, — должен помочь мне.

— Когда я возвратился домой, нам мешал Хьюмилити Браун. Больше он не стоит между нами. Мы свободны… и можем пожениться. А ты продолжаешь твердить: «Надобно обождать».

— Мы не свободны, Бартли. Хьюмилити стоит между нами.

— Он мертв!

— Он является мне, потому что я убила его.

— Вздор! Он убил себя. Либо это был несчастный случай. Разумеется, это был несчастный случай!

— Ты говоришь это, потому что тебе так хочется.

— Я говорю истину. Он умер, его жизнь окончена. А наша жизнь коротка. Ты продолжаешь испытывать мое терпение. Ты знаешь, каков я, когда мое терпение кончится! Я отказываюсь ждать, отказываюсь тратить свою жизнь впустую.

Ее глаза наполнились слезами.

— О Бартли, прошу тебя…

— Не надо просить меня! Это я прошу тебя выйти за меня и весной отправиться со мной в Англию. Соглашайся! Там наше место. Нам следует остаться там.

— Ричард говорит, что в Англии жить опасно. Там меня считают ведьмой и не забудут эгого.

— Неужто ты думаешь, что они посмеют тронуть мою жену?

— В Девоне мне всегда будет грозить опасность, там меня знают.

— Это не причина для того, чтобы не возвращаться. Вам нечего их бояться!

— Я не вернусь, потому что хочу жить здесь, с этими людьми. Я хочу жить в самопожертвовании и воздержании. Я поняла это благодаря их доброте.

— Ты изменишь свое мнение.

— Навряд ли.

Он схватил ее руку и сильно сжал ее.

— Ты глупа, Тамар. Ты взяла за идеал то, что тебе не подходит. Ты мыслишь чувствами. Ты не сможешь жить среди пуритан. В тебе нет ничего пуританского. Ты принадлежишь мне, а я тебе. Я удивляюсь своему терпению. Я скоро докажу тебе, сколь не права ты была, тратя наше время даром. Я не позволю больше губить нашу жизнь. Не стой и не смотри на меня с видом святой мученицы, или, клянусь Богом, я докажу, что ничего святого в тебе нет… И причин горевать у тебя тоже нет!

Бартли отвернулся и пошел было прочь, но, сделав несколько шагов, обернулся:

— Не думай, что я оставлю все, как есть. Вот увидишь.

Тамар задрожала. Как знакома была ей эта улыбка, эти сверкающие голубые глаза! Ее сердце сильно забилось, она знала: ей хотелось, чтобы он вернулся и сказал, что не станет дольше ждать. Но тут перед ней снова возникло бледное лицо Хьюмилити, его мокрая одежда, печальный голос. «Молю тебя, — сказал ей призрак, — проси Господа, чтобы он помог тебе бороться со своей похотью».

Она стала шептать молитву и вернулась, чтобы поглядеть, как строят дом, в котором она будет трудиться вместе с Ричардом на благо колонии.

Однако казалось, будто и Бартли нашел свое место в колонии. Он ходил в лес с охотниками. Он был отличным стрелком, и благодаря ему мяса у них хватало на всех.

— Ты отличный охотник, друг, — говорили ему.

Поселенцы тепло относились к Бартли. «Оставайтесь с нами, — словно говорили их глаза. — Работа для тебя у нас найдется, а придет время, Господь спасет твою душу от геенны огненной. Он дал тебе глаза сокола, ловкость индейца и силу трех мужчин. Для таких здесь найдется работа».

Но Бартли не собирался оставаться с ними навсегда. Просто он не мог устоять, лишить себя удовольствия поохотиться. К тому же ему нравилось, возвращаясь с охоты с богатой добычей, видеть радостные лица новоселов.

Однажды Дик куда-то запропастился, и Тамар не находила себе места от волнения.

Был ясный зимний морозный день. Она решила, что ее сын заблудился в лесу, быть может, он ранен, не может идти и останется там на ночь… Он может погибнуть, ведь зимы в этих краях суровее, чем в Девоне. Ведь дома в иные годы зимой и вовсе не было холодов. В Девоншире порой и снега-то зимой не выпадало. Это самый благоприятный климат в этой стране. Теперь, когда они узнали, что такое настоящая зима, людям из Девоншира было труднее переносить ее, чем тем, кто приехал из Восточной Англии или Голландии.

Тамар должна была найти сына, но боялась подумать, что он мог нарушить здешние правила. Ведь если Дик ушел в лес, стало быть, в самом деле нарушил правила. Разумеется, пуритане правы, что воспитывают детей в строгости. Они считают, что дети рождены в грехе и следует уводить их от греха. Часто их строго наказывали, по приказанию церковных старост многих жестоко пороли. Но даже если эти люди правы, это не должно случиться с Диком. Он гордый мальчик, с чувством собственного достоинства. Он походил во всем на нее и к тому же подражал Бартли. Он не потерпит публичного унижения, ведь он считает себя взрослым мужчиной и требует уважения.

Если она найдет Бартли, то попросит его отыскать Дика так, чтобы проступок мальчика не был замечен.

Тамар спустилась к берегу, собираясь сесть в лодку и поплыть к «Либерти», найти Бартли и попросить о помощи. Сердце ее сильно билось, она представляла себе, что Бартли поставит ей условие: «Я найду мальчика так, что пуритане не узнают про его проступок, но за это тебе придется…»

Внезапно кто-то позвал ее, она обернулась и увидела, что к ней идет Джеймс Милрой, пожилой вдовец, возражавший против того, чтобы мальчиков учила женщина.

— Вы тревожитесь о сыне? — спросил он. — Я могу сказать вам, где он.

Он смотрел на нее с упреком, и Тамар постаралась поскорее заправить растрепавшиеся волосы под чепец.

— Вы знаете, где он? — крикнула она. — Он… жив и невредим?

— По-видимому. Сэр Бартли ушел в лес на охоту и взял мальчика с собой.

Она почувствовала облегчение, но Джеймс Милрой сурово покачал головой.

— Ежели вы пожелаете прислушаться к дружескому совету, я скажу вам: напрасно вы позволяете мальчику проводить так много времени с капитаном. Этот человек — грешник, он приведет его к соблазну. Его грубая речь нередко оскорбляет уши богобоязненных людей. У него скверная репутация.

— Благодарю вас, сэр, — вспыхнув, ответила она, — но это мой сын и я знаю, что хорошо для него.

— Не могу с этим согласиться, и церковные старосты будут одного со мной мнения. Мальчик не должен отлучаться без позволения. Я настаиваю на том, чтобы по возвращении он был наказан.

— Вы хотите сказать…

— «Тот, кто жалеет розог, ненавидит своего сына» — гласит пословица. Этот мальчик уже испорчен. Ему нужен отец.

— Уверяю вас, мне лучше знать, как воспитывать своего сына.

Она повернулась и пошла прочь с высоко поднятой головой. Останься она дольше, ей бы не удалось сдержать свой гнев.

К вечеру охотники принесли столько мяса, что его хватило бы, чтобы накормить всех новоселов. Тамар увидела, как они возвращались. Дик вышагивал рядом с Бартли, и она почувствовала гордость за сына. Он стал совсем взрослым.

Джеймс Милрой тоже следил за возвращением охотников, и Тамар, взглянув на его злобное лицо с плотно сжатыми губами, поняла, что он намерен требовать наказания для ее сына.

Она увидела, как этот человек подошел к мальчику и положил ему руку на плечо, а мальчик вспыхнул и придвинулся к Бартли.

Потом она услышала высокий и звонкий голос Дика:

— Охота — вот это да! Сколько еды мы раздобыли! Славное дело!

Бартли, выпрямившись во весь рост, смело и дерзко взглянул в лицо Джеймса Милроя. Сердце Тамар екнуло, она знала этот взгляд.

Вокруг них воцарилось молчание. Радость оттого, что охотники вернулись с богатой добычей, была испорчена, в общую гармонию ворвались тревожные ноты.

— Я взял мальчика с собой, — сказал Бартли, — и несу за это ответственность. Чего вы хотите, сэр? Вызвать меня на дуэль? Что же, я готов! Будем драться на шпагах или на кулаках? Клянусь Богом, для меня довольно будет и минуты…

Но тут к нему подошел один из церковных старост и положил руку на плечо Бартли.

— Сэр Бартли, прошу вас быть сдержаннее.

— Пусть он оставит мальчика в покое, — прорычал Бартли, — каждый, кто тронет его, будет иметь дело со мной.

— Детям запрещается ходить в лес без разрешения родителей или старших в колонии, — сказал Мйлрой.

— Он пошел с разрешения родителя, — сказал Бартли.

— Это неправда.

— Вы смеете оскорблять меня?

Но Джеймс Мйлрой не был трусом, хотя знал, что не может равняться с великим и грозным капитаном. Он не был бы колонистом, если бы у него недоставало храбрости. Он истово верил в справедливость того, что делает.

— Это вы оскорбляете правду, сэр Бартли. Его мать беспокоилась. Она искала его. Я встретил ее и сказал, где он.

Бартли прищурил глаза. Он собирался уже схватить этого человека за плечи, но тут староста сказал:

— Его мать здесь. Она сама расскажет нам все. Вы волновались, миссис Браун, не правда ли? Вы не давали ему позволения идти в лес, а он должен был попросить вас об этом, коль скоро у него, к сожалению, нет отца, который руководил бы им.

Тамар бросила на Джеймса Милроя сердитый взгляд.

— Мальчик получил мое разрешение. Ему разрешено охотиться с мистером Бартли в любое время.

Джеймс Мйлрой уставился на нее с ужасом. Он не удивился бы, если бы небеса разверзлись и ее поразило бы громом.

«Какой смысл пытаться быть одной из них?» — спросила себя Тамар.

Она была неверующей, такой же, как Бартли. Она могла легко солгать, чтобы спасти сына от боли и унижения! А легко ли было для Бартли солгать?

Позднее она раскаялась в своем поступке. Она поступила скверно. Уж лучше было позволить наказать Дика, чем брать грех на душу.

Более того, она поддалась Бартли, поставила себя рядом с ним, выступила вместе с ним против пуритан.

— Надо же придумать! Наказывать мальчика за то, что он пошел охотиться! Ведь он вернулся в тот же день. Положись на меня, и я сделаю из него мужчину.

— Он должен научиться следовать правилам… правилам колонии, в которой живет.

— Я научу его тому, что для него полезно.

— Я хочу, чтобы он вырос добрым и благородным.

— Как его отец? — спросил Бартли. — Хилый бедняга, который прыгнул в море оттого, что соблазнился и переспал с собственной женой?

— Как ты смеешь говорить мне подобные слова?

— Ну вот, теперь ты больше похожа на себя. Я предпочитаю видеть тебя разъяренной, но только не благочестивой ханжой.

Она хотела было возмутиться, но тут же ей рядом с Бартли почудился призрак Хьюмилити и она как бы увидела капитана его глазами. Бартли представился ей дьяволом, пытающимся соблазнить ее. Тамар отвернулась и пошла прочь, но услышала, как Бартли смеется ей вслед, и поняла, что в голове у него родился новый план.

После той охоты Дик не отставал от Бартли ни на шаг, он просто боготворил капитана. Однажды, взглянув критически на мать, мальчик сказал:

— Раньше, матушка, вы были больше похожи на сэра Бартли, а теперь стали как эти люди!

— Дик, — ответила мать, — но ведь ты живешь среди этих людей.

— Мне нравится жить здесь, — подчеркнул он, — потому что я могу охотиться с сэром Бартли. А когда-нибудь… я поплыву с ним. Когда он отправится назад, в Англию, то возьмет…

Мальчик оборвал фразу, но она поняла: Бартли отнимал у нее сына, переманивая его на свою сторону.

Эта мысль стала мучить ее. Она постоянно молилась. С Ричардом Тамар не могла говорить об этом, потому что Ричард хотел, чтобы она вышла за Бартли. Отец не верил в ее второе обращение в пуританство, как не верил в первое.

Несколько недель спустя после прихода «Либерти» в Новый Плимут приплыл другой корабль. На его борту были голландские поселенцы, обосновавшиеся не слишком далеко, на этом же берегу. Гостей приняли весьма радушно, губернатор сказал, что он и колонисты радуются, когда их посещают гости.

Голландцы восторгались Новым Плимутом. Их очень удивило, что переселенцев из Англии не беспокоят краснокожие туземцы. Они рассказали, что во французских и голландских колониях на этом континенте жизнь не столь спокойная.

Тамар знала, что это объясняется добротой и благородством жителей Нового Плимута. Их законы чести были непоколебимы, и индейцы это поняли и оценили. Англичане прирожденные колонизаторы, как ни одна другая нация на земле. Им присущи достоинство и честность, что ценят люди любого цвета кожи. Они храбры, но храбры и другие поселенцы, покинувшие свой дом, чтобы обрести новую жизнь в чужой стране. Тамар видела качества, присущие англичанам в большей степени, нежели людям других национальностей: спокойное достоинство, умение подавить свои эмоции — как гнев, так и радость, ибо люди, дающие волю этим чувствам, находятся в менее выгодном положении, чем их противники; англичане не раздражаются по пустякам, но вызвать их справедливое негодование опасно; они непременно добиваются своей цели, проявляют упорство и непременно заканчивают то, что начали. Эти качества вызывают в других людях уважение и страх. Лишь в подобных людях она видит пример для подражания, лишь с ними она желает трудиться во имя спасения своей души.

Близилось Рождество, и Тамар готовилась устроить праздник для детей. Она обещала им танцы, игры и угощение. Дети бегали пританцовывая по Лейден-стрит и болтали о рождественском празднике.

Тамар передали, что церковный староста желает поговорить с ней, и она отправилась к нему.

— Садитесь, дорогая сестра, — сказал он, — я должен побеседовать с вами. Я слышал, что в день рождения Христа вы собираетесь устроить праздник.

Тамар промолчала, выжидая, и после паузы он продолжал:

— Наш Господь, Иисус Христос был человеком печали, и день Его рождения не годится встречать веселой пирушкой и играми. В этот день следует молиться.

— Но… — начала было она. Он поднял руку.

— Выслушайте меня до конца, прошу вас. Я полагал, что сперва должен побеседовать с вами, прежде чем объяснять детям: в этот день не должно быть никаких… вакханалий. Боюсь, что вы по неведению, не злонамеренно, вбили им в голову мысль о праздничном веселье. Не бойтесь, сестра, мы не станем винить вас. Мы желаем лишь показать, сколь глупы ваши намерения.

— Но ведь это простой детский праздник. Никаких вакханалий. Просто немного удовольствия… немного веселья.

— Дорогая сестра, вы привезли сюда старые идеи из Англии. Мы должны оставить в этой стране всяческое зло. Ему нет места в Новом Свете. Не надо досадовать. Мы видели, что вы старались стать одной из нас и довольны подобными переменами в вас. Мы желаем помочь вам, потому-то я и пригласил вас сюда, дабы объяснить, сколь превратно ваше представление о праздновании дня рождения Христа.

Тамар подняла голову и посмотрела ему в лицо, зная, что глаза ее начинают гневно сверкать. Ей хотелось выбежать из этой комнаты, где вдруг стало даже трудно дышать. Она посмотрела на полку, где стояло несколько книг, главным образом Библия в переводе, сделанном в Голландии, на тростниковую циновку на полу, на промасленную бумагу на окнах… И вдруг с невыносимой тоской вспомнила свою спальню в Пенникомкуике с ковром на полу, настоящим стеклом в окнах и кроватью под богатым балдахином. Ей захотелось убежать от этой скудной, примитивной жизни, захотелось стать свободной. Свободной? Но ведь она отправилась сюда в поисках свободы.

Но она постаралась прогнать эти мысли. Снова призрак Хьюмилити погрозил ей пальцем. Она заставила себя сдержаться.

— Вы еще молоды. Вы — сильная женщина. Вы родили детей и можете еще родить. Ваш долг перед Господом и новой страной рожать детей, чтобы они молились Ему и трудились на благо этой страны. Вы слишком молоды, чтобы оставаться незамужней. Прошу вас, не пугайтесь. У меня для вас хорошая новость. Среди нас есть человек, готовый жениться на вас, руководить вами, стать отцом детей, которых вы родили, и отцом тех, которых родите еще.

Ее губы невольно искривились в презрительной улыбке.

— А кто этот человек?

— Джеймс Милрой. Достойный, благородный человек, давно посвятивший свою жизнь служению Господу. Он старался покровительствовать вам с тех пор, как вы прибыли сюда. Он чувствует, что вы и ваши дети нуждаются в помощи и исправлении и что Бог избрал его для этой цели. Он желает, нет жаждет подчиниться воле Божией.

— Если он ищет жену, почему бы ему не найти женщину достойнее меня?

Но староста не заметил иронии, прозвучавшей в ее голосе.

— Да, он мог бы сделать это. Но наш дорогой брат Милрой не из тех, кто выбирает легкий путь. И посему он готов взять вас в жены.

— Это весьма благородно с его стороны. Однако передайте ему, что если я надумаю выйти замуж, я сама выберу себе мужа.

— Вы делаете слишком много ошибок, сестра. Ваша жизнь полна ошибок. Вы привезли сюда пагубные идеи Старого Света и цепляетесь за них. Вы предложили учить наших мальчиков. Нам это не нравится. Не дело женщины учить мужчин, а эти мальчики однажды станут мужчинами. О нет. Мы желали бы видеть вас, как и прочих женщин, у колеса прялки, в поле, собирающей урожай… а прежде всего женой, рожающей детей. Да, дорогая сестра, мы приняли вас в свою общину. Один из нас предлагает вам свою заботу, желает наставлять на путь спасения и поклонения Господу.

Тамар была настолько ошарашена, что не могла говорить. Голову сверлила одна мысль: Джеймс Милрой! Подумайте только!

Она представила себе его: тихий человек с важным, торжественным видом… так похожий на Хьюмилити Брауна.

Староста продолжал:

— Вы представительница слабого пола, дорогая сестра, это очевидно, что в Старом Свете вас испортили. Ваш отец продолжает портить вас. Мы довольны им и работой, которую он выполняет для нас. Но ему тоже надо многому научиться. К сожалению, вас плохо воспитывали, и нам вас жаль. Вы красивы, а красота, дорогая сестра, не всегда от Бога. А быть может, Всемогущий даровал ее вам, как особую ношу, которую нужно нести всю жизнь. Женщины слабые существа. Мы не должны забывать, что они не равны с мужчинами. Женщина не должна забывать, что она — слабый сосуд. Не забывать, что Ева поддалась искушению змея. Из-за Евы наш праотец Адам был изгнан из рая. Адам был слаб, а Ева греховна. А все женщины — потомки Евы, как мужчины потомки Адама. Женщины легче поддаются соблазну, оттого что ум у них слабее, чем у мужчин. И потому они должны во всем повиноваться своим мужьям. Дети рождаются в грехе, и потому их надобно строго вести к праведности. Эта великая миссия возложена на мужчин.

— Без сомнения, великая миссия! — воскликнула она.

— Так вы позволите мне послать мастера Милроя к вашему отцу?

Тамар опустила голову, чтобы он не мог видеть, как сверкают гневом ее глаза, и, сделав усилие над собой, еле внятно пробормотала:.

— Я слишком грешна и не гожусь в жены этому человеку. Такому Адаму следует найти более достойную Еву, которой не надо нести сквозь жизнь тяжкую ношу красоты.

— Скромность украшает вас… — начал было староста.

Но она поспешно пошла к двери, на прощание пожелав ему доброго дня.

Она побежала к берегу, толкнула в воду первую попавшуюся лодку и стала изо всех сил грести к «Либерти».

Когда лодка ткнулась о борт корабля, она окликнула одного из матросов:

— Скажите Бартли, что я здесь! Я хочу видеть его… тотчас же!

Она оперлась о фальшборт, ожидая его. Но ждать ей пришлось недолго. Увидев ее, он громко расхохотался. В отличие от церковного старосты он сразу увидел, что она разгневана.

Бартли взял ее за руки.

— Я рад, что ты навестила меня.

Потом он притянул ее к себе и крепко поцеловал, но Тамар оттолкнула его.

— Я только что от церковного старосты… — задыхаясь, выпалила она.

— Не думаю, что староста сильно обрадовал тебя.

— Обрадовал? Я в бешенстве!

— Я в восторге. Давно я не видел тебя в бешенстве, слишком давно!

— Я — грешница! Я — потомок Евы, которая в ответе за все грехи мира. Моя красота — это тяжкая ноша. А теперь… теперь… брат Милрой, дорогой брат Милрой… желает повести меня по стезе добродетели! Он будет опекать моих детей и подарит мне еще… Короче, он готов жениться на мне, чтобы спасти мою душу и чтобы я нарожала еще детей для колонии.

— Ха! Еще один Хьюмилити Браун! И что ответила ты на сие блестящее предложение?

— Что я сама выберу себе мужа.

— Хорошо сказано! Надеюсь, ты сказала, что уже сделала выбор?

— Нет.

— Это твое упущение.

Он снова притянул ее к себе и поцеловал, на этот раз нежно.

— Не беда, мы скажем им это вместе.

— Я не имею в виду… — начала она.

— А я имею. Время пришло, ты не можешь дольше откладывать. Они правы, говоря, что такая женщина, как ты, не должна оставаться незамужней. Чтоб им пусто было! Они выдадут тебя за одного из старост! А ты в последнее время пребываешь в таком настроении, что можешь взять в мужья еще одного Хьюмилити Брауна, если только я не остановлю тебя. Послушай, любовь моя, ты им чужая, как и я. Мы поженимся и уплывем отсюда. Хотелось бы сделать это сегодня! Но это невозможно. Как только этот шторм утихнет… как только солнце снова улыбнется…

— Брат Милрой! — воскликнула она. — Этот ханжа! Ты можешь представить себе, как бы он опекал моих детей! Бедный Дик! Бедная Роуан! Бедная крошка Лорея!

— Подумай, в какой восторг они придут, узнав о нас! Их, разумеется, обрадует, что я стану им отцом!

— Ты околдовал их.

— Как и тебя… как и ты меня, Тамар.

— Какому колдовству ты выучился в чужих краях?

— Не знаю. Знаю лишь, что они любят меня, как я их.

— Если я выйду за тебя… ты бросишь эту затею… вернуться в Англию? Я хочу спросить, ты согласишься остаться здесь? Разумеется, ты поплывешь домой, чтобы привезти припасы… а может, поплаваешь вдоль берега. И я бы отправилась с тобой. Я хочу спросить, можешь ли ты сделать Новый Плимут своим домом?

— Ты этого хочешь?

— Мне кажется, этот край научит меня чему-то. Я думаю о Хьюмилити. Подожди, не будь столь нетерпеливым. Ты говоришь, что я не убивала его, но я знаю, что послала его на смерть. Эта мысль лежит камнем у меня на сердце. Я никогда не буду счастлива, если не сделаю то, что должна сделать. А теперь я знаю, что хочу остаться здесь и вести более достойную жизнь, чем прежде.

Бартли обнял ее, и в его глазах засветилась нежность.

— Однажды я сказал, что пойду за тобой в ад. Разумеется, я сделаю это, останусь в пуританском сеттльменте.

— Я выйду за тебя, Бартли.

Он крепко прижал ее к себе и засмеялся радостно и победно.

— Мы поженимся, — сказал он и построим небольшой дом. Мы начнем завтра же. Будем жить в маленьком пуританском домике среди пуритан… так долго, как ты захочешь. Но я знаю, это не продлится всю жизнь. Однажды ты скажешь: «Давай уплывем отсюда. В мире есть другие края». Я не увезу тебя назад в Англию, чтобы остаться там, думаю, Ричард прав. Но, быть может, мы когда-нибудь поплывем в Саунд… просто чтобы еще раз увидеть Девон… самую зеленую на свете траву, ущелья и холмы, плодородную красную землю… Но мы не останемся там, потому что я боюсь охотников на ведьм. Ведь если с тобой случится беда, каково мне будет без тебя? Ты знаешь, что мне пришлось вынести с тех пор, как я встретил тебя?

Она попыталась сдержать охватившее ее волнение.

— Ты хочешь меня, Бартли, не потому, что женщине, чьей прародительницей была Ева, нужен муж, который должен наставлять ее, не потому, что хочешь наплодить детей для колонии. Ты хочешь меня… потому что не можешь быть счастлив без меня. И мне это нравится.

Когда они плыли в лодке к берегу, то толковали про дом, который решили строить.

— Это будет такой же коттедж, как у тебя на родине.

— Это будет дом, какого не найти нигде на свете, — ответил Бартли.

Услышав эту новость, Ричард пришел в восторг. Старшие дети так обрадовались, что заплясали по комнате. Лорея от счастья, что у нее будет отец, тоже не смогла усидеть на месте.

К несчастью, церковный староста, неправильно истолковав Тамар, послал к ней Джеймса Милроя просить ее руки, и тот пришел в дом Ричарда как раз в тот момент, когда они сообщали отцу Тамар о своем решении.

Тамар криво усмехнулась: Милрой так сильно, до отвращения, напоминал ей о Хьюмилити.

Бартли бросил на Милроя взгляд, полный ненависти.

— Пришел мистер Милрой поговорить с вами, Ричард, — сказал он.

— Прошу вас, садитесь, — предложил гостю Ричард. — Желаете выпить что-нибудь?

— Я желаю поговорить с вами наедине, — сказал Джеймс.

— Возможно, вы пришли просить у моего отца моей руки? — спросила Тамар. Пуританин вспыхнул.

— Ах, я вижу, что это так. Вы сообщили мне о своем желании опекать меня, чтобы спасти мою душу и помочь мне подарить колонии кучу детей. Но вы опоздали со своим предложением, сэр. Я решила выйти за сэра Бартли Кэвилла.

В маленькой комнате наступила тишина. Ричард взглянул с неприязнью на пуританина, который в замешательстве сильно покраснел. У Бартли и Тамар вид был лукавый. «Ясно! — подумал Ричард. — Стало быть, жизнь Тамар вступила в новый период. Она уже больше не желает быть пуританкой, она становится прежней».

Дика эта замечательная новость так сильно взволновала, что он забыл о присутствии пуританина.

— Сэр Бартли! — воскликнул мальчик. — Я не хочу ждать, буду сразу же звать вас своим отцом.

— Я тоже буду звать вас отцом! — заявила Роуан.

— И Лорея тоже! — подхватила Лорея.

Дети схватили Бартли за руки и стали плясать вокруг него, как вокруг майского дерева в весенний праздник. Джеймс Милрой смотрел на эту сцену с ужасом. Он поднялся и спокойно сказал:

— Прошу прощения. Я ошибся.

Когда дверь за ним закрылась, Бартли обнял Тамар и жадно поцеловал ее, а дети захлопали в ладоши. Но Ричарду было не по себе.

Их дом был готов. Они заявили, что желают обвенчаться в магистрате, и там же состоялась эта незатейливая церемония.

Тамар больше не хотела стать пуританкой, она думала лишь о том, как стать счастливой. Она понимала, что многие годы желала этого. Не важно, что это случилось поздно. Быть счастливой никогда не поздно. Она почти забыла, что когда-то существовал человек по имени Хьюмилити Браун.

Они спали в маленькой комнате своего крохотного коттеджа, и оба думали о другой комнате с кроватью под балдахином и открытым окном и были счастливы как никогда.

В первые недели их женитьбы на дворе стояла жестокая зима, но в их маленьком доме было уютно и тепло. Они были на седьмом небе. Весной «Либерти» вернется в Англию, и Бартли возьмет с собой Тамар, они решили больше не расставаться надолго.

Иногда Бартли ходил в лес на охоту, однажды он даже отсутствовал для дня и одну ночь, это была самая долгая разлука со дня их свадьбы. Но он благополучно вернулся домой и принес мясо для сеттльмента.

Тамар любила навещать Аннис, сидеть с ней у огонька, радуясь ее и своему собственному счастью.

— Ах! — говорила Аннис. — Нынче вы счастливы, как никогда прежде. Вам на роду было написано выйти за сэра Бартли. Он, как есть, пара вам. Славно, что вы стали леди Кэвилл. Я всегда знала, что он вам подходит. Вы шибко горячая, и он тоже. Это чистая правда, моя госпожа.

— Нет, Аннис. Я была горячая. Теперь я переменилась. Я хочу тихого счастья теперь и навсегда.

Аннис промолчала, но она знала, что мир и покой Тамар навряд ли обретет с Бартли. Тихая, мирная жизнь не для Бартли, а для таких, каким был Хьюмилити Браун.

— Не называй при мне его имя! — крикнула Тамар. Аннис вздрогнула, она всегда пугалась, когда Тамар угадывала ее мысли.

— Он был хорошим человеком, — сказала Аннис, — и теперь, верно, счастлив. Я готова поклясться, что он смотрит на вас сквозь золотые врата и радуется.

— Я сказала, не смей говорить о нем! — воскликнула Тамар и поспешила домой.

Потом какое-то время ей казалось, что Хьюмилити Браун присутствует в их доме. Да, она счастлива. Но это счастье куплено ценой смерти Хьюмилити Брауна.

Неужто он вечно будет насмехаться над ней и отравлять радость ее новой жизни?

Она боялась, что ее жизнь, полная веселья, смеха, страсти и ссор, мало походила на праведную. Бартли был очень ревнив. Он обвинял ее даже в том, что она слишком дружелюбно улыбается Джеймсу Милрою. В ответ она высмеивала мужа, чем приводила его в бешенство. Но подобные сцены заканчивались страстными объятиями. Сама она тоже ревновала его иной раз, обвиняя в неверности и вспоминая, какая репутация была у него в Англии.

Итак, после первых недель блаженства наступил период вспышек попеременного гнева и страсти. Они оба, натуры страстные и вспыльчивые, давали волю своему гневу, отчасти наслаждаясь им, зная, что за ссорой последует примирение.

Даже в этом пуританском сеттльменте жизнь их протекала отнюдь не вяло и монотонно. Она знала, что ее жизнь с Бартли будет бурной и нелегкой. Но как могла она прежде жить без него?!

Лишь во время стычки с индейцами, когда Бартли и еще десять человек, вооруженные мушкетами и абордажными саблями, отправились под командой капитана Стэндиша в экспедицию, она поняла, как сильно любит Бартли, что скорее предпочтет умереть, чем снова потерять его.

Джон Тайлер снова отправился в экспедицию с капитаном Стэндишем, и это еще больше сблизило Тамар с Аннис. В течение восьми дней они не расставались, поверяли друг другу свои мысли о жизни и любви к своим мужьям, а в это время их дети были заняты во дворе шумными играми, и лишь одна маленькая Лорея сидела на скамеечке, прислушиваясь к их разговорам.

Экспедиция вернулась с победой, все были целы, кроме одного, раненного в спину копьем.

Тамар решила, что Бартли примирился с этой жизнью. Охотиться, защищать сеттльмент от краснокожих аборигенов — разве это не жизнь для настоящего мужчины?

Тамар была счастлива и думала о том, что согласна жить в этом маленьком доме до смерти, растить детей, ухаживать за садом, печь кукурузное печенье, быть может, научиться прясть, как остальные женщины поселка.

Она не понимала, что такая жизнь не для нее и не для Бартли. Они были чужими для этих людей, и те терпели их лишь потому, что считали перелетными птицами. Бартли никогда не делал вид, будто он — один из них. Он был капитаном корабля, который привез их. Правда, Бартли построил здесь дом, но когда он уедет, этот дом достанется им, а дома в Новом Плимуте на вес золота.

Но вот произошел трагический случай, который привел Тамар в ужас, какого ей не доводилось переживать с тех пор, как они спасли несчастную Джейн Свонн от мучителей.

Это случилось с Полли Игл. Муж Полли был человек тихий, и ей не пришло бы в голову стать пуританкой, если бы она не вышла за него. Полли была ветреная кокетка, и Джеймс Милрой в числе других считал, что эта грешная особа является в сеттльменте дурным примером. Мол, она не похожа на остальных пилигримов, серьезных, праведных, готовых умереть за свою веру. Милрой считал, что она нуждается в надзоре. Он знал, что поселенцы эмигрировали по разным причинам — из любви к приключениям, в поисках более легкой жизни. Капитана и его команду он считал порочными людьми. Что же до Тамар, так он каждую ночь молился, благодаря Господа за то, что Он спас его от беды, не дав ему жениться на ней. Теперь он знал, что эта греховодница завлекала его не для того, чтобы он наставил ее на путь истинный, а чтобы ввести в грех. «Либерти» привез в Новый Плимут немало зла, которое надо было вытравить, и Джеймс Милрой решил, что он должен выполнить свой долг.

Он давно уже косился на Полли Игл, хорошенькую маленькую женщину с пышными кудрями, которые она то и дело теребила, заправляя в чепец как бы невзначай выбившиеся локоны. Он следил за ней и — слава Тебе, Господи — застал ее, когда она миловалась с одним из моряков.

Моряки не подпадали под пуританские законы, их души принадлежали им самим, то бишь дьяволу. Но Полли Игл была членом пуританской церкви, а стало быть, должна была подвергнуться наказанию.

Аннис прибежала в дом Тамар и сообщила ей новость.

Аннис была взволнована. Мол, похоже, то, что случалось дома, повторяется здесь.

— Миссис, вы слыхали? Слыхали, что стряслось с Полли Игл? Ее застал мистер Милрой… на худом деле. О миледи, он рассказал о том церковным старостам, и они забрали ее. Теперь Полли заставят признать свой грех в молельном доме, а там накажут. Боже милостивый! От одного стыда помереть можно! Правда, Полли от стыда не помрет, она бесстыжая. Билла Игла мне больше жаль, скажу я вам.

В день суда над Полли в молельном доме столпились с жадным любопытством прихожане. Тамар пришла туда с Ричардом. Бартли никогда не принимал участия в их собраниях.

Тамар была неприятно поражена злорадным выражением лиц собравшихся. Ей претила эта сцена, быть может, потому, что она считала себя грешницей не меньше Полли Игл. Полли изменила мужу, а Тамар виновата в смерти мужа. Быть может, потому ей не доставляло удовольствия смотреть, как будут судить грешницу эти праведные люди.

Церковный староста произнес длинную речь. Перед рядами скамей сидела Полли Игл. Лицо ее было бледно, голова опущена. Она не походила на хорошенькую девушку, плывшую из Англии, которую Тамар заметила на корабле, потому что до нее дошли слухи, будто Бартли когда-то заинтересовался ею. Теперь же ее едва можно было узнать. На передней скамье, неподалеку от Полли сидел обвинитель, Джеймс Милрой. Он скрестил руки на груди и смотрел с таким видом, словно знал, что Господь спустился к ним и с улыбкой смотрит на дело рук Джеймса Милроя.

Староста говорил в своей проповеди о грехе, который обволакивает людей, словно туман, о грехе, который следует искоренять. Из всех смертных грехов один из самых тяжких — супружеская неверность, и среди них появилась одна, совершившая этот грех. Она признала свой грех и раскаялась, и это весьма отрадно. Однако Бог справедлив, и во имя Его подобный грех не должен оставаться безнаказанным. Возможно, эта жалкая грешница и сумеет спасти свою душу, преданно исполняя свой долг. Решать это дано Господу и ей самой. Человек, с которым она согрешила, с ней рядом не стоит. Его душа погибла. Но пусть никто не думает, что он избежит расплаты за свой грех. Ему суждено вечно гореть в аду, хотя на земле он будет продолжать грешить.

Затем Полли было ведено встать.

Она стояла перед собравшимися, то краснея, то бледнея. Говорила она так тихо, что сидевшие на задних сиденьях, чтобы расслышать ее слова, были вынуждены наклониться вперед.

Полли признала себя жалкой грешницей, признала, что осквернила супружеское ложе. Ей было велено рассказать, где именно и когда она прелюбодействовала, и она послушно рассказала. Глаза пуритан блестели, и сердца бились учащенно. Глядя на них, Тамар думала, что лучше бы им время от времени устраивать танцы и смотреть на представления актеров. Тогда бы они не наслаждались столь жадно, взирая на чужое горе.

И внезапно охваченная состраданием к Полли Игл, она почувствовала, что ненавидит их всех, ненавидит старосту, молитвенно сложившего руки, Джеймса Милроя, благоговейно закатившего глаза к небу, ненавидит всех, взиравших на Полли злыми, жадными глазами, поджав губы. Но тут же поняла: она ненавидит их потому, что ей самой надлежало бы стоять рядом с Полли Игл, потому что ее грех еще более тяжкий.

Полли закончила свою исповедь, которая была лишь прелюдией к наказанию. Торжественная процессия вышла из молельного дома во главе с церковными старостами, почетными членами общины, с ними шла Полли Игл, за ними шествовали остальные прихожане.

Они поднялись на выстроенный помост. Тамар не сразу поняла, для чего его соорудили. На нем был столб, разумеется, позорный столб для порки. Что же до виселицы, то она полагала, что виселица — непременный атрибут каждого поселения, что она стоит просто для устрашения. Виселицы и позорные столбы — неотъемлемая принадлежность Старого Света, она думала, что в Новом Свете им места нет.

Руки Полли были связаны за спиной, и ее заставили сесть на скамеечку. Тамар увидела жаровню, раскаленный железный прут и услышала, как Полли Игл, перед тем как упасть на руки одному из старост, издала дикий, душераздирающий крик.

Полли нескоро показалась на люди, она должна была прослужить месяц в исправительном доме. Тамар увидела однажды ее несчастное изуродованное лицо и больше никогда не могла заставить себя взглянуть на нее. Она отчетливо увидела на ее лбу букву А и вид съежившейся обожженной кожи привел Тамар в ярость.

Она устала и была разочарована, подобно путешественнику, который, с трудом одолев длинный тернистый путь, вдруг обнаружил, что шел по кругу и оказался почти в том же месте, откуда вышел.

Снег стаял, и свирепые ветры улеглись. В Новую Англию пришла весна.

Полли стала выходить на люди. На ее лбу отчетливо выделялась буква А. Она ходила, опустив глаза, от ее веселого нрава не осталось и следа. Встречая ее, Тамар отводила глаза. Она испытывала при этом то же чувство, какое у нее возникало в присутствии Джейн Свонн. Бедная Джейн стала тогда такой жалкой, рассеянной, она пряталась по углам, не слыша, когда к ней обращались. Она сидела в доме своего отца за прялкой. Обычно женщины, сидя у колеса прялки, поют, и звуки песни смешиваются с жужжанием колеса. Но никто не слышал, чтобы Джейн пела.

Быть может, жизнью пуритан было бы легче жить зимой. Но когда в лесу начинали петь синие птички и малиновки и звуки их песен наполняли воздух, когда на фруктовых деревьях распускались цветы, девушки и парни начинали поглядывать друг на друга и думать, что жизнь не только работа и молитва, как утверждали угрюмые церковные старосты.

Одну юную пару публично выпороли за прелюбодеяние. Они заявили, что собирались пожениться, да весна сбила их с толку. Но их не простили и наказали, а после совершили незатейливую брачную церемонию. Им объявили, что за свой грех они заслуживают смерти, но поскольку они члены новой колонии, им дадут шанс обрести спасение благочестивой жизнью и служением Богу.

В это время церковные старосты были весьма озабочены тем, что, по их мнению, представляло собой тайную опасность. Более всего они боялись не мора и не враждебных индейцев, а некоего Томаса Мортона.

В глазах пуритан он был воплощением дьявола. Это был самодовольный тип, хвастающийся своей образованностью и именующий себя дворянином из Клиффордз-Инна. Он прибыл в Новую Англию несколько лет назад с капитаном Уолластоном в компании нескольких мужчин. Они намеревались основать плантацию и обосновались в местечке, названном Маунт-Уолластон17. Но Уолластон, испугавшись трудностей, связанных с этой затеей, уплыл в Вирджинию в надежде на большее везение… А Мортон, по словам пуритан, нечестным путем захватил землю Уолластона и, к великому возмущению пуритан, переименовал ее в Мерри-Маунт18.

Отношения Нового Плимута с Мерри-Маунт были далеко не сердечные. Мортон обвинил пуритан в том, что они нарушают законы Англии, пренебрегая установленным обрядом венчания и венчая колонистов на свой манер. А пуритане в ответ обвинили Мортона в том, что он продает индейцам огнестрельное оружие и крепкие напитки и тем самым подвергает опасности жизнь поселенцев Новой Англии. Подлинной же причиной их вражды явилось то, что жители Нового Плимута были протестантами, а обитатели Мерри-Маунта — приверженцами епископальной церкви.

С весны Бартли начал готовиться к отплытию в Англию. Целыми днями лодки сновали от берега к «Либерти» и обратно, подвозя к кораблю припасы. Многие обитатели старались не смотреть на «Либерти», чтобы не думать о доме. Стоило Полли Игл взглянуть на корабль, как она вздрагивала и рука непроизвольно тянулась к изуродованному лбу. Аннис брала младшенькую на руки и шла на берег поглядеть на приготовления к отплытию. Она была опечалена оттого, что ее любимая миссис собирается уплыть на этом корабле. Тамар сказала, что вернется назад, но кто знает, что может помешать ей?

Да, в самом деле, весна — пора беспокойная, пора юности и любви. Этой весной предстояло сыграть много свадеб, и поговаривали, что многим новобрачным грозит порка до свадьбы. Разумеется, если у пуритан будут на то доказательства.

Миссис Элтон и брата Милроя связала тесная дружба. Они были единодушны в своем стремлении возвращать заблудших на путь истины.

Томас Мортон, епископальный священник Мерри-Маунта, тоже взял на себя миссию венчать юные пары и наставлять их.

Церковные старосты метали громы и молнии, но глаза молодых невольно обращались к Мерри-Маунту и они шептались о том, что творится на Маунт-ов-Син19, как прозвали этот сеттльмент протестанты.

Томас Мортон ставил на Мерри-Маунте майское дерево. Дома они всегда танцевали вокруг майского дерева по старому английскому обычаю веселиться и приветствовать весну в первые майские дни, благодарить за распускающиеся цветы. Хозяин Мерри-Маунта был человек веселый, и в его сеттльменте в это время пировали и веселились.

— Он воздвигает идола! — негодовали церковные старосты. — Тельца Хорива. Он поймет, что сотворил страшного идола, когда почувствует на себе гнев Божий.

Но Томаса Мортона не заботили вопли церковных старост. Он приехал в Новый Свет, чтобы разбогатеть. Он охотился на зверей и продавал шкуры, отправляя их в Старый Свет. К тому же он обнаружил, что индейцы в большом восторге от «огненной воды» и огнестрельного оружия, и завел с ними весьма выгодную торговлю. А теперь еще он вздумал воздвигать майское дерево, что в глазах пуритан было большим грехом.

Жителей Нового Плимута эта новость весьма разволновала.

Все моряки с «Либерти» решили пойти поплясать вокруг «Тельца Хорива», они сказали, что желают вспомнить дом и старый обычай.

В канун первого мая с Мерри-Маунта стали доноситься звуки веселья, пушечный выстрел возвестил начало праздника, и в воздухе загремела барабанная дробь. Майским деревом послужила сосна, к которой прибили гвоздями оленьи рога. Его было видно за несколько миль.

Рано утром Бартли отправился с Тамар на «Либерти», чтобы показать ей, как идет подготовка к отплытию.

— Через несколько недель мы поплывем в Англию! — взволнованно сказал он.

Но, думая об Англии, она вспоминала также о страшных событиях — о том, как схватили ее мать, как охотники на ведьм раздевали догола женщин в ратуше, о моряках, просящих милостыню на улицах. Она оглянулась на берег и поглядела на эту прекрасную землю, залитую утренним солнцем, на поднимающийся над лугом легкий туман, искрящуюся под лучами солнца речку, впадающую в море, густой лес и возвышающиеся вдали горы. Сам сеттльмент красивым назвать было нельзя, но эти маленькие домики растрогали ее сильнее окружавшей ее прекрасной природы, ведь они были олицетворением храбрости и самоотверженности труда. Ей не хотелось смотреть в ту сторону, где стояли позорный столб и виселица. Она старалась вычеркнуть из памяти отчаянный крик Полли Игл и касающееся ее лба раскаленное железо. Ей не хотелось вспоминать о Полли, печально идущей по улице с опущенной головой. «Но Полли согрешила», — подумала Тамар. «Как и мы все», — тут же ответила она себе. «Но все же это не такая жестокость, какую я видела дома».

«И все же это жестокость».

Она рассказала Бартли про свои мысли, он засмеялся и притянул ее к себе.

— Тебе нужна твоя собственная страна, где не будет зимы, где всегда царит весна, и где мы всегда будем молодыми и будем лежать на траве и любить, любить, любить…

Она тоже засмеялась и заметила, что самые несовершенные создания желают жить в совершенном мире.

— Мы сходим с тобой в Мерри-Маунт и потанцуем вокруг майского дерева. Там мы вспомним о доме и, глядя на веселье, тебе, как и мне, захочется уплыть подальше от этого берега, — сказал Бартли.

Ей ужасно захотелось послушать веселый смех, потанцевать с Бартли. Ей так не хватало веселья, не хватало слишком долго.

Она хотела позвать и Аннис, ведь Аннис любила веселье, она уже собралась было сделать это, но тут же раздумала: ни к чему было соблазнять Аннис, которая и без того была довольна новой жизнью, ей удалось спасти свою душу, она уже не отличалась легкомыслием, как прежде. «Неужто она забыла, как бегала на свидания с Джоном в отцовском сарае? — думала Тамар. — Она ничего не сказала, узнав, что молодых девушек и парней порют у позорного столба за то, что она с Джоном делала когда-то».

Бартли и Тамар взяли лодку и поплыли вдоль берега к Мерри-Маунту. День шел на убыль, и жители Мерри-Маунта готовились к развлечению. Индейцы, почти голые, в одних набедренных повязках, стояли и наблюдали, одни с торжественными, серьезными минами, другие улыбаясь, глядя на чудных бледнолицых.

Томас Мортон приветствовал Бартли и Тамар.

— Добро пожаловать, друзья мои, смейтесь и веселитесь вместе с нами. Жизнь дана для того, чтобы наслаждаться ею.

Он знал, что Бартли — капитан корабля, который скоро уплывет, а Тамар — его жена. Разумеется, это не было победой над пуританами, как если бы молодежь пришла поплясать вокруг майского дерева, но все же он был рад любым гостям.

Мортон придумал специальное представление: спеть песню, предназначенную для этого праздника, и станцевать старинный английский танец.

Стемнело, праздник был в разгаре. Зажгли факелы. Индейцы плясали со своими женщинами свои танцы. При свете факелов раскрашенные лица индейцев сияли, их тела лоснились, одни были голые, другие в звериных шкурах, волосы, подстриженные у всех одинаково, и лица натерты маслом, разрисованы алой краской в знак того, что они пришли с миром, а не войной, на шее бусы из ракушек, таких же, как на набедренных повязках.

Отблески света факелов на лицах краснокожих и европейцев делали эту сцену поистине фантастической.

Мортон щедро угощал всех напитками, и индейцы ликовали, предвкушая удовольствие испить «огненной воды» белых людей. Они считали, что эта волшебная вода, обжигающая горло и дурманящая голову, — самое замечательно из того, что привезли бледнолицые.

Индейцы расселись на траве возле майского дерева и ударяли в ладоши. Они были в восторге оттого, что присутствуют на празднике бледнолицых. Они думали, что майское дерево — бог белых людей, такой же, как их добрый бог Китай и злой — Хоббамокко. Они были готовы поклоняться этому странному богу, не забывая и о своих богах, мол, боги есть боги, и к ним следует относиться с уважением, независимо от того, чьи они.

Песнь майского праздника звучала снова и снова:

Нектар послал нам Бог

И лучше придумать не мог.

Забудешь печаль и беду,

Окажешься в райском саду.

Так пей, веселись, веселись, веселись.

И Бартли, и Тамар захватило общее веселье, они кружились в танце вокруг майского дерева. При свете факелов Тамар разглядела нескольких юношей и девушек из Нового Плимута, вид у них был робкий, но в то же время решительный. Им грозило суровое наказание за эти танцы.

Внезапно в кружащейся толпе вспотевших мужчин, женщин и раскрашенных индейцев Тамар заметила Джеймса Милроя. Он следил горящими глазами за тем, как она и Бартли танцевали, обнявшись.

Она засмеялась, ощущая восхитительное чувство свободы. Ей пришло в голову, что Джеймс Милрой желал ее так же, как Хьюмилити Браун. Она вдруг поняла, что способна навсегда забыть о смерти своего мужа. Ведь эти праведные мужи, считающие себя превыше остальных, кого они презирали, на самом деле едва ли отличались от них. Эта мысль принесла ей облегчение, и она, усмехнувшись, спросила себя: «Любопытно знать, брат Милрой пришел сюда поглазеть на танцующих или шпионить? Во всяком случае, он пришел сюда ради собственного удовольствия, как и остальные. Чем же тогда он отличается от нас?»

От запаха потных тел и спиртного она почувствовала легкую тошноту. Зелье было в самом деле крепкое.

— Давай отдохнем в прохладном лесу. Я разгорячилась и устала от шума и песен. Повеселилась вволю и хочу отдохнуть.

Бартли не возражал, и они пошли в лес, он расстелил на траве плащ, и они легли на него.

В лесу было так приятно: здесь царила тишина, раздавались лишь птичьи голоса, жужжали насекомые и в подлеске шелестела листва, видно, шевелилась мускусная крыса или бобер. Изредка доносился чей-то шепот, видно, в лесу были они не одни — другие влюбленные пары, которым надоело веселье, тоже укрылись в прохладном лесу.

Время от времени в лесную темень долетали взрывы смеха и слова песни:

Коль парень сильно загрустил,

Пусть выпьет кружечку вина.

Быстрее заструится кровь,

И станет он весел вновь.

Так пей, веселись, веселись, веселись…

Тамар подумала, что церковные старосты были правы, сравнивая танцующих в Мерри-Маунте с детьми Израиля, плясавшими вокруг Золотого тельца. Но людям надобно иногда смеяться и веселиться. Жизнь не должна быть постоянно скучной и бесцветной. И если хозяин Мерри-Маунта, как говорили пуритане, поклоняется вину и богатству, то не воздвигли ли они сами золотого тельца в виде гордости, фанатизма, нетерпимости?

Почему именно сейчас ей пришла в голову эта мысль? Она и сама не знала. Бартли был рядом с ней. Они были одни в лесу, или почти одни.

Майский праздник был пиком веселья, после него потекла жизнь размеренная, бесцветная. После этого праздника наказанию подверглось большее количество людей, чем за все время со дня прибытия «Либерти». Тамар стала более отчетливо видеть, что творится вокруг. Она заметила, что суровые пуритане и их жены с поджатыми губами стали посещать свои сходки с еще большим рвением. Подвергавшиеся наказанию грешники, как и было положено, рассказывали подробности своих прегрешений, после чего сочетались законным браком.

Тамар веселилась на празднике в Мерри-Маунте, но она была с мужем, и сэр Бартли не являлся членом общины. Пуритане не одобряли ее замужества и смотрели на нее с подозрением, но она была на попечении мужа и о ее наказании речи не заводили.

Выяснилось, что два человека в сеттльменте были квакеры. Их привязали к повозке, высекли и выгнали из Нового Плимута, предупредив, что если они осмелятся вернуться, их повесят.

Смотреть, как порют квакеров, собралась большая толпа.

Затем миссис Элтон начала вспоминать прошлое. Аннис и сочла своим долгом рассказать о нем брату Милрою, после чего Джона и Аннис Тайлер вызвали к церковным старостам.

Тамар и Ричард были в молельном доме, когда Аннис и Джон признавались перед прихожанами в своих грехах.

Ричард пытался уговорить Тамар не ходить туда, прочитав в ее глазах нечто, взволновавшее его. Он знал, что со дня смерти Хьюмилити она пыталась стать подлинной пуританкой, вбив себе в голову мысль, что таким образом искупит свой грех. Тамар изо всех сил старалась измениться, подавляла присущий ей пылкий темперамент, но то, что далось с таким трудом в течение долгих месяцев, могло разом лопнуть в один прекрасный день.

Ричард держался поближе к дочери. Он знал, что она искренне любит Аннис и что эта история сильно взволновала ее.

После предъявленного обвинения Аннис сильно изменилась, разом как-то постарела, и румяные ее щеки поблекли, а в глазах застыла растерянность. Она изо всех сил старалась заслужить уважение людей, старалась полюбить новую страну и приспособиться к новому образу жизни. А теперь, когда на свет вытащили ее старые грехи, она от стыда ходила с опущенной головой. После этого ужасного обвинения она не могла ни есть, ни спать.

Юный Дик шел с Ричардом и Тамар к молельному дому. Но когда они подошли к входу, Ричард сказал Тамар:

— Входи, я через секунду подойду к тебе. А ты, Дик, постой здесь немного, пожалуйста.

Тамар в эту минуту была так сильно поглощена мыслью об Аннис, что не обратила внимания на слова Ричарда и вошла в молельный дом.

Когда она ушла, Ричард сказал Дику:

— Твой отец на корабле. Пойди и скажи ему, что он должен как можно скорее прийти сюда. Очень важно, чтобы он был здесь. Скажи, что я послал тебя за ним. Он должен находиться здесь, когда будут наказывать Аннис. Скажи ему, что я беспокоюсь за Тамар, боюсь за нее…

Взволнованный этим важным поручением. Дик со всех ног помчался выполнять его.

Ричард вошел в молельный дом.

— Где Дик? — спросила Тамар.

— Я отослал его, ему не годится смотреть на этот спектакль.

Она кивнула. Увидев склонившуюся Аннис, она заплакала. Слушая монотонный голос церковного старосты, Тамар подумала: «Грех, грех, грех! Они не думают ни о чем, кроме греха, они помешались на грехе и во всем усматривают его».

Это давний грех, но он не уменьшается с годами. Он лежит на душе, словно грязное пятно на чистой одежде. Надобно окунуть эту одежду в кровь агнца, чтобы она стала белее снега. Раскаяния недостаточно, необходимо искупление… Братья и сестры, в последнее время грех среди нас расцвел пышным цветом. С тех пор как по соседству с нами на горе Греха воздвигнут золотой телец, коему поклоняются, зло проникло и в наше селение!

Тамар сжимала и разжимала руки. Ричард взял ее руку и сжал ее.

— Только не Аннис… Я люблю ее. Она мне как сестра. Она моя подруга.

— Мы живем в несовершенном мире, — сказал Ричард.

На них стали бросать возмущенные взгляды. Шептаться в молельном доме считалось грехом, за это тоже было положено наказание. Но вот про них забыли, потому что Аннис и Джон Тайлер встали, чтобы признаться в своих грехах.

Тамар казалось, что слова Аннис долетали до нее сквозь годы, из прежних времен.

— Мы были молоды… и грешили… в сарае… не понимали, что это грех…

Перед Тамар возникла картина былого в Пенникомкуике, она варит зелье и бормочет приворотные слова, потом они с Аннис лежат на соломенных матрацах и Аннис поверяет ей свои тайны.

Нет! Только не Аннис! Это не должно случиться с Аннис! Ей хотелось крикнуть: «Тебе нечего стыдиться, Аннис! Это им должно быть стыдно. Ты хорошая женщина, хотя и грешила в юности. Вы с Джоном были счастливы. Ты любишь эту страну. Ты ничего не требовала, просто хотела трудиться и быть счастливой и честной…» Но в горле у нее пересохло и голос сел.

Аннис продолжала:

— Джон не виноват. Он тут ни при чем. Грех только на мне. Прошу вас не наказывать его. У меня было приворотное зелье, мне дала его колдунья. А Джон ни при чем… Я родила младенца… своего первого… Кристиана. Я назвала его Кристианом, чтобы он стал лучше своей матери, и он вырос такой хороший… Джон не виноват, что наш мальчик родился до свадьбы. Его забрали в тюрьму за то, что он ходил в молельный дом, и мы в ту пору не могли пожениться… и наш мальчик родился…

Слово взял староста. Женщина сказала правду, во многих случаях виновата бывает женщина. В этом нет сомнения. Она по своей воле связалась с колдуньей, чтобы совратить мужчину. За это ей следует прибавить ударов. Но мужчину нельзя оставлять безнаказанным. На благочестивого человека колдовские чары не действуют, а здесь дьявол посеял свои семена на благодатную почву.

Когда они вышли из молельного дома и направились к помосту, Тамар попыталась окликнуть Аннис, но язык не слушался ее. Она смотрела на Аннис, озаренную ярким солнечным светом, и чувствовала, что сердце у нее разрывается. До сих пор Тамар не сознавала, как сильно она любит подругу своего детства, юности, зрелости. Ее мозг сверлила мысль: «Возьмите меня! Секите меня! Я дала ей зелье!» А затем: «Только посмейте высечь меня! Только посмейте судить меня… нас обеих!»

Спину Аннис оголили, грудь прикрыли и лиф привязали к шее веревочками, чтобы он не спадал. Привязанная к позорному столбу, Аннис уже не походила на себя. Ее когда-то пухлые щеки впали и залились, как и губы, странным ярко-красным неприятным румянцем.

Тамар рванулась вперед, но Ричард удержал ее.

— Идем отсюда, — сказал он, — тебе ни к чему на это смотреть.

Он с тревогой оглядывался по сторонам, ища глазами Бартли.

— Я останусь здесь, — ответила она, — я хочу остаться. Я должна быть рядом с ней. Не хочу бежать оттого, что мне тяжело на это смотреть.

Она повернулась к нему, глаза ее метали искры ненависти.

— Вы знаете, что я сделала бы, имей я силу десяти мужчин? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Я подбежала бы к ней и привязала бы вместо нее к позорному столбу церковных старост и брата Милроя. Я высекла бы их!

Ее голос оборвался, и по щекам потекли слезы.

— Аннис! — прошептала она. — В чем ее вина? Что она сделала, кроме того, что хотела быть счастливой?

В воздухе просвистел кнут, казалось, он слегка помедлил, прежде чем упасть на голую спину Аннис.

Раздался душераздирающий крик, на нежной коже вздулся красный рубец, тело Аннис сползло вниз по столбу.

Кнут хлестнул ее снова, но на этот раз крика не было слышно.

Тамар вырвалась из рук Ричарда.

— Я должна пойти к ней! Должна быть с ней! Могу ли я стоять здесь… когда они творят такое с ней?

Она растолкала толпу, прежде чем Ричард успел остановить ее, и поднялась на помост. Человек с кнутом помедлил немного, глядя на странно безжизненное тело Аннис, на ее красное лицо и вытаращенные глаза. Аннис лежала недвижимо.

Тамар опустилась на колени рядом с ней.

— Аннис, — пробормотала она, — Аннис, дорогая, скажи что-нибудь. Что эти негодяи сделали с тобой! Аннис, посмотри на меня… Скажи что-нибудь… хоть слово… скажи. Я приказываю тебе, Аннис! Ты не смеешь меня ослушаться. Это я… Тамар!

Она всхлипывала, потому что уже знала то, чего еще не поняли остальные. Ей не надо было прикладывать руку к сердцу Аннис, чтобы понять, что оно остановилось. Они убили Аннис, она не смогла пережить этот позор.

Внезапно горе сменила неукротимая ярость. Она вырвала кнут из руки экзекутора и ударила бы его, если бы кто-то не схватил ее за руку и не вырвал кнут.

— Вы убили Аннис! — крикнула Тамар. — Убили мою подругу! Я ненавижу вас. Видеть не могу ваши постные, самодовольные лица! Вы жестокие… и злые. Я ненавижу вас. Ненавижу. Надеюсь, вы сгорите в аду. Вы этого заслужили… вы… вы… и вы.

Один из церковных старост склонился над Аннис, развязал веревки, которыми она была привязана к столбу, бережно положил ее на землю и посмотрел на ее лицо.

— Боюсь, что она мертва, — медленно сказал он.

— Мертва! Мертва! — крикнула Тамар. — И вы убили ее!

Ричард поднялся на платформу.

— Идем отсюда, Тамар. Идем.

Но она не двигалась с места. Она смотрела на мертвое тело Аннис, и воспоминания, горькие, мучительные, светлые нахлынули на нее. Какое право имели эти люди судить ее милую Аннис?

Ее глаза сверкали, волосы рассыпались по плечам, упали на лицо. Многие в толпе начали молиться, они были уверены, что эта женщина — ведьма.

— Вы убили ее! — закричала она. — Все вы… Вы думали, что можете обмануть меня? Думаете, я не заметила, как жадные глаза брата Милроя смотрят на меня? Ваши мужчины столь же похотливы, как всякие другие. Ах нет, вы же так благочестивы, не правда ли? Вам нужны дети для колонии, а не женское тело для ласки и удовольствия. Я ненавижу вас. Вы мне омерзительны. Вы грешны не менее, чем люди с Мерри-Маунта. Но они грешат весело, а я предпочла бы веселых грешников вам, жестоким грешникам, убийцам. Свобода! Какая здесь свобода? Взгляните на Полли Игл! Неужто никто из вас не грешил… хотя бы в мыслях, если вы не решаетесь грешить на деле? Свобода? Вы говорите о свободе вероисповеданий. Да! О свободе молиться Богу так, как вы велите нам. Нам предлагали подобное в Англии. В чем вина квакеров, которых выгнали из Плимута? Что они сделали, кроме того, что они молились Богу иначе, чем вы?

Брат Милрой схватил ее за руку, другие помогли удержать ее. Миссис Элтон визгливо закричала из толпы:

— Она ведьма! Сатана лишил невинности ее мать! Дома, в Англии, все знали, что она ведьма.

— Так это ты! — крикнула Тамар. — Злобная старуха! Это ты убила Аннис своей жестокостью! Ты хотела заполучить Милроя, а он положил глаз на меня. Говорите, сатана дал мне красоту, а Милрой захотел насладиться ею. Ах, лишь только для того, чтобы нарожать детей для колонии! В Пенникомкуике вы послали за мной охотника на ведьм. Вы думаете, я не знала этого? Я презираю вас. До сегодняшнего дня я не знала, что ненавижу вас!

— Колдунья! — взвизгнула миссис Элтон. — Она ведьма! Это она дала Аннис приворотное зелье, чтобы заставить Джона Тайлера греховодничать с ней. Она поклоняется сатане. На виселицу ее! Вздерните ее побыстрее, покуда она не успела заколдовать вас! Поищите на ней дьявольскую отметину. Разденьте ее, найдите отметину и уколите ее! Убедитесь сами, что она ведьма! На виселицу ее! Вздерните ее! Не теряйте времени, она колдунья! Дьяволица!

— Ведьма! Ведьма! — пронесся вопль толпы.

Тамар увидела горящие глаза, искривленные злобой рты и подумала: «У них не было волнующего зрелища после переселения. Что такое избиение Аннис и издевательство над Полли в сравнении с расправой над ведьмой?»

Ричард попытался взять слово. Он поднял руку, в глазах его замер страх. Бедный Ричард, он покинул родную страну, чтобы снова попасть им в лапы.

— Выслушайте меня! — крикнул Ричард, но его голос утонул в море ревущих голосов.

— Ведьма! Ведьма! Повесить ее! Тащите ее на виселицу! Она дочь дьявола! Вздернуть ее!

Тамар чувствовала, как ее обдает дыхание схвативших ее людей. Ее одежда была порвана. Самые наглые поднялись на помост, их лица показались ей знакомыми. Впрочем, все пуритане были на одно лицо.

Но вот кто-то, растолкав толпу, бросился к ней, обнял ее и швырнул с помоста человека, уцепившегося за ее корсаж.

Она увидела, как сверкнули голубые глаза, как блеснула сабля, и внезапно почувствовала, что теряет силы от охватившего ее волнения.

В последние несколько секунд она забыла про Бартли.