Дорогой дневник

Идеально отутюженный воротничок, светлые волосы, бордовые от ярости щеки. Зорин.

«Что за прикол?» — я собираюсь засмеяться, но он швыряет меня к стене и подходит слишком близко. Ненавижу, когда лезут в личное пространство. Терпеть этого не могу!..

— Литвинова! Ну а сейчас ты с кем таскаешься? — цедит Паша, и меня настигает запоздалое озарение: его глаза вовсе не бездонные и необычные, они у него попросту ненормальные. Безжизненные и жуткие, как у настоящего матерого шизофреника.

Эта собака так больно сжимает мне плечи, что я перестаю чувствовать их.

— Не твое дело, урод! — огрызаюсь я.

— Не мое, говоришь? — Он трясет меня, как тряпичную куклу, доводит до паники, и из глаз брызжут едкие бессильные слезы. — Теперь ты с женатого папика переметнулась на какого-то панка? Ты, шлюха, готова дать любому отребью под любым забором, но только не мне, да?!!

Я закусываю губы, всхлипываю, шиплю от боли:

— Я тебя не понимаю…

— Щас поймешь!

И он, блин, лезет ко мне под рубашку своими граблями. И самое интересное в том, что у меня нет никакой возможности хоть что-то предпринять: одного желания тут ни фига не достаточно. Я не владею руками и не могу дать ему по яйцам, потому что он прижимает мои ноги к стене своими коленями. Мне до тошноты противно осознавать, чем еще он прижимается ко мне через джинсы. Я готова наблевать прямо на его вычищенный, застегнутый на все пуговицы пиджак, и усиленно культивирую в себе этот порыв.

— Он тебя при всех лапал. Так? Или вот так?! — пыхтит Зорин и шарит потной клешней по животу и ребрам, но вдруг останавливается, отходит на шаг и наклоняется, осторожно придерживая полу моей рубашки. — Что с тобой за херня такая? Ты болеешь чем-то?!!

Он нащупал шрамы — мой самый страшный секрет, мою слабость и мою силу. Я мгновенно прихожу в себя.

— Да, болею. Мы с моим панком вместе этим болеем. — Я дрожу мелкой дрожью, но не могу отказать себе в удовольствии подстебать этого урода. — Паш, наверное, нам с тобой не стоит продолжать общение, а если и ты того… заразишься?..

Паша выкупает, что я издеваюсь, и скрипит зубами. Но больше он точно ко мне не полезет: мои шрамы выглядят воистину крипово. И завести они способны разве что наглухо отшибленного Бага.

— Я все равно тебя достану, шлюха. Еще сама прибежишь и попросишь! — цедит Паша, нервно приглаживает волосы и быстро выходит из подсобки.

Несколько мгновений я нахожусь на грани того, чтобы позвонить Багу и все рассказать. Но, конечно же, отказываюсь от этой идеи.

В выстуженный класс возвращаюсь перед самым звонком. Зорин уже как ни в чем не бывало сидит на месте, уткнувшись в телефон, а Надя и Алька тут же начинают комментировать мой потрепанный вид:

— Друзья, поглядите на лук Литвиновой: видимо, она только что лишила кого-то невинности в подсобке! Да-да, Литвинова! Мы видели, как ты выходишь оттуда! И где же наша Юля?

И тут, как в дурном кино, запыхавшаяся Юля появляется в дверях. Гомерический хохот двадцати глоток сотрясает стены класса.

«Прости, Юля, но, чтобы сохранить статус-кво, мне придется тебя утопить…»

— Ну как, Юль, тебе понравилось? — громко спрашиваю я, и та с придыханием отвечает:

— Да, очень!

Конечно, она имеет в виду школу, которую она обежала. Я знала про ее планы, потому что она слезно просила устроить ей экскурсию на большой перемене.

Однокласснички сразу затыкаются и ошалело, с омерзением на меня смотрят, разве что Зорин трусливо не поднимает головы.

Начинается урок, но я не могу сконцентрироваться на объяснениях учителя. Шок от нападения Зорина прошел, и наружу рвется истерика. Злость и ужас накатывают волнами. Я постоянно чувствую на себе тяжелый взгляд, и тело помнит прикосновения его липких потных рук. Страшно подумать: если бы не мои шрамы, он бы довел дело до конца. Господи, какая мерзость! И что бы я делала потом? Вот что?

На контрасте со свалившейся на меня грязью мое чувство к Багу кажется неземным, ослепительно светлым, чистым и радостным. Мне хочется, чтобы Баг появился здесь и привел меня в норму. Только ему под силу все изменить.

Вырываю из тетради двойной листок, синей ручкой рисую первые невнятные штрихи и проваливаюсь в кроличью нору воспоминаний о нем.

Я снова в счастливом солнечном дне, где Баг, преодолев гравитацию, отрывается от асфальта, и скейт, словно заколдованный, делает полный оборот вокруг своей оси и приземляется точно под его ногами. На лице Бага азарт и восторг, и ветер развевает темные волосы.

Заканчиваю прорисовывать светотени, рисунок почти готов, но тут глупая корова Юля заглядывает за мое плечо и пораженно охает на весь класс:

— Круто! А меня нарисовать сможешь?

Математичка отвлекается от компьютера и грозно смотрит поверх очков.

— Литвинова, я не пойму, чем ты там занимаешься? — Она встает, направляется ко мне, забирает рисунок и с пристрастием его оценивает. — Хм. Весьма талантливо. Но учти — без алгебры в художественное училище тебя все равно не примут. Оставлю сей шедевр у себя, верну после урока.

Глава 31

Раздается пронзительный звонок, математичка, забрав с подоконника сумку, поспешно покидает класс, а забытый ею рисунок остается на учительском столе. Я вскакиваю, перехватываю хищный взгляд Альки, и сердце уходит в пятки. Порезы на ноге все еще болят, да еще и этот маньяк Зорин меня изрядно потрепал, поэтому Мамедова оказывается проворнее — подлетает к столу первой и уводит листок прямо из-под моей занесенной ладони.

Она разворачивает его, пару мгновений силится въехать в то, что видит, и… разражается визгом:

— Откуда ты его знаешь?!! — почти на ультразвуке орет она, и в висок вонзается иголка боли.

Секунду мне даже хочется зажмуриться, заткнуть уши и в ужасе сбежать. Или, поджав хвост, признать в ней хозяйку и повиниться. Но обида за Бага оттесняет замешательство на задний план, растет и крепнет в груди, превращается в холодную ярость и сковывает сердце толстой коркой льда.

А не пошли бы они все? Почему они считают, что ребенок в пузе Маши дает им монопольное право на жизнь Бага, на все его время? На его душу? Они давят на него этим фактом, будто хотят добить за то, что он не оказался полным мудаком и все же женился. За что он сейчас расплачивается? И что он должен конкретно придурочной Альке???

— Откуда ты его знаешь?!! Говори!!! — вопит та во все горло, и я изображаю недоумение:

— Кого, Аль?

— Женьку!

— Какого еще Женьку, Мамедова? Тебе плохо?

Ее лицо перекашивает, а в глазах появляются слезы.

— Вот же он! — Она потрясает перед моим носом листком с чертовым рисунком. — Это Женя! Муж моей сестренки!

По обыкновению, весь класс молча наблюдает за разборками, но сегодня Алька явно переигрывает — чересчур разволновалась и вот-вот забьется в истерике. Усмехаюсь, выдерживаю театральную паузу и чеканю каждое слово:

— Я люблю рисовать людей в движении, частенько сижу на площади и подглядываю за прохожими. В четверг этот парень проходил по Революционке и по просьбе ребятишек со скейтами сделал пару прыжков. У него круто получилось, но он быстро ушел. Отчет окончен. Какая еще часть моей жизни тебя интересует?

Алька меряет меня недоверчивым взглядом, кривится и тяжко вздыхает:

— Что ж. Я возьму это и подарю ему. Скажу — от фанатки.

Я лишь развожу руками:

— Вперед…

Мамедова повелась на россказни, а большего мне и не надо. Надеюсь только, что ее куриные мозги забыли про знакомый ремешок на моем запястье.

***

15.00

«Дорогой дневник!

Я была уверена, что блестяще разрулила проблему с Алькой, но упустила из виду Зорина.

После окончания занятий он преградил мне дорогу и молча сунул под нос телефон. На экране воспроизводилось видео, на котором мы с Багом висели друг на друге, обнимались и очень красиво, с языками, целовались.

И в обычно пустых, ничего не выражающих глазах Зорина отразился адский огонь:

— Значит, вот с кем ты гуляешь, Литвинова. А последствий не боишься? Если хочешь, чтобы это осталось твоим маленьким грязным секретом, завтра подгребай ко мне на вписку. А пока что я дам тебе время — давай, придумай способ меня задобрить!..

Я прекрасно поняла его намек, а происшествия в подсобке вполне хватило для того, чтобы по-настоящему испугаться. С трудом справившись с подкатившей тошнотой, я выставила вперед руки и буквально отшвырнула Зорина со своего пути:

— Не дождешься. Да пошел ты, придурок!

— Значит, это и есть твой ответ? — с деланным сочувствием отозвался он и скорбно нахмурился. — Ну тогда тебе конец, полагаю».

***

23.00

«Я весь вечер провела в обществе своих сумасшедших родителей, и к ночи страхи понемногу улеглись.

Что ж, если Зорин решится засветить скандальное видео Альке, он тут же лишится единственного козыря и призрачных шансов на примирение со мной, зато у меня появится повод прилюдно взять Бага за руку…

Словно прочитав мои мысли, Баг позвонил, и мы больше часа проболтали по телефону — у моего даже раскалился аккумулятор. Я лежала под одеялом и завороженно смотрела на клочья туч, проплывающие за темным окном, и Баг, где бы он ни был, шепотом рассказывал пронзительно трогательные, глупые, смешные и позорные истории из своего прошлого. Я тоже раскололась на пару таких же. Мы грустили и смеялись как больные.

Оказывается, подобранную Багом на помойке кошку звали Васькой, потому что все думали, что она — кот. Однажды Васька разродилась пятью котятами, и ее пришлось спешно переименовать в Василису. По весне она вышла во двор погулять и бесследно исчезла. Баг кормил приплод молоком из пипетки, но двух котят выходить не удалось, и он неделю ревел как девчонка.

Как-то раз, когда Багу было шестнадцать, они с Лосем прогуливались по Революционке и похитили у митингующих коммунистов красный флаг — ибо Лось всю жизнь мечтал повесить такой на стене в своей комнате. И старые коммунисты долго гонялись за ребятами по округе с воплями: “Суки, знамя верните!”, лихо перемахивали двухметровые заборы и никак не хотели отставать.

А когда папаша впервые увидел у Бага татуировку с надписью “Fallen”^[20], он сказал: “Написал бы, нах, сразу, нах, «Сбитый летчик» на своем горбу, нах. Дурачелло”… — Баг здорово изобразил бандитскую манеру отца изъясняться.

Потом я рассказывала Багу про своих родителей и историю их знакомства, а еще мы обсуждали фильмы, музло, комиксы и книжки.

Я чувствовала, я знала, что и мне, и ему хотелось поделиться тем, о чем на самом деле кричит душа, но мы оба промолчали. Только шепотом пожелали друг другу спокойной ночи и добрых снов».

Глава 32

4 апреля, вторник

Папа высаживает меня у школьных ворот.

Вцепившись в лямки рюкзака, я преодолеваю их и смиренно шагаю к крыльцу.

После ночного разговора с Багом я размякла, как бисквит, упавший в чай и, чтобы никто не заподозрил меня в слабости, заранее нацепила маску неадекватной агрессивной девахи.

Сегодня много дел: придется присматривать за тупой обезьяной с гранатой по фамилии Зорин и его дальнейшими действиями. Думаю все же, что показать запись Альке у него кишка тонка — пока что он все время трусливо сливался.

Кстати, эта обезьяна наставила мне нехилых синяков, тело болит, и я жалею, что иду сейчас без ружья. Зорин, Алька и Надя пошли бы в расход первыми.

Немного левее крыльца как раз и стоят Алька с Надей (вспомни говно). К ним примкнула Юля, и она пытается убить меня взглядом. Видимо, первые красавицы школы разъяснили ей мою вчерашнюю выходку, и я обзавелась еще одним кровным врагом — в непосредственной близости. Знала бы она, как мне наплевать…

Я рассчитываю на уже ставший традицией ритуал обмена любезностями, когда прохожу мимо одноклассниц, но они лишь молча пялятся. И когда я уже было оставляю их позади, мне вдруг нехило прилетает по башке.

Успеваю развернуться и вмазать Альке по раскрашенной роже, но две другие девицы дружно наваливаются немалым весом и выкручивают мне руки.

Из опухших глаз Мамедовой льются смешанные с тушью слезы, губы дергаются. Видимо, ей неплохо от меня досталось. Получай, овца. Это тебе за мой нос.

— Тварь отмороженная! — всхлипывает Алька.

Проявив невесть откуда взявшуюся медвежью силу, Юлька тащит меня в сторону кустов сирени — тайной общешкольной курилки. Они растут у глухой кирпичной стены спортзала, и то, что происходит в кустах, навсегда остается в их зарослях, потому что совершенно не просматривается с улицы.

Здесь мое увлекательное путешествие наконец заканчивается, и Алька выдает:

— Прикиньте, девочки, она вертит хвостом перед моим парнем и реально думает, что у нее есть шансы. Давайте преподадим ей урок.

От удивления мои глаза лезут из орбит. Видит бог, до этого момента я не подозревала, что у Альки имеется какой-то там парень.

Первой бьет Юлька — кулаком в «солнышко». Я сгибаюсь пополам и хватаю ртом воздух. Потом налетает Зверева и сбивает с ног. А дальше все три амазонки пинают меня ногами по ребрам, стараясь пнуть как можно больнее — я слышу глухие удары, чувствую урон, но не боль. Боль проявится, когда уйдет адреналин.

Они не бьют меня по лицу, сучки трусливые.

Больше всех старается Юлька, а вот Алька тычет мне носком сапога в бок как-то вяло, даже с опаской, словно боится замараться.

Наконец она повелевает:

— Все, девчонки, хватит с нее. Идите, а я еще с ней перетру.

Сдается, повод затащить меня в эти кусты все же был надуманным.

Потоптавшись на месте, Надя и Юлька продираются через ветки и оставляют нас с Алькой наедине.

Я все еще сижу на земле и даже не предпринимаю попыток встать — осторожно приподнимаю рубашку и оцениваю повреждения. Пара ссадин. Сойдут дня через три, на мне быстро все заживает.

Алька склоняется надо мной и внимательно смотрит на мой бок.

— У тебя тоже…

Шрамы… Фак. Они как бы не предназначены для разглядывания такими тупыми овцами, как Мамедова.

С яростью воззрившись на нее, я замечаю в ее глазах ужас и омерзение.

Но сегодня обычное Алькино красноречие, похоже, изменило ей. Она заторможена, будто это не меня, а ее только что приложили башкой о землю. Алька садится на ствол поваленного дерева в полуметре от меня и поджимает губы.

— Ну, и какого хрена, Мамедова? Скажи хоть, кто твой парень. Зорин? — Чертыхнувшись, я встаю на ноги и отряхиваю колготки и куртку от грязи и сухих листьев. — Или ты совсем того… Обозналась.

Алька зарывается в сумочку, извлекает оттуда навороченный телефон и молча сует его мне в руку.

Ну конечно же… Солнечный день, площадь, мы с Багом обнимаемся до треска ребер и запихиваем языки в рот друг другу. Но выглядит это и впрямь горячо и красиво. Я аж на минуту залюбовалась.

— Красивая пара, — брякаю я, возвращая телефон, и падаю рядом с Алькой на поваленный ствол.

— Ты… Ты такая мразь… — стонет Алька, будто признав поражение, а мне вдруг начинает нравиться быть мразью. Настоящей, без принципов, без тормозов и совести. Хочется, стоя спиной к спине с Багом, воевать до последней капли крови за нашу свободу. За мою — бегать и целоваться на площадях с тем, кого я люблю. За его — кататься на скейте, делать ошибки и просто быть восемнадцатилетним.

— Этот браслет… Так вот откуда он у тебя… — Алька сжимает наманикюренные пальцы в кулаки.

— Как бы там ни было, Аля, это все не твоего ума дело, — морщусь я, ощупывая ребра.

Алька дергается:

— Не моего? Он муж моей сестры. Она ждет от него ребенка. Ты хоть об этом подумала, тварь?

— И при чем же здесь ты? — перебиваю я ее тираду.

— Я… — От моего вопроса Алька лишается дара речи — пыхтит как паровоз, часто хлопает глазами, а ее щеки покрываются бордовыми пятнами. — Я просто хочу до тебя достучаться. Не лезь к моей семье. Женька всегда был рядом с нами, и он должен…

Я отказываюсь верить своим близоруким глазам: Алька никогда не была так близка к провалу. Неужели и она туда же?..

— Аль… — Я ничего не могу поделать со злорадной улыбочкой, перекосившей лицо. — Любовь такая сука, да?

Я уделала ее и теперь ржу. По-настоящему веселюсь, ликую, праздную победу.

Пока Мамедова силится что-то ответить, я снова поднимаюсь на ноги и открыто глумлюсь — жаль, зрителей не достает:

— Заруби себе на носу: Женя тебя не любит. И ни-ког-да не полюбит, прикинь? Женя ничего не должен ни тебе, ни вашим родителям, ни твоей сестре. Может, ты не в курсе, но рабство давно отменили. Единственный, кому он должен… свое время, любовь и заботу, — еще не родился. Но от него Женька никогда и ни за что не откажется.

— Заткнись! — верещит Алька, поднеся ладонь к скуле, на которой уже начал оформляться отек. — Я сейчас же пойду и расскажу обо всем Маше!

О, сюрприз: я не боюсь. Она никогда не сдаст Бага, а мне теперь море по колено.

— Валяй. Иди и расскажи ей все. Этим ты очень облегчишь жизнь и мне и ему!

***

Я оставляю Альку психовать на бревне, вываливаюсь из кустов и ковыляю к школе, напоминая самой себе потрепанную старую собаку — лапы ломит, хвост отваливается.

Но я зла как тысяча чертей и готова убивать.

Моя форма перемазана грязью, из голубых спутанных патлов торчат веточки и шелуха, но это ничего. Это даже вносит изюминку в мой образ полностью опустившегося человека.

В таком виде я подхожу к парте, за которой чистоплюй Зорин сидит в окружении одноклассниц и с видом благодетеля дает им списать алгебру. Но сейчас его имидж будет здорово подпорчен.

Расталкиваю жирных прыщавых коров и со всей дури грохаю кулаком по столешнице. И ору на весь класс:

— Зорин! Это было большой ошибкой! Не подваливай ко мне больше! Никогда! Ты в вечном пролете!!!

Подлый урод. Как я вообще когда-то могла на него засматриваться?!!

Все одноклассники пялятся на меня, открыв рты, и в священном ужасе расступаются, когда я направляюсь к своей парте. Локтем сметаю с нее Юлькины пожитки и, выдохнув, падаю на стул.

Катитесь все к черту. Горите в аду.

Глава 33

6 апреля, четверг, 21.00

«Дорогой дневник!

Ты себе даже представить не можешь, как я сейчас огребла от родителей.

Они вернулись с работы и орали так, что папа осип, побагровел лицом и слег с давлением, а мама побежала в аптеку за успокоительными таблетками.

Подведем итоги: я — безмозглый и безответственный ребенок, который думает не головой, а задницей, и до конца дней своих теперь не выйду из комнаты.

Справедливо. Это — меньшее, чего я заслуживаю.

Сегодня я прогуляла школу. Но у меня была уважительная причина: просто я не смогла туда попасть.

Потому что не ночевала дома.

Накануне в “Боксе” прошел тот самый вечер-трибьют, на нем выступали ребята, и я не могла пропустить это важное мероприятие…

Расскажу обо всем по порядку.

Во вторник я вернулась из школы на пределе взвинченной — оставила обед нетронутым и заперлась в ванной, осматривая раны, доставшиеся в неравном бою со школьными курицами.

Ничего страшного: пара ссадин на ребрах и аккуратный синяк. Слабачки. На мне заживали увечья и посерьезней.

Я даже злорадно рассмеялась, хотя глаза жгло от бессильных, глупых слез.

Вечером я нарочно не уходила в комнату — засела в кресле в гостиной и, подспудно всем сердцем желая расспросов, смотрела с отцом и мамой нудный сериал. Впрочем, разговор по душам так и не состоялся, а мое присутствие очень напрягло и озадачило родителей.

Баг, как настоящий сталкер, забрасывал меня сообщениями, не верил ответам, что со мной все нормально, и упорно пытался подловить на вранье — он меня чувствует, с этим не поспоришь. А еще он напомнил мне о предстоящем выступлении в “Боксе” и взял честное слово, что я приду.

Мы опять проболтали почти до рассвета, а утром я с прискорбием осознала, что пойти на занятия попросту не смогу: не выдержу пристального внимания тамошних сливок общества. Если честно, я и сейчас не знаю, чего мне ждать от придурка Зорина и униженной, безответно влюбленной Альки. Полагаю, Мамедова превратит мое пребывание в школе в кромешный ад, но Маше точно ничего не расскажет. А мне внезапно стало пофиг на приличия и отчаянно захотелось отрываться.

Я сказалась маме больной и осталась лежать в кровати, но после полудня принялась звонить родителям и осаждать их просьбами отпустить меня погулять с друзьями:

— Да, одноклассники, мам. Мне уже лучше. Не хочу отрываться от коллектива…

Мама взяла с меня обещание, что на сей раз я уж точно вернусь вовремя, и благословила на прогулку. Естественно, она не подозревала, что я нагло вру: собралась в клуб и вернуться к двадцати трем ноль-ноль все равно не смогу. Потому что концерт начинался в девять.

Хотя Yato/Yaboku в диалоге клялся, что сразу после пар будет ждать меня на репетиционной базе, в гараже я застала только Лося — он колдовал над ноутбуком и настраивал бас-гитару.

Наедине нам было чертовски неловко, ибо Лось — самый неразговорчивый тип из всех, кого я знаю.

Я пыталась обсудить испортившуюся погоду, но Лось лишь неопределенно хмыкал и, завесившись челкой, увлеченно проверял натяжение струн. Повисали непозволительно долгие, гнетущие паузы, и мне приходилось мучительно подыскивать новые темы для разговора, но и они не заходили.

— Когда Баг придет? — сдавшись, тяжко вздохнула я, и Лось пробасил:

— Скоро должен. У него какие-то там терки с батей.

Безотчетная тревога скрутила внутренности в тугой узел. Я отчаянно надеялась, что Баг не сделал поспешных шагов, хотя у этого парня изрядно не хватает винтиков в голове, так что произойти могло все что угодно.

Через полчаса раздался визг ржавых петель, и наконец произошло явление Бага народу. Он, как всегда, был без шапки и нараспашку и дрожал как осиновый лист.

Бьюсь об заклад, когда-нибудь его идеальные уши заледенеют и отвалятся. Но он все равно останется симпатичным…

Я внимательно всматривалась в его бледное лицо, но на нем блуждала блаженная укуренная улыбка. Она меня успокоила: если бы Баг заявил отцу, что собирается бросить Машу, его настроение было бы совсем другим. Вряд ли он вообще остался бы жив.

— Давно здесь, Эльф? Сорри. Прошу прощения. Папаша меня возле универа перехватил… — Баг наклонился ко мне и коротко поцеловал, приземлился рядом на диван, обхватил мое лицо ледяными ладонями и поцеловал уже по-настоящему.

Сердце сбилось с ритма, мозг закоротило, тело ослабло.

Раз уж этот процесс пошел, остановить его возможно, только растащив нас по разным углам. Минут через десять я уже еле дышала и была готова раздеться, но Лось возмущенно откашлялся:

— Баг, завязывайте, а? Вы тут не одни.

Предостережение прозвучало весьма грозно, Баг покорно убрал руки с моих щек и откинулся на обитую гобеленом спинку.

Выглядел он чересчур загадочно и торжественно, и я, проглотив вставший поперек горла ком, подалась вперед и прошептала ему на ухо:

— Что ты сказал отцу? Ты ведь нигде не напортачил, Баг?

— Я сказал, что сваливаю от Маши, — воодушевленно ответил он, и меня натурально парализовало.

Баг смотрел на меня, и в его глазах тлела пугающая маниакальная упертость. Я чертыхнулась, отпрянула и вжалась в подлокотник.

Да, я не знаю его отца, но в голове успел сложиться образ этакого сурового криминального элемента, способного одним ударом переломить любому хребет. В тот момент я адски струсила. Баг не вмешивал меня в свои проблемы, и я никогда не узнаю, через что ему пришлось пройти. А сколько всего на него еще навалится, когда о его решении узнает семейка Мамедовых…

— Баг…

— Эльф. Все хорошо. Теперь ты — моя официальная девушка, а все остальное мне как-то побоку. Так что давай сегодня отрываться! — Баг снова склонился к моему лицу, потемневшие глаза вспыхнули зеленым огнем, но Лось зашелся кашлем, и Баг лишь дотронулся пальцем до кончика моего носа и подмигнул.

Я не могла вымолвить ни слова — требовалось время, чтобы справиться с шоком и осознать все, что Баг мне сказал.

Он заботливо придвинул ко мне радиатор, вскочил, подошел к импровизированной сцене, с улыбкой повесил на плечо гитару и начал подкручивать колки.

За единственным окошком стемнело, в гараж завалились Холодос и девчонки. В руках Холодоса болталась бабушкина авоська, в ее нутре угадывались очертания трехлитровой стеклянной банки и раздавался плеск жидкости неизвестного происхождения.

— Домашнее вино! — провозгласил Ваня. — Баба Лида, дай ей бог здоровья, расщедрилась!

Однажды в автобусе, зализывая душевные раны, я уже слышала упоминание об этой легендарной женщине. Оказалось, что баба Лида — постоянный алкоспонсор сей душевной компании.

Баг и Лось вернулись к дивану, Яна достала из кармана куртки пластиковые стаканчики, и мы дружно выпили за здоровье бабушки Холодоса.

Взглянуть на Бага я все еще не решалась.

В условиях ограниченных финансов мы вызывали только одно такси, и в его багажник спрятали гитары. Лося, как самого толстого, сослали на переднее сиденье, Баг залез на заднее, усадил меня к себе на колени и крепко обнял.

То же самое проделали Ваня и Лада, и Яна, втиснувшаяся последней, нещадно нас утрамбовала.

Пока ехали до “Бокса”, моя дурная башка покоилась на горячей груди Бага. Мысли путались, веки слипались.

Я — его девушка… Невероятно. Невозможно…

Он молча прижимал меня к себе, я незаметно терлась носом об его шею и сходила с ума от умиротворяющего, волшебного запаха ноября.

Надо спросить у Бага, что это за парфюм такой. От него я забываю даже собственное имя…

***

В “Боксе” Лось предусмотрительно принес “дамам” по два коктейля на лицо (благо для музыкантов в баре была предусмотрена халявная выпивка), мы заняли столик в углу и очень быстро надрались. На сцене Баг и его банда играли песню “Rape me”, а мы выбежали в центр танцпола и устроили жару.

“Голубая лагуна” на удивление хорошо сочеталась с вином бабы Лиды. Баг настолько горячо выглядел, что мне хотелось выскочить на сцену и изнасиловать его прямо там, при всех. Он мой, я хочу, чтобы все об этом знали!

Срывая голос, Баг орал припев, и какая-то неадекватная мамзель из публики не выдержала и истерично завизжала:

— Баг, сделай мне ребенка! — И он вдруг растерялся, нашел меня глазами и очень мило и трогательно покраснел.

— Не слушай эту овцу, она все время его донимает. Баг — преданный как собака, так что просто забей, — подбодрила меня Яна, моя душа наполнилась необъяснимой радостью и, как шарик с гелием, устремилась куда-то ввысь…

После выступления мы с девочками раскурили в туалете пару сигарет, и я окончательно и бесповоротно потеряла связь с реальностью.

Когда мы вернулись в зал, ребята уже сидели за нашим столиком и потягивали пиво. Баг снова усадил меня к себе на колени и вручил холодный запотевший стакан. Я чувствовала, как в его кармане несколько раз жужжал телефон, но Баг просто сбрасывал звонки и еще крепче меня обнимал.

Чем дольше я елозила по его коленям, тем заметнее Баг отстранялся от беседы — отвечал невпопад, пропускал мимо ушей реплики, шутки и вопросы друзей и отрывисто дышал.

Спустя еще несколько стаканов он взял меня за руку и через полумрак и рев музыки потащил в неизвестном направлении.

Мы заперлись в дальней кабинке мужского туалета и отчаянно сосались в ее тесном пространстве. Закладывало уши. Баг судорожно расстегивал на мне одежду, а мои пальцы пытались справиться с его ремнем. А потом мой затылок ритмично стукался об исписанную непристойностями перегородку, и Баг, закусив губу и не моргая, смотрел мне в глаза своими нереальными сумасшедшими глазами до тех пор, пока разряд тока не выбросил меня из собственного тела.

Пьяные в хлам друзья понимающе ухмыльнулись, когда мои трясущиеся ноги принесли меня обратно к столику. Баг заказал еще пива — пивом можно было залиться, нырнуть в него и утонуть…»

Глава 34

«На выходе из клуба Баг, шатаясь, обернул мою шею шарфом и влез в свою куртку.

Снова вернулись легкий мороз и снежок, и мы, держась за руки и спотыкаясь, вывалились на холод. Мы шли через темные спящие дворы, не разбирая дороги, и, срывая глотки, орали в унисон:

— Oh, I've walked on water, run through fire, can't seem to feel it anymore.

It was me, waiting for me, hoping for something more.

Me, seeing me this time, hoping for something else^[21]. — Но вскоре доползли до какой-то заиндевелой деревянной лавочки и упали на нее.

— Про меня песенка, — захихикала я. — Можно сказать, гимн всей моей жизни.

Баг замерзшей рукой убрал с моего лица волосы и уставился в упор:

— Знала бы ты, Эльф, как я охренел, когда ты протянула мне в автобусе наушник. Такое тоненькое существо с неземными глазами протягивает мне наушник, а в нем играет то, что последние несколько месяцев помогает мне держаться. Я честно хотел забыть, стать, наконец, для всех нормальным, но… Тебе было плохо, ты же могла ускользнуть отсюда в любую секунду, я чувствовал. Для меня весь мир перевернулся. Он стал таким, каким и должен был быть. Эльф… Не бросай меня, ладно? Не оставляй меня здесь одного! Что бы ни случилось! Поклянись!

Его язык заплетался, расфокусированные глаза смотрели сквозь меня, и в них блестели слезы. Запоздало дошло, что он пьяный вдрызг. Впрочем, и я не трезвее.

Над лавкой горел одинокий фонарь, метался неприкаянный ветер, простиралось маслянистое черное небо. Апрель навечно застрял во времени и зиме. В тот миг мы были рядом, вместе, но я не знала, кем мы будем друг для друга спустя день, месяц, год. Где мы будем, какими и с кем. Тогда я была уверена только в одном: я его девушка и никого не смогу полюбить сильнее.

Я схватила Бага за куртку и судорожно притянула к себе.

— Ты тоже пообещай, что не бросишь меня тут одну! Никогда! — Я дрожала и плакала, и Баг крепко меня обнял и прошептал на ухо:

— Я клянусь. Я люблю тебя, Эльф.

***

Держась за руки, мы брели через склады и гаражи, пустые поля, кромешную темноту, замерзшую грязь и засохшие камыши.

Карусель в голове ускорялась и ускорялась, и разогналась до адских скоростей — противный писк в ушах превратился в дурноту, я едва успела согнуться, и пивная рвота фонтаном вылилась изо рта. Стоя на четвереньках и содрогаясь в агонии я, судя по ощущениям, выблевывала даже кишки, но отчетливо слышала, что Бага неподалеку тоже полощет.

Когда желудок опустел и спазмы в животе прекратились, Баг, отдышавшийся первым, помог мне подняться.

Продираясь через кусты и бурьян, мы пошли дальше — к новостройкам спального района.

Мой дом находится всего в одной автобусной остановке оттуда, но силы окончательно иссякли, и вернуться в лоно семьи я физически не могла.

Раньше на месте тех новостроек стояли уютные старые домики частного сектора с плодовыми деревьями и цветами в палисадниках, но их снесли с лица земли и за год возвели элитный район из наклепанных на скорую руку безликих многоэтажек.

Возле крайнего подъезда одной из таких Баг остановился и нашарил в кармане джинсов ключи.

— Пойдем, Эльф. Посмотришь, как я сейчас живу.

Я растерянно охнула и утерла рукавом нос. Он притащил меня к себе, в их с Машей квартиру. В Машино царство…

Дорогой дневник, скажу прямо: квартирка оказалась нехилой — раза в четыре просторнее моей. А стоимость внутреннего убранства тянула как минимум на еще одну подобную.

Мы сняли в прихожей куртки, и я вслед за Багом прошлась замерзшими грязными ногами по белому пушистому ковру. Вокруг блестели и переливались металлические поверхности, стекло, пластик, зеркала и тяжелые ткани, и меня одолел ужас: в этой квартире невозможно жить. По крайней мере, я бы точно не смогла обитать в гребаном музее.

Словно считав мой настрой, Баг схватил меня за руку и потащил по коридору в какой-то потайной закоулок. Навалившись спиной на дверь светлого дерева, он открыл ее и затолкал меня в еще одну нечеловечески шикарную комнату с причудливо задрапированными шторами, вычурным комодом, трюмо и кроватью.

“Их с Машей кроватью…” — прозрение озарило как молния.

Так и есть, Баг совсем поехал.

Он с порога вступил в борьбу с пуговицами моей клетчатой рубашки и, обжигая дыханием шею, понес нежный бред.

Если честно, мне было стремно там находиться. Баг настойчиво целовал меня, и это туманило мозги, но мама и папа, кажется, и впрямь воспитали меня хорошей девочкой. Во мне проснулась совесть: заниматься грязными делами с Багом в постели его жены я не могла!..

— Постой… — Я попыталась его остановить и вдруг уловила в огромном настенном зеркале насмешливый, пристальный взгляд.

Сердце ухнуло в пятки, я резко обернулась, но обнаружила за спиной всего лишь портрет. Написанный маслом портрет, на котором торжественный и слегка напряженный Баг в шикарном темно-синем костюме, с цветком в петличке, стоял рядом с ослепительно красивой Машей в белом платье и держал ладонь на ее талии.

Баг оглянулся на портрет, резко отдернул руки и, зашипев, как от боли, отступил и опустился на ковер перед кроватью. Упершись лопатками в стену, я устроилась рядом, мы молча глядели на портрет, и Маша надменно взирала на нас сверху вниз неподвижным презрительным взглядом.

— Расскажи мне про нее. — Я первой нарушила молчание. — Про вас.

Баг замотал головой и уставился в пол.

— Думаешь, у тебя все еще осталось право молчать, Баг?

— Окей… — Помедлив, он выдохнул: — Первый муж ее матери погиб в бандитских разборках в конце девяностых, и теще досталось все, что он успел нахапать при жизни. Мой папаша тоже имеет довольно сомнительное прошлое: с пятнадцати лет воровал и барыжил и даже год отсидел на малолетке. Потом он обзавелся нужными связями, начал строить легальный бизнес, получал гранты как молодой предприниматель. Примерно тогда Анна Павловна его и заметила. Последние десять лет у них общее дело. Может, их связывает и что-то еще, но это не принято обсуждать… В свое время она пролезла в законодательные органы области и отца моего за собой подтянула. Так они стали очень влиятельными людьми. Когда я был мелким, подолгу жил на даче моего деда в престижном поселке — его халупа портила весь вид, но он не разрешал ее перестраивать. Потом дед умер, и отец и его новая жена отгрохали на этом месте коттедж. Я часто тусовался там летом, потому что у родной матери постоянно случались запои и… без надзора я становился “слишком борзым”. Дача Машиной семьи располагалась по соседству.

Мы подружились с Манькой в три года, еще при жизни деда, а еще через пару лет пошли в один класс. Ее сестра Алька всегда была тупой и навязчивой, ее мы в свои игры не принимали, а вот с Манькой было прикольно. От ее улыбки перехватывало дух, я запросто мог отдать ей свою самую любимую игрушку или последний “Киндер”, только бы она мне улыбнулась.

Понимаешь, мы всегда были вместе: в школе, после школы, на каникулах… Это было так же естественно, как дышать. Мы же не осознаем, что воздух грязный и токсичный.

В пятнадцать лет я был озабоченным раздолбаем, в то лето и Манька стала вести себя странно. Как-то вечером мы собирались на озеро, она сказала, что ей нужно надеть купальник, но не стала выгонять меня из комнаты. Ну и…

Завертелось так, что я до осени не мог прийти в себя. Продолжилось и потом, в городе, когда началась учеба.

Мне стали не нужны ни увлечения, ни друзья, ни будущее, потому что все это не нравилось ей. Все, что она просила, я исполнял, и делал это с радостью. Даже не задумывался, что мои жертвы никому не нужны. Ну, знаешь… к иному отношению к себе я не привык.

Не дурак, понимал, что она просто играется. Прекрасно знал, что рога со временем разрослись и уперлись в потолок — не раз вытаскивал ее пьяную из-под каких-то мужиков, но ничего с этим не делал. Был при ней, как цепная собака.

Однажды я прочитал ее переписку с подругами и с Алькой и узнал, что Манька в кого-то там сильно влюбилась, успела с ним закрутить за моей спиной, но ее жестоко кинули по итогу. Она даже глотала таблетки, но это, скорее всего, было так, для вида. Я послал ее, но без нее были вилы — такие, что хоть на стенку лезь. Я не выдержал, позвонил, и она опять начала отчаянно иметь меня, во всех смыслах. Полный абзац. Я ведь знал, что давно не нужен ей, ей просто хотелось отомстить тому хрену: выставить на странице букеты, которые я ей дарил, забыться в постели со мной, представляя его рожу…

Потом тот хрен женился. Машка стала ездить мне по ушам, что хочет новых ощущений — я ей и это дал. Понимал: ей приспичило выйти замуж и залететь назло ему, но был настолько дурным, что меня это устраивало. Дальше ты знаешь.

Баг рассказывал свою историю без всяких эмоций, словно читал с листа, и я осторожно взяла его за руку:

— Ты и резаться начал из-за нее?

— Нет. Резаться я начал из-за того, что мне нужна была ты.

Он безмятежно заглянул в мои глаза, и мне стало по-настоящему страшно: в себе ли он вообще?

— Баг, когда мы сидели на крыше в мой день рождения, я уже видела у тебя…

— Мне нужна была ты, — упрямо перебил он. — Я всегда чувствовал, что где-то существует кто-то того же порядка, что и я. Человек, с которым я узнаю счастье и свет. И я верил, что обязательно его повстречаю. Я жил, но свет так и не находился, да и не похоже было, что мне когда-нибудь так повезет. Появились мысли, что я просто не достоин ничего хорошего. Я злился на отца и мать, встрял в бессмысленные отношения и больше ни на что не рассчитывал. А иногда просто терял себя: вокруг и во мне была пустота. Вот тогда я и начал…

У меня перехватило дыхание, и рыдания подступили к раскаленному горлу. С первого взгляда в переполненном автобусе он знал меня. Знал даже истинную причину моего самого страшного и мерзкого увлечения, потому что сам проходил через это.

— Было “весело”, когда я понял, что ты существуешь, а я уже испоганил все что можно никому не нужными обязательствами. — Баг сжал мои пальцы. — Но теперь ты со мной, и все будет хорошо.

Сюрреализм. Все, что он рассказал, я с легкостью могла бы спроецировать на себя.

Точно так же и я всю жизнь заглядывала в лица прохожих, словно потерявшийся щенок. Я тоже искала кого-то, в чье существование свято верила, и мне было пусто, тупо и больно, потому что я его не находила.

А когда мы с Багом наткнулись друг на друга, я замкнулась на нем. Нашла смысл.

Люди и обстоятельства, мешающие нам быть вместе, шли бы вы лесом! Потому что передо мной сидел и держал меня за руку смысл моей жизни. Не всякому удается его обрести.

— Баг, помнишь вечер, когда ты ждал меня у школы? — сквозь теснящиеся в груди эмоции прохрипела я. — Ведь я тогда всерьез решилась на страшный шаг, и меня некому было остановить. Ты один оказался рядом. Ты услышал мой немой вопль о помощи. Ты, совершенно посторонний человек, спас мою жизнь. И до сих пор спасаешь. Каждый день. Сама мысль, что ты есть, дает и мне право на существование… Потому что для меня ты — и есть свет и счастье.

Баг обнял меня, и мы сидели так долго-долго, пока стук сердец не замедлился, а холодная комната не наполнилась умиротворением и уютом.

А потом Баг глубоко и долго целовал меня в губы.

Мы все же оказались в холодной кровати, но теперь все происходящее воспринималось мной по-другому. Теперь это стало нашей священной войной против всех. Нас осудят, нас заклеймят, но одиночки, больные и ненормальные, зацикленные друг на друге и загнанные в угол, способны на все.

За окном почти рассвело, поехали первые автобусы, дворники заскребли лопатами по остаткам еще не умершего своей смертью снега. Мы без сил упали на кровать и провалились в сон.

Я проснулась раньше Бага, не открывая глаз, долго прижималась к нему под одеялом, и душа звенела от ощущения чистого, незамутненного, хрупкого счастья.

Потом мы ржали, целовались и валяли дурака, пили кофе на просторной холодной кухне и через стол тянули друг другу руки, словно сопливые влюбленные школьники.

Естественно, я не пошла ни в какую гимназию. Естественно, мой переведенный на беззвучный режим телефон раскалился от звонков родителей и сдох еще накануне.

Пока я одну остановку возвращалась домой на автобусе, посредник Бага Yato/Yaboku прислал пять сообщений с клятвами в вечной любви.

Дома я объявилась в десять утра, в грязи и блевотине, перегаре и засосах, а вечером получила заслуженных “пряников” от вернувшихся с работы мамы и папы.

Однако даже несмотря на учиненный родителями скандал, я дебильно лыблюсь.

***

Дорогой дневник! Я умолчала кое о чем.

Утром, когда я отмокала в роскошной огромной ванне, Баг все-таки ответил на входящий звонок. Вот что я услышала в его исполнении, дословно:

— Привет. Мань, не блажи, ага? Поверь мне, ты сможешь протянуть и без светло-розовой кофточки. У тебя их там и так до хрена. Все, я сказал. Нет, не приеду. Нет, не могу. Делай что хочешь!

А когда Баг заперся в душе и включил воду, я заглянула в приоткрытую дверь, расположенную напротив гостиной.

Желто-зеленая комната была заполнена плюшевыми зайчиками и мишками, а в ее центре стояла одинокая кроватка, ожидающая появления новой и чистой жизни, к которой Баг был причастен. И все наши ночные разговоры и данные друг другу клятвы вдруг превратились в полный бред».

Глава 35

7 апреля, пятница

Сегодня, ровно в семь ноль-ноль, мой домашний арест вступил в законную силу.

С выражением лица а-ля Кот из «Шрека», я мечусь от мамы к папе и обратно в надежде вымолить прощение, но жалостью их уже не пронять.

Формально я взрослая и даже пытаюсь скандалить, но папа обрывает мои препирательства заверением, что отныне и до скончания времен будет довозить меня до школы на машине и пресекать на корню любые эксцессы.

Он не понимает, что причина моего бунта — один нестабильный и странный парень. Женатый парень…

Черт знает что.

Моя взбесившаяся душа готова выломать ребра и отлететь к Багу, я тайком пишу Yato/Yaboku жалобные сообщения о чудовищной родительской несправедливости и демонстративно отказываюсь от завтрака.

Папа спускается к машине чуть раньше — чтобы протереть стекла и прогреть мотор, но вскоре возвращается злой и угрюмый и вызывает такси. Оказывается, какие-то упыри прокололи у «нашей ласточки», папиной KIA Rio, все четыре колеса.

Такси долго не едет, папа орет на диспетчера, и я, накинув парку и подхватив рюкзак, под шумок сбегаю из квартиры.

Протискиваюсь на заднюю площадку доживающего свой век автобуса, цепляюсь за липкий поручень и ликую от предвкушения — настроение не портят даже возникающие со всех сторон сумки и локти попутчиков. На следующей остановке в салон поднимается Баг — рассыпаясь в извинениях, расталкивает сонных пассажиров и пробирается ко мне через матюги и недовольные возгласы.

Мы виделись только вчера, но я так соскучилась, что с трудом подавляю рыдания. Мне просто нужно, чтобы он всегда был рядом со мной…

— Привет, Эльф! — Баг обнимает меня, я висну на его приятно пахнущей шее, и подошвы на миг отрываются от дребезжащего пола.

— Привет, Баг!

— Значит, домашний арест? — хитро осведомляется он, и я скорбно киваю. — Да, Эльф, это подстава. Завтра выходные… И погода так и шепчет…

За забрызганным грязью стеклом открываются виды на отогревшийся на солнышке спальный район: природа разгулялась, денек обещает быть теплым и ясным. Яркие смеющиеся глаза Бага прогоняют из головы остатки здравого смысла. Я готова взлететь высоко в пронзительно голубые небеса и сорваться оттуда в штопор. Весна, мать ее.

— Есть какие-то конкретные предложения, проклятый искуситель?

— Планирую слинять после первой пары, предлагаю и тебе последовать моему примеру.

Сильнее, чем сейчас, перед родителями я себя уже не дискредитирую, а Баг так загадочно улыбается, что я соглашаюсь на авантюру.

Весь путь до «Политеха» мы обсуждаем детали, и внезапно созревший план мне нравится все больше и больше.

***

Альки в классе не наблюдается — говорят, тоже чем-то заболела, зато ренегатка Юлька сидит в третьем ряду и мечет злобные взгляды. Воистину, нет хуже врагов, чем несостоявшиеся друзья.

Зорин при виде меня краснеет как рак, и его обычно пустые, дождливые глаза наливаются бессильной яростью.

— Смотри не лопни, урод, — сердечно улыбаюсь ему и посылаю воздушный поцелуй, и его физиономию перекашивает судорога.

Два первых урока держу телефон под партой и отправляю Yato/Yaboku многочисленные сообщения. Баг ноет, что на парах скучно, и он придумал кучу разных способов провести время более приятно. Он подмигивает с помощью эмодзи, я шлю ему смущенные смайлики.

Белые облака и теплые лучи обещают, что сегодня мы с Багом снова сцепимся душами и пропадем для остального мира.

Со звонком собираю манатки и тихо сваливаю из школы навстречу приключениям.

У сирени кучкуются одноклассники в строгих зауженных костюмах, вылезшие погреться на солнышке и отравиться никотином.

Озираюсь по сторонам, но Бага не вижу ни у крыльца, ни у ворот. Засовываю руку в недра рюкзака почти по локоть, нашариваю на дне телефон, но боковым зрением различаю, что кто-то быстро ко мне приближается.

Вздрогнув, поднимаю голову и разочарованно вздыхаю: Зорин. Принесла нелегкая.

— Соскучился, Паш? — усмехаюсь я, вместо ответа он хватает меня за капюшон, молча подтаскивает к околачивающейся возле кустов своре и толкает так, что я со всего маху падаю на колени.

Конец колготкам. Суставы пронзает боль.

— Ну, Литвинова, повтори-ка сейчас при пацанах, подваливал я к тебе или ты гонишь? — Походу, Зорин готов расплакаться, но делает вид, что голос дрожит от праведного гнева.

Я смотрю на ухмыляющиеся морды обступивших меня молодцев, моргаю и щурюсь от слепящего солнца.

— Конечно подваливал. У тебя амнезия?.. — Договорить не успеваю: Зорин заносит ладонь и наотмашь бьет меня по щеке. Мозг врывается, из глаз брызжут слезы. Очки падают в пыль, и мир вокруг резко мутнеет.

Урод, урод, урод…

— Неверный ответ. Повторяю еще раз, — цедит он и нервно сплевывает на асфальт. — Я никогда к тебе не подваливал, мразь.

— Да пошел ты…

Он снова замахивается, и я вжимаю голову в плечи.

— Эй, ты че творишь, утырок? — За спинами собравшихся возникает бледный Баг, и из моей груди вырывается вздох облегчения.

Водружаю на нос очки, отползаю в сторонку, поднимаюсь и отряхиваю коленки. Сейчас Зорин огребет так, что навсегда разучится бить девчонок.

И Баг выдает шоу: отталкивает Пашу к кустам и молниеносно бьет с правой в челюсть. От раздавшегося при этом звука в желудке взвивается тошнота. Паша мешком валится на землю, Баг подскакивает к нему и методично пинает носком ботинка под ребра: раз, второй, третий, десятый… Однако глухие удары и хруст не приносят мне морального удовлетворения — уже через пару секунд я мечтаю, чтобы происходящее поскорее закончилось.

— Ребят, он обдолбанный! — Одноклассники с азартом наблюдают за чинимой Багом расправой, но подойти ближе боятся. Его лицо абсолютно пустое, и я малодушно отвожу глаза.

От школьного крыльца бегут пузатый престарелый охранник и испуганная математичка:

— Это что тут творится? Ковалев? А ну прекратить!

— Баг, хватит! Валим отсюда! — очнувшись от ступора, ору я.

Для порядка пнув Зорина еще пару раз, Баг хватает меня за руку, и мы срываемся с места.

***

Наш план заключался в том, чтобы свалить с ночевкой за город — у Бага «совершенно случайно» оказались ключи от отцовской дачи.

До коттеджного поселка «Мичуринец» решили добираться на «собаках», но, пока Баг на адреналине нарезал круги по залу ожидания, я все-таки купила два билета на электричку до этого самого «Мичуринца». Бегать от контролеров совсем не улыбалось: происшествий на сегодня и без того хватило.

В продуваемом сквозняками вагоне, прижавшись друг к другу, мы дремлем почти до самого места назначения, а потом еще полчаса идем от платформы по весеннему сосновому бору.

Где-то далеко по рельсам гулко бежит поезд, то тут, то там разражаются скрипом гладкие высоченные стволы, от запаха хвои и острого предвкушения праздника кружится голова. Коленки почти не ноют, очки не разбиты — мне мало надо для счастья, но Баг все никак не обретет привычный дзен.

— Эльф, если этот ушлепок приблизится к тебе хотя бы на метр, я ему его же клешни в задницу засуну, — кипятится он. — Мне терять нечего.

— Думаю, он уяснил. Если остался жив, конечно…

Я сглатываю скользкий горький ком, и в мозг в очередной раз забредает мыслишка, что Баг временами бывает не в себе. Возможно, это должно меня насторожить?

Наконец мы подходим к глухому двухметровому забору, Баг вставляет ключ в замок, распахивает калитку и пропускает меня во двор.

Вокруг нестройным хором чирикают птицы, в верхушках огромных сосен шумит свободный ветер.

Ошалело рассматриваю трехэтажный домик в баварском стиле: белые стены, темные окна, кирпичную каминную трубу на крыше. Для того чтобы отгрохать такую прелесть, моей не самой бедной семье не хватило бы и целой жизни.

— Сменили трех архитекторов и дизайнеров, пока строили. Идиоты, да? — поднимаясь по ступенькам, усмехается Баг и открывает входную дверь.

Огромный пустой дом встречает нас полумраком, сыростью и запахом пыли. Не разуваясь, Баг ступает на тускло поблескивающий паркет, поднимает рольставни, впускает в помещение солнце и проводит для меня экскурсию:

— Вот это типа гостиная. Камин. Стол. Это — какая-то клетчатая хрень, привезенная с «Октоберфеста». Вон там — кабинет отца, а там — комната его шлюхи, — докладывает он, и эхо его голоса и наших шагов испуганно мечется между холодными стенами и высокими потолками.

Телефон Бага периодически вибрирует в кармане куртки, но он не обращает на него никакого внимания.

Кстати, о птичках… Сердце екает, и я кусаю губу. Может, мои родители не самые лучшие, и я исчерпала гигантский кредит их доверия, но все равно должна сказать им, что не приду ночевать.

Отстаю на пару шагов, отхожу к полированной лестнице и скрепя сердце набираю мамин номер:

— Ма… Привет… Давайте вы убьете меня, запрете дома на веки вечные, но… завтра. Можно сегодня я уже уехала? За город. С друзьями…

Мама предсказуемо ругает меня на чем свет стоит, но лучше пусть злится, чем волнуется, не спит и пьет успокоительные.

***

Поджав под себя ноги в грязных ботинках, мы с Багом сидим на мягком диване в гостиной, тонем в горе светлых бархатных думок и пьем бергамотовый чай. Огромные антикварные часы у камина громким тиканьем отсчитывают секунды наших жизней, нашей бедной никчемной юности.

За окнами под полуденным солнцем качаются вековые сосны, цивилизация далеко, и кажется, что никто не сможет сюда добраться, и если мы здесь умрем, нас никогда не найдут.

Верчу головой, разглядываю темные потолочные балки, светлые занавесочки, фиалки на окнах, и меня вдруг осеняет:

— Это здесь ты в детстве проводил лето?

— Ага, — кивает Баг.

— И… она тоже?

— Эльф, может, хватит, а? — умоляет он.

— Я просто думаю: после того как она все узнает… Каково ей придется?

Баг взлохмачивает на темени волосы и усмехается:

— Она прямым текстом сказала, что после выписки выложит на своей странице фотки из роддома, соберет урожай лайков и утрет нос бросившему ее мудаку. А потом забьет на все это дело и поскачет по клубам, ибо устала. Ребенку наймут няньку, а мне дадут под зад коленкой. Но все это останется внутри семьи, и на публике я буду продолжать играть роль образцового папаши — потому что отец, узнав о залете, сначала отметелил меня и чуть не убил, а потом клятвенно пообещал А.П., что раз уж я захотел жениться, то никуда от ее дочери больше не денусь. Вот как-то так. Не думаю, что Манька будет грустить из-за меня. — Он отставляет чашку на деревянный столик и поднимается с дивана. — Харе загоняться! Давай лучше у папаши в кабинете пошакалим, может, нароем что-нибудь интересное.

***

Кабинет, расположенный этажом выше, на первый взгляд кажется аскетичным, но если присмотреться к отделке темных тонов, черному кожаному дивану, бару и массивному столу, из каждой детали проступит тяжеловесная роскошь. С азартом воров-домушников мы исследуем содержимое ниш и ящиков — в баре пусто, в столе лежат ворохи каких-то бумажек. Возможно, предки Бага и Маши хранят тут самые страшные компроматы, и нам стоило бы повнимательнее их изучить.

Баг тянет на себя ручку стоящего в углу сейфа, и тяжелая дверка неожиданно поддается.

— Так-так, папаша! Нарушаем условия хранения оружия, — злорадно шипит он. — Глянь, Эльф, тут даже патроны есть.

Он вытаскивает на свет божий какую-то жуткую лязгающую штуковину и широко улыбается, словно увидел старого знакомого. Я пячусь назад:

— Это что, автомат?

— Нет, это карабин. Охотничий. «Сайга-12к». Хочешь пошмалять? — Глаза Бага светятся адским огнем. Кажется, помешательство выглядит примерно так, но оно мгновенно перекидывается и на меня.

Баг прихватывает с собой коробку с патронами, я — стопку фарфоровых тарелок из кухонного шкафа снизу, со всем этим скарбом мы вываливаемся в сад.

С азартом расставляю тарелки рядком вдоль железного забора и отбегаю, Баг отправляет в магазин патроны, раскладывает приклад, снимает ружье с предохранителя и стреляет.

От дикого грохота звенит в ушах, тарелка превращается в сноп белых искр. С верхушек сосен с шумом срываются птицы.

Мы радостно прыгаем и вопим, словно сумасшедшие.

Когда я, зажмурившись, нажимаю на спусковой крючок, отдача чуть не выворачивает с корнями руки. Но еще одна ни в чем не повинная тарелка уничтожена, и мы снова ликуем, как два матерых психа.

Вдоволь настрелявшись и изничтожив весь набор тарелок, мы, счастливые и уставшие, валимся на крыльцо.

— Клево, Баг! С тобой клево!!! — кричу я в прозрачные голубые небеса. Пусть они слышат. Пусть подавятся. — Мне клево с тобой!

Эхо разносит мой голос на сотни метров вокруг.

Баг кладет руку на мою талию и шумно вздыхает:

— Это с тобой клево, Эльф! Запредельно! А если тебя не будет рядом, я… — Он отстраняется, поднимает с земли карабин и упирает дуло себе в подбородок. Его огромные мрачные зеленые глаза моментально затягивают меня в мир тоски и боли.

Бог ты мой…

— Эй… Баг, что ты делаешь? Прекрати… — осторожно произношу я, и по телу ледяным ознобом проходится одуряющий ужас.

Несколько долгих секунд Баг сканирует меня взглядом, убирает ружье и выдает беззаботную улыбку:

— Да пошутил я, забей!

Да что с ним творится в последнее время?!! Он всегда был таким отбитым или у меня сдают нервы?

— Ты до чертиков меня напугал! — взвизгиваю я и со всей дури бью его по плечу. — Сказать тебе, кто ты?

— Кто?..

— Поехавший идиот!

— Я знаю, знаю… Прости. — Он поднимается и примирительно подает руку. — Пойдем в дом. Отрываемся мы или как?!

Глава 36

В гостиной Баг достает из кармана зажигалку и нечто, похожее на мятую сигарету, раскуривает ее и, не выдыхая из легких дым, осторожно передает мне.

Я догадываюсь, что это за дерьмо, растерянно верчу тонкий сверток в ослабевших пальцах и отчаянно торгуюсь с собой.

Что я творю? За всю жизнь я выкурила лишь несколько сиг, а тут…

Сейчас девочка-тень по-настоящему прикоснется к темноте мальчика-ночи. Эта «сказка» пугает до одури, но вместе мы зашли уже слишком далеко.

Баг безмятежно улыбается и смотрит прямо в душу, и я подношу дымящийся сверток к губам.

Последняя относительно осознанная мысль теряется в дебрях помутившегося разума и гаснет, голова наполняется разреженным воздухом и отлетает куда-то вверх, к волокнам и сучкам деревянного потолка.

***

Баг лежит на спине среди мягких вязаных думок, а я сижу на нем верхом и кончиками ногтей вожу по тонким татуировкам и шрамам, расцветающим на его груди и плечах, глажу горячую кожу и заглядываю в невозможно зеленые глаза. Татуировки разбегаются из-под моих пальцев и завиваются в спирали, в его взгляде таится красота и жуть темных сырых непролазных лесов, его тепло сливается с моим теплом, восприятие тает… Он улыбается.

Отчего-то на нем лишь джинсы с драными коленками, а на мне — трусы и белая майка, которую я натянула с утра под форменную блузку.

Неожиданно Баг приподнимается на локтях, резко садится, и мы оказываемся лицом к лицу. Очень близко.

Он тоже обкурен, еще почище, чем я.

Он смотрит на меня так завораживающе, что крыша съезжает и становится больно дышать.

Чувства слишком обострены, и нервные окончания взрываются от переизбытка зрительных образов и эмоций. Я сейчас вспыхну и умру. Я до одури боюсь.

Пытаюсь слезть с коленей Бага, прикрыться и хоть пешком по шпалам свалить домой, но он держит руки крепко сцепленными на моей пояснице, подается вперед и целует мои губы.

Все, что случилось потом, происходило в другом измерении — темном и незнакомом. Мы плавились, исчезали, умирали и рождались заново. Снаружи надежной стеной возвышались вековые сосны, ночь черным бархатным покрывалом опустилась на бор, а реальный мир, из которого мы внезапно выпали, задыхался от собственной правильности и значимости где-то далеко, в миллионах световых лет.

Бледное холодное утро робко заглянуло в окна, и мы, изможденные и умиротворенные, прижались друг к другу и одновременно заснули.

***

8 апреля, суббота, 8.00

В сумбурные болезненные сны вклиниваются чириканье воробьев, звонкие вопли синиц и странное ощущение чужого присутствия. Нашариваю на спинке дивана очки, водружаю их на нос и обнаруживаю себя в просторной, залитой солнцем комнате.

Баг безмятежно сопит рядом, а в кресле у стола восседает представительный мужчина в дорогом костюме и задумчиво пялится на нас.

Все рассказы Бага об отце внезапно обретают четкий образ — бесстрастный, внушительный и пугающий. Апломб и решимость идти до конца разом сдуваются, расслабленность сменяется животным ужасом.

— Здра-а-асьте… — одними губами, без голоса, шепчу я и энергично тормошу Бага за плечо.

Тот что-то бубнит спросонок и нехотя открывает глаза.

Встретившись взглядом с отцом, Баг вздрагивает и тут же резко садится.

Он не пытается прикрыть шрамы, видимо, страшное увлечение селфхармом не является для отца тайной, в то время как я судорожно прячусь за его спиной.

— Думаю, барышня должна одеться, — произносит отец Бага с интонацией, которую Баг так удачно пародировал, и отворачивается к окну.

Хватаю с пола шмотки и пулей вылетаю на кухню. Натягиваю колготки, блузку и юбку, и коленки предательски подкашиваются. Из гостиной раздаются голоса, и я, на цыпочках подкравшись к дверному проему, превращаюсь в слух.

— Чего трубку не брал, придурок, нах? Вывалил на меня все свое говно, свалил из дома и думал, что я тебя, *ля, не найду?!! — Баг молчит, и его отец продолжает: — А при чем здесь Катины тарелки? Оторвался, дурь выместил?!! Вот уж точно, нах, сын-дебил — горе в семье!

Кажется, у Бага проблемы. То, что он свалил из дома, для меня, конечно, та еще сенсация, но инициатива расстрелять тарелки исходила от меня. И ответ мы должны держать вместе.

Низко опустив голову, я тихонько выхожу из кухни. В ушах шумит, на периферии зрения роятся серые мушки, обморок подступает волной холодного пота. Морально я подготовилась даже к смерти, но отец Бага обращается ко мне неожиданно вежливо:

— Как вас зовут, прекрасная леди?

Поднимаю на него офигевшие глаза, но мужик вроде бы не прикалывается.

Баг делает два шага в мою сторону, встает рядом и берет меня за руку.

— Элина… — хриплю я. Проклятый голос снова изменил.

— Элина, не возражаете, если мой водитель Алексей сейчас доставит вас домой? А мы с этим молодым человеком задержимся тут и немного поговорим?

Я смотрю на Бага и никак не могу считать выражение его лица. Взгляд кажется пустым, но сам он расслаблен и спокоен — возможно, я просто себя накручиваю…

Баг одобрительно кивает, я пожимаю плечами.

— Я провожу, — коротко говорит он и выволакивает меня за дверь.

У крыльца возвышается огромный черный «Лексус», рядом с которым мирно курит нереальных размеров детина в строгом костюме.

Баг отталкивает меня к беленой стене, подходит вплотную и крепко обнимает. Он обнимает меня до треска ребер — долго и исступленно, и мне остается только впитывать его тепло, а еще — скупое тепло апрельского утреннего солнца.

Предчувствия… В эту секунду они отравляют душу и сбивают с ног.

Не знаю, откуда они возникают, может, это атавизм той силы, которой мы все владели, когда еще были атлантами, а может, это просто реакция моих измученных нервов на стресс.

Хочется кричать, но я только глухо скулю:

— Что же будет?..

— Тише, Эльф. Все будет хорошо, обещаю. Теперь все точно будет хорошо, — приговаривает Баг мне в макушку, словно читая мантру и погружаясь в транс.

Я отстраняюсь, рассматриваю его красивое безмятежное лицо, и мне не нравится его взгляд… Он бездонный и чистый, совсем как обычно, но к моему горлу вместе с паникой поднимается тошнота.

В этот момент Баг меня отпускает.

— Созвонимся. Пока.

До машины я бреду одеревенев — прямо по перекопанной клумбе и едва взошедшему газону.

Алексей бросает сигарету в урну, раскрывает передо мной заднюю дверцу авто и с глухим стуком захлопывает ее за моей спиной.

На автомате называю свой адрес, и «Лексус» трогается с места.

Баг стоит у подъездной дорожки и улыбается, а мне кажется, что я умираю.

***

23.00

«Дорогой дневник!

Вся эта кутерьма до сих пор продолжает разрывать душу на части, хотя сейчас уже глубокий вечер, я дома, и охрипшие от ора родители, закинувшись транками, мирно спят за стенкой.

Даже их нотации и вопли не смогли до меня добраться.

Я сто раз набирала Багу, но противный женский голос на двух языках сообщал, что абонент в настоящее время не может ответить…»

Зубы стучат, а руки дрожат.

Внезапно я вспоминаю, что точно сможет меня отвлечь от глухой, немой, слепой, отравляющей все живое тревоги и облегчить душевную боль.

Открываю ящик стола, судорожно выискиваю под тетрадками чертово лезвие, заношу острый край над ни в чем не повинной бледной кожей бедра и всхлипываю:

— Баг, скажи, что все действительно хорошо. Появись хотя бы в сети, мне просто нужно знать, что с тобой все в порядке!

Глава 37

10 апреля, понедельник

Все воскресенье я просидела в своей комнате, рисуя в блокноте Бага и периодически обновляя страницу «ВКонтакте», но на ней не происходило ровным счетом ничего.

Утром хмурый отец подкинул меня до школы:

— Эль, хотя бы сегодня попытайся не разочаровать нас с мамой. Иначе возникнут подозрения, что вред моей «ласточке» нанесла именно ты, чтобы сбежать из-под домашнего ареста. Надо еще проверить, с какой сомнительной компанией ты связалась…

— Я тоже тебя люблю, па… Спасибо, что доверяешь, — бурчу и вылезаю наружу с чувством странного удовлетворения оттого, что хоть на время оттянула на себя часть родительского внимания.

Альки в классе нет, и я задаюсь вопросом, правильно ли рассчитала силу удара в той эпичной драке. Может, у нее сотрясение или синяк, хотя, вероятнее всего, дело в любовных страданиях.

К осиротевшей Наде подсела Юлька, обе не удостаивают меня вниманием, но я не расстроена — для паники есть повод посерьезнее. Мне нужны новости о Баге, но их нет — ни хороших, ни плохих, и я ежесекундно дергаюсь, словно наркоман в поисках дозы.

Относительно сносным день делают только заплывшие глаза и огромный синий бланш на роже Паши Зорина. Передвигается Зорин тоже крайне аккуратно, поскольку в пятницу Баг пересчитал ему все ребра.

Я буквально физически ощущаю, как в недрах Зорина кипит и бушует злоба, но его природную трусость никто не отменял — он обходит меня десятой дорогой и боится лишний раз поднять взгляд.

После уроков выхожу на крыльцо, сбегаю с него пулей и вылетаю за ворота — я во что бы то ни стало намерена разыскать Бага и узнать, чем закончился его разговор с отцом.

На стоянке, перекрыв тропинку пешеходам и выезд трем убогим тачкам, стоит черная тонированная «Мазда», ее зеркальное стекло плавно опускается, и в окне появляется улыбающееся лицо мамы сестер Мамедовых — той самой сияющей тещи Бага, которую так впечатлила моя игра на флейте.

Поправляю рюкзак и пытаюсь обойти машину со стороны капота, но Анна Павловна (так ее зовут, кажется), окликает меня:

— Ты ведь Элина? Литвинова Элина?

Страх щекочет пятки. Мы расстались с Алькой на очень нехорошей ноте: я вмазала ей кулаком по скуле, и она, в отличие от меня, похоже, предпочла нажаловаться предкам.

— Элина, здравствуй! — Анна Павловна выходит из машины. — Я хотела поговорить с тобой.

— Здравствуйте… О чем? — Я притворяюсь невинной овечкой, мило улыбаюсь и обворожительно хлопаю ресницами, но фокус не прокатывает.

— Если ты не против, давай зайдем в кафе-мороженое, — сухо предлагает она.

Сдается мне, с назревающей беседой надо идти не в кафе-мороженое, расположенное в трех метрах, а в бар с крепкими алкогольными напитками.

— Давайте. — Неопределенно пожимаю плечами. Если сейчас на меня наедут за Алькину скулу, я предъявлю им свой сломанный нос.

Анна Павловна проходит вперед, и я могу оценить ее дорогущее манто и сапоги на высокой шпильке. Покачивая бедрами, она входит в разноцветные двери кафе, идет к столику у окна, отодвигает пластиковый стул и указывает мне на место напротив. Я покорно его занимаю.

Занятная, должно быть, картина: длинный худой фрик неопределенного пола и холеная серьезная женщина ведут задушевную беседу в кафе-мороженом.

Она пристально на меня смотрит, но я не отвожу взгляд. Наконец она раскрывает рот:

— Элина, во вторник моя девочка вернулась из школы изуродованной и замкнулась в себе. На вопросы не отвечала, почти неделю притворялась больной. Чтобы разговорить Алю, пришлось покопаться в ее вещах, и глянь-ка, что я там нашла!

А.П. щелчком раскрывает сумочку, достает оттуда сложенный вчетверо тетрадный лист и двигает в моем направлении по столешнице. Забираю его онемевшими пальцами и с трудом разворачиваю.

Так и есть, мой рисунок. Баг на скейте.

— Красивый он мальчик, да, Элин?

Мое сердце останавливается, а в солнечное сплетение вгрызается смертельный ужас.

Нет. Нет, нет, нет…

День за окном темнеет и отдаляется на задворки сознания. Кровь шумит в ушах.

«Мы запалились. У нас проблемы, Баг…»

А.П. ждет ответа, пронизывая меня ледяным взглядом, от которого по спине бежит холодок.

Реальность рушится, но я упрямо киваю:

— Очень красивый…

— Жаль только, что без царя в голове, — продолжает она. — Мальчик склонен к самоповреждению: в подростковом возрасте таким способом пытался привлечь внимание своего отца. Да и вообще, нет у него никаких целей и стремлений, ни гроша за душой, мать-алкоголичка. Если бы не его отец, если бы не наша семья и Маша в частности — его бы уже давно нашли мертвым в какой-нибудь подворотне.

— Но ведь это же бред! — не выдержав, вклиниваюсь в ее душераздирающий монолог и тут же жалею об этом.

— Тебе я пока слова не давала! — рявкает Анна Павловна, я вздрагиваю и затыкаюсь.

Она кладет на столешницу айфон последней модели, нажимает на экран, и злополучное видео Пашиного авторства начинает воспроизводить в моей памяти тот счастливый теплый день. Мир вокруг размывается, я фокусируюсь на самой светлой минуте своей жизни, которую у меня так бессовестно отняли и обнародовали.

— Красивая пара, — только и выдаю я. Снова.

— Я бы так не сказала. — А.П. морщится. — Аля с боем удалила копию этого безобразия со своего телефона. Я настояла. И взяла с нее обещание не трепаться по этому поводу. Знаешь почему?

— Вы типа добрая фея-крестная? — недоумеваю, и Анна Павловна пытается подавить усмешку:

— О, я еще та «фея-крестная»! Хорошо бы тебе никогда этого на себе не почувствовать… Я не собираюсь прикрывать его загул, просто сейчас моей Марусе противопоказаны любые стрессы.

Все понятно, Анна Павловна тоже пока не намерена нас сдавать. Тогда возникает вопрос:

— А меня вы зачем сюда позвали?

— Девочка, я сейчас трачу на тебя свое драгоценное время потому, что хочу предупредить. Женя…

Опять мне в уши льют этот тупой мандеж про их неприкосновенную семейку и про то, как сильно Баг всем в ней задолжал, но я не могу это больше слышать.

— А вы не собираетесь учитывать то, что он любит меня и ничего от вас не хочет?! — взвизгиваю я на весь зал.

На нас оглядываются, и идеально подведенные глаза А.П. издевательски прищуриваются:

— Любит? Тебя? Помилуй, ты себя в зеркале-то видела? Он Марусю три года добивался, а тут вдруг влюбился в такую уродину, как ты? — Она заливисто и мерзко хохочет. — Не смеши… Он просто мальчик с неустойчивой психикой и не ведает, что творит…

То, что она сказала про мою внешность — давно не новость, этим меня не свалить. Но наговаривать на Бага я ей не позволю.

— Да нормальный он! Незачем выставлять его психом!

И тут выражение лица Анны Павловны реально становится жестким. В мозгах ослепительной лампочкой вспыхивает осознание, что игры закончились. И хорошо бы мне прямо сейчас навечно захлопнуть рот.

— Тогда слушай меня, и делай это очень внимательно, — медленно произносит она. — Ты, верно, в курсе, что Женя вывалил свои намерения на отца. А знаешь ли ты, что ответил ему отец? Нет? Отец не сдержался и поднял на него руку. И пообещал ему выставить их с матерью из квартиры, перестать оплачивать Женину учебу и вообще содержать их. И знаешь, как наш «нормальный» Женя на это отреагировал? Он схватил карабин, приставил его к голове отца и кричал, что вышибет ему мозги. Если бы вовремя не подоспела моя охрана и его не оттащили, случилось бы непоправимое… Из-за тебя. Это не шутки, Элина. У него диагноз. Не надо связываться с тем, с чем не сможешь справиться!

Моя челюсть с грохотом падает на пол.

«О господи, Баг… Как же так… Ну как же так, а?..» — проносится в пустой голове.

— Ты ведь его любишь? — продолжает донимать А.П., и я киваю:

— Люблю! Очень…

— Ну тогда подумай, кто будет держать этого нестабильного мальчика в рамках? Поверь, тебе это не под силу. На какие средства он продолжит учебу, где будет жить? На что он будет покупать себе брендовые шмотки, к которым так привык? После вчерашнего происшествия его отец настроен решительно. Сейчас Женя из-за тебя ломает свою жизнь. А теперь присмотрись к себе повнимательней. Пройдет совсем немного времени, он опомнится и бросит тебя, и с чем по факту останется? А еще ты оставишь ребенка без папы. Ты сможешь жить с этой виной?

Вот черт…

Столик уезжает вместе со стенами, и я цепляюсь за его край, чтобы не отключиться.

«Баг не говорил, что отец прессует его, что поставил такой ультиматум, от которого Баг схватился за карабин. А винтиков в башке у него всегда не хватало…

Я со своей странной внешностью не выдерживаю никакой конкуренции с Машей. Она — красотка, а я — стремное нечто, и Багу с его харизмой конечно же не подхожу…»

А еще живо припоминается пустая кроватка, ожидающая маленького человека, и он как никто заслуживает быть счастливым…

«Эта ведьма права во всем… Вот черт, она права во всем…»

— Отвечай! — повелевает она, но мои мозги закоротило. Прямо сейчас я не могу разобраться ни в одной причинно-следственной связи, не могу сделать ни одного вывода.

— Я… Я не знаю! Вы налетели на меня и просите так сразу принять решение…

— Решение должно быть верным, Элина! Хочешь, я помогу тебе его принять? — Она сверлит меня взглядом, не раз заставлявшим людей принимать перед ней коленопреклоненную позу. — Индивидуальный предприниматель Литвинов Артем Александрович, хозяин сети цветочных магазинов «Бэлль»… Папа твой? Как там его машина? Что-то с колесами? А с ним самим пока ничего не случилось?

Я смотрю на эту женщину, и до меня доходит смысл. До меня доходит…

Она встает из-за столика и улыбается:

— Уметь вовремя отступить — полезный навык. Думаю, мы поняли друг друга. Хорошего дня.

***

14.00

Я дома. Привет, кот.

Привет, стол. Привет, окно. Привет, мир.

Какой я была дурой, когда думала, что у тебя найдется что-то хорошее и для меня…

Ненавижу, ненавижу, ненавижу.

Слезы бессильной ярости разъедают глаза.

Как просто решаются проблемы, когда у тебя неограниченная власть. Как просто взять чужую жизнь, чужую свободу и любовь и прихлопнуть, как муху, чтобы только твоя жизнь оставалась привычной, размеренной, без скандалов и эксцессов. Чтобы каждый знал свое место и не смел взывать к справедливости и милосердию.

Меня сломали. Уничтожили, подчинили своей воле…

Нет. Из этого детского кафе с веселыми розовыми стенами вышел кто угодно, но только не я… Я осталась там и крикнула в лицо этой женщине, что меня не запугать, что я люблю и останусь с ним, с моим смыслом жизни, даже если все вокруг умрут. Жаль только, что это произошло где-то в параллельной вселенной.

Открываю ноутбук, захожу в «ВК» и оставляю сообщение для пользователя Yato/Yaboku:

«С тобой было весело, Баг, но ты не сможешь быть моим будущим. Давай остановимся».

Клик.

Курсор тараканом ползает по экрану.

«Вы действительно хотите удалить свою страницу и все, что на ней размещено?»

— Да!!! Хочу!!! Если бы не хотела, вообще бы не сунулась в этот раздел, дебилы чертовы! — Я сношу профиль и долго пялюсь на избитую одноглазую собачку на белом фоне.

Сидя на полу, вываливаю на ковролин остатки маминого маникюрного набора, отковыриваю пилкой для ногтей заднюю стенку телефона, выуживаю сим-карту.

Иду в туалет и топлю ее в унитазе.

«Баг, ты, конечно, все равно меня найдешь. Ты все обо мне знаешь. Прости меня. Возненавидь меня. Живи дальше. Ты навсегда останешься в моем сердце…» — навязчивые мысли молотком стучат в темя, разгорается головная боль.

Возвращаюсь в комнату, лезу в спасительный шкафчик, закатываю рукав и орудую лезвием.

«…Мальчик склонен к самоповреждению. Так он привлекал внимание…»

Бред какой-то. Он просто родился другим, а это в нашем гребаном мире — заведомый проигрыш по всем статьям…

Черт. Сегодня выходит особенно больно, неглубокие порезы расцветают на предплечье, подкатывает тошнота. Зажимаю рану ладонью, мычу и кусаю губы — так мне и надо. Предатели достойны гораздо больших мучений.

Глава 38

17 апреля, понедельник

«Дорогой дневник!

У меня не осталось желания что-то сюда писать, да и, по правде, рассказывать не о чем.

Каждое утро папа возит меня в школу, где я ни с кем не разговариваю — люди стали безликими, прозрачными, невидимыми, и я попросту их не замечаю.

В моей жизни была любовь — сильная, чистая и настоящая. И взаимная. А потом меня уничтожили. Нет меня, осталось только раздавленное насекомое на подошве дизайнерского сапога с высокой шпилькой.

Я извожу себя до состояния овоща, ковыряю душевные раны, пускаю в ход лезвие, но иногда тягостные думы отключаются, и я… чувствую облегчение. И преисполняюсь лютой ненавистью к себе.

Я до воя нуждаюсь в участии, и в субботу вечером чудо едва не произошло. Перед ужином мама, пару раз стукнув в дверь, робко вошла в мою комнату и села на кровать.

— Эля, ты какая-то тихая в последнее время… Все нормально в школе? А с тобой все хорошо?

Я смотрела на нее и не могла дышать.

Мама — всеми любимый тепличный цветок, и папа, как настоящий рыцарь, преданно ее оберегает. И пусть для них я не являюсь главным человеком, они у меня на первом месте. Родители действительно воспитали меня хорошей, благоразумной, домашней девочкой, и, если что-то случится с ними, я никогда себя не прощу.

— Переживаю из-за экзаменов, мам. В остальном все нормально. Извините меня за загулы — это от дурости. Они больше не повторятся.

Я неприкрыто врала и мысленно умоляла маму мне не верить, но она, с облегчением вздохнув, заговорщицки подмигнула:

— Это не дурость, а юность… — Прикрыла за собой дверь и оставила меня одну.

Сегодня была репетиция ЕГЭ. Учителя в сотый раз объясняли правила оформления тестов и жутко психовали, а одноклассницы жрали валерьянку.

“Бегите, глупцы! Ведь это же самое страшное испытание в вашей никчемной жизни…” — хотелось выкрикнуть им в лицо.

Алька появилась в гимназии на следующий день после моей беседы с ее ненормальной мамочкой и с тех пор ходит заторможенная и тихая, сшибает углы и прячет глаза. За все эти дни я не слышала от нее ни слова. Может, Мамедова чувствует вину перед Багом, или же он доходчиво объяснил, что ей ничего не светит, вернулся к Маше и живет себе счастливо. Но это всего лишь мои больные фантазии — я ничего не знаю о нем.

С самого утра кружится голова — видимо, все дело в том, что я не ем. Не могу запихать в себя ни крошки.

Я бледна и похожа на смерть, патлы отросли, темные корни на два пальца вытеснили голубые пряди.

Быстро проставив варианты в тесте, я сдала бланк и уставилась в окно — в нем плыли все те же белые облака, но они уже ничего не сулили и никуда не манили…

“…Где ты?.. Как твои дела?.. — молоточком стучало в башке. — Нас с тобой укрывает одно и то же небо, и мне достаточно даже этого…”

Перед глазами, как наваждение, стояла картина: мальчик склоняется передо мной на колени и посреди шума и суеты торгового центра запросто завязывает мой развязавшийся шнурок. Мальчик, готовый ради меня на все…

Прости меня. Прости. Прости. Прости… Ведь я ко многому оказалась не готова».

***

18 апреля, вторник

«Гребаная весна все никак не придет, дружно тронувшееся вместе со льдом дерьмо снова завалило снегом.

Каркают вороны, лают собаки, шумят машины.

Я ничего не ем.

Забираю приготовленную мамой еду в свою комнату, перекладываю в пакетик и прячу в рюкзаке, чтобы утром выбросить в мусорку у школы…

Просиживаю уроки, еду домой и до возвращения родителей пластом лежу на кровати.

Это стало приятной рутиной, но сегодня я увидела его…

Уроки закончились, я брела по коридору, и от запаха школьной столовки сводило скулы, а к горлу подступала тошнота… Я всей душой рвалась в свою тесную пыльную комнату, чтобы там, в четырех гулких стенах, опять предаться неизвестно чему, но кто-то, кажется, Надя, настороженно меня окликнул:

— Элин? Ты в норме?

Странно. Раньше Зверева старательно делала вид, что не помнит моего имени.

Я криво улыбнулась и прошла мимо, забрала в гардеробе парку и на ходу набросила на плечи, но на выходе застыла как вкопанная.

Я увидела его глаза. Глаза, которые никогда не смогу забыть.

Он стоял у ступенек школьного крыльца — нараспашку, забив на собачий холод.

Ему было плохо — я чувствовала, но лицо транслировало привычную беззаботность.

Я споткнулась и по инерции пролетела еще пару ступенек, но, судорожно вцепившись в перила, все же сумела сохранить равновесие.

Мне нельзя его видеть…

Резко развернувшись и растолкав столпившихся в дверях малолеток, я побежала обратно. Ноги несли меня к подсобкам, вырывавшиеся из легких всхлипы заглушали все другие звуки.

Но кто-то вдруг крепко схватил меня за талию, и сердце чуть не взорвалось. Даже не оглядываясь, я узнала его руки.

— Эльф! Что происходит? — тяжело вдыхая и шумно выдыхая, прохрипел он.

“Раз-два-три-четыре-пять… — отсчитала я про себя, пытаясь успокоиться. — Поступи правильно, Элина. Ты же все прекрасно понимаешь…”

…Анна Павловна, Маша, отец Бага, чертов карабин, детская кроватка, мои счастливые родители — все смешалось в памяти и осело пылью, а в мозгах воцарилась прохладная пустота.

Я выпуталась из его рук, смело вздернула подбородок и обернулась:

— Хватит, Баг. Больше ничего не происходит.

Я старалась выдержать его взгляд — взгляд нереального оттенка моря, но он пробирался под кожу, разламывал ребра, выворачивал наизнанку внутренности и проникал в мои сердце, душу и мысли.

— Эльф, мы же поклялись никогда не бросать друг друга! — умолял Баг.

— И что? Я много чего могу наобещать, а потом забыть. — Я спокойно, без всяких эмоций смотрела на него, но в груди разверзался ад.

— Но ведь ты меня любишь! — Он что-то отчаянно выискивал в моих глазах, но я оставалась равнодушной.

— Я никогда не говорила тебе этого, Баг. Знаешь почему? Потому что не люблю врать.

Баг побледнел и замер, и я словила паническую атаку. Но несколько секунд спустя его лицо расслабилось, а он вдруг превратился в беззаботного светлого мальчишку. Или поехавшего психа, которому уже все равно.

Он пошел на меня, я попятилась и оказалась в тупике. Он уперся ладонями в стену позади моего затылка, долго и завороженно рассматривал меня спокойным бездонным взглядом, и я начала терять контроль.

“Сейчас он убьет меня, — пронеслось в голове. — Или поцелует, обнимет и простит за все, что я только что нагородила. И я не смогу оторваться от него. И навлеку на него и на своих близких огромные проблемы. Я — искалеченное худое существо без совести и морали, которое думает только о себе, черная дыра, поглощающая счастье других. Он достоин лучшего. Он достоин…”

Я зажмурилась и прошипела:

— Баг. Убери руки.

— Нет.

— Все закончилось, Баг, хватит.

— Я не верю.

— Баг!

— Я не верю!

— Я не хочу быть с тобой.

— Эльф, я не верю.

— Ты постоянно внушаешь мне, что умрешь без меня, не даешь шагу ступить, не даешь мне свободно дышать, не даешь жить. Ты ненормальный, Баг. У тебя куча проблем — для начала разберись с ними! Ты просто меня достал!!! — Я уперлась кулаками в его грудь и изо всех сил оттолкнула. Вырвала его из себя с мясом. С кровью. С корнями.

Баг отшатнулся.

Пробуксовав подошвами по старому линолеуму, я пулей выбежала из коридора, из школы, из прошлого, из будущего…»

А сейчас, сидя в комнате в свете настольной лампы, вновь покрываю ногу сеткой неглубоких царапин и приговариваю:

— Прости меня, Баг. Но теперь я не твое будущее. Мне ни к чему себя беречь…

***

19 апреля, среда, 19.00

Мама с папой уверены, что мое подавленное состояние связано с их взбучкой и последовавшим за ней домашним арестом.

С течением времени взгляды их становились все более виноватыми, и сегодня дело дошло до критической точки.

Они официально отменяют домашний арест и чуть ли не пинками гонят меня «общаться с друзьями», но я прячусь в комнате.

Мама вламывается следом, выволакивает меня оттуда за руки и тащит в торговый центр.

Я не сопротивляюсь: мне давно нужна новая сим-карта.

Мне давно нужно что-то в себе изменить.

Мне давно пора учиться жить заново…

Мы идем мимо ярких витрин, и я вздрагиваю, как от пощечины: боже, у меня даже движения заторможены!.. Все виды боли точат и грызут изнутри, и мое отражение в высоких стеклах вполне могло бы принадлежать старой и скрюченной артритом бабке.

Мама удрученно направляется к магазину с мрачной подростковой одеждой — я всегда отдавала ему предпочтение, но в моей черепушке какой-то винтик сорвался с резьбы. Внезапно я сворачиваю к бутику с яркими платьями, изящными туфлями и дамскими сумками, и мама не верит своему счастью.

Я хватаю эти странные вещи охапками, сваливаю их в ее руки и спешу к кассе. Бегу с пакетами домой, и мама едва за мной поспевает.

А дома, стоя у зеркала, я прикладываю к себе одно из этих чудовищных платьев — короткое, розовое, с пайетками на груди — и испытываю сильнейший когнитивный диссонанс.

Я влезаю в это платье. Разламываю себя до самого основания. Все равно меня больше не существует…

***

20 апреля, четверг, 6.00

Мама расталкивает меня задолго до звонка будильника и встревоженно сообщает:

— Ребенок… в подъезде, под нашей дверью, ошивается какой-то парень. Кажется, всю ночь там просидел… Папа в пять часов выехал к поставщикам, позвонил из машины и предупредил… Мне нужно успеть перед работой в магазин, корм для Марса купить, а я боюсь выйти… Может, полицию вызовем?

— Не надо полиции, — бубню я в подушку, отчаянно борясь с желанием вскочить, выбежать из квартиры и разреветься. — Скажи ему, что я не хочу его видеть.

— То есть? Ты его знаешь? — недоумевает мама.

— Мам, просто выйди и скажи, что он мне надоел, и попроси уйти. Он безобидный. — Я отворачиваюсь и натягиваю на голову одеяло — глаза бы мои не глядели на этот гребаный мир.

Как только за мамой закрывается дверь, я подлетаю к окну и смотрю на освещаемую одиноким фонарем площадку у подъезда.

Минут через пять Баг показывается внизу — прихрамывая и держась за бок, пересекает двор и бредет к пустой остановке, а я провожаю взглядом его спину и шепчу:

— Не надо, береги себя, прекрати!.. Скоро ты одумаешься и поймешь: все, что происходит с нами, — к лучшему…

Глава 39

21 апреля, пятница, 7.00

«Дорогой дневник, многое ли об этой жизни поняла я?

Я поняла, что можно забраться очень высоко, летать под облаками наивным и счастливым ангелом, но она все равно скинет тебя оттуда, и ты разобьешься. Станешь набором атомов, исчезнешь… превратишься в ничто. А когда ты — ничто, тебе все равно.

Не хотела об этом писать, потому что самой противно.

Но мне очень нужно было проверить, насколько далеко я смогу зайти в своей новой ипостаси: быть ничем.

Потому что мне до сих пор ни черта не все равно, потому что мне все еще больно…

Вчера я не могла найти себе места — образ уходящего в утренние сумерки Бага возникал перед глазами и почище тупых ржавых лезвий разрывал сердце. Я миллионы раз в красках представляла, как догоняю его, хватаю за воротник, разворачиваю к себе и падаю в надежные и теплые объятия, как говорю, что люблю и прошу верить мне, и мы вместе встречаем на крыше новое солнце…

После занятий класс собрался отпраздновать успешную сдачу пробного экзамена, и я тоже увязалась на вписку к одному из отличников. На меня никто не обращал внимания, потому что кроме наших зануд там была куча каких-то левых ребят, а Алька, Надя и Юля не пошли на эту тусовку.

Как всегда, я функционировала в режиме пустого места и напилась, сильно. Я улыбалась незнакомым ребятам и девчонкам, но сердце истекало кровью: “…Прости меня. Прости, прости…”

Несбыточные мечты способны довести до сумасшествия, и в тот момент я твердо решила запретить себе мечтать. Сжечь все пути к отступлению.

Я сама подвалила к этому козлу Зорину, начала скалиться и заигрывать, и почти в открытую предложила себя. Все присутствующие были свидетелями, одноклассники знатно офигели.

Хоть он не вязал лыка, но сразу понял намек, и его улыбка была победной и мерзкой. Он схватил меня за локоть и потащил в ванную.

Не могу писать дальше, но должна… В общем, дальше произошла невыносимая мерзость.

Я — ничто. Грязь въелась в поры.

Ничто держалось за раковину, когда Зорин, со свистом выдохнув в ухо перегар, удовлетворенно пропыхтел:

— Я же говорил, Литвинова: стоит только попросить… Ну, теперь в классе у тебя все будет ништяк, отвечаю.

…Вот это и есть жизнь, во всем многообразии ее проявлений.

Все светлое, чистое и настоящее я извергала из себя фонтаном блевотины в эту самую раковину, а Зорин, ухмыляясь, застегнул ширинку и вышел.

Несмотря на то что домой я явилась около двенадцати, с трудом держалась на ногах и полночи просидела в ванне, родители не решились меня отчитывать, а сейчас мама принесла в комнату аспирин, чай и завтрак, а папа, старательно отводя глаза, сообщил, что подбросит до школы.

Я опустилась, папа. Ради тебя. Ради… всех, кого люблю.

А вы не старайтесь меня любить. Больше не надо…»

***

13.00

Лязг звонка выносит мозг, яростно болит голова.

Толпа малолеток с победными воплями устремляется к гардеробу, где уже наблюдается столпотворение.

Бесцельно бреду по полупустому коридору, но краем глаза замечаю, что слева открывается та самая подсобка, в которую мой новый кореш Зорин, ни разу за сегодня не взглянувший в мою сторону, однажды меня заталкивал.

Чья-то рука крепко обхватывает мое запястье и увлекает в темноту, а потом за спиной захлопывается дверь.

Я узнаю его присутствие по тому, каким разреженным становится воздух, как покалывает кончики пальцев, как на миг оживает сердце. Запах ноября окутывает все мои печали, и они отлетают далеко-далеко…

Он берет меня за руку. Крепко.

— Эльф… Я не могу так. Слышишь?

Его голос успокаивает и обнадеживает, но я зажмуриваюсь и до боли закусываю губы: «Я не Эльф, ты обознался. Я — вонючая слизь, грязь, ничто. Я тебя не достойна…»

С силой выдергиваю руку из его захвата и огрызаюсь:

— Зато я — могу! Я уже давно с другим, если тебе это интересно.

Я не должна смотреть в его лицо, поэтому слежу за его руками, за волшебными длинными пальцами.

— Окей. — Пальцы прячутся в кармане темно-зеленой толстовки и выбираются оттуда, сжимая небольшой выкидной нож, тот самый, которым на крыше в день моего рождения открывались бутылки с вином.

Из легких вырывается вздох облегчения — от этой руки я готова принять даже смерть и рефлекторно подаюсь навстречу невыносимо знакомому теплу.

«…Давай, освободи меня. Закончи со мной…»

Но руки снова тянутся ко мне: одна разжимает мою ладонь, другая вкладывает в нее нож.

— Эльф. — Над ухом раздается тихий шепот. — Это хорошо, что ты живешь дальше. Живи. Обещай мне жить. Я никогда больше не появлюсь рядом, не буду тянуть тебя на дно. Но есть одна проблема…

Рука взлетает вверх и расстегивает молнию на толстовке. В полутьме мои глаза различают грудь с бороздами боли и орнаментами татуировок. Мне хочется дотронуться до нее губами, но они слишком грязные, и я захлебываюсь от безысходности.

Как хорошо, что мосты сожжены и все пути к отступлению отрезаны. Он будет свободен, а я переживу любую боль.

Его толстовка расстегнута, рукоятка ножа потеет в моей ладони, а шепот над ухом становится громче:

— Я все еще люблю тебя, Эльф. Прошу, вырежи, на хрен, мое сердце. Так будет легче. Мне будет нечем любить.

Под израненной шрамами кожей что-то мерно бьется. Я помню, как обрабатывала порезы над этим сердцем. Помню, как прижималась к ним и шептала слова нежности. Я помню, но должна забыть…

— Давай, закончи со мной! — выкрикивает он.

Вздрогнув, я послушно подношу нож к его груди и надавливаю на лезвие. Капля крови наворачивается рубином, тяжелеет и тонким ручейком стекает вниз.

За ней еще, и еще одна — теплые ручьи и реки, которые уплывут в океан любви, высохнут, свернутся и разлетятся по ветру.

Моей сказки больше нет. Темно и пусто.

Нож со звоном падает на ободранные доски паркета, с глухим стуком рядом с ним часто-часто падают и расплываются темные капли.

Я разворачиваюсь и вылетаю из подсобки, собирая плечами углы.

Теперь ему нечем меня любить.

Теперь все закончилось.

Глава 40

26 апреля, среда

«Дорогой дневник, давненько не виделись…

Я перекрасила волосы, они теперь обычные, темно-русые.

Сняла и оставила в дальнем ящике стола очки в синей оправе — прячась за ними от мира, я совсем забыла, что контактные линзы гораздо удобнее.

К вороху ярких платьев мама подобрала мне сапоги и пальтишко, подарила одну из своих новых сумок и кашемировый палантин.

Я больше не Эльф. Будто никогда им и не была.

Я выбросила лезвия… и не режусь.

Я даже боли больше не заслуживаю.

За несколько дней я полностью вернула утраченный кредит родительского доверия — снова взялась за учебу, участвую в семейных делах, то бишь болтаю без умолку о всякой чепухе за ужином и до ночи смотрю с мамой и отцом дурацкие фильмы. Родители даже мысли не допускают, что это — всего лишь тихое помешательство и повод не оставаться одной…

Когда я впервые пришла в школу в новом образе, не случилось никакого фурора. Одноклассники все также старательно отводили глаза, особенно преуспел в этом Зорин. Видимо, изначально дело было не в одежде и не в статусе, они просто не хотели принимать меня за свою. Наверное, подсознательно они чувствовали во мне изъян — ведь даже животные изгоняют из стаи чужака или больного сородича.

Алла Мамедова включила полный игнор. Мы больше не трогаем друг друга. Каждая из нас просто молча выполняет свою часть сделки. Мы с ее семьей разыграли партию на душу одного человека, и я проиграла.

Конец истории».

***

27 апреля, четверг

С вечера МЧС рассылало оповещения о грядущем ухудшении погодных условий, и к сегодняшнему утру мрачные предсказания сбылись: на город обрушился снежный буран, за два часа засыпавший улицы тысячами тонн снега.

На дорогах случился коллапс, автолюбители, перешедшие на летнюю резину, побросали авто во дворах и дружно пересели на общественный транспорт. Папа проводил маму до работы, вернулся без сил и предпочел остаться дома.

Борясь со стихией и желанием свернуться клубком и уснуть, я отважно продираюсь к остановке. Снег разметает полы короткого пальто, залетает за шиворот, не дает вздохнуть. Форменная юбка то липнет к колготкам, то задирается колоколом, перчатки из тонкой кожи не спасают — вовсе не согревают руки.

Встаю под пластиковым козырьком и, нахохлившись, жду.

Отчаявшаяся толпа штурмует маршрутки и автобусы, моего, под номером сто сорок пять, нет уже полчаса. Я безнадежно опоздала, окоченела и рискую замерзнуть насмерть.

Сапоги сами трогаются с места и, увязая в снежных наносах, несут меня вдоль километровой пробки.

Вокруг светопреставление, непроглядный буран, свистопляска.

Нынешний апрель согрел меня лишь однажды, на площади, в окружении разлапистых елок, но воспоминание принадлежит не мне...

Это была не я.

Я все придумала.

— Эльф? — раздается за спиной, я вздрагиваю, медлю, задыхаюсь… но разворачиваюсь.

Я больше не живу прошлым, поэтому улыбаюсь этим красивым губам напротив, но не рискую смотреть в глаза. Я помню: они бездонные и вызывают морок. Не нужно…

— Ты изменилась. — Он оценивает мою новую оболочку, и я спокойно парирую:

— Зато ты — все тот же.

— Не твое это все. Не в обиду, Эльф…

— Элина, — поправляю я.

Он соглашается:

— Пусть так. — И через молчание добавляет: — Знаешь, у меня сын родился…

Сердце плачет, бьется в клетке ребер, пытается вырваться наружу, но что оно понимает…

— Поздравляю! — Я снова дежурно скалюсь.

— Спасибо. Он клевый. — Он топчется рядом, руки в карманах, куртка нараспашку, в бледное лицо летит снег.

— Я рада.

— И я… в общем, рад.

— Ну, тогда пока! — Я отступаю, он кивает и натягивает проклятую безмятежную улыбку.

Делаю еще один шаг назад, разворачиваюсь и ускоряюсь, почти бегу.

— Пока, Эльф. Береги себя! — кричит он мне вслед.

— Ты тоже… — шепчу себе под нос, и боль ледяными когтями разрывает нутро.

Глава 41

29 апреля, суббота, 17.00

Мерно тикают настенные часы, в комнатах витает аромат мятного чая, я сижу на подоконнике и, прислонившись лбом к холодному стеклу, вглядываюсь в скованное морозом небо над промзоной. Оно сегодня странное — низкое, тревожащее и зловещее, с кроваво-красными, лиловыми и бирюзовыми полосками у горизонта. На фоне малинового заката высятся черные плечи огромных градирен и заводских труб, из них валят пар и дым.

Мама с папой уладили квартирный вопрос без суда и завтра уезжают заниматься оформлением документов. Они тихонько переговариваются о необходимых в дороге вещах, шепчутся и хихикают, а я ощущаю фантомную тоску по искренней и взаимной любви. Это родители сформировали во мне мечту об идеальных отношениях, но для меня она не сбудется уже никогда…

Совсем чуть-чуть — и закончится школа. Я уеду отсюда, буду жить в другом городе.

Но даже там я не склею из осколков новую жизнь.

В гостиной скрипит кресло, шуршит газета, и мама охает:

— Представляешь, Тем, какой ужас. Погиб подросток. Опять «киты», не иначе. Господи, а мальчик-то какой хорошенький, и чего ему не жилось?.. Слушай, а я ведь его видела… Это знакомый Эли, недавно под нашей дверью сидел. Эль?!! Иди-ка сюда! — зовет она, и я в раздражении покидаю наблюдательный пункт.

— Господи, ну мама, опять ты за свое! Ты что-то перепутала.

***

«Не знаю, какой сегодня день, не спрашивайте…

В газете была неправда.

Я каталась на сто сорок пятом автобусе — раз десять проехала вкруговую, пока кондуктор меня не выгнала.

Я видела Бага — он был там, то на задней, то на средней площадке, но, когда я подходила ближе, он терялся в толпе, исчезал…

Баг, хватит меня наказывать. Шутка затягивается. Пожалуйста, появись!

***

Я ходила в репетиционный гараж, но он был закрыт.

Ты точно был внутри, я стучала, но ты не открыл. У меня костяшки в кровь разбиты, Баг. Прекрати! Я сожалею.

***

Я очень сожалею, черт тебя раздери! Придурок!!!»

***

30 июня, пятница, утро

Вырезка из газеты «Город N» от 28 апреля 20… года:

«Минувший четверг омрачился в нашем городе не только возвращением зимы и транспортным коллапсом.

Примерно в 19.40 18-летний молодой человек упал с крыши жилой высотки на улице Герцена, в которой проживал вместе с матерью. Обстоятельства происшествия выясняются.

По данным источника, близкого к семье погибшего, причиной могло послужить обострившееся психическое заболевание».

«Вот так. Ни больше ни меньше.

В тот день Баг пообщался со мной на остановке, сходил на пары, ненадолго заглянул в гараж к ребятам и пошел домой: в последнее время он жил то у Холодоса, то у матери. И никто не заметил в его поведении ничего странного. Никто из нас.

До квартиры он не добрался. Вместо этого поднялся на крышу и…

Об этом мне коротко рассказал Лось, когда я встретила ребят, всех четверых, возле Политеха.

Остальные трое больше не хотят общаться: Яна кричала в лицо, что Баг сделал это из-за меня. Лада молчала. Ваня тоже отвернулся и не сказал ни слова.

…Наверное, перед тем как шагнуть в пустоту, Баг долго стоял на крыше, смотрел в темное небо и думал.

О чем?

Я бы на его месте думала о людях, сделавших мою жизнь разменной монетой в своих интересах, полностью наплевав на мои. Я бы ненавидела их и упивалась мыслью, что этим поступком причиню им невыносимую боль.

Но Баг так думать не мог, он был чистым. Он был ошибкой.

В одну из ночей мне приснилось, будто я сломала систему и в кои-то веки оказалась с ним рядом именно тогда, когда была ему нужна. Баг, раскинув руки, стоял на краю нашей крыши. Он оглянулся и светло улыбнулся мне:

— Эльф! Как думаешь, теперь я могу полетать?

После этого у меня больше не было ни одного сна.

Насчет статьи… Там бред, конечно. Только источник, близкий к семье Бага, мог сказать, что у него было психическое заболевание.

У него винтиков в голове не хватало, это да. Но он не был больным.

Или был?

Эй, Баг, каким ты был?

В день похорон я нашла себя в пригороде, на конечной остановке неизвестного маршрута, без копейки денег. Я не помнила, что делаю там. С утра я прекрасно осознавала, чтó в этот день будет происходить, но не знала где. Да и кто бы позволил мне с ним попрощаться? Я села в случайный автобус, и боль отключилась, но дальше нить воспоминаний теряется. Боль отключила и разум.

Да, пусть тогда, у Политеха, разговора с ребятами не получилось, но вчера Лось догнал меня на улице и со словами: “Как бы там ни было — вот…”, быстро сунул в руку бумажку с новым адресом Бага.

Координаты места на кладбище.

А я…

Завтра у меня поезд.

На трюмо в ожидании томятся два билета до соседнего города, где я сдам документы в приемную комиссию одного из вузов, с помощью мамы выберу мебель и шторы и тоже буду обживаться на новом месте.

Как хорошая правильная девочка, которой ни черта не светит.

План такой.

Я оставляю этот город позади. На мне очки в синей оправе, клетчатая рубашка и конверсы.

За спиной рюкзак с фотоальбомом, на коленях — футляр с флейтой.

В окошке кадрами яркого мультфильма сменяются летние пейзажи.

Все, моя станция.

Я иду к тебе в гости.

Я сто лет тебя не видела, я зверски скучала по тебе, мой парень…»

***

Тихо и торжественно ступаю по улицам огромного безмолвного города с тысячью лиц и дат. Лось дал мне верные координаты, потому что я уже вижу тебя, и твое лицо слишком напряжено и серьезно.

— Ну, привет, Ковалев Евгений Александрович… — Я вхожу в раскрытую калитку, роняю задницу на теплую землю и растерянно бубню: — Не твое это. Уж лучше бы ты оставался Багом.

Расстегиваю рюкзак, извлекаю всеми забытый альбом и вытягиваю из прозрачного кармашка фото, где ты смеешься.

— Вот тут ты круто выглядишь. Ты настоящий. Я оставлю это здесь, чтобы и другие вспомнили… Ладно? — Протягиваю руку и подсовываю небольшое фото под косую черную ленточку у рамки. — Я, собственно, что хотела-то… Хотела сыграть для тебя. Только для тебя, как ты однажды просил. Но, чур, не «Девушку с волосами цвета льна» — думаю, ты тоже от нее не в восторге. Лучше Грига сбацаю, «Песню Сольвейг»^[22]. Про вечную невесту, ха-ха.

Открываю футляр с флейтой, и солнечный блик от нее ложится на твое лицо. Набираю в грудь побольше воздуха и играю. Я очень стараюсь. Стараюсь только для тебя, так что заткнись и слушай.

Помнишь, как мы впервые столкнулись в автобусе? А как впервые поцеловались? А как проводили бурные ночи? Как пили, смеялись и были счастливы, помнишь? Я помню. Я никогда этого не забуду…

Произведение слишком депрессивное и чертовски выматывает. Я задыхаюсь и откладываю флейту. Захлебываюсь слезами и судорожно стираю их со щек.

— Вот как-то так… Я не виртуоз.

Мы долго молчим и смотрим друг на друга.

— Блин, совсем забыла, — спохватываюсь я. — Баг… Вот, это одуванчики. Надрала их в поле, когда шла сюда от станции. Мать-и-мачеха уже не цветет, но они похожи, правда?

Какое-то время я старательно плету из одуванчиков венок, задыхаюсь, немею и глохну от подступившей к горлу тишины.

Закончив, я кладу его на ворох искусственных цветов, глажу прогретую солнцем землю, запускаю в нее пальцы, и она обхватывает их — теплая и живая, как твои руки.

Но она ускользает, осыпается сухими ручейками и превращается в пыль.

— Это все не то, Баг. Не то. Возьми меня за руку, крепко. Сделай хоть что-нибудь, без тебя так тяжело…

Тишина сгущается и давит на легкие, во мне взвивается злость:

— Почему ты оставил меня здесь одну, Баг? Ты же обещал никогда этого не делать…

— Ты прав. Я тоже многое тебе обещала.

— Прости меня, ладно? — Снизу вверх я заглядываю в нереальные глаза цвета моря. — Прости меня, если можешь…

Нет ничего хуже несказанных слов. Нет ничего хуже упущенных возможностей. Нет ничего хуже невозможности что-то изменить.

— Я никогда не говорила тебе, что люблю тебя. А я тебя люблю! Я так сильно люблю тебя… Слышишь? — Ты — волшебный свет, и запретов нет… Подпевай!

«…Веди меня дорогой мягких снежных троп,

А цвет седой — такой же белый, только уставший.

Держи меня, хотя я вряд ли уже побегу…»^[23]

Нет ответа. Вокруг шеи удавом обвивается все та же тишина.

Все можно пережить, все можно изменить, все можно исправить… Ты можешь стать для кого-то нужным, можешь найти занятие по сердцу и друзей по душе, можешь идти в прекрасное светлое будущее, неся свою боль за плечами, как самый ценный груз, потому что только на контрасте с ней получится распознать счастье… Перед тобой открыты все двери, возможны любые чудеса, пока ты остаешься в живых.

А иначе от тебя останется только вот это:

настоящая

первозданная

глухая ко всем мольбам

страшная

липкая

беспомощная

пустота.

***

Оставляю Багу на хранение альбом и флейту — осколки давнего прошлого, которые никому из нас больше не пригодятся, стряхиваю землю с коленей и ухожу.

— Я не прощаюсь, Баг. Когда-нибудь мы с тобой обязательно встретимся. Я еще тебя удивлю, вот посмотришь! А пока… Я обещаю тебе жить. Я стану твоим будущим.

***

«Выход на крышу никто так и не удосужился заварить — все предпочли просто забыть о случившемся.

Я — не лучше, я тоже хотела бы потерять память, но это бы стало незаслуженно легким исходом.

И я сижу на этой теплой крыше, среди телеантенн и птиц, и пью терпкое сладкое вино прямо из горлышка.

У каждого из нас на пути хоть раз появлялся человек, который врывался в нашу жизнь вихрем, перетряхивал ее, ломал до основания и, уходя, оставлял после себя только выжженную пустоту. Но спустя время на этой пустоте прорастали всходы чего-то нового, другого, лучшего… Того, что оказывалось твоей настоящей жизнью и судьбой.

Таким человеком был для меня ты, Баг.

Главным человеком в моей жизни.

Кожаный ремешок, подаренный тобой на этом самом месте в день моего восемнадцатилетия, привычно и надежно обвивает запястье, зеленые летние просторы твоими глазами смотрят на меня из недосягаемого далека.

Здесь так спокойно…

Я пишу эти строки и прощаюсь с городом, в котором мы оба совсем недавно жили».

Конец

notes

Примечания

1

Британская рок-группа

2

Роман Габриэля Гарсиа Маркеса

3

«…Забери меня от всех…» — строчка из песни Joy Division «Leave me alone»

4

Иэн Кертис — лидер группы Joy Division

5

Лидер группы Radiohead

6

Драма режиссера Р. Кросби, 2009

7

Хокку японского поэта Мацуо Басе

8

Ято/Ябоку — главный герой манги и аниме-сериала «Норагами» («Бездомный бог»). Малоизвестный бог без собственного храма. Для того чтобы получить хоть какое-то признание, он помогает каждому встречному в исполнении любых желаний

9

Один ребенок сказал другому:

«Я рад встретить тебя,

И меня не волнует, о чем ты думаешь,

Если только не обо мне» — песня «Drain You» группы Nirvana

10

Песня группы «7 раса» — «Куклы становятся старше»

11

Unknown Pleasures (рус. «Неизведанные удовольствия») — дебютный альбом британской рок-группы Joy Division, вышедший в 1979 году

12

Хикикомори, хикки — японский термин, обозначающий людей, отказывающихся от социальной жизни

13

Цитата К. Кобейна

14

Песня группы «7 раса» — «Джа»

15

Имеется в виду Эрнесто «Че» Гевара

16

Thrasher — бренд одежды для скейтеров

17

Grand Theft Auto (сокр. GTA) — серия компьютерных игр

18

Ты теперь пи*датый, что ли? Ты умеешь делать олли! (народное)

19

«“Не просыпайся ночью, чтобы посмотреть, как она спит,

Ты же знаешь, что вновь и вновь будешь терять

Эту трепещущую, обожаемую,

Взъерошенную, безумную девушку-птицу…”

Но каждую ночь я сгораю,

Но каждую ночь я зову тебя,

Каждую ночь я сгораю,

Каждую ночь я снова падаю».

The Cure, «Burn», 1994

20

Падший (англ.)

21

«О, я прошел по воде и сквозь огонь:

Я его больше не чувствую.

Это был я, я ждал себя,

Надеялся на нечто большее.

Я, смотревший на себя,

Надеявшегося на что-то еще».

Joy Division — песня «New Dawn Fades»

22

Сольвейг — героиня драматической поэмы Г. Ибсена «Пер Гюнт» (1866), деревенская девушка, ушедшая из семьи за всеми отвергнутым Пером Гюнтом. Обещала ждать Пера и прождала его всю жизнь, до глубокой старости

23

Группа «7 раса», песня «Куклы становятся старше»