Доказательство любви

Глава 3

На мгновение Дженни провалилась в темноту, поэтому губы лорда Блейкли настигли ее. Мадам Эсмеральда отступила бы назад тот час же, когда он задул свечу. Мадам Эсмеральда никогда не позволила бы себе близкое соседство со столь яростной жаждой и желанием.

Если бы у нее было хоть пять минут, чтобы подумать, она непременно оттолкнула бы его. Ее личина, ее маска требовали такого поведения. Но ей была отведена лишь секунда, и ее мысли приняли совсем иное направление. Жар его пылающих губ. Вспышка, заставившая ее вздрогнуть, когда он коснулся ее щеки рукой, мокрой от дождя.

Но в большей степени нечто исконно женское в ней, жалкий бутон, которому она не давала распуститься долгие годы лжи и отрицаний, убедило ее остаться. Мадам Эсмеральда подавляла ее, ей были не нужны чувства. Присутствие этой проклятой мадам изгоняло любые более или менее человеческие контакты из ее жизни в течение многих лет. Дженни устала не обращать внимания на чувства.

Дженни осталась.

И даже больше чем осталась. Она сделала шаг вперед, привстала на цыпочки и оказалась в грубых объятиях лорда Блейкли. Он вовсе не удивился ее неожиданной смелости, граничащей с бесстыдством. Нет, его руки обхватили ее бедра, он поднял ее в своих объятиях и поцеловал.

Несмотря на контролируемую силу мощных рук, державших ее, их уста сомкнулись с потрясающей нежностью. Его губы медленно и нежно ласкали ее губы. Мягкий, чувственный укус, потом еще один. Манящий, притягательный. Так, будто он просто пил ее дыхание, пробовал ее губы.

Он действовал медленно, но решительно. Он принуждал ее раскрыть все секреты, и Дженни не могла ему противостоять. Каждое новое ощущение – касание его языка ее нижней губы, легкое соприкосновение ее сосков с его грудью, поглаживание его рукой ее бедра, его сомкнутые на ее талии объятия – все находило отклик в ее жаждущем теле.

Она раскрыла уста, и он ворвался, самоуверенный, как наступающая армия. Он задержал ее язык своим языком, и все теплое и женственное в Дженни поднялось ему навстречу.

Не прерывая поцелуй, он проскользнул в комнату. Три шага, и ее спина прижалась к грубой поверхности стены, его губы и язык дразнили ее, желали ее, домогались ее ласки. Он крепко сжал ее в объятиях, каждым пальцем ощущая нежную плоть ее бедра сквозь тонкое платье.

Дженни жаждала всего, что не позволяла себе долгие, долгие годы. Она желала этого последними ростками женственности, спрятанными под многочисленными пеленами шутовского цыганского костюма. Она хотела трогать его, ощущать сладкое чувство соприкосновения плоти с плотью. В эту минуту, всего лишь минуту, она хотела надеяться, что находится в безопасности. Со всех точек зрения глупым было позволять себе подобные фантазии с любым мужчиной, особенно с этим.

Но она это сделала.

Лорд Блейкли разжал объятия, мимоходом закрыв дверь одной рукой. Резкий щелчок захлопнувшейся двери пробудил Дженни ото сна.

Маркиз снова посмотрел на нее.

Всего лишь один взгляд в его сторону, и Дженни явственно осознала всю глупую, непростительную наивность своего поведения.

Выражение его губ больше не было зловещим, на нем еще оставался отпечаток теплоты и нежности. Однако ничто не смогло укрыться от стремительного взгляда его настороженных и внимательных глаз, ни ее чуть приоткрытый рот, ни жест ее руки, тянувшейся, чтобы удержать его объятия. Несмотря на безудержную страстность, что она вообразила в его поцелуе, его взгляд был взвешенным, задумчивым, умным. Ничто даже не нарушило его дыхания, ровного и спокойного.

Дженни неуверенно улыбнулась ему, сердце бешено колотилось в ее груди.

Выражение его лица не изменилось ни на йоту.

Она проглотила застрявший в горле комок и опустила взгляд. Только что Дженни сказала ему все, не произнеся ни слова. Жизнь жестока и несправедлива, и ей давно бы уже было пора к этому привыкнуть.

– Думаю, вы достигли своих целей. – Она чувствовала горечь и стыд в каждом произносимом слове. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы сломить ее тщательно возведенную защиту. Мгновение, чтобы убедиться, что может управлять ее женским началом. Несколько часов, чтобы раскусить обман.

В воцарившейся тишине были слышны лишь частые удары ее сердца, Гарет молчал и оставался недвижим.

Потом он вытянул вперед руку.

– Осталось прояснить лишь несколько деталей. Дай мне свою руку.

Безразличие, с которым он произнес свою просьбу, потрясло ее. Она отступила.

– За сегодняшний вечер у вас было достаточно возможностей касаться меня. Теперь я должна подумать.

Его взгляд скользнул по ее платью. Еще не схлынувшее возбуждение наполнило твердостью ее соски, и он не мог не заметить их нежные бутоны, призывно торчащие сквозь мягкую ткань платья. От его взора не укрылся и горячечный румянец, проступивший на ее лице.

Гарет медленно покачал головой:

– Да, полагаю, тебе следовало бы подумать. Но ты этого не делаешь. Тебя столь же жадно тянет ко мне, как и меня к тебе.

Дженни попыталась судорожно поймать ртом воздух.

– Я… Я не…

– Не трудись мне лгать. – Его голос, низкий и глубокий, царапал ее чувства, словно острые кусочки гравия. – Ты уже сказала мне все, что я хотел услышать. Ты – не гадалка.

Лорд Блейкли прислонился спиной к двери. Она глянула ниже, но проклятый узкий покрой его брюк не давал ни малейшего намека на его реальное физическое состояние, он выглядел потрясающе спокойным для предположительно возбужденного мужчины. Похоже, Дженни одна была одержима желанием. Он прав. Она хотела снова ощутить сладость его прикосновений, отчаянно стремилась к этому.

Он поманил ее пальцем.

– А теперь иди сюда. Дай мне руку. Обещаю, что не буду кусаться.

Она запнулась.

– Правда? Зачем тогда она вам?

Искра понимания промелькнула в его глазах.

– Я собираюсь читать линии твоей ладони.

Дженни охватило смятение.

– Но вы же не верите в предсказания судьбы.

Он оторвался от двери и подошел к столу, приподнял двумя пальцами дешевую хлопковую тряпку за край.

– Я не верю в это.

Он сдернул тряпку, и она с шелестом опустилась на пол.

Лорд Блейкли повернулся к медному подносу, на котором мадам Эсмеральда возжигала свои благовония. Она недавно очистила его от пепла и наполнила свежими кусочками сандалового дерева, ожидая следующего клиента. Он взял в руку щепотку благовоний.

– И в это я тоже не верю.

Гарет разжал горсть, и сандаловые палочки упали на черную ткань.

Лорд Блейкли повернулся к ней лицом. Черты его были по-прежнему напряжены и неподвижны. Избегая ее взгляда, он бесцельно водил глазами по комнате.

– Позволь мне сообщить тебе, во что я действительно верю. Я верю в интеллект. Я верю в умные трюки. И я убежден, что тебе не откажешь ни в том ни в другом.

Еще два шага вперед, и он опять оказался от нее на расстоянии вытянутой руки. Он снова потянулся к ней.

– Дай мне руку, и я продемонстрирую, как работают твои трюки.

Дженни покачала головой.

Он не позволил ей избежать его настоятельной просьбы. Вместо этого его пальцы вцепились в ее запястье и потянули к себе. По коже Дженни пробежала горячая волна, обозначая его присутствие. Но лорд Блейкли не воспользовался преимуществом ее близости. Вместо этого он повернул ее руку ладошкой вверх и принялся изучать ее с поистине научной дотошностью.

– На самом деле между нашими методами чтения линий руки нет особой разницы. За исключением космических параллелей. Говоря научным языком, я объясню тебе, откуда берутся мои слоны и апельсины.

Он провел кончиками пальцев по четким линиям ее ладони.

– Прежде всего, я вижу по твоей руке, что ты получила хорошее образование, вероятнее всего в одном из маленьких провинциальных пансионов благородных девиц.

Дженни взволнованно воскликнула:

– Я! Что дает вам право…

Он продолжил, загибая в подтверждение каждого своего тезиса по пальцу на ее руке:

– Ты знакома с жуками, приколотыми на картонку. Тебе в точности известно, как следует обращаться к маркизу. Когда ты сердишься, используешь такие слова, как «иссохнуть» и «монография». Сидишь так, будто тебя долгие годы муштровали с книгой на голове. Говоришь как молодая леди из высшего общества, четко произнося все звуки, с идеальными интонациями, ни слова кокни. – Он остановился, зажав ее мизинец. – У меня закончились пальцы, но еще не закончились соображения.

Дженни попыталась вырваться из его рук, но он не ослабил хватки.

Вместо этого провел пальцами по ее ладошке. Годы стирки собственной одежды, которой она вынуждена была заниматься, огрубили кожу ее рук. Дженни казалось, в своем ужасном уме он уже скрупулезно подсчитал точное количество произведенных ею стирок.

– Сомневаюсь, чтобы в твоей семье было много денег, – возможно, обучение оплачивалось за счет благотворительных пожертвований.

У Дженни перехватило дыхание, и ее пальцы конвульсивно сжались.

Он распрямил их между своими ладонями.

– Или по завещанию. Покровитель. Ты должна была стать гувернанткой. В этом состояла цель твоего образования?

Днем, стоя перед ним в одной рубашке, Дженни ощущала себя менее обнаженной.

– Либо ты решила этого не делать, либо произошло нечто, вынудившее тебя расстаться с праведной жизнью и похоронить все надежды быть гувернанткой.

О нет, господи, пусть он никогда не узнает правды. Это даст ему над ней столько власти. Если только он обнаружит, что однажды она пала… если он узнает, что однажды чуть не стала содержанкой. Нет, только не это, ведь тогда он непременно решит, что она всегда готова к подобного рода предложениям.

Он перевел взгляд с ее лица на стену.

– Полагаю, вероятны обе возможности. Мне сложно предположить, что ты спокойно смирилась бы со своей судьбой. Если бы ты хотела стать гувернанткой, то нашла бы много способов для достижения своей цели. Но ты целуешься как соблазнительница.

Дженни бросило в жар. Она целовалась как идиотка. Бессердечный демон, вот он кто, она в этом абсолютно уверена.

– В любом случае, держу пари, что ты не пользовалась популярностью среди подружек по школе.

У нее перехватило дыхание, и она в ужасе отшатнулась от него. И снова он не выпустил ее руку из своей стальной хватки.

– Если бы дела обстояли иначе, – рассудительно произнес он, будто бы его пальцы и не сжимали ее яростно пульсирующее запястье, – то тебе были бы открыты иные перспективы, кроме как зарабатывать на жизнь обманом. И если мы пойдем глубже, то для того, чтобы только задуматься о возможности такой профессии, ты должна была бы еще в очень раннем возрасте открыть для себя ту истину, что все вокруг лгут. Тяжело узнать об этом, если ты любимый ребенок. Сколько тебе было тогда лет?

– Девять. – Слова против воли сорвались с ее уст. Так она впервые вслух подтвердила все его подозрения. Теперь он знал. Он знал все. Дженни закрыла глаза, не желая видеть его торжество.

Его пальцы продолжали сжимать ее запястье. Другой рукой он коснулся линии ее подбородка. Она неохотно подняла веки. Лорд Блейкли не отводил взгляда от ее губ. Он должен был бы просто светиться от восторга. Однако в его глазах не читалась победа.

– Рановато, – наконец произнес он, отвернувшись. – Мне было двадцать один. Столько же, сколько и Неду.

Она внезапно осознала, что в его голосе не было ни намека на самодовольство. Он звучал так же логично и ровно, словно Гарет читал перед аудиторией скучную и длинную лекцию. И все же некоторая его скованность свидетельствовала о том, что воспоминания эти значили для него нечто большее, чем строгие научные факты. Дженни неудержимо захотелось поцеловать руку, сжимающую ее запястье.

– Думаю, я могу так же легко прочесть твое будущее, как и прошлое. – Гарет снова опустил голову, рассматривая ее ладонь. – Ты скажешь мне твое настоящее имя. Уж точно тебя зовут не Эсмеральда.

– Нет? Почему?

Он пожал плечами:

– В небогатой английской семье никогда не назовут девочку столь вычурно. А, кроме того, все эти дурацкие костюмы и сандаловые палочки. «Эсмеральда» – это слишком удобно. Всего лишь одна из твоих обычных уловок. Скажи мне свое настоящее имя.

Дженни сжала губы и бешено замотала головой.

– Маргарет, – предположил он. – Мэг, чтобы быть кратким.

– Эсмеральда, – продолжала настаивать Дженни.

Сардоническая улыбка снова сковала его губы.

– Так не пойдет, Мэг. В конце концов ты скажешь мне свое имя.

– Если Эсмеральда это и не мое имя, почему я должна открыть вам правду?

Он бережно сжал ее пальцы.

– Потому что я не могу позволить тебе называть меня Гаретом, пока ты этого не сделаешь.

Он произнес это так буднично.

– Почему… – Дженни запнулась и распрямила плечи. – Милорд, с какой стати я буду звать вас по имени?

– Я вижу это будущее здесь… – он дотронулся до линии ее ладони, – и здесь, – он погладил рукой ее щеку, – и здесь…

Палец его коснулся ее губ, и ее рот приоткрылся в ответном жесте. Но все равно, хладнокровие и сугубо научный вид по-прежнему не покидали его.

– Я не женюсь ни на одной из тех несчастных девиц, на кого бы ни пал твой выбор, – мягко произнес Гарет. – Твои предсказания моего будущего развеются в дым, а я, в свою очередь, предсказываю тебе, что ты будешь звать меня Гаретом. Когда я затащу тебя в постель, Мэг, будь я проклят, если тебе удастся выкрикнуть что-нибудь еще.

– Если вы пытаетесь доказать мне, что вы не автомат, – заметила Дженни, – вам неплохо было бы научиться хотя бы менять интонации. Таким же голосом можно, наверное, обсуждать цены на картофель или…

Гарет прервал ее речь нежным поцелуем. Да помилует господь ее душу, но она не смогла устоять. И когда он оторвался от нее, губы ее продолжали к нему стремиться.

– Видишь, – прошептал Блейкли, – ты уже стонешь…

– Но мы ведь уже согласились, что я не бесстрастна. Хотелось бы знать – что вы собираетесь предпринять?

На мгновение он встретился с ней глазами. Его золотые зрачки яростно сверкнули. Это было вторым проявлением эмоций, которое она заметила у него за сегодняшний день. Когда же он снова посмотрел на нее так, будто перед ним пустое место, Дженни почти показалось, что все это ей только привиделось.

Он отпустил ее запястье, разорвав связь, установившуюся между ними. Потом мотнул головой, и Дженни осознала, что они уже достаточно долго стоят в холодной прихожей. Она же даже не чувствовала холода.

Теперь дрожь охватила ее.

Он взялся за дверную ручку.

– Ты хочешь узнать, что произойдет, когда ты окажешься в моей постели? Я выиграю. – Он повернулся к ней спиной и открыл дверь.

Дождь кончился, и улицы окутала туманная, серая дымка. Несколькими мгновениями позже он окунулся в ночь. Туман заглушил звуки его шагов и поглотил неясные очертания фигуры.

Дженни захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, закрыв лицо руками. Но как бы плотно она ни зажмуривала глаза, не могла избавиться от ощущения его губ, касавшихся ее плоти, от вкуса его поцелуев.

Что за напасть. Он уже почти победил.

Он понял все, все, начиная со строгих порядков в том пансионе, где она получила воспитание, до ее несчастного влечения к нему. Дженни не произнесла ни слова, но всего лишь одного его поцелуя оказалось достаточно, чтобы сорвать тщательно возведенные ею завесы лжи.

За несколько часов он раскрыл все самые заветные ее тайны. В том числе и те, что она скрывала даже от самой себя. Желание чужого прикосновения. Желание быть желанной.

Один поцелуй, и она подтвердила все пренебрежительные подозрения, что лорд Блейкли когда-либо имел в отношении своего кузена. Потому что своим предсказанием лорд Блейкли не просто констатировал тот факт, что она обязательно окажется в его постели, но и подтверждал нереальность горячей и преданной защиты Неда.

Да, ее профессия казалась игрой. Не важно, какую ложь она говорила клиентам. Помимо всего прочего, лишь очень малая их часть действительно верила ее предсказаниям. Для большинства они были лишь небольшой встряской, развлечением, которому можно предаться между матчем по боксу и походом в оперу.

Но с Недом совершенно иное дело. Кому могли бы повредить ее предсказания о том, что он станет сильным и уверенным мужчиной, умелым и надежным?

Когда Нед поймет, что она его обманывала, лорд Блейкли никогда не забудет о его глупости. Он поместит эту идею в своем мозгу, где-то рядом с теориями о миграциях гусей или что он там еще изучает. И он непременно приведет ее в качестве неопровержимого доказательства, если Неду вновь вздумается проявить независимость.

Несмотря на все разговоры лорда Блейкли об их взаимном влечении, от него следует держаться подальше. Безусловно, он с удовольствием затащит Дженни в постель. Он, кроме всего прочего, еще и мужчина. А это именно то, что мужчины обычно делают. Исходя из того опыта, что он произвел губами и языком, у нее не возникало и сомнения, что он заставит ее кричать, стонать от восторга, если получит ее.

Если? Скорее когда.

Он обнимал ее. Он ее целовал. Он обещал, что она будет кричать в его постели, и к ее стыду, она жаждала, чтобы так и было. Но одного Дженни не видела ни разу за несколько часов наблюдений за лордом Блейкли, – она не видела, чтобы он улыбался.

Дженни глубоко вздохнула и молча сделала еще одно предсказание. Прежде чем он затащит ее в постель, она сломает броню лорда Блейкли. Она заставит его сиятельство понять, что Неду, для того чтобы примириться и стать его будущей опорой, нужно от него нечто большее, чем постоянные обиды и превосходящий интеллект. Ему нужно его уважение, и она заставит Блейкли уважать своего младшего кузена.

Черт возьми, она обязательно это сделает!

Дженни уже почти проиграла. Но это вовсе не означало, что маркиз выиграл.

Господи, да он никогда этого не добьется, безнадежно подумал Гарет, внимательно рассматривая поднос, который его сестра, леди Лаура Эдмонтон, накрыла в ожидании его визита. Песочное печенье. Сэндвичи с огурцами со снятой кожурой. Однажды, много лет назад, ему понравилось и то и другое. А теперь они лежали ровными рядами, свидетельства разгоревшегося сражения. Гарет мог надеяться в лучшем случае лишь на рокировку и бесславное бегство.

Его сестра – его сводная маленькая сестренка, если быть совсем точным, – улыбалась ему. Однако глаза ее излучали не надежду и счастье, нет, где-то в их глубине затаился страх.

– Чай?

Сражение всегда сопровождалось чаепитием.

– С удовольствием, – отвечал он.

Не испытывая ни малейшего колебания, он вел многочисленные дела в своих поместьях. Он проводил месяцы в джунглях Бразилии в сезон дождей. Но эта тихая комната, задрапированная в розовые шелка, мелодичный плеск маленького фонтанчика во дворе… Следует признать честно, она действовала на него подавляюще.

И даже не столько комната, сколько Лаура. Ее губы были напряженно сжаты, когда она осторожно добавляла сливки в чай Гарета – именно столько, сколько он предпочитал.

Каждый месяц Лаура выбивалась из сил, чтобы его порадовать. Сегодня она надела свое самое лучшее утреннее платье, сшитое из тончайшего, прекрасно выделанного хлопка, с широкими, тяжелыми рукавами и многочисленными оборками. Ее песочного цвета волосы были забраны в безупречную прическу.

Лаура так колдовала над чашкой и молочником из полупрозрачного китайского фарфора, будто этот чай мог магическим образом исцелить пропасть непонимания, воцарившуюся между ними. После того как родилась Лаура, Гарет был слишком занят наукой быть маркизом, чтобы призадуматься об искусстве быть братом. Теперь, когда оба они стали взрослыми, их отношения превратились в этот застывший, нелепый фарс.

Нелепый?

Каждый месяц она приглашала его на чай. Каждый месяц он принимал это предложение. И каждый месяц… Назвать эти несчастные тет-а-теты нелепыми было бы слишком сдержанно, слишком вежливо и формально.

Их встречи всегда начинались одинаково. Гарет изо всех сил старался завязать разговор, а Лаура пыталась не замечать его угрюмой неловкости, разговаривая за них обоих.

– Вам нравится мой ридикюль? – Она поставила молочник на стол с тихим клацаньем и достала нечто напоминающее ворох розового шелка. Она протянула розовый сверток ему для осмотра.

Предмет их интереса был украшен розовыми розами с розовыми листьями. Он был такого размера, что в нем едва ли могли поместиться визитные карточки – розовые визитные карточки. Розовые перья были пришиты снизу сумочки. Она была не просто розовая, она была фатально розовая.

Гарет запнулся, подыскивая достойное положительное определение.

– Он выглядит… удобным?

Она сморщила носик.

– Ох, я взяла его с собой, когда мы Алексом отправились на конную прогулку, а он сказал, что сумочка может напугать лошадей. И попросил меня сидеть на ней всю дорогу. В результате мы сделали лишь один круг по парку. – Лаура снова посмотрела на Гарета.

Этот ее взгляд – этот проклятый взгляд, который говорил о том, что, несмотря на все промахи, мнение Гарета имеет для нее значение, – вынуждал его виновато опустить плечи. Заставлял отчаянно желать сделать что-нибудь, чтобы действительно заслужить его. Мадам Эсмеральда обвинила его в том, что он бездушный автомат. Рядом со своей сестрой он чувствовал себя неуклюжей марионеткой, с деревянными руками и ногами, неспособной к выполнению простейших задач. Как бы она посмеялась над ним, если бы увидела его сейчас.

– Вы думаете, лорд Блейкли, – едва слышно спросила Лаура, – мой жених ненавидит этот ридикюль?

Подобного рода вопросы представлялись ему гораздо более рискованными, чем компания турок-мародеров. Гарет не мог подобрать на них правильного ответа, никогда. И все-таки попытался.

– Наоборот, скорее всего, он ему понравился. Просто он мужчина. Он не может тратить время на разговоры о вышивках и цветочках, даже если женится на вас.

Только заметив, что его сестра нахмурилась, Гарет осознал, что «тратить» – это в данном случае не совсем подходящее слово. Его необдуманное высказывание придало беседе совершенно неподходящий тон. Еще не было ни одного чая с огуречным сэндвичем, будь те огурцы с кожурой или без, за которым удалось бы избежать подобного рода тщетных попыток. Это был Гарет. Он не имел понятия о розовом шелке и вышивках. И, черт бы его побрал, он не имел ни малейшего представления о женщине, сидящей перед ним. Кроме того, что она его сестра, единственная плоть его и кровь. В остальном же она оставалась совершеннейшей для него загадкой.

Они играли эту сценку еще с тех пор, когда Лауре было четыре, а Гарету двадцать. Во время одного из его редких визитов в поместье отчима она пригласила его принять участие в чаепитии вместе с ее куклами. Ему казалось тогда, что едва она немного подрастет, едва маленькие стульчики в ее комнатке обретут нормальные размеры, он сможет беседовать с ней.

Но теперь ей было девятнадцать, и она стала уже слишком взрослой леди, чтобы кричать на него и забрасывать печеньем за то, что он испортил ей вечер.

Лаура повернула голову, делая вид, что внимательно рассматривает могучие вязы, видневшиеся в широком окне. Ее руки продолжали сжимать тонкий шелк ридикюля, стискивая его сильнее и сильнее, пока вышитые лепестки не превратились в едва заметную линию.

– А что мне делать, – почти неслышно произнесла она, – если я ему совсем разонравлюсь?

Если ты боишься этого, не стоит выходить за него замуж.

Но говорить это ей показалось слишком глупым и очень эгоистичным. Гарет никак не мог избавиться от страха, что едва она выйдет замуж, то совсем перестанет нуждаться в нелепом и смешном старшем брате. Решит, что такие чаепития лишь пустая трата времени. Ее приглашения станут приходить не раз в месяц, а раз в два месяца, и постепенно их встречи перейдут в разряд краткого обмена приветствиями в опере. Собственно говоря, если бы Лаура мыслила рационально, она бы перестала приглашать его еще много лет назад.

Настоящий старший брат знал бы, как успокоить сестру, как вернуть ей уверенность в столь сложный момент. Он смог бы одним словом развеять ее нервозность и волнение, заставлявшие судорожно сжимать этот проклятый розовый шелковый комочек. Он бы шутил, рассказывал забавные истории, он бы мигом решил все проблемы. Но у Лауры не было настоящего брата, а лишь сердитый, неуклюжий маркиз Блейкли, и Гарет не имел ни малейшего понятия, что ему с этим делать.

С тем же постоянством, что она приглашала его, Гарет старался что-то предпринять.

– Если вы действительно беспокоитесь, Лаура, что перестанете устраивать своего жениха, я могу удвоить ваше приданое.

Ее глаза расширились, губы задрожали.

– Что? – спросила она. – Что вы сказали? Так вот как вы думаете обо мне, Блейкли? – Она едва сдерживала рыдания. – Вы хотите подкупить Алекса, чтобы он заботился обо мне? Вы думаете, меня никто не полюбит, если вы ему не заплатите?

Нет.

Гарет сам надеялся купить любовь Лауры. Как еще он мог получить возможность постоянно видеть ее? Каждый раз он клялся себе избегать таких ситуаций, и каждый раз их встречи кончались ее слезами. Если беседа шла ко дну, оставалось лишь покинуть корабль. Однако долгий опыт подсказывал ему, что вообще ничего не предпринимать в таких ситуациях означало только умножить в ее сознании ее мнимые «прегрешения». Однако каждый раз, когда он начинал объяснять, что имел в виду совсем другое, это звучало как «Ты – глупая, нерациональная гусыня».

И вместо того, чтобы развеять ее страхи, он остался сидеть на стуле, судорожно сжимая блюдце, пока хрупкий кусок фарфора не треснул в его руках.

Он надолго замолчал, совершая еще большую ошибку.

– Очень хорошо. – Голос Лауры задрожал сильнее. – Пожалуйста, удваиваете, мне все равно.

Ничего не изменилось с тех пор, как ей было четыре, разве что стулья. Он по-прежнему разрушал все, к чему прикасался.

Сумасшествие, как-то сказал Гарету врач, есть повторение одного и того же действия в надежде достичь разных результатов. Именно поэтому Гарет не боялся, что когда-нибудь сможет влюбиться, что бы ни пророчествовала мадам Эсмеральда. Любовь – смотреть, как его сестра глотает слезы. Любовь – надеяться, что через месяц она пришлет ему еще одно приглашение. Любовь – верить, что, несмотря ни на что, однажды он поведет себя правильно, сможет заговорить с ней как брат, а не как тот холодный и бесчувственный человек, которым он, по ее мнению, являлся.

Короче говоря, любовь – это безумие и сумасшествие.