Двухколесное счастье (СИ)

36

Давид

Новый день оказался каким-то богатым на посетителей. Нет, из родственников, к счастью, пускали только самых близких, но и на них практически не было времени. Ко мне палату, как на паломничество, стекались всё новые и новые люди в белых халатах. Большинство из них приходили в сопровождении моего лечащего врача. Как я понял, шла активная подготовка к операции. Меня осматривали, ощупывали, возили на всевозможные диагностики, брали анализы и постоянно опрашивали. Я понимал, что такому повышенному вниманию обязан, прежде всего, своему отцу, который наверняка хорошо оплатил приход каждого эскулапа и, конечно же, мою отдельную палату.

Аси не было. Да, я весь день себя обманывал — ждал её несмотря на то, что сам же вчера сказал ей не приходить.

Татевик тоже не пришла, чему я очень сильно обрадовался. Мама со скорбным лицом с самого утра принесла хорошую весть, что у девушки сегодня срочная командировка на весь день, и ждать её прихода нужно только завтра.

А вечером ко мне пришел мой друг Тихон вместе со своей женой.

— О, отец! — приветствую его радостным восклицанием и тяну свободную руку для приветствия. Прозвище «отец» мы с друзьями стали использовать, когда Тихон стал священником — называть батюшку (даже если знаешь его с детства) по имени совсем несолидно, поэтому мы сократили «отец Тихон» до просто «отца».

— Здорово, болящий, — подкалывает меня всегда веселый друг и, осенив крестом, приобнимает, насколько это возможно в моём положении.

— Привет, Давид, — Даша тоже подходит и быстро целует в щеку. — Ты чего это тут так долго залежался?! Второе воскресенье подряд апостол Зинаида читает — народ уже возмущаться начал, — она, как всегда, шутит. Поддержка Даши всегда проявляется в таких беззлобных подтруниваниях. Она сама никогда не ноет, и не поощряет это у других.

— Боюсь, придется вам терпеть Зинаиду еще долго, — как ни старался скрыть горечь за улыбкой, но, видимо, не получилось. — Ну или Анатолия всё-таки научить…

— Так, отставить уныние, а то мой муж тебе епитимию сейчас влепит, весь лоб сотрёшь поклоны бить, — улыбаюсь уже без грусти.

— Серьезно, брат, — да, я его «отец» зову, а он меня по старинке «братом», — я тебя не узнаю! Ладно, девчонки плачут — им положено, но мы, мужики, должны сильными быть, несмотря ни на что…

— Какие девчонки плачут? — не укрылась от меня соскользнувшая с языка фраза.

— Я в принципе говорю, — у Тихона забегал взгляд — не умеет он врать.

— Ой, да ладно тебе, пап, — вмешивается Даша, обращаясь к мужу, а потом говорит уже мне: — Вчера девушка твоя приходила в храм.

— Даша! — пытается не дать жене говорить друг, но уже поздно — если матушка начала, она всё выдаст.

— Ну что тут такого? — спрашивает у мужа, который пытается что-то ей сказать одними глазами. — Это что секрет какой-то? Да её весь храм видел, как слезами все иконы нам омывала.

— Ася приходила? — у меня не укладывается пока это в голове, но по глазам понимаю, что всё-таки я правильно понял. — Но зачем? Почему она плакала?

Тихон молчит как-то странно, будто хочет что-то сказать, но не по каким-то причинам не делает этого.

— А ты сам не догадываешься, почему? — упирает руки в бока Даша.

— Она на исповеди была, — не даёт мне ответить Тихон

— А ты её выгнал, — снова вклинивается его жена.

— Подождите-подождите, — поднимаю вверх руку, чтобы они притормозили и дали мне хоть немного разобраться в услышанном. — Ася пришла в храм и на исповеди тебе рассказала, что я её выгнал?

— Да ты что! Господи, помилуй, — истово крестится отец Тихон наподобие того, как невоцерковленные люди в таких случаях плюют через плечо или стучат по дереву, — стал бы я кому-то рассказывать то, что на исповеди было! Это она мне в беседе рассказала, а я матушке по секрету, — глядя выразительно на жену сквозь зубы проговаривает Тихон, показывая своё отношение к её несдержанности.

— Ну что тут такого? Девушка вон как переживает!

— Даш, это нас с тобой не касается, — спешит сменить тему друг. — Дружище, ты главное — поправляйся, а на всё остальное — воля Божия. Может, это и не твоя судьба… — говорит как-то задумчиво, в глаза почему-то не смотрит.

— Отец, ты что-то не договариваешь? — с сомнением смотрю на всегда веселого шутника Тихона, который сейчас улыбается настолько неправдоподобно, что становится не по себе.

— Конечно, не договариваю! — словно берет себя в руки и снова выдает очередную шутку. — Я здесь уже почти полчаса, а еще ни разу тебе не сказал про крышу! Вот, послушай что у нас опять приключилось…

Отец Тихон рассказывает мне сначала в шутку, а потом абсолютно серьезно о том, как продвигается ремонт кровли храма. Эта эпопея с крышей длится уже второй месяц: сначала закупили некачественный материал, который к тому же и привезли невовремя с большим опозданием, потом катавасия с отправкой его обратно, присланный повторно профиль пришел не того цвета… Потом работники чудили… В общем, тема крыши стала для батюшки своеобразным мемом. При любом удобном и неудобном случае он затевал разговор на эту тему.

***

Вечером пришла Анаит. Моя тётя и подруга с самого рождения. Мы жили всегда вместе, поэтому я её воспринимал скорее как сестру. Вчера как пришел в себя видел её только мельком, сегодня же смотрю и не понимаю, что в ней изменилось?

— Аня, — такое сокращение её имени я могу позволить только когда мы наедине, и нас не слышат родственники. Анаит нравится, когда её так называют и друзья все к ней так и обращаются. — Что с тобой случилось, пока я был в отключке? Ты словно светишься?

— Брось, Давид, — смущенно прячет улыбку, — я просто рада, что ты вышел из комы.

— Кого ты собираешься надурить? Я ж чувствую, что у тебя случилось что-то, не расскажешь?

— Да, ничего не случилось, просто настроение хорошее, — ладно, не хочет говорить, не буду пока настаивать, сама расскажет, когда придет время. — Лучше расскажи, Ася приходила к тебе?

Теперь тему поменять хочется мне. Но я не успеваю ничего ответить, потому что в палату входит мой лечащий врач.

— Ну что, Давид Ашотович, готовы завтра на операцию? — я теряюсь от такого вопроса. Почему-то думал, что у меня в запасе как минимум несколько дней… — Да, мы решили, что тянуть в вашем положении ни к чему, — видя моё замешательство и не дожидаясь ответа продолжает, — поэтому сегодня провели все необходимые диагностики и завтра во второй половине дня, как только получим последний результат анализов, повезем вас оперировать.

— Хорошо, доктор, я понял, — говорю, по ходу переваривая информацию.

— Я уже сменяюсь, — вдруг совсем другим тоном говорит Максим Сергеевич, будто волнуясь, и только тут я замечаю, что он слишком уж часто поглядывает не на меня, а на мою посетительницу, которая сидит затаив дыхание и почему-то покраснев. — Уже поздно… Анаит Самвеловна, может вас подвезти?

— Я… Даже не знаю… — Анаит испуганно смотрит на меня, будто боится моей реакции. Зря, я ведь не моя мама и даже не Каринэ.

— Ань, Максим Сергеевич прав — уже стемнело, как ты будешь добираться? Поезжай, я буду спокоен.

Карие глазки засветились еще ярче, чем когда она вошла ко мне в палату. Теперь понятно, кто зажег этот огонек…

— Анаит Самвеловна, я вас у входа буду ждать через десять минут, — доктор уходит, а я не могу сдержать счастливой улыбки — как я рад, что у Ани за столько лет наконец-то появился ухажер, которого она не отталкивает уже на подходе.

— Давид, не смотри так, — пеняет мне родственница. — Зачем ты сказал, чтобы я поехала? Только представь, что будет, если наши увидят меня, выходящей из чужого автомобиля.

— Ты хотела сказать, из автомобиля с русским водителем.

— Тем более! Мне жизни не будет после этого… Если вообще из дома не выгонят.

— Аня, прекрати! — говорю довольно строго, чтобы немного взбодрить её. — Ты такая же хозяйка того дома, как и все! Имеешь равные права с моим отцом. И ты уже взрослая девочка…

— Ага, настолько взрослая, что успела стать разведенкой.

— Хватит цитировать мою мать! То, что ей повезло с замужеством, а тебе нет, не делает её великой личностью, чьи фразы стоит заучивать наизусть. Аня, ты имеешь право встречаться с теми, с кем захочешь.

— Я знаю… Но, Давид… А если я снова ошибусь? Отряхнуться и пойти дальше я уже не смогу…

— Сможешь, — говорю уверенно. — Ты что же думаешь — никто не ошибается? Ошибаются. И ты и на это, представь себе, имеешь право.

— Хорошо говорить с юристом — все права мои знает, — Аня наконец повеселела от своей же шутки, и напряжение разговора спадает. — Ладно, пойду я, а то неудобно заставлять человека ждать.

Она целует меня в щеку, а я пытаюсь поймать её взгляд, чтобы увидеть эти искорки предвкушения встречи, но упрямица специально меня игнорирует. И только у выхода на секунду задерживается и выпаливает мне на прощание:

— И не смотри так на меня! Прибереги свои взгляды для Аси!

Анаит всё-таки бросает мне быструю счастливую улыбку и ускользает за дверью, не успев заметить грусть, вернувшуюся ко мне после упоминания любимого имени.

Асья… Весь день гнал от себя мысли о ней, и вроде бы даже получалось — родственники и медперсонал даже в тихий час не дали мне остаться одному. И вот теперь вечер, палата опустела, и мысли, будто слетев с ручника, понеслись в мою голову.

Вот она стоит передо мной в растянутой домашней футболке, вся в штукатурке, с каким-то платком на голове, перекосившемся и съехавшим на бок. Смешная и такая маняще близкая. Так и хотелось прижать к себе. В принципе, я это и сделал, когда снимал её с дивана за секунду до падения. И отпустить было очень сложно — руки не желали слушаться, сцепляясь на тонкой талии…

Вспомнил, как она пробовала впервые долму… Смотреть, как Асья ест — это вообще отдельное искушение. Испачканные соусом губки так и хотелось поцеловать…

А ведь поцелуй едва у нас не случился. Чуть позже, когда мы катались на велосипедах в парке. Помню каждую деталь того момента, и Асино лицо, испуганное и застывшее перед моим. Как бы она отреагировала, поцелуй я её тогда? Если бы была возможность у людей отматывать время назад, то из всей своей жизни я бы выбрал тот день и всё-таки поцеловал. Я тогда боялся, что спугну её и она оттолкнёт меня, закроется… Сейчас же я понимаю, что, возможно, мы больше не увидимся с ней никогда, и безумно хочу хотя бы узнать вкус её губ.

Замечтавшись, я и не заметил, что в палату кто-то вошел. Густые сумерки не дают рассмотреть посетителя.

— Мама, это ты? — всматриваюсь в темный силуэт, который молча приближается к моей кровати…