Глава вторая

Мои поминки проходили в столовой напротив городской ярмарки, там же, где три месяца назад мы с Ромкой играли свадьбу, а ещё за полгода до этого моя свекровь, Оксана Леонидовна, праздновала свой юбилей. «Да, всё здесь, – с грустной улыбкой сообщила она кому-то из родственников, кивнув в сторону пластиковой двери, – все горести и радости отмечаем в одном месте».

На самом деле правда выглядела куда прозаичнее. С деньгами дело обстояло плохо, а в этой столовой три шкуры за обслуживание не драли, да и еда была вполне неплохого качества. «Всё как тогда, – подумала я, разглядывая стены, – только зал теперь маленький и без украшений».

Сами похороны организовывала опять же Оксана Леонидовна. У папы с Ромкой на это сил не было. Именно она договорилась с агентством, заказала гроб, венки, столовую, службу в церкви и даже сумела выбить место на кладбище рядом с могилой моей мамы. Порой мне казалось, что эта энергичная, моложавая женщина может договориться с самим чёртом, если того требуют обстоятельства. Меня обрядили в длинное белое платье, напоминающее свадебное, зачесали волосы назад и «прибрали» лицо. Пожалуй, никогда в жизни я не казалась себе такой красоткой, как в день собственных похорон.

Папа крепко сжимал руки Оксаны Леонидовны и беспрестанно благодарил за участие. Ромка как обычно стоял в самом дальнем углу и безмолвно созерцал происходящее. За последние четыре дня он лишь единожды появился дома. Перед самыми похоронами принял душ, закинул в рот зачерствевший кусок батона, нацепил строгий чёрный костюм, который надевал на свадьбу, а затем сел в автобус, который останавливался рядом с моргом. Всё это время я надеялась, что он вернётся в нашу квартиру, заснёт на нашей кровати и будет ужинать за нашим столом, но он словно специально слонялся по улицам, а утром возвращался в больницу, падал на один из железных стульев, похожих на вокзальные, и либо прикрывал глаза, либо таращился в одну и ту же точку на потолке. Обычно я сидела рядом, а когда Ромка задрёмывал, навещала папу. Странное мы, должно быть, представляли зрелище. Высокий, щуплый парень в капюшоне со стеклянным взглядом и девушка, от которой остался только бестелесный дух.

Отцу было не лучше, но он хотя бы разговаривал. Обзвонил моих школьных и университетских подруг, на всякий случай сообщил о моей смерти тётке с области, хотя и знал, что она не приедет, выбрал церковь для заупокойной службы. Он часто держался за поясницу и с трудом переставлял ноги, и я видела, как трудно ему стало подниматься по лестнице. Неужели на нервной почве артрит обострился? Оксана Леонидовна всё чаще смотрела на него с жалостью, просила отдохнуть и обещала, что сделает всё сама.

На третий день сидения с Ромкой я начала задумываться о том, что ждёт меня дальше. Что вообще происходит с душой человека после того, как он умер? Неужели все так и бродят в мире живых до скончания века? Или есть какой-то другой мир? Рай, ад, чистилище? И где они тогда?

В последнюю ночь перед похоронами я набралась смелости и попросила Савву рассказать мне о призраках. Порой мы встречались на улице. Его как магнитом притягивало к месту, где происходила очередная авария, даже, если жертвами становились только капот и бампер. В ту ночь он нашёл меня сам. Я почему-то подумала, что он соскучился, а потому решила задать вопрос, который мучил меня уже не один день.

– Призраков много, – нарочито растягивая слова, начал рассказывать Савва. – Кто-то десятилетиями живёт среди людей и не может уйти. Кто-то не хочет. Чаще всего незавершённые дела притягивают душу к земле, но, если дело удаётся доделать, то душа способна увидеть свет и уйти в мир покоя.

– Ты видел свет?

– Видел, – на мгновение Савва затих, – но мне и здесь неплохо. В мире живых куда интереснее. А ещё машины… Эти людишки до того смешно визжат, когда поцарапают их «малышку». Особенно мне нравится смотреть на богачей.

– Но во время аварий гибнут люди.

– Ага, знаю. Сам из таких. А вообще мне уходить нельзя: хочу поглядеть, как сдохнет рыжий бородач. Ничего, уже недолго осталось. А уж когда мы встретимся…

Савва продолжал говорить, но я больше его не слушала. Что-то подсказывало мне, что рыжим бородачом он называл водителя автобуса, который по неосторожности сбил его. Савва не мог уйти, потому что жаждал увидеть смерть того человека. Мальчишку Нестерова к земле приковали злоба, ненависть и жажда мести. Меня же на ней держали совершенно противоположные чувства.

Я не могла оставить ни Ромку, ни папу. Я боялась за них, боялась, что они не выдержат и сломаются окончательно. Один молчал, другой качал головой, словно не мог поверить в происходящее. Оксана Леонидовна сообщала всем и каждому, что они оба держатся молодцом. Я не разделяла её мнения, особенно в тот момент, когда в церкви ей пришлось вырвать мою ладонь из рук отца и подтолкнуть к гробу Ромку.

Поездка на кладбище вышла отвратительной. Попав в пробку, мы плелись как черепахи и постоянно останавливались. Мою университетскую подругу Юлю вырвало. Я не чувствовала, что в салоне душно, но кто-то постоянно жаловался на это. Начало июля выдалось жарким, и будь я жива, то, скорее всего, бы тоже показывала всем содержание своего желудка. Что ж, вот и нашлись положительные моменты в «жизни» призрака…

Гроб заколотили ещё в церкви, и большинство пришедших проводить меня старались не смотреть на моё лицо. Они словно испытывали стыд. Стыд за то, что были живы, а я – нет. На кладбище дело обстояло проще. Могилу вырыли заранее, гроб опустили быстро, один из копальщиков пробубнил куда-то в сторону: «А теперь бросьте каждый по горсти земли». После сказанных слов Ромка словно очнулся от долгого сна. Его взгляд наконец-то стал ясным. Выбрав один из больших комков, он подошёл слишком близко к краю могилы и едва не потерял равновесие. Кто-то в самый последний момент успел ухватить его за пиджак и с силой потянул на себя. Повернув голову, я заметила наманикюренные пальчики Лены Буруновой, нашей бывшей одноклассницы. Она всегда засматривалась на Ромку и отчего-то даже считала, что я отбила его у неё. На самом деле они никогда не были вместе, ну либо я об этом не знала. С Леной мы не встречались два года, с самого выпускного, а от того мне показалось странным видеть её на своих похоронах. В груди кольнуло. Неужели ради Ромки пришла? Вон как снисходительно улыбается.

Оксана Леонидовна кашлянула. Лена отпустила Ромкин пиджак и спряталась за спину одного из моих одногруппников. Я долго смотрела на неё, отчаянно борясь с желанием подойти и дотронуться. А потом ревность отступила… Я прикрыла глаза и отчаянно захотела увидеть маму, но её не было поблизости. Возможно, давным-давно она ушла в свет и сейчас осуждает меня, потому что знает, что Ромка должен жить дальше. Жить теперь уже без меня…

Когда умерла мама, папе было за сорок, но он не стал устраивать личную жизнь, посвятив себя целиком и полностью мне. Ромке не исполнилось и двадцати. Через какое-то время он придёт в себя и перестанет походить на сонного зомби. Боль в его сердце утихнет, скорбь превратится в светлую грусть, и тогда он может увлечься другой девушкой. Не просто увлечься, а жениться и завести детей.

Не знаю, дышала ли я после того, как дышать мне больше не требовалось. Если и дышала, то, скорее всего, по привычке. Вряд ли бы со мной что-то случилось, если бы я оказалась в комнате без кислорода. Вряд ли бы я умерла во второй раз… Но сейчас при мысли о новой, возможной жене Ромки мне вдруг стало не по себе. Словно забрали весь воздух из лёгких, словно отобрали что-то важное…

– Не буду мешать. Потом не буду, – пообещала я самой себе шёпотом, словно боялась, что кто-нибудь услышит, а может, потому что у могилы принято говорить тихо. – Но не на моих же похоронах его клеить!

Я отвернулась, Ромка опять застыл в позе истукана, смотря на небо и ничего не замечая, папа, сглотнув слёзы, громко задышал в платок, Лена Бурунова вышла вперёд и затянула долгую речь о том, каким замечательным человеком я была. Я удивилась, а она, смахнув слёзы, начала рассказывать про нашу школьную жизнь. Вспомнила, как я помогала ей с алгеброй и английским. Стало стыдно, и я мысленно перед ней извинилась. Папа обнял её и попросил всех бывать у меня почаще.

В столовую мы доехали быстро. Утренние пробки закончились, дороги стояли пустыми. Оксана Леонидовна специально попросила водителя не проезжать по улице Братьев Райт.

– Любым, только не этим маршрутом, – сказала она, поглядев на Ромку. – Лучше не напоминать лишний раз.

Водитель кивнул, большинство пришедших на кладбище расселись по машинам, кое-кто отправился к автобусной остановке. В столовую поехало около двадцати человек. Самых близких друзей и родственников.

Я опустилась на свободный стул. Оксана Леонидовна заказала на две порции больше, чем требовалось.

– Оставим Роме и Николаю Андреевичу, – осторожно сказала она, обращаясь к официантке. – В крайнем случае, в контейнеры. Они плохо ели в последнее время.

Сама она села между ними, видимо, для того, чтобы заставить обоих пообедать и проконтролировать количество выпитого спиртного.

Когда принесли кутью, завязались тихие разговоры. Соседка, тётя Катя из третьей квартиры, которая иногда помогала отцу забирать меня из садика, через стол выговаривала Оксане Леонидовне своё мнение насчёт ушедших:

– Совсем охамели. Даже на поминки не пошли.

– Работа, – вступилась за них свекровь. – Не всех могут отпустить на целый день. В церкви и на кладбище было многу народу.

Тётя Катя насупилась и налила себе водки.

– А ты, молодец! – сказала она, смачно облизав губы. – Хорошо всё организовала. И Андреевич неплохо держится.

Оксана Леонидовна на всякий случай улыбнулась и поблагодарила её за участие.

На заднем конце стола разговоры стали громче. Наша с Ромкой классная руководительница, Татьяна Сергеевна, с трудом поднялась на ноги, откашлялась и заговорила. Я опустила голову и закрыла рукой глаза. Голос у Татьяны Сергеевны дрожал, она останавливалась после каждого предложения, делала вдох, собиралась с мыслями и продолжала снова. Речь её была путанной, но слова шли от сердца:

– Наташа росла доброй и ласковой девочкой. Внимательной, заботливой, умной. Сейчас мало таких. Любила книги. Любила животных и своего отца. Такая светлая, ранимая… Совсем юная. Всего девятнадцать лет, совсем недавно вышла замуж и… Несправедливо, что её жизнь оборвалась так рано. Так не должно быть. Не должно быть… Этот мальчишка, он…

Чья-то полная кутьи тарелка упала на пол и со звоном раскололась на мелкие осколки. Последние слова Татьяны Сергеевны потонули в ругательствах и причитаниях. Опустившись на стул, она густо покраснела. Рис и изюм рассыпались по полу возле Ромкиных ног.

– Сейчас скажу, чтобы убрали, – Оксана Леонидовна засуетилась, подзывая официантку, которая уже несла салаты.

Я бросила взгляд на стол рядом с Ромкой. Кутьи рядом не оказалось. Оксана Леонидовна побледнела. Ладони Ромки до падения тарелки лежали на коленях, а теперь плавно переместились на стол, сжавшись в кулаки.

– А что вообще с этим уродом? – спросил неожиданно Костя, лучший друг моего мужа.

– Я читала, – робко ответила Юля, – что он отсидел в СИЗО сорок восемь часов, а потом его отпустили.

– Не в СИЗО, а ИВС, – поправила мою подругу девушка Кости, – в изоляторе временного содержания. Сейчас он под домашним арестом. Извинился хоть?

Оксана Леонидовна приложила руку к щеке. Она изо всех сил старалась не показывать нервного напряжения, но барабанящие по столу пальцы выдавали её с головой.

– У них богатая семья, – подключился к разговору кто-то из моих однокурсников. – Магазин, автомойка, квартиры сдают. Небось уже деньги Николаю Андреевичу предлагали?

– Деньги мне никто не предлагал! – Голос отца зазвучал как гром среди ясного неба. Я и забыла, что он умеет так разговаривать.

– Давайте о Наташе поговорим, – Оксана Леонидовна почти умоляла собравшихся, – всё это потом. – Моя невестка была удивительной. Так любила детей и…

Я не слушала, впервые задумавшись о парне, сбившем меня. Кто он и что из себя представляет? Я даже имени его не знаю. Только возраст да марку машины. Не видела, как его увозила полиция, потому что «скорая» приехала раньше. Не видела, как полицейские разговаривали с моими родными. И разговаривали ли они вообще? Я словно потерялась во времени и пространстве. Помнила только карету скорой помощи, седоволосого мужчину, водителя, череду железных стульев да бесконечные улицы, по которым я плыла вслед за Ромкой.

– На видеозапись ДТП наверняка не попало, – никак не хотел угомониться Костя. – Единственная камера, установленная на светофоре, смотрит в другую сторону. Но ведь маршрут этого урода могли зафиксировать другие камеры, на проспекте Гоголя, например. А вообще можно через интернет очевидцев событий поискать. Может, кто на авторегистратор что заснял. А ещё мужик этот, который звонил. В общем, свидетелей много.

– Суп такой вкусный, – не сдавалась Оксана Леонидовна. – Попробуйте. Николай Андреевич, съешьте хоть ложку за Наташу.

– Наташе это уже не поможет, – Ромка впервые поднял глаза на мать и сжал рюмку в кулаке. Голос у него был резкий, злой и немного хриплый от долгого молчания. Опрокинув порцию водки в рот, он потянулся за бутылкой.

– Рома, пожалуйста, закусывай, – Оксана Леонидовна накрыла его руку своей ладонью. – Плохо будет. Ты ничего не ешь.

– Хуже уже не будет, – отчеканил Ромка и встал. На секунду его взгляд задержался на стуле, где сидела я. Мне вдруг почудилось, что он заметил меня, что сейчас подойдёт и, как обычно, скажет своё «Наташка», и всё будет по-прежнему или почти по-прежнему. Но… Его глаза всего лишь на секунду скосили в сторону, а затем он быстро развернулся и упрямым шагом вышел из зала.

– Лишь бы не пошёл им в магазине окна бить, – с горечью произнесла Оксана Леонидовна. – Он может.

Она попыталась подняться, но папа осторожно вернул её обратно. Только в эту минуту я заметила, как осунулось и похудело его лицо.

– Он не пойдёт. Не бойтесь. По крайней мере, не сегодня. Я зайду к нему вечером. Зайду…

Слушать в десятый раз о том, какая я замечательная и как несправедливо рано оборвался мой путь, сил уже не было. Оксана Леонидовна привстала и начала благодарить всех присутствующих за моральную и материальную помощь. Я закрыла уши руками и направилась к двери. Последнее, что я видела, покинув зал, стали серо-голубые глаза папы.

Ромку я нашла быстро. Отец оказался прав. Он сел на автобус и поехал в сторону нашей квартиры. Зашёл домой не сразу, обогнул комплекс, заглянул в местный «Магнит», в котором ничего не купил, а просто потаращился на витрины и уже только после этого приложил ключ к домофону.

Мы жили в однокомнатной хрущёвке, которая досталась моей свекрови от тётки по отцовской линии. Несколько лет квартира сдавалась, а на свадьбу Оксана Леонидовна подарила её Ромке. Чистая, светлая, просторная. Никакого особого ремонта и встроенных шкафов в ней не было, но нам она нравилась. Нравилось возвращаться домой после тяжёлого трудового дня и засыпать в объятиях друг друга.

Когда мы зашли в квартиру, я бросила взгляд на часы. Без четверти четыре. Во столько я обычно возвращалась с учёбы, если у меня не было занятий с детьми, которых я подтягивала по английскому языку. В день своей смерти я сдала последний экзамен. Ромка «отстрелялся» на полнедели раньше. Он ещё в мае устроился работать на «скорую», хотя я и возмущалась. Но тогда он брал две смены в неделю, летом же, во время каникул, собирался дежурить на полную ставку. Я понятия не имела, как его, студента второго курса, хоть и отличника, взяли работать в медицинское отделение. Может, персонала не хватало, а может, умеющая уговаривать мама помогла. Ромка тогда долго шутил: «Кто-то ведь должен записывать, пока настоящий врач осмотр производит. Да и деньги какие-никакие». Я хмурилась: при хорошей экономии нам вполне хватало стипендий.

Ромка упал на диван, в чём был, даже обувь снимать не стал. Обычно он не позволял себе такого, и я, на минуту забывшись, в сердцах отругала его. Громко, с обидой, потому что мне вдруг стало жалко бежевое покрывало, которое было куплено ещё мамой. Зря… Мои слова всё равно никто не услышал. Я уже давно поняла, что умерла, и сумела свыкнуться с этой мыслью, но сейчас, когда впервые обратилась к Ромке, а он не ответил, почувствовала невыносимую горечь. Словно именно в это мгновение до меня вдруг дошло, что обратной дороги нет и дальше будет только хуже. Сознание затопило отчаяние, и мне вновь захотелось разрыдаться: громко, яростно и по-детски. Если бы я могла, то с удовольствием бы побила подушки и разбила какую-нибудь вазу, но я, увы, не могла… Единственное, что мне оставалось, это только смотреть на Ромку, смотреть и ждать. И тогда я захотела увидеть этот чёртов свет и уйти, чтобы больше ничего не чувствовать, не горевать, не сожалеть…

– Ну, и где ты, чёрт подери? Где? Где, когда так нужен? Я готова уйти! Забери меня! Давай же, – закричала я, и от моего голоса задрожали стёкла.

Ромка открыл глаза и посмотрел на окна. Я содрогнулась. Я и не подозревала, что обладаю такой силой. От осознания этого факта мне стало жутко, и я забилась в угол, прижавшись к стене. Ромка встал с дивана, сходил до кухни, принёс водку, налил полную стопку и выпил залпом. Я не знала, откуда у нас взялась водка, не знала и ничего не могла сделать. А он щёлкал каналы и пил. Пил, пил, пил…

Спустя час в дверь позвонили. На пороге стоял папа, прижимая к животу контейнер с едой и пакет с пирожками. Ромка молча пропустил его в квартиру, принёс с кухни ещё одну стопку и поставил её на журнальный столик к бутылке. Папа устало опустился в кресло и отодвинул бутылку.

– Не пью и тебе не советую.

Ромка пожал с плечами и сделал глоток из горлышка.

– Ты потерял жену, а я – дочь.

Ромка отвернулся и мотнул головой так, словно пытался размять затёкшую шею.

– Не опускайся. Она бы не хотела видеть тебя таким.

– Никто из нас уже не узнает, чего она хотела.

– На работу, когда вернёшься? Сначала выходной, потом отгулы из-за смерти жены, но завтра…

– Не вернусь, – рявкнул Ромка и с шумом поставил бутылку на стол. – Какой я врач, если не смог спасти любимую женщину?

– Ты не не мог её спасти. Она умерла сразу после удара.

– Конечно, её убила эта тварь.

Отец встал, потёр рукой поясницу и подошёл к окну.

– Ты не знаешь, но у меня брали показания в больнице. Ты тогда совсем не говорил, и…

– И?

– Полицейский сказал, что она переходила дорогу в неположенном месте.

– Это не может быть правдой.

– Да, я знаю. – Папа прокашлялся и повертел в руках нашу свадебную фотографию в рамке. – Нужно найти того человека, что звонил мне. Георгий, по-моему. Может, он сам объявится в полиции.

– То есть Вы хотите сказать, что виноватой сделают Наташку?

– Я ничего не хочу сказать. Просто не делай глупостей!

– Я хочу, чтобы он сидел. – В голосе у Ромки сквозила такая злость, что мне стало страшно. – Хочу, чтобы он сгнил в тюрьме. Чтобы ему было так же плохо, как мне.

– Ты жаждешь не справедливости, а мести, – папа в упор посмотрел на Ромку и аккуратно поставил рамку на место. – Ты помнишь, какие у Наташи были волосы? Я сам заплетал их в косички. Думал, что никогда не научусь вплетать эти здоровенные банты, когда собирал её на линейку для первоклассников. Светлые волосы, василькового цвета глаза. Такая худенькая, невысокая, с вечно холодными ладошками.

– Вы что, пожалели его?

Ромка встал напротив окна. Он был на голову выше папы, но пока ещё заметно уже в плечах. Брови нахмурены, карие глаза горят, плохо расчёсанная чёлка стоит дыбом.

– Ему семнадцать. Всего семнадцать.

– А Наташке было на два года больше. Только она лежит в могиле, а этот, – Ромка специально громко выругался и вновь уставился на папу, – спокойно сидит дома и смотрит телек.

– То, что мы сломаем ему жизнь, лишим молодости, Наташу не вернёт. Ей там, – папа глазами показал на потолок, – не станет ни жарко, ни холодно.

– Вы думаете, она бы не хотела, чтобы тот, кто её убил, ответил за свои действия?

– Никто из нас уже не узнает, чего бы она хотела.

– Ты трус, – Ромка буквально выплюнул последнее слово. – Если бы ты был его отцом, я бы ещё понял, но ты… боишься даже попытаться. Ещё дату суда не назначили, а ты уже отступил.

– Ему до самой смерти жить с чувством вины. Такое не каждый вынесет.

– Ты трус. Трус! Трус! – Ромку зашатало, но он не сбавил голос.

Папа вздохнул, потёр глаза и пошёл в прихожую обуваться.

– Хорошо, сегодня я побуду трусом. Только себя не вини. Уж ты точно не должен.

Дверь плавно вошла в проём и захлопнулась. Ромка сдёрнул пиджак и бросил его на стул, а потом опять взял в руки бутылку. Покрутил, прочитал этикетку и с силой запустил в стену.

Бутылка оставила на обоях тёмное пятно, но не разбилась и, упав на пол, покатилась к телевизору. Ромка рухнул на диван и прижал пальцы к вискам. Последним, что я видела в тот вечер, стали его слёзы.

Загрузка...