Дом грозы

Старая волчица

Нимея Нока

Это было три с половиной года назад. Нимея Нока, юная волчица, пришла на первый курс Академии Весны. Ее поселили в комнату с девочками из разных стран. Дорнийкой Брайт Масон – сиреной с розовыми глазами и самым настоящим изгоем, жизнь которой оказалась адом. Лю Пьюран – хорошенькой экимкой, всю жизнь прожившей в Траминере. Сестрами Ува, Мелоной и Овадой, илунженками, которые переехали в Траминер совсем недавно и были достаточно обычными, чтобы никто их не замечал. Лю была слишком активной, вдобавок старостой и умницей. Сестры – слишком восторженными и шумными. А вот Нимея и Брайт успели подружиться за пару месяцев, в течение которых длилась их прерванная революцией учеба.

Брайт Масон была одинокой, обозленной и, пожалуй, ранимой. Она скучала по своему отцу и ненавидела весь мир. Нимее она напоминала тех творческих хмурых подростков, что таскаются всюду с блокнотами и драматично выражаются. Но они подружились. И их симпатия друг к другу была искренней, хоть и самую каплю вынужденной. Не будь они соседками по комнате, может быть, никогда даже и не заговорили бы друг с другом.

Прошло три года – и как же все изменилось. Некогда совершенно беззаботная и на все плюющая свысока Нимея стала израненной, уставшей. А загнанная когда-то в угол Брайт теперь светится от счастья. Они абсолютные противоположности, отражение самой природы, держащей все в балансе.

Нимее остро необходимо стать хоть на секунду прежней, но присутствие Брайт этому мешает. Раньше сирена старалась быть незаметной, отрешенной от всего происходящего в мире и слишком сильно хотела исчезнуть из Траминера, она тосковала, мечтала летать и хотела к морю. И казалось, это все, что занимало ее мысли. Желание быть как можно дальше от любого места, где бы она ни находилась. Сейчас же она, наоборот, занимает своей энергетикой половину комнаты, будто раз в пять увеличилась в размерах, что чудовищно давит. Странное и неприятное наблюдение ввергает Нимею в еще большее уныние. Ей хочется, чтобы вернулся Фандер и дал спокойно подышать.

– Ты как? – вздыхает Брайт.

Она всегда была чертовски красивой и еще больше похорошела, живя на родине, в спокойствии. После развала Ордена Рейв и Брайт выбрали не борьбу, а тишину и получили ее сполна. Теперь Масон кажется домашней, милой и влюбленной. Нимея могла бы позавидовать, но не выходит, потому что тихая семейная гавань явно не ее вариант. Она бы так жить не смогла и рядом с собой такого человека, как Рейв Хейз, не видит.

– Не знаю… Ну чувствую себя сносно, вроде даже ничего не болит, – ответила Нимея.

– Это все было ужасно. Я так зла на чертова Хардина. Представь, мы сидим ужинаем, и тут появляется он. С твоим телом на руках. Ты вся в крови, с этими ужасными порезами, тот еще видок. И Хардин выглядел так, будто тоже сейчас скончается, – знаешь ли, он немало тебя протащил. Мы думали, сейчас уложим тебя и будем лечить, а он на нас набросился! Я серьезно. Твой Хардин – чертов псих, сказал, что лечить будет сам. И попросил отправить дяде Самуэлю письмо, что на границе с нашей стороны нет поста и поэтому там болтается кучка бандитов. В общем… – Брайт выдыхает, роняет руки на колени и ждет пару секунд, прежде чем продолжить: – Ты очень плохо выглядела. Совсем. Я в какой-то момент решила, что ты умрешь. Какого черта вы тащились неделю вместо того, чтобы сесть на лайнер и добраться за двое суток? Рейв тут уже давно, и Якоб приехал вчера.

– Границы. У нас поддельные документы. Ну… у Фандера. Он же технически мертв. Я сделала ему липовые документы, которые бы мигом обнаружили в приличном городе, так что мы ехали окраинами, где в документы не проверяют. Билет с его поддельными бумажками нам бы не продали точно, а знакомых, которые бы нас прикрыли, у меня в Траминере нет.

Брайт кивает и задумывается. Мысль то загорается, то гаснет в ее розовых глазах. Радужка кажется живой и способной затянуть в себя мягким манящим светом. Масон – существо, которое не встретишь в любом городе на улице. Она редкость, девушка действительно уникальная, и даже спустя три года Нимея рассматривает подругу с опасливым восхищением.

– Энг протянет?

– Должен. Мы с Омалой все рассчитали. У меня изначально было дней десять, пожалуй. В идеале бы справиться за восемь. Если завтра будем в Имбарге, это будет седьмой день, и один, чтобы я вернулась морем в Траминер.

– Рейв видел, как Фандер лечил тебя. Сказал, это было впечатляюще. Хардин по секунде отматывал время вперед, пока Рейв наносил лекарства… Как давно у него проснулись силы? Он же был в тюрьме и…

– Вчера. Пока я была в отключке, – перебивает Нимея, когда чувствует, что не хватает сил дослушать подругу.

– Вау…

Брайт замолкает. Неловко смотрит на свои колени, как бы ожидая чего-то или решаясь на что-то. Она никогда не относилась к людям, которым нечего сказать, если хочется.

– Брайт? Что-то с мамой? Ей хуже? – Нимея тяжело вздыхает.

– М-м… Ну, она определенно не так стабильна, как раньше. Но нет, физически ей не хуже.

Нимея кивает и вопросов больше не задает. Слушать сейчас про родителей все равно нет сил, да и тревога только растет. Короткие письма, которые присылала Брайт все то время, что Нимея провела в Траминере, раздражали, потому что не передавали и десятой доли происходящего в Дорне. Что ни напиши, все будет сухо и скупо. Теперь Нимее не хочется больше фантазировать о них и представлять, как они где-то там. Они не где-то там, они в одной из соседних комнат.

Нимея скидывает одеяло и, отпихнув Брайт, встает с постели.

– Ты куда?

– Навестить.

– Эй, стой! – Брайт подрывается следом. – А ты сама…

– В норме.

– Ты уверена? Подожди… В таком состоянии…

– Что не так?

– Ну ты умирала тут целые сутки.

– Уже не умираю.

Нимея больше не слушает подругу. Она чувствует себя так, будто в жаркий день входит в ледяную воду: если остановиться и испугаться, то уже не нырнешь. Вылетает из комнаты, замирает посреди коридора, не понимая, куда идти. Домик небольшой, она видит три одинаковые двери, и за любой из них могут оказаться они. Кажется, в кровь поступает адреналин, а лицо застывает каменной маской.

Она просто сделает это. Увидит их. Поговорит. Уйдет.

– Нимея. – Конечно, Фандер тут как тут.

Спустя столько дней наедине с ним другие люди кажутся посторонними, а он – таким родным, что даже отмахнуться от него рука не поднимается.

– Родители, – коротко бросает Нока.

– Кажется, там. Рейв заходил навещать их… – Фандер кивает на одну из дверей.

Сердце Нимеи сжимается от страха и предвкушения.

Нужно сделать два шага, чтобы пальцы легли на холодную ручку.

– Стой. – Рука Фандера накрывает руку Нимеи. – Переведи дух, у тебя взгляд бешеный, так нельзя.

– Отстань, Хардин, я решилась и пойду… – Он начинает ее раздражать.

Запал, что возник в спальне, сходит на нет.

Я же просто решилась и пошла. Что не так? И что всем от меня нужно?

Ждать точно нельзя, иначе она развернется и уйдет, ведь если Нимея Нока чего и боится, так это собственных болезненных чувств к тем, кто ей дорог.

– Нельзя решиться на встречу с родителями и вот так ворваться. Подожди, ты же не хочешь, чтобы они тебя такой увидели?

– Плевать… им плевать. Я просто сделаю это… Подожди пять минут. – Она сильно сжимает пальцы, так что металл больно впивается в кожу. – Я выйду через пять минут, и все.

– Что ты несешь? Почему, по-твоему, им плевать?

– Она меня не помнит. – Глаза Нимеи стекленеют, тон понижается до сдавленного шепота, а голова кружится так, что приходится искать опору у Хардина, который любезно предлагает свое плечо. – Мама. Когда я уехала к Энгу, я не переживала, будет ли она скучать, потому что она меня не помнит.

– Это…

– Из-за взрыва. Она жива, но меня не помнит, и мне больно ее видеть. Каждый раз не могу в это поверить. И если скажешь, что понимаешь…

– Не понимаю, – соглашается он. – Но она жива.

– Я не уверена, что этому рада…

Сказано. Она призналась, что жизнь ее родной матери – это не лучший исход той трагедии.

Нимея наконец смотрит в лицо страхам, чувствуя себя как никогда беззащитной. Фандер не дал ей с каменной маской на лице ворваться в спальню, не дал проигнорировать боль в груди, а с удовольствием садиста вонзил в старую рану раскаленное железо. Но удивительно, насколько легче ей стало дышать. В этом его скрытое достоинство: он с деликатностью циничного хирурга со стажем не щадит ее чувств.

– Не думал, что ты чего-то боишься, – слышит Нимея тихий голос Фандера у самого уха.

Он отпускает ее руку и вместо этого обнимает талию, стоя позади нее. Упирается подбородком в ее макушку.

– Я ничего и не…

– Тс-с… – Фандер снова перебивает. – Тс-с… не защищайся от меня. Ну кто я такой, чтобы тебе от меня защищаться?

Они покачиваются, будто танцуют, пока Нимея не откидывает голову ему на плечо и не закрывает глаза.

– И не прячься.

– Почему я должна тебя слушать? – шепчет она.

– А кого еще тебе слушать? Ну, давай. Попробуешь быть собой? Я же знаю, что ты умеешь.

– Знаешь?

– Да. Ты бываешь собой. Иногда.

– Как ты можешь… Хотеть видеть рядом ту, кто бывает собой только иногда?..

– Понятия не имею, у меня явно проблемы. – Хардин целует висок Нимеи, и она жмурится, чтобы удержаться от очередной попытки закрыться и оттолкнуть его.

– Идешь?

– Угу…

– И не психуешь?

– Нет…

– Я буду ждать, хорошо?

* * *

– Пап? Мам? – Нока осторожно заходит в комнату.

– Нимея? – это отец.

Он сидит в кресле, наблюдает за морем, вид на которое открывается из окна, и улыбается совсем как прежде.

В их комнате много света из-за двухстворчатых дверей, ведущих на балкон. Мебель побелена вручную, виднеются проплешины. Старая обивка неумело перетянута новой тканью. Даже люстра под потолком кажется какой-то самодельной: может быть, купленной у умельца, что мастерит такие штуки прямо на дому. Все вокруг слишком мило и так не похоже на мир Нимеи, что родители в такой комнате кажутся лишними.

В их доме было много дерева, ярких оттенков, пестрых рисунков, старинных чиненых-перечиненых вещей и разных запахов. Запахи еды, тканей, трав, букетов цветов, ароматических масел, маминого крема для рук, папиной курительной трубки – все они окружали семью Нока. А эта комната будто голая.

Здесь сильно пахнет лекарствами. Вид медицинского оборудования портит картину чистой комнаты. Нимея все это уже видела, но успела забыть. Она по какой-то детской наивности рассчитывала, что сегодня встретит родителей совсем другими.

Мама спит. Она не бледная и не болезненно-худая. Обычная. Такая же, какой была до революции. Чуть полненькая, низкая, с очаровательными щечками, на которых от улыбки появляются ямочки. С каштановыми потускневшими волосами и тонкими губами, окруженными сетью морщинок.

Если она проснется и откроет глаза, они будут в точности как у Нимеи: большие и темно-карие с теплыми желтыми крапинками. Ее лоб прикрывает челка, что когда-то была всегда тщательно накручена щеткой и лежала аккуратно волосок к волоску, а теперь же лежит слипшимися прядями, едва расчесанная.

– Она что-то вспомнила? – Нимея не может оторвать взгляд от матери, боится пошевелиться и спугнуть призрак удачи.

Она представляет, как отец сейчас рассмеется и скажет, что все стало налаживаться. Он выложит бодрым и приветливым тоном целую историю болезни со счастливым прогнозом. Поведает об успешном опыте экспериментального лечения, о том, что состояние его дорогой жены стабилизируется и можно рассчитывать на полное восстановление памяти, и так далее. Потом придет Рейв и подтвердит, что это настоящее чудо. Мама откроет глаза: добрые, полные тепла. Улыбнется, протянет к дочери руки, спросит, как она добралась. Зайдет Фандер и будет говорить чопорно и важно, как джентльмен, воспитанный в лучших традициях Траминера, познакомится с родителями в самой официальной несносной манере. Миссис Нока пожурит дочь, спросит, где же она прятала такое сокровище, на что Нимея громко воскликнет, что это чье угодно, но точно не ее сокровище, и они станут спорить. Вечер закончится в саду. Мама будет донимать вопросами. Отец – наблюдать за беседой со стороны. Нимея непременно поворчит на Фандера. Вот она – ее идеальная картинка.

– Нет. – Ответ отца звучит как чертов приговор и приводит в настоящее бешенство.

Он протягивает руки, чтобы Нимея сделала шаг навстречу и упала рядом, положив голову ему на колени.

– Как твой мальчик?

– Он не мой… – Нимея замолкает и понимает, что ошиблась.

Речь не про Фандера, а про Энга. Отец удивленно вскидывает густые черные брови, а на его губах появляется понимающая улыбка.

– Еще жив, – шепчет Нимея в ответ.

– Ты ему помогла?

– Нет, но уже скоро… Пап, ей хоть немного лучше?

Он молчит в ответ, с этим приходится смириться. Отец не болтун. Никогда он не стал бы разглагольствовать даже на важные темы, а самое главное – он никогда не давал обещаний. Когда он качает головой из стороны в сторону, у Нимеи обрывается сердце. Вот он, самый беспристрастный и честный ответ.

И вдвойне больнее Нимее оттого, что отцу тяжело ей сообщать плохие новости. Он слишком добрый, славный. Таких все всегда любят, такие всем помогают, и больше всех именно они и страдают. Он не гений, не ученый, не богач. Нимее лет с пятнадцати казалось, что его нужно поддерживать и защищать.

Она перестала верить, что папа герой, но стала думать, что ей с ним чертовски, даже больше всего на свете, повезло.

Всем бы такого папу.

– А ты как? – Нока пытается заглянуть отцу в глаза, но он снова обращается не к ней, а к морю. Судя по всему, это его новый друг.

– О, замечательно. Мы с Рейвом иногда гуляем вон по той косе. Он очень много сделал для нашей мамы. Лучшего доктора и пожелать нельзя.

– Твои ноги?

– Ходят потихоньку. Вон с той штукой я могу сам спуститься по лестнице и пройти через всю улицу до пекарни. – Он кивает на трость, потом смотрит на Нимею и хитро подмигивает. – Ношу для нашей мамы оттуда булочки с шоколадом. Как в молодости.

Мистер Нока – симпатичный черноволосый мужчина с лихими молодецкими усами и смуглой кожей. У него большие круглые глаза, морщинки из-за улыбчивого характера и звучный голос.

– Давно спит? – Нимея отрывает взгляд от отца через силу, потому что страх перед матерью почти животный. Сейчас она больше всего на свете боится, что мама проснется и посмотрит пустыми глазами, которые ее не узнают. Уж лучше не знать, что с ней сейчас происходит на самом деле. Пусть хотя бы в фантазиях она останется той мамой, которую Нимея помнила.

– Да уж давненько. А вон, смотри-ка, просыпается. – Мистер Нока поднимается со своего кресла, перехватывает трость и ковыляет к кровати.

Покалеченная во время взрыва нога вот уже два с половиной года доставляла ему проблемы, и сначала казалось, что так будет не всегда. Потом стало очевидным, что как раньше он ходить не будет.

– Иди сюда. Подойди. – Нимея кивает, но не торопится. Стоит в изножье кровати и ждет, когда мама поборет сон. Ее тяжелые густые ресницы трепещут, глаза открываются и снова закрываются, будто сил не хватает даже на это простейшее движение.

– Милая, пришла Нимея. Наша дочь.

Миссис Нока шевелится, пытается приподняться.

– Она тебя не видит, подойди, – настаивает отец.

Сдаться оказывается легко, но решиться сложно. Нимея подходит и снова опускается на колени, только уже перед матерью. Так же тянется к ее руке, лежащей поверх одеяла, но та вдруг ее отдергивает.

– Мам?

Глаза миссис Ноки распахиваются, и они совсем не те, что раньше, а блеклые, серые. Лишенные жизни. Ее руки тянутся вверх в защитном жесте, зубы по-животному скалятся.

– Тс-с… все хорошо. – Нимея отползает.

– Милая, я тебе рассказывал про Нимею, помнишь?

Миссис Нока переводит взгляд на мужа, потом опять на дочь, затихает на пару секунд, и вдруг из ее горла вырывается самый настоящий предупреждающий рык. Любой фольетинец после такого отступит.

– Мам, я отхожу. – Нимея делает шаг назад, перебирая коленями по деревянному полу.

– Ты, наверное, зайди попозже, дорогая, – просит отец, поглаживая руку жены, которая тут же прячет ее под одеяло и трясет головой.

– Хорошо, пап. Мам, я позже…

Миссис Нока снова издает рык, еще хуже прежнего, а потом ее тело трансформируется и в один прыжок достигает Нимеи, которая не успевает сделать даже шаг назад. Они валятся на пол, Нимея перебирает локтями, отползая, спасает руки, отдергивая их от острых клыков старой волчицы, и, пользуясь ее медлительностью, бросается к выходу.

– Нимея! – кричит ей в спину отец. – Она вспомнит. Обязательно…

– Ага… – выдыхает она, прижавшись спиной к двери уже с обратной стороны. В преграду ударяется тяжелое тело. И снова. И еще раз.

При каждом ударе из груди Нимеи вылетает поток воздуха и рыдания. Снова и снова. От страха дрожит все тело. Хочется спрятаться, переждать этот момент, пережить его где-то в другом месте.

Перед глазами все еще стоят клыки и полные злобного страха глаза.

Когда кто-то опускается рядом и протягивает руки, Нимея, не глядя, падает в них. Зарывается носом в мягкую ткань чьей-то футболки, с облегчением теряется в тепле рук и крепких объятий. Как же хорошо.

– Не помнит… напала на меня, как на чужую, – бормочет Нимея, отлично зная, кто рядом. Она пытается освободиться от произошедшего. Просто вылить на Фандера Хардина все накопившиеся эмоции, который непременно выслушает и поймет, ведь у него нет иного выбора.

Пока она тут задыхается, глотая слезы, он переживает все то же самое с той лишь разницей, что его агония длится дольше. Он почти потерял семью. Нимея почти потеряла семью. И она очень надеется, что их боль хоть отдаленно похожа, потому что открыться кому-то другому у нее нет сил и желания.

– Напала? – Фандер целует Нимею в макушку.

– Так сходят с ума старые оборотни… начинают всего бояться и нападать. Они просто… перестают быть людьми, понимаешь?

– А отец, он…

– Она его не тронет. Он ее пара. Это навсегда.

– А ты?

– А я молодая волчица… я ей уже никто. – Нимея удивляется, как спокойно звучит ее голос, притом что через фразу рыдания сдавливают грудь.

Фандер гладит ее по волосам, спине, плечам, и от этого на мгновенье становится легче, но в моменты, когда за дверью слышатся шум и вой старой волчицы, снова накатывает паника.

– Моя мама… превращается в браша. Она пыталась меня укусить, Фандер!

– Все наладится, малыш, – бездумно шепчет Фандер, усаживая Нимею к себе на колени.

Она утыкается носом в его шею, выдыхая боль через стиснутые зубы.

– Какой же я тебе малыш? Ты без меня пропадешь…

– Как будто ты такая самостоятельная. Если не на кого будет психовать, твоя бедная хорошенькая головка просто лопнет.

– Как пожелаешь, но я не «малыш». – У Нимеи, оказывается, есть силы, чтобы посмеяться. – Если тут кто и «малыш», так это ты, а я…

–…истеричная взрослая особа.

– Да, мне нравится. – Она кивает и делает вид, что задумалась над его словами. – Истеричная и взрослая. Мне нравится.

– Какого черта? – звучит посторонний голос над их головами, Нимея часто моргает, чтобы прогнать слезы.

Непрошеные зрители добавляют холода объятиям: то было личное, чужим глазам не предназначенное. Нимея отстраняется, бросив напоследок взгляд на мокрую от ее слез футболку Фандера и его полные сострадания глаза, которые провожают каждый ее жест.

На них сверху смотрят вытянувшиеся от удивления лица друзей. Рейв, Лис, Якоб. За их спинами Лю – это она начала возмущаться. Брайт, хмурая, стоит в сторонке.

– Нимее нужен отдых. Она еще слаба, – обрубает невысказанные вопросы Фандер, поднимается на ноги, потянув за собой Нимею, и торопится вместе с ней в ту спальню, где не так давно ее лечил.