Дьявол на испытательном сроке

Самый неудачный расклад (2)

— Я что?

В руках Агаты коробка с её вещами. В основном с карандашами и изрисованными листами бумаги. Еще в ней чашка и засохшее печенье, забытое с какого-то чаепития с Рит. Вещи уже собраны внимательной Рит и педантичным Кхатоном.

— Вы переведены, мисс Виндроуз.

Кхатон явился в Лазарет, чтобы сказать это лично. Наверное, это должно выглядеть особой честью, но… выглядит это будто бы наказанием. И слово «переведены» так похоже на «вы уволены» из смертной жизни…

Агата и так чувствует себя неважно, утром проснулась с лицом, опухшим от слез, и поднять настроение оказалось нечем, поплакать — не в кого. А по приходу на работу расстройства добавляет еще и встреча с главой Лазарета в их маленьком, никому не нужном кроме неё и Рит кабинетике.

— Почему, сэр? — устало спрашивает она.

— Триумвират решил, что вам будет не с руки выполнять ваши обязанности поручителя троих амнистированных, находясь на три слоя ниже, чем они, — миролюбиво сообщает Кхатон. Из-за его спины выглядывает непонимающая мордашка Рит.

— Это чтобы я не посещала Полей? — уже совсем для галочки спрашивает Агата.

— Мисс Виндроуз, вы так обиженно говорите, будто мы вас мороженого лишаем, — терпеливо улыбается Кхатон, — нет, вас не лишают возможности посещений. Но без нашего разрешения вам кордон теперь будет не пройти.

Это ограничение бесит, даже не взирая на то, что Агата понимает его правомерность. Но нет. Сейчас нет повода спорить, она прекрасно помнит, чем закончился её последний диспут с Триумвиратом в лице Артура и нарушение его распоряжения. Из Лазарета её убирают, чтобы не было возможности соваться к демонам с водой и хлебом. Ну а что — это же обезопасило бы Агату. Но не тех, кому потом с демонами придется работать.

Агата не спорит. Обнимает свою коробку, печально улыбается Рит, прощается с Кхатоном и покидает Лазарет. Тоскливо. И так было тоскливо и пусто этим утром, а сейчас внутренняя пустота как-то очень обострила свои костистые углы. Агате нравилась работа в Лазарете. Молитвы об истощенных душах, миссия милосердия, вся эта деятельность давала ей почувствовать себя причастной к чему-то важному. А чему она поможет будучи «поручителем» демонов?

На верхнем слое Агата не сразу идет в Штрафной Департамент.

Сначала нужно переговорить с Джоном. Возможно, сегодня он сможет хотя бы выслушать её извинения.

Коробку с вещами Агата опускает на пол у двери кабинета Джона. Вряд ли кому-то были нужны её карандаши.

Пальцы выстукивают по дереву незатейливый ритм. У них с Джоном вообще-то есть условный стук, но сейчас пользоваться им кажется кощунством. Она уже предала его дружбу, она не имеет права пользоваться чем-то, что с ней связано.

— Войдите, — ровно звучит голос Джона, и когда Агата заходит — он стоит у окна, убрав руки в карманы, глядя на плывущие облака. Поворачивается, бросает на неё взгляд и отворачивается снова.

— Я хотела помочь тебе разобрать бумаги, — тихо произносит Агата, — если ты, конечно, уже сам не разобрался.

— Дерзай, — Джон качает головой в сторону дивана. Здесь стопкой свалены папки и бумаги, больше, чем Генри скинул со стола вчера.

— Я вчера и сам психанул, — неохотно поясняет Джон, как будто у него требовали объяснений. Агата и так подумала, что он в раздражении сбил со стола стопку бумаг уже чисто для того, чтобы дать своему гневу выход. А утром просто сгреб это все на диван, не в силах разбираться в бумагах прямо сейчас. Видимо, и его душевное равновесие вчера было очень сильно нарушено.

Рассортировать отчеты обходов не так сложно, в конце концов, у страниц сквозная нумерация и на каждой проставлен серийный номер отчета. Хотя — в данном случае страниц было просто много. Работа не забирает много времени, дурацкие сорок минут, а потом Агата пару секунд сидит молча, держа в руках последнюю папку. Сложно сказать «Прости», она не уверена, что вообще имеет право просить о прощении за такое надругательство над его чувствами.

Так и не найдя сил на слова, встает, хочет подхватить стопку папок, чтобы перенести на стол.

— Оставь, — тихо произносит Джон. Агата останавливается, поворачивается к нему, встречает его прямой взгляд — опускает глаза. Сложно видеть такое его лицо, в нем та же боль, что и вчера. Никакими словами эту боль не утолить. Она его предала. Поддалась настроению, сиюминутной взбалмошной прихоти.

— Рози, постой, пожалуйста, — рука, уже сжавшая дверную ручку, останавливается. Она не смеет обернуться. Она ни в коем случае не достойна его прощения. Она не достойна этого умоляющего, усталого, будто слегка надтреснутого голоса, ласкового обращения.

Плеча касается твердая ладонь.

— Пожалуйста, не стой ко мне спиной, — у Джона настолько умоляющий голос, что кажется, что он стоит на коленях.

Агата поворачивается. Пытается выдержать его взгляд — это тяжело, страшно, мучительно. Просто душа наизнанку выворачивается, когда Агата видит его глаза — уставшие, больные, красные. Кажется, он не спал сегодня ночью. Его ладонь касается её правой щеки, Агата подается было назад, чтобы он не осквернил себя прикосновением к ней, но в выражении его лица проскальзывает такая боль, что она останавливается.

Его пальцы теплеют, как и всякий раз, когда он пользуется святым словом для исцеления. Слабая ноющая боль от его пощечины, такая незаметная при всех этих переживаниях, растворяется в небытии.

— Прости… — эти слова срываются с их губ одновременно, а затем крепкие руки Джона сгребают её в охапку, стискивают. Она не заслуживает этих объятий, его просьб о прощении, черт возьми, — она не заслуживает даже просто глядеть в его глаза, не то что как сейчас — захлебываться рыданиями, утыкаясь лицом в его плечо, стискивая пальцами его рубашку.

Кажется, что душа рвется в клочья, к чертовой матери.

— Прости меня, прости, прости, прости, — лепечет она, вцепляясь в него, обхватывая его руками.

— Ну тише, тише, Рози, — тихонько шепчет Джон, поглаживая её по спине. Его сердце бухает где-то рядом с её ладонями, в этом стуке Агата будто слушает поступь своего облегчения.

Можно ли чувствовать себя нормально? Он её простил? Нет, до конца она сама себя простить не может, но сейчас хотя бы нет ощущения, что она сама себе отрезала руку.

У Джона почти прозрачные, голубые как небесная лазурь глаза. Когда-то в школе Агаты был мальчик с такими глазами, и она по нему тайком вздыхала. Сейчас она замирает, встречаясь с ним взглядом, потому что кажется, что она тонет в этих голубых прозрачных озерах. Она редко когда оказывается зачарована привлекательностью Джона, в конце концов, на друзей с такими мыслями не смотрят, но сейчас — она будто впервые его видит. Это пройдет, такое уже случалось, это секундное очарование его лицом, привычка практикующего художника замирать при встрече с чем-то особенно эстетичным. Агата же замирает, глядя в его глаза. И Джон понимает её не так. Он чуть наклоняется вперед и нежно, невесомо касается её губ своими губами. Без толики напора, не выказывая страсти, не требуя взаимного ответа, мимолетно, практически мгновенно. Лишь пара секунд, его губы, нежность кончика языка. Затем он отстраняется, сам, виновато улыбается.

— Я не удержался, прости.

Агата силится сказать хоть слово, но она оглушена и онемела от неожиданности.

— Джо…

— Мне на краткий миг показалась в твоих глазах возможность взаимного чувства, — Джон говорит глухо и опустив глаза, — в конце концов, мы столько друг друга знаем, Рози, разве я должен отказаться от тебя из-за какого-то демона?

— Я с ним была… — тихо произносит Агата и бросает взгляд в небо за окном. В небо, которое пытается подражать цвету глаз Джона и проигрывает в яркости. Почему она сейчас чувствует такую горечь? Почему будто слышит насмешливый смешок Генри за спиной?

— Пусть. Пусть была, — отзывается Джон, — Рози, я это забуду. Я приму это как твою слабость — право слово, ты их себе совсем не позволяла столько лет. Я же знаю тебя, правда. Ты не предаешь тех, кто тебе близок. Если ты сделаешь выбор — то не предашь. Мне это очень важно, правда.

Не предает? Она? Ох, Джон, как же ты не прав. Речь даже не о смертной жизни, полной предательств разного масштаба, но сейчас, здесь, в посмертии, разве она не предает? Того же Генри. Он ведь прав — она хотела. Хотела его поцелуев, объятий, его желания, хотела касаться его тела, его волос, его лица. Он ни разу не принудил её, всегда предлагал выбор, разве он виноват в том, что она не смогла отказаться? Она его выбрала и предала его, сделала ровно то, что, как говорит Джон, ей не свойственно.

— Рози, — Джон касается её плеч, и Агата вздрагивает.

— Кажется, ты думаешь совсем не обо мне, — печально заключает Джон, и его хочется обнять, утешить, но сейчас он поймет её неправильно. Он достоин не жалости, он достоин настоящей, крепкой, верной любви, но Агата, кажется, вовсе не способна на подобное чувство.

— Прости, мне уже пора, — Агата виновато улыбается.

— Ты не дашь мне ответа? — Джон прикусывает губу. Агата не хочет, чтобы он даже таким невинным способом причинял себе боль. Только не из-за нее, она того не стоит.

— Джо, ты удивительно великодушен, великодушней тебя только Небеса, но я тебя не могу принять в свою жизнь так, как ты просишь, — чтобы сказать это, Агате приходится швырнуть себя на колени и выкрутить себе руки, до того ей не хочется делать ему больно, — ты заслуживаешь куда большего, не меня!

Джон прикрывает глаза, чуть поднимая подбородок. Кажется, по его щеке пробегает слеза, но он тут же отворачивает лицо, скрывая её. Агате хочется упасть перед ним на колени по-настоящему. Господи, да даже другом такого человека она не должна сметь называть. Не достойна.

— Иди, — он едва шевелит губами, это слово почти не слышно, но Агата до того хочет сбежать от этой эмоциональной пытки, что услышала бы сейчас это слово, даже произнеси он его мысленно.

Она выскальзывает из его кабинета как можно беззвучней, стремясь не вызвать лишнего всплеска в омуте чувств Джона.