Долгий путь любви, или Другая сторона

Глава 10

В этот раз отъезд Павла впервые не превратился для Саши в трагедию. Она не считала дни до его возвращения, а ночами, находясь без сна в темноте собственной квартиры, ждала наступающего нового дня почти без страха.

Думать о том времени, когда их жизнь переменится, было все еще непросто, но ей удалось без содрогания заглянуть в собственное прошлое. Возможно, не за горами тот час, когда она сумеет осмыслить и будущее? Без него.

Кто бы мог подумать, что мужчина займет в ее жизни такое важное место? Саша точно не представляла. А ведь если бы не он, вряд ли бы вообще осталась жива.

И чем больше анализировала случившееся, тем очевиднее это становилось.

После проверки, который устроил мне Филипп, мы стали видеться с ним крайне редко. Казалось, мужчина прилагал все усилия, чтобы любым способом избежать моего общества.

Разумеется, приходилось регулярно пересекаться в офисе, он все так же нагружал меня работой, но при этом стал излишне строг и серьезен, не допуская больше ни шуток, ни подколов в мой адрес. И даже на деловые встречи, где присутствовал сам, отправлял в другой машине – с Павлом.

Это причиняло боль, но что-то изменить я была не в состоянии. Кажется, настал момент, когда следовало очнуться, выбросить из головы наивные мечты о том, что волнующее меня чувство однажды окажется взаимным. В юности легко вообразить подобное, но назвать себя юной уже не поворачивался язык. А взрослому человеку рассчитывать, что сказки превратятся в реальность, было смешно. Да, я влюбилась всем своим глупым сердцем, но мужчину, обосновавшегося в нем, это нисколько не волновало. Таких девочек в его жизни имелось… наверное, много. Я не смогла бы поинтересоваться их числом, да и он бы вряд ли ответил. Мой скудный, почти ничтожный опыт взаимоотношений казался смешным мне самой, а предлагать его в качестве критерия истины другому мужчине я бы не осмелилась.

Вначале ощутимо острая печаль от разбившихся иллюзий постепенно сменилась чувством легкой грусти. Она почти меня не оставляла, но при этом не терзала, не лишала сна и не побуждала бесконечно лить слезы, оплакивая свою нескладную долю.

Я жила, погрузившись в работу и наслаждаясь все новыми гранями, открывающимися с каждым днем. Уже потом, годы спустя, поняла, что Кирман на самом деле был первоклассным специалистом и почти идеальным начальником. Он давал подчиненным возможность раскрыться, стимулируя их на эти шаги. Поддерживал разными способами, материальными в том числе, тех, кто всерьез намеревался чего-то достичь. Его заявленная жесткость постепенно стала казаться неизбежной и необходимой.

Но при этом я не смогла ответить самой себе, чего мне хотелось больше: вырасти профессионально или увидеть одобрение в глазах своего главного авторитета. Два желания сплелись воедино, побуждая меня работать так, чтобы у Филиппа не было претензий. Убедившись, что не могу получить его любовь, я стала стремиться хотя бы добиться уважения. Старалась изо всех сил, но при этом постоянно испытывала их недостаток, не дотягивая до стандартов, которые сама же и установила. Училась сдерживать эмоции, ежедневно наталкиваясь на стену отчуждения, осязаемую почти физически. Не расстраиваться, видя рядом с ним других женщин. Они были. Не слишком часто, и почти никогда – на работе, но по каким-то необъяснимым случайностям мы сталкивались с Кирманом и в других местах. Я не верила в то, что это спланировано им как способ очередного внушения мне: слишком спонтанными выходили встречи, но от того переживались не менее болезненно. Оказалось почти невыносимым замечать, как мимолетом, вскользь его руки касаются не меня, как он улыбается, шутит, общается с другими, в то время, как я не удостаиваюсь даже простого внимания за рамками рабочего процесса. Хотя… разве он обещал мне что-то? Давал повод? Как раз наоборот: сделал все, чтобы убедить в обратном. И с какой стати я взяла на себя право обижаться? Глупая, наивная девчонка…

Я записалась на курсы немецкого языка, одни из самых дорогих в городе. Их хвалили, рассказывая о потрясающих результатах, а мне хотелось как можно скорее освоить новый язык. Но он все равно давался тяжело, гораздо труднее двух предыдущих, и даже денег было не жаль, лишь бы справиться со склонениями и падежами. Порой чувствовала себя непонятливой школьницей, когда не могла понять не только иностранцев, но даже самого Филиппа, владеющего немецким ничуть не хуже своих зарубежных партнеров. Не успевала за речью, путала слова, терялась и краснела, видя снисходительные улыбки, которыми меня одаривали собеседники. Смотреть ЕМУ в глаза в такие моменты было стыдно, и, возвращаясь домой, я заставляла себя зубрить учебники с удвоенной силой, чтобы в следующий раз допустить новые ошибки, совсем в других вопросах.

У меня не получалось, и это расстраивало ничуть не меньше, чем невнимание Кирмана. Убеждалась лишний раз, что не ровня ему, никогда ей не стану, а значит, отсутствие интереса с его стороны вполне оправдано. Я не могла не понимать, что привлечь такого мужчину мне попросту нечем. Рядом с ним вращались дамы, куда более привлекательные, чем я, раскованные и впечатляющие. Они знали его вкусы, наверняка были осведомлены о желаниях, остававшихся для меня самой тайною за семью печатями. А я… я не могла выучить какой-то язык, куда уж претендовать на большее!

Очередная встреча превратилась в кошмар наяву. Я вновь оказалась в компании заместителя Кирмана, резковатого и угрюмого человека, чьи знания иностранных языков ограничивались возможностью поприветствовать партнера. Сам же Филипп собирался подъехать позже, к самому концу общения. И вроде бы это должно было быть мне на руку: не зная немецкого, его зам не мог оценить количество моих ошибок. Но все оказалось куда хуже: я банально не понимала, о чем идет речь. Даже сути не улавливала. В речи звучал какой-то абсолютно жуткий акцент, мешающий пониманию. Лишь позже я узнала, что приезжие оказались из Австрии, потому их произношение и казалось мне таким непривычным. Но когда спустя десять минут разговора стало ясно, что мы не продвинулись ни на шаг, впору было спрятаться под стол или сбежать из зала, подальше от позора. Но такой возможности не существовало. Злой шепот над самым ухом подтвердил худшие опасения:

– Если этот договор не будет подписан по твоей милости, сразу после ресторана можешь писать заявление об уходе.

Мне ничего не оставалось, кроме как проглотить сдавивший горло ком вместе с остатками собственного достоинства и обратиться к уже раздраженным гостям с мольбой перейти на английский язык. Моя просьба вызвала очевидное недовольство, но иных вариантов не было.

Все остальное происходило почти автоматически. Я говорила, не слыша саму себя, забыв о том, что обязательным условием работы переводчика является доброжелательная улыбка на лице. У меня не имелось никакой: я почти хрипела, ощущая, как лицо исказила гримаса. Больно и горько, и стыдно до такой степени, что когда в зале появился Филипп, мне в буквальном смысле захотелось умереть, тем более что для оценки ситуации ему хватило лишь мгновенья.

А я так и не решилась поднять на него глаза до того самого момента, пока австрийцы не начали прощаться после подписания бумаг. Не могла уйти первой, нарушая негласные законы компании, но едва гости скрылись за пределами зала, сорвалась с места так, что едва не уронила стул. Слова Кирмана нагнали уже у дверей.

– Александра, останьтесь. Мне нужно кое-что обсудить с Вами.

Разумеется. Я только рассчитывала, что этот разговор состоится хотя бы завтра, и у меня будет время немного прийти в себя и успокоиться. Напрасно.

Зам хмыкнул, оглядывая мое понурое лицо, попрощался с Филиппом и ушел, оставив нас вдвоем. Сколько я ждала этого времени, а теперь не знала, где укрыться от его внимания. Мужчина кивнул в сторону побережья.

– Пойдемте к воде? Там никто не помешает поговорить.

Я смогла лишь горестно хмыкнуть в ответ, в очередной раз поражаясь его манерам: даже уволить меня хочет без свидетелей, спасая от неловкости.

Застыла, глядя на темнеющую воду. С этой стороны бухты было почти безлюдно, лишь одинокая старушка неподалеку выгуливала смешную крошечную собачонку, да в небольшой торговой палатке скучала девушка-продавец.

– Хотите мороженого?

Менее уместный вопрос было сложно представить. Или он смеялся?

– Тогда уж попкорн… Как в цирке, с одним клоуном.

Его смех на самом деле раздался, вынуждая отвести глаза, мгновенно ставшие влажными. Силы кончились, а вместе с ними – выдержка, которой я спасалась весь вечер.

– Раз получается шутить, значит, еще не все плохо. А? Саша?

Он лишь дважды называл меня так, и воспоминания обстоятельств этого лишь добавили горечи, обжигая глаза уже настоящими слезами. Но отвернуться Филипп не позволил: удержал за подбородок, заставляя взглянуть на него. Пальцем коснулся щеки, стирая мокрую дорожку.

– Эта вода облегчает боль здесь?

Его рука замерла напротив моей груди, не дотрагиваясь, а по губам растеклась улыбка, но не злая, не ехидная и даже не снисходительная. В ней чудилась теплота, но такого быть просто не могло.

– Что за повод лить слезы?

Сразу вспомнились слова про нелюбовь к плачущим женщинам. Что ж, вот и последняя капля к моим сегодняшним достоинствам.

– Я все понимаю, Филипп Аланович. И спасибо, что позволили мне работать у Вас столько времени.

Он нахмурился.

– И что же Вы понимаете?

Смотрел на меня в упор и находился всего лишь в шаге, а я не могла отвести глаз, так некстати подумав о том, что даже работой готова заплатить вот за такие минуты. Несмотря на рвущую душу тоску, наслаждалась тем, что Кирман впервые меня не отталкивал. Какой был смысл ему делать это, прежде чем прогнать насовсем. Сама уйду… уже скоро. Но от следующих слов меня бросило в дрожь.

– Какой же ты еще ребенок, Сашка… и в то же время такая сильная…

Я? Он в самом деле смеется надо мной? Но ни на губах, ни в глазах не было ни тени веселья. И, не двинувшись ни на сантиметр в мою сторону, мужчина вдруг словно укрыл своим присутствием, сметая расползшуюся по телу тоску. Его взгляд тронул мокрые ресницы, стряхивая с них непрошенные слезы, согрел губы, проник под кожу, заставляя удержать дыхание, и выдохнуть вновь уже одновременно с ним. Забыть и о провале в ресторане, и обо всем окружающем мире.

– Саша, в моей компании нет человека более преданного и надежного. А такого рвения в учебе я не встречал уже очень давно. И ты единственная из всех известных мне людей, кому пришло в голову сменить языки, чтобы достигнуть желаемого в беседе.

Я поперхнулась.

– У меня не было выхода. Я не понимала ни одного слова…

– И, тем не менее, мы заключили контракт, и сделали это благодаря твоим стараниям. С чего ты взяла, что я чем-то недоволен?

– Но им не понравилось, что я захотела говорить по-английски…

Мужчина улыбнулся, и вновь показалось, что эта улыбка дотронулась до моего лица.

– Им не понравилось, что они расстроили красивую девушку. И мне тоже не нравятся ее слезы.

Слова о моей красоте из его уст показались слишком привлекательными, хоть он и озвучил только мнение гостей. Но слезы…

– Я помню, что Вы терпеть не можете плачущих женщин…

Он приподнял бровь, усмехаясь.

– И память просто завидная. Саша, дело в том, что я знаю единственный способ утешения. Самый действенный, бесспорно, но совсем неуместный для нас с тобой. Поэтому давай ты перестанешь плакать сама. Хорошо?

Я бы предпочла, чтобы он поступил как раз действенно и неуместно, но шутить или возражать не было сил. Оставалось лишь кивнуть, подставляя лицо теплому ветру, высушившему слезы почти мгновенно, но так не сумевшему остудить внутренность.