Дорога, ведущая вдаль

Часть 1

«Взрыв произошёл в минувшую среду в шестнадцать десять по местному времени на пересечении улиц Мира и Гоголя. Самодельное взрывное устройство (СВУ), эквивалентное двумстам граммам тротила, находившееся в сумке тридцатилетнего Михаила Муратова, взорвалось неподалеку от входа в здание офисного центра города. В результате взрыва Михаил получил множественные осколочные ранения. Тип взрывного устройства ещё не определён. Часть материалов, изъятых на месте взрыва, направлена на экспертизу. Также на месте полицейскими изъяты пистолет ТТ и около сорока тысяч американских долларов. Есть очевидцы, которые утверждают, что во время приезда бригады „скорой помощи“ Михаил был жив и даже пытался дотянуться до пистолета ТТ. Президент компании, расположенной в этом здании, не пострадал. Следователи выясняют, что общего между компанией и тридцатилетним Михаилом».      

 «По данным работников пресс-службы, Михаил умер по дороге в больницу. Поэтому выяснить причины взрыва и конкретную цель не представляется возможным».       

Вот с такими материалами на первой полосе вышли все местные газеты на следующий день после происшествия.

***

      Оксана работала. Вот уже полгода как.       

Бабушка с правнуками справлялась. Да и слишком шебутными их назвать было никак нельзя. Спокойные дети. Олежка помогал, как мог. Старшего брата малышня слушалась беспрекословно.       На работу Оксану устроила мама.     

  Вот тот вариант, что и отказаться — не откажешься, и чувствуешь себя каждый день не в своей тарелке. Короче, работала Ксюша офис менеджером у собственного отчима.       

Он тоже поначалу не очень доволен был. Но. Потом ему понравилось. Ксюша старалась, нареканий к ней не было, вникала во всё быстро, да и работа спорилась у неё в руках. Что ещё надо? Конечно, некоторые свои связи пришлось оборвать, а некоторые законспирировать, но уже через пару недель он понял, что не стукач его падчерица, да и вообще его личная жизнь ей без надобности. Даже жалость какая-то к ней появилась, зря он невзлюбил её когда-то. Но прошедшего не вернёшь. Их сын с Викторией уже практически взрослый. Студент. Учиться отпрыска отправили за бугор. Там образование что надо. Не то, что здесь. Вон Оксана — получила диплом, а на работу заочницу по полученной специальности никто брать не торопится.      

 Таким образом, для жены он разыграл благодетеля, устроив падчерицу. Намекнул, чтоб не забывала о его благородстве. О том, что о её дочери в итоге именно он позаботился, а не Виктория.       

Эта среда не отличалась ни от одного другого дня. Утром было совещание акционеров, затем встреча «без галстуков» с тремя из них. Говорили долго, решали, спорили.     

  Оксана чай подавала, печатала, сводки делала информационные. Обеденный перерыв прошёл в работе, а потому, когда всё было закончено и коллеги ушли, главный решил отпустить девушку на час раньше, да и сам домой засобирался.      

 Вышли они из офисного центра вместе. Он в машину подъехавшую сел, а Оксана тем временем с лестницы спускалась — и тут этот взрыв.     

  Ни охранник, ни пешеходы, просто идущие по улице, ни Оксана, на глазах у которой всё и произошло, не поняли сначала ничего. Только услышали этот ужасный громкий звук. А затем увидели деньги, летящие в воздухе и не просто деньги, а американские доллары. Много, очень много.       

Вот так человека, лежащего на асфальте и истекающего кровью, заметили самым последним.       

Кисти правой руки у него не было. Культя закопчена, из неё торчали отломки костей и обрывки сухожилий, на коже по краям — разрывы. Правая нога неестественно вывернутая, явно сломанная, находилась просто сбоку от огромной кровоточащей дырки в нижней части живота.       

Оксана замерла и смотрела, не отрывая взгляд, в его сторону. Человек был жив, он стонал, матерился и даже пытался левой рукой дотянуться до лежащего рядом с ним пистолета.       

Настоящего пистолета.      

 Прошли считанные минуты, как появился наряд полиции. Двое полицейских разгоняли любопытных прохожих, как мухи на мёд слетавшихся к лежащему мужчине. При этом никто не вызывал «скорую помощь» и никто не пытался помочь.       

Оксана понимала, что надо оказать какую-то помощь, надо хотя бы достать телефон и вызвать медиков. Он же жив, всё ещё жив, несмотря на отсутствие почти половины туловища. Может быть…       

Но это были только мысли, руки не слушались, и никакой телефон из сумочки она вытащить не могла. Оксана продолжала стоять на крыльце, видеть и слышать. Даже сдвинуться с места просто не получалась. Она приросла к тому месту, на котором стояла.       

А полицейский с телефоном в руке спрашивал пострадавшего, к кому тот шёл и кого собирался убить. Он задавал свои вопросы и пинал ногу, лежащую рядом с телом. Мужчина стонал и матерился, а кровь текла, образуя лужу около тела, ручейком пробиралась к ливневой канализации. Полицейский кричал, требуя ответов.      

 Наконец подъехала машина «скорой помощи». То, что осталось от человека, погрузили на носилки, и машина, включив сирену и сигнальные огни, на высокой скорости скрылась за поворотом следующего квартала.       

Почему-то хотелось орать, но она не могла произнести ни звука.       

— Женщина, вы видели, что здесь произошло?       

Оксана с трудом поняла, что полицейский обращается к ней.       

— Да у кого ты спрашиваешь, посмотри, она в шоке.      

 Второй подошедший хотел взять её сумочку. Она не отдала. Охранник, хорошо знавший её в лицо, вынес воды с какими-то каплями.       

— Ребята, шок у неё. Да погодите вы. Видела она то же, что и я. Работает она здесь.       

Вода с каплями помогла. Оксана очнулась, но потекли слёзы, началась истерика. Полицейский записал её данные и попросил не уезжать из города, так как она является очевидцем.       

С тем её отпустили.       

Было безумно страшно. Настолько, что сердце заходилось в бешеном ритме и, казалось, вот-вот выскочит. Мужчина так и стоял перед глазами: с лежащим рядом пистолетом, с дождём из долларовых купюр, с развороченным телом. А в голове звучал его голос и его стоны.       

Часть 2

Июль стоял невероятно жаркий, аж до сорока поднимался днём столбик термометра.       

Конечно, на кондиционерах в бюро сэкономили. Открытые окна не спасали, но создавали иллюзию поступления свежего воздуха, обогащённого пылью и выхлопами автомобилей, которые оседали на оптике.       

За день приходилось несколько раз протирать незащищённые от пыли части микроскопов, что сильно затрудняло и замедляло работу.      

 А ещё забилась где-то канализация. Это вообще напоминало стихийное бедствие. Канализация была одна с больницей скорой медицинской помощи, и всё сливалось именно туда. А вот застревало это всё на уровне бюро, которое тоже привносило в стоки свою лепту. Запах стоял такой, что хоть стой, хоть падай. В секционном зале и то гораздо приятней пахло. И всё это тоже несло в кабинет через открытые окна.       

Кроме этих неудобств возникло ещё одно — дали нового сотрудника, ещё одного врача. Конечно, оба Вовы этому факту очень бы обрадовались, но «бы», как всегда, оказалось решающим. Ставку, призванную разгрузить хоть немного единственных на весь город экспертов преподнесли вместе с новым сотрудником — сотрудницей, молоденькой девочкой, только что получившей диплом и даже не прошедшей интернатуру. То есть обладательницей клинического мышления, стремящегося к нулю.      

 Годы учёбы врача врачом не делают. Они только закладывают основы знаний. Врача делает практика. Время, когда снова приходится зарываться в учебники, которые на первый взгляд знаешь назубок. Когда мыслишь, и анализируешь, и понимаешь, и несёшь ответственность за жизнь человека. Наверное, самое главное и есть — ответственность за жизнь.       

А им подсунули… ну, то, что подсунули. К тому же девочка должна пройти специализацию первичную не меньше полугода, а затем дополнительно специализацию по судебной медицине ещё пару месяцев. Таким образом, они её в ближайший год увидят вряд ли. А если и увидят, то толку с неё будет как с козла молока.       

В своих прогнозах Вовы ошиблись. Но…       

Девочка прибыла по месту распределения сразу после получения диплома, а первичная специализация по патологической анатомии начиналась лишь в январе. То есть это чудо природное двадцати трёх лет от роду будет компостировать им мозги июль, август, сентябрь и так далее.       

Это же полный швах. Но это начало всех неурядиц.       

Её стол организовался в их рабочем кабинете, откуда очень прагматичное начальство, только из чувства заботы о своих сотрудниках, вынесло диван.       

Они столько о ней говорили и столько сплетен выслушали, что когда это нечто вошло в их кабинет, то растерялись оба.       

А дело было так. Таня Луговских пришла в свой первый день работы пораньше. Чтобы осмотреться, наверное. Волновалась девочка страшно. Ей расписали тех, с кем она будет работать, а именно двух Вов, как неких безжалостных монстров. Акул зубастых, но профессионалов своего дела. И ещё добавили, что пощады от них ждать не приходится.       

Пришла Таня почти к семи утра в среду. В здание бюро её не пустили. Велели ждать Владимира Семёновича.       

Ждала около часа. Перенервничала, извелась, а поскольку в глаза его никогда не видела, то просто не заметила и пропустила. Мужчина-то он просто мужчина, ну, немного за сорок. А так ничего особенного.        Владимира Александровича она бы тоже не заметила, но он обратил внимание на девочку на проходной сам.      

 — Девушка, вы к кому и по какому вопросу?       

— Я К Владимиру Семёновичу, я на работу.       

— А! Так вы и есть наш подарок! Владимир Александрович Завьялов, разрешите представиться. А Владимир Семёнович уже у себя, он звонил мне из бюро.       

— Таня я.       

— А по отчеству? Тимофеич, почему Семёныча не остановил? — обратился он к охраннику.       

— Так с молодухой посидеть-то приятно, — ответил, подмигнув, Тимофеевич.       

Володя усмехнулся и, забрав с собой новую сотрудницу, прошёл к себе в кабинет. По дороге взял журнал регистрации и подробно объяснил, куда надо смотреть и что читать в первую очередь.       

Затем с Семёнычем вместе поили её чаем, расспрашивали за жизнь и наконец взяли на вскрытие.        Девочку тошнило.       

Она даже до конца вскрытия не достояла. Сослалась на плохое самочувствие и покинула секционный зал.       

На том розовые мечты об облегчении работы закончились. Таня работать явно не собиралась. Перекантуется до специализации, потом в декрет уйдёт, затем три года отсидит дома и уволится. Потому что такой собачьей работы ни одна девочка не выдержит. Пришла перебиться, а если учесть, что она оказалась племянницей проректора, то всё вообще встало на свои места.      

 Настроение у Вов упало. Они молча писали протоколы, только иногда переглядываясь друг с другом. Рабочий день плавно подходил к концу, когда во двор вьехала карета «скорой помощи». А вслед за ней чуть ли не гарнизон ОМОНа пожаловал. Все входы и выходы из бюро перекрыла полиция, а в секционный зал внесли останки умершего во время транспортировки Михаила Муратова.      

Естественно, до вскрытия экспертов из здания бюро не выпустили.       

Вернулся домой Володя около полуночи. Дети спали, но вместо жены его встретила Мария Юрьевна.       

— Ужинать будешь?       

— Буду, устал, как собака.       

— Вов, ты с Оксаной поговори. Она не спит. Я пока разогрею.       

— Что случилось?       

Ответ он не дождался, сразу направился в спальню. Оксана лежала на кровати, свернувшись клубочком, и иногда всхлипывала.      

 — Ксю, что случилось?       

— Вова, — она забралась к нему на колени и прижалась крепко-крепко. — Вова, он взорвался метрах в шести от меня, представляешь, человек взорвался. Я к тебе, а там не пускают, я домой почти пешком пришла. У меня брызги крови на платье, понимаешь?       

Он прижал её к себе ещё крепче, ей было больно, но страх стал отступать.       

Часть 3

Всю дорогу на работу Оксана молчала. О чём она думала, сказать было сложно, но думала. Володя тоже ничего не говорил. Потому что злился.      

 Злился с самого первого дня её работы на отчима. Он был против, но мама оказалась убедительней. Володя не знал, о чём они говорили, и не знал, какие аргументы приводила тёща, но Оксана приняла решение. А вот решение жены Володя уважал.      

 С этим пришлось просто смириться. В конце концов, она её мама.       

Мария Юрьевна тоже не понимала этих «высоких отношений». Да и понять не могла. Она видела всё со своей колокольни. Но повлиять на отношения матери и дочери было не в её силах, да она и не хотела. В этом вопросе никто не мог воздействовать. Оксана любила мать. Любила скорей вопреки, чем за что-то. А та появлялась, когда ей было что-то нужно от дочери, потом, получив своё, исчезала. Она ни разу не принесла гостинцев внукам, она не поздравляла их с днями рождения. Она не разговаривала с Володей от слова «совсем». С Марией Юрьевной здоровалась, спрашивала о самочувствии и удовлетворялась ответом: «Всё нормально!»       

Её муж не проявлял вообще никакой активности. Для него падчерицы и не существовало вовсе, до того момента, как она стала его личным секретарём.       

Володя собирался узнать, что за птица, муж его тёщи. Но так не хотелось лезть в дерьмо. Да и что это даст? Что он скажет Оксане: «твой отчим такой, сякой да разэтакий!»? Что это изменит? Отчим был причиной полного выселения Оксаны из дома матери.       

На её содержание у бабушки он копейки не давал. Да и это не Володины проблемы. Он и не знал бы о них, но ему рассказала Мария Юрьевна. В один из дней, после разговора с сыном по телефону.        Она жутко переживала из-за разрыва с единственным сыном.       

Всё вспоминала Булгакова: «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…». Вот такой и была истинная конфликтная ситуация в их семье.       

Оксанин отец считал, что зарабатывает недостаточно, ему бы свою семью содержать. Он был уверен, что Виктория, выйдя замуж за состоятельного человека, должна обеспечить дочь, которая и так живёт у его матери.       

Виктория Сергеевна полагала, что не вправе просить у мужа деньги для дочери и бывшей свекрови.       Результат очевиден. Мария Юрьевна растила Оксану сама, как могла и на что могла. Она старалась не ссориться ни с сыном, ни с бывшей снохой. Они же родители внучки. Не дай бог с ней что случится, так кто, кроме родителей, об Оксане позаботится.      

 Она ошибалась. Поняла поздно. Сыну была нужна только его часть наследства. Он считал себя обделённым любовью и заботой матери, которые она не ему дарила, а его собственной дочери.        А сноха, как была по жизни стрекозой, так и осталась.      

  Но, на счастье Марии Юрьевны, внучка, в конце концов, устроила свою жизнь. И бабушка с превеликим удовольствием помогала растить правнуков. И к Володе относилась идеально. Он платил ей тем же. За почти семь лет жизни под одной крышей ни одного конфликта.

***

      Приехали.       

Володя припарковал машину у обочины и вышел вместе с женой.       

— Вов, ты меня до приёмной провожать будешь?       

— Да, до приёмной и саму приёмную осмотрю. А вечером заберу оттуда же. Никуда не выходи, даже на обед в магазин.        

— Слушаюсь, гражданин начальник.       

Она пыталась изобразить хорошее настроение и даже пошутить. Получалось плохо. Но улыбнулся, подыгрывая ей. Проследил за её взглядом. Конечно, она смотрела туда, где вчера был тот, кто взорвался. Кровь смыли не полностью, и на граните стены остались брызги и потёки.       

Володя понимал, что сейчас проводит Оксану и осмотрится на месте, надо понять, что это было. Хотя бы для того, чтобы оценить степень опасности для собственной жены.       

Выпил кофе вместе с ней в приёмной.       

— Ксю, как я понимаю, ты здесь сегодня великий бездельник.      

— Правильно понимаешь, немного повожусь с бумагами, закончу начатое, а потом буду вязать. Никуда не выйду и дождусь тебя. Будь спокоен.       

— Я периодически стану позванивать.       

— Скрасишь мне день.       

Он поцеловал её и вышел на улицу. Заметил дневного охранника.       

— Расскажите, что произошло вчера?       

— И вы туда же.       

Володя показал корочку.       

— Я вскрывал его вчера.       

— Я сам не понял, как всё произошло. Он дорогу перебегал, между машин лавировал. Я почему внимание на него обратил: он был в костюме, в пиджаке с длинным рукавом, в нашу жару-то. Подумал, что не местный. Пот по лицу у него градом тёк. Так он дорогу перебежал, через ливнёвку перепрыгивал, зацепился, или нога подвернулась, и упал. Сумку в руке так и держал, я потом понял, что сумка пристёгнута наручником к руке была. А как упал, так рвануло. Молодой, крепкий, жил долго, «скорая» только через полчаса приехала.      

 — Что так долго?       

— Так её не вызывали. Думали, скажет парень, кого убивать шёл. Он-то всё равно не жилец был. Деньги все полиция собрала, никто из прохожих не взял.       

— Жена говорит, что он оставшейся рукой пытался дотянуться до пистолета.       

— Пытался. Застрелиться хотел, чтоб не мучиться.       

Охранник как-то виновато пожал плечами.       

Володя ещё раз осмотрел место трагедии, а потом сел в машину и направился в бюро.

***

Семёныч был на выезде. В кабинете Таня глядела в микроскоп. Микроскоп у неё был не очень, обычный «ломовский» бинокуляр. Но перед ней находился раскрытый атлас, и она что-то изучала.       

— Чем занимаешься? — спросил её Володя, скорей для проформы.       

Часть 4

Прошлый вечер Татьяна проревела, лёжа под одеялом.       

Мир рушился на глазах. Красный диплом не спас от личной трагедии и от недовольства дядьки, который уже попросил и выбил место в бюро судебной медицины. Он всё сделал «уже». А она не оправдала надежд.       

Она мечтала именно об этом. Она в мединститут шла, чтобы стать экспертом. И вот оно, оно почти рядом. Рядом — воплощение мечты.      

 Будет трудно, говорил отец, очень трудно. Специальность-то вовсе не для женщины.      

 Мать только вздыхала, — ну что теперь, главное, чтобы не спилась. По её мнению, все судебники пьют безбожно.       

Отец хихикал! Тех, кто работал в бюро, он знал лично. Правда, протекцию дочери делать не собирался, считал, что всего надо добиваться самой.       Во время учёбы Таня ходила в кружок, торчала на кафедре, помогала, как могла, и впитывала каждое слово.       

Об экспертах судебки ходили легенды.       

Два Владимира. Это уже кое о чём говорило. То есть весь мир судебной медицины был их неделимой вотчиной. Отрицательных отзывов о них не было. Разве что договориться с ними нельзя. Так-то отзыв, скорее, положительный, чем отрицательный. А ещё они дружили, крепко, семьями.       

Об этом тоже говорили.       

Вот стать им равной — то была задача не из лёгких, а с некоторых пор просто невыполнимой.        Шестой год специализации выбрала по хирургии. Занятия чередовались с дежурствами. Опыт надо приобретать. В этот год она кафедру судебной медицины забросила.      

 Но с дядькой уже был уговор. И с распределением тоже. Мама постаралась, не отец. Проректор ей братом приходился. Она сама из семьи медиков, и брат — фтизиатр. Профессор давно.       

А мама попала терапевтом когда-то после распределения в госпиталь МВД. Там отца встретила, тогда простого следака. Отец красивый, чернявый, недаром цыгане в роду у него водились, оттуда и фамилия Луговских.       

Следователем он тоже давно уже не был, носил полковничьи погоны. Курировал кафедру в академии.        Вот так получилось, что в очень благополучной семье, у очень благополучных родителей росла очень примерная дочка — до той поры, пока не влюбилась.      

 Вспоминать об этом не хотелось. Рассказывать кому-либо — тем более. Но две голубые полоски на тесте о беременности решили всё.       

Несмотря на протесты родителей, решила рожать. А там видно будет. Ведь говорят: «Если Бог дал ребёнка, то даст и на ребёнка». Материально же они не нуждались. Родители поворчали, поохали, мама поплакала немного, но потом смирились. Что они, внука не поднимут от единственной дочери?       

Душа только болела.       

Всё слишком свежо.       

Спасала работа над собой, выпускные экзамены, зубрёжка. Получила диплом и, не дожидаясь окончания каникул, вышла на работу.       

Столкнулась с двумя мужчинами, принявшими её в штыки. Причём больше из-за того, что у них забрали диван. Старую развалюху, на который садиться противно, не то что спать. Видела она этот диван, когда курить выходила. Он у помойки на улице стоял.       

А потом обморок в секционном зале. И докажи, что не кисейная барышня.       

На следующий день на работу как на эшафот шла. Но для себя решила, что своё место под солнцем она завоюет. Есть цель. Главное — её достичь.      

 Нужно просто не расслабляться и не разреветься перед коллегами, которые ей почти в отцы годятся.      

 Ей повезло, Владимира Семёновича забрали на место преступления прямо из дома, а Владимир Александрович опоздал изрядно. Жена никак в себя прийти не могла, став очевидицей взрыва со смертельным исходом.       

Об этом взрыве все СМИ говорили беспрестанно, выдвигая версии одна абсурднее другой. Там было и про терроризм, и про покушение, и про бегство председателя агентства области по развитию спорта и туризма господина Гаркушева. На которого, по мнению одних, и должно было быть покушение, а по мнению других он сам был заказчиком. Личность пострадавшего сомнений не вызывала, так как при нём были документы.       

А вот почему к его руке была пристёгнута наручником барсетка с деньгами и взрывчаткой — эту тайну он унёс с собой в могилу.      

 Владимир Александрович сказал, что детонатор сработал от падения. Так что есть вероятность, что тот вообще не в это здание шёл.       

Отец тоже находился в полном неведении. Взрыв и жертва наличествовали, как и уехавший за бугор Гаркушев. Но связаны ли они, оставалось загадкой.       

Кстати, отношения с Владимиром Александровичем заметно потеплели. Он оценил Танино рвение к учёбе.       

Даже помочь в обучении обещал.

***

 Вечером Володя забрал Оксану с работы.       

— Ну, и как вязание? — с сарказмом спросил жену.       

— Какое вязание, Вова! Телефон не умолкал ни на минуту, репортёры как взбесились, следователь меня допрашивал, будто я главный заказчик убийства. Я не знаю, что делать.       

— Кто следователь?      

 — Он из ФСБ. Володя, он знает, что я работаю на отчима. Выспрашивал про отношения, и даже приставал он ко мне или нет. Представляешь?       

— Приставал?       

— Вова! Ну нельзя же так. Нет, не приставал. У него и так любовница есть. Молодая, чемпионка какая-то. Мне какое дело? Я матери не скажу никогда. Это какой для неё удар будет. Она же его любит.       

— Ксю. Ты веришь, что она его любит?       

— Верю. Она же сына от него родила. Она от меня почти отказалась ради него. Я же дочь её. Разве можно родить без любви?       

Володя прекратил разговор. Как он мог сказать, что не верит в такую любовь, не верит ни матери её, ни отчиму? У обоих, скорее всего, рыльце в пушку.       

Почему это коснулось его Оксаны? Как жаль, что коснулось.       

— Ксю, обещай, что как только твой работодатель вернётся, ты уволишься.       

— А как же мы жить будем, Вова?!       

часть 5

Офис Гаркушева опечатали на следующий день. Таким образом, вопрос с работой Оксаны решился сам собой. Правда, с подпиской о невыезде.       

Она переживала, причём больше о том, что вязание своё забрать не могла, Насте почти довязала кофточку. Но Володя посчитал, что это наименьшая потеря. Можно другую пряжу купить, а в вязании важнее процесс, чем результат. Оксана, правда, обиделась и в сердцах сказала, что это ему процесс всегда важнее результата. Смеялись оба.       

Она пыталась дозвониться до матери, но та тоже улетела в Лондон.       

— Вов, ну как так можно? — печалилась Оксана. — Она же мне даже не сообщила. Я же волнуюсь за неё.       

— Ксю, делай выводы. Это ты за неё волнуешься. Понимаешь, ты.       

— Опять стрекоза упорхнула? — с долей сарказма произнесла Мария Юрьевна.       

— Бабуль, там проблемы такие, ты даже не представляешь.       

— Кукушка она, вот и все её проблемы. А ты любишь её, дурочка моя. Знаешь, почему любишь? Потому что по себе равняешь. А ты не такая. Ты у меня добрая, и ты любить умеешь. Ксю!       

Мария Юрьевна посмотрела с огоньком в глазах на Володю. Всё посмеивалась над тем, как он жену называет.       

Он тоже улыбнулся в ответ.       

— Хорошо, что работа у тебя так обернулась, — продолжила Мария Юрьевна. — Сама с малышами гулять будешь, а то у меня Олежка как привязанный, он за ними бегает и следит он. А то вон, в соседнем доме несчастье какое приключилось. Так теперь хоть совсем на улицу детей не выводи.       

— Что в соседнем доме? — спросил Володя.       

— А ты не знаешь? Ты же все происшествия в городе знаешь.       

— Нет, не знаю. А следовательно, там все живы.       

— Живы! Но какой ценой!       

— Ба, ты про что?       

— Про Настину подружку — Василису. Имечко у неё ещё то. Но девочка хорошая.       

— Ба, погоди, это Нефёдовых дочка.       

— Ну да, Нефёдовых, ты ж пока не работала, с её матерью общалась. Вы всё рецептами кулинарными обменивались.       

— Бабулечка, так что случилось?       

— Василису похитили. Не знаю уж, что там было. Ко мне следователь тоже приходил, спрашивал. А я что? Я разве что видела? Если родная мать не видела, как её ребёнка из песочницы забрали. Наших там уже не было. Я их мыть и спать повела, а Олежка на улице оставался. Он наблюдал, как подошёл мужчина, поговорил с Василисой, фу, чёрт, не выговоришь имечко. И она ему ручку сама протянула. Кто знал, что это похититель. Олеженька его портрет рисовал следователю.       

— Похожий? Портрет, похожий на того человека? — спросил Володя, зная Олежкины способности к рисованию.       

— Как смог! Надо было ребёнка в художественную школу отдавать. Но там приметы какие-то он правильно нарисовал. Выкуп просили. Не знаю, дали они деньги или не дали. Только девочку им вернули. Кто — тоже не скажу. Может, милиция наша доблестная, хотя в их заслуги мало верится. А может, сами нашли. Но квартиру продали и уехали в неизвестном направлении. Ночью, говорят, вещи грузили. Так что вот, что в мире делается. А по телевизору всё нефть да политика. Тьфу! О людях надо думать, о людях. А то вон, ребёнку три года. Хоть бы не сделали ей ничего. Как рука-то поднялась! Она же крошка.       

Оксана побледнела и рванула в детскую.       

Там её с Настёной на руках застал Володя перед выходом на работу. Попросил детей без присмотра не оставлять, попрощался с Олежкой и уехал.

***

— Семёныч.       

— Доброе утро, Вова.       

— Ты девочку Василису смотрел?       

— Я. Не тронули ребёнка, только реланиумом накачали. В крови нашли. Ну, и ангина. Они её из-за ангины и вернули, придурки. — Семёныч смачно выругался. — Вова, это соседний с твоим дом, я её ночью смотрел. И в ангине они не виноваты, только в похищении. Дети болеют, бывает.       

— А реланиумом зачем накачали, она ведь маленькая?       

— Чтобы не узнала, её же дядька родной похитил, ему деньги были нужны. Он проигрался сильно, потом на счётчик его поставили. Вот они с другом и провернули похищение. А пока родители продавали квартиру да занимали деньги, ребёнок заболел. Похитителю стало страшно, вот он решил ребёнка вернуть. Вернул. Они уехали. Как жить, когда все пальцем тыкать будут: «Вот эту Василису похищали». А потом всё сплетнями обрастёт. У кого на что фантазии хватит, тот добавит. А ей расти ещё. Она же кроха, как Настя твоя.       

— Знаю, Ксюха с матерью её общалась.       

— У Оксаны что? Отчим в бегах?       

— В бегах, мы с Танюхой три часа пулю в теле его шофёра искали. Она срикошетила от позвоночника и ушла в неизвестном направлении.       

— Нашли?       

— А то. Конечно, нашли в сальнике.       

— Танюха как?       

— Молодец девочка. Из неё толк будет. Правда, подождать нам с тобой придётся, пока выучится, родит, вернётся.       

— Мы как раз к пенсии подойдём. Не боись, Вова, достойную смену растим. Зато надёжную. Ты мне про Оксану расскажи. Как она справляется?       

— Да как справляется... Её маменька внушила ей комплекс вины, что она обязана матери, и отчиму обязана. Мария Юрьевна злится, а Ксюха переживает. А эта стервь умотала к муженьку, даже не попрощалась с Оксаной. Ты понимаешь, ей всё равно. И что с дочерью будет — всё равно. Вот как так? Я не понимаю. Она же дочь ей. Родная дочь. А ведёт себя, как чужая.       

— А она чужая. Она бабулина, не её. Хорошо, что ты ей встретился. Хоть опереться есть на кого. Она хорошая, Оксана твоя. Прямо как моя Верка. Сына тёща твоя любит, небось, и деньги мужнины любит.       

— Сына? Не знаю. Не интересовался. Мне, знаешь, соседка с её проблемами ближе, чем тёща — со своими.       

Они разговаривали и не заметили, что с ними нет в кабинете Тани.       

— Семёныч, а коллега наша где?       

— Не знаю, на улице. Курит.       

Часть 6

 Сегодня Володя опять задержался на работе. Писал статью. Он не рассказывал дома, думал, что ни Оксане, ни тем более Марии Юрьевне это не интересно. Но исследование, начатое много лет назад, ещё на кафедре усовершенствования, он продолжал. Не сильно напрягаясь и никуда не торопясь, он набрал большое количество материала и теперь его систематизировал. Конечно, не в рабочее время, а только после, но маленькими шажками работа шла.       

Знал ли Семёныч? Знал, и был только «за».       

Так вот, подъехал Володя к дому, припарковал машину, вылез из комфортного салона с кондиционером на вечернюю июльскую жару. Подумал, что скоро август, а с ним и ночная прохлада прийти должна, и направился в сторону подъезда.      

 На скамейке сидел Олежка. Грустный такой сидел, печальный, опустив худенькие плечики и уронив белобрысую голову на грудь.       

— Привет, сын, — Володя сел рядом и обнял мальчика за плечи.       

Тот тут же прижался к нему и поднял голову, внимательно глядя в глаза.       

— Папа, меня из дома выгнали.       

— Тебя? Не может быть!       

Володя серьёзно смотрел в глаза ребёнка. Конечно, он давно заметил у него на коленях свернувшегося клубочком спящего котёнка, явно больного, худющего, с тусклой шёрсткой и проплешинами.       

— Вернее, не так, мне сказали, что если мой друг мне дороже семьи, то я могу вместе с ним жить на улице.       

— Кто сказал?       

— Бабуля, а мама ругалась, что заразу в дом принёс, что о малышах не подумал, что мой друг всё равно сдохнет, а дети заболеют, что меня самого теперь стерилизовать надо.       

По лицу Олежки текли горькие слёзы. А Володя еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, особенно от того, что бедного ребёнка теперь стерилизовать нужно. Вот артистки его женщины, неужели, правда, такое сказанули?       

— И что теперь?       

— Вот, живу на улице. Папа, скоро наступят холода, и я умру вместе с ним, — мальчик показал на котёнка. — Он не бегает, он совсем несчастный и голодный.       

— И мама ему еды не дала?       

— Дала кусок колбасы, но я тоже есть хотел, и мы поделились.       

— Так. Всё, хватит ныть и жалеть себя тоже хватит, а то ты у меня совсем расклеился, ты же мужик, Олежа.      

 — Я его не брошу.       

— Отца не перебивай. Вставай и пошли в аптеку.       

— Думаешь, его можно вылечить? Мама сказала, что поздно.       

— Кто у нас врач, я или мама?       

— Ты, папа.       

В глазах мальчика зажглись счастливые огоньки. Он вскочил с лавочки, подхватив котёнка, тот недовольно пискнул, а Володя рассмотрел слезящиеся слипшиеся глазки и совсем облезшую мордочку.       

— Сын, твой друг не в лучшей форме, но мы попытаемся его вылечить. Я ничего не обещаю, но очень постараюсь.       

— Ради меня?       

— Ради тебя.       

— А жить я буду в подвале? — Слёзы опять навернулись на глаза мальчика.       

— Жить ты будешь дома вместе с твоим другом. Я решу все вопросы с мамой и бабушкой.       

— Папа, а ещё я потерял очки.       

— Закажем новые, это не так страшно. Хотя неприятно, ты несколько дней не сможешь читать. Давай ещё в зоомагазин зайдём, нужно купить твоему другу лоток с наполнителем и воронку на шейку. Чтобы он не вылизывался, когда мы его мазью намажем. И имя дать надо.       

— Я назову его Васей.       

— Олег, Вася — не очень хорошее имя для девочки.       

— Это кошка?       

— Кошка.       

— Как ты узнал?       

— По окрасу. У кошачьих чёрный и рыжий сочетаются только у кошек. Их несут разные гены. Дело в том, что у котов обычно присутствует только одна икс-хромосома в ДНК, а это означает, что их окрас может сочетать максимум два цвета.       

— Тогда Машка. Папа, а мои гены исправить нельзя?       

— Нет, а зачем?       

— Ну, чтобы не быть альбиносом.       

— Ты красивый мальчик, немного особенный, я не вижу проблемы.       

— Да, только всё эти кремы от загара, очки, мальчишки, которые не хотят дружить.       

— Открою тебе одну тайну: когда ты вырастешь, тебя будут обожать женщины. Блондин с голубыми глазами — это просто мечта.       

Во двор они возвращались с кучей всяких разных покупок и приспособлений для кошки Маши.       

Оксана была на улице. Она набирал номер сотового снова и снова. Потом, увидев их, бросилась к сыну.       

— Олежа, где тебя черти носят? Вова, куда ты его забрал? Ты позвонить мог? Я волновалась!       

— Ксю, мы поговорим дома. Познакомься, это кошка Маша, теперь она живёт у нас, мы с сыном ей всё необходимое купили, теперь будем её лечить.       

— А если заразятся дети? Вова, и ты туда же?       

— Мы поговорим дома. Я не ясно выразился? Кошка уже живёт у нас. Я был не прав, что не предупредил тебя, когда мы с Олегом пошли за покупками, извини.       

— Вова, я против!       

— Оксана, — она насторожилась. То, что муж назвал её полным именем, ничего хорошего не предвещало. — Я тоже против некоторых твоих поступков и решений. И я последний раз говорю, мы поговорим дома в спальне без свидетелей!       

Олег опять прижался к нему всем телом.       

— Всё хорошо, сын, просто родителям надо иногда обсуждать то, в чём они не согласны друг с другом и принимать общие решения.       

— А Маша?       

— Маша останется у нас.       

Мария Юрьевна только пожала плечами при виде Володи, внучки и Олега с кошкой, и сразу удалилась к себе в комнату. В отношения внучки с мужем она встревать не хотела.       

Володя отправил сына обустраивать кошку в его комнате, а сам с женой остался в спальне.       

— Как ты могла выгнать ребёнка? Чем ты думала?       

— Вова, котёнок заразный.       

— Речь не о котёнке. Я говорю о тебе. Как ты могла выгнать сына на улицу? Хорошо, что он сидел у подъезда и ждал меня. Мало ли что могло прийти ему в голову. Оксана!       

Часть 7

— Оксана, вы с Володей помирились вчера? — Бабушка утром убирала со стола после завтрака, а Оксана перебирала гречку на ужин.       

— Очень относительно, бабуля.       

— Что делать будешь?       

— Да что ты душу травишь? Не знаю, я совсем не знаю, что делать. Убирать за кошкой буду. Я правда устала, и совсем не от мужа. Я без него и жить-то не смогу. У меня ведь есть, по сути, он, ты и дети. Я вообще устала. Мама не звонит, и я ей дозвониться не могу. Вон, сегодня, меня на допрос вызывают. Я волнуюсь за маму и боюсь быть втянутой в какое-то дело, к которому я не имею никакого отношения. Я устала думать обо всём этом. А скажу Вове, так ответит, что сама виновата, что он просил не лезть в это дерьмо. А я ещё обиделась тогда. Я глупая, а он святой. И зачем я только ему досталась?       

— Для счастья. Ксю, как называет тебя небезызвестная личность, он с тобой себя обрёл, ты детей ему родила. Он их любит, безумно просто. И тебя любит. Ты выплеснула на него негатив и на Олега тоже. Но негатив не из-за них вовсе, а потому что мать твоя непутёвая не звонит. А ты ждёшь, всю свою жизнь ждёшь её любовь, её внимание, её заботу. Сама готова заботиться о ней. А она кукушка, понимаешь, кукушка. Случись что с ней, тебе бы сообщили уже. А с ней хорошо всё. Живёт себе в своё удовольствие. Она потребитель. Всегда была потребителем, и когда с отцом твоим жила тоже. Ей нужен комфорт и чтобы ей не мешали. Она и сына всё время на кого-нибудь спихивала, то няни, то его родители. То тебя подпрягала. Оксана, она копейки мне на тебя не дала. И ни одной вещи не купила. Я просила её помочь, хотя бы с вещами для тебя. А она отвечала, что у мужа просить не станет, своих же денег у неё нет.       

— Ты же говорила! Ба! Ты же мне давала, говорила — от неё и от отца, давала подарки. Обманывала?       

— Нет, пыталась создать иллюзию родителей. Прости!       

— Ты у меня золотая! Правда, если бы не Олежкин отец, я бы и не поняла этого никогда. Только там почём фунт лиха узнала. Он меня перевернул всю, сломал морально, да и физически. А так была бы достойная дочь своих родителей. Я до сих пор физической боли боюсь.       

— Так скажи мужу всё как есть, не таись. Он понятливый. Да и почём фунт лиха он знает. Договаривайся, обсуждай, делись.       

— Ты делилась?       

— Нет, у меня у самой грехов знаешь сколько? Это я к старости поумнела, теперь кроме советов ничего дать не могу. Эгоисты люди, во всём эгоисты, и в большом, и в малом. Да я сама такая же.      

 — Вова не эгоист. Мне так плохо от ссоры с ним.       

— Поми́ритесь. Помяни моё слово.

***

      Вызов на место происшествия поступил, сразу — в самом начале рабочего дня, Володя ещё халат надеть не успел.       

— Таня, едешь со мной? — спросил он.       

— Да я с удовольствием, только если Владимир Семёнович отпустит.       

Владимир Семёнович отпустил, сам отправился на вскрытие. Предпочёл сбагрить почемучку коллеге.       

— Владимир Александрович, вы почему не в духе? — задала вопрос Татьяна, как только они отъехали от бюро.       

— Много будешь знать, скоро состаришься. В семье бывает разное. Не девочка, понимать должна.       

— Простите. А вы могли бы пойти на должностное преступление ради жены?       

— Татьяна, начинаю жалеть, что взял тебя с собой. Да, я могу прийти на работу в плохом настроении из-за домашних проблем. Но должностное преступление? Ты хочешь сказать, что я могу дать заведомо неверное заключение? Причём не ошибиться, а специально? Так?       

— Нет, я не то хотела сказать.       

— Сказала, что сказала, помолчи лучше.       

До парка доехали молча. Там прошли по центральной аллее, свернули направо и в дальнем, достаточно заросшем углу увидели сотрудников правопорядка рядом с трупом и сиротливо стоящую «скорую».       

Вышли из машины, приблизились к телу.      

 Он лежал около лавочки лицом вниз. Обнаружили его дворники, подметающие утром парковые дорожки.      

 — Описывай, что видишь? — обратился Володя к Татьяне.       

— Мужчина, рост примерно сто восемьдесят пять. Одет в шерстяной свитер, джинсы и кроссовки.       

— Причина смерти?       

— Вы шутите? Я же только на него глянула со стороны.       

— Есть признаки, по которым можно сделать предварительные заключения. Крови рядом с телом нет?       

— Нет.       

— Что настораживает?       

— Не знаю.       

— Таня, думай. Смотри и думай.       

— Тепло он одет для нашего жаркого августа. Но ходил ночью, боялся простыть.       

— Он не беременная женщина, которая простыть боится. Думай.       

— Надо его осмотреть.       

— Осмотрим, только после того, как я услышу предварительную причину смерти.       

— Вот так навскидку?       

— Да.       

— Не знаю.       

— А ведь ты увидела правильно, он слишком тепло одет. Он мёрзнет, дрожит и кутается. Почему?       

— Не знаю.       

— Потому что его периферические сосуды спазмированы, сейчас мы всё сфотографируем и перевернём его, а там мы увидим рубцовые изменения предплечий, гнилые зубы и дефицит веса.       

— Он вскрывал себе вены?       

— И не раз. Он не мог терпеть боль, его скручивало, ломало, ему была необходима доза. Он хотел умереть.       

— То есть вы, только подойдя к трупу, увидев, что он летом одет в тёплый свитер, уже увидели всю картину. Так, может, и вскрытие проводить не нужно?       

— Ещё как нужно. Работа с этим трупом займёт очень много времени. И не только нашего отдела. Тут химики покажут, на что способны, по полной. Но это тоже ещё не всё. Есть закон парных случаев. И передоз всегда идёт в паре, а значит, мы сегодня столкнёмся с ещё одним трупом.       

Парню было двадцать три. Документы в кармане. Причину смерти они будут устанавливать в бюро, хотя и рубцы на предплечьях присутствовали, и дрожки, и гнилые зубы.       

Часть 8

 — Владимир Александрович, личный вопрос можно?       

— Задавай, ответить не обещаю, а задать точно можно, — Володя улыбнулся Татьяне и даже подмигнул.       

Она улыбнулась в ответ, подумав, что бывают же такие мужчины, ну вот такие, которые — мечта. С которыми всегда комфортно. Как жаль, что достаются они, как правило, другим женщинам, а ей досталось, что досталось, вернее, ничего не досталось. И никто не достался.      

 Володя тем временем выжидательно смотрел на неё.       

— Так я вот о чём спросить хотела. Что вы чувствуете, когда вскрываете тело? Испытываете ли вы сострадание, жалость или ещё что-либо? Вы не тот человек, который может оставаться безразличным и безучастным.       

— Интересный вопрос. Иногда — да, особенно если передо мной дети. К детям особое отношение, это точно. А так, это работа. Работу нужно выполнять с холодным сердцем, понимаешь? Чтобы сделать её качественно, непредвзято. Смерть — всегда трагедия, но если ты каждую смерть будешь пропускать через собственную душу, окажешься в психушке. Самое бо́льшее, что ты можешь сделать для своих пациентов — это сказать о них правду. Только ты можешь. Понимаешь, о чём я?      

 — Интересный вы человек. Жаль, что я вас раньше не встретила.      

 — А что бы было, если бы раньше?       

— Знала бы, что ценить в человеке, ошибок бы избежала.       

— Тань, чёт ты не о том.       

— О том. Вы даже круче, чем Владимир Семёнович.       

— Ну, это ты с Семёнычем мало общалась. Я у него многому научился. Мировой он человек. Кстати, наш мировой человек куда-то запропастился. Ты случаем не знаешь куда?       

— Нет, он мне не докладывает. А что, вам не звонил?       

— Нет, обычно звонит. Даже если на вызов едет. Журнал смотрела?       

— Нет. Я забыла.       

— Татьяна! В первую очередь надо смотреть журнал, а потом планировать свой день.       

— Вы смотрели?       

— Конечно. Поступивших нет.       

— Ну вот! Может быть, потому и Владимира Семёновича нет.       

— Нет, дорогая, так не бывает. Мы тут как семья, ответственны друг за друга.       

Володя достал телефон и набрал номер. Слушал гудки довольно долго, а потом позвонил Вере.       

По отчеству он её давно не называл, они были просто друзьями.       

— Вера, привет! Это Володя беспокоит. Твой муж на выезде? А то мы его тут с коллегой ждём. Да, понял. Вера, иначе быть просто не могло. Не расстраивайся. О, а вот и он.       

В это время в кабинет вошёл Семёныч.       

— Тебе Вера уже всё рассказала? — он даже не поздоровался.       

— Только сам факт.       

— Вова, ты понимаешь, он мне не понравился. Склизкий такой. Рыба.       

— Мне выйти? — спросила Таня. Она понимала, что речь пойдёт о личном. И она не к месту.       

— Нет, оставайся. Дело в том, что я вчера ушёл пораньше, и соответственно оказался дома во внеурочное время. Вера с Кешей на английском в этот час, Рита у подруги, она предупреждала, а вот старшую я застал в обществе мужчины.       

— Ревнуешь? — спросил Володя.       

— Психолог, блин! Ревную, конечно. Но он мне не понравился. Красавчик, и вообще… ну как вам объяснить, он собой любуется и отражением своим же в глазах моей Маши. А она влюблена. Я же вижу.       

— Надеюсь, ты промолчал?       

— Машке — ни слова! Зато Верке всё высказал, куда смотрит, спрашивается? Дома ведь сидит, что не видит? Или тоже туда же, тоже с глазками маслеными на красивое тело со смазливой мордой позарилась. Бабы, они такие. Они на внешность падкие, а что там за внешностью со сладкими речами скрывается, не видят, да и видеть не хотят. Вон сидит, слушает меня, раскрыв рот, беременный экземпляр. Яркий женский представитель. И заметь, не самый худший и не самый дурной.       

— И кто он?       

— Да хирург из четвёртой городской. Я забыл и имя, и фамилию. А дочь моя губы надула. Не разговаривает со мной теперь.       

— Ты же сам говоришь, что ничего ей не сказал.       

— Я посмотрел, Вова! Я спросил у него — кто он. Чтобы этот позёр знал, что с отцом разговаривает. А у него в глазах никакого почтения.       

— Ты краски, часом, не сгущаешь?       

— Я? Вова, если я доживу до тех времён, когда твоя Настя встречаться начнёт, я тебе твои слова припомню.       

— Доживёшь!       

— У меня две дочери, а я от одной почти удар получил. Шанс пережить всё минимальный.       

— Мой папа так же говорит, — почему-то сказала Татьяна. — Да что бы с ней ни случилось, вы же её не разлюбите?       

— Нет, не разлюблю. Но растил я её не для душевных потрясений. И отцу твоему я не завидую. Работать давайте! Что, дел нет, что ли? Хвосты подчищайте. Вова, научи эту нашу особь протоколы писать. Действительно смену растить надо.       

Он надел халат и пошёл «строить» всех сотрудников.       

А дальше был вызов, на который они с Татьяной и поехали.       

Умер ребёнок. У себя дома. Почему вызвали судебников, было совершенно не понятно.       

Ребёнка, естественно, перемещали, в квартире присутствовали врачи бригады «скорой помощи». Его пытались реанимировать, но безуспешно.       

Убитая мать рыдала и просила спасти малыша.       

— Ему всегда плохо, понимаете, всегда, — твердила она.       

Участковый — молодой парень — предположил насильственную смерть. Он посчитал, что терпение матери кончилось, и она убила дитя. Что истерика у неё больше из страха за совершённый грех, чем от потери.       

Проблема же заключалась в том, что у четырёхлетнего Данила была тяжёлая форма гидроцефалии. Водянки мозга, как говорят в народе.       

Видимых повреждений, указывающих на насильственную смерть, не было. Володя решил поговорить с матерью. И сам определится, с чем дело имеет, и для Татьяны наука. Говорить с родственниками тоже надо уметь.       

Часть 9

 — Как там у вас Таня? — Оксана варила кофе.       

— Таня? Да ничего, старается.       

— Она тебе нравится?       

— Да.       

— Спасибо, что ответил честно. Что теперь будет, Вова?       

— Не понял, в смысле — что теперь будет? Ты этот вопрос к чему задала?       

— Что будет с нами? С детьми?       

— Опять ничего не понял. Ксю, что с детьми? Вчера были здоровы. Сегодня спят ещё. Что ты дёргаешься?       

— Ты правда не понял?       

— Нет. Мать звонила?       

— Вова, ты прикидываешься? Какая мать? Я задала вопрос про Таню. Ты говоришь о ней всё больше и больше. С улыбкой говоришь.       

— И что? Мы работаем вместе. Она у меня учится. Хорошая девочка, жалко, что беременная.       

— В смысле — жалко?      

— Ну жалко, что молодая и всё не путём. Вот что жалко.       

— Вова, а у нас путём?       

— Ксю. Прекращай говорить загадками. Что у нас случилось?       

— Таня у нас случилась. Теперь ты нас бросишь, уйдёшь к ней.       

— Погоди, ты ревнуешь?       

— Да, конечно, ревную! Вова, как мне не ревновать?       

— Я же повода не давал. Или давал?       

— А Таня?       

— Ксю, ты за кого меня принимаешь? Вот насмешила-то. Надеюсь, к трупам у тебя ревность не возникала? Господи, Ксюша, ты ещё и плачешь?       

Он подошёл и обнял её, прижал к себе. Кофе сбежал на плиту, а она рыдала ему в рубашку. Володя гладил её волосы, целовал в макушку.      

 — Ксю, ну перестань. Дурочка ты моя маленькая. Ну что ты, глупенькая. Куда я от вас, мы ж с тобой навсегда. Ксюш, ты устала, я понимаю. Ты о матери своей переживаешь. Я понимаю всё. Но что есть, того не вернёшь. Я не знаю, имеет ли тот погибший человек отношение к твоему отчиму, или это совпадение, но у него рыльце в пушку по-любому. Чем дальше они от нас, тем лучше. Хоть пусть совсем в своём Лондоне остаются. Ксю, не плачь.       

— А ты нас не бросишь?       

— Дурочка. Но, заметь, любимая.       

— Любимая?       

— А то!       

— Мам, пап, а что так воняет? — босой Олежка притопал на кухню.       

— Кофе сбежал, — ответил Володя. — Сын, а сын, ты мать не обижаешь?       

— Нет, папа, ты что! — Олежка смешно округлил голубые глаза. — Вы тут целовались просто, а ты засмущался, что я увидел. Да? Так ты не смущайся, я только за кормом для Машки. И уйду, целуйтесь дальше.       

Оксана потрепала сына по голове.       

— Вов, а кошка в лоток ходит и обрастать начала. Кажется, она длинношёрстной будет. А носится по дому,— жуть, чуть бабулю с ног не сбила.       

— Что обрастать начала, я видел, симпатичная.       

— Да ну, страшная, как из ада. И цвета яркие такие.       

— К ней тоже ревнуешь?       

— А если?       

— Всё, Ксю, я пошёл. Не дури, ладно?       

— Рубашку смени, я эту заплакала.       

— Пойду в заплаканной, она приятней с твоими слезами. Как кусочек тебя с собой возьму. И да, на выходные планируй выезд за город. Кошку с собой, так что ей надо корзинку купить.

***

 На работе Татьяны не оказалось. В кабинете с утра пораньше трудился Семёныч.       

— Чем занимаешься?       

— Ножом, у меня нож не сходится. Подозреваемый утверждает, что бил этим ножом, а он не подходит.       

— Понятно, оправдываешь сознавшегося преступника.       

— Вов, вот ты чего сейчас сморозил?       

— Юридическую чушь.       

— Именно! Кислый почему?       

— Ксюха сцену ревности закатила.       

— К Таньке, что ли?       

— И как ты догадался?       

— Она Верке моей звонила, про Татьяну нашу расспрашивала. Так что тебе это уже контрольный в голову. Пусть ревнует, ей полезно. Женщины расцветают при ощущении наличия соперницы.      

 — А Татьяна где?       

— На приём к врачу пошла, вчера отпрашивалась. Ты не знаешь её историю?       

— Нет, и не интересовался. Знаю, что решила рожать без мужа, так это дело её и её родителей, не находишь?       

— Согласен. Только как этого, Машкиного, вспомню, так всё думаю — а если моя так? Ведь Таня — девочка не легкомысленная. Она любила, понимаешь? Верила, ждала и надеялась. А что в итоге?       

— Надеюсь, что у твоей дочери всё будет иначе.       

— Не знаю. Доверится девочка, а он козлом окажется. Ладно, давай работать.       

Татьяна задержалась не сильно, всего на час. Прибежала, запыхавшись, с результатом УЗИ, сообщила, что мальчик у неё.       

И тут поступил вызов.      

 Пришлось брать Татьяну и ехать. Семёныч от своего ножа всё никак оторваться не мог.       

На лавочке около жилого дома в новом микрорайоне был обнаружен труп женщины, предположительно двадцати трёх — двадцати четырёх лет. Признаков насильственной смерти при осмотре не было. От неё сильно пахло алкоголем, но в рот же ей никто не заливал. Тело отправили в бюро куда и сами тоже поехали. Вскрытие производили в присутствии следователя. От него узнали, что в квартиру девушка пришла по приглашению интернет-знакомого. Всего там было человек семь. Все видели друг друга впервые. Пили, занимались сексом, кто-то из присутствующих предложил ей наркотики. Она первый раз приняла, дозу не рассчитали, стало плохо, вышла на свежий воздух, где и скончалась. Её отсутствие никто не заметил. Пьяные были.      

 Позже появился отец, который хватился, что дочь не ночевала дома, и позвонил в полицию. Девушке было всего шестнадцать.       

Он плакал, говорил, что растил её один, что мать её их бросила и ушла к другому. Что следил, воспитывал, а она вся в мать.      

 Горько было. Татьяна всхлипывала, утирая нос салфеткой.       

А Володя думал. Нет, не в том дело, что человек рос в неполной семье. Вот и он рос без отца, но вырос же. И Оксана его, на попечении бабушки. А человек она положительный.