Дьявол

Глава 2

Иден

Три недели назад

— Не знал, что ты здесь.

Я вздрагиваю от звука его голоса, хоть и слышала, что открылась входная дверь, и последовали его шаги.

Нащупав пульт, я ставлю на паузу шоу, на которое едва обращала внимание, и смотрю на него.

Свет от телевизора освещает его высокую подтянутую фигуру, когда он опирается на входную дверь, и я сдерживаю дрожь.

Если бы он не был так увлечен политикой, я уверена, он мог бы сделать успешную карьеру модели. Он интригующе сочетает в себе грубость и мальчишескую привлекательность. Светло-каштановые волосы подстрижены в деловом стиле. Большие карие глаза, полные решимости, как будто он всегда стремится к следующей большой цели. А в самом центре его подбородка, который чаще всего сжимается в раздражении, есть самая сексуальная ямочка.

Однако моя любимая часть Каина — его губы. У него такие губы, ради которых женщины со всего мира ложатся под нож. Они полные и чувственные, слегка приподнятые в уголках, из-за этого кажется, что он вечно ухмыляется, словно знает, как сильно я хочу его поцеловать.

— Сейчас вечер субботы, разве ты не должна проводить время со своими друзьями?

Я внутренне вздрагиваю, но не от его холодного тона или легкой грубости, исходящей из-за алкоголя, который он, должно быть, употребил, а из-за того, что он прекрасно знает, что у меня не так уж много друзей. Точнее их нет.

Я практически изгой в городе, благодаря инциденту, произошедшему, когда мне было четырнадцать, из-за которого моя мать забрала меня из обычной школы и перевела на домашнее обучение.

Даже сейчас чувство неловкости настолько острое, что у меня перехватывает дыхание. Я никогда не хотела, чтобы кто-то узнал о письмах, которые я писала своему учителю, мистеру Делэйни, в седьмом классе.

С самого детства я больше общалась с взрослыми, чем с ровесниками. Мистер Делэйни, похоже, это понимал, и у нас завязалась дружба.

Однако мои личные мысли о нем никогда не должны были увидеть свет. Эти письма предназначались только для моих глаз.

К сожалению, когда Триша Розенберг нашла их... они стали достоянием общественности. Учитывая мой экспрессивный язык и графические подробности всего, что я хотела, чтобы он со мной сделал... половина людей в городе считала его каким-то растлителем малолетних.

Другая половина считала меня подростковой Лолитой... пытающейся разрушить жизнь хорошему человеку, семьянину, потому что сама я была из неполной семьи и имела проблемы с отцом.

Стоит ли говорить, что моя жизнь быстро превратилась в ад. Надо мной издевались сверстники и словесно оскорбляли взрослые, которые должны были меня защищать.

Моя мать — уже известный адвокат — поначалу играла на опережение, утверждая, что ее маленькой дочерью воспользовались. Хотя я много раз пыталась убедить ее, что между нами ничего не было и это всего лишь мои глупые фантазии.

Однако все стало только хуже, я совершила ошибку, встретившись с мистером Делэйни ночью, чтобы извиниться за все те неприятности, которые я ему причинила. Но появилась его жена, и, мягко сказано, дерьмо попало на вентилятор.

После этого моя жизнь превратилась в один сплошной пиздец, но на протяжении всего этого скандала я пыталась доказать невиновность, и свою, и мистера Делэйни. Хотя мне не стоило этого делать, потому что мистер Делэйни — как и все остальные мужчины в моей жизни — отвернулся от меня. В итоге он рассказывал всем, кто его слушал, что я психически больная, одержимая и шантажирующая его, потому что злилась, что он отверг мои ухаживания.

Поскольку из-за писем я действительно не могла оспорить свою увлеченность им, город отвел душу, играя в судей, присяжных и палачей. Особенно после того, как выяснилось, что мистер Делэйни был связан с каким-то важным политиком, которым все восхищались.

Моей матери ничего не оставалось, как спасать лицо и карьеру, она заявила, что у ее дочери-подростка серьезные психологические проблемы, и что она решила поступить правильно и отправить меня подальше, чтобы я могла получить надлежащее лечение.

С тех пор я застряла в этом доме. В плену слухов, неправильного выбора, эгоистичной матери и моего своеобразного разума.

Лишь недавно я снова начала общаться с людьми за пределами дома, отчасти благодаря помощи Каина и моего психотерапевта Дэвида.

В большинстве дней я все еще не могу выйти на улицу — даже до почтового ящика, — потому что мои тревога и страх не позволяют. Но, по крайней мере, я наконец-то могу вести беседы с теми, кто приходит сюда.

Ирония судьбы. Большинство девушек моего возраста не могут дождаться свободы, чтобы исследовать вселенную на собственных условиях. А я хочу лишь одного — навсегда остаться в этих четырех стенах... потому что не понаслышке знаю, каким жестоким может быть внешний мир.

— О, это верно, — размышляет Каин, возвращая меня в реальность. — Ты не очень-то любишь общаться с людьми. Правда, принцесса?

— Бурная ночь? — бросаю ему в ответ, потому что ненавижу, когда он намеренно провоцирует меня. Уверена, что и ему это не слишком нравится.

И все же мы исполняли этот танец столько раз, что я уже сбилась со счета. Может быть, мы втайне обижаемся друг на друга, потому что в глубине души оба хотим того, чего никогда не сможем получить. Может быть, эти насмешки и подколы, которые мы бросаем друг другу, — наш больной способ держать в узде свои настоящие чувства, поскольку знаем, что никогда не сможем их раскрыть.

А может быть... я просто выдаю желаемое за действительное и фантазирую, как это было с мистером Делэйни годы назад, и Каин не может дождаться моего следующего дня рождения, чтобы избавиться от меня навсегда.

Видит Бог, его поведение в последнее время заставляет думать именно так. А это значит, что мне нужно вести себя как можно лучше, потому что я уверена, что умру, если он меня выгонит. Не только потому, что я буду разбита горем, но и потому, что у меня нет ничего, чтобы выжить самой. Я едва могу пройти по подъездной дорожке, не вспотев и не испытав приступа паники.

Стянув галстук с шеи, он издает протяжный вздох: — Можно и так сказать.

Я сижу прямо, пока он идет к дивану, следя за каждым его движением.

— Хочешь поговорить об этом?

Он издает мрачный насмешливый звук: — Я в порядке.

Заправив прядь волос за ухо, я оглядываюсь по сторонам, не зная, что сделать или сказать.

— Я заставляю тебя волноваться? — насмешка в его голосе сменяется искренним беспокойством. — Хочешь, чтобы я ушел?

— Да и нет.

Он приподнимает бровь, и его лицо озаряется весельем: — Это действительно проясняет ситуацию.

Я смеюсь, и мое тело немного расслабляется.

— Да, ты заставляешь меня волноваться, — он поворачивается, чтобы уйти, и я быстро добавляю: — Но я не хочу, чтобы ты уходил, — я указываю на журнальный столик, — попкорн подгорел, газировка теплая, но все еще съедобно.

Он по-мальчишески ухмыляется, присаживаясь на пуфик, на котором лежат мои ноги. Странно, что он выбрал место ближе ко мне, ведь обычно он делает все наоборот. Еще дюйм или около того, и мы действительно соприкоснемся.

Я чувствую себя глупо, когда он засовывает руку в чашу с попкорном, и понимаю, что он занял место ближайшее к закускам... а не ко мне.

Он кривится: — Это ужасно.

Я пожимаю плечами: — Эй, я тебя предупреждала, — оттолкнув чашку, он достает банку газировки и делает большой глоток.

— Вполне справедливо. Но зачем тебе вообще есть подгоревший попкорн? Почему бы не выбросить его и не сделать новый?

Я ковыряю торчащую нитку на футболке.

— Ну, если бы я выбросила его, мои время и усилия пропали бы даром. А если бы я приготовила новую порцию, мне пришлось бы пройти через весь этот монотонный процесс ожидания и вслушивания, когда зерна лопнут... в чем я сегодня уже облажалась, — я грызу ноготь большого пальца. — Две вещи, которые я ненавижу, — это тратить свое время и делать что-то заново, потому что я не сделала это правильно с самого начала.

Он проводит рукой по подбородку, выглядя озадаченным, но не говорит ни слова.

— Что? — спрашиваю я, спустя мгновение.

— Ничего, — когда я бросаю на него взгляд, он говорит: — Мы очень похожи, вот и все, — еще один долгий вздох, — мне тоже не нравится мысль о том, чтобы тратить время впустую или начинать все сначала.

— Наверное, поэтому ты так переживаешь из-за выборов, — я зажимаю рот рукой, когда понимаю, что сказала это вслух, — прости.

— Не стоит, — его рука случайно задевает мою ногу, и у меня перехватывает дыхание, — одни из моих любимых качеств в тебе — твои прямолинейность и честность.

Мои губы дергаются: — Вау, вы только посмотрите на это — политик, который восхищается честностью.

От гула в его груди мое сердце взлетает ввысь, чтобы через секунду нырнуть прямо в желудок, когда он игриво хватает меня за ногу и сжимает ее.

— Умная задница.

Я сглатываю комок нервов, застрявший в горле, когда он кладет мою ногу себе на колени и смотрит на меня: — Дэвид говорит, что ты делаешь успехи.

Я киваю. Ненавижу, когда он говорит о моей терапии. Это лишь напоминает мне о том, как я испорчена и что у нас практически нет шансов быть вместе.

Также это напоминает, что наше время подходит к концу. Я не идиотка. Я знаю, что Каин настоял на моей интенсивной терапии, чтобы я справилась с агорафобией (прим. Пер.: Расстройство психики, в рамках которого появляется страх скопления людей, которые могут потребовать неожиданных действий; бессознательный страх, испытываемый при прохождении без провожатых по большой площади или безлюдной улице) и другими проблемами после смерти матери, только потому, что хочет, чтобы я исчезла из его жизни, когда мне исполнится восемнадцать.

Не могу сказать, что я его виню. Кто в здравом уме захочет продолжать заботиться о головной боли, которую он не создавал? Каин уже сделал для меня больше, чем моя биологическая мать.

И хотя я не думаю, что когда-нибудь смогу выйти на улицу, не беспокоясь о том, что люди будут сплетничать и говорить ужасные вещи за моей спиной... у меня наконец-то появилась надежда, что однажды я стану нормальной.

Но это не отменяет того факта, что я до ужаса боюсь, что Каин скоро выпустит меня на свободу. Неважно, насколько он заслуживает того, чтобы жить своей собственной жизнью.

— Что случилось?

— Ничего, — он бросает на меня тот взгляд, которым я одаривала его ранее, и я уступаю, — через три недели мне будет восемнадцать.

Его адамово яблоко подрагивает: — Я знаю, — прищуренное выражение лица говорит о том, что он тоже размышляет об этом.

У меня сводит живот, и я практически слышу тиканье часов.

— Кажется, меня сейчас стошнит.

Я собираюсь встать, но он кладет мою вторую ногу себе на колени и упирается предплечьем в мои лодыжки, пригвождая меня к месту.

— Что с тобой происходит? — я открываю рот, но он рычит: — Не говори, что ничего.

Слезы застилают мне глаза. Я понятия не имею, как сказать это, чтобы не выглядеть отчаянной сумасшедшей, но мне так страшно, что я решаю рискнуть.

— Я еще не готова уехать. Мне нужно больше времени, — я встречаюсь с ним взглядом, — я знаю, что прошу многого. Я знаю, что это нечестно по отношению к тебе. Я знаю, что от меня остались объедки...

— Объедки? — он смотрит на меня так, будто у меня выросла еще одна голова, — Иден, о чем, черт возьми, ты говоришь?

— Разве ты не выгонишь меня, когда мне исполнится восемнадцать?

— Нет.

Я смотрю на него скептически: — Ты уверен?

Он усмехается: — Я чертовски уверен.

Я складываю руки на груди: — О, — половина меня чувствует себя дурой... а другая половина благодарна за то, что ничего не изменится. — Спасибо.

— Не совсем понимаю, за что ты меня благодаришь, но не за что, — он качает головой. — Наверное, я должен позволить тебе вернуться к тому, чем ты занималась.

Он начинает вставать, но тут мое внимание привлекает след красной помады на воротнике его рубашки, и у меня внутри все вздрагивает.

— Где ты был этим вечером?

Я не дура, я знаю, что у Каина был секс после смерти моей мамы. Черт, я почти уверена, что он занимался сексом с другими женщинами и до ее смерти, учитывая, что между ними не было абсолютно никакой химии.

Просто я никогда раньше не видела подтверждения этому.

— Не думаю, что это твое дело.

Он прав, не мое дело... но моему сердцу не прикажешь. Мне было достаточно того, что я была свидетелем его отношений с матерью, но я не могу смириться с мыслью, что у него есть кто-то еще.

Будь моя воля, я бы стала его маленьким грязным секретом, который он каждую ночь уносит в свою постель, а не любящей его падчерицей. Будь моя воля, я бы стала той, кто удовлетворяет все его желания и потребности, чтобы он не искал никого на стороне. Будь моя воля, Каин бы испытывал ко мне хотя бы часть того, что чувствую к нему я.

Но Каин никогда не рассматривал меня в таком свете, и, думаю, никогда не будет.

Его мораль и этика не позволят ему.

Только если я не сделаю что-то, что хоть немного встряхнет его.

Откинувшись на подушку, я снова кладу ноги ему на колени, намеренно потягиваясь, чтобы футболка еще больше облегала мои стройные изгибы.

— Да ладно, Каин. Я думала, мы друзья.

Если он и замечает провокационный тон моего голоса, то никак не комментирует это. Как обычно, он молчит. Челюсть сжата. Взгляд напряжен. Но он не уходит... значит, какой-то его части нравится находиться рядом со мной.

— Ты давно с ней встречаешься?

Он смотрит на меня: — Я не буду говорить об этом с тобой.

— Почему? — жеманно спрашиваю я. — Я имею в виду, что теперь я практически совершеннолетняя. Конечно, мы можем поговорить по-взрослому... верно? — его глаза следят за пальцем, которым я провожу по своей груди.

— Я не собираюсь обсуждать свою сексуальную жизнь с дочерью.

— Мы оба знаем, что я не твоя дочь, Каин.

Мои соски пульсируют, когда его взгляд останавливается на моих голых ногах.

— Нет, это не так, — мучение читается в его глазах, — но это неправильно.

Мое сердце практически вырывается из груди. Он впервые смотрит на меня так, и если я правильно разыграю свои карты... это будет не в последний раз.

Медленно я скольжу ногой по его бедру.

— Неправильно? Мы же друзья. Друзья говорят о сексе.

Он фыркает: — Я не буду говорить о сексе с той, у кого еще даже не было первого поцелуя.

Я не знаю, быть ли мне польщенной тем, что он считает меня такой целомудренной, или обидеться.

— Меня уже целовали.

— Когда? — его глаза сужаются, — ты сказала мне, что с тем извращенцем ничего не было...

— Не с ним.

— Тогда с кем? — нотки ревности в его тоне заставляют меня взвизгнуть. Я прикусываю губу и слегка шевелю пальцами ног, проверяя, не касаются ли они выпуклости в его штанах, которая с каждой секундой становится все больше.

— Я расскажу тебе, если и ты откроешься мне.

— Нет, — он проводит подушечкой большого пальца по моей стопе, и я вздрагиваю, — ты первая.

— Хорошо. Мой первый поцелуй был с девушкой, с которой я раньше тусовалась.

Он смотрит на меня скептически: — Как ее звали?

— Виола Цезарио, — я закидываю одну руку под голову — намеренное движение, из-за которого моя футболка приподнимается, обнажая белые хлопковые трусики. — Я ходила к ней домой после школы, и однажды, когда мы делали домашнее задание по математике, она спросила, можно ли меня поцеловать, чтобы узнать, каково это, — я делаю неторопливый вдох, и его взгляд падает на мою грудь. — Я немного нервничала, но она была так нежна со мной, — облизываю нижнюю губу. — Я до сих пор помню, что ее рот был на вкус как жвачка, — я одариваю его язвительной улыбкой. — Мы целовались так долго, что я думала, наши губы отвалятся. Если бы не ее старший брат, ворвавшийся к нам, это бы и произошло.

Его горло сжимается при глотании: — Что он сказал, когда застал вас?

Моя улыбка становится шире: — Он попросил нас повторить, — на этот раз я бесцеремонно провожу ногой по его уже вставшему члену, — но у него была одна особенная просьба.

Каин издает горловой звук: — Что это было?

Я провожу пальцами по своему телу, останавливаясь, когда дохожу до пояса нижнего белья.

— Он попросил ее поцеловать меня здесь.

Ногами я ощущаю пульсацию его члена.

— И что ты ответила?

Я лениво кружу пальцами по ткани, приближаясь к своему клитору.

— А ты что думаешь? — его взгляд устремляется к влажному пятнышку под моими пальцами.

— Я думаю, ты девушка, которую легко развратить всеми плохими вещами в жизни.

Я просовываю два пальца в трусики и размазываю ими влагу.

— Это очень мило, что ты считаешь меня такой невинной.

Его лицо кривится от болезненного вожделения, и я понимаю, что попала точно в цель.

— Потому что ты такая.

Убирая руку, я поднимаю свои блестящие пальцы: — Ну, если я ангел, то кто же тогда ты?

— Прямо сейчас? — он наклоняется, его рот находится в сантиметре от влажности, которой я его дразню. — Дьявол, — он втягивает мои пальцы в рот и стонет, — потому что одного твоего вкуса будет недостаточно.

Бабочки трепещут в животе, но порочная волна возбуждения прогоняет их, когда он начинает гладить меня через нижнее белье.

— Расскажи мне, что было дальше.

Мне приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не очередная моя фантазия, и все происходит на самом деле.

— Она сказала, что не знает, что делать... поэтому ее брат... он...

— Что он? — костяшки его пальцев, касаются моего клитора, и я задыхаюсь.

— Он предложил показать ей.

— Блядь, — он сжимает свой член через брюки, — они одновременно попробовали на вкус твою хорошенькую киску?

— Да, — я так возбуждена, что едва могу дышать, — это было так приятно.

— Не сомневаюсь, — меня пробирает дрожь, когда он сдвигает мои трусики в сторону, проводит пальцем по набухшим складочкам и вставляет его внутрь. — Боже, ты такая тугая, — хлюпающие звуки заполняют комнату, когда он двигается внутри меня, а я прижимаюсь сильнее. — Такая чертовски тугая.

С ворчанием он опускается на колени.

— Раздвинь ноги.

Как только я это делаю, он зарывается лицом между моих бедер и начинает лизать меня как наркоман, который поглощает свою очередную порцию.

— Они целовали тебя вот так? — ворчит он в перерывах между долгими облизываниями, от которых у меня дрожат ноги.

Я начинаю говорить, но звук молнии его брюк прерывает меня. Жар поднимается по моим щекам, когда я смотрю вниз на его член. Он толстый и покрытый венами, блестящая розовая головка дразнит его пупок. Это безумие — наконец-то увидеть то, о чем я фантазировала годами.

Еще один палец входит в меня, растягивая меня так сильно, на грани боли.

— Ты не ответила на вопрос.

— Да, — стону я, он лениво целует мои складочки, вознаграждая меня. Мои ногти впиваются в его плечи, когда его поцелуи становятся неистовыми, а язык задевает все нужные места. — Пожалуйста, не останавливайся.

Он втягивает мой клитор в рот, и я прижимаюсь к нему, желая большего.

— Вот так, — хрипит он, начиная трахать меня пальцами, — будь хорошей девочкой и кончи мне на лицо.

Губами он надавливает на клитор, давление между ног нарастает, и я взрываюсь: — О, Боже!

Каин не сводит с меня глаз, когда поглощает мой оргазм, я хнычу и извиваюсь, выкрикивая его имя так, будто это последнее слово, которое я когда-либо произнесу.

Я лежу, затаив дыхание, витая так высоко, что не уверена, что когда-нибудь вернусь на землю. Я знала, что с Каином будет хорошо, но реальность превзошла все мои ожидания.

Ухмыльнувшись, он вынимает пальцы из моей киски, размазывает влагу по своему члену и медленно надрачивает его.

Затем он встает, его стояк прямо передо мной, предоставляет мне привилегированное место в первом ряду на этом шоу. Я замираю, и могу лишь завороженно смотреть, как на его кончике образуется жемчужная капля.

Любопытствуя, я высовываю язык, чтобы попробовать ее на вкус, и он стонет, быстро проводя рукой вверх-вниз по своему стволу.

— Открой.

Когда я это делаю, он наматывает мои волосы на кулак и делает толчок, вгоняя свой член так глубоко в мое горло, что я задыхаюсь.

— Глотай.

Это единственное предупреждение, которое я получаю, прежде чем его тело напрягается, и его сперма заполняет мой рот. Ее так много, что она стекает по моему подбородку, но я стараюсь проглотить каждую каплю.

Я так сосредоточена, что не замечаю изменений в поведении Каина.

Он отталкивает меня от себя, выглядя при этом таким же виноватым, как священник, совершивший убийство.

— Блядь.

— Что...

Череда проклятий срывается из его уст, когда он засовывает член обратно в брюки.

— Это была ошибка.

Вытерев рот, я поднимаюсь на ноги.

— В чем дело?

Он жестом показывает между нами: — Это не должно повториться.

— Почему...

— Ты знаешь почему, Иден.

Я скрещиваю руки на груди, чувствуя себя настолько уязвимой, что могу расплакаться.

— Я...

— Не извиняйся, — его челюсть сжимается, и он отступает, — и не будь чертовой лгуньей.

Я качаю головой: — Я не...

— Виола Цезарио, — шипит он.

Стыд накатывает на меня с такой скоростью, что подгибаются колени. Я должна была догадаться, что Каин фанат Шекспира, учитывая, что я знаю о нем практически все.

Он проводит рукой по лицу: — Я хороший мужчина, Иден, — его выражение лица становится строгим как у родителя, объясняющего что-то маленькому ребенку. — Но я все еще мужчина. Не искушай меня так больше, потому что я только разобью твое сердце, а тебе нужен кто-то, кто будет уверен, что ты... — его голос прерывается, и он беспомощно пожимает плечами. — Не навреди единственному человеку, которому на тебя не наплевать, хорошо?

— Я не пытаюсь навредить тебе. Я бы никогда. Я люблю...

— Нет, не любишь, — в его глазах мелькает ярость, и он тычет пальцем мне в лицо. — Прекрати убеждать себя в подобных вещах, пока ты не испортила нам обоим жизнь, — он пинает журнальный столик, отправляя попкорн и содовую в полет по комнате. — Я так близок к победе на этих выборах и на шаг ближе к тому месту, которое хочу занять, — он бьет кулаком по стене, выглядя так, что у меня слезы наворачиваются на глаза. — Я, блядь, так близок к тому, чтобы получить все, что я когда-либо хотел... и я не позволю ни тебе, ни кому-либо еще разрушить это.

С этими словами он уходит... оставляя меня с разбитым сердцем и его вкусом на языке.

Я была так близка к тому, чтобы получить все, о чем мечтала.