Двойка чаш. Приворот из гримуара

0 Шут

Самые важные дни в жизни редко предупреждают о своем наступлении. Чаще всего они сваливаются на голову, как слежавшийся, полурастаявший снег с крыши. И сейчас самый сезон.

Март — странный месяц. Холод еще крепко держится острыми коготками за землю, оставляет льдистые следы на готовых таять водах, запускает пальцы северного ветра за воротник зазевавшимся прохожим. Но человеческое сердце уже чует весну, греется в лучах собственной надежды, как у костра, и начинает биться чуть быстрее. Кошки мурчат на коленях своих людей, сучат лапками, спины выгибают — спокойно и радостно ожидают смену сезона, и заодно напоминают об этом двуногим. А как же иначе, на кошачьей мудрости только и держится мироздание.

По городу пушистые вестники неизбежной весны бродят парочками, хвостами переплетаются, усевшись под какой-нибудь скамейкой, и делают вид, что увлечены исключительно друг другом; на самом деле, они высматривают в шумной суетливой толпе самого грустного, потерянного человека и решают, что теперь его очередь уверовать в светлое будущее. Бегут по пятам, трутся об ноги маленькими головами, оставляют следы шерсти на ткани — чтобы, даже если не получится человека приручить, напоминание о встрече с котами с ним осталось чуть подольше. А главное, они выбивают нового знакомого из привычного потока рутины, заставляют впервые за день действительно присмотреться и прислушаться к улице, к городу, к мяукающему чуду с янтарными глазами. Просто так коты никого не выбирают — они знают, кому нужны сейчас более всего. Кому не хватает немного радости, чтобы дотянуть до оттепели.

Так одним мартовским утром маленькие хранители города и встречают запыхавшуюся, уставшую девушку на пороге неприметной аптеки. Она ворчит что-то под нос, то ли напевает песенку, то ли сама себе на жизнь жалуется; суетливо ищет что-то во внутренних карманах плаща, складках платья, под ковриком на входе. Тщетно. День еще не начался, а уже чем-то успел ей насолить; и, похоже, не впервые — потому что, умей коты переводить с человеческого наречия, то услышали бы об этом несколько крепких слов. Она оглядывается, останавливается, задумавшись — и, осознав, что в проулке нет никого, кроме парочки пушистых хулиганов под стеной соседней лавки, щелчком тонких пальцев отпирает входную дверь. Всполох веселого, трескучего зеленого пламени заполняет замочную скважину, скрипят несмазанные петли. Девушка заходит внутрь, но не раньше, чем в комнату проскальзывает черный кот.

Ахнув, она начинает размахивать руками, пытается прогнать животное, но к нему еще и подружка присоединяется — добротного вида трехцветная кошка с почти беличьим хвостом. Они чинно усаживаются по обе стороны дверного проема, как будто это место решили охранять, и молча, с интересом разглядывают мечущуюся в ужасе девушку.

— Ребята, — разве что не скулит она, хватаясь за голову, — ну не в аптеку же!.. Как я вас людям буду объяснять?

Черныш в ответ лишь веско мяучит, не оставляя никаких сомнений в том, что они не собираются никуда уходить, и что абсолютно точно эта встреча — к лучшему.

После нескольких попыток котов то ли выгнать, то ли подкупить, она сдается и запускает их за стойку — спать в обнимку на единственном стуле в комнате. Блаженно ушками дергать, когда зазвенит колокольчик на входе, и их новая хозяйка наконец начнет свой рабочий день. Слегка запускать коготки в обивку, оставляя на память маленькие следы.

Так и приносит едва наступившая весна в жизнь ведьмочки-аптекарши двух пушистых хранителей, любимцев всей семьи — а любить есть кому!.. Через пару часов после открытия забегает младшая сестренка — звонкая, радостная, даже чуть гиперактивная девчушка. В отличие от старшей, у нее волосы медно-рыжие, но те же ярко-зеленые колдовские глаза, та же сияющая улыбка. Она всегда старается везде успеть, помочь по работе и отцу, и сестре, и еще и с подружками вечерком посплетничать; от котов она приходит в абсолютный восторг, и он взаимен. Ответственное задание — назвать и накормить найденышей — она принимает со всем энтузиазмом.

— Ну вот и здорово, — с облегчением выдыхает девушка, когда два хвостатых чуда, деловито муркнув напоследок, отправляются к ним домой, на знакомство с родителями.

Ее зовут Эстер, и она отлично понимает, что это добрый знак от матери-природы — лучше не придумаешь; только все же в городской аптеке лучше обходиться без животных. Ни в коем случае она не станет прогонять кошек, просто передаст их в добрые руки младшей, а сама примет только послание.

Давно она не получала хороших новостей.

Гостей сегодня немного, как, впрочем, часто случалось в последнее время. Миловидные старушки, вполовину сложившиеся от веса прожитых лет на плечах, которые скрипучими голосами просят у юной лекарки совета; смущающиеся подростки, пытающиеся лечить симптомы переходного возраста на коже; уставшие молодые матери, которые любыми способами хотят успокоить то ли чадо, то ли муженька. Горожане, привыкшие заглядывать к Эстер за микстуркой от всех проблем на свете, и пока хранящие ей верность своего кошелька. Но надвигалось неизбежное: в последние годы стало возникать все больше лавок аптекарей-немагов, ремесленников, постигающих медицину через науку. Они работали много, вдохновленно, искали рациональные пути к решению любых вопросов и за свои труды пока просили сущие копейки. Медленно, но верно выдавливали травниц со своими зельями обратно на окраины, где староверы еще нескоро уверуют в живительную силу человеческой находчивости. И Эстер, может, и не была бы такой противницей прогресса, если бы знала, как ей без этой аптеки жить.

И дело не только в сентиментальной привязанности к потертым шкафчикам с микстурами, воспоминаниях о первых заклятиях или преданности лекарскому делу. Проблема банальная, прозаичная и оттого лишь больнее бьющая — деньги.

I Маг

Говорят, три — магическое число.

А еще семь. И тринадцать, если темной стороны не гнушаться. Дальше идут совсем уже неприличные — тридцать три те же. Она же не будет больше месяца ответа ждать? К тому моменту уже пора будет смириться, что на работу выбрали другого колдуна, наверное; но пока еще тишину можно списать на раздумья… сочинение долгого, прочувственного, радушного приглашения… трагическую смерть гонца с добрыми вестями по дороге? Птичку было, конечно, жалко, но думать о том, что граф просто увидел «ведьма» и выбросил письмо в камин, хуже.

Сказать, что Эстер волнуется — ничего не сказать.

Семья подозревает, что что-то изменилось, что-то не так; но спрашивать боятся, потому что завитком вопросительного знака могут попасть в только недавно затянувшуюся рану. Кто ее знает, на самом деле; в последнее время она в аптеке проводит гораздо больше времени, чем дома, и секретов могло накопиться немало. Так что тревожное настроение невольно перекидывается на других обитателей дома, как ядовитый плющ; спокойствие сохраняют только коты, абсолютно довольные новой жизнью. Хвостатые хулиганы при любой возможности пытаются вдвоем устроиться на коленях у Эстер, и их совершенно не волнует, что там и для одного-то места маловато. Скатываются обратно на кровать или на пол, тяжело и трагично вздыхают, залезают обратно, напоминают: вот эта барышня — адресат благих новостей, и пока она ждет их подтверждение, наша работа не закончена.

Лана начинает складывать два и два, когда, после полугода тщетной мольбы научить ее хотя бы базовым зельям, наконец получает от старшей сестры толстую, потрепанную, вручную сшитую книжечку с личными рецептами Эстер. Из-за ее огненной магии получится, конечно, не сразу и не все, но мазь от шрамов или микстуру от проклятий на мужское бессилие она сможет сделать. Эстер всегда за лавку держалась, как за собственное детище, это была ее жизнь, ее радость и смысл; а тут передает самые сокровенные секреты? Еще и по собственной воле? Гроза надвигается, не иначе; Лана повадилась за сестрой следить, как никогда прежде, любой необычный жест расценивая как причину волноваться.

До прямой конфронтации пока не дошло. Пока. Все-таки сложно огненной ведьмочке сдерживать собственный темперамент, особенно, когда все чувства на контрасте с закрытой природницей кажутся втрое ярче. Подростковые страсти все это лишь усугубляют. Эстер наблюдает за метаниями младшей и молчаливо благодарит судьбу, что для нее это все уже позади.

Разница в возрасте у них тоже магическая-нумерологическая. Семь лет, и обе одаренные. Как по учебнику.

Заклинания из общей, бытовой магии, которые помогали ухаживать за отцом и держать дом в относительном порядке, младшая уже давно довела до совершенства; на нее было не страшно оставить хозяйство полностью, хоть и увеличилось количество проживающих ровно на две остроухих головы. Эстер невольно ловила себя на том, что, еще не получив ответа на письмо, уже будто бы прощалась с родными стенами. Гладила по шерстяным спинкам котов, и думала: могла ли поторопиться. Обознаться. Пропустить в погоне за вестью из умирающих садов Исендора другой, более прозрачный намек от судьбы? Не зря ведь ответа не слышно уже один, два, три… четыре дня.

Ну и ладно. Не сильно-то и хотелось. Возможность была великолепная, настолько соблазнительная, что почти подозрительная; может, в этом и подвох. Придется все же пойти сложным путем, которым, в общем-то, последние несколько лет и шла Эстер. По сути, ничего и не изменилось… осталось только себя в этом убедить, и задушить на корню невнятную обиду в сторону неведомого графа, чьего имени она даже не знала.

На седьмой день Эстер теряет надежду. На восьмой получает письмо.

На подоконник дома, клацая когтями, приземляется увесистый ворон с почти по-человечески интеллигентным взглядом. К его лапке привязан небольшой свиток и мешочек из темно-зеленого бархата — редкой красоты ткань, при виде платья из такого отреза любая принцесса удавилась бы.

«Граф Кейн невероятно рад Вашему согласию сотрудничать! Для воскрешения земель потребуется немало сил, и мы восхищены Вашим благородством. Выдвигайтесь как можно скорее! Если скромного пособия в послании не хватит на дорогу, Вам все будет возмещено по приезде. В скором времени ждем личного знакомства с Эстер, талантливой ведьмой из Флистана».

Честно? Какой бы там церковный мальчишка ни писал за графа корреспонденцию, Эстер ему всей душой была благодарна. Если бы он не упомянул ее имя, все еще была бы возможность засомневаться, подумать, что какой-то другой целительнице из города попалась та счастливая газета. А так… абсолютная уверенность!

…и абсолютный ужас навалившейся ответственности.

Несколько минут Эстер стоит, пожирая глазами каждый завиток на курсивном почерке, и даже не сразу тянется к мешочку — а ворон терпит, сидит, иногда вздрагивает крыльями, будто подгоняет получательницу. Может, ему еще и отчитаться нужно будет — кто знает, какой именно магией владеет ее новый работодатель в Исендоре. Вполне и заклинателя зверей туда могло занести.

В бархат завернуто всего несколько монеток. Опешив, Эстер даже от ворона отворачивается, когда тянет подарок на зуб проверить — нашла кого стесняться, птицы!.. а это действительно золото.

«Скромное» послание на дорожные траты от графа стоило больше, чем пара месяцев работы в аптеке.

Сомнений быть не могло. Вот оно, то самое долгожданное чудо.

Не выдержав напора эмоций, Эстер возликовала вслух — запищала, как маленькая девочка, и закружилась на месте; от неожиданности ворон озадаченно каркнул и улетел.

II Верховная Жрица

Кучеру пришлось очень абстрактно объяснять, почему им нужно выдвигаться до рассвета. Да, даже если хозяйка постоялого двора предлагает накормить тебя завтраком. Да, даже если ты с этой хозяйкой ночевал. Кого бояться стоит больше — боевую старушку без дара или паникующую ведьму? То-то же.

Проблема была даже не в раскладе. Точнее, не только в нем. Карты не сказали ничего, что Эстер про себя уже давно не знала — а перемены спасибо, что по Смерти, а не по Башне; после встречи с шестнадцатым арканом себя придется по кусочкам собирать. Интригуют Влюбленные — выбор выбором, а может и банально интрижкой проиграться. Подвох она почуяла, когда коллега решила не просить оплату за расклад. У любого действия есть противодействие, у любого заклятия есть цена; если уйти от гадалки с полным кошельком, откат догонит потом обоих. Поэтому, когда Эстер потянулась хотя бы за какой-то мелкой монетой, а одноглазая ведунья начала чуть ли не открещиваться, стало ясно — хорошо это не закончится.

Иногда не помешает быть… чересчур осторожной.

Бедняга Даниэль ворчит, но повинуется, и они отправляются в путь. Они покидают близкие к дому, относительно знакомые земли с пышными полями злаков и изумрудными холмами с лиственными деревьями, переходя в темные, холодные и пугающие леса.

Медленно, почти незаметно, природа перетекает из одного настроения в противоположное. Перед ними простирается массив древних деревьев, их ветви переплетаются, словно паутинки, закрывая небосвод от нежных лучей солнца. Туман зловеще навис над сырыми землями, словно покрывало.

Эстер еле могла сдерживать дрожь в руках, пока повозка шла по извилистой дороге, прокладываемой через неожиданно мрачные лесные просторы. Так далеко от отчего крова она еще никогда не бывала, и теоретическое знание географии тут как-то совсем не поднимало настроение; да, между независимым городом и графством лежат богом забытые чащи. Ведьме ли природнице этого бояться? Стыдно даже.

Густая листва склонилась над путниками, словно свод пещеры. Звуки природы здесь несколько приглушены, похоже, время остановилось, замерло в темных объятьях леса. Неровный полет растрепанных, будто камнями подбитых ворон навевает жуткие мысли. Из-под ветвей доносится шуршание. Одинокий старый дуб возвышается над остальными деревьями, его искривленные ветви словно вытягиваются к небу, образуя зловещую фигуру. Мох покрывает стволы и камни, создавая впечатление, будто земля поглощает все живое, и теряется ощущение перспективы — то ли лес к небу, то ли корни к костям…

Не светлой служительнице матери-природы ежиться от тревоги в таких условиях. А все же что-то пробирает.

Густую тишину спящей чащи прорывает отчаянный, скрипящий крик. Зов о помощи. Эстер просит кучера остановиться, и выпрыгивает из повозки, едва та успевает замедлиться. Это не человеческий голос. Так звучит раненый зверь, пораженный не только болью и опасностью, но и предательством родного леса.

Эстер ступает осторожно, стараясь идти на звук, но ветви на мерзлой земле предательски хрустят под подошвой. Пульс учащается, кровь стучит в висках, и ведьма старается успокоиться, не давая собственным эмоциям затуманить голову и помешать найти зверя.

Корни сплетаются в коварные узлы под ногами, колючие ветви цепляются за подол накидки и платья; девушке несколько раз приходится останавливаться и сворачивать в другую сторону, будто ее пытаются запутать. Сбить с дороги. Предупредить? Помешать? Она не может позволить себе роскоши задуматься об этом, когда вновь слышит крик раненого животного.

Это лиса. Она попала в охотничью ловушку, и ей перебило заднюю лапу; бедное создание все извелось, пытаясь вырваться из металлических тисков, но лишь ухудшало ситуацию. Когда Эстер приблизилась, лиса вновь заметалась в ужасе, не ожидая, что человеческая незнакомка способна проявить сочувствие и помочь.

К ее собственному несчастью, лесная красавица была идеальной целью для браконьера: с густым темным, почти черным мехом и великолепным хвостом. Снег меж деревьев оттаял еще не полностью, и она выделялась среди белизны сугробов, как уголек на шелковом платке. Не рискуя приближаться к раненому зверю и дальше, Эстер медленно и осторожно опускается на колени и прижимает одну ладонь к земле, игнорируя боль от контакта льда и кожи. Вторую она кладет себе на грудь, туда, где можно ощутить участившееся биение сердца.

В слова свои она почти не вкладывает голоса, только чистую, первородную силу. С щелчком распахивается ловушка, освобождая лапу. Ни один рукотворный механизм не способен сопротивляться воле ведуньи; и лечение — главное ее призвание. Между ребер девушки зарождается зеленая искра, через несколько секунд сжимается в сгусток чистой колдовской энергии, и по пальцам вжатой в почву руки перетекает к раненому зверю. Лиса в ужасе пытается отползти, но магия настигает ее быстрее, и забирает всю боль. Соединяет хрупкие кости, затягивает кожу, останавливает кровь. Исправляет жестокую ошибку другого человека; восстанавливает баланс в природе.

Целительницы призваны избавлять от страданий.

Не веря в такую удачу, лиса вскакивает и слегка переминается на месте, будто проверяя, а точно ли боль закончилась. Внимательными, почти человеческими бусинками глаз смотрит на Эстер, еще застывшую в позе призыва. Изучает. Может быть, даже запомнить пытается — вот ты какое, людское сочувствие. Нечастый гость.

Принюхивается, а затем широко машет хвостом пару раз — одновременно благодарность и прощание. И прежде, чем девушка успеет даже на шаг к ней приблизиться, лиса темной молнией отправляется обратно в чащу. Домой.

III Хозяйка

Похоже, ко всем странностям в своей жизни граф настолько уже привык, что даже заскучал — и за развернувшейся перед ним ведьминской истерикой наблюдать оказалось интереснее.

— Я не подписывалась на это! — разъяренная Эстер мечется вперед-назад по холлу, и гулкое эхо от каблуков разносится между стен. — Чтобы светлая работала на чернокнижника! Да никогда!

— Некроманта, — мягко уточняет Кейн. Он стоит напротив, просто взглядом следуя за хаотичными передвижениями новой гостьи. Рядом с ним, как стойкий костяной солдатик, вытянулся тот самый скелет, якобы случайно загораживая выход. — Между прочим, редкая ветвь черной магии. Уважаемая.

— Кем? — Эстер прижимает ладонь ко лбу, надеясь, что у нее жар и это все лихорадочный бред. — Кем уважаемая?! Господи…

— Ну, с ним у нас как раз отношения натянутые, — граф, похоже, этим разговором искренне наслаждается. — Его служители обычно не в восторге от моего искусства, это верно.

— Я. Не собираюсь. Работать с некромантом, — отчетливо, чуть ли не каждую букву чеканя, повторяет Эстер. Не может избавиться от ощущения, что над ней шутят. Иначе этот контраст в их настроении сейчас просто не объяснить. — Светлая целительница не свяжется с чернокнижником. Все.

— Даже во имя всеобщего блага? — Кейн поднимает бровь. — Вы наблюдали состояние моих земель. Тьма медленно пожирает поля, отравляет воды. Люди и скот чахнут, ссыхаются заживо. Кошмарная несправедливость, которую вы могли бы исправить… стать спасительницей. И вы оставите их погибать просто ради принципа? Так ли много в вас света?

Последняя фраза бьет Эстер прямо в солнечное сплетение; пораженная такой наглостью, ведьма стоит, полуоткрыв рот, и в ее взгляде можно прочитать все проклятья, которые она сейчас сдерживает.

— Так это ваша тьма! Отмените заклятье, откатите ритуал. Возьмите ответственность за собственную скверну, и меня не впутывайте.

— Если бы так, — он вздыхает, возможно, в этот раз с искренней печалью — хотя черт его знает, Эстер пока не способна в пылу собственного возмущения хорошо других людей считывать. — Это прощальный подарок от моего дражайшего почившего братца. Не знаю, каких сплетен вы уже могли наслушаться от жителей, но все, что вам рассказали про Абрахама, можете для достоверности утроить. Невероятной силы был практик, но характер… чудовищный.

— Я не понимаю, — честно сообщает Эстер, прислоняясь к какой-то полуколонне спиной, и вжимаясь затылком в холодный камень, лишь бы почувствовать себя стабильно.

— Братец затеял грандиозный ритуал, в котором мало было смысла, одни амбиции. Хотел воскресить человека, — как у него все обыденно звучит! Какой абсурд! — А не просто поднять. Глупо, безрассудно, да и просто запрещено. Разумеется, его энергией просто по стенам разметало. Хоронить было нечего — осталась оплавленная пряжка от ремня да запекшаяся кровь на потолке.

Пожалуйста, только не вдавайся в подробности; Эстер едва не стошнило просто от мысли о такой картине.

— Смерть некроманта — вообще дело нежелательное, мы и напакостить можем, уходя, — с этой мыслью даже скелет соглашается: кивает медленно, скрипя позвонками. Жуть, жуть, жуть… — Наша магия бессмертна, в отличие от тел. Она просто выплескивается обратно в мир, пока не найдет новый достойный сосуд. По дороге рушит все, что попадется. Так что даже мирно умирающий темный обычно устраивает небольшую катастрофу, а уж в таких условиях… я удивлен, что дом выстоял. Скверна вырвалась в таких масштабах, что я просто не смог ее ни впитать, ни сдержать. Попытался.

В красноречивой тишине он закатывает рукав свободной черной рубахи — одет довольно расслабленно, не помпезно; на расстоянии видно не все, но достаточно. На коже левой руки у Кейна остались грубые рубцы, как от сильного ожога раскаленным металлом; неестественно темные шрамы, которые невольно напомнили девушке о пепле на стволах проклятых деревьев.

— При всем желании просто заполучить силу двух магов по цене одного, мое бренное тело оказалось к этому не готово. Самого чуть не распороло, — он как-то рассеянно задерживает взгляд на рубцах, будто все еще удивлен их видеть. — Так что мрак сорвался с цепи и пожрал все, до чего добрался. Он мне не подчиняется. Въелся в почву, как чернила. Я испробовал все — с посмертной волей братца тягаться не могу. Это графство — все же наш дом, и я не хочу, чтобы оно просто погибло из-за безрассудства Абрахама. Поэтому мне нужна ваша помощь.

Эстер жмурится так, что в темноте на обратной стороне век начинают прыгать искры. Ее предупредили, что это проклятие — но было бы неплохо и про содействие чернокнижникам рассказать! Это абсолютно противоречит всему ее существу. Магия лекарей изначально моральна, она призвана на благие дела и великие свершения. Не на уборку останков осквернителя могил.

— Честно, я не понимаю вашу дилемму, — продолжает Кейн, бесстыдно разглядывая девушку, наблюдая за каждой ее реакцией. — Вам предлагают спасти мир, и еще и заплатят достойно. В графство вернется весна и благодать, вы будете свободны в своем Флистане блистать подвигами и украшениями.

— И помогать злодею, — огрызается Эстер.

Граф устало выдыхает, медленно теряя терпение.

— Ну и какое такое зло я успел сотворить, пока вы тут с колоннами обнимались? Давайте без оскорблений, у меня для светлых тоже немаленький запас интересных определений припасен. Могу даже простить вам «чернокнижника» — исключительно по доброте души.

IV Хозяин

Эстер и Кейн по узкой тропинке приходят к последнему пристанищу семьи Винтеров — фамильному кладбищу в тени готического замка. Похоже, кто-то пытался разбить здесь маленький поминальный садик, чтобы на мраморной скамье часами разговаривать с ушедшими; деревья посадили недавно, стволы были тонкие и хрупкие, и оттого казались еще печальнее. Лишенные листьев и плодов, они тянулись к небу, как будто молились о пощаде. Тщетно.

Ворота были низкие, кованые, с искусными завитками и острыми шипами, и украшены гербом семьи. Эстер еще не успела его ранее нигде заметить, и только сейчас присмотрелась — и опешила. На черном щите серебряный череп, вокруг которого навечно зависли четыре символа: кубок, монета, посох и меч. Под щитом лента с девизом. «Mors magica est vita».

— «В смерти — магия жизни», — переводит граф, заметив, куда смотрит Эстер. — Пафосно, высокомерно, аристократично. Все, как любили мои старшие.

Эстер заходит на кладбище первой. Ее встречает тишина и ряды надгробий, свидетели истории семьи Винтеров. Некоторые были целыми и аккуратными, с именами и датами, которые говорили о достоинстве и почете. Другие — треснутыми и покосившимися, с неразборчивыми надписями, наследием страдания и позора. Несколько остались разбитыми и разбросанными, как будто кто-то их разрушил намеренно, чтобы стереть память о них. По всему кладбищу росли колючки и плющ, обвивая и закрывая камни, как будто хотели поглотить их.

В центре кладбища стоит фамильный склеп в готическом стиле, сложенный из серого камня. Ровно посередине фасада пролегает глубокая трещина, недостаточно глубокая, чтобы здание уже развалилось, но… это явно было всего лишь делом времени. Двери в усыпальницу приоткрыты, как будто кто-то изнутри захотел проветрить комнату; от такой ассоциации у Эстер по спине бегут мурашки.

Кейн поднимается на несколько ступенек и театрально ударяет по камню кулаком три раза.

— Стучаться надо, — поучительно говорит он, — а то вдруг заняты. Не услышали, как мы подходим.

— А вам весело, смотрю? — не выдерживает Эстер.

— Чего ж уже грустить. Тут несколько поколений отдыхает, по каждому времени скорбеть не хватит. Это для вас смерть — конец разговора с человеком, — он как-то хищно улыбается, — а я всегда могу к предкам за советом обратиться.

К тем, от кого осталось, что хоронить. Абрахам и пока безымянная сестренка тут уже не упокоятся. Может, после ритуала дверь и осталась не заперта — скорее всего, все происходило в спешке. Чтобы Кейн не успел все же помешать.

Эстер чуть наклонилась, чтобы присмотреться к надписям на надгробиях.

— И что же, весь род — некроманты?

— Нет, конечно. Просто титул заработали на работе с мертвыми солдатами во славу короне. Много было мелких темных колдунов со скверным характером, парочка пиромантов, дядя по материнской линии монастырем, вроде, заведовал. Все разные. Иногда рождались истинные сыны рода, способные поднять всех предыдущих, — в голосе проскользнула некая гордость. — То, что я и Абрахам подряд вышли одаренные, родители сначала сочли чудом. Потом уже было поздно кого-то по тетушкам ссылать.

Понятно, знакомство с родителями уже началось. Где-то здесь уже прислушиваются к ее тону и шагам. В поместье она больше ни на какую кареглазую старушку не наткнется.

Осторожно, опасаясь неожиданной реакции энергии на чужеродное присутствие, Эстер проводит пальцами по имени, высеченному на одном из памятников, собирает кожей пыль и все тот же треклятый пепел. Погружения в последние моменты, как в подземелье, не происходит — может, магом человек под землей не был, или просто его боль уже «выветрилась» из окружения.

Пытается сосредоточиться, закрывает глаза и тянется душой к многочисленным нитям силы, оплетающим каждый камень в этом месте. Это были следы не только волшебной энергии, но семейной и романтической любви, клятв и предательств; несколько нитей тянулись к стоящему неподалеку Кейну. Заплетались вокруг запястий и груди, светились и пульсировали. Связи с теми, что воспитывали, обучали и любили этого человека. К кому он сюда приходит.

Чьи голоса могут звучать в пустых комнатах замка.

Она чуть давит на камень надгробия, и по кончикам пальцев пляшут зеленые искры; она представляет себя хранителям этой земли, показывает свои силы, чтобы они благословили ее на работу. Сжав зубы в страхе, ждет реакции — боится, что сейчас ее оттолкнут, и дальше либо в каждый ритуал закладывать сопротивление рода, либо просто возвращаться к своему… но из земли между ее ботинок прорезается одинокий подснежник. Хилый, склонившийся сразу на тонком стебле, но — живой.

Наблюдающий за всем этим Кейн довольно хмыкает, лишь больше убеждаясь в правильности своего выбора.

Не открывая глаз, оставаясь в мире линий энергии, Эстер отнимает руки от холодного камня и складывает ладони, сжимает их вместе; контрастируя с черной паутиной проклятья, по земле от нее расползается пульсирующей волной изумрудный свет. Сначала мир сопротивляется, но все же подчиняется той, что ведает. Рахитичные кустики, спутавшиеся друг с другом колючими ветвями, распускаются розовым цветом; оживает засохший плющ, ползет по памятникам, как змея. На тонких деревьицах завязываются почки, набухают бутоны; в воздухе разливается сладковатый аромат.

— Жасмин, — тихо говорит Кейн и тянется к белым цветам. От неосторожного прикосновения темного мага лепестки тут же начинают осыпаться под ноги; он отдергивает руку.