Единственная женщина

1

Впервые после рождения сына Инга Широбокова чувствовала себя спокойно.

Правда, Тоша всегда был хорошим мальчиком и не доставлял ей слишком много хлопот — по сравнению, например, с тем, как мучил свою маму соседский Вадик. Но уже одно то, что о ребенке приходилось думать постоянно, сводило Ингу с ума. Спит ли он, поел ли вовремя, почему не набирает положенного веса, почему такой бледный, или красный, или потеет по ночам?

Весь первый Тошин год вспоминался Инге как непрерывный кошмар. Со стороны, наверное, все это выглядело очень мило. Во всяком случае, Эльвира Павловна, новоиспеченная бабушка, то и дело восклицала по телефону:

— Кто бы мог подумать, что из Ингушеньки получится такая сумасшедшая мамаша! Ведь она вся была в своих натюрмортах!

Но сама Инга чувствовала, что еще немного — и ее просто свезут в клинику неврозов. Ну не могла она, не могла жить в постоянном сознании того, что собственная жизнь больше ей не принадлежит! И вместе с тем — кто станет думать о Тоше, если она позволит себе расслабиться? Бабушка Эля приходила ровно два раза в неделю — как казалось Инге, главным образом для того, чтобы продемонстрировать новое платье и обсудить с дочерью сплетни в Союзе.

— Представляешь, Семенов получил-таки мастерскую на Патриарших! — говорила она, закуривая длинную черную сигарету с золотистым ободком. — Кунцев добивался из последних сил, его все уже поздравляли, и Введенцев был за него — и вдруг отдали Семенову, ну надо же!

Инга с тоской смотрела на ароматную сигарету в маминых пальцах: у нее просто скулы сводило от желания покурить, но нельзя — она кормит Тошеньку. Присев на край стула на кухне, она с тревогой вслушивалась в каждый шорох за дверью в детскую — вот-вот проснется, а овощное пюре не готово и мясо не перекручено! Господи, неужели были времена, когда Инга могла себе позволить до утра засидеться в гостях, уехать на море хоть на все лето или завиться на пару дней в Питер — просто так, чтобы сменить обстановку! Сейчас, казалось бы, и возможностей больше: хоть на Канары лети, хоть в Италию, Гена заплатит — даже не заметит. Но с кем оставить ребенка — не с бабулей же Эльвирой. «Я там с ума сойду, на Канарах, — думала Инга. — Да и Эле в голову не придет предложить…»

Гена появлялся поздним вечером, и то не всегда, и Инга уже привыкла к тому, что муж стал в доме какой-то полумифической фигурой. По правде говоря, она давно разошлась бы с ним — в конце концов он наверняка давал бы ей не меньше денег, чем теперь, а какой еще от него толк? Но едва она думала о том, сколько забот связано с разводом, как тут же решала: пусть все идет как идет, бывает хуже.

Инга уже с трудом представляла себе, зачем она, эффектная девушка из интеллигентной семьи, и сама художница, вышла замуж за бизнесмена Широбокова, с которым познакомилась в ресторане Дома кино. После того как родился Тоша и жизнь ее резко переменилась, те времена казались Инге почти нереальными, невообразимо далекими.

Кажется, Широбоков был молчаливым, сдержанным и этим выгодно отличался от богемной тусовки, к которой привыкла Инга. Ну и деньги, конечно. А почему бы и нет: Инге нравилось, что ее новый кавалер не читал меню в ресторане справа налево, что присылал за ней машину в мастерскую, если она засиживалась допоздна, что дарил зимой роскошные букеты…

Ингино детство и ранняя юность прошли далеко не в нищете. Ее отец давно решил, что благосостояние свое и семьи дороже, чем следование каким-то расплывчатым художественным идеалам, а быть одним из руководителей Союза художников — весьма выгодно и даже приятно, особенно если забыть о некоторых стремлениях беспечной молодости. Поэтому ни Инге, ни ее младшему брату Юрочке думать о деньгах не приходилось — как, впрочем, и маме Эле. Да их почти и не существовало, денег — в том мире, где распределялись дачи и мастерские, выгодные заказы и поездки за границу, и путевки, и мебель, и машины — и все это могло принадлежать маститому художнику Владимиру Сергеевичу Ратникову или любому члену его семьи — только пожелай.

Когда вдруг оказалось — да еще так быстро и почти незаметно! — что жизнь утратила прежнюю стабильность, которая казалась вечной, что хозяевами ее стали совсем другие люди, чем прежде, ни Владимир Сергеевич, ни его семья были к этому не готовы.

Это были ужасные годы: все менялось на глазах, рушились солидные репутации, терялись все ориентиры, а ведь с ними были связаны не какие-то отвлеченные идеи, а вполне конкретные повседневные поступки… Инга не любила вспоминать те годы. Правда, потом-то все более-менее утвердилось снова, и Владимир Сергеевич сумел преодолеть растерянность, снова занял подобающее положение в обществе, а уж Юра!..

Но те несколько лет… Тогда-то Инга и вышла замуж за Широбокова…

Все шло, в общем-то, неплохо, пока не родился Тоша. Инга рисовала «свои натюрморты», ездила на самые престижные презентации и вернисажи. Время от времени господин Широбоков вывозил жену в свой «свет», который не вызывал у Инги ничего, кроме брезгливости.

— Бог мой, Гена, ведь ты же интеллигентный человек! — восклицала она по дороге домой. — Как ты можешь общаться с этими торгашами! Этот твой — как его, ты говорил, Берецкий? — смотрел на меня так, как будто купить собирался, только что не ощупывал! Ужас!

— Что поделаешь, моя дорогая, — усмехался Гена. — Будь снисходительной: конечно, эти люди — не членкоры академии, но они теперь кое-что значат в жизни. А от Берецкого, между прочим, во многом зависит мое будущее. И твое, значит, тоже. Разве ты не хочешь, чтобы я поехал представителем нашей фирмы во Францию?

Во Францию Инга, конечно, хотела, и поэтому не слишком спорила с мужем. В конце концов не так уж часто ей приходилось ездить с ним к этим его берецким, можно было иногда и потерпеть. Зато ей не надо было считать копейки, как большинству ее подруг, не нашедших себе места в новой жизни. Даже ее отец поглядывал на Широбокова с опасливым уважением — словно не понимая, что заставляет зятя заниматься странным и непонятным интеллигентному человеку торговым делом…

Геннадий Широбоков что-то продавал — что именно, Инга не вникала. Кажется, лес, да, так он и говорил — лес, и в названии его фирмы упоминался лес, в какой-то дурацкой, вполне советской аббревиатуре.

«Что ж, лес так лес, какая разница?» — думала Инга, закупая памперсы в валютке — для ребенка, который вот-вот должен был появиться на свет. Она не была суеверной и поэтому рассудила: кто купит все необходимое, пока она будет в роддоме? Не Элечка ведь, она непременно наберет какой-нибудь ерунды, и уж, конечно, не Гена…

К тому времени как Инга собралась рожать, ее супруг стал бывать дома все реже: сначала задержался допоздна, потом не пришел ночевать, потом уехал в командировку без предупреждения… Инга закатила было скандал, но Гена остался невозмутим.

— Тебе вредно волноваться, Ингочка, — сказал он. — Не понимаю, что тебя беспокоит? Разве я тебя не обеспечиваю всем необходимым, и даже более того? Неужели ты думаешь, что все это было бы возможно, не отдавай я все силы работе? Ведь у нас с тобой нормальные, ровные отношения, моя прелесть, у тебя вполне самостоятельная и интересная, как ты говоришь, жизнь — отчего скандал?

Несмотря на свою погруженность в искусство, о которой любила говорить Эльвира Павловна, Инга обладала здравой логикой. В самом деле, отчего ей скандалить? Разве она влюблена в Широбокова, разве вечер не может провести без него? Слава Богу, в связи с беременностью ей больше не надо выбираться с ним на его приемы и улыбаться его, с позволения сказать, коллегам!

Но когда родился Тоша… Нет, Инга не ждала от Гены помощи, но хоть посочувствовать-то он мог бы! Ведь она весь день одна с ребенком, из сил выбивается, ночей не спит, с ума сходит! А он всего-навсего перебрался спать в гостиную, а в ответ на ее жалобы сказал:

— Так пригласи няню — или тебе денег не хватает?

Легко сказать — няню! Конечно, Инга попыталась это сделать. Но ей катастрофически не везло на нянь, ну просто фатально не везло!

Инга вообще ненавидела хозяйство и не умела его вести. Едва выйдя замуж за Широбокова и перебравшись в его трехкомнатную квартиру, она договорилась с Зинаидой, двадцать лет убиравшей в доме Ратниковых, что та теперь будет приходить и к ней, по новому адресу. С обедами Инга тоже быстро разобралась — благо Широбоков обедал в основном в ресторане или в офисе. Она просто выбрала из моря зазывных объявлений одну фирму, предлагавшую вкусные домашние обеды, и время от времени заказывала их на дом. Еще до появления Тоши была куплена итальянская стиральная машина с сушилкой — впрочем, пользовалась ею все та же Зинаида, это входило в условия договора.

Но найти няню оказалось просто невозможно, несмотря на обилие объявлений во всех газетах. Инге начало казаться, что все женщины без профессии, с неустроенной судьбой и измотанными нервами подались в няни. По ее звонкам являлись такие дамы, что Инга, при всей ее житейской безалаберности, ни за что не доверила бы ребенка ни одной из них даже для короткой прогулки. Особенно одна была неповторима — с блуждающими глазами, дергающимися руками и испитым лицом, ну вылитая обитательница вытрезвителя!

Правда, однажды мама Эля сосватала ей интеллигентную старушку, но, как выяснилось, та была старой девой и понятия не имела, что надо делать с двухлетним мальчиком.

— Не понимаю, в чем дело! — возмущалась Эльвира Павловна. — Вот Ритулина дочка нашла прекрасную няню, та даже на дачу с ее Давидиком выезжает, и Зося тоже нашла, одна ты не можешь!..

Инга и сама не понимала, почему ей попадаются какие-то клинические типы. И все в ее жизни происходит так — нелепо, необъяснимо! Вот она в толк не могла взять, что привело ее несколько лет назад в дом Широбокова. Но еще большей загадкой было для нее: зачем он-то женился на ней? От большой любви — что-то не похоже: он с самого начала был каким-то бесстрастным, а после рождения Тоши вообще мало стал бывать дома.

Но самое печальное заключалось в том, что Инга понимала: ей, в общем-то, безразлично, как относится к ней Широбоков, ей неинтересно думать о нем и ждать его, и беспросветная скука все больше охватывает ее…

Иногда Инга с тоской смотрелась в зеркало. Боже, в кого она превратилась! Ведь ей едва за тридцать, она довольно хороша собой, ей всегда говорили, что у нее оригинальная внешность — темно-русые прямые волосы, большие серые глаза почти у самых висков, слегка выступающие скулы… А когда она последний раз была хоть где-нибудь — в мастерской у модного художника, которых прежде знала наперечет, на приличном вернисаже? Да что там, на чьем-то вернисаже: она и в свою-то комнату в папиной мастерской не показывалась уже год!

Конечно, Инга не обольщалась насчет своего таланта, но все же — ведь у нее и выставлялось кое-что, и продавались картины. А теперь — этот вечный страх из-за Тоши, целодневное одиночество в квартире, которую она так и не сумела сделать уютной, редкие звонки приятелей, с которыми даже встретиться некогда…

Как-то само собой получилось, что, объявив жене о своем отъезде во Францию, Широбоков уже не предложил ей ехать вместе с ним.

— Что тебе там делать, детка? — сказал он с обычной своей невозмутимостью. — Ты и по-французски не говоришь, и знакомых у тебя там нет. Я уверен, ты будешь скучать.

«Можно подумать, здесь мне очень весело!» — подумала Инга, но промолчала. Теперь она уже и сама не была уверена, что хочет ехать с ним куда-то…

— А как же Тоша? — спросила было она. — Ведь мальчику нужен отец!

— Да? — усмехнулся Широбоков. — Я и не отказываюсь от отцовства, если ты заметила. Просто у нас с тобой не сложилось особенной близости, при чем здесь ребенок? Я ведь буду приезжать и непременно навещать вас с Антоном. А жаловаться на мою финансовую неаккуратность у тебя, моя радость, по-моему, нет оснований.

«Как во сне идет моя жизнь, — думала Инга, слушая мужа. — Что происходит между нами, расходимся мы или нет, чувствует ли он ко мне хоть что-нибудь? А я к нему?..»

После отъезда Широбокова Инга поняла: еще год-другой, и она опустится на дно, где эта илистая скука, эта обволакивающая лень уже не отпустят ее…

— Мама! — воскликнула она, позвонив родителям. — Я тебя прошу, найди хоть кого-нибудь! Только чтобы не алкоголичка была и не маньячка — остальное безразлично. Чтобы приходила и сидела с Тошей, особенно вечером, чтобы я хоть куда-то могла выходить! Ведь он уже большой, ему четыре года почти — неужели нельзя никого найти?

Ужас охватывал ее, настоящий ужас! Немедленно сделать что-нибудь со своей жизнью, вырваться из этого болота! Плевать на Широбокова, найдет себе другого — только бы растормошить саму себя, вернуться к нормальному существованию.

— Буду платить пять долларов в час, только найди, — решительно сказала Инга. — Иначе выброшусь из окна, — добавила она, чтобы заставить мать искать поактивнее.

И вот тогда-то эти женщины, от которых она прежде шарахалась, стали появляться в ее доме. С нянями ей по-прежнему не везло, но теперь Инга твердо знала: как бы там ни было, а надо соглашаться с тем, что есть, лишь бы не обижали Тошу — за этим она следила, дотошно расспрашивая сына о постоянно сменяющихся няньках.

Иногда она отвозила его на дачу к бабушке и дедушке. Но Элечки надолго не хватало, а папа старался напоследок своего функционерства в разваливающемся Союзе получить как можно больше — и ему тоже было не до внука.

Так прошел год. Инга лихорадочно наверстывала упущенное за время своего странного замужества. Она провела почти месяц в мастерской, написала несколько вполне сносных картинок. Инга давно уже поняла: не так важно, что именно и как изображено на холсте, дело в репутации, а выдать за новое слово в искусстве можно все, что угодно.

Когда натюрморты и пейзаж были готовы, Инга с головой окунулась в прежнюю свою жизнь — с бесконечными посиделками, тусовками, ресторанами и прочими проявлениями богемности, позволявшими ей чувствовать себя весьма интересной дамой. Тем более что счет Широбокова в солидном коммерческом банке позволял ей не стеснять себя: ее далекий супруг, вероятно, понял за время недолгой совместной жизни, что, при всех своих недостатках, Инга не транжира и не станет злоупотреблять его финансовым доверием.

У нее завелся даже любовник, вполне приличный скульптор средних лет, до сих пор подающий большие надежды. Правда, Инга никогда не приводила его в квартиру Широбокова: наверное, давали о себе знать понятия о порядочности, усвоенные в детстве; а может быть, просто неловко было перед Тошей.

Но Тоша, Тоша — чувство вины перед ним мучило ее постоянно! Сейчас, несмотря на то, что мальчик уже подрос, она чувствовала себя примерно так же, как когда-то, прислушиваясь к его младенческому дыханию и не зная ни минуты покоя.

Что он делает там, дома, с очередной няней — как всегда, сомнительной особой, больше всего на свете любящей болтать по телефону? Какой-то он стал бледный, грустный. Ему пошел шестой год, а он даже букв не знает, и это внук членкора академии! Инга приходила в отчаяние, но ничего не могла поделать: годы шли, упускать время было нельзя, надо было устроить свою судьбу…

Никто не мог понять, почему не складывается ее жизнь, даже любимый брат Юра.

— Зря ты беспокоишься, Ин, — говорил он, заезжая к сестре и играя со сразу веселеющим племянником. — Нормальный пацан, зря только в городе сидит, ты бы его на дачу отправила.

— С кем, Юрочка, с кем? — отчаивалась Инга. — Элечка, конечно, не против, но ведь она через три дня позвонит и скажет, что мальчик заболел, что она не справляется, и мне придется снова забрать его в город. Пойми, я не могу уехать с ним больше, чем на лето, у меня не та жизненная ситуация, чтобы можно было расслабляться на даче!

Юра не возражал: наверное, он и сам прекрасно понимал — не такое теперь время, чтобы расслабляться… Даже Инга видела, что карьера брата развивается стремительно и блестяще. Едва окончив университет, он окунулся в свой компьютерный бизнес.

Сначала никто не верил, что Юра занят чем-то серьезным: сидели мальчишки в каком-то подвале на Тверских-Ямских, собирали-разбирали свои железки. Инга в это время как раз рожала, расставалась с Широбоковым — ей было не до Юриных дел.

И вдруг оказалось, что ее брат, которого она привыкла считать маленьким, хотя он и всего-то двумя годами был моложе, — возглавляет какую-то крупную фирму, ездит за границу на какие-то совещания, приезжает навестить сестру на «мерседесе»! И даже женитьба в восемнадцать лет ему не помешала… Как незаметно это произошло — впрочем, Инга уже привыкла к тому, что вся ее жизнь напоминает замедленное кино…

И вот он сидит в гостиной широбоковской квартиры, Тошка собирает на полу привезенный дядей Юрой средневековый замок «Лого», а Инга смотрит на брата — и не узнает его. Нет, внешне он не очень изменился, Юрка всегда считался в их семье красавцем: темно-серые глаза, широко поставленные, как у отца и у нее, Инги, твердый подбородок с неожиданной детской ямочкой, волосы то и дело падают на высокий лоб, правая бровь удивленно приподнята — но это всегда у него так, просто из-за шрама: подрался в детстве с деревенским хулиганом.

«Но если бы я писала его портрет, — вдруг подумала Инга, — уже нельзя было бы написать его таким, как пять лет назад… Взгляд стал другим: жестким, внимательным и недоверчивым. Губы его, бывшие в раннем детстве предметом постоянных насмешек — Юрка, рот закрой, а то ворона влетит! — сомкнуты теперь в твердую линию.

А все-таки он совсем не похож на бизнесмена Широбокова: тот вон — приезжал недавно — обрюзг, растолстел как-то, хоть и живет в Европе, где это вроде бы не принято. А Юрочка — в отличной форме, и походка такая же, как в пятнадцать лет — легкая, летящая, чуть вразвалочку — они любили с соседскими пацанами друг перед другом изображать морских волков, так и осталась походка…

— Зря ты с ума сходишь, Ин, — повторил Юра. — Конечно, времена теперь суровые, но ведь и возможности большие. Все от тебя зависит. Я вот, например, не верю, что невозможно приличную няню найти — тоже мне, проблема! Конечно, эта мымра, что сейчас с ним сидит, никуда не годится. Чтоб пацан в шесть лет читать не умел! Ну так обзвони подруг, маму заставь поискать — сама же говоришь, нельзя расслабляться.

Инга понимала, что брат прав. Но как объяснить ему, действительно привыкшему, что все в его руках, — как объяснить ему, что ей просто не везет в жизни, ну бывает ведь такое, во все времена бывает! И с нянями не везет, и с мужем — такая уж судьба…

Юра посидит немного — и исчезнет, окунется в свою непонятную жизнь, до Инги ли ему, до Тошки ли! Конечно, если бы с ними, не дай Бог, несчастье случилось, если бы без денег остались, Юра наверняка бы помог. А так — живут ведь как-то…

И вдруг, пару месяцев назад, все переменилось, как по мановению волшебной палочки, и Инга впервые за много лет вздохнула свободно…

2

— Здравствуйте, я к вам от Наташи Успенской. Ведь вам нужна гувернантка для мальчика?

Лиза остановилась на пороге, глядя на хозяйку квартиры, не предлагавшую ей войти. Инга Широбокова, о которой говорила ей невестка, оказалась худощавой женщиной лет сорока, со следами былой если не красоты, то оригинальности. Она была одета в узкую черную юбку, засыпанную сигаретным пеплом, и в мягкий серый пуловер; русые прямые волосы падали на плечи, Инга то и дело отводила их от глаз, рассматривая Лизу. Злой она, во всяком случае, не казалась — уже хорошо.

Из комнаты выглядывал маленький пухлый мальчик — наверняка ее сын Антон.

— Вам нужна гувернантка для мальчика? — повторила Лиза, и Инга наконец кивнула, приглашая ее в прихожую.

Несколько месяцев, прошедших после Германии, показались Лизе вечностью.

Утром она с тоской думала: вот новый день начинается, надо вставать. Никогда с ней такого не было, раньше каждый новый день казался счастливой загадкой, и она с замиранием сердца ждала, что принесет он ей…

Первым не выдержал Николай.

— Лиза, — спросил он однажды вечером, когда уже был выпит чай и все они собирались спать, только Наташа хотела почитать еще что-то перед завтрашней лекцией. — Можешь ты нам наконец сказать, что ты все-таки собираешься делать дальше?

— Коля! — укоризненно сказала Наташа. — Разве Лиза ничего не делает? Она очень мне помогает, неужели ты не видишь? И ты, между прочим, каждый день ешь роскошный обед…

— Я не про то, — поморщился Николай. — Пусть живет у нас, разве мне жалко? Я ведь о ней беспокоюсь. Взрослая девка, двадцать один год стукнул — ни профессии, ни перспектив.

Лиза слушала брата, опустив глаза. Как назло, именно сегодня позвонила из Новополоцка мама и, едва не плача, говорила почти то же самое.

— Лизочка, хоть домой уж приезжай, раз там не прижилась, — слышалось в телефонной трубке. — Чего ж теперь сидеть в этой Москве, я думала, может, учиться пойдешь или замуж выйдешь…

Жизнь снова шла по тому же кругу, который казался пройденным год назад. Это состояние — «ни профессии, ни перспектив» — уже и тогда казалось Лизе невыносимым. А теперь, после той жизни, которую увидела она, встречаясь с Виктором, после любви к Арсению, после Германии — снова чувствовать себя девчонкой? Ей казалось, что она готова на все, лишь бы вырваться из этой замкнутой безнадежности…

Поступить в какой-нибудь институт, конечно, было бы хорошо, и мама бы успокоилась. Но Лиза давно уже поняла: ее не тянет ни к одной профессии, для которой необходимо окончить институт. А учиться просто так, лишь бы время провести, она не хотела…

Когда Наташа сказала ей, что какая-то знакомая ищет гувернантку для внука, Лиза встрепенулась. Гувернантка — все-таки это не няня к младенцу: она уже позвонила не по одному объявлению и убедилась, что всюду нужны либо няньки к годовалым крошкам, либо солидные рекомендации, которых у нее не было.

Она даже не стала расспрашивать Наташу, что представляет собой ее знакомая — в конце концов сейчас это не так уж важно: Лиза была уверена, что найдет общий язык с кем угодно.

И вот перед ней эта Инга в засыпанной пеплом юбке. Смотрит недоверчиво, точно заранее уверена, что Лиза ей не подойдет. Непонятно почему, Лизе показалось, что она уже видела эту женщину — что-то знакомое было в ее лице…

— Пройдите, пожалуйста, в комнату, — протянула Инга словно нехотя.

Усевшись в глубокое, чуть проваленное кресло под торшером, Лиза огляделась. Странная комната! Вроде и мебель дорогая, но какая-то вся обтертая. В углу роскошного ковра — въевшееся пятно: похоже, что там пролили суп.

— Вы курите? — спросила Инга.

— Нет.

— Тогда кофе выпейте. Кажется, еще не остыл.

С этими словами Инга подвинула Лизе одну из чашечек, почему-то стоявших на низком журнальном столике.

— Надо же, я как будто знала, что вы придете, — засмеялась Инга. — Вот и кофе приготовила на двоих!.. Скажите, а вы действительно работали с ребенком в Германии?

— Да.

Лиза отвечала односложно из-за непонятной растерянности: странная женщина сидела перед ней! О чем она думает, что скажет в следующую минуту — кажется, она и сама этого не знает.

— Но мама мне говорила, тот мальчик был постарше, чем Тоша?

— Да, он уже учился в школе, — объяснила Лиза. — Но это не так важно: ведь ваш сын тоже скоро пойдет.

— Не знаю, — Инга наморщила лоб. — Он такой болезненный… И читать не умеет до сих пор… Скажите, — она вдруг встрепенулась, — а вы могли бы научить Тошу читать?

— А разве это трудно? — осторожно спросила Лиза.

— Нет-нет, не думайте, он вполне нормальный мальчик, — торопливо произнесла Инга. — Просто у меня нет времени, вы понимаете — нет времени на это! — Голос ее почему-то задрожал, она нервно сжала руки, и костяшки ее пальцев побелели. — Я не могу ничего поделать: у меня нет времени для собственного сына, так уж сложилась моя судьба!

Лиза поняла, что сейчас Инга начнет рассказывать о своей судьбе. Неожиданно она почувствовала себя легче: ничего особенного нет в этой даме, просто нервная, избалованная, но, кажется, неплохая. Может быть, и правда у нее какие-то особенные трудности в личной жизни — но сейчас Лизе не хотелось разговаривать об этом.

Она вообще не любила, когда какой-нибудь случайный сосед по купе начинал изливать душу, заставляя выслушивать свои жалобы и сетования, или бабулька в очереди принималась расспрашивать, замужем ли она да есть ли у нее парень…

— Я думаю, мы с Тошей быстро научимся читать, — сказала Лиза, подмигнув мальчику, который так и не вошел в гостиную, по-прежнему выглядывая из-за двери. — Правда, Тоша?

Мальчик смутился и спрятался совсем.

— Кроме того, — продолжала Инга, кажется, уже забыв о Тошином чтении, — мне необходимо, чтобы вы оставались с ним вечерами — ну, хотя бы два раза в неделю, предположим. Или лучше три — да, три раза в неделю, подходит вам это?

— Подходит, — ответила Лиза. — А днем?

— Конечно, и днем — да-да, и днем, примерно через день, мы это с вами обсудим подробнее, если договоримся. И плачу я по пять долларов в час — вам, вероятно, передали. Вообще-то это муж мой платит, но он сейчас во Франции, он там в длительной командировке, но скоро, вероятно, вернется, вы его непременно увидите.

«Зачем мне видеть ее мужа?» — мельком подумала Лиза. Но она уже перестала обращать внимание на большинство Ингиных фраз — к чему, если та сама забывает, о чем говорила, едва успев договорить до точки?

— Когда мне прийти? — спросила Лиза.

— Завтра! — быстро ответила Инга. — Приходите завтра, и пораньше, пожалуйста: мне надо быть в мастерской с утра, для меня это, знаете ли, лучшие рабочие часы, ведь я художница, вам передали?

— Я приду к девяти, — сказала Лиза, вставая. — До завтра, Инга Владимировна.

— Вы можете называть меня просто Инга. Неужели я кажусь такой старой, что вам хочется называть меня по отчеству? А мне, между прочим, всего тридцать пять!

«Я думала, больше, — про себя удивилась Лиза. — Впрочем, какая разница?»

— Вот вы выглядите очень молодо, — болтала Инга, провожая ее до двери. — Ведь вам всего двадцать один год, правда? У вас вся жизнь впереди, вас Лиза зовут? Извините, я не спросила, но мне Элечка уже говорила, что вас зовут Лизой, по-моему, прелестное имя!

Лиза едва дождалась, когда Инга захлопнет дверь. Хорошо, что ей придется общаться с мальчиком, а не с мамашей! Но пять долларов в час — в это просто поверить невозможно! Кажется, эта Инга решила разорить своего супруга. Впрочем, ей-то какое дело? Главное, теперь она сможет снять квартиру — нет, пожалуй, все-таки не квартиру, а комнату в коммуналке. Конечно, можно жить у Коли, никто не гонит — но Лиза чувствовала: ей нужно жить отдельно, она не может зависеть ни от кого. Кроме единственного человека, с которым ее свяжет не комната и не деньги. Но кто он, этот человек, да и есть ли он вообще на свете?..

Так волшебным образом переменилась не только жизнь Инги Широбоковой и ее сына Тоши.

Снять комнату Лизе удалось не сразу. Во-первых, выяснилось, что деньги Инга будет платить раз в две недели, и, значит, придется подождать. Во-вторых, не так уж это оказалось легко, найти комнату в нормальной коммуналке — тем более что Лиза не хотела посвящать в свои планы Колю и Наташу.

Она срывала язычки телефонных номеров со всех столбов, звонила, приходила посмотреть — и ужасалась. Господи, неужели можно жить в этих мрачных трущобах, и это называется «просторная комната в центре»! То воды горячей нет, то ванной, с потолка течет, сыро — Лиза представить себе не могла, что в Москве существует подобное жилье!..

Наконец какая-то сердобольная старушка, пытавшаяся сдать смежную комнату в обмен на уход за собой, посоветовала Лизе съездить на Банный переулок.

— Уж там-то найдешь, детка! — убежденно говорила она. — Туда все ходют, кого только нет!

Заплеванный закоулок неподалеку от грязного здания бань испугал Лизу не меньше, чем мрачные комнаты в старых домах. Какие-то небритые мужчины подходили к ней, предлагая:

— У меня живи, зачем тебе комнату снимать? Мы с тобой сживемся…

Апрельское солнце ласково касалось Лизиных волос; она расстегнула куртку и растерянно огляделась. Ей казалось, что она многое повидала за те два года, что прошли после Новополоцка, но здесь она чувствовала себя совершенно беспомощной. Толпа людей, глаза у всех то испуганные, то хитрые, то печальные, то злые, то просто усталые… Неужели здесь можно что-то найти?

— Квартиру ищете, девушка? — неожиданно услышала она.

— Да. — Лиза обернулась на этот спокойный голос.

Перед ней стояла немолодая женщина — как раз из тех, с усталыми глазами. Одета она была не бедно, но без роскоши — и по крайней мере аккуратно; это сразу расположило к ней Лизу. Женщина была чем-то похожа на ее маму — с той же печатью постоянной заботы на лице.

— Вам квартира нужна или комната? — спросила женщина.

— Вообще-то комната: на квартиру просто денег не хватит, — объяснила Лиза. — А вы что, сдаете?

— Сдаю. В самом центре комната, на Грановского.

Сердце у Лизы забилось быстрее: конечно, эта комната наверняка не многим лучше тех, что она уже видела, но не может же такая домашняя, спокойная женщина быть содержательницей какого-нибудь притона! Непременно надо посмотреть. Лиза чувствовала, что наконец нашла то, что искала…

До улицы Грановского они доехали вместе с женщиной — ее звали Тамара Сергеевна.

— Вы понимаете, — рассказывала она по дороге, — у нас так сложились обстоятельства: Ирочка — это моя дочка, Ирочка, — вышла замуж, и, конечно, молодые хотели жить отдельно от нас. Мы-то давно уже в Митине живем, квартиру там получили с мужем двухкомнатную, а Ирочка хоть и с нами жила, да была прописана на Грановского — чтоб комнату сохранить. И вот вышла она замуж, мы ремонт сделали — чтобы им там чистенько было. А они — Господи, что делать! — пожили три месяца, и все! Говорят, не сошлись характерами… Разве можно так, надо же раньше думать, а потом жениться, правда?

Тамара Сергеевна смотрела на Лизу, словно ожидая подтверждения своим словам, но Лиза молчала. «Странно, — думала она. — Почему это такие женщины считают меня просто-таки своей ровесницей, да еще ждут, что я сейчас начну осуждать беспутную молодежь? Неужели я выгляжу так положительно?»

— Вот, решили комнату сдать. Раньше-то мы боялись сдавать — мало ли кто попадется, сейчас люди такие стали, не приведи Бог, комнаты лишишься. А сейчас нам деньги нужны: Ирочка-то у нас беременная…

Все это было Лизе не слишком интересно, но слова Тамары Сергеевны успокаивали ее: похоже, хозяева — нормальные люди, и обстоятельства у них нормальные.

Они вошли в мрачную арку через чугунные ворота, прошли через двор. Лифт не работал, и на четвертый этаж пришлось подниматься пешком.

— Это часто так, — объяснила Тамара Сергеевна. — Мы потому молодого кого-нибудь искали, не гонять же стариков наверх, правда?

В длинном коммунальном коридоре было полутемно.

— Лампочку никак не заменим, — снова объяснила хозяйка. — Вроде видно, ну и ладно, почему мы должны менять, раз не живем, пусть соседи…

— А много соседей? — поинтересовалась Лиза.

— Да комнат-то много, но почти все давно переехали — вот как и мы, в Митино там или еще куда по окраинам. Здесь прописан кто-нибудь, а жить не живут — ждут, может, фирма дом купит, квартиры будут давать. Кому сейчас охота в коммуналке жить, хоть бы и в центре… Семья одна живет без детей, Ольга живет Воронцова — и все. Вы будете четвертая.

Комната действительно оказалась чистой — видно, что ремонт сделали совсем недавно. Диван, письменный стол, платяной шкаф — больше мебели не было.

— Мы все-таки не слишком много здесь оставили, — сказала Тамара Сергеевна с некоторым смущением. — Вы же понимаете, лишней мебели у нас нету, раз Ирочка здесь не живет…

— Вполне достаточно, — успокоила ее Лиза.

Кухня разительно отличалась от комнаты: все та же грязь, уже знакомая по другим подобным квартирам, немытая посуда на чужом столе.

— А вот ваш стол, — показала хозяйка. — Он-то чистый все-таки…

Они вернулись в комнату. Лиза подошла к окну: кремлевские башни видны были невдалеке. Нет, все-таки неважно, какая здесь кухня — разве она собирается готовить для себя что-то особенное?

Самой большой удачей оказалось то, что хозяйку не смутило отсутствие у Лизы прописки. Тамара Сергеевна внимательно изучила ее паспорт и вздохнула:

— Что ж, с пропиской, конечно, было бы лучше, но вы производите такое хорошее впечатление. И потом, ведь вы не лицо кавказской национальности, едва ли вас станут проверять милиционеры…

О цене тоже договорились быстро.

— Можете хоть завтра переезжать, — сказала хозяйка. — Ключ я вам дам, как только заплатите за первый месяц, и живите себе на здоровье. Только белье постельное возьмите свое — у нас, знаете, не избыток…

Инга заплатила ей на следующий день. Лицо у нее было довольное.

— Ты себе не представляешь, Лиза, — сказала она, протягивая зеленые купюры. — Впервые в жизни я не волнуюсь за Тошу, потому что он с тобой! Посмотри, ребенка не узнать, он стал такой веселенький, не плачет, когда я ухожу. Неужели мне наконец повезло?

Лизе действительно легко было с малышом: он оказался покладистым, спокойным и умненьким — даже странно, почему его до сих пор не научили читать. Слушать, как читала Лиза, он готов был часами, и самой большой его мечтой было — научиться читать самому.

Но общение с Ингой угнетало. Безалаберность, легкомыслие этой женщины утомляли Лизу, хотя она давно уже поняла, что нет никакого смысла осуждать людей за то, что они такие, какие есть, а не такие, какими их хотелось бы видеть. Ей часто вспоминались слова Виктора: не надо ждать от людей иного, чем они могут дать…

Но часами выслушивать Ингины откровения, изливаемые под крепкий кофе с ликером и сигаретами, казалось Лизе невыносимым.

— Ну, подумай сама, что у меня за жизнь, — начинала Инга, вернувшись откуда-нибудь и едва присев в кресло в гостиной. — Зачем я вышла замуж за Широбокова, ума не приложу. Ты ведь домой не торопишься? Так, хотелось стабильности, ведь ты вспомни, какое тогда время было — ужас! У папы карьера пошатнулась, все растерялись — как тут было не схватиться за соломинку. И потом, мне казалось: бизнесмен, солидный, ему нужна солидная семья, чтобы жена была приличная и интеллигентная, не какая-нибудь… А ты бы видела его коллег, этих… Слов нет! Я все-таки не понимаю: вот наш Юра — это моего брата Юрой зовут, я тебе говорила? — он ведь тоже в бизнесе, он очень большая фигура, в него даже стреляли, ты представляешь, а ведь стреляют только в самых важных, да? Так вот он — совсем другой. Он такой интеллигентный, веселый, живет как-то понятно, как все нормальные люди живут. А мой Широбоков — что ему надо, что он за человек — не понимаю…

Лизе становилось тоскливо: она не знала, что за человек бизнесмен Широбоков, и ее это совершенно не интересовало. Уже за то можно было посочувствовать, что в жены ему досталась Инга…

— А Слава, конечно, хороший любовник, но разве можно с ним жить? — продолжала Инга. — У него всякие завихрения, я понимаю, он человек искусства, но ведь мне надо думать о ребенке, о его будущем.

Слова Инги сливались в одну бесконечную фразу, и Лиза ждала одного: когда эта фраза завершится. Какой-то Слава, мысли о ребенке — кто бы говорил!..

Но платила Инга исправно, и Лизе не хотелось с ней ссориться. Где найдет она такую работу — необременительную и за приличные деньги? Только иногда, вечерами, в тусклом свете одинокой лампочки, одолевали ее невыносимые мысли: это и есть моя жизнь, и об этом я мечтала — коммуналка с вонючим коридором, взбалмошная барыня как единственная опора, а впереди?..

Только теперь, с головой окунувшись в самостоятельную жизнь, Лиза поняла, что имел в виду Виктор, когда говорил в день их расставания: учтите, Лизонька, убогая жизнь не для вас.

Нет, ей не хотелось побольше денег — как выяснилось, для себя ей нужно было немного; ее не манили сверкающие витрины на Тверской и дорогие автомобили. Не раз и не два она с благодарностью вспоминала Виктора, впервые показавшего ей роскошь этих ресторанов и машин как нечто само собою разумеющееся — как будто для того, чтобы никогда больше не стали они для нее целью жизни… Но однообразие, но беспросветность — вот что было невыносимо!

Однажды пришло письмо из Италии: Розали, ее кёльнская подружка, напоминала обещание приехать в Милан. Лиза едва не заплакала, прочитав торопливые и веселые строки. Господи, неужели все это было: Кёльн, Бетховенский парк, Рози… И ведь правда казалось тогда, что Милан — где-то неподалеку, и ничего не стоило собраться и махнуть туда — просто так, посмотреть музеи и навестить подружку.

Конечно, можно накопить денег, у Коли занять — и поехать туда сейчас. Но Лиза ясно ощущала: из той жизни, которою она живет теперь, не ездят никуда, и дело вовсе не в деньгах…

Первое время она почти не встречалась с соседями. Даже странно, ведь их, Тамара Сергеевна говорила, было не меньше трех? Но за обшарпанными дверями комнат в бесконечном коридоре было тихо, на кухне тоже никто не появлялся. Лизе даже страшновато становилось по ночам: одна в огромной пустой квартире, да и весь этот мрачный старый дом кажется пустым…

Ольга Воронцова появилась через неделю. Однажды утром Лиза услышала, как кто-то включил воду в ванной; потом простучали каблуки в коридоре, зашелестела бумага на кухне. Она торопливо оделась и вышла из комнаты.

На кухне у стола с заплесневевшей посудой стояла молодая женщина — кажется, чуть постарше Лизы — и разворачивала что-то, завернутое в засаленную газету. Она была довольно красива, но Лиза тут же отметила про себя, что таких женщин она не видала с новополоцких времен: слишком уж вульгарно была накрашена соседка, слишком небрежно одета — темные потные круги виднелись под мышками, темнели корни отросших, крашенных в бело-желтый цвет волос…

— Жарища какая, — сказала соседка, оборачиваясь на звук Лизиных шагов. — Жарища, пылища, а только еще май начался! Ты, наверно, жиличка, в Иркиной комнате живешь? Тебя как звать? — И, не дожидаясь ответа, женщина продолжала: — А я Ольга, соседка.

— Да, мне Тамара Сергеевна говорила, — сказала Лиза. — Только я не знала, куда ты девалась. Меня Лизой зовут.

— Да были дела кое-какие, — неопределенно повела плечами Ольга. — Отдохнула недельку… Сейчас к начальству пойду объясняться — откроют рот. Я ведь дворничихой тут, — объяснила она. — А ты ничего… — Ольга окинула Лизу оценивающим взглядом. — Юбочка какая… Где купила?

— Так, портной один сшил знакомый, — ответила Лиза.

Не объяснять же Ольге, что юбку шили в Доме моделей самого Никиты Берсенева…

— Ладно, потом поговорим, — сказала Ольга. — Тороплюсь сейчас. Я вечером дома буду сегодня. Слушай, — неожиданно спросила она, — а пива у тебя нет?

— Нет, — ответила Лиза, слегка удивившись.

— Башка болит-отваливается, — объяснила Ольга. — Ринат, сволочь, сэкономил на водке, взял дряни какой-то — а я мучайся теперь. Ну ладно, до вечера!

И, торопливо вытерев руки о газету, она вышла из кухни. «Такая, значит, соседка, — подумала Лиза. — Что ж, выбирать не приходится».

Лиза вернулась к себе в комнату, присела у стола. На столе лежала открытая косметичка, и Лиза машинально достала из нее зеркальце.

Никогда прежде она не рассматривала себя с таким непонятным чувством: во взгляде ее была безнадежность. Нет, она не казалась самой себе ни постаревшей, ни подурневшей — странно было бы, если бы такие мысли посещали ее в двадцать один год. Ее большие зеленые глаза были все так же широко открыты, и взгляд по-прежнему казался удивленным — хотя мало что могло бы удивить ее теперь. И легкие светло-пепельные пряди, свивающиеся в прозрачные завитки, по-прежнему придавали ей сходство с нежной бабочкой, присевшей на цветок.

Но выражение ее лица совсем переменилось: оно больше не светилось тем ожиданием неотменимого счастья, которое так восхищало Виктора всего два года назад. Печалью веяло от Лизиного лица, и печаль эта казалась особенно необъяснимой в сочетании с ее юностью…

Лиза тряхнула головой, отложила зеркальце. Пора к Инге: сегодня та намеревалась уехать на целый день. Что ж, тем лучше, каждый час чего-то ведь стоит. И, по правде говоря, лучше уж сидеть с Антошкой в запущенной Ингиной квартире, чем бродить по городу в одиночестве или прислушиваться из своей комнаты, не пришла ли соседка.

Лиза вернулась, когда Ольга уже была дома: из-под дверей ее комнаты выбивалась полоска света, оттуда раздавались смех и шум.

— Пришла? — Ольга выглянула в коридор, услышав Лизины шаги. — Заходи — у меня гости, посидим.

— Да я устала сегодня, — попробовала отказаться Лиза; ей совсем не хотелось сидеть с Ольгиными гостями.

— Да брось ты — устала! Я, думаешь, не устала — намахалась метлой, да еще металл пришлось грузить. Надо ж и расслабиться, не все нам вкалывать! Нам с тобой дружить надо, мы тут одни теперь живем — Загорецкие-то переехали.

— Ладно, я зайду, — сказала Лиза. — Переоденусь только.

В Ольгиной комнате было так накурено, что Лиза, никогда не обращавшая внимания на сигаретный дым, едва не закашлялась. Вокруг стола, заставленного бутылками и мисками с едой, сидели двое мужчин; Лиза не сразу рассмотрела их в синем чаду.

— А, соседка! — сказал один из них, увидев ее. — Проходи, не стесняйся, мы люди простые. Пить что будешь — вино есть, водка.

— Вино, — ответила Лиза, садясь.

«Зачем я пришла? — подумала она. — Теперь придется посидеть, не убегать же…»

Ольга, похоже, уже выпила не один стакан: ее блекло-голубые глаза с подведенными зелеными стрелками подернулись поволокой, она то и дело хохотала, отстраняясь от мужчины, предложившего Лизе выпить.

— Пашка, не лапай, а то Ринат заревнует!

— Да чего ты, Оль, не убудет же, сдурел он, что ли, ревновать! — убеждал Пашка, пощипывая ее округлую попку, обтянутую кожаной юбкой. — Правда, Ринат?

— Чего вон девушка подумает? Да ты садись, Лиза, не обращай на него внимания.

— А чего ей думать — нормально сидим, и она с нами сядет! Выпей, Лиза, закуси — редисочка есть, рыба хорошая.

Неожиданно Лизе захотелось выпить: просто невозможно было сидеть здесь на трезвую голову. Она отхлебнула из стакана, подвинутого Пашкой — вино оказалось дешевым портвейном. Но голова закружилась сразу, и уже не так противно было смотреть, как тискает Ольгу один из ее гостей.

Второй гость, напротив которого оказалась за столом Лиза, был гораздо моложе потрепанного Пашки. Пожалуй, он был даже красив, этот Ринат. На вид ему было лет двадцать пять, у него было смуглое лицо, черные глаза и черные прямые волосы, как у индейца из американского фильма. Он прищуривался, затягиваясь сигаретой, и внимательно смотрел на Лизу. Конечно, он тоже был пьян, но взгляд у него оставался живым, глаза поблескивали.

— Вас Лиза зовут? — спросил он, и Лиза даже вздрогнула, услышав его «вы». — Вы что, тоже в жэке работать будете?

— Да она комнату Иркину снимает, — ответила за Лизу Ольга. — А ты что, уже глаз положил? Смотри у меня!

— А сами где работаете? — продолжал расспрашивать Ринат, не обращая внимания на Ольгины слова.

Лиза объяснила, где работает; язык у нее уже слегка заплетался: она давно не пила, да к тому же действительно устала, целый день проведя с Тошкой.

— А он носильщиком работает на Курском, — объяснил Пашка. — Там все ихние, татары. А мы с Ольгой в жэке дворняжим, вот и познакомились, а, Лиза?

Он подмигнул Лизе, но каждое движение уже давалось ему с трудом: видно, давно сидели. Словно в подтверждение Лизиной догадки, Пашка пробормотал:

— Тебе бы раньше прийти-то, а сейчас мы, понятно, ослабли… Может, Оль, спать ляжем — допьем, что есть, и ляжем?

— С тобой, что ли? — Ольга снова хохотнула. — Я с Ринатиком лягу, чего мне с тобой. Лизу вон уговаривай!..

Несмотря на старание держаться, Ольга тоже казалась уставшей: голова ее то и дело падала на плечо Пашке, и, пытаясь взбодриться, Ольга опрокидывала стакан за стаканом.

— Ты, Лиз, не обращай внимания — это мы похмеляемся, — пробормотала она. — Мы ж неделю гуляли у Ринатика, ясное дело, устали. Вот выспимся сегодня — и будем завтра как огурчики, да, Ринатик? Иди ко мне, мой хорошенький!..

Но Ринат не собирался к засыпающей Ольге: он смотрел только на Лизу, и она отводила глаза — слишком уж откровенным был его взгляд.

Но отделаться от Ольги было, видимо, не так-то просто. Она встала, пошатываясь, обошла стол и села на колени к Ринату.

— Ты на меня смотри, на меня, чего на чужую девку смотришь? — прошептала она страстно и похотливо. — Пускай она идет, сейчас Пашку тоже в загорецкую комнату вынесем…

Прижавшись к Ринату распирающей кофточку грудью, Ольга заерзала у него на коленях — то ли пытаясь разгорячить его, то ли от собственного нетерпения. Не отводя глаз от Лизы, Ринат начал расстегивать Ольгину блузку; движения его были неторопливыми и властными.

Лиза встала и, не прощаясь, пошла к двери. Да и с кем было прощаться: Пашка уже спал, уронив голову на стол, Ольга была занята Ринатом, а ловить на себе его взгляд, раздевающий ее так же, как руки раздевали Ольгу, — Лизе было противно…

Она вышла в полутемный коридор, притворила за собой дверь и зашла в ванную. Холодная вода освежила ее, но сразу заболела голова — слишком уж дешевый был портвейн, даже утра ждать не пришлось. Она с трудом дошла до своей комнаты, повернула ключ изнутри, упала на кровать. Сон сморил ее сразу, несмотря на головную боль; последним вялым движением она стянула с себя платье, бросила на стул.

Какие-то длинные водоросли снились ей, они липли к лицу, цеплялись за руки, Лиза сбрасывала их с себя, но водорослей было так много, что невозможно было избавиться от них…

Ее разбудил стук в дверь, неожиданный и осторожный. С трудом вынырнув из липкого сна, не понимая, в чем дело, Лиза вскочила с кровати и, даже не набросив халат, открыла дверь.

Ринат обнял ее прямо на пороге, одной рукой сжимая Лизину талию, другой поворачивая ключ в замке.

— Кто это, ты что? — вскрикнула Лиза, пытаясь освободиться из его крепких рук.

— Не кричи ты, не бойся, я это, — прошептал он так, словно Лиза ждала его. — Не кричи только, ну, пойдем, пойдем же…

Лиза уперлась руками в его грудь, но вырваться ей не удалось — словно вальсируя, Ринат провел ее через всю комнату и повалил на кровать.

Рубашка его была расстегнута, и Лиза почувствовала прикосновение жестких волос на его груди. В нее вжималось его мускулистое тело, его губы жадно искали ее губ… Она отворачивалась, пыталась оттолкнуть его, задыхалась в его частом дыхании — и неожиданно обмякла, перестала сопротивляться…

Она сама не понимала, как это вдруг произошло и почему. Всем телом своим она почувствовала, какой он крепкий: мускулы его подрагивали, весь он изогнулся, вжимаясь в нее.

Неожиданно Лиза поняла: она не хочет сопротивляться ему, ей передается его нетерпеливая страсть, ей хочется, просто бешено хочется, ощутить в себе эту напряженную плоть — весь он был такой же властный, как его губы…

Больше года прошло с тех пор, как она ушла от Арсения, первого и единственного, кого любила — и с тех пор ни один мужчина не поцеловал ее, не говоря уже о большем. И вот теперь все ее тело задрожало в объятиях этого случайного мужчины, вошедшего ночью…

Она не заметила, когда Ринат успел снять рубашку, сбросить брюки. Он скользнул к ней в постель как-то мгновенно. Раздвинул ее ноги, быстро опустил вниз руку — и Лиза застонала, почувствовав торопливое прикосновение его гибких пальцев…

Впрочем, он не терял времени на ласки: обхватил Лизины плечи, приподнялся — и ей показалось, что он обрушился на нее сверху, потом задвигался размеренно и ровно. В глазах у нее потемнело, она приподнялась ему навстречу, вжалась в него снизу и изогнулась под ним, едва сдерживая вскрики…

Наслаждение пришло к ней почти мгновенно; Ринат еще двигался, пронзая ее тело собою, потом и он задрожал, потом грузно опустился на нее, вдавил в постель.

Лиза не могла прийти в себя после всего, что произошло так стремительно. За окном уже светало — она не знала, сколько времени спала до его прихода, — и в предрассветных сумерках Лиза видела его профиль на подушке: Ринат уже лежал рядом с нею. От него сильно пахло водкой, но, как ни странно, он совсем не казался пьяным.

— Хорошо… — выдохнул он. — Ох и сладко же, давно так не было с бабой… А ты, видно, давно без мужика?

Лиза не ответила: ей стыдно было смотреть в его сторону, она едва не плакала. Она с удовольствием выставила бы его за дверь, но как теперь это сделать — после того, как сама отдалась ему? Скорее бы он ушел или хотя бы замолчал!..

— Я у тебя досплю, — вдруг пробормотал он. — Там Пашка наблевал, Ольга спит, я у тебя досплю…

Этого только не хватало! Лиза затрясла его за плечо, но Ринат уже отвернулся к стене и захрапел, не дожидаясь ее разрешения.

Лиза быстро соскользнула с дивана, набросила халат. Отвращение к нему, к себе, ко всему на свете охватило ее. «Господи, да как же это могло произойти со мной! — мелькнуло в голове. — Совершенно незнакомый человек, да я и думать о нем не думала, как же это?» И это наслаждение, пронзившее ее…

Неожиданная мысль поразила ее, заставила вздрогнуть: а ведь он всего несколько часов назад был с Ольгой, даже в ванную, наверное, не зашел после этого… Лиза вскочила, бросилась в коридор. Тугие струи горячего душа обрушились на нее, она терлась мочалкой с таким остервенением, как будто собиралась смыть собственную кожу.

Душ немного успокоил ее. Вернувшись в комнату, Лиза взглянула на спящего Рината без прежнего содрогания. В конце концов при чем здесь он? Он просто пришел к понравившейся женщине, как сделал бы любой мужчина, живущий так, как живет он. И женщина пустила его к себе в постель, как пускала его к себе Ольга, и все произошло так, как он и ожидал…

«Это я опустилась в такое убожество, что дальше некуда, — думала Лиза. — Зачем тогда были все мои усилия, зачем было вырываться из Новополоцка — чтобы здесь, в Москве, жить той жизнью, какой живут на самом дне: в сизом сигаретном дыму, в запахах водки и потного тела, в тусклых коммунальных коридорах заброшенной квартиры?..»

Неужели это она, Лиза, сидела с Виктором в директорской ложе Большого, читала Флобера в тишине комнаты на Воротниковском, ожидая, когда придет с работы Арсений? А уж Германия, поездка в Шлезвиг с влюбленным Паулем — это вообще невозможно было представить…

Лиза взглянула на часы: половина восьмого. Она достала из чемодана нераспечатанную пачку французских таблеток: их как-то подарила ей Розали, потрясенная рассказом Лизы о сделанном аборте. Лиза выпила таблетку, удивляясь собственному спокойствию — точно аспирин приняла.

Она надела платье, собираясь уходить; Ринат по-прежнему храпел в ее постели. Неизвестно, когда он проснется, но не оставаться же здесь, дожидаясь этого! Было воскресенье, Инга не ждала ее сегодня, и Лиза решила поехать к брату: только там, в уютной квартире, среди любящих ее людей, она вспоминала, что существует другая жизнь…

Но не успела она дойти до порога комнаты, как дверь сама распахнулась ей навстречу. Ольга, полуодетая, с черными пятнами туши под глазами, ворвалась в комнату, как вихрь.

— Ты-ы! — закричала она. — Сука, стерва, парня моего вздумала отбивать?!

С этими словами она вцепилась Лизе в волосы, одновременно выталкивая ее в коридор. Лиза настолько не ожидала появления Ольги, что не успела даже отшатнуться от нее.

— С ума ты сошла, что ты делаешь?! — вскрикнула она, пытаясь освободиться из цепких Ольгиных рук.

— Я с ума сошла? Нет, вы гляньте на эту блядь, я же еще с ума сошла! У кого он в койке спит, а?! Думаешь, я выпила, так теперь все можно?! Я тебе, паскуде, волосенки-то повырву!

Наверное, Лиза не смогла бы избавиться от разъяренной Ринатовой возлюбленной, действительно рвавшей ее волосы, если бы не его собственное неожиданное вмешательство. Ольгин визг способен был разбудить мертвого, и Ринат вскочил, точно подброшенный пружиной. Одним прыжком он оказался рядом с женщинами и быстрым, коротким ударом отбросил Ольгу от Лизы.

— Взбесилась, сучка?! — крикнул он. — Мало тебе? Кто тебя сюда звал, твое какое дело, с кем я сплю?

От его удара Ольга отлетела к стене, сползла на пол, зажимая рукой подбитый глаз.

— Ты чего, Ринатик, чего? — заплакала она. — Неужто тебе меня мало, что ты к ней побежал? Хочешь, хоть сейчас можешь трахнуть, хоть сейчас!

Это зрелище — униженная женщина, ползающая у ног разгневанного мужчины, — так потрясло Лизу, что, не помня себя, не оглядываясь, она побежала по коридору ко входной двери. Вслед ей неслись Ольгины рыдания.

3

Лиза долго бродила по городу, прежде чем поехать к Николаю в Крылатское. Она не могла прийти в себя, в ушах стоял Ольгин пронзительный визг, перед глазами — злобно прищуренные Ринатовы глаза, его мускулистая рука, готовая к новому удару…

«Я во всем виновата, только я! — думала она. — Как можно было допустить все это, как можно было отдаться ему? Еще внимание на него обратила — «вы» он, видите ли, говорил… Сама раззадорила его, права Ольга, что на меня набросилась!»

Лиза медленно шла по Страстному бульвару. Первая прозрачная зелень клубилась в теплом воздухе, воскресная, поздно просыпающаяся Москва начинала новый день.

«Отчего меня так манил этот город? — думала Лиза, остановившись у детской площадки, на которой пусто было в этот ранний час. — Ведь всегда тянуло меня сюда: из Новополоцка, из Германии… Особенно из Германии — хотя знала, что никто не ждет меня здесь, что нет здесь у меня ничего прочного, реального. Почему же?»

Этим утром Лизу не покидало такое чувство, точно она предала кого-то, впустив к себе Рината, испытав наслаждение в его объятиях. Она не могла понять, отчего преследует ее это чувство — ведь ей совершенно некому было хранить верность.

И все-таки происшедшее было предательством, в этом она не сомневалась. Может быть, предательством себя самой, своего неназываемого, но ясного понимания того, как должна и как не должна она поступать, которому она всегда подчинялась? Или того единственного человека, которого она почему-то ждет, не зная, кто он?..

В последнее время Лизе все меньше верилось, что он вообще существует…

Вечером, сидя за чаем на кухне у Николая с Наташей, Лиза с тоской думала о том, что придется вернуться в комнату на Грановского. Кажется, все заметили, что она чем-то расстроена.

— Слушай, Лизушка, может, все-таки обратно к нам переберешься? — спросил Николай. — Ну, подумаешь, центр — Крылатское тоже район хороший. Неужели тебе у нас так плохо, что тебя в какую-то коммуналку тянет?

— Правда, Лизочка, — подхватила Наташа. — Разве у нас тебе не нравится?

— Вы не понимаете, — авторитетно заявил десятилетний Андрюшка. — Ей хочется самостоятельности, и я вполне ее понимаю — мне тоже хочется.

Лиза невольно улыбнулась привычному Андрюшкиному резонерству: все было по-прежнему в этом уютном доме…

— Я сегодня у вас переночую, — сказала она. — Не хочется ехать на ночь глядя.

Но вернуться в ненавистную квартиру было необходимо: не убегать же, бросив все, ведь она даже комнату свою не закрыла, все вещи там. Да и вообще: не по ней это — жить у Коли, точно подростку, ведь ей не просто хочется самостоятельности, как Андрюшке, — она уже давно другая, совсем не та, что приехала в Москву два с лишним года назад, и в прошлое не вернуться…

Лиза поехала на Грановского прямо от Инги — благо та жила неподалеку, на Маяковке. Она постаралась незаметно проскользнуть по коридору к себе в комнату — кажется, Ольги не было дома, свет не пробивался из-под двери.

В комнате все было на месте. Вид измятой постели заставил Лизу покраснеть; она торопливо скрутила постельное белье, бросила его на пол.

Дверь открылась так тихо, что Лиза увидела Ольгу, когда та была уже в комнате. Отшатнувшись в угол, она смотрела на соседку.

— Что, боишься? — невесело усмехнулась Ольга. — Не бойся, нападать больше не буду.

Вид у Ольги был ужасный: правый глаз совсем заплыл, губа рассечена — наверное, Ринат не ограничился одним ударом.

— Ну, чего смотришь? — зло спросила она, поймав сочувствующий Лизин взгляд. — Конечно, разукрасил, не без этого. Они, татары, все такие яростные — не любят, чтоб против ихнего делали.

Не дожидаясь Лизиного приглашения, Ольга села на стул, охнула:

— Чуть ребро не сломал, сволочь!

— Зачем же ты с ним, Оля? — осторожно спросила Лиза.

Впрочем, она уже знала, какой услышит ответ: с самого детства она наслушалась рассказов матери о несложившихся женских судьбах, нагляделась на растрепанных, рыдающих соседок, среди ночи выбегающих на улицу под пьяный мат супругов. Все эти женщины на следующий день со вздохом говорили: что ж, куда денешься, все они такие, где ж лучшего найти, а мой хоть получку приносит…

— Зачем, зачем! — ответила Ольга, потирая бок. — Люблю его, вот тебе и зачем!

Это было сказано так по-детски, что Лиза едва не заплакала. Можно уйти от человека, с которым связывает привычка, можно уйти от того, кто приносит получку, — но как оставить того, кого любишь?..

— А он что, всегда такой? — спросила она.

— Да нет же, что я, дура — если б он всегда такой был!.. Только как выпьет или как бабу новую увидит.

— И часто пьет? — Лиза едва сдержала улыбку.

Ольга не ответила. Взгляд у нее был совсем потухший, уголки блеклых, ненакрашенных губ горестно опустились.

— Господи, ну что за жизнь у меня такая горемычная? — вдруг запричитала она, как простая деревенская баба. — Никак мне счастья нету, куда ни кинься!

Она упала головой на стол и зарыдала — громко, со всхлипами. Лиза растерянно смотрела на нее: чем тут утешишь? Вдруг, так же мгновенно, как начала, Ольга прекратила рыдать и биться, вытерла слезы ладонью.

— Думаешь, я психопатка? — спросила она. — Просто жизнь нервная была. А он — моя первая любовь, — сказала она все с той же полудетской серьезностью. — А что ты думаешь? Конечно, мне не шестнадцать, и замуж сходила, и ребенок имеется, а Ринатка — первая любовь, вот хоть убей!

Ольга достала из кармана сигареты, закурила, стряхнула пепел в стоящую на столе чашку.

— Не куришь? — спросила она. — Да ты садись, чего стоишь?

Лиза послушно опустилась на диван. Сейчас начнется долгий рассказ, поняла она.

— Ты не обижайся, что я на тебя накинулась, — примирительным тоном произнесла Ольга. — Я ж понимаю, ты не виновата: он на все бросается, что только шевелится. Такой парень ебучий, жуть! И как мне его не любить: он хоть трахает, и видно, что хочет. А другие — только выпить, ничего им больше не надо. А Ринатка — он добрый вообще-то и не жадный: духи подарил, в кафе водил однажды — так-то, конечно, с собой приносит, а однажды водил. Я ведь не старуха, мне двадцать семь всего — тоже ласки хочется. Шесть лет лимитой на ЗИЛе отпахать — это как? Шесть девок в комнате, каждая водит, на каждой койке сопят — сдуреешь! И никто тебя за человека не считает, чуть что не так — каждому давай. А комендант — так тот просто повадился; если и все так, все равно требует. «А то, — говорит, — вылетишь у меня в два счета из Москвы, напишу, что ты наркоманка». Замуж вышла, думала, теперь отвяжутся. Так нет, куда там — сам же законный супружник, если на ночевку записывать не хотят, говорит: пойди, дай коменданту — запишет.

— Как это, на ночевку записывать? — спросила Лиза.

— Ну как, очень просто: женское ведь общежитие. Спасибо еще, ребенка разрешают держать. А если муж хочет на ночевку остаться, за две недели надо записываться, и очередь еще — все ведь хотят, а общага не резиновая.

«Господи, какой кошмар! — подумала Лиза. — Да как же можно так жить? И зачем?»

— Но ведь он твой муж! — воскликнула она. — И ребенок, говоришь, у вас — как же можно, чтобы кто-то его на ночевку записывал? И что же, он тоже это терпел?

— А чего ему? — равнодушно произнесла Ольга. — Ему ж еще и лучше, алкашу: у него так и так не стоит, чего ему лишний раз залупаться с комендантом?

— А теперь он где?

— Сидит, — ответила Ольга. — Ножом пырнул одного по пьянке, теперь сидит — туда ему и дорога.

— А ребенок?

— У матери, в Мценске — знаешь такой город?

— Знаю. Леди Макбет Мценского уезда…

— Кто?

— Да никто, так просто. Почему же ты ребенка сюда не заберешь?

— Ой, ну куда мне было еще ребенка брать? Я и так Бога молю, что прописку себе вырвала наконец, думаешь, само собой это далось? Еще бы и ребенка… Как штамп в паспорт поставили о прописке — все, в тот же день с ЗИЛа ушла, дворничихой вот устроилась, комнату получила. Теперь, если пятнадцать лет отработаю, комната моя будет считаться — пока что служебная. Я вот думаю: если с Ринатом сладится у меня, может, и заберу Витьку: я ж, конечно, скучаю, а он вроде к детям ничего, нормально…

Страшная, беспросветная жизнь подступила Лизе, казалось, к самому горлу. Пятнадцать лет работать за убогую комнату, терпеть издевательства мужчины, которого любишь, жить в разлуке с сыном… Неужели все так живут?

Наверное, Лиза произнесла это вслух, потому что Ольга ответила:

— Конечно, все — а куда денешься? Ты вот вроде интеллигентная, чистенькая такая — а тоже ведь так живешь, разве нет? Если больших денег нет, чтоб красиво жить, или лапы волосатой, чтоб толкала, — никуда и не денешься.

Лиза не стала спорить: в этот вечер ей нечего было возразить Ольге. Вдруг показалось, что в ту жизнь, о которой Ольга даже не подозревала, ей, Лизе, тоже нет больше доступа…

— Ну ладно, — вздохнула Ольга, вставая. — Пойду отосплюсь. И ты тоже спи — устала, наверно.

— А… А Ринат не у тебя сегодня? — осторожно спросила Лиза.

— Да нет, ему завтра на смену рано. А может, брешет. Спокойной ночи!

Растревоженная Ольгиным приходом, Лиза долго не могла уснуть. «Все-таки надо искать другое жилье, — подумала она. — Конечно, Ольга неплохая, но как жить с ней рядом? Ведь повеситься захочется, глядя на все это. Да и Ринат наверняка не захочет ограничиться одним визитом…»

Новое жилье она нашла на удивление быстро, через две недели. Все это время она старалась приходить домой попозже, быстро запиралась в своей комнате, боясь шевельнуться, прислушиваясь к смеху, плачу, ругани и страстным крикам Ольги и Рината.

Тот действительно несколько раз стучал в Лизину дверь под утро, но она делала вид, что спит, стараясь даже не дышать. Однажды он остановил ее в коридоре, прижал к стене.

— Ты чего? — спросил он, дыша Лизе в лицо горячим спиртным духом. — Не понравилось, что ли? Чего дверь запираешь?

— Пусти! — Лиза попыталась оттолкнуть Рината. — Пусти, а то закричу сейчас!

— Ну и дура! — Ринат зло сплюнул на пол. — Еще сама попросишься — видно же, на стенку лезешь!..

В тот же день Лиза отнесла объявление в газету «Из рук в руки», указав Колин телефон.

— Слушай, сколько народу желает сдать комнату девушке! — воскликнул Николай, когда Лиза позвонила ему через день после выхода объявления. — Правда, почти все спрашивают, не хочет ли она расплатиться натурой. Чем ты думала, когда такое объявление давала, — не знаю!

Из всех звонивших Лиза выбрала женщину с интеллигентным голосом. Правда, Тамара Сергеевна, поселившая ее в соседки к Ольге, тоже казалась интеллигентной…

— Не волнуйтесь, девушка! — успокоила ее женщина, предлагавшая комнату на Рождественском бульваре. — Одна соседка, древняя старушка. Ухаживать за ней не надо, мы — ее родственники, сами приходим каждый день. Жалко просто: комната наша пустует, а деньги, сами понимаете, не лишние.

Комната была похуже, чем на Грановского, — запущенная, маленькая. Зато никакой Ринат ходить не будет, подумала Лиза и согласилась.

В тот день, когда она перевозила свои вещи на Рождественский, за дверью Ольгиной комнаты слышался смех: хорошая полоса наступила в жизни соседки…

Первое время старушка не выходила из своей комнаты вообще — впрочем, и Лиза возвращалась поздно: в Большом начался балетный фестиваль, и Инга взяла для нее билеты почти на все спектакли, попросив за это по утрам водить Тошу на детский балет.

Лиза любила Большой театр до самозабвения. Сидя в бельэтаже, пока не начался спектакль, она то и дело бросала взгляды в директорскую ложу, словно надеясь увидеть в ней Виктора. Где он теперь, ее изысканный нефтяной король? Наверное, живет в своем подмосковном особняке или уехал в Швейцарию к сыну — впрочем, тот, конечно, уже окончил там школу и учится где-нибудь в Штатах…

Лиза дала себе слово не звонить Виктору: что она скажет, если даже удастся его разыскать? Согласится дружески встречаться, снова ходить вместе в театры и рестораны? Но ведь уже в те далекие дни — два года назад! — все шло к тому, что их отношения должны были стать более близкими; и если бы не встреча с Арсением…

Из театра Лиза возвращалась пешком: приятно было идти по вечернему городу, начинало казаться, что она снова не чужая здесь, что и для нее призывно светятся окна и парадные подъезды. В эти вечерние часы она становилась похожа на себя прежнюю: снова вспыхивало в глубине зеленых глаз обещание будущего счастья, снова казалось, что завтрашний день таит в себе чудо…

Старушку звали Полина Ивановна — так она представилась Лизе, появившись как-то на кухне субботним утром.

— Ой, а я уже думала, с вами что-то случилось! — сказала Лиза, увидев соседку. — Вас совсем не видно…

— Я работаю, — церемонно заметила Полина Ивановна. — Прихожу усталая, ем у себя в комнате и ложусь спать. Мне даже некогда посещать друзей, а у меня очень много высокопоставленных друзей, все они рады меня видеть. Я бывала в Кремле, представьте себе! Сам Молотов пользовался моими услугами, но это строго между нами, ни-ко-му!

Лиза испуганно посмотрела на старушку. На вид ей было, наверное, лет девяносто. Она была высокая, костлявая, на редкость неопрятная и к тому же, кажется, почти ничего не видела: шла, держась за стенку.

Где она может работать, при чем здесь Молотов? Присмотревшись внимательнее, Лиза заметила, что по расползающемуся атласному халату старухи ползают клопы.

Через несколько дней Лиза поняла, что называется работой. К восьми утра за Полиной Ивановной приходили двое — мужчина и та самая женщина, которая представилась родственницей старушки, сдавая Лизе комнату. Теперь женщина выглядела совсем не так аккуратно, как в первую встречу с Лизой, когда получала задаток.

— Бабуля, пора! — услышала Лиза, выходя из ванной. — Живей, бабуля, живей, а то конкуренты место отобьют!

Полины Ивановны не было весь день; к вечеру женщина привела ее, потом вышла на кухню — разогреть что-то в грязной кастрюльке.

— Ну, как живется? — спросила она Лизу, впрочем, без особенного интереса.

— Нормально. А куда это вы ее водите? — поинтересовалась Лиза.

— Куда ее можно водить: милостыню просит, — равнодушно объяснила женщина.

— Как это — милостыню?

— А что ж я, зря ее кормить буду? — Женщина сердито посмотрела на Лизу. — Пусть зарабатывает, раз помирать не хочет. Навязалась на мою голову!

— Но как же можно? — Лиза растерянно смотрела на собеседницу. — Ведь она ваша родственница, и она же старая, слепая!

— Слепой больше подают, — без тени неловкости объяснила женщина. — Какая она родственница — седьмая вода на киселе. Другие вон матерей родных в богадельню сдают, а я черт знает за кем присматриваю, она ж совсем уже из ума выжила, не видно разве?

— И много ей для вас подают? — прищурилась Лиза, с презрением глядя на женщину.

— Не ваше дело! — отрезала та. — Или тоже хотите попробовать? Так у вас не получится, ваше дело молодое, другим местом можно деньги зарабатывать!..

«Как можно жить среди этих людей? — с тоской думала Лиза, лежа вечером у себя в комнате и невидяще глядя в экран маленького переносного телевизора, подаренного Николаем. — Униженные и унижающие, никого больше!»

Она не подозревала, что их так много в Москве — униженных и унижающих, а теперь ей казалось, что все люди делятся только на эти две категории. Значит, и ей суждено войти в одну из них? Лиза содрогнулась при этой мысли…

Но надо было как-то жить, надо было где-то жить, а в квартире на Рождественском было пусто и тихо — и Лиза не стала искать новое жилье. К счастью, клопы каким-то странным образом жили только в комнате Полины Ивановны, а со всем остальным оставалось лишь смириться.

С тех пор как Лиза впервые переступила порог дома Широбоковых, прошло три месяца. За это время преобразились и Инга, и Тошка. Но если перемены, происшедшие в Тошке, радовали Лизу и даже заставляли гордиться собой, то повеселевшая Инга раздражала ее еще больше, чем унылая.

В Ингином голосе появились новые нотки — высокомерные и невыносимо самодовольные. Кажется, она начала себя чувствовать светской дамой, и для того, чтобы утвердиться в этом качестве, ей необходимо было иметь прислугу. Она начала говорить Лизе «моя милая»; слыша это обращение, Лиза стискивала зубы и едва сдерживалась, чтобы не хлопнуть дверью.

— Я просто недоумеваю, моя милая, — говорила Инга, когда Лиза приходила утром. — Вчера вечером Тоша был такой невозможный, шалил, бегал, хохотал как безумный. Чем ты занималась с ним весь день? Надо же принимать во внимание детскую психику, за ребенком надо следить!

— Я слежу, не волнуйся. — Лиза старалась говорить спокойно. — Мы с ним играли, как всегда, читали, гуляли. И что плохого, если ребенок хохочет?

Лизу так и подмывало сказать Инге: что ты будешь делать, если я уйду, много ли ты уследишь за ним? Но приходилось молчать…

— Все-таки постарайся как-то иначе строить его день, — советовала Инга. — Не забывай: в следующем году он идет в школу, надо его готовить.

Терпеть эти советы было трудно, но, как оказалось, это были только цветочки…

Тошин день рождения был в августе — вскоре после Лизиного.

— Ты ведь Лев по зодиаку! — тормошила малыша Лиза в первые дни своей работы у Инги. — Нельзя быть таким робким, нельзя все время плакать! Посмотри, как интересно в парке, давай с горки покатаемся!

И вот теперь, в день своего рождения, Антошка выглядел настоящим львенком — веселый, глаза горят, и читать уже научился.

— Я думаю, не стоит звать много гостей, — решила Инга. — Приведут детей — и хватит, без взрослых. Но как тебе нравится Широбоков — ограничился телефонным поздравлением, да подарок от него принесли! Мог бы и приехать к единственному сыну!..

Инга попросила Лизу непременно быть на дне рождения. Правда, блюда для праздничного стола были заказаны заранее, но перспектива одной возиться с детьми не прельщала Ингу.

Лиза и раньше терпеть не могла оставаться с Тошкой, когда Инга была дома, а уж в последнее время и вовсе старалась улизнуть сразу, как только та входила в квартиру. Но куда денешься — день рождения!

К счастью, к Инге пришла подруга — мать одного из мальчиков-гостей, — и сразу после еды они удалились на кухню, предоставив Лизе одной приглядывать за детьми. Пожалуй, унылая квартира Широбоковых ни разу за последние годы не оглашалась таким радостным шумом. Дети носились по комнатам, разбрасывали игрушки, построили гигантский дом из всех Тошкиных наборов «Лего» — в общем, веселились от души. Лизе почти не пришлось их развлекать.

— Да-а! — ахнула Инга, когда увели последнего маленького гостя, увидев, во что превратилась квартира. — Хорошо, что завтра Зинаида придет!

К вечеру Лиза так устала, что, вернувшись домой, сразу уснула.

Телефонный звонок разбудил ее рано утром; хорошо еще, что телефон висел в коридоре неподалеку от ее комнаты, иначе она не услышала бы его сквозь сон. Звонила Инга, и голос у нее был то ли взволнованный, то ли возмущенный.

— Лиза, я прошу тебя прийти немедленно, — послышалось в телефонной трубке.

— Что случилось? — Со сна Лиза едва узнала Ингу.

— Это не телефонный разговор. Когда ты будешь?

— Вообще-то мы не договаривались сегодня…

— Обстоятельства переменились, — резко произнесла Инга. — В твоих интересах приехать как можно скорее.

— Хорошо, я буду через час.

У Лизы был свой ключ от широбоковской квартиры, но Инга сама открыла ей — словно прислушивалась к ее шагам на лестнице.

— Лиза! — В голосе ее снова слышались какие-то патетические нотки. — Произошло непредвиденное событие… — И в ответ на недоумевающий Лизин взгляд Инга продолжала: — Зинаида, к счастью, пришла убирать не сегодня, а вчера вечером, как только Тоша уснул. Я тоже помогала ей, мы все разложили по местам — ты же видела, что здесь творилось, одна она просто не справилась бы.

Несмотря на волнение, Лиза улыбнулась этим Ингиным словам.

— И что же мы обнаружили? Оказалось, у меня пропала брошь — старинная брошь с бриллиантами, бабушкино наследство. Ты представляешь, сколько стоит эта вещь — она прошлого века!

— Дорого, наверное. Ну и что?

— То есть как это — что? — Инга посмотрела на Лизу, точно та не понимала элементарных вещей. — Кроме тебя, никто даже не входил в ту комнату, ведь ты вчера занималась детьми. И брошь пропала… Ты понимаешь?

— То есть… — от возмущения Лиза задохнулась. — То есть, ты хочешь сказать, что я украла твою брошку?

— Конечно, у меня нет доказательств… Но что мне остается думать?

Лиза смотрела на Ингу и еле удерживалась, чтобы не дать ей пощечину.

— Почему же, интересно, — медленно произнесла она, — почему же, интересно, тебе не остается думать ничего другого? Какое право ты имеешь обвинять меня в воровстве?

В эту минуту Инга вызывала у нее такую ненависть, что даже руки у Лизы дрожали. После всего, после того, как она вот уже три месяца выполняет ее дурацкие капризы и воспитывает ее сына, Инга смеет обвинять ее в краже побрякушки!

Наверное, вид у Лизы был такой разгневанный, что Инга слегка сбавила тон:

— Нет, я не хочу сказать, что дело для меня совершенно ясное. Но подумай, не в милицию же мне было обращаться… сразу… Я ведь должна была поговорить с тобой — по-моему, это более чем порядочно с моей стороны. Ты оставалась в комнате, пропала драгоценность — разве не резонно…

— Не резонно! — воскликнула Лиза. — Вот именно не резонно! Ты забыла, что я оставалась в твоей квартире черт знает сколько раз — разве что-нибудь пропало? Почему ты даже не подумала, что твою брошку могли взять дети — просто чтобы поиграть? Да как ты смеешь!..

У Лизы снова перехватило дыхание.

— Но мы все обшарили, все! — закричала в ответ Инга. — Нигде ее нет! И почему бы мне не заподозрить тебя? Ты вообще выглядишь довольно странной особой: нанимаешься в гувернантки — не забудь, что я взяла тебя с улицы, без единой серьезной рекомендации! — а сама одета, как фотомодель! Думаешь, я не понимаю, где сшиты твои наряды и сколько они стоят? И прописки у тебя нет, непонятно, чем ты занимаешься в Москве!

Лиза покраснела, хватая воздух ртом. Какой ужас! Выходит, эта дама все время подозревала ее неизвестно в чем? И оценивала наряды от Берсенева, которые когда-то подарил ей Виктор?

— Вот что, — вдруг сказала она. — Где вы искали твою брошку?

Лиза почувствовала то самое спокойствие, которое всегда приходило к ней неожиданно, в моменты сильного напряжения, словно срабатывал невидимый механизм.

— Везде! — тут же ответила Инга. — Я же тебе сказала — везде!

— Немедленно начнем искать — я начну искать в твоем присутствии. И не выйду из этой квартиры, пока не найду. А если не найду — ты обзвонишь всех родителей, которые вчера приводили детей, и они поищут у себя.

Кажется, даже Инга слегка растерялась, услышав эти слова. Наверное, она ожидала слез, испуга, может быть, даже извинений — но никак не такой решительности с Лизиной стороны. Она кивнула, соглашаясь.

Поиски продолжались не меньше часа. Лиза подняла все ковры, отодвинула диваны, заглянула под шкафы — брошки не было, и она сама уже начала приходить в отчаяние.

Найти что-нибудь в Тошиной комнате вообще не представлялось возможным: горы игрушек громоздились повсюду, валялись детали всевозможных конструкторов, пол был устлан обрезками разноцветной бумага…

— А Тоша где? — спросила Лиза.

— Зинаида с ним гуляет, сейчас приведет.

— Инга, ты меня просто поражаешь! — воскликнула Лиза. — Надо быть полной идиоткой, чтобы даже не расспросить ребенка!

— Я попрошу тебя выбирать выражения! — возмутилась Инга. — Ты забываешься!

Неизвестно, что они высказали бы друг другу дальше, если бы в эту минуту не позвонили в дверь. Обгоняя друг друга, Инга и Лиза бросились открывать. Перепуганная Зинаида даже отшатнулась, увидев на пороге двух раскрасневшихся, рассерженных женщин.

— Ну что, нашлась? — спросила она. — Надо же, беда какая…

— Тоша. — Лиза присела перед мальчиком. — Ты не видел мамину брошку — такую красивую, с блестящими камешками?

— Брошку? — Тошка недоуменно посмотрел на Лизу. — Какую это брошку?

— Вот видишь, откуда ребенок может знать! — торжествующе произнесла Инга.

— А, орден! — вдруг догадался Тошка. — Видел — меня Вадик им наградил, я был полководец Суворов из банка «Империал»!

— Господи, где Вадик мог взять орден? — воскликнула Лиза.

— Он его из комнаты принес… — растерянно сказал Тошка. — Я думал, это его, и он мне подарил, а это, значит, мамин орден…

Не дожидаясь, что еще скажет мальчик, Инга побежала в его комнату, распахнула шкаф. На вчерашнем новеньком костюмчике Тошки, вывернутом наизнанку и брошенном на полку, сияла брошь с бриллиантами…

Не говоря ни слова, Лиза пошла к двери. Она не ждала от Инги извинений — достаточно успела изучить ее самовлюбленную натуру, — но все-таки надеялась, что та хотя бы остановит ее. Инга хранила полное молчание.

Лиза вернулась домой почти машинально и, оказавшись в четырех стенах, тут же снова вышла на улицу: невыносимо было видеть опостылевшую комнату, выходить на кухню, рискуя столкнуться с Полиной Ивановной, у которой сегодня был «выходной».

Выйдя на Рождественский бульвар, она беспомощно огляделась. Куда идти, кому есть дело до ее отчаяния и боли? Она чувствовала, что осталась в огромном городе в полном одиночестве, и воскресная тишина неширокого Рождественского бульвара только усиливала это ощущение.

Оксана! — вдруг вспомнила Лиза. Конечно, надо пойти к Оксане, ведь она так давно не была у своей неунывающей подружки, с тех самых пор, как перебралась на новую квартиру, сбежав от Ольги и Рината. Эта мысль так обрадовала ее, что она даже не стала возвращаться домой, чтобы позвонить Оксане — скорее бы оказаться у нее, увидеть ее задорную улыбку, услышать напевный веселый голос.

Оксана обрадовалась, увидев Лизу на пороге.

— Ой, хорошо, что ты пришла! — воскликнула она. — А я уже тоскую: воскресенье, а Игорешка на работу умотал, что с ним будешь делать! Ты куда пропала?

— Ксеня, извини, совсем я что-то забегалась. И не понимаю, чем занята, а настроения нет ни на что: прихожу домой и засыпаю…

Самый вид Оксаны всегда успокаивал Лизу — с тех самых пор, как она познакомилась с ней на курсах немецкого. Тогда все-таки потяжелее было, чем теперь: мучили воспоминания о разрыве с Арсением, будущее казалось совсем безнадежным…

Нельзя сказать, что теперь Лиза полна была оптимизма, но чувствовала она себя все же увереннее — может быть, просто потому, что больше повидала в жизни.

— Как Олеська? — спросила она.

— Большая! — Лицо Оксаны осветилось мгновенной радостной улыбкой. — Зуб вырос, представляешь! Спит сейчас.

— Ты кормишь еще?

— Да кормлю, куда ж я денусь. Игорь такой папаша стал, аж дрожит над своей красавицей. Корми, говорит, раз ребенку надо. Ну и я не против, разве мне жалко?

Оксана уже разогревала жаркое, быстро резала салат, не переставая болтать: соскучилась в одиночестве, Игорь-то все больше на работе. Рассказывая свои нехитрые новости, она попутно расспрашивала Лизу о ее жизни. Та отвечала машинально: по правде говоря, ей было сейчас не до болтовни.

— Слушай, ты чего вареная такая? — наконец спросила Оксана. — Я же вижу, случилось что-то, лица нет на тебе. Так не таись, скажи, мы ж не чужие. Может, прежнего своего встретила?

— Кого? А, Арсения… Да нет, он ни при чем. Я его видела, но это неважно. Забыто!

Сейчас, слыша Ксенин голос, Лиза вдруг почувствовала такую жалость к себе, что не выдержала и всхлипнула.

— Да что с тобой? — не на шутку встревожилась Оксана.

С трудом сдерживая слезы, готовые хлынуть потоком, Лиза рассказала ей о том, что произошло сегодня в квартире Инги Широбоковой.

— Вот паскуда! — возмутилась Оксана. — Я б ей показала!.. Но ты тоже — нашла из-за чего переживать! Ты что, не знала, что она стерва такая, или ты к ней душой прикипела? Ей-Богу, Лиз, мне б эти заботы!

— Да понимаешь, дело не в ней, — попыталась объяснить Лиза. — С нее что взять! Но ведь я-то, я-то как живу? Разве так мне хотелось жить, разве об этом я мечтала? Как будто не было в моей жизни ничего — ни любви, ни Германии, как будто людей я не видала нормальных, книг не читала. Совсем другой мир… Мне не вырваться, Ксеня, понимаешь, не вырваться из этого круга, нет у меня сил, чтобы жить как хочется! Не пойму: времена такие теперь или всегда так было?..

Лиза с надеждой смотрела на Оксану, словно та могла ответить на вопрос, казавшийся неразрешимым.

— Времена… — протянула Оксана. — И времена, конечно. Ты на меня не обижайся, а все ж таки я думаю, дело проще: не можешь ты одна, удивляться нечему. Какая женщина выдержит одна, ты мне скажи?

Вдруг она прислушалась.

— Проснулась! Погоди, Лиз, я сейчас!

С этими словами Оксана выскочила из кухни. Оставшись одна, Лиза постаралась успокоиться. Вытерла слезы, огляделась. О, у Ксени новый гарнитур — белая итальянская кухня, с микроволновкой, с посудомоечной машиной. Значит, дела у Игоря идут неплохо. А она-то — вместо того, чтобы расспросить Ксеню обо всем, сразу вывалила на нее свои проблемы — как будто Ксеня должна их решать!

Оксана всегда мыслила практично — даже удивительно, ведь ей всего девятнадцать. Но Лиза иногда понимала: Ксеня ничего не может посоветовать, когда речь идет о том, что Лиза сама лишь смутно чувствует… Впрочем, сейчас она ждала не совета, а сочувствия.

Оксана вернулась через пять минут, держа на руках пухленькую Олеську, которая радостно улыбалась новой тете. Сейчас уже было понятно, что Олеська похожа на маму: такие же круглые глаза, задорный остренький подбородок, и улыбка похожа. Оксана смотрела на дочку с обожанием, но она не относилась к тем женщинам, которые заставляют окружающих интересоваться только их детьми. Вместе с Олеськой она притащила из комнаты белый раскладной манеж и тут же разложила его посреди кухни. Олеська с готовностью уселась в манеж и на некоторое время занялась игрушками.

— Ты чего не ешь? — спросила Оксана. — В общем, не переживай. Ты ж не перестарок, найдется кто-нибудь, влюбишься — и все будет нормально. Разве нет?

— Да, — улыбнулась Лиза.

Настроение у нее улучшилось само собой — как всегда, когда она встречалась с Оксаной. В самом деле, отчего раскисать да еще жаловаться? Она ведь давно поняла, что Москва — жесткий город, слабых не любит. Если не ладится здесь, надо возвращаться домой, а раз не хочется возвращаться — значит, здесь наладится. Рассудив таким образом, Лиза улыбнулась и принялась за жаркое.

— А чего ты вообще цепляешься за эту барыньку? — спросила Оксана. — Сама же мне говорила — помнишь, когда на курсы ходили? — фирм теперь много, неужто нельзя устроиться? Тем более ты по-немецки свободно… Попробуй, позвони туда-сюда, не может быть, чтобы ничего не нашлось. Если б ты на всю жизнь работу искала, а тебе ведь так, перебиться. А я Игорю скажу, чтоб тоже поспрашивал. Жалко, у него в фирме никто пока не нужен.

«Действительно, мне ведь только так… — молча согласилась Лиза и тут же подумала: — Но до чего я хочу «перебиться»? И ведь Оксана говорит об этом без тени сомнения — значит, это так заметно?»

Возвращаясь домой, Лиза думала о будущем немного спокойнее. Работать у Инги больше невозможно: вся кровь приливала к Лизиным щекам, когда она вспоминала сегодняшнюю отвратительную сцену, и где гарантии, что подобное не повторится? Значит, надо действительно позвонить по телефонам фирм — вон их сколько, в любой газете — и попытаться устроиться на подходящую работу.

Лиза старательно гнала от себя мысль о том, чего именно она ищет. Лучше думать просто о зарплате — чтобы хватило за комнату платить.

В понедельник она звонить не стала: вспомнила, что мама ни одного дела не начинала в понедельник, тяжелый день. Лиза дождалась вторника и, положив перед собой «Московский комсомолец» и еще несколько газет, принялась накручивать телефонный диск.

К ее удивлению, ни в одной фирме ей не отказали! Расспрашивали о возрасте, владении языком, умении обращаться с компьютером — и предлагали прийти на собеседование.

— Какого вы мнения о своей внешности? — спросила ее женщина по одному из телефонов.

— Не знаю… — Лиза растерялась, услышав подобный вопрос. — Говорят, выгляжу неплохо…

На всякий случай она решила не ходить в фирму, где сразу задают подобные вопросы: вполне возможно, это просто формальность, но Лиза не хотела связываться с сомнительными людьми.

Удачное начало поисков придало ей уверенности. «В самом деле, — думала Лиза. — Ведь я устраиваюсь просто секретаршей, как бы это ни называлось; смешно было бы не справиться!»

Для походов в фирмы она выбрала изящный кремовый костюм — пиджак и юбку — из берсеневской коллекции, который, как она сразу заметила, создавал облик не только деловой, но в первую очередь очаровательной женщины. Юбка, может быть, чуть-чуть коротковата, но при стройных ногах смотрится отлично и ничуть не вызывающе.

Собеседования, правда, оказались не такими удачными, как телефонные звонки. Узнав, что Лиза не знает английского, «экзаменаторы» начинали говорить несколько более кисло, чем сразу, как только видели ее. И компьютер ей предстояло осваивать на месте, и стажа у нее не было…

Очень скоро Лиза поняла, что шансы ее невелики — как бы уверенно она себя ни чувствовала.

— Что ж, Елизавета Дмитриевна, — задумчиво произнесла дама, говорившая с ней в одной из фирм по продаже обуви. — Может быть, мы вас и возьмем, но вы же понимаете: платить вам только за приятную внешность никто не собирается, опыта у вас никакого, образования нет… На что вы вообще рассчитываете?

Может быть, дама говорила только для того, чтобы сбить цену, но слова ее задели Лизу. Никогда еще не было у нее такого отчетливого ощущения, что все ее достоинства вовсе не очевидны, что окружающие относятся к ней совсем не так, как она ожидает. И возразить ей нечего…

Она вдруг снова почувствовала себя робкой девочкой-провинциалкой, растерянной в недоброжелательной Москве, неуверенной в себе. А ей-то казалось, это чувство исчезло навсегда! В Германии она впервые ощутила, что многое может, надо только доверять себе, и вот — опять…

— Оставьте ваш телефон, — сказала дама, несколько смягчившись. — Может быть, у нас будет что-нибудь и для вас.

Но все это было невинными булавочными уколами по сравнению с тем, что услышала она в фирме по продаже сложной телевизионной техники.

В сияющий офис, оформленный в настоящем европейском стиле, она попала в пятницу, после ежедневных бесплодных переговоров. Лиза чувствовала себя уставшей, расстроенной и, увидев, как респектабельно выглядит этот офис, едва не раздумала в него входить: зачем, уж здесь-то требуются только профессионалы!

Но, к ее удивлению, прелестная секретарша лет двадцати пяти — длинноногая, в безупречном костюме — внимательно выслушала ее, доброжелательно кивая, записала ее данные в какую-то кожаную книжечку с отрывными страницами и, приветливо улыбнувшись, сказала:

— Подождите минутку, пожалуйста, я доложу шефу.

А вдруг? Сердце у Лизы забилось быстрее. Как хорошо было бы работать здесь, среди приятных и вежливых людей, и не видеть Ингино высокомерное лицо, не слышать опостылевшее «моя милая»…

Шеф вышел через пять минут; милая секретарша сопровождала его. На вид шефу было лет тридцать, он был молод, подтянут и являл собой образец преуспевающего молодого бизнесмена, каким его и представляла себе Лиза. Видно было, что он занят: задал Лизе несколько вопросов, внимательно оглядел ее и, кивнув секретарше, удалился. Это немного смутило Лизу, но она тут же обругала себя: что же, два часа он должен ее расспрашивать, как будто других дел нет?

— Вы нам подходите, — объявила секретарша, когда шеф ушел.

— Но чем я буду заниматься? — осторожно поинтересовалась Лиза. — Мне показалось, его секретарем работаете вы?..

— Не только я, — улыбнулась девушка. — Главный к вам вопрос: как вы относитесь к совместным посещениям сауны с шефом?

Этот вопрос был задан таким невозмутимым тоном, как будто девушка интересовалась, как она относится к совместному чаепитию; от удивления Лиза не сразу сообразила, что ответить. Девушка смотрела на нее, продолжая мило улыбаться.

— То есть… как это? — наконец пробормотала Лиза. — При чем здесь сауна?

— Шеф посещает сауну довольно часто, — разъяснила ей секретарша, словно Лизу интересовал график посещения сауны. — В ваши обязанности будет входить сопровождать его. Мы считаем необходимым сразу оговорить круг обязанностей.

Последнюю фразу девушка произнесла с оттенком гордости — видимо, за фирменный стиль.

— И это все, что мне придется делать? — спросила Лиза, с трудом заставляя себя говорить спокойно.

— Нет, конечно, будут и другие обязанности — непосредственно в офисе. Естественно, с учетом того, что у вас нет опыта работы, — добавила она многозначительно.

— Мне очень жаль, — сказала Лиза, вставая и глядя в безмятежные глаза секретарши. — Но я не смогу работать у вас.

Девушка пожала плечами и встала вместе с Лизой.

Вот так, вот так, и больше ничего, повторяла про себя Лиза, стоя у светофора на перекрестке. Красный свет сменился зеленым уже раз пять, а она все стояла на переходе, глядя перед собой невидящими глазами.

— Девушка, что случилось? — Милиционер подошел к ней незаметно, тронул за локоть. — Есть проблемы?

— Нет-нет, все в порядке, — торопливо возразила Лиза, отшатнувшись от него. — Просто задумалась.

С этими словами она бросилась бежать через дорогу; к счастью, свет опять был зеленый.

«Больше ничего и быть не может, — думала она, бредя по другой стороне Садово-Кудринской. — Чего же еще ожидать?»

Эта мысль сверлила мозг, не давала покоя даже ночью. Лиза ворочалась в кровати, выходила на кухню — но сон не приходил, все тело было напряжено, в висках стучали острые молоточки.

«Чему ты удивляешься? — пыталась она себя убедить. — Ведь ты действительно ничего не умеешь, и опыта у тебя действительно нет. Смазливая девочка, больше ничего, и предложения соответствующие!» Но в душе она понимала, что это не так.

Чего она не умеет по сравнению с холеной секретаршей, которая сопровождает шефа в сауну по графику? Да, не знает английского — но, позанимавшись когда-то немецким на курсах секретарш, Лиза знала: тот «деловой английский», которому там учат, не слишком отличается от ее незнания. Компьютер — дело нескольких дней, она ведь умеет печатать на машинке после школьного профцентра. Тогда что же?

Еще два года назад в такой ситуации Лиза обвиняла бы себя, считала бы себя никчемной и недостойной. Но та беспричинная неуверенность в себе осталась позади. И теперь обвинять было просто некого — только судьбу, как говорила Ольга Воронцова. «Права она была: я тоже так живу», — с горечью думала Лиза.

Инга позвонила на следующий день.

— Лиза, в котором часу ты придешь? — спросила она, как будто они расстались вчера. — Учти, мне надо выйти из дома в половине пятого, но ты можешь прийти и раньше — погуляешь с Тошей.

Тон у Инги был примирительный, но совсем не извиняющийся. Лиза сцепила пальцы, сжала их так, что едва не вскрикнула от боли.

— Я приду в четыре, — ответила она.

Положив трубку, она медленно опустилась на пол тут же, у телефона, и в голос заплакала.

4

Осень прошла однообразно и потому незаметно. Лиза оставила всякие попытки найти другую работу и перебороть судьбу. Она старалась не думать: было ли в этом смирение с тем, что «выше головы не прыгнешь», как говорила мама, или надежда на будущее. Что в лоб, что по лбу…

Иногда самой не верилось, что ей всего двадцать два. Прежде Лиза понимала: ее нынешний возраст называется юностью, молодостью, а потом она станет взрослой, а потом… Лиза не знала, что будет потом — эти времена казались совсем далекими, — но она всегда чувствовала движение времени, с которым были связаны изменения в ее душе, в ее мире.

Теперь все переменилось: как человек с нарушениями вестибулярного аппарата не чувствует пространства, так Лиза не чувствовала собственного возраста. «Может быть, это уже старость? — думала она с испугом. — Но невозможно же, почему вдруг?..» О будущем она старалась вовсе не думать.

Работать приходилось довольно много: Инга, судя по всему, взялась за устройство своей судьбы особенно решительно. Это произошло после неожиданного приезда Широбокова.

Однажды, придя к Тошке утром — теперь она не только приглядывала за ребенком, но и занималась с ним регулярно, по расписанию, чтением, математикой и немецким, — Лиза поняла, что в доме что-то произошло. В прихожей стояли чемоданы, из гостиной доносились взволнованные голоса.

— Лиза, ты знаешь, кто приехал? — Тошка выскочил ей навстречу. — Мой папа приехал!

— Да? Очень хорошо, ты ведь обрадовался? — спросила она.

— Не знаю… — Вид у мальчика был растерянный. — Я его давно не видел… Лучше бы дядя Юра из Германии приехал!

Лиза не стала обсуждать приезд Широбокова. Не заходя в гостиную, она прошла в Тошкину комнату.

— А заниматься мы будем сегодня? — поинтересовалась она.

— Давай! — Тошка повеселел. — Я тебя давно жду, а то они там ругаются, и все!

Пока Тошка читал про себя, чтобы потом пересказать прочитанное, Лиза невольно слышала фразы, долетавшие из гостиной.

— Ты уничтожил мою жизнь! — кричала Инга. — Если бы не брак с тобой, все было бы у меня по-другому!

— Интересно, какие конкретные претензии ты можешь мне предъявить? — отвечал ей солидный бас Широбокова. — Может быть, ты считаешь, я был очень счастлив с такой женой, как ты? Да ты понятия не имеешь о том, что такое семья, я вообще не знаю, о чем ты имеешь понятие! Живешь как растение!

— Жила-была на свете одна женщина, — пересказывал Тошка. — И не было у нее детей. А ей очень хотелось иметь маленькую дочку…

— Сколько времени я содержу тебя, неизвестно чего ради? Ты живешь в моей квартире, я оплачиваю твои счета…

— В этой квартире живет твой сын, не забывай! И он имеет такое же право на квартиру, как и ты!

— Девочка была совсем маленькая, не больше дюйма, и женщина назвала ее Дюймовочкой. Лиз, а сколько это — дюйм?

— Ты просто решил меня выжить отсюда! Нашел себе кралю во Франции, да? Не рассчитывай, что я тебе создам все удобства, мне надо думать о сыне!

— Когда это ты думала о сыне? Хоть мне не рассказывай… Да, я возвращаюсь, и возвращаюсь с женой. Мы должны спокойно обсудить наши дальнейшие отношения — финансовые и имущественные, естественно.

— Как ты научился говорить, подумать только!

— А что мне делать, если ты…

Лиза тряхнула головой, чтобы не слышать назойливых голосов. Широбокова она так и не увидела: сразу после занятий одела Тошку и вышла с ним на улицу.

Они гуляли в заснеженном саду «Аквариум», и Лиза вдруг вспомнила, как встретилась здесь с Арсением, чтобы идти в театр на «Мадам Бовари». В руках у него были цветы, он был молод и прекрасен, и от одного взгляда на пленительную излучину его губ сердце у нее замирало. И потом… Потом было много счастья, но еще потом — его отрешенное лицо, аборт, пустота в груди.

Неужели все чувства завершаются пустотой? И криком, и взаимными упреками, как у супругов Широбоковых? Но в это Лиза поверить не могла: любовь была для нее той сферой человеческих отношений, в которой все иначе, чем в опостылевшей повседневности.

Только вот где она, любовь?..

Когда они с Тошкой вернулись домой, чемоданы из прихожей исчезли.

— Подумай, он просто ушел! — Инга вышла им навстречу, глаза у нее были злые и опухшие. — Даже с ребенком не пожелал проститься! Что за человек, не понимаю. Заявил, что будет встречаться с Тошей без меня, — пусть не рассчитывает! Жил без сына прекрасно, проживет и дальше! Думает, надо мной можно безнаказанно издеваться!..

— Тоша, ты разделся? — спросила Лиза. — Иди готовься, до обеда — немецкий.

Она прошла на кухню, и Инга волей-неволей последовала за ней.

— Я уверена, что вела себя так, как ангел бы себя не вел! — воскликнула Инга, садясь на угловой диван и закуривая очередную сигарету; в пепельнице громоздилась гора окурков. — Он ведь бросил меня, и какие деньги могут возместить мои душевные потери?

Она смотрела на Лизу, ожидая сочувствия, но Лиза молчала. Смешно было слышать о душевных потерях; конечно, дело только в том, что придется делить квартиру и урезать расходы. Жалко было Тошку: она успела привязаться к нему, и ясно чувствовала, как сказываются на нем ненормальные отношения родителей. Но что можно поделать? Инга есть Инга…

— Он думает, я перееду к родителям или на дачу, — продолжала Инга. — Не дождется, квартиру я ему не оставлю. Пусть новую покупает, нечего бедняка из себя строить! Почему мы с Тошей должны жить у родителей, как будто я девчонка! И, кстати, я ему доходчиво объяснила, во сколько обходится мне воспитание его сына, — добавила она. — Я, видите ли, стала много тратить! Он думает, гувернантка будет работать за копейки!

После бурного разговора с Широбоковым Инга лихорадочно налаживала отношения со скульптором Славой: как она ни старалась, лучшей кандидатуры на роль нового супруга найти не удалось.

Впрочем, все это не слишком занимало Лизу. Она беспокоилась только, как бы Инга не решила сэкономить именно на гувернантке, и даже рада была, что работать приходится больше: можно было отложить денег.

Но время шло, снег то ложился на землю, то таял, а в жизни ее не было никаких изменений. Лиза чувствовала только, что стала жестче, и это пугало ее. Но как было оставаться робкой и нежной, если чуть ли не каждый день приходилось ставить на место то Ингу, то родственницу Полины Ивановны, которая из любви к кухонным сварам не давала Лизе проходу?

Только у Коли с Наташей да у Оксаны Лиза оттаивала, переставала держаться настороже. Иногда она и сама не понимала, что мешает ей перебраться к брату, зачем возвращается она в пустую комнату, где никто ее не ждет. Но какая-то необъяснимая сила вела ее туда; наверное, та же, что когда-то увела из родного дома в неведомую и пугающую Москву.

И тогда, и теперь Лиза действовала без ясной цели, словно догоняя тот смутный образ, что маячил впереди — свой собственный будущий образ…

Несмотря на сдержанную неприязнь, которую Лиза ощущала со стороны Инги, та постоянно делилась с ней своими бедами и обидами.

— Лиза, ты единственная, кто меня выслушает, — всхлипывая, говорила Инга, и Лиза не в силах была уйти. — Даже мама занята только собой, не говоря уже о папе! И Юры нет, он не был бы таким равнодушным, он хотя бы пожалел меня по-человечески!..

О брате Юрочке Лиза слышала часто: Инга вспоминала его всегда, когда не ладились ее отношения с миром, как единственную опору; его образ начинал казаться не слишком реальным.

— А давно уехал дядя Юра? — из любопытства спросила Лиза у Тошки.

— Давно, год назад, — ответил он. — Он тоже за границей, но мама говорит, что он все равно не такой, как мой папа.

— А какой дядя Юра? — спросила Лиза, чтобы отвлечь Тошку от щекотливого разговора об отце — что в самом деле у Инги за привычка втягивать ребенка во взрослые дела!

— Веселый, — мечтательно произнес Тошка. — Смелый, добрый и со мной играет. Он мне звонил из Германии и обещал, что, когда вернется, мы с ним поедем на речку Листвянку и будем плавать на лодке от острова до острова.

Выходит, на самом деле существовал этот необыкновенный брат, которого любила даже Инга!

Весна наступила поздно. В начале апреля снег еще не сошел даже в городе, ночью морозило. Переходя по утрам через грязный двор Ингиного дома, Лиза скользила на льду и едва не падала.

Нынешнее утро было особенно неудачным: каблук ее сапога попал в какую-то скользкую ямку, и она все-таки упала, больно ударившись локтем об оттаявший асфальт.

— Что же вы, девушка, ходите так неосторожно! — услышала она и тут же почувствовала, как чьи-то сильные руки подхватили ее сзади под мышки и подняли вверх, точно ребенка.

Оказавшись на ногах, Лиза обернулась. Она увидела своего неожиданного помощника — и остолбенела, не в силах произнести ни слова.

— Что с вами? — удивленно спросил стоящий перед ней мужчина в расстегнутом светлом пальто. — Вы ушиблись?

— Н-нет, — пробормотала Лиза. — Спасибо…

— Не за что! — Мужчина улыбнулся и, кивнув Лизе, пошел к дому.

Лизе невольно пришлось идти за ним, потому что она направлялась в тот же подъезд. Но у входа она помедлила и вошла только после того, как хлопнула сетчатая дверь старого лифта.

«Невозможно, чтобы такое совпадение!.. — подумала она. — Так вот почему мне казалось, что я его уже видела… Может быть, лучше не ходить туда сегодня — им, наверное, не до меня…»

За широбоковской дверью слышался смех, веселые вопли Тошки, Ингины всхлипывания. Лиза остановилась у порога, собираясь повернуть обратно, но дверь неожиданно распахнулась — наверное, Тошка услышал, как она выходила из лифта, потому что открыл ей он.

— Ли-иза! — завопил мальчик. — Мы думали, это ты, а это не ты была, а дядя Юра! А теперь ты пришла! Но мы сегодня не будем заниматься, мы с дядей Юрой гулять пойдем!

— Ну конечно! — согласилась Лиза. — Я так и поняла, что это твой дядя.

— Почему? — Юрий Ратников, успевший снять пальто, обернулся к ней: — О, так мы с вами уже встречались, Лиза!

— Да… — Лиза почему-то смутилась. — Вы похожи на Ингу.

Они действительно были похожи — если только можно назвать похожими людей, у которых полное несходство характеров написано на лице.

Темно-серые, широко поставленные глаза Юрия смотрели прямо и весело; в точно таких же Ингиных глазах, несмотря на радость встречи, читалось привычное недовольство всем и вся. Лиза невольно улыбнулась, заметив, как брат и сестра почти одним и тем же жестом отбрасывают волосы, падающие на лоб.

Но думала она сейчас не о сходстве Юрия и Инги…

Правая бровь Юрия была слегка приподнята — из-за светлого маленького шрама лицо его казалось удивленным. Теперь, спустя год после того, как Лиза увидела его впервые, он не выглядел ни больным, ни страдающим. «Действительно веселый», — подумала Лиза, вспомнив Тошкины слова.

Но первое, что бросалось в глаза при взгляде на Юрия Ратникова, был неподдельный интерес к происходящему вокруг, которого он нисколько не скрывал. И на Лизу он смотрел с этим самым интересом. «Может быть, просто потому, что из-за границы недавно вернулся?» — подумала она.

— Извините, я сегодня помешал вашим занятиям, — сказал он. — Но ведь мы можем погулять вместе, если хотите. Правда, Тошка? Заодно поговорим по-немецки все втроем — вы ведь его немецкому учите, да?

Его вопросительная интонация располагала к нему собеседника не меньше, чем открытое лицо, и Лиза сразу кивнула, соглашаясь.

— Нет, но надо же позавтракать! — воскликнула Инга. — Почему ты не предупредил, что приезжаешь, Юра! Ничего не готово, мне уходить надо… А я так тебя ждала! — добавила она многозначительно.

— Да ведь я насовсем приехал, Ин, — примирительно ответил Юрий. — Наговоримся еще. И я позавтракал у мамы, не волнуйся. Я уже часа три как прилетел.

— Это на тебя похоже, — улыбнулась Инга. — Перемещаешься по городу, как вихрь. Ты на машине?

— Да. — По лицу Юрия промелькнула детская хвастливая радость. — Посмотришь, на какой! Ты таких в жизни не видала!

— Ой, Юрка! — засмеялась Инга. — Думаешь, мы здесь в лесу живем? Давно ты не был дома…

— Наверное. — Он слегка погрустнел. — Многое переменилось, я заметил. Ну ладно, потом разберемся. Одевайся, Тоша, вперед!

— А Юля где же? — спросила Инга уже открывшего двери брата.

— Юля скоро прилетит, она в Париже. Твой ведь тоже там?

— Да нет, вернулся уже… — протянула Инга. — После расскажу…

— Такие странные эти первые часы — дома… — медленно говорил Юрий Ратников, шагая рядом с Лизой по дорожке сада «Аквариум»; Тошка то вертелся между ними, то убегал вперед. — Не могу привыкнуть, никогда так надолго не уезжал. Такое ощущение, будто вверх ногами хожу или выпил лишнее…

— Правда? — обрадовалась Лиза. — У меня тоже так было, когда из Германии вернулась: чуть не упала в аэропорту, голова закружилась.

— А что вы делали в Германии? — тут же заинтересовался Юрий. — Кстати, меня лучше называть на «ты».

— Меня тоже, — улыбнулась Лиза. — Почти то же, что и здесь: была гувернанткой в одной семье.

— У тебя, наверное, жених в Москве, — догадался Юрий.

— Да нет, я просто так вернулась. Сама не знаю зачем.

Они немного помолчали. Неожиданно Ратников свистнул и бросился догонять Тошку. Оказывается, мальчик пытался влезть на дерево, но никак не мог допрыгнуть до нижней ветки. Юрий подсадил его и теперь дожидался, когда подойдет Лиза.

— Скучно же здесь гулять, — сказал он. — Давайте лучше поедем куда-нибудь за город, а? На реку!

— Не терпится? — Лизе все больше нравился неуемный Ингин брат. — Ты ведь только прилетел, успеешь еще!..

— Ну-у, думаешь, я и завтра буду просто так по Москве разгуливать? — протянул он. — Завтра все, за работу. А сегодня — поехали?

Лиза рассмеялась и кивнула. Они быстро вернулись к дому, и Юрий распахнул перед ними дверцу блестящей темно-вишневой машины, припаркованной в углу двора.

— Прошу!

Он бросал на Лизу и племянника короткие взгляды, явно ожидая восхищения, и Лиза не могла отказать ему в этом удовольствии.

— И правда, отличная машина, — сказала она. — Это какая?

— «Форд», но не европейский, а американский, спортивный вариант, — с гордостью объяснил Юрий. — Летает как птица!

Машину он водил отлично — впрочем, Лиза начала догадываться, что так он делает все, за что берется. Но «летать» по Москве было сложно, и это явно сердило Юрия.

— Черт, и не поездишь здесь теперь! — воскликнул он, встав в бесконечную пробку на Садовом кольце. — Вот транспорта развелось! Может, нарушим?

— Нет-нет, это только до моста, — успокоила его Лиза. — Не будем нарушать, ладно?

Она терпеть не могла «хозяев жизни», мчащихся по встречной полосе, а то и вовсе по тротуару.

Юрий неохотно послушался. Впрочем, унывал он недолго. С черепашьей скоростью двигаясь в потоке машин, он рассказывал Лизе и Тошке, как в Берлине ненароком въехал на извилистую улицу с односторонним движением.

— И что, ты думаешь, делали эти водители? — спросил он.

— Наверное, выходили из машин, доставали план города и показывали тебе, как выехать, — тут же догадалась Лиза. — И желали счастливого пути.

— Точно! — Юрий удивленно посмотрел на нее. — А ты откуда знаешь, ты разве за рулем там была?

— Нет, не за рулем, но нетрудно догадаться.

Так, болтая о пустяках, они выбрались из пробки и понеслись по Кутузовскому к Рублевке. Лиза видела, с каким обожанием смотрит на дядю Юру Тошка: еще бы, ведь для того, например, чтобы просто решить, идти ли гулять, Инге требовалось полдня размышлений!

Юрий вел машину уверенно, точно ехал в определенное место. Он свернул на Рублево-Успенское, проехал через Барвиху и остановился, по Лизиному впечатлению, рядом с чистым полем.

— Все, приехали, — заявил он. — Пойдемте!

— Да ведь снег, — попыталась остановить его Лиза. — И что там делать, там ничего же нету!

— Ну да — нету, — возразил Юрий. — Там река под обрывом. Пойдем, пойдем, сама увидишь!

Снег был неглубокий, но мокрый, слипшийся; Лиза с трудом выдергивала из него сапоги, держа Юрия под руку. Она видела, что ему хочется, как Тошке, поскорее побежать через поле к недалекой кромке деревьев, но не могла идти быстрее по этому вязкому месиву.

Река открылась перед ними неожиданно, из-под крутого обрыва. Она еще была покрыта льдом, но ее живое дыхание чувствовалось сквозь подтаявшую весеннюю толщу. Лиза смотрела сквозь блестящие сизые ветви деревьев и не понимала, что притягивает ее взгляд так неотрывно…

— Не понимаю… — точно угадав ее чувства, произнес Юрий. — Почему именно здесь…

— Что? — тряхнув головой, Лиза взглянула на него, оторвавшись от созерцания невидимой реки. — Что ты не понимаешь?

— Да просто: мне часто снился этот берег, и река — именно в этом месте, у этой излучины; хотя я не жил здесь никогда, я совсем у другой реки жил, а сюда — так, выбирались пару раз с ребятами на пикник, но не в апреле, конечно. А снилось все именно таким, как сейчас, — и деревья голые…

Лизе показалось, что взгляд у него растерянный, недоумевающий. Но уже через несколько мгновений он улыбнулся.

— Ведь год всего — а кажется, лет пять! Динамичное время пришло, что и говорить.

Тошка попытался спуститься к реке по обрывистому склону, заскользил вниз. Юрий схватил его за шиворот.

— Погоди, Тош, ты куда это один? Если хочешь, вместе спустимся. Ты хочешь вниз спуститься, Лиза?

Лиза заколебалась. Вообще-то ее совершенно не прельщал спуск по раскисшему склону — от каблуков наверняка ничего не останется, — но ей почему-то нравилось делать то, что предлагал Юрий, и она снова кивнула.

Тошку Юрий по-прежнему придерживал за шиворот, Лиза опиралась о его руку — чувствуя, как легко, без напряжения, он выдерживает ее вес. Они спустились быстро, скользя по глине, и оказались у самой воды, которая темными пятнами выступала на ледяной корке. Никто из них не понимал, зачем они пришли сюда, но и Лизе, и Юрию это казалось таким же естественным, как Тошке, — и чувство естественности происходящего объединило их в эти часы.

Тошка попытался было вылезти на лед, но Юрий решительно положил руку ему на плечо.

— А вот это — нет. Понял, Антон?

Обратно они ехали молча, но Лиза не чувствовала ни малейшей неловкости из-за этого молчания. Юрий первым нарушил его.

— Устали, дорогие спутники? — спросил он. — Лучше было в «Аквариуме» гулять?

— Нет! — ответили Тошка и Лиза в один голос.

— Вот видите! — Юрий удовлетворенно улыбнулся. — Я-то знаю, что нужно человеку для счастья…

Инги дома уже не было, и Лиза пошла на кухню разогревать обед: он стоял на столе в блестящих фирменных судках.

— Инуся в своем репертуаре, — улыбнулся Юрий. — Бедный Широбоков!

— А ты не любишь ресторанных обедов? — поинтересовалась Лиза.

— Да вообще-то мне все равно, — пожал плечами Юрий. — Сейчас в ресторанах хорошо стали готовить. А я, пока учился, в столовке ел каждый день — и ничего, жив, как видишь.

Он сидел у окна, солнечные лучи, пробившиеся сквозь неплотные тучи, освещали его лицо, и Лиза всмотрелась в него повнимательнее.

Он показался ей красивым — да, конечно, он и был красив, Инга не выдумывала, когда так о нем говорила. Да и самой Лизе — тогда, в больнице — его внешность показалась выразительной. И тогда, и теперь ее поразило сочетание мужества и детскости в его чертах: серые, стальные глаза, но взгляд меняется — то решительный, твердый, то совершенно беззащитный; подбородок такой, который принято называть волевым, но на нем — мягкая ямочка.

Лизе хотелось спросить, как он чувствует себя: все-таки впервые она видела его в больнице. Но ей было неловко, да и не хотелось рассказывать о том странном дне, когда, выйдя из его палаты, она почувствовала беспричинное и благодатное спокойствие.

Интересно, где сейчас его жена Юля? Ах да, в Париже, ведь он сказал. Она и тогда опаздывала на самолет — бывает же такая жизнь!..

— А почему ты не стал художником? — спросила Лиза неожиданно для себя: наверное, его необычные глаза заставили ее подумать об этом.

— А почему я должен был стать художником? — удивленно посмотрел на нее Юрий. — Я больше по компьютерам… И почему ты спрашиваешь?

— Нет, просто… Мне показалось, ты не очень похож на технаря…

— Да? — Он прищурился. — Не знаю, едва ли.

Лиза почувствовала, что он не хочет говорить на эту тему, но не поняла почему.

— Ты сколько сегодня с Тошкой сидишь? — спросил Юрий. — Пока Инга не вернется?

— Да.

— Жаль, я бы тебя домой подбросил. Ну что ж, мне пора.

Увидев, что он собирается уходить, Лиза почувствовала легкое разочарование, едва ли не обиду: ей-то казалось, они провели вместе прекрасный день, а он вот уходит без тени сожаления и даже не поинтересуется, увидятся ли они еще раз.

— Счастливо, Юра, — все же улыбнулась она. — Спасибо, день был изумительный.

— Не за что. — Он улыбнулся в ответ, и Лиза тут же забыла обиду, увидев его необыкновенную улыбку. — Тошка, пока! Я заеду, как только посвободнее буду, надо же еще с мамой твоей поговорить.

Лиза и Тошка проводили его до прихожей. Видно было, что Тошка тоже разочарован: зачем дядя Юра уезжает так скоро! Лиза подошла к окну. Сверху Юрин «форд» казался длинным и узким, устремленным вперед. Машина рванулась с места и, не притормозив на повороте, вылетела со двора.

5

В тот сумрачный апрельский день, когда Лиза так неожиданно, через год после первой встречи, увидела Юрия Ратникова, настроение ее вновь переменилось.

Она сама не могла понять, почему жизнь казалась ей такой безнадежной всего несколько дней назад. В самом деле, что такого страшного с нею происходит? Ну, жилье неуютное, соседи-склочники — разве это повод для уныния? Чувство опоры, которое было ею утрачено, вдруг вернулось к ней — Лиза не понимала почему, но радовалась этой неожиданной перемене.

С Юрием она больше не виделась, но воспоминание о пасмурном весеннем дне, когда они стояли над разбухшей, готовой сбросить лед рекой, — жило в ее душе; Лиза обращалась к этому воспоминанию часто и почти бессознательно, словно бы за поддержкой.

Он появился, как и в первый раз, неожиданно — не только для Лизы, но и для Инги с Тошкой.

Лиза занималась с мальчиком, когда раздался звонок, — и сердце у нее вдруг дрогнуло. Она прислушалась к звукам в прихожей и сразу узнала Юрин голос. Кажется, он был один. Лиза услышала, как брат с сестрой прошли в гостиную, дверь за ними закрылась, и голоса стихли за дверью.

Они столкнулись через час на кухне: Юрий вышел вытряхнуть пепельницу, а Лиза — поставить чайник.

— О, да ты здесь! — удивился он. — Почему же не показываешься?

— Мы занимались, — объяснила Лиза. — Как дела, Юра?

— Все в норме. Втягиваюсь понемногу.

Юрий смотрел на Лизу с тем же веселым интересом, что и в первый раз. Неожиданно он спросил:

— А почему ты не спросишь, чем я занимаюсь?

Лиза засмеялась.

— Знаешь, один человек сказал мне однажды, что по этому вопросу сразу узнают провинциала.

— А ты хочешь выглядеть столичной дамой? — Юрий тоже улыбнулся.

— Нет, просто теперь мне и самой не приходит в голову об этом спрашивать.

— Напрасно. Слушай! — вдруг воскликнул Юрий. — А ты не могла бы помочь мне сегодня? Вот ей-Богу, как я сразу о тебе не подумал!

— Помочь — могла бы. А в чем?

— Да понимаешь, мне надо ехать на прием в немецкое посольство, приглашали с женой, а Юля ведь еще не приехала…

— И ты хочешь, чтобы я изображала твою жену? — удивилась Лиза.

— Да нет, зачем жену? Просто — мою спутницу, вполне достаточно. К тому же, — он слегка смутился, — по-немецки я не очень-то и чувствую себя дурак-дураком. Из-за меня все переходят на английский, а то и по-русски начинают объясняться. Положим, по-английски им нетрудно, но все равно — это их сковывает, я же вижу. А мне сегодня очень важно, чтобы все было непринужденно, от этого многое зависит. Так поедем?

В его голосе прозвучала просительная интонация, и это удивило Лизу: по собственному опыту она знала, что люди с его общественным статусом просить не привыкли, и повелительные нотки прорезываются в их голосах даже помимо желания.

— Конечно, — сказала она.

— Отлично! — обрадовался Юрий. — Вот спасибо!

Лиза снова невольно улыбнулась.

— Ты так меня благодаришь, как будто не на прием приглашаешь, а полы помыть. Ведь там, наверное, будет интересно?

— Честно говоря, для меня это не тот случай, когда я смогу расслабиться. Работа предстоит, тут уж не до интереса. Я и правда очень рад, что ты согласилась. Значит, так: едем к восьми, сейчас четыре. Ты закончила с Тошкой?

— Не совсем, но…

— Отложим ваши занятия. Тебе ведь надо собраться?

Конечно, Лиза собиралась переодеться, но ей было не очень приятно, что Юрий подумал об этом. А если бы платье, бывшее на ней, оказалось у нее единственным, что он сказал бы тогда?

— Мы вот что сделаем, — продолжал он. — Поезжай-ка сейчас домой, а я заеду за тобой в полвосьмого, да?

«Интересно, он специально заканчивает свои командные фразы этим милым вопросом, или это у него само собой получается?» — подумала Лиза. Во всяком случае, эта завершающая интонация обезоруживала ее; она кивнула, соглашаясь.

Инга кисло поморщилась, когда брат объявил ей, что Лиза уходит домой, чтобы подготовиться к вечернему приему.

— Неужели ты один не можешь съездить? — спросила она. — Лиза будет выглядеть в этой ситуации довольно двусмысленно…

— Глупости, — отрезал Юрий. — Ничего двусмысленного, и не надо делать вид, будто на сей счет существуют светские правила.

Впервые за много месяцев сердце у Лизы билось в предчувствии чего-то необычного, когда она торопилась домой. Выбор одежды не казался ей проблемой: роскошные наряды от Берсенева, которые ей попросту некуда было носить, висели в шкафу.

Выйдя из ванной, она распахнула скрипучие дверцы и перебрала платья. Конечно, она наденет свое любимое, из зелено-голубого переливчатого шелка: все говорили, что это платье идет к ее глазам.

Поколебавшись минуту, Лиза достала из потайной коробочки изумрудный гарнитур, подаренный в Германии Паулем. Вообще-то она не любила его надевать, хотя чудесные камни и тончайшей работы оправа приводили ее в восторг. Но с этими драгоценностями была связана неловкость: их подарил человек, от которого она чувствовала себя не вправе принимать подарки…

Она достала флакон «Исси Мияки» — тех самых, что пахли только свежестью. Прическа, туфли… Как давно ей не приходилось заниматься всем этим в предвкушении приятного вечера!

Она спустилась вниз как раз в ту минуту, когда Юрий остановил машину у ее подъезда. Выйдя из кабины, чтобы распахнуть перед ней дверцу, он окинул ее быстрым взглядом, но из-за длинного светлого плаща трудно было понять, что именно на ней надето.

«Ничего, — подумала Лиза с легким злорадством. — Пусть побеспокоится, не поврежу ли я его респектабельности!»

Его плащ был, как обычно, расстегнут, и Лиза заметила, что на Юрии — табачного цвета костюм, светло-зеленая рубашка с маленькими пуговками на воротнике, и галстук подобран в тон рубашке и костюму.

— Вообще-то мы едем не в посольство, а домой к советнику по экономике, — объяснил Юрий по дороге. — Его жена — прелестная женщина, с ней тебе будет легко. Да он и сам — парень хороший, к тому же молодой. Вообще ты не бойся, все будет довольно непринужденно. Просто мне надо решить несколько вопросов, притом незаметно, без видимых усилий, так что ты не отходи от меня далеко, да?

— Теперь ты мне все-таки скажи, чем занимаешься, — попросила Лиза. — Компьютерами?

— Нет, это в прошлом, — ответил Юрий. — Теперь у меня инвестиционная фирма, мы разными вещами занимаемся. Как бы тебе объяснить… Ну вот, существует, допустим, в Европе такая очень крупная компания, которая занимается инвестициями в выгодные проекты. И у нее множество отделений по всему миру — вернее, это довольно самостоятельные компании, но они входят в концерн, и через них происходит инвестирование. Они занимаются разными делами — информацией, покупкой недвижимости, строительством, эксплуатацией зданий — и стараются охватить как можно большее жизненное пространство.

— Спрут, в общем, — улыбнулась Лиза.

— Ну да, в этом роде, — согласился Юрий. — Хотя не обязательно мрачный спрут, просто сеть такая, просто работа, которая так организована — и отлично организована, можешь мне поверить. Через эти связи можно делать все, и, если ты вошел в эту систему, обладаешь огромными возможностями.

— И ты вошел в эту систему?

— Почти, в этом все дело. Я год в Германии только тем и занимался, чтобы в нее войти: изучал, как все это работает, и вообще… Нам, знаешь ли, не слишком там доверяют — удивляться, правда, не приходится, — так что пришлось потрудиться, чтобы это переломить. И сейчас все близко к завершению, поэтому важен каждый шаг.

— Тебе это нравится? — Лиза внимательно вгляделась в его лицо; взгляд Юрия был устремлен на мокрую дорогу.

— Да, — сказал он. — Это очень неузко, понимаешь? И поэтому мне нравится.

— Ты любишь разбрасываться?

— Я не люблю чувствовать себя скованным, вот и все. Я не люблю несвободу.

Глаза у него были прищурены, взгляд стал жестким, и Лиза подумала, что ему уже, наверное, не раз пришлось отстаивать свое право на свободу…

Они проехали по Мосфильмовской улице к посольским коттеджам, ворота медленно открылись перед ними. Постовой проверил документы, и, тихо шурша шинами по гладкому асфальту, машина подъехала к подземному гаражу. Неожиданно Лиза засмеялась.

— Ты что? — удивленно посмотрел на нее Юрий.

— Знаешь, что на табличке написано — вон там, смотри, на детской площадке, к качелям прицеплена?

— Что?

— Пользуясь детскими аттракционами, вы действуете на собственный риск. В общем, за вещи, сданные в гардероб… Только в немецком варианте.

— Да, я тоже там насмотрелся, — улыбнулся Юрий. — Иногда не знаешь, как к этому относиться — вроде все по делу, а смешно. Они мне однажды прислали план совместных мероприятий, так там каждое действие — вплоть до покупки офисной мебели, представляешь! — было расписано до минуты, и это на полгода вперед. Немцы, одно слово…

Жена советника, фрау Эва Виссенберг, встретила их в просторном холле большой квартиры. Лиза заметила, что прямо из холла ведет на второй этаж деревянная лестница.

Она почувствовала едва ли не ностальгию, войдя в этот дом: вспомнился дом Нойбергов — даже смешанный тонкий аромат кофе и цветов был похож…

Приветливо улыбнувшись Лизе и Юрию и поболтав с ними пять минут о необычно холодной весне, фрау Виссенберг удалилась к другим гостям, предоставив им развлекаться пока самостоятельно. Впрочем, к Юрию тут же подошел невысокий черноглазый мужчина, и оба они о чем-то оживленно заговорили. Разговор шел по-английски, и Лиза почувствовала себя неловко: вроде бы переводить не надо, но тогда что ей делать, не стоять же истуканом рядом с Ратниковым? Тот, спохватившись, по-русски представил ее своему собеседнику:

— Мою спутницу зовут Елизавета Успенская. Господин Саймон, культур-атташе Великобритании.

«Ого! — подумала Лиза. — Как с таким и разговаривать…»

Впрочем, волновалась она напрасно: разговаривать с культур-атташе Великобритании оказалось проще, чем с Ингой Широбоковой. Он тут же перешел на русский и завел с Лизой беседу о недавнем балетном фестивале; уже через минуту она забыла, что перед нею — персона грата.

Они взяли по бокалу аперитива с подноса у подошедшей улыбающейся девушки и присели на диван в гостиной.

Дом наполнялся гостями, легкий шум и смех доносились отовсюду, и Лиза почувствовала себя так легко и свободно, как ей давно уже не приходилось себя чувствовать. Даже подзабытый горьковатый вкус кампари придавал ей уверенности.

Юрий уже беседовал с кем-то другим, незаметно оставив Дэвида Саймона с Лизой. Прислушавшись, она поняла, что он снова говорит по-английски и ее присутствие необязательно.

Вскоре их пригласили в овальную комнату рядом с гостиной, где уже было расставлено на большом столе множество блюд, и Лиза снова оказалась рядом с Юрием.

— Ты прекрасно выглядишь, — шепнул он, наклонившись к ней. — И вообще ты молодец!

Лиза слегка зарделась от его слов и главным образом от ободряющей интонации.

— Сегодняшняя встреча — в честь приезда наших дорогих друзей из Германии, — объявила хозяйка, когда гости собрались вокруг стола. — Многие из вас уже знают друг друга по совместной работе, кто-то познакомится сегодня. Мы с мужем рады видеть вас всех у себя и надеемся, что сегодняшний вечер вы проведете приятно.

Она улыбнулась и первой подошла к столу.

— Ты понял, что она сказала? — спросила Лиза.

— Да, это-то нетрудно. Ты только наблюдай: если я начну говорить с кем-нибудь по-немецки — подойди, пожалуйста.

Кивнув, Лиза взяла с отдельного столика тарелку, столовый прибор, завернутый в крахмальную салфетку, и направилась к столу, уставленному закусками. Она была не слишком голодна, но при виде разноцветных канапе у нее потекли слюнки.

Держа в руках тарелки с закусками, гости возвращались в гостиную. Кто-то открыл двери на балкон, и самые стойкие отправились туда, уселись в плетеные кресла.

Лиза старалась держаться рядом с Юрием; впрочем, она видела, что он пока еще не ведет ни с кем серьезного разговора. Правда, он беседовал со множеством людей, но Лиза уже различала перемены его интонации и взгляда и понимала теперь, что в его глазах и голосе нет сосредоточенности.

И, пользуясь этим, она с удовольствием болтала с сухопарой дамой, женой немецкого коммерсанта, которая проявила живейший интерес к воспитанию детей в России и Германии. Это была обычная беседа, Лизе десятки раз приходилось разговаривать на подобные темы у Нойбергов. Но — наверное, потому, что целый год она была лишена нормальных собеседников, — этот разговор увлек ее.

Она вдруг представила всех мальчишек, с которыми приходилось возиться в последние два года — племянника Андрюшку, Александра Нойберга, Тошку, — и ей самой стало интересно объяснять, чем они отличаются друг от друга и в чем похожи. Ее собеседница сначала вежливо кивала, поддерживая разговор, но постепенно и ей передалось Лизино увлечение, и она уже с нескрываемой приязнью смотрела на очаровательную русскую девушку, у которой оказались такие неожиданно живые суждения.

— У вас есть дети, фрау Успенская? — спросила она.

— Нет, я даже не замужем, — ответила Лиза.

— Да? — удивилась немка. — А я думала, господин Ратников — ваш супруг.

— Нет, я его сотрудница и переводчица, — неожиданно для себя объяснила Лиза; но в конце концов должна же она была как-то объяснить свое присутствие.

Тут, кстати, она заметила, что Юрий стоит рядом с хозяином, Франком Виссенбергом, и что-то говорит. Извинившись перед своей собеседницей, Лиза подошла к ним.

Она сразу поняла, что это и есть тот разговор, о котором предупреждал ее Юрий. Его лицо было по-прежнему открытым, жесты — непринужденными, но она почувствовала, как переменился его взгляд, какое пристальное внимание появилось в глазах.

Юрий уже представлял ее советнику раньше, и теперь Лиза просто присоединилась к разговору; впрочем, ей пришлось только переводить. Сначала Виссенберг и Юрий говорили на самые общие темы, и Лиза переводила без затруднений, но когда разговор коснулся дел фирмы, ей пришлось напрячься, чтобы не упустить его нить.

В гостиной Нойбергов в Кёльне ей приходилось говорить о литературе, много рассказывать о России, но никогда еще ее собеседники не говорили на какие-нибудь специальные темы. Она старалась дословно перевести все, что говорил Юрий, и, мгновенно догадываясь, когда он перестает понимать немецкую речь Виссенберга, почти незаметно переводила слова советника на русский. Уже через десять минут она почувствовала себя спокойнее, успевая следовать за разговором. К счастью, они беседовали недолго — все-таки это был дом советника, а не бюро — и вскоре разошлись, по-видимому, довольные друг другом.

— Все нормально? — спросила Лиза.

Тут только она поняла, что, занятая переводом, даже не уловила сути разговора.

— Да, отлично. — Юрий посмотрел на нее с благодарностью. — И кажется — все, кончена работа. Слушай, да ведь ты совсем не ела! — вдруг заметил он. — А там десерт подали! Погоди, сейчас я тебе принесу.

С этими словами он исчез в соседней комнате. Лиза присела на полукруглый угловой диван, наблюдая за гостями. В основном здесь были иностранцы — немцы, англичане, бельгийцы. Среди них Лиза сразу угадывала русских, хотя внешне они мало чем отличались от остальных. Но она давно уже заметила, что даже у самых элегантных ее соотечественников нет той внутренней непринужденности, которая чувствуется в каждом жесте европейцев.

Ей давно уже было интересно: а как она сама-то выглядит со стороны? Лиза не чувствовала себя скованной, но ведь наверняка и она двигается и говорит так же, как другие русские. Впрочем, эти размышления не угнетали ее — даже лучше, когда люди разные, на них интереснее смотреть.

Юрий вернулся через несколько минут, держа в каждой руке по вазочке, в которых была отборная клубника со сливками. Они пересели за один из столов, накрытых белоснежными скатертями, Юрий придвинул бокалы. Девушка тут же подошла к ним.

— Что вы будете пить, господа? — спросила она.

— Хочешь розового вина? — Юрий вопросительно посмотрел на Лизу. — Давай ты «розе» выпьешь, а я «мартеля» немного, да?

— Но ты же за рулем? — удивилась Лиза.

— Ничего, я чуть-чуть, пока поедем, все уже выветрится, — успокоил ее Ратников. — Не бойся, пьяным я не езжу, это исключено.

— Юра! — услышала вдруг Лиза. — Столько народу, я все никак до тебя не доберусь!

Рядом с ними стояла дама лет тридцати в черно-сером переливчатом платье; ее длинная шея была украшена широким жемчужным колье.

— Я думала, ты не один, — протянула дама, глядя тем не менее прямо на Лизу. — А Юля где?

— Юля в Париже, — спокойно ответил Ратников. — Мою спутницу зовут Елизавета Успенская. А это Наташа Кизилина, подруга моего детства, ныне жена бельгийского дипломата.

«Знаем мы этих подруг детства», — подумала Лиза. Ей тут же вспомнилась Рита, подруга детства Виктора Третьякова, которая вот точно таким же высокомерным взглядом окидывала ее, когда они собрались в его подмосковном особняке.

Впрочем, теперь Лиза чувствовала себя совсем иначе, чем два года назад: тогда она не знала, куда руки девать, провалиться была готова под этим презрительным взглядом, теперь же просто кивнула этой Наташе Кизилиной, не переменившись в лице.

— Очень приятно, — протянула дама. — Юра, можно тебя на пару слов? Извините, мы с мужем редко бываем в Москве, давно не виделись с Юрой, — бросила она Лизе, увлекая Ратникова за собой.

Вечер шел к завершению, видно было, что все уже переговорили друг с другом, что уже отдан долг и вежливости, и искренней приязни. Один за другим гости стали подходить к хозяевам, прощаясь.

— Мне было очень приятно познакомиться с вами, — к Лизе подошла жена немецкого коммерсанта. — Когда вы снова посетите Германию, мы с мужем будем рады видеть вас у себя.

Она улыбнулась и протянула свою визитку. Простившись с ней, Лиза огляделась: где же Юрий, не пора ли и им уходить?

Она тут же увидела его через прозрачную балконную дверь: Юрий прощался с каким-то высоким мужчиной — наверное, с мужем Наташи, которая тоже стояла рядом. «Что за удовольствие эти люди находят в том, чтобы кого-то унизить? — подумала Лиза. — Ну что я сделала этой Наташе, почему ей так хотелось продемонстрировать мне свое превосходство?»

— Извини, — сказал Юрий, вернувшись в гостиную. — Мы действительно сто лет не виделись. Хотя я, правду сказать, не очень по Наташке скучал, — улыбнулся он. — Не грусти, не обращай внимания. Нам, кстати, уже и идти пора.

Потом они прощались с хозяевами, потом Юрий помог ей одеться, и они спустились из подъезда прямо в подземный гараж. Культур-атташе Великобритании приветливо помахал им рукой из окна синего «мерседеса».

— Хороший вечер был, правда? — спросила Лиза, когда Юрий вырулил на набережную.

— Ничего, — пожал он плечами. — Неутомительный, во всяком случае. И результативный — благодаря тебе.

Он бросил быстрый взгляд на Лизу, помолчал.

— Послушай, — спросил он через минуту. — А сколько тебе лет, если не секрет? То есть я к тому, что ты выглядишь слишком молодо по сравнению с тем…

— С чем? — заинтересовалась Лиза.

— По сравнению с тем, как держишься, — объяснил он. — Инга говорила, ты два года назад приехала из какого-то городка в Белоруссии — поверить трудно!

— Из Новополоцка, — подтвердила Лиза. — И действительно, два года назад. Просто эти годы были довольно… разнообразные.

— И Наташка тебя не смутила, — продолжал он. — Хотя она вела себя просто по-свински.

— Ну, это я после Германии, — улыбнулась Лиза. — Хотя там таких не было, конечно, — но именно после Германии. Мне трудно объяснить почему.

Юрий кивнул.

— Не понимаю, что ты делаешь у Инги, — сказал он, еще помолчав. — Неужели ты не можешь найти ничего поинтереснее?

— Юра, странно от тебя это слышать! Ну что я могу сказать, устраиваясь на работу? Я такая-разэтакая, возьмите меня, не пожалеете? И как ты думаешь, что мне предлагают?

Он усмехнулся.

— Вот именно. А если я не хочу посещать с шефом сауну? Так что не задавай глупых вопросов.

Они уже ехали через мост у Белого дома. Неожиданно Юрий сказал:

— Слушай, а давай ты будешь работать у меня? По-моему, у тебя отлично получится. И платить я буду больше, чем Инга. Соглашайся, а?

Поймав недоверчивый Лизин взгляд, он добавил:

— Со мной не надо ходить в сауну, честное слово.

— Давай… — медленно произнесла Лиза. — Спасибо, Юра…

— И тебе спасибо! — Он оживился. — У меня отличный работает народ, тебе понравится. Запиши-ка мне свой телефон.

Лиза записала номер телефона в прикрепленную перед ней книжечку с отрывными страницами. Может быть, он еще раздумает, мелькнуло у нее в голове. Слишком уж быстро он это решил… Впрочем, она уже догадывалась, что Ратников многое решает быстро. Она не стала спрашивать, что будет делать, — скорее всего будет переводчицей, а вообще-то он ведь объяснит ей это потом.

По вечерним улицам машина неслась быстро; Юрий уже вел ее по пустынному Рождественскому бульвару. Он въехал в узкий Лизин двор, остановился у подъезда.

— Счастливо, Лиза, — сказал он, помогая ей выйти. — Которое твое окно? Я здесь покурю, пока ты поднимешься — уж больно подъезд у тебя мрачный.

— А ты разве куришь? — удивилась она. — Я не заметила.

— Так, вечерами иногда, — объяснил он. — Осталась привычка со студенческих лет: сидели вечно до утра с ребятами, говорили… Спокойной ночи! Я позвоню на днях.

Простившись с ним, Лиза вошла в подъезд. Лифт остановился где-то вверху, и она ждала, когда погаснет кнопка. Вдруг чьи-то руки обхватили ее сзади, и на мгновение у нее мелькнула мысль, что это какая-то невообразимая Юрина шутка. Но, конечно, это был не он — отвратительный запах перегара ударил ей в лицо.

— Деньги вытаскивай, — прохрипел голос у нее за спиной. — И паспорт.

Это было так неожиданно, что Лиза даже не успела испугаться.

— А паспорт тебе зачем? — воскликнула она, вырываясь из этих вонючих рук. — В нем прописка не московская!

Наверное, грабитель не ожидал такой фразы — руки его слегка разжались, и Лиза отпрянула в сторону. Перед ней стоял верзила неопределенного возраста и довольно мрачного вида. Он был пьян и слегка покачивался, тупо глядя на нее. Впрочем, он быстро оправился от неожиданности.

— Деньги, говорю, давай, пас-с-куда, — повторил он. — Давай сама, пока не придушил!

Денег у нее с собой было немного, но ей вдруг стало противно самой отдать их этому мерзкому типу.

— А ну пусти! — Она попыталась оттолкнуть его, но он, разозленный сопротивлением, действительно схватил ее руками за шею.

«Задушит! — в ужасе подумала Лиза. С кем вздумала спорить?» Верзила сжал пальцы, и она вскрикнула.

— Я тебе поору! — прохрипел он.

Кажется, он уже забыл о своей первоначальной цели, ему просто доставляло удовольствие сжимать пальцы. В глазах у Лизы потемнело. «Господи, как глупо!» — мелькнуло в голове.

Она закричала, насколько хватало сил, забилась в руках верзилы. Неожиданно хлопнула входная дверь, она услышала стремительные шаги в подъезде.

В следующее мгновение пальцы верзилы разжались, раздался глухой удар, и Лиза увидела, как он покатился со ступенек. Юрий уже стоял рядом с ней, плечом отодвинув ее к самому лифту.

Наверное, потому, что верзила был пьян, он тут же поднялся и, угрожающе покачиваясь, пошел на них снизу. Следующий, двойной, удар остановил его, когда он был совсем рядом. Верзила сломался пополам, взвизгнул.

— Ты, мужик, сдурел? Я ж ничего…

Он попятился, снова упал вниз и быстро, на четвереньках, выполз из подъезда.

Юрий часто дышал — то ли от усилия, то ли от гнева; Лиза испуганно вцепилась в его рукав.

— Ох, Юра, я так перепуталась! Не понимаю, откуда он взялся?..

— Я же говорил, подъезд какой-то мрачный!

В тусклом свете лампочки Лиза увидела, что он уже улыбается.

— Да нет, я тысячу раз здесь ходила — и вечером тоже, все было нормально. И вдруг вот… Как хорошо, что ты услышал! И пришел…

— Я же должен защищать своих сотрудников, правда? — Он смотрел на нее весело и ободряюще. — Но, конечно, это я расслабился — хожу себе один, как в Германии…

Лицо его стало серьезным, и Лиза вспомнила, каким безжизненным было это лицо, когда она впервые увидела Юрия — в больнице… Юрий открыл дверь подъезда, выглянул на улицу.

— Быстро как смылся, — сказал он. — Считай, повезло нам.

— Ты так хорошо дерешься, — заметила Лиза с детским восхищением.

— Да? Приятно слышать. Это я боксом увлекался когда-то. Самоутверждался, пока не понял, что удары по голове вредят интеллекту. Но с этим-то ублюдком мне драться ведь не пришлось.

Он брезгливо тряхнул рукой.

— Вот что, давай я тебя наверх отвезу, а то мало ли…

Они вместе поднялись наверх, и, не выходя из лифта, Юрий дождался, пока Лиза откроет дверь.

— На этот раз — спокойной ночи? — Он помахал ей рукой. — До скорого, Лиза!

Взволнованная тем, что с ней случилось, Лиза только кивнула.

Полина Ивановна уже спала, в квартире было тихо. Лиза включила свет в коридоре, на кухне, в своей комнате — только сейчас ей стало по-настоящему страшно. Как же она будет теперь входить в этот проклятый подъезд?

Она выглянула в окно. Ратников стоял внизу у машины и, увидев ее, еще раз помахал ей снизу.

6

Сергей Псковитин не мог вспомнить, сколько лет знает Юру Ратникова.

Первое воспоминание о нем было: они дерутся из-за новой Юркиной лопатки, тот пыхтит, краснеет, но никак не может вырвать из рук Сергея свое сокровище. Но, конечно, их знакомство началось не в тот день, а гораздо раньше, потому Сергей и не мог вспомнить…

Потом — первое сентября, они пошли в первый класс, и Сергей после уроков ждет, когда Юра выйдет из школы, чтобы вместе идти домой. Наконец Юрка показывается в дверях, но в руках у него два портфеля — свой и Юли Студенцовой. Юля идет рядом с ним, вид у нее независимый, но и Юрка держится небрежно, как будто это не ее портфель он безропотно тащит.

Сергей смотрит на них и вздыхает: придется идти домой одному, он уже знает, что третий — лишний. Что ж, Юлька хоть и девчонка, но зато самая красивая девчонка не только в классе, но и во всей школе, и во всем их дачном поселке.

Они выросли на одной улице и даже были соседями. То есть это только называлось так — соседи, потому что дома стояли рядом. Но дом, в котором жил Юрка, принадлежал его отцу, начальнику Союза художников и академику Владимиру Сергеевичу Ратникову, а мать Сергея просто сторожила дачу, в которую на лето перебиралась семья покойного профессора Лукина.

Накануне переезда Лукиных из Москвы Сергей вместе с матерью переходил жить в летний домик, похожий не то на кухню, не то на сторожку, который стоял тут же, в саду. Правда, Лукины никогда не задерживались позже сентября: вдова профессора тоже где-то преподавала, и ей неудобно было жить не в городе. И вообще она не любила дачной жизни и не чувствовала в ней никакой потребности, так что Сережка долго считал себя настоящим хозяином дачи.

Ратниковы жили здесь постоянно — в огромном деревянном доме, не похожем ни на один дом в поселке. Юрка говорил, что дачу спроектировал для его отца самый знаменитый архитектор во всем СССР.

Дом Ратниковых был похож на корабль, и Сергею все время казалось, что он вот-вот оторвется от фундамента и устремится куда-то вперед.

Эльвира Павловна, мать Юрки и его нудной сестры Инги, говорила, что обожает деревенскую жизнь. Но, конечно, та жизнь, которую вели обитатели «поселка академиков», вовсе не была деревенской. Дети лазили по деревьям, коленки у них постоянно были разбиты, штаны разорваны, и ходили они в ту же школу, что и ребята из соседней деревни, — но на этом сходство и заканчивалось.

Несколько раз в неделю за Эльвирой Павловной приезжала из Москвы черная «волга», а Владимир Сергеевич ездил в город и того чаще. А когда Юрка подрос, к нему стали привозить из Москвы учителя какой-то особенной математики, три раза в неделю.

— Ребенок должен получить приличное образование, — объясняла Эльвира Павловна Сережкиной маме, и та согласно кивала.

Они дружили. Они не просто дружили — все свое детство Сережка помнил как вечное подражание Юрке. Конечно, не потому, что тот был профессорский сынок и у его папаши была персональная машина. Он был не такой, как все: ни один мальчишка ни из деревни, ни из «академки» не был на него похож. Сергей не понимал, в чем состоит эта непохожесть на всех, как никогда не мог с уверенностью сказать, что придет Юрке в голову в каждую следующую минуту.

— Оторви да брось, — укоризненно говорила о Юрке Сережкина мать. — Из такой приличной семьи — а вот надо же, оторви да брось!

Двенадцатилетний Сергей не спорил с матерью, но и не верил ей. Все, что делал Юрка, было необыкновенно; казалось, он и не представлял, что жизнь может быть обыкновенной, все вокруг него вертелось колесом.

Однажды он зазвал Сережку кататься на льдинах.

— Пойдем! — решительно заявил Юрка, вызвав его на улицу как-то в выходной. — Там же нешироко, сам знаешь. Даже Юлька не боится, с нами пойдет.

Ну конечно, подумал Сергей. Как же Юрка не пойдет, если Юлька там будет! Он немного ревновал друга к этой красивой девочке, потому что знал: только она дороже Юрке, чем он, Сергей…

— Чего бояться? — Сергей пожал плечами. — Тоже мне, река!..

Река Листвянка действительно была неширокой, но льдины плыли по ней стремительно, то и дело сталкиваясь друг с другом. Лицо у Юрки было сердитое — как всегда, когда что-то удавалось ему не сразу. Он смотрел на льдины, наклонив голову и засунув руки в карманы короткой куртки. Юлька стояла рядом с ним, и по быстрым взглядам, которые она бросала на Юру, Сергей понимал, что даже она растеряна.

— Может, ты не полезешь туда? — спросила Юлька.

Сергея она ни о чем не спрашивала — знала, что он сделает то же, что и Юра.

— Еще чего! — Юрка решительно шагнул вперед. — Я первый, а ты, если хочешь, за мной, — сказал он Сергею.

Он пробежал вдоль берега вверх по течению — туда, где у самой воды лежала огромная коряга, — и с нее легко перепрыгнул на льдину, которую как раз прибило к берегу. Подождал, не отплывет ли эта льдина, нельзя ли плыть прямо на ней — но та крепко зацепилась за что-то, и Юрка перепрыгнул с нее на другую льдину, на третью — из тех, что громоздились у берега.

Сережка и Юлька как завороженные следили за ним, но он даже не оборачивался. Вся его крепкая фигурка была напряжена, хотя он перепрыгивал со льдины на льдину легко, не вынимая рук из карманов.

Наконец Юрка оказался на льдине, которая не цеплялась за другие, а, едва он ступил на нее, поплыла по течению, все убыстряя ход. Юрка, кажется, не ожидал, что движение будет таким стремительным — он пошатнулся, замахал руками, но все же удержал равновесие, и льдина понесла его вперед.

Хотя речка и была неширокой, Сергею показалось, что Юрка совсем далеко от них с Юлькой. «Что же я стою?» — спохватился он. Сергей быстро сбежал к воде и запрыгал по льдинам к середине реки — туда, где течение несло льдину с Юркой.

— Осторожно! — крикнула с берега Юля; но вообще-то она не была трусихой, в голосе ее и сейчас не чувствовалось страха.

Сергей добежал до последней льдины, прибитой к берегу, и остановился, не зная, что делать дальше. Юрка был недалеко от него, но их разделяла теперь темная вода; ни одной льдины не было между ними.

— Эй, Юрка, стой! — крикнул Сергей. Хотя как тот мог бы теперь остановиться?

Юрка обернулся на его голос, и Сергей увидел, что в глазах его мелькнул испуг. В ту же минуту он снова взмахнул руками, но на этот раз сохранить равновесие ему не удалось. Коротко вскрикнув, Юрка полетел в воду.

Его крик прозвучал одновременно с Юлиным криком на берегу, и Сергей даже не понял, кто из них закричал раньше. Он прыгнул одновременно с этим двойным криком, и ледяная вода обожгла его сильнее, чем обжигает пламя.

Вообще-то Юрка плавал хорошо, но, кажется, одна из льдин ударила его сзади — Сергей не понял, в чем дело, он только увидел, что лицо у Юрки бледное, а движения судорожные, совсем неловкие. Сам он плавал как рыба — все мальчишки завидовали, — и даже сейчас, в обжигающей воде, его руки двигались уверенно и мощно.

Он сразу оказался рядом с Юркой и схватил его за ворот куртки. До берега было недалеко, и доплыл он быстро. Юрка тоже греб одной рукой, вторая висела как-то безжизненно.

Юля бросилась к ним сразу, как только они оказались на берегу — тяжело дышащие, мокрые. Обоих колотила крупная дрожь, вода лилась с них ручьями. Как назло, поднялся ветер, и Сергею показалось, будто он покрывается льдом.

— Домой, побежали скорее! — закричала Юлька. — Вы же замерзнете, вы же умрете!..

«Что сейчас дома будет!..» — мелькнуло в голове Сергея. Но размышлять об этом было некогда, и, собирая последние силы, они бросились к поселку. К счастью, матери дома не было — Сергей понял это издалека, по задернутым занавескам, — и они, все втроем, вбежали в теплую кухню лукинской дачи.

— Раздевайтесь, быстро раздевайтесь! — торопила их Юлька. — Сережа, водка есть у вас?

Непослушными руками Сергей достал из шкафчика над плитой бутылку самогона, припасенную матерью для печника. Пока они раздевались, кутались в снятые с кроватей покрывала, Юлька налила две полных чашки. Ни один из них никогда не пил спиртного. Огненная жидкость обожгла горло, мальчишки закашлялись, но Юлька, не обращая внимания на их кашель, уже растирала их по очереди самогоном.

Вскоре Сергей почувствовал, как приятное тепло разлилось по телу, закружилась голова. Он видел перед собой блестящие Юркины глаза; щеки у друга пылали, и он смотрел на Юльку, двигавшуюся как-то медленно, невероятно легко, и ее золотисто-каштановые волосы летели вокруг головы сияющим ореолом…

Отведя на минуту взгляд от Юльки, Юрка обернулся к Сергею.

— Если бы не ты, я бы погиб, — сказал он серьезно и тихо. — Я никогда не забуду.

Голос у него был торжественный, как в рыцарском романе, хотя язык и заплетался немного. Сергей знал, что его друг как раз увлечен сейчас Вальтером Скоттом, он и ему давал читать то «Айвенго», то «Квентина Дорварда». Но он знал и то, что Юрка не вычитал эти слова в романе…

Потом они легли рядом на разложенный диван, Юля накрыла их тяжелым ватным одеялом и села у них в головах рядом с Юркой. Глаза у Сергея закрывались сами собой, и, засыпая, он видел, как Юля гладит мокрые Юркины волосы.

Сергей так и не понял, зачем Юрка полез тогда на эту льдину. Это был один из загадочных поступков его необыкновенного друга — зачем-то ему было это необходимо, а объяснять он все равно бы не стал, так что Сергей и не спрашивал.

Он не «выставлялся» ни перед Юлькой, ни перед ним — это Сергей знал точно. Хотя, конечно, Юрке не все равно было, что думают о нем окружающие, но с ними, с Сергеем и Юлькой Студенцовой, он был не таким, как с остальными.

Ему, например, с самого первого класса было плевать на насмешки друзей, когда он нес Юлькин портфель, — казалось, он даже не обращал на это внимания. Юлька была для него какой-то особенной, и вскоре Сергей к этому привык, потому что это не мешало их дружбе. Просто — была девчонка, необыкновенно красивая девчонка, о которой Юрка помнил всегда и которая когда-нибудь должна была стать его женой.

Юрка сам сказал ему об этом — вернее, не специально сказал, а как-то мимоходом: мол, это потом, когда Юлька уже будет моя жена; тогда ему было тринадцать. Юлька тоже была при этом разговоре и не возразила ему — сделала вид, что не слышала.

Вообще Сергей скоро совсем перестал ревновать к ней своего друга: у шестиклассницы Юльки уже была своя, отдельная жизнь, и эта жизнь была связана с тем, что Юлька была красавица. Она всегда такая была, и даже в том возрасте, когда все ее ровесницы превратились в гадких утят, — Юлька только расцветала.

Все поселковые и деревенские мальчишки ходили за ней табуном, и не только ровесники — даже шестнадцатилетние и восемнадцатилетние приезжали к школе на ревущих мотоциклах, соперничая за право довезти ее до «академки», где она жила с родителями. Юлька никого не дразнила и не обнадеживала, она была просто неприступна, и причина тому была одна — Юра Ратников.

Многочисленные ухажеры очень скоро это поняли, и весь удар их ревности обрушился на него. И, конечно, на Сергея Псковитина, потому что все, что касалось Юрки, касалось и его.

Юлька, пожалуй, и представить себе не могла, сколько драк выпало на долю ее будущего мужа, и все из-за нее! Он вечно ходил в синяках, однажды чуть глаза не лишился — к счастью, обошлось рассеченной бровью. И если бы не тяжелые кулаки Сергея, который не собирался учитывать любовные переживания непрошеных кавалеров, — ему и вовсе пришлось бы туго, потому что Юрка скорее умер бы, чем уступил соперникам, даже если бой был заведомо неравным.

Вместе они и боксом пошли заниматься — к тренеру из расположенной поблизости воинской части, который за небольшую плату организовал секцию из окрестных мальчишек.

Неожиданно Юрка оказался лучшим учеником: реакция у него была мгновенная, короткие, ошеломляющие удары — неотразимы. Даже Сергей иногда проигрывал ему, не успевая отвечать на его стремительные выпады, хотя о мощных псковитинских ударах легенды ходили и в деревне, и в поселке.

То было самое счастливое время их дружбы — во всяком случае, для Сергея: он понимал своего друга так, как никогда уже не мог понять его потом. Они читали одни и те же книги, вместе гоняли на мотоциклах, и иногда Сергей даже жалел, что не влюблен в Юльку, — ему казалось, что они с Юркой и влюбиться должны в одну и ту же девушку…

Потом в «академке» появился Саша Неделин, и все пошло прахом.

… Двадцать лет спустя Сергей Псковитин вспоминал все это, медленно двигаясь в плотном потоке машин по Садовому кольцу. Вообще-то его не слишком раздражали пробки — он даже любил эти неизбежные остановки в середине бешеного дня, когда у него вдруг появлялось время сосредоточиться или расслабиться. Юра — тот просто зверел, когда приходилось тормозиться.

— Все, Сереж, покупаем «волгу» черную, ставим мигалку и будем ездить по-человечески! — восклицал он; Сергей только подсмеивался над его нетерпением.

Сейчас он возвращался в офис, в дороге ожидая Юриного звонка: вдруг придется разворачиваться и ехать еще куда-нибудь.

Вернувшись из Германии, Юра взялся за московскую работу с удвоенной энергией. Сергей даже сердился на него: все-таки год всего прошел после того, как вышел он из Склифа, и его, слабого, с синими кругами под глазами, Юля увезла в Ниццу — приходить в себя на Лазурном берегу.

Конечно, на курорте Юра не задержался — вскоре он уже звонил из Германии, где с обычным своим упорством добивался именно того, чего ему слишком недвусмысленно велели не добиваться. С уверенностью ожидая его звонка, Сергей заранее вызвал ребят из фирмы по защите информации, и те обшарили весь офис, чтобы убедиться, что их не слушают посторонние.

— Зря ты волнуешься, Серега, — смеялся Юра по телефону. — Я тут в Баден-Баден езжу, воду пью, как Тургенев с Достоевским.

— К рулетке не приохотился? — мрачно поинтересовался Сергей. — Мотор у тебя в заднице, вот что я тебе скажу!

И вот — месяца нет, как он вернулся, а спокойной Сергеевой жизни пришел конец.

Сергей давно уже научился разделять свою работу на две части: то, что он обязан понимать как начальник службы безопасности, и то, что ему совершенно непонятно и, значит, его не касается. Он простить себе не мог того, что произошло год назад.

А все потому, думал он, что разбираться стал, в чем все равно не разобраться — в Юркиных непонятных планах, — и расслабился, упустил из виду…

Но Юра рассказывал ему обо всем, независимо от служебной необходимости — так повелось с детства.

— Еще немного, Серега, чуть-чуть еще — и мы будем работать с ними на равных, — объяснял он свои усилия по завязыванию контактов с немецким концерном. — Если бы ты знал, как меня раздражает, когда меня считают идиотом!..

— Да я-то знаю… — улыбался Сергей. — Неужели немцы тебя идиотом считают?

— Я все понимаю: и что они уже научены горьким опытом — с нашими-то работать, — и что они вообще любят взвешивать все до пылинки, но все-таки… Черт, и не объяснишь им! Самому-то кажется: ведь это ж я, я же не такой…

О том, что случилось год назад, Юра вспоминать не любил. Тогда казалось, все потеряно — даже после того, как он вышел из Склифа: проект по недвижимости с треском провалился, он не смог получить от мэрии ни одного обещанного участка в центре, и это ставило крест на вхождении ратниковской фирмы в мощный европейский концерн.

— Какие проекты мы будем развивать, — сжав зубы, говорил он тогда Сергею. — Если даже начать их не смогли!

Он курил сигарету за сигаретой, а лицо у него и без курева было серым. Сергей давно порывался забрать сигареты, но Юра отводил его руку.

Наконец на кухню вышла заспанная Юля и спокойно выбросила только что распечатанную пачку в окно. Юра даже возражать не стал — Сергей видел, что у него просто нет на это сил.

— Пойдем-ка и правда спать, Юрка. — Сергей встал и положил руку ему на плечо. — Ну что ты переживаешь, себя, что ли, не знаешь? Все будет о'кей, ты очухайся только…

И вот теперь, год спустя, все действительно завертелось и пошло как по маслу: Юрина неуемная энергия сделала свое дело.

Он смог наладить все, что требовали немцы — связи, информационную сеть, дочерние фирмы; и только проклятые новые московские участки маячили перед ним камнем преткновения.

— Все готово, понимаешь, все! — Ратников сидел рядом с Сергеем в машине, которую тот вел по Новому Арбату к мэрии: Юра попросил, чтобы Сергей сам поехал с ним сегодня. — Участки эти я получу, пусть хоть снайперы стреляют! И тогда мы начнем сразу по всему фронту, улавливаешь идею? Все наши фирмы включатся одновременно, а они отлично налажены, можешь мне поверить, ты увидишь, как быстро все это заработает, это ведь отличная система, я сразу понял, как только о ней узнал!

— Типун тебе на язык, Юра, — ответил Сергей. — Какие еще снайперы?

— Да! — вспомнил Ратников. — Я девушку новую взял на работу.

— Что за девушка? — быстро спросил Псковитин.

— Красивая девушка, и такая… В общем, с ней легко работать, не сомневайся. Немецкий отлично знает, держится хорошо. Зовут Лиза Успенская, я уже договорился, она сегодня придет к пяти. Ты меня здесь не жди, пришли кого-нибудь, а сам ее встреть, если я не успею вернуться. — Вдруг Юра усмехнулся. — Я ее, знаешь, вчера даже от хулигана защищал.

Сергей недоуменно вскинул брови, не отрывая взгляда от дороги.

— Ну да, от алкаша какого-то — прицепился к ней в подъезде. По-моему, было довольно смешно, но ей понравилось. Алкаш-то плевый совсем, но я, оказывается, драться еще не разучился.

— Ты разучишься! Говорил же, не ходи один, ты ж не мальчик. Или мало тебе?

— Ну ладно, ладно. — Тон у Юры стал примирительным. — Не буду больше, обещал уже. — Он помолчал немного, потом неожиданно сказал: — Скоро Юля приедет.

Сергей почувствовал тоску в его голосе. Он знал, что эта тоска — не из-за того, что Юля приедет скоро, а из-за того, что ее нет сейчас, что ее давно нет рядом — как она была рядом когда-то…

Он остановил машину у бывшего здания СЭВ, Ратников хлопнул дверцей.

— Ни пуха ни пера! — крикнул ему вслед Сергей.

«Надо было и сегодня охранника с ним послать, — подумал он, медленно отъезжая от тротуара. — Но уж больше он у меня не отвертится! Какие-то алкаши, подъезды… Ладно, поеду взгляну — что за девушка».

Юрка никогда не был бабником, его неизбежные связи в Юлино отсутствие были короткими и ни к чему не обязывающими. Но сейчас Сергей предпочел бы, чтобы он завел себе любовницу, и лучше бы не одну. Юля приедет! Раньше надо было думать…

Юрка женился, едва им с Юлей исполнилось по восемнадцать. К тому времени никто уже не удивился его женитьбе. Даже Эльвира Павловна, которая считала ранний брак моветоном, — и та смирилась.

— Что поделаешь, — по привычке изливала она душу Сергеевой матери. — Ведь Юрочку бесполезно переубеждать, пусть уж делает, что хочет…

Свадьба была в «академке», хотя Юрка давно жил в Москве и на дачу наведывался все реже. Молодые расписались в сельсовете и оттуда, из деревни, пешком пришли в поселок. Только что началось «бабье лето», паутинки липли к Юлиным золотисто-каштановым волосам, неяркие солнечные лучи вспыхивали в ее глазах медовыми звездочками. Легкий ветер ворошил Юрины волосы, подхватывал невестину фату и бросал ему на плечи. Оба они так красивы были в этот день, ничего странного не было в том, что они женятся — кому же быть вместе, как не им… Свидетелем был, конечно, Сергей, свидетельницей — Наташка Кизилина, Юлина подружка.

На свадьбу собрался весь поселок — кажется, никого даже не приглашали отдельно, понимая, что все равно придут все. Бывшие Юлькины ухажеры съехались из деревни на мотоциклах, и Сергей на всякий случай не слишком увлекался гулянкой, был начеку. Хотя смешными теперь казались те, давние, страхи: он даже рад был, если бы вспыхнула драка…

С мучительной грустью смотрел он на Юру — вот, уходит, и не вернуть… Не из-за женитьбы, конечно: все началось гораздо раньше, и теперь Сергей чувствовал неизбывное свое одиночество в огромном и непонятном мире, объяснить который умел единственный человек…

Юля смеялась — не вслух, а как всегда она смеялась, глазами и уголками губ; Юра целовал ее под крики «горько»; ничего необыкновенного не было в этой свадьбе.

Сергей смотрел на Юлю, и чувство, возникшее у него однажды по отношению к ней, было в эти минуты особенно острым: даже сейчас, когда она сидела за длинным столом в саду, прижавшись к жениху, Сергей просто физически ощущал, что у нее есть своя, особая, жизнь, в которую нет доступа никому, даже Юрке, и эта жизнь связана с тем, что Юля — красавица…

Она уже выиграла первый приз на каком-то конкурсе, на нее обратили внимание в недавно появившемся модельном агентстве. Сергей даже думал, что из-за этого она не выйдет за Ратникова: нельзя же участвовать в конкурсе «мисс», будучи замужем. Впрочем, Юрке это, конечно, было все равно, он женился бы на ней при Любых обстоятельствах, и это немного раздражало Сергея.

— Слушай, а правда, что Юля уезжает завтра? — улучив минуту, спросил он своего друга, пока невеста болтала с Наташкой.

— Да, а что?

— Да ничего, мне-то какое дело. И куда она едет?

— В Юрмалу. От своего агентства, на конкурс.

Сергей ничего не сказал — действительно, какое ему дело до того, что Юля на следующий день после свадьбы едет куда-то, чтобы расхаживать по сцене полуголой под похотливыми взглядами мужиков из жюри? Но ведь только Юля оставалась Юре из их общего детства, и Сергей хотел, чтобы она принадлежала его другу безраздельно…

— Думаешь, я боюсь, как бы она мне не изменила? — прищурившись, Юрка смотрел прямо на него, и во взгляде его была жесткая, знакомая Сергею по их боксерским боям, решимость.

— Я знаю, что она тебе не изменит.

Сергей вздохнул: как Юрка не понимает, что дело не в этом!..

Он не мог простить Юле, что она улетела в Париж прямо из склифовской палаты — едва Юрку перевели из реанимации. Конечно, потом она приехала, заставила его перебраться за границу — неизвестно, что было бы с ним, останься он в России; но Сергей помнил, как стучали ее каблучки по больничному коридору… Он не уехал бы в такой ситуации никогда и никуда, а ведь именно они с Юлей были для Юрки не такими, как все — и Сергей не мог простить.

Телефон молчал — наверное, не сглазить бы, все идет нормально. Сергей свернул к Тверским-Ямским и остановил машину у офиса «Мегаполис-инвеста».

Им повезло с этим зданием: в их распоряжении был целый двухэтажный особняк в престижном центре, на тихой улочке. Кажется, раньше здесь были какие-то художественные мастерские, и Юра получил полуразрушенное здание через отца, от Союза художников. Сергей впервые пришел сюда, когда «Мегаполис-инвесту» принадлежал уже весь особняк, а до этого, Юрка рассказывал, они с ребятами сидели в подвале.

Дверь бесшумно открылась перед ним: охрана увидела его на мониторе, когда он только подъехал к дому. После того, как Юру чуть не убили, Сергей превратил офис в настоящую крепость и ничуть об этом не жалел: береженого Бог бережет.

Его кабинет располагался на первом этаже, но прежде, чем пройти туда, Псковитин просмотрел список ожидаемых посетителей, лежавший на столе у охранников. Да, есть такая — Елизавета Успенская.

— Когда вот эта девушка появится, — сказал он, — направьте ко мне, если Ратникова не будет.

Дел у него сегодня было мало: отправил машину к мэрии, просмотрел оперативные отчеты и материалы о предполагаем партнере.

Юра занят был сейчас вожделенным европейским концерном, все его прежние дела шли как по накатанному. Псковитин не забывал наблюдать время от времени, что происходит на подмосковных заводах — особенно один, редкоземельных металлов, постоянно держал его в напряжении: он знал, что такие дела контролируются госбезопасностью и, по правде говоря, предпочел бы, чтобы Юра в это не влезал. Но прибыль была огромная, и Псковитин терпел эту головную боль.

Партнерская фирма, которую Ратников нашел с дальним прицелом — для новой своей системы, — производила хорошее впечатление: ни в каком «кидалове» замечена не была, долгов не имела. Но Псковитин все-таки просидел над бумагами не меньше часа, вызвал сотрудника финансового отдела, который составлял отчет о партнере, и пожалел, что сам не повстречался хотя бы с коммерческим директором: Сергей доверял личному впечатлению.

Правда, он предложил однажды Юре проверять новых сотрудников на детекторе лжи, как это давно делали во многих фирмах. Но Ратников категорически запретил, брезгливо поморщившись.

— Какой я тогда руководитель, — сказал он. — Если доверяю не себе, а машинке?

Псковитин тогда только плечами пожал: он считал это неуместным чистоплюйством. Сам-то он и без детектора постоянно перепроверял всех сотрудников «Мегаполис-инвеста»: человек слаб, вчера не было проблем, а сегодня появились — где гарантия, что этим не воспользуются те, кому не следует?

Он знал, что не только в уютном особнячке на Тверской-Ямской, но и во всей их разветвленной системе его боятся и уважают. Что ж, так и должно быть. За себя он был спокоен: семьей он не обзавелся, алчностью не страдал, его невозможно было ни подкупить, ни запугать, и это знали все, с кем имел дело «Мегаполис-инвест», и лично Сергей Псковитин.

Время прошло незаметно, и он оторвался от бумаг, когда в дверь постучали.

— Войдите!

На пороге стояла девушка лет двадцати — невысокая, с хрупкой, изящной фигуркой. Псковитину сразу бросилось в глаза редкое сочетание цвета ее глаз и волос: светло-пепельный с прозрачно-зеленым. Потом он удивился выражению ее лица: какая-то юная незащищенность соединялась в нем с отчетливым чувством собственного достоинства.

В следующую минуту он понял, что уже видел эту девушку.

— Елизавета Дмитриевна? Садитесь, пожалуйста. Псковитин Сергей Петрович, будем знакомы.

Ему немного смешно было называть ее по отчеству, но таково было установленное им самим правило: никакой фамильярности.

— Скажите, Елизавета Дмитриевна, — сразу спросил Псковитин, — где я мог вас видеть?

— В больнице, — ответила девушка. — В Склифе. Я шла по коридору, вы стояли у палаты. Потом я посидела немного с… с больным, пока не пришла сиделка.

Ну конечно, как он мог забыть! Правда, тогда было не до нее…

— И что же, теперь вы оказались здесь случайно?

— Да, — девушка недоуменно посмотрела на него.

— И Юрий Владимирович не знает, что вы с ним уже встречались однажды?

— Нет. — Она слегка покраснела. — Понимаете, мне было неловко ему об этом напоминать: мне кажется, ему было бы неприятно, что я видела его в таком беспомощном состоянии.

«Надо же, как быстро она это поняла!» — удивился Псковитин. Конечно, Юрка не любит выглядеть беспомощным…

Однако Сергей не любил совпадений и не слишком верил в их случайность. Поживем — увидим, подумал он. Что ж теперь, раз Юра говорит, что уже взял ее на работу.

Ему понравилась эта Лиза Успенская, и он не хотел подозревать ее в каких-то тайных целях. Кстати, он не успел поинтересоваться у Ратникова, чем она будет заниматься.

В этот момент дверь распахнулась, и сам Юрий Ратников показался на пороге.

— Приехал? — удивился Сергей. — Быстро вы, Юрий Владимирович!

По Юриному торжествующему виду он понял, что дело сладилось, и его радость немедленно передалась Сергею.

— Вот, развлекаю Елизавету Дмитриевну в ваше отсутствие.

— Привет, Лиза! — Юра улыбнулся девушке, и Сергей вдруг заметил, что отблеск его торжества отразился в ее глазах. — Ну как, нравится у нас?

— Я еще не поняла. — Лиза улыбнулась ему в ответ. — Холл красивый, и охрана вежливая.

Юра рассмеялся.

— Что ж, пойдем наверх, покажу остальное. Сережа, ты зайди через полчасика — расскажу…

Дверь за ними закрылась.

«Как необыкновенно просияли ее глаза, когда Юра на нее посмотрел!» — подумал Псковитин.

Что-то новое, прежде незнакомое, дрогнуло в его душе: он вдруг подумал о том, что многое бы отдал, если бы эта девочка так взглянула на него…

7

Лиза работала в «Мегаполис-инвесте» ровно два месяца, но и до сих пор, просыпаясь утром, не могла поверить, что жизнь ее идет теперь совсем иначе, что нет больше ежедневного унижения и безнадежности, от которых она так часто плакала по ночам.

Ей нравился этот дом на Тверской-Ямской — она воспринимала его именно как дом, какой-то единый и живой организм. Конечно, она понимала, что наверняка не все здесь так радужно, как ей кажется — но что из этого? Как ни пыталась она обнаружить хоть какой-нибудь изъян в установившихся здесь отношениях между сотрудниками, ей это не удавалось. Люди были приветливы друг с другом, а Лиза давно уже поняла: этого вполне достаточно, даже если за приветливостью нет ничего, кроме ни к чему не обязывающей любезности.

Тем более ощутимо это было теперь, когда она вспоминала то Ольгу Воронцову, то родственницу Полины Ивановны…

Она быстро поняла, что все здесь — в том числе и стиль отношений, который так ей понравился, — зависит от двух человек. Первый был, конечно, Юра — правда, на работе она называла его только по отчеству и на «вы», справедливо рассудив, что, предлагая перейти на «ты», Ратников ведь не предполагал в ней свою сотрудницу.

Второй был начальник службы безопасности Сергей Петрович Псковитин. Его Лиза побаивалась, хотя он был с ней неизменно вежлив — впрочем, как и со всеми остальными.

То, что говорил Ратников, выполнялось всеми немедленно и с охотой; Лизе ни разу не приходилось слышать, чтобы он с усилием добивался от кого-нибудь выполнения своих распоряжений. То, что говорил Псковитин, выполнялось так же неукоснительно, но без каких бы то ни было эмоций — просто все знали, что повторять он не станет, и выводы последуют мгновенно.

Из осторожных разговоров своих новых сослуживцев Лиза поняла, что Псковитин прежде был каким-то особым военным и служил в таком подразделении, которых больше не было ни в одной стране. Потом это подразделение почему-то расформировали, и Сергей Петрович оказался здесь, в «Мегаполис-инвесте» у Ратникова.

От Юрия она знала, что они с Сергеем Псковитиным дружили в детстве. Да это и без объяснений было понятно: Лиза видела, как относится Сергей Петрович к Юрию.

Это нельзя было назвать отношением к ребенку или к младшему брату, хотя даже в том, как Сергей Петрович смотрел на него, чувствовалась такая бережность, какую трудно было предположить в этом суровом человеке. Но в его отношении к Ратникову не было ни капли снисходительности — даже наоборот: он смотрел на него словно бы снизу вверх, как будто Юрий знал нечто такое, что ему, Псковитину, было совершенно недоступно…

Лиза видела, что Псковитин наблюдает за ней особо. Он делал это ненавязчиво, но властно, и Лиза не обижалась: в конце концов ведь это входит в его обязанности. Тем более что ее работа оказалась самым непосредственным образом связана со всем, что делал Ратников.

Лиза так и не спросила Юрия, чем будет заниматься, это выяснилось как-то само собой. В заведенной для нее трудовой книжке было записано «референт-переводчик», но это совершенно ничего не значило. То есть она, конечно, переводила с немецкого — устно, синхронно, когда возникала необходимость, и это бывало довольно часто. Но перевод был далеко не главным, что она делала, а «главное» она и сама не могла бы определить.

Ратников работал на втором этаже, окна его просторного кабинета выходили в небольшой уютный дворик, обнесенный высоким забором. Однажды он, смеясь, сказал Лизе, что стекла в этих окнах называются «антикрайм» и их не берет даже автомат.

— Сижу, как Брежнев, — добавил он смущенно. — Сережина работа.

Секретаршей у него была Фрида Яковлевна — пожилая дама из тех, которых Лизина мама называла «интересная женщина», — в неизменном элегантнейшем и строгом костюме, с прической, из которой не выбивался ни единый волосок, и с осанкой, которой могла позавидовать восемнадцатилетняя девушка.

Фрида Яковлевна вела всю ратниковскую канцелярию и была невообразимо пунктуальна: трудно было представить, чтобы она забыла сделать необходимый звонок, или потеряла какое-нибудь письмо, или не нашла что-нибудь в компьютере.

Кроме того, она бдительно следила, чтобы Ратников вовремя обедал — обеды приносили всем желающим в офис, их оплачивала фирма.

— Юрий Владимирович, вы обязаны заботиться о своем желудке! — патетически восклицала Фрида Яковлевна, если Юрий пытался улизнуть куда-нибудь в обеденное время.

Лиза видела, что при этих словах он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

Ей отвели небольшую комнатку рядом с его кабинетом. В старинном особняке много было маленьких помещений, и почти ни одна комната не была многолюдной, и все же Лиза чувствовала: в ее положении есть что-то привилегированное, да и Ратников этого не скрывал.

Он часто приносил ей разные бумага и просил сказать, что она думает о том, что в них написано. Когда он сделал это впервые — это было примерно через неделю после того, как Лиза начала у него работать, — она испугалась.

— Но я же ничего в этом не понимаю, — растерянно сказала она.

— Это не так трудно, как тебе кажется. Обычное дело, никакой специфики, — ободрил Юрий. — Посмотри, Лиза, мне интересно твое мнение.

Уже через месяц, работая таким образом, она немного разобралась в том, что делал «Мегаполис-инвест». И то, что она поняла, потрясло ее.

Неужели все это можно было наладить — и, судя по всему, просто с нуля, ведь Юрий не возглавлял крупный завод, не работал в министерстве? В «Мегаполис-инвест» входили заводы — притом расположенные не только в России, но и в ближнем зарубежье, строительные комплексы, даже банк — конечно, Лиза не могла разобраться во всем.

— Просто невероятно! — сказала она однажды, когда Ратников зашел к ней в конце дня.

— Что? — тут же спросил он, присаживаясь на край стола.

— То, что вы делаете, — объяснила она. — Ведь это все, должно быть, очень трудно — такие разные дела, как их все объединить?

— Ну, не один ведь я это делаю! — возразил Юрий. — Кадры решают все, как сказал известный тиран. И потом, сделать можно все, если голова не забита безжизненными догмами и если есть навык видеть явление в целом. Я ведь прикладную математику заканчивал в МГУ, это, знаешь, очень воспитывает мышление. А вообще-то дело не в специальности. Есть, например, одна финансовая группа, очень мощная. А ее президент, между прочим, бывший безработный режиссер.

Лиза снова мимолетно подумала, что он не похож на технаря. И его глаза — внимательные, широко поставленные; в их темно-серой глубине то и дело вспыхивали непонятные искорки…

Вскоре она поняла: он подсовывает ей в основном свои проекты — на разных стадиях разработки. И суждение, которого он от нее ждет, связано с предполагаемой реакцией людей — партнеров и исполнителей.

Вот и сегодня: зашел к ней, с головой погруженный в собственные мысли, и, усевшись, как обычно, на край стола, спросил:

— Как ты думаешь, что бы мне ответили, если бы я все-таки предложил подписать этот договор?

— Кто?

— Что — кто?

— Кто должен вам ответить?

— Ну, какая разница? — удивился Юрий. — Просто — некая абстрактная личность, выполняющая определенную руководящую функцию.

— Так не бывает, — улыбнулась Лиза.

— Да я понимаю! — Ратников нетерпеливо махнул рукой. — Я понимаю, но не могу же я сейчас исходить из того, любит ли эта личность Достоевского!

— Почему же, неплохо было бы знать что-нибудь в этом роде, — возразила Лиза. — Или хотя бы: насколько она порядочна, эта личность. Ведь посмотрите: по-моему, этот договор составлен так, что партнер раньше вас узнает о начинающейся прибыли. Разве не важно, как он привык себя вести в подобных ситуациях?

Юрий удивленно посмотрел на нее.

— Действительно… — протянул он. — Я просто зевнул — конечно, так этот договор составлять нельзя!

— Но почему? — удивилась Лиза. — А вдруг он все-таки окажется порядочным?

— К сожалению, на это рассчитывать не приходится, — усмехнулся Ратников. — Я должен исходить именно из того, что он непорядочен, и не дать ему себя обойти.

Лиза не знала, что ответить. За этими словами стояли какие-то неведомые ей годы, которые научили Ратникова думать иначе, чем привыкла думать она, — и возразить ей было нечего…

В дверь постучали.

— Да, войдите! — крикнул Ратников.

Сергей Петрович не стал входить в комнату: когда в ней находились Лиза и Юрий, в нее уже не втиснуть было его широкоплечую фигуру.

— Заняты? — спросил он.

— Да нет, ничего. Лиза меня убеждает, что надо верить в человеческую порядочность.

— Да? — Псковитин тоже усмехнулся. — Счастливый ты, Юра: вот мой вид ни у кого не вызывает желания говорить мне такие восхитительные вещи.

— Что-нибудь случилось, Сергей?

— Ну почему — случилось? Пришел попрощаться — пятница сегодня, забыл? Домой иду. У меня дел здесь завтра нет. Прийти?

— Зачем, раз нет дел? Я, может, тоже завтра не приду, — добавил он с некоторым сомнением в голосе. — Пора отдохнуть наконец, да?

— Неужели? Приятно слышать.

— Слушайте, — вдруг сказал Юрий. — А не кажется ли вам, дорогие коллеги, что мы уже сегодня заслужили небольшой отдых?

Он спрыгнул со стола.

— Точно, как это мне сразу в голову не пришло! Сережа, у тебя какие планы были на сегодня?

— Какие бы ни были, — улыбнулся Псковитин. — Все равно ведь ты говоришь о них в прошедшем времени…

— Лиза, ты хочешь поехать с нами? — Юрий обернулся к Лизе.

— Да, — ответила она.

— Вот и отлично! Тогда — вперед!

— Только учти, Юра, — Сергей придержал его за рукав, — за рулем гонять по улицам — это сразу забудь. У меня здоровье не казенное.

— Нет-нет, — успокоил его Ратников. — За рулем не поеду. Я же выпить хочу, какое — гонять?

Они спустились вниз, когда почти все уже разошлись. Псковитин задержался на минуту, отдавая распоряжения охранникам, Ратников и Лиза вышли на улицу.

Июньский вечер сразу овеял их ласковым теплом; было совсем светло.

— А почему ты не спросишь, куда мы поедем? — спросил Юрий.

— Ой, правда — а куда? — вспомнила Лиза. — Я думала, вы сами скажете, Юрий Владимирович.

— Отчество оставь, пожалуйста, и «вы» — тоже, — сказал он. — Смотри, мы уже на улице. Вы разрешите, Сергей Петрович? — обратился он к подошедшему Псковитину.

— Что?

— Чтобы Лиза называла меня по имени и на «ты», как мы с ней однажды договорились?

— Пожалуйста, — улыбнулся Псковитин. — И меня тоже, если можно, — неожиданно добавил он. — Я смотрю, Лиза считает меня глубоким стариком. А мы, между прочим, с Юрой в одном классе учились.

Темно-серый «мерседес» подъехал к тротуару, Лиза с Юрой сели сзади, Сергей рядом с водителем, и машина плавно двинулась вперед. Лиза заметила, что еще одна машина вдет перед ними, другая сопровождает сзади. Поймав ее удивленный взгляд, Ратников сказал:

— Что поделаешь, пятница сегодня, народ расслабляется — мало ли что. У Сережи с этим делом строго.

— Конечно, ты бы предпочел с алкашами драться по подъездам, — заметил Псковитин.

Лиза покраснела: зачем он рассказал об этом Сергею?

Широкие плечи Псковитина почти загораживали от нее лобовое стекло; иногда он слегка поворачивал голову, и Лиза видела его в профиль.

Вдруг она поняла, на кого он похож — на римского воина! Да, точно такой профиль был у скульптурного легионера в Пушкинском музее. Она хотела сказать ему об этом, но, конечно, не сказала: перед Псковитиным она испытывала необъяснимую робость.

В пятницу вечером поток машин устремлялся за город, но их внушительный кортеж все пропускали безропотно. Лиза поймала себя на том, что ей это не слишком приятно: она вспомнила, как Коля последними словами честил крутых, подсекавших его подержанный «фольксваген». Впрочем, их водитель ехал довольно спокойно, и она перестала об этом думать.

Лиза не поняла, в каком направлении они едут: она вообще не слишком хорошо ориентировалась на выезде из Москвы, а из всех шоссе узнавала только Рублевское, по которому ездила в загородный особняк Виктора. Но спрашивать не стала: ей было так спокойно сидеть рядом с Юрой, видеть перед собою мощные плечи Псковитина… И какая разница, куда они ее везут?

Вскоре машина свернула вправо и минут через пятнадцать остановилась под сенью высоких деревьев. Выйдя из нее, Лиза увидела перед собой ярко освещенное двухэтажное здание, из окон которого неслась музыка. Судя по всему, это был ресторан: в окнах видны были танцующие, тянуло аппетитными запахами с кухни.

— Как он называется? — спросила она.

— «Под сенью» и называется, — ответил Юра. — Ты не против? Бывает ведь такое настроение, когда хочется шума и многолюдства, да?

— Да ведь мы все равно уже приехали, — улыбнулась Лиза. — Не против.

Четверо охранников обступили их как-то незаметно. Правда, Лиза заметила, что и остальные посетители были окружены телохранителями.

— Здесь неплохо, — сказал ей Псковитин. — Народу многовато, но зато в лесу — смотри, какие сосны. На балконе можно сидеть, воздухом дышать, и кухня хорошая.

Они вошли в большой холл, стены которого были отделаны светлым деревом, поднялись на второй этаж по скрипучей широкой деревянной лестнице. Внизу уже было людно, почти все курили, но — наверное, из-за хорошей вентиляции — дым не висел в воздухе. На стенах в холле и вдоль лестницы во множестве висели охотничьи трофеи: головы лосей и кабанов, медвежьи шкуры, огромные оленьи рога.

Зал второго этажа тоже был оформлен в охотничьем стиле, причем с большим вкусом. Лиза осторожно прикоснулась к роскошному ружью, висевшему у камина.

— Не выстрелит, — сказал Сергей. — В этих ружьях бойки сточены: очень уж народ оживленный, трудно поручиться… Куда сядем, в кабинет или в зал?

— Мне все равно, — ответила Лиза. — Вы же лучше знаете.

— Можно так, — решил Юра. — Сядем в кабинет, но двери откроем. А ребята в зале посидят.

Метрдотель уже стоял рядом с ними и, услышав слова Ратникова, провел их в кабинет с балконом-эркером. Здесь было еще красивее, чем в общем зале. Пол был устлан волчьими шкурами, на одной из стен развешана коллекция старинных кинжалов.

— Тоже — только ножны, — поймав Лизин взгляд, пояснил Сергей.

Официант, одетый в мягкую замшевую куртку — тоже по-охотничьи, — принес меню. Лиза открыла свою карту: названия блюд звучали аппетитно.

Цены поразили даже ее, бывавшую и в «Метрополе», и в «Национале» с Виктором, и в дорогих немецких ресторанах. Но если два года назад она в подобной ситуации испуганно захлопнула бы карту, то теперь спокойно выбрала какие-то особенные охотничьи закуски, а на горячее — рябчиков, которых никогда не ела. Все это она перечислила Юре, который заказывал официанту ужин на всех.

— А ребятам… — начал было он.

— Ребята на службе, — отрезал Псковитин. — Дома поужинают. Сок молодым людям принесите апельсиновый, — сказал он официанту.

Через распахнутые высокие двери кабинета доносился гул из зала, музыка. Лиза только теперь оценила преимущество их места: наблюдая за всем, что происходило вокруг, они могли спокойно разговаривать. На минуту ей показалось, что здесь, между ними, создалось какое-то особое пространство; впервые в жизни она физически ощутила то, что называют аурой…

Лиза выпила шампанского, и голова у нее сразу слегка закружилась: оказывается, она была голодна, и с удовольствием принялась за еду. Юра и Сергей пили какую-то особенную золотистую водку, настоянную на травах.

— Рыжики соленые хороши, — заметил Псковитин. — Они их здесь, говорят, в дубовых бочках сами солят.

— Да? — удивился Юра. — Не знаю, не замечал.

Говорить они начали незаметно — о работе. К тому же, это был не тот разговор, который могла бы понять и Лиза: Сергей и Юра говорили совсем другим языком, чем были написаны, например, ратниковские проекты, которые она читала.

Поняв, что и прислушиваться не стоит, Лиза принялась разглядывать кабинет. Кроме кинжалов, на стенах висели старинные гравюры, изображающие охоту; ее заинтересовал изящно составленный букет из лесных цветов, ягод и папоротника, казавшийся совершенно свежим.

Дверь, ведущая на балкон, тоже была открыта, и Лиза слегка поежилась от потянувшего сквозняка.

— Юра, по-моему, мы заставляем Лизу скучать, — сказал Псковитин и, протянув руку, прикрыл балконную дверь.

— Да, — спохватился Юрий. — Извини, Лиза. Видишь, о чем говорят теперь русские мальчики в трактире — о процентных ставках.

— Новые русские мальчики, — усмехнулся Псковитин.

— Я — старый, — сказал Юра, прищурившись. — Я — старый русский, и ты, Сережа, — тоже. Но все равно: о процентных ставках сейчас говорить необязательно.

— Ну, так поговори о другом, — не стал спорить Сергей. — О чем хочешь. Мне все равно, Юра, честное слово — мы так давно не сидели с тобой. Ты заметил — ведь первый раз после твоего возвращения, не считая одного вечера…

— Неужели? — удивился Ратников. — Слушай, а ведь я и в самом деле не заметил! Надо же, свинья какая! Влез в работу — и все, с концами…

Но поговорить им не пришлось. В распахнутых дверях кабинета вдруг возникла очаровательная женская фигурка.

— Юрочка, неужели ты? — воскликнула девушка, входя в кабинет. — Сколько лет, сколько зим! Привет, Сережа!

— Карина! — обрадованно сказал Ратников. — До чего я люблю постоянство: полжизни можно болтаться по белу свету, потом приехать домой — и встретить Карину все в том же кабаке!

Карина, которой так обрадовался Ратников, выглядела не старше Лизы. Она была похожа на капельку ртути — подвижная, в узких блестящих брючках и открытой блузке с тонкими бретелечками. В ее крошечных ушах, открытых короткой стрижкой, посверкивали бриллианты.

— Где же ты был, Юрочка? — Она подошла к столу, и Ратников встал, придвигая ей стул. — А мы без тебя ску-ча-а-ли…

Лицо Карины было еще более подвижным, чем фигурка: на нем постоянно мелькали все новые милые гримаски, большие черные глаза с задорно подведенными уголками так и стреляли по сторонам.

— Ты с кем здесь, Кариночка? — спросил Псковитин.

— Ну-у, какая разница, Сережа? — капризно протянула Карина. — Ты бы лучше шампанского налил, какой ты невнимательный! А как зовут твою девушку?

— Лиза, — ответил Ратников. — Почему его — может, это моя девушка, а, Кариша?

— Да все равно! — засмеялась Карина. — А я так без вас скучала, Юрочка! Сережа без тебя тоже редко здесь бывал, да и вообще — мы все по тебе скучали, вот правда!

Она щебетала мелодично и с такой искренней радостью, что Лиза даже не успела понять, как относиться к ее неожиданному вторжению.

— Юра, пойдем потанцуем? — тут же предложила Карина. — Тут такой новый мальчоночка играет в ансамбле — просто отпад! Нога сами в пляс идут. Пойдем, пойдем!

Послав Сергею и Лизе воздушный поцелуй, она подхватила улыбающегося Ратникова под руку, и они исчезли в зале.

— Любит Юра, когда все ходуном ходит, — провожая их взглядом, сказал Сергей. — По-моему, он энергии набирается в таких случаях, как ни странно. Как ты думаешь, может такое быть?

— Почему же нет?

Лиза вспомнила, что говорил когда-то об энергетических полях мистический фокусник Гриша Кричинский, с которым она познакомилась у Виктора.

Словно угадав ее мысли, Сергей сказал:

— Нет, он не подзаряжается, это совсем другое. Ему наоборот — выплеснуть надо, тогда он хорошо себя чувствует. Такой парадокс. Я сам удивляюсь: он-то называет это — отдохнуть, но я же вижу, как он отдыхает — на самом деле так же, как и работает. — Помолчав, Сергей сказал: — Может быть, мы тоже потанцуем, Лиза?

Кивнув, Лиза поднялась из-за стола. Ей почему-то стало грустно, и она была благодарна Сергею за приглашение.

Как давно она не танцевала! Она даже припомнить не могла, когда в последний раз шумела вокруг нее толпа танцующих, когда сама она, с кружащейся от выпитого вина головой, чувствовала себя каплей в этом гуляющем море.

Зал был полон, и, как сразу заметила Лиза, большинство людей в нем были сильно пьяны. Они шумели, слышался громкий женский смех, крики, тосты, произносимые заплетающимися языками, — в общем, это была разливанная гулянка, балансирующая на грани пьяного скандала, которой Лиза прежде непременно испугалась бы.

Но сейчас, положив руку на плечо Псковитина, она чувствовала себя совершенно спокойной. Танцевал он неплохо, хотя и не слишком грациозно. Ансамбль действительно играл отлично — особенно ту пронзительную, трогательную мелодию, под которую они двигались сейчас среди других пар.

Лиза едва доставала Сергею до середины груди, и он смотрел на нее, склонив голову; широкая седая прядь в его волосах особенно была заметна сейчас. Время от времени вскидывая на него глаза, Лиза встречала его внимательный взгляд и смущалась, сама не зная отчего: он смотрел на нее, как никогда не смотрел прежде.

— Вы давно знакомы с Юрой, правда? — спросила она, чтобы что-нибудь сказать.

— Правда, — ответил Сергей. — Лет сто.

— Мне показалось, вы очень хорошо к нему относитесь.

— Можно и так это назвать. Ты все-таки говоришь мне «вы», Лиза? Не надо, пожалуйста. Ведь мы и правда ровесники с Юрой, почему же?..

— Извини, не буду больше. Как-то нелегко привыкнуть. Ты в самом деле выглядишь старше. А правда, — вдруг решилась спросить Лиза, — что ты служил в каких-то особенных войсках?

— В «Вымпеле», — подтвердил Сергей. — Очень даже особенные были войска.

— Ты жалеешь, что их больше нет?

— Да. Но я не жалею, что больше в них не служу.

— Как это может быть? — удивилась Лиза.

— Это не тот разговор, который хочется вести в ресторане, да еще танцуя с девушкой, — сказал Сергей. — Потом поговорим когда-нибудь, если будет желание.

Они танцевали молча, и Лиза все время чувствовала, как осторожно Сергей держит ее за талию — точно хрупкую статуэтку.

— Вторая фигура кадрили, господа! — вдруг услышала она. — Кавалеры меняют дам!

Юра и Карина оказались рядом с ними, и Юра постучал по плечу Псковитина. Тот улыбнулся и, кивнув Лизе, подхватил Юрину партнершу. Та капризно надула губки — кажется, не слишком радуясь замене.

— Так не забудь же, Юрочка!.. — крикнула она вслед Ратникову, увлекавшему Лизу в центр зала.

Юра танцевал совсем иначе, чем Сергей, Лиза почувствовала это сразу. Он обнял ее мгновенным, как вздох, движением, и до самого конца «кадрили» она ощущала трепет его сильных рук, пронизывающее тепло его пальцев.

В зале было тесно, но ей казалось, что Юра скользит по поскрипывающему полу, точно они и в самом деле танцуют кадриль. Его вообще легко было представить на настоящем балу; Лиза подумала мимолетно, как пошел бы ему мундир кавалергарда.

Он тоже был гораздо выше Лизы и время от времени наклонялся к ее уху, чтобы сказать что-нибудь — иначе не расслышать было в общем гуле; Лизины волосы взлетали от его дыхания.

— Щекочут, — улыбнулся Юра, прикасаясь к ним щекой. — Ты такая красивая сегодня, Лиза…

Она почувствовала, как слезы неожиданно подступили к ее глазам после этих слов — хотя ей было так легко с ним, точно и она знала его сто лет. Может быть, просто выпила слишком много шампанского?

Ее щека почти прикасалась к его плечу, она видела детскую ямочку на его подбородке. Наверное, ему было жарко: Лиза чувствовала, как вздымается его грудь. Она осторожно положила на нее руку и сразу ощутила жар, исходивший от него.

Танец закончился неожиданно, на высокой щемящей ноте — и она осталась стоять с Юрой посреди зала, в толпе людей, положив руку ему на грудь. Он не двигался, точно ожидал еще музыки, но музыканты уже переговаривались, собираясь играть следующий танец; зазвучали динамичные аккорды рока. Лиза опустила руки, и Юра повел ее обратно к столу.

Сергей уже ждал их в кабинете. Они сразу выпили, и странное, какое-то растерянное, выражение, мелькнувшее на мгновение на Юрином лице, тут же развеялось.

— Нравится тебе здесь? — спросил он Лизу.

— Да, — ответила она. — Только немного… шумно. Здесь, наверное, дерутся часто?

— Да, бывает, — подтвердил Псковитин. — Правда, Юра? Но ведь везде дерутся. Ты не бойся, мы тебя в обиду не дадим.

— Я и не боюсь, — улыбнулась Лиза.

Она снова отвела глаза от внимательного взгляда Сергея. Почему он смотрит на нее так, как будто размышляет о чем-то?

Они еще пили, ели, танцевали. Мелькали вокруг них какие-то незнакомые лица, Карина, охранники; Лиза кружилась по залу то с Сергеем, то с Юрой. Ей нравился искрометный ритм этого вечера, но в самой глубине души она чувствовала печаль — и боялась признаться себе в причине этой печали: кружась вместе с нею, легко подхватывая ее и смеясь, Юра больше ни на мгновение не прикоснулся щекой к ее волосам…

Присаживаясь за стол, чтобы выпить еще — принесли Юрин любимый «мартель», — они болтали о каких-то пустяках, то и дело хохотали без причины. С чего-то начался разговор об Амстердаме, Юра сказал:

— Отлично понимаю Петра Великого! Было ему о чем подумать в этом городе!..

Лиза вспомнила, что и сама думала о Петре Великом, возвращаясь с Нойбергами из Голландии. Вдруг она засмеялась.

— Что? — спросил Юра.

— Да просто: вспомнила, как Коля, брат, рассказывал… Они недавно неделю были с женой в Амстердаме и Андрюшку брали, десятилетнего. И конечно, им хотелось посмотреть квартал Красных фонарей. Они днем пошли и его взяли, не хотел в отеле оставаться. Так он пилил их всю дорогу: вам бы только к проституткам, лучше бы на селедку деньги потратили, которую в океанской воде вымачивают!

Сергей и Юра засмеялись.

— Помнишь, мы тоже с тобой в Амстердам летали как-то? — спросил Юра.

— Хм, да… — усмехнулся Псковитин. — Очень приятная была поездка, как не помнить! Прекрасная там, знаешь ли, архитектура…

На этот раз засмеялась Лиза. В голове ее уже стоял звон, лица Юры и Сергея плыли перед глазами, но ей по-прежнему хорошо было с ними и уходить не хотелось.

Она почти не помнила, как спустились вниз. Официант складывал в багажник их машины какие-то пакеты, и Лиза вдруг догадалась, что это и имел в виду Псковитин, когда говорил, что «ребята» съедят ужин дома…

Было темно, свежий ночной ветер немного охладил ее разгоряченное лицо. Правда, дорогу домой она все же вспоминала с трудом.

— Куда девушку повезем? — спросил водитель.

— На Рождественский бульвар, — ответила Лиза заплетающимся языком.

— Да ведь ты все еще там живешь! — услышала она Юрин голос. — Какой же я идиот!

Сергей помог ей выйти из машины, Юра тоже вышел, но в подъезд ее проводил охранник.

— Домой, Юра? — услышала она за спиной голос Псковитина.

— Да нет, я обещал тут…

Дверь подъезда захлопнулась за нею.

8

Юрий зашел к ней в комнатку утром в понедельник — веселый, гладко выбритый, своей легкой, немного враскачку, походкой. Как всегда на работе, он был в отлично отглаженном костюме, от него чуть-чуть пахло дорогим одеколоном. «Интересно, это он сам так завязывает галстук?» — подумала Лиза.

— Как самочувствие, Лиза? — спросил он.

— Уже ничего, — Лиза не могла сдержать радостную улыбку, глядя на него. — Но в субботу, конечно, голова просто раскалывалась.

— Да, и мы с Серегой «мартель» перемешали с водкой. А все он — полезная, на травах! Но ничего — поплавали утром немного, все и прошло.

— Спасибо, Юрий Владимирович, вечер был чудесный.

— Ну, за что же спасибо! Это ты украсила нашу компанию. Послушай, Лиза, — тут же спросил он. — Что это за жилье у тебя на Рождественском? Ты снимаешь, надо полагать?

— Да.

— Квартиру?

— Нет, комнату в коммуналке. Но там всего одна соседка, старушка.

— Все равно, — не допускающим возражений тоном заявил Ратников. — Жить там неприятно, я уверен, хотя и сам люблю старый центр. Тебе надо найти что-нибудь получше.

— Я уже искала, — попыталась было объяснить Лиза. — Моя соседка — еще наилучший вариант, попадаются такие…

— Без соседей. Нормальную квартиру в нормальном доме. Сейчас и без того везде опасно, зачем еще специально ходить по трущобам? Знаю я эти домики на бульварах — притоны, больше ничего. Хочешь в центре — можно и там найти что-нибудь поприличнее.

— Но… я не знаю…

Лиза не решалась сказать, что на приличную квартиру, да еще в центре, у нее просто не хватит денег. Да еще прописка… Впрочем, Ратников и сам знал, в чем дело.

— Видишь ли, — сказал он. — Мы, конечно, не всем сотрудникам покупаем квартиры, вот так, сразу, но у нас и не многие их снимают. Да никто, по-моему, не снимает, во всяком случае из центрального офиса. Я не думаю, что это будет слишком обременительно — платить за твое жилье. Так что, раз ты не против, Сергей подыщет что-нибудь. Он у нас знаешь какой, — добавил Юра с гордостью. — Вообще не понимает, что такое проблемы!

— А вы понимаете? — улыбнулась Лиза.

— И я не понимаю! — засмеялся Ратников и вышел из комнаты.

Лиза не знала, каким образом Псковитин искал для нее квартиру, но уже к концу дня он принес ей список из пяти адресов.

— Но я ведь не могу так, — растерялась Лиза. — Надо посмотреть, и потом — сколько это стоит?

— Цены нас устраивают, — ответил Псковитин. — А посмотреть, конечно, надо. Кто-нибудь с тобой съездит, это ведь все поблизости.

Он остановился в дверях, словно хотел еще что-то сказать. Лиза тоже смотрела на него ожидающе.

— Я пришлю кого-нибудь, — повторил Псковитин.

Дверь за ним закрылась.

Всю следующую неделю Лиза занята была переездом.

Квартира, которую она выбрала в тот же день, когда Псковитин принес ей адреса, находилась у метро «Аэропорт», в писательском доме, увешанном мемориальными досками. Хозяин жил в Америке, Лиза договаривалась с его дочерью.

— Конечно, многие сдают под офис, — объяснила она. — Но мы, видите ли, боимся. Сейчас законы такие непонятные, и вообще… Мы предпочитаем частное лицо, о котором имеем рекомендации.

«Интересно, обо мне-то какие рекомендации?» — удивилась Лиза, но спрашивать об этом не стала.

Тот же разбитной охранник, с которым она ездила выбирать квартиру, перевез ее вещи.

— И всего-то? — удивился он, увидев чемоданы и коробки, стоящие посреди комнаты на Рождественском. — Тю, плевое дело!

В подъезде писательского дома сидела аккуратная старушка и вязала свитер. Над ее головой вывешено было объявление: «Уважаемые товарищи! Спрашивая вас о том, к кому вы идете, вахтер не проявляет бестактность, а выполняет решение общего собрания жильцов!» Впрочем, для того, чтобы проникнуть в подъезд без ключа, все равно надо было поговорить с хозяевами по домофону.

Лизе сразу понравилась просторная комната — хотя окна ей удалось отмыть с большим трудом. Она не сразу привыкла к тому, что ни с кем не столкнется на кухне, что не надо постоянно быть начеку, отражая нападки какой-нибудь склочницы, или отворачиваться, видя, как отправляется «на работу» Полина Ивановна…

Впервые она устраивала жилье по собственному вкусу, и это оказалось невероятно приятным занятием! В аэропортовских переулках было множество хозяйственных магазинов, в которых она с удовольствием покупала бесчисленные мелочи, казавшиеся необходимыми.

Лиза давно не ходила по хозяйственным, и теперь была удивлена: как много, оказывается, появилось всего, что она видела только в Германии! Она вспомнила, как, уезжая из Кёльна, жалела о том, что нельзя захватить с собою вот эту красивую сушилку для посуды или какой-то особенный состав для глажки белья, после которого оно выглядело безупречно.

Теперь она купила светлые занавески и палас необычной расцветки. Особенно интересно было выбирать цветы; Лиза сразу съездила в цветочный на Люсиновской за любимой своей азалией…

Квартира преображалась на глазах, словно одушевляясь от ее усилий, и Лиза подумала, что впервые сможет пригласить к себе в гости Колю с Наташей и детьми и Оксану.

Всем этим она занималась вечерами: дел на работе было много. Но дела не пугали Лизу, ее угнетало другое: Юрина неожиданная мрачность, погруженность в какие-то, явно неприятные, заботы. Сосредоточенно-суров был и Сергей Псковитин.

— Что-нибудь случилось, Сергей Петрович? — однажды спросила она осторожно.

— Нет, — ответил он.

Лиза ожидала, что он добавит еще хоть что-нибудь, но Псковитин молчал, и она поняла, что расспрашивать его бесполезно.

Ратников больше не приносил ей бумаги «для впечатления», да и вообще Лиза видела его редко, он почти не выходил из кабинета. Узнать что-нибудь у железной Фриды Яковлевны тоже не представлялось возможным. И Лиза переводила с немецкого письма, приходящие в «Мегаполис-инвест», заодно осваивая компьютер.

То есть она, конечно, видела Ратникова — но обычно в его кабинете или в конференц-зале, когда он вызывал ее, чтобы переводить во время переговоров. Ей становилось грустно от того, что он не просит ее задержаться, как это бывало прежде, не спрашивает о ее впечатлениях от собеседников; она выходила вместе с посетителями.

Он часто собирал совещания — обычно с начальниками отделов — или подолгу разговаривал со Псковитиным. Уходили они оба поздно; однажды, проходя мимо особняка вечером, Лиза увидела, как светятся окна ратниковского кабинета.

Он зашел в ее комнату неожиданно, когда она уже собиралась уходить домой и разбирала последние бумаги, которые не успела перевести.

— Лиза, — окликнул он.

— Да? — Лиза подняла голову. — Вам что-нибудь нужно, Юрий Владимирович?

— Нет, ничего. То есть — да. Сережа зовет на лошадях поездить. Едем вместе?

— Конечно! — тут же ответила Лиза. — Я…

— Я тоже рад, — сказал он. — Так устал в последнее время, некогда голову поднять. Все срывается, понимаешь? Опять! И я не могу понять, в чем дело, хоть убей — не могу!

— Вы о немецком проекте говорите? — спросила Лиза, зная, что именно этим он был занят постоянно.

— Да. Я подготовил все, что требовалось, но — какой-то разлад, который я не могу объяснить. Как будто кто-то разрушает с завидным упорством. Это долго рассказывать, что именно — но разваливается все, как карточный домик!

Лицо у него было невеселое; Лиза даже не предполагала, что Юра бывает таким.

— Может быть, у вас есть враги? — спросила она.

— Может быть, — невольно улыбнулся Ратников. — У нас были кое с кем… конфликты, особенно год назад. Но Сережа проверил все по таким каналам, где не может быть ошибки. Те, кого я могу считать своими врагами, пока не знают, чем мы занимаемся, это абсолютно точно. Ладно! — он хлопнул ладонью по столу. — Поехали покатаемся, а то мы совсем раскисли, Серега прав.

Лиза знала, что Юрий и Сергей часто ездят то на ипподром, то в бассейн, то в какой-то спортзал побоксировать — размяться, как выражался Ратников.

— Но мне надо переодеться, — сказала она.

— Проедем мимо твоего дома. Кстати, как тебе живется на новом месте?

— Отлично. Спасибо.

— Не за что. Спускайся, мы ждем.

Они поехали втроем на ратниковском спортивном «форде»; правда, за руль сел Сергей. Лиза быстро забежала домой, надела джинсы и клетчатую рубашку, заколола волосы, которые обычно рассыпались у нее по плечам легкими пепельными локонами.

Лавируя между машинами, Псковитин развернул «форд» на Ленинградском проспекте, и они направились к ипподрому.

— Ты на лошади ездила когда-нибудь? — спросил Юра.

— Да, — ответила Лиза.

Ей не хотелось рассказывать ему, где именно она каталась на лошади: это было на подмосковной даче Виктора. Но Юра и не стал расспрашивать.

Она вспомнила, как приятно было сидеть в седле, сжимая ногами живые лошадиные бока, поглаживая лошадь по жесткой гриве, как мелькали прозрачные листья над ее головой, когда они с Викторовым другом Павлом ехали через лес…

Потом, уже в Германии, она раз в неделю возила в спортивную школу Александра — он занимался вольтижировкой — и каждый раз проезжала несколько кругов. Так что бояться ей было нечего.

Оба они — и Юра, и Сергей — сидели в седлах как влитые. Но, глядя на них, Лиза понимала: они чувствуют себя совсем по-разному, они выглядят совсем по-разному — как и в танце, разница их темпераментов была очень заметна.

Особенно когда они скакали наперегонки по большому кругу. Лиза уже сидела в это время на скамейке и в те несколько мгновений, когда всадники оказывались рядом с нею, успевала разглядеть сосредоточенное, исполненное азарта Юрино лицо и спокойное — Сергеево, на котором не шелохнулся ни один мускул.

Она так и не поняла, кто из них пришел первым, когда они, раскрасневшиеся, тяжело дышащие, подъехали к ней.

— Было так красиво! — воскликнула Лиза. — Поскачете еще?

— Конечно! — тут же ответил Юра.

— Нет, — сказал Сергей. — Растряслись слегка — и хватит. Тебе незачем много прыгать.

Лиза вспомнила, как туго была перебинтована его грудь в Склифе, и прикусила язык.

— Тогда что же — в душ, потом ужинать, да? — сказал Ратников. — Здесь хороший ресторан есть поблизости — помнишь, французский?

— Когда Юля прилетает? — спросил Сергей.

— Не знаю, — нехотя ответил Юра. — Мы думали — может, я к ней слетаю на недельку. Но ты же видишь — никакого просвета… На выходные приедет, наверное.

Они отдали поводья конюхам, пошли в душ.

Посвежевшая, чувствующая себя легкой после верховой езды, Лиза ждала их после душа у выхода с ипподрома. Юра, снова веселый, с влажными волосами, прилипшими ко лбу, бросил спортивную сумку на заднее сиденье и сел за руль.

«Как все-таки странно, что они так вот приглашают меня с собой, — думала Лиза. — Зачем?»

Но ей так хорошо было с ними, что не хотелось раздумывать об этом. И почему-то запоминалась каждая минута — как будто они считанные были, эти минуты…

Она видела Юрины глаза в зеркале заднего вида; он то и дело встречался с нею взглядом и улыбался. То есть губ его она не видела, но глаза улыбались ей, и искорки вспыхивали в их темно-серой глубине…

Французский ресторан был у самого аэровокзала — Лиза и не знала, что это совсем рядом с ее домом. Впрочем, если бы и знала — не ходить же туда обедать?

— Устрицы ты любишь? — спросил Юра.

— Да.

— Тогда, значит, устрицы — хотя, по-моему, ничего вкусного.

— А что ты называешь вкусным? — заинтересовалась Лиза.

— Жареную картошку, — смущенно ответил он.

— С «мартелем», — добавил Сергей.

Он заказал еще какую-то еду, немецкой минеральной воды для себя, водки для Сергея и белого вина для Лизы.

— Хочешь, я за руль сяду? — предложил Сергей.

— Да нет, пить не хочу. Хорошо себя почувствовал, собрался… Хотя завтра ведь придется — черт, а я совсем забыл! Вот некстати… Лиза! — повернулся он к ней. — Ты можешь выручить меня еще раз?

— Могу, — удивленно ответила она. — А почему еще раз?

— Ну, ты же выручила меня однажды — помнишь, на приеме у Виссенбергов?

— Но ведь я теперь работаю у тебя, Юра! Если надо что-то переводить…

— Да нет, в том-то и дело, что не надо, — объяснил он. — Просто мне завтра придется ехать в один дом, в котором невыносимо скучно. На светский раут, — усмехнулся он. — И не поехать нельзя, это давняя подруга моей матери, она меня помнит в пеленках, она обижена, я не думаю о родных, и все такое…

— И твоя мать тоже там будет? — испуганно спросила Лиза.

— Нет. Но я там должен быть. Сдуру пообещал, теперь что же делать? Может быть, ты поедешь со мной?..

На мгновение Лиза подумала: «Как глупо я буду там выглядеть в такой ситуации — зачем ему это? Но, взглянув в открытое лицо Юры — в его глазах было просительное выражение, — она тут же поняла, в чем дело: он просто хочет, чтобы она поехала с ним, и ничего больше! Значит, с ней он чувствует себя лучше…»

Лиза еще не успела ответить, как Юра уже понял, что она скажет, и его глаза просияли.

— Умница, вот умница! — сказал он. — Я бы там с ума сошел один. Они, знаешь, все там такие… Эзотерики доморощенные, я от них больной выхожу. Кстати, может быть, и сеанс спиритизма устроят, тебе интересно будет. Это те, пищеславцы и вещетворцы — помнишь, Сереж?

— Не помню, — ответил Сергей. — Это уже без меня было.

Псковитин молчал, вертя в руках вилку. Он уже выпил водки, но лицо его нисколько не переменилось. Лиза всегда чувствовала на себе его взгляд — даже сейчас, когда он опустил глаза.

— Все будет отлично, Серега, — сказал Ратников. — Я подумал, взвесил все спокойно…

— Когда это ты успел все спокойно взвесить?

— Ну, пока скакали, и потом… У меня один план появился, я еще подумаю, и завтра тебе расскажу. Надо просто зайти с другой стороны — иначе за все это взяться, понимаешь? Как будто ничего еще не сделано, все заново!

— Смех с тобой, Юрка! — На мрачном лице Сергея мелькнула короткая улыбка. — Пока скакали…

Они посидели недолго: Сергей был невесел, а Юра действительно не хотел расслабляться. Рядом с Лизиным домом, выйдя из машины, он спросил еще раз:

— Ты не передумала? Тогда надень завтра что-нибудь — ну, что тебе нравится… Чтобы домой уже не заезжать после работы, да?

9

Весь следующий день Лиза не видела Ратникова: кажется, он рассказывал Псковитину свой «план», о котором мельком упомянул в ресторане; потом куда-то уехал, с кем-то вернулся, долго разговаривал в кабинете…

Как всегда, когда Ратников был занят чем-то, непосредственно не связанным с жизнью их уютного особняка, народ слегка расслаблялся, норовил заняться своими делами; тем более что и Псковитин был занят выше головы.

Лиза зашла за чем-то в информационный центр. В первой, проходной, комнате никого не было, дверь во вторую была слегка притворена, и из-за нее доносились голоса. Лиза сразу узнала Раю и Верочку — двух молоденьких компьютерщиц, похожих, как сестрички. Она уже собралась было зайти к ним, в смежную комнату, но остановилась, невольно услышав, о чем они говорят.

— И ты думаешь, они просто так?.. — спрашивала Верочка. — Ой, Рая, какая же ты наивная! Он же посмотри какой мужик — обалдеть…

— Да ну, Верунь, конечно, просто так! Ты его жену видела? Вот это женщина, от такой не загуляешь!

— Ну и что? Смотри, вскипел, выключай, Рая! Жена — где она, эта жена? Жена под боком должна быть, тепленькая-готовенькая. А так — что он, монах?

— Ой, не смеши — монах! Да ему только мигнуть — любая побежит. А сам искать не захочет — Псковитин ему хоть богиню Венеру приведет. Лизка дура будет, если упустит свой шанс. Видела, как он на нее смотрит?

— Обыкновенно смотрит — как на всех.

— А в комнату к ней он тоже обыкновенно бегает?

— Да там и комната-то — сесть негде, не то что лечь. Неудобно же…

— Ничего, можно уместиться. Да и необязательно прямо в комнате, можно и получше найти местечко.

Кровь прихлынула к Лизиным щекам — да ведь это о ней они говорят! О ней и о Юре…

— Да ну, — с сомнением в голосе произнесла Рая. — Не может быть. Он вроде ни с кем еще здесь… Или, может, не замечали?..

— А с кем ему? С Фридой, что ли, или, может, с тобой? У него вкус хороший, а ты на нее посмотри — все при ней, и одета она как, видела ты?

— Да она вроде бы ничего, неплохая. Не корчит из себя…

— Я ж и не говорю, что плохая. Наоборот, говорю, эффектная девушка — глазки, волосы, смотрит так…

Лиза тихо вышла из информационного центра. Щеки у нее пылали. Хотя — чему удивляться? Конечно, Ратников ведет себя с ней не так, как со всеми, это не могло остаться незамеченным.

Но даже сейчас она гнала от себя эти мысли, даже после того, что услышала… Лучше просто не думать об этом — какая разница, что о ней говорят?

Лиза давно уже привыкла не обращать внимания на сплетни. Еще в Новополоцке всегда оказывалось, что она отличается от окружающих, что ей скучны общепринятые забавы, и она невольно ведет себя иначе, чем другие, вызывая разговоры за своей спиной: почему не пошла смотреть порнуху на видаке, почему не гуляет с Кротовым, когда он самый классный парень в школе, — и так далее… Как ей было обращать внимание на все это?

Она старалась убедить себя, что и услышанный ею разговор — не более чем обычная женская болтовня и размышлять о нем нечего. Но мысли приходили к ней невольно — конечно, это не были мысли о том, что думают о ней Рая и Верочка…

Значит, это правда, что он смотрит на нее как-то по-особенному?..

Ратников зашел в ее комнату вечером, часов в семь. Обычно Лиза, конечно, уходила раньше, но сегодня ждала его.

— Все! — сказал он, входя. — Извини, Лиз, никак не мог пораньше вырваться. Да и звали к восьми.

Он снова выглядел бодрым, тяжелой усталости, которая так бросалась в глаза еще вчера, — как не бывало.

Лиза ждала, что он похвалит ее нежно-сиреневое платье, которое она с таким тщанием отглаживала вчера — легкое, трепещущее, «греческого» фасона, — но Юра ничего не сказал об этом. Впрочем, почему ему должно быть дело до ее платья?

Они вышли из особняка. У входа стоял тот же «мерседес», в котором они ездили в загородный ресторан; охранник уже сидел рядом с шофером.

Лиза пожалела в душе, что Юра не поведет машину сам: ей нравилось смотреть, как лежат его руки на руле, нравилось ловить его взгляд в зеркальце заднего вида и совсем не хотелось присутствия посторонних людей в те короткие минуты, когда они могли разговаривать друг с другом.

— Не разрешает мне Сережа самому ездить, — сказал Юра, останавливаясь на тротуаре рядом с машиной. — Прав, конечно — а все-таки жаль. Мне так это нравится, даже по Москве! А уж по автобану…

— Но почему? — Лизе стало жаль его: она и сама видела, какой детский восторг вызывает у него новенький спортивный «форд». — Ты ведь отлично водишь!

— Не в этом дело. Просто действительно опасно сейчас в Москве — не из-за алкашей подъездных, конечно, хотя и влететь по глупости тоже не хочется. Но есть и похуже обстоятельства…

— Скажи, Юра, — вдруг решилась она спросить. — Что с тобой было год назад — в тебя стреляли?

— А ты откуда знаешь? — Он удивленно посмотрел на нее.

— Просто… — Лиза смутилась: ей не хотелось рассказывать ему о той встрече в Склифе. — Говорят ведь…

— Ну да, — неохотно ответил он. — Из-за моей же спешки и неосторожности. Мне, понимаешь, так хотелось создать этого «спрута» — так ты его назвала, да? — и поскорее, и из ничего. Ох, Лиз, я передать не могу, какое это чувство — когда уже понимаешь, как все должно возникнуть — из ничего, из какой-то непонятной смеси должно возникнуть что-то действующее, живое!

Они стояли в тени старой липы, солнце пробивалось сквозь ее кружевную листву, стремительные блики скользили по Юриному лицу.

Лиза залюбовалась им — теми самыми искорками в глубине его глаз… Она не только понимала, о чем он говорит — она чувствовала, почему наполняет его восторгом то, что другим могло показаться обыкновенным, едва ли не скучным делом. Его душа светилась для нее так ясно, точно не было между ними никаких преград…

— Ну, и мне плевать было на все — на звонки, ласковые предупреждения, — закончил он смущенно. — Вот и получил.

— Но кому это мешало — то, что ты хотел войти в какой-то концерн? — воскликнула Лиза.

Он улыбнулся.

— Да мало ли кому! Есть люди. Это новые возможности, это другой уровень влияния. А все ведь уже поделено, Лиз, все работает по заведенному — зачем людям лишние трудности, когда они уже усвоили, как должны себя вести, чтобы хорошо жить? И не думай, что я такая уж жертва — сам виноват, надо было учитывать психологию коллег. У нас ведь вообще не любят, когда высовываются, а тем более если это грозит чьим-то реальным доходам…

— А Сергей? — спросила Лиза. — Разве он не знал?

— Ты с ним лучше об этом вообще не говори, — попросил Юра, улыбнувшись. — Он слишком болезненно воспринимает этот случай.

«Еще бы!» — подумала Лиза.

По лицу Юры пробежала мимолетная тень.

— Я только не понимаю, — сказал он задумчиво. — Что же теперь-то?.. Ну, ладно, потом об этом! — оборвал он сам себя. — Ты выглядишь изумительно, и прическа новая какая-то. Поехали на раут! — При этих словах он снова улыбнулся. — Это немного смешно, вот увидишь. Ты вообще-то как — любишь светскую жизнь?

Он смотрел на нее веселыми глазами, слегка наклонив голову.

— Я не знаю… По правде говоря, я никогда не вела светскую жизнь. И потом — разве она сейчас существует?

Услышав ее ответ, Ратников расхохотался.

— Ты умница, Лиза, я все больше в этом убеждаюсь! Конечно, ее не существует, и это совершенно естественно.

— Почему?

— Потому что светская жизнь может быть только там, где жизнь вообще подчиняется каким-то правилам — внутренним и, значит, внешним. А у нас сейчас — откуда? Каждый дует в свою дудку и ориентируется только на собственные желания. Каждый черпает свободу полными ложками, и, видимо, это занятие надоест еще не скоро. Не будем о грустном, милая моя, чудесная девушка, — поехали!

Дыхание у Лизы перехватило, когда он произнес последнюю фразу. Конечно, он произнес ее легким, шутливым тоном, но ей вдруг показалось, что голос его дрогнул.

Но они уже садились в машину, и Лиза не успела заглянуть в его глаза.

— Ты мне хоть расскажи, — попросила она, мягко покачиваясь на кожаном сиденье «мерседеса». — Куда мы едем? И как мне…

— Мы едем на Патриаршьи пруды, — сказал Юра. — Хозяйка — подруга моей матери, я тебе говорил, зовут ее Маргарита Семеновна. А об остальном тебе беспокоиться не надо. Разве ты неловко чувствовала себя у Виссенбергов?

— Виссенберги — другое дело, — попыталась объяснить Лиза. — Но здесь-то… Хотя ты прав — какая разница?

Они довольно долго добирались через наглухо забитый машинами центр. «Хорошо все-таки, что он не за рулем, — подумала Лиза. — Уже извелся бы давно…»

«Светский раут» должен был состояться в двенадцатиэтажном доме из желтого кирпича — одном из тех, что незаметно вклинились в семидесятые годы между ветшающими старинными особнячками и постепенно облепились бронзовыми досками в память великих партийцев.

Дверь открыла сама хозяйка — высокая, изящная женщина неопределенного возраста «после сорока». Увидев ее, Лиза замерла за спиной у Ратникова, желая только одного: провалиться сквозь все шесть нижних этажей.

— Юра! — воскликнула Маргарита Семеновна. — Боже, неужели ты все-таки нашел время и для нас!

— Нашел, Ритуля, нашел. Да ты ведь знаешь, я не обманывал — правда, занят был.

Они вошли в квартиру, и Ратников представил Лизу:

— Лиза Успенская, работает у меня референтом.

Ритуля окинула Лизу быстрым оценивающим взглядом, потом брови ее удивленно приподнялись, и Лиза внутренне сжалась, ожидая какой угодно реакции. Но хозяйка только сдержанно кивнула ей и обернулась к Ратникову:

— Юрочка, радость моя, как ты себя чувствуешь? Вижу, вижу — посвежел, красавец неотразимый, как всегда! Как Юля?

— Ничего. Звонила, передает привет. Она приедет в эти выходные.

— Надолго? — поинтересовалась Ритуля.

— Еще не решила. У нее ведь тоже дела, ты знаешь.

— Как ее агентство?

— Вот-вот.

— Ну, дай Бог. Проходи, Юрочка, все уже здесь. Проходите, пожалуйста, — кивнула она и Лизе.

«Она совсем не изменилась, — думала Лиза, идя вслед за Ритой и Юрой в гостиную. — И взгляд тот же. Сейчас назовет меня «мадемуазель»…»

Но Рита словно бы демонстративно не смотрела в ее сторону. В гостиной уже собралось не менее двадцати человек, но комната была далеко не тесной, и гости разместились на многочисленных диванах, креслах и банкетках у стен. Мебель в доме была изысканная. И не просто старинная — все было подобрано с таким вкусом, что даже не искушенная в различных стилях Лиза поняла: как много усилий, наверное, приложила хозяйка, чтобы ее квартира приобрела такой вид!

Здесь не чувствовалось той непринужденности в общении, которая сразу была заметна в доме Виссенбергов, да и в любом немецком доме. Гости словно бы оценивающе приглядывались друг к другу.

— Здесь многие незнакомы? — тихо спросила Лиза.

— Думаю, да. Я и то кое-кого не знаю, — ответил Юра, наклонившись к ее уху.

Рита в это время беседовала с гостями то в одном, то в другом углу комнаты, улыбалась, кивала, ахала… Лиза наблюдала за ней украдкой, не желая встретить ее взгляд. Было заметно, что Рита чувствует себя прекрасно среди множества своих гостей, и ее удовольствие относится даже не столько к каждому из них, сколько к самой атмосфере разговоров, ахов и улыбок…

— Друзья мои! — произнесла она, слегка похлопав в ладоши; взоры собравшихся обратились к ней. — Извините, что еще не готова пища, необходимая для нашего духовного оздоровления.

— Ничего, Маргарита Семеновна, — ответил ей полный, дородный мужчина в мятом льняном пиджаке. — Голод в живом существе может выглядеть неприятно, но еще неприятнее — полная и безразличная сытость…

Лиза слушала их, не зная, удивляться или смеяться. Но все собравшиеся хранили полную серьезность, и она сдержала улыбку. Мельком взглянув на Юру — как он-то воспринимает эти странные слова? — она заметила, что его подбородок слегка подрагивает, как всегда, когда он готов рассмеяться.

Гости вернулись к своим разговорам, и Лиза повнимательнее пригляделась к ним. Уже было заметно, что образовалось несколько кружков, собравшихся вокруг разных людей. Человек пять обступили человека в мятом пиджаке, внимательно вслушиваясь в то, что он говорит — неторопливо и тихо.

Но Лизино внимание привлек мужчина, являвшийся центром другого кружка — состоящего из наиболее изысканно одетых дам и импозантных мужчин. На вид он был постарше Ратникова, одет в свободный светлый пиджак из дорогой ткани, скрывавший изъяны его полноватой фигуры. Несколько длинных светлых прядей были тщательно зачесаны на небольшую лысину. Заметив Ратникова, этот мужчина солидно кивнул ему — то ли здороваясь, то ли приглашая присоединиться к его кружку, — но тут же отвернулся, чтобы продолжить разговор со своим собеседником.

В те несколько мгновений, что он смотрел в Юрину сторону, Лиза заметила, какой жесткий у него взгляд — не смотрит, а словно обыскивает.

— Кто это? — спросила она, когда, незаметно передвигаясь по гостиной, они оказались в противоположном от этого человека углу.

— Потом, — ответил Юра.

Лиза тут же решила, что больше не задаст ему ни одного вопроса: в самом деле, как он может ей рассказывать о людях, которые стоят совсем рядом?

В этот момент большая дверь, ведущая в гостиную, распахнулась, впуская целую процессию. Впереди шел высокий костлявый человек неопределенного возраста, одетый в столь же неопределенного покроя одеяние, и нес огромное деревянное блюдо с тремя большими буханками черного хлеба. Он выступал так величественно, что Лизе показалось, будто его выход сопровождается торжественным маршем. У каждого из членов процессии на таких же деревянных подносах стояли миски, наполненные какой-то жидкой пищей.

Они принялись обносить гостей этим супом и хлебом; каждый отламывал себе по куску от буханок. Лиза беспомощно оглянулась на Юру: что надо делать, неужели есть эту подозрительную похлебку? Поймав ее взгляд, он взял ее под руку и, обойдя процессию за спинами гостей, оказался среди тех, кто уже вкушал пишу. Лиза вздохнула было с облегчением, но тут же услышала рядом с собою голос:

— Вижу, милая барышня, вам не хочется поучаствовать в нашем обряде?

Перед нею стоял тот самый человек не слишком опрятного вида, в мятом льняном пиджаке. В руках он держал миску и хлеб.

— А ведь этот хлеб приготовлен людьми, исполнившимися благоговения и смирения, — продолжал он. — Кстати, вы обратили внимание, как русский человек вкушает пищу? Нет более наглядного смирения, чем сама поза еды — со склоненной головой, как бы в знак уничижения и благодарности. Заметьте, что люди Запада, по видимости, лучше нас воспитанные, едят выпрямившись, поднося ложку высоко ко рту, — они как бы стоят выше пищи и снисходят к ней, точнее, позволяют ей возноситься до себя.

Речь его лилась как по писаному, и Лиза смотрела на него уже почти с испугом.

— Наши же люди едят рабски, низко склоняясь к тарелке, словно бы заискивая перед едой. Но чьи же они рабы — пищи или Подателя ее? Ведь и всякая тварь склоняется перед щедростью Творца, сознавая свое бессилие прокормить себя! Хлеб наш насущный… Не так ли, господа?

Его последние слова были обращены уже к Юре.

— Не знаю, не думаю, — пожал плечами тот. — По-моему, ваши трактовки несколько избыточны. И суп, насколько я знаю, невкусный, хоть и приготовлен с благоговением.

Рита незаметно подошла к ним, коснулась Юриного рукава.

— Ну что ты, мой милый, споришь с Викентием Тихоновичем! Он много думал над тем, что говорит. Ты знаешь, что он написал новую работу? «Теология приема пищи» — так, Викентий?

По-прежнему минуя взглядом Лизу, она повернулась к мужчине. Тот с достоинством кивнул.

— Вот видишь, Юрочка, не надо спорить. Пойди лучше перекуси там, у столика, если супа не хочешь. Там и аперитив, пойди!

— Это что, опять коньяк собственного изготовления? — спросил Ратников, улыбаясь. — Ты, Ритуля, неисправима, но я тебя люблю!

Он направился к столику, на который показывала Ритуля; Лиза последовала за ним. На овальном столе красного дерева сервированы были такие изысканные закуски, которые нелегко встретить даже в дорогом ресторане.

Юра тут же обнаружил среди многочисленных бутылок свой «мартель», Лиза выбрала редкостное бургундское «Мюзини».

— Как это странно… — сказала она.

— Что? Похлебка и «Мюзини»? — усмехнулся Юра. — Конечно, несколько эклектично. Но такой это дом, Ритуля обожает шокировать публику контрастами. Меня другое удивляет: ну ладно я — я ее действительно с пеленок помню и люблю, но почему остальные-то клюют на этих пищевых теологов, которых она собирает? Ты представить себе не можешь: ведь сюда действительно рвутся, как на великосветский прием! По-моему, просто уж так установилось, престижно стало здесь бывать. А вообще-то она писательница, бестселлеры пишет.

«Я знаю», — едва не ответила Лиза, но прикусила язык.

Тем временем прием благоговейной пищи был окончен, и гости без помех болтали, пили, подходя друг к другу с бокалами в руках — видно было, что даже те, что были здесь впервые, стали чувствовать себя непринужденно.

— Юрий Владимирович! — услышала Лиза и обернулась в сторону Ратникова.

Рядом с ним стоял тот лысеющий господин, который был центром самого импозантного кружка с начала вечера.

— Какая с вами девушка красивая!

— Елизавета Дмитриевна Успенская, моя сотрудница.

— Очень, очень приятно! Петр Григорьевич, будем знакомы. Извините, Юрий Владимирович, а ведь я собираюсь похитить вас на несколько минут. Надеюсь, вы разрешите, Елизавета Дмитриевна?

Впрочем, он не стал дожидаться Лизиного разрешения и, мягко взяв Юрия под локоть, пошел с ним вместе на огромный балкон, превращенный в настоящий сад. Лиза видела, что они присели там среди каких-то экзотических растений.

В этот момент она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и обернулась. Рита стояла в дверях гостиной и смотрела на нее так повелительно, что Лиза невольно подошла к ней. Они вместе вышли в небольшую комнатку, примыкавшую к гостиной.

Похоже было, что эта комната и предназначалась для бесед с глазу на глаз: здесь стоял низкий резной столик и два глубоких кресла с шелковой обивкой. Рита села в одно из них.

— Садитесь же, — сказал она, указывая Лизе на другое.

— Я рада видеть вас, Маргарита Семеновна, — произнесла Лиза. — Несмотря ни на что…

— Вот именно — несмотря ни на что. Я вижу, вы отлично умеете устраивать свою судьбу, мадемуазель! Юра Ратников! Интересно, с ним вы тоже на улице познакомились?

— Не совсем. Но какое это имеет значение?

Глядя на Риту, Лиза не чувствовала ни смущения, ни раздражения — даже недавняя неловкость прошла. Только легкая печаль воспоминаний…

Точно таким же повелительным тоном разговаривала с ней эта одноклассница Виктора Третьякова, когда они познакомились у него в подмосковном особняке в день Лизиного рождения… Лиза вспомнила ее бесцеремонный вопрос: «И что же, вам нравится Виктор Станиславович?» Тогда ее бросало то в жар, то в холод при виде надменного Ритиного лица, теперь же она легко чувствовала себя рядом с этой женщиной. Может быть, это было связано только с тем, что Лиза знала: она не злая, эта Ритуля, просто ядовитая слегка. А может быть — позади осталось время, когда Лизу могла смутить светская дама…

— Вы переменились… — медленно произнесла Рита.

Ее лицо тоже сразу переменилось: исчезла надменность, в глазах промелькнуло заинтересованное внимание.

— Я рада, что встретила вас, — повторила Лиза. — Ведь у меня даже телефона вашего не осталось. И ничьего не осталось телефона — ни Павла, ни Гриши Кричинского…

— Вы, однако, могли бы заглянуть в салон к Берсеневу, или к Неретинскому, или, в конце концов, к Вите в офис — если так уж интересовались нами, — заметила Рита.

— Я не могу назвать это интересом… Вы правы: я просто не решалась это сделать. Ведь прошлого не вернуть, Маргарита Семеновна, правда? Я вспоминаю Виктора с благодарностью. Где он сейчас?

— В Швейцарии, — ответила Рита. — Его мальчик окончил там школу, учится теперь международной юриспруденции в Лозаннском университете. Витя отошел от дел — хотя не думаю, что это сильно сказалось на его благосостоянии. Он очень переменился — как-то резко постарел, стал выглядеть в точности на свой возраст, — ведь этого не было раньше, вы помните?

Лиза кивнула. Воспоминания нахлынули на нее, затуманивая взор. Но вспомнила она почему-то тот вечер расставания, когда они сидели с Виктором в джелатерии у Красных ворот и он сказал: «Я устал, Лиза, это и значит — старость… И при всем желании я не могу не спать ночами, думая о вас!»

— И вы ни в чем себя не вините? — спросила Рита. — Мне кажется, это произошло с ним именно после расставания с вами…

— Я виню себя, хотя и понимаю, что не виновата перед ним, — ответила Лиза. — Что я могла сделать, Маргарита Семеновна? Я не любила его, и он это знал. Я никогда не говорила ему, что люблю его, и ничего между нами не было. Вы мне не верите? Поймите, я могла бы ничего этого не говорить вам, и никому другому я и не стала бы этого говорить. Но с вами связаны счастливые воспоминания — и с Павлом, с Гришей…

Рита слушала ее внимательно. Налет равнодушной светскости совершенно исчез с ее лица, оно вдруг стало казаться старше. Видно было, что Лизины слова затронули какие-то живые струны в ее душе — может быть, те самые, из-за которых любил ее Юра…

— Вероятно, так оно и есть, — задумчиво произнесла она. — Но к Юре, наверное, вы относитесь иначе?

Лиза ожидала этого вопроса, но он все-таки смутил ее.

— Я… Простите, Маргарита Семеновна, я не могу вам ответить. Я работаю у Юры, мне приятно его общество, и ему, кажется, тоже — это все, что я могу сказать.

— Он редкий человек, — сказала Рита.

— Я знаю, это сразу понятно.

— И он любит свою жену, учтите. Может быть, вам показалось, что это не так: они подолгу живут порознь, она очень независимая деловая женщина. Но это какой-то особый роман, я с самого их детства наблюдала за его развитием. Видите ли, Лиза, — Рита неожиданно назвала ее по имени, — они оба мало значения придают постороннему мнению, для них обоих важнее то, что думают они сами, а не окружающие, потому они и живут так, как считают для себя возможным. Он дорожит Юлей, гордится ею, это всегда так было, с самого детства, можете мне поверить.

— Но… Зачем вы говорите мне об этом, Маргарита Семеновна? Разве я претендую на…

— Может быть, и не претендуете, — остановила ее Рита. — Я только хочу вас предупредить, что и не надо претендовать — для вашей же пользы. Вы стали мне очень симпатичны — мне было бы жаль, если бы вас постигло разочарование. А еще больше мне не хотелось бы, чтобы Юрина жизнь осложнялась — у него и так забот достаточно, даже к старой тетке не мог вырваться!

Она легко поднялась с кресла, Лиза тоже встала.

— Вы зашли бы к Берсеневу, — сказала Рита. — Он рад вам будет, зря вы стесняетесь. Ваше платьице ведь он делал? Оно очаровательно, но это слишком характерный фасон, он был моден в прошлом году. Никита с удовольствием придумает для вас что-то новое — ведь вам, наверное, неплохо платят в Юриной фирме? А теперь извините — я должна идти к гостям.

Лицо Риты снова стало непроницаемым для любых чувств, кроме ни к чему не обязывающей любезности.

«Может быть, никакого «света» и нет на самом деле, — подумала Лиза, — и эти пищеславцы, конечно, смешны, но в Рите есть что-то заставляющее брать себя в руки…»

Она вошла в гостиную одновременно с Юрой.

— Я очень советую вам подумать, Юрий Владимирович! — громко сказал ему вслед лысеющий собеседник. — Мое предложение может оказаться для вас решающим!

Не отвечая Петру Григорьевичу и даже не оглядываясь в его сторону, Ратников подошел к Лизе.

— Извини, я задержался.

— Ну что ты, Юра! Мы с Маргаритой Семеновной пока поговорили…

— Да? — удивился он. — Не напугала она тебя? Ритуля любит холода напускать!..

— Нет, вовсе нет. У нас с ней были общие знакомые.

— Лиз, а тебе не надоело здесь? — спросил Ратников. — Я бы, честно говоря, поболтал еще с Ритулей пару минут — и ушел. Скучно здесь, ей-Богу! Как ты на это смотришь?

— Как хочешь, Юра.

Видно было, что настроение у него испортилось — похоже, что после разговора с Петром Григорьевичем. Он быстро подошел к Рите, и Лиза увидела, что они скрылись в той самой «комнате бесед».

Пока Юра беседовал с хозяйкой, Лиза рассматривала его недавнего собеседника, который успел вернуться к своим дамам. Она еще раз убедилась, что первое впечатление не обмануло ее: как ни старался этот Петр Григорьевич принять вид добродушного любезника, в каждом его взгляде чувствовалась внимательная жесткость и даже — как ей показалось — готовность к мгновенному удару.

Она заметила, что и его внешняя мешковатость на самом деле больше похожа на пружинную мощь, словно он был не посетителем светской гостиной, а сотрудником псковитинской службы…

Впрочем, ей не пришлось долго разглядывать этого человека: вскоре вернулся Юра.

— Пойдем? — спросил он. — Можешь не прощаться с хозяйкой, здесь не принято. Она, кстати, очень хорошо о тебе отзывается, просто удивительно для Ритули! Говорит, ты одушевляешь любой разговор. Она, правда, считает, что это необязательно, хотя и привлекательно.

Они незаметно прошли к выходу. Стоя у лифта, Юра сказал:

— Извини, Лиза, я отнял у тебя вечер. Было скучно, смешно — даже мне, а уж тебе-то точно. Мы с тобой потом куда-нибудь еще пойдем, да? Куда-нибудь, где шумно, весело, много молодых и веселых людей — тебе ведь это нравится?

— Почему ты так решил? — удивилась Лиза. — Особенно про молодых и веселых…

— А почему бы и нет? Ты сама молодая, веселая и красивая, тебе должно быть скучно киснуть в гостиной с пищеславцами. Да мне и самому скучно, я же говорил. Спасибо тебе — без тебя мне вовсе тошно было бы. Я ведь не хожу теперь по таким местам.

Они вышли на улицу, остановились у подъезда.

— А раньше ходил? — спросила Лиза.

— Раньше… Давно, лет пятнадцать назад. Был один человек, который водил меня по разным этим… пищеславцам, вещетворцам. Их же много тогда было — ковчежники еще, да всех не упомнишь!

— И тебе это нравилось? — удивилась Лиза.

— А чему ты удивляешься? Мне же восемнадцать тогда было, я ко всему присматривался, во всем искал что-то… относящееся ко мне. А они ведь не только похлебку едят, там много слов было таких… завораживающих — про невольный храм и веселую мудрость… Что ты, Лиза! — Он снова повеселел, улыбнулся. — Чуть не свихнулся, голова шла кругом! Ты представить себе не можешь, как меня начало это угнетать — вот то, что ничего нельзя с этим сделать, понимаешь? Все эти мысли, эти образы жизни, связанные с людьми и втягивающие меня — они есть, но непонятно, что мне с ними делать — такому, какой я есть! Сейчас кажется смешно, а тогда… Чуть не дошел до депрессии. Но что об этом вспоминать!

— Не знаю… — медленно произнесла Лиза. — А мне не верится, чтобы меня могли любые слова заворожить, если их станет произносить тот, в мятом пиджаке…

— Ты — другое дело, — Ратников коснулся ее руки легким своим, неуловимым движением. — Ты вообще не поддаешься неживым идеям, да?

— Не знаю, Юра… Я не думала об этом.

— Вот и хорошо, что не думала. Послушай, — предложил он. — Давай пешком пройдемся немного — смотри, вечер какой чудесный!

Действительно, наступившая темнота овеяла все вокруг таинственным очарованием. Гладь Патриаршьего пруда переливалась в свете полной луны и фонарей; загадочно темнели аллеи…

— А Сергей что скажет? — лукаво спросила Лиза.

— А ты ему не рассказывай, он и не узнает. Мы машину отпустим, погуляем немного, и я тебя домой провожу, да?

Она кивнула, и Ратников подошел к «мерседесу», стал что-то говорить шоферу.

Сердце у Лизы билось быстро и словно бы испуганно. Она сказала Рите, что не может ответить — но все меньше оставалось у нее сомнений, хотя она упорно гнала от себя эти мысли…

Машина отъехала от подъезда, Ратников вернулся к Лизе.

— Все, отпустили нас! — сообщил он. — Можем гулять без конвоя.

Он стоял прямо перед нею, и Лиза впервые опустила глаза под его взглядом. По Юриному лицу тоже мелькнула та тень мгновенной растерянности, которую она заметила после их «кадрили» в ресторане. Они медленно пошли к пруду, остановились у темной ограды над водой.

— Здесь каток был, — сказал Юра. — Давно, не только теперь, ты знаешь? Барышни катались прелестные вроде тебя, кавалеры ухаживали за ними. Я вот думаю: правда, была идилличнее тогдашняя жизнь, или это только теперь кажется?

— Правда, — ответила Лиза, точно сама она пришла из той жизни и могла рассказать Юре, каким там все было.

Она заметила, что улыбка мелькнула на его лице в неярком свете фонарей.

— Конечно, ты похожа, — сказал он, словно продолжая не сказанную ею фразу. — Даже не верится… Какая-то другая жизнь связана с тобой — я не о прошлом веке говорю, но — другая жизнь, я такой не знал, со мной не было так…

Он замолчал. Сердце у Лизы билось так стремительно, что она чувствовала его у самого горла. Чтобы как-то остановить его пугающее биение, она спросила:

— Юра, а что это за человек говорил с тобою — там, у Маргариты Семеновны?

Он посмотрел на нее каким-то отрешенным взглядом, словно не слышал вопроса — или слышал не вопрос, а только ее голос; потом тряхнул головой.

— Бандит, — ответил он нехотя. — Обыкновенный бандит, вор в законе.

— Как это — вор в законе? Почему же он там был? — растерялась Лиза.

— Да очень просто. Это ведь модно теперь — иметь в друзьях или хотя бы в знакомых бандита, престижно. И полезно. А он, можешь себе представить, порвал со своим прошлым, проникся духом христианства. На храм Христа Спасителя жертвует, вот как трогательно. Интервью недавно давал крупной газете — говорит, оттого, что я перестал быть вором в законе, я ведь не стал плохим человеком! Вот так.

— Но… Чего же он от тебя хотел? — спросила Лиза и тут же испугалась своего вопроса — точнее, испугалась услышать ответ.

— В Думу предлагал избираться — он же еще и в Госдуме депутат. У них там разборка была в Подмосковье, убили одного из их фракции — наехали просто из-за долгов, никакой политики. Место вакантно, он меня и приглашал. Притом бесплатно, вот какое доверие.

Юра засмеялся, видя ее растерянность.

— Да ты не бойся, ничего опасного! Поговорили и разошлись.

— А ты не хочешь в Думу?

— Зачем? За мной прокуратура не охотится. И вообще я сам люблю делать свои дела, без их грязной крыши. Да ну их к черту, Лиза, о чем мы говорим!

Но он тут же замолчал, словно оборванный им разговор был спасительным щитом, без которого они должны были бы говорить о другом — и не могли…

Они пошли дальше по аллее и, перейдя дорогу, оказались у входа в маленькое кафе, расположившееся в бывшем парадном.

— Зайдем? — спросил Юра.

— Зайдем.

Лиза немного успокоилась, когда они оказались в ярко освещенном небольшом зале и сели за деревянный стол с букетом мелких роз посередине.

— Что тебе взять? — спросил Ратников.

— Все равно. Я не хочу есть — возьми то же, что и себе.

— А я-то как раз хочу! Проголодался в гостях. Здесь картошка есть с грибами, хочешь? Ну, и я тогда не буду.

— Нет-нет, — возразила Лиза. — Ты поешь, какая разница, хочу я есть или нет?

— Да просто, — ответил он. — Мне так нравится делать что-нибудь вместе с тобой. Я тебе этим не надоел еще?

— Юра, ну что ты говоришь? — расстроилась Лиза. — Как ты можешь мне надоесть?

— Очень просто, — ответил он. — Но мне это было бы тяжело.

По его лицу она видела, что он не рисуется и не пытается ее увлечь — в какой-то момент ей даже показалось, что он сдерживает себя, чтобы не стараться увлечь ее… «Как странно, — подумала она. — Почему он не уверен в себе сейчас, разве такое с ним бывает?»

— Закажи картошку с грибами, — улыбнувшись, попросила она. — И мне тоже.

Они вышли из кафе, когда короткая летняя ночь опустилась на город. Но даже в эти часы Москва не засыпала окончательно: прохожие фланировали по Тверской, девочки снимали клиентов у ресторанов и прямо у мостовой, целовались на ходу парочки и бродили подозрительные мускулистые парни, окидывая гуляющих изучающими взглядами.

Лизе всегда становилось легко и весело, когда она оказывалась на этих улицах, точно пузырьки искристого вина покалывали ее кожу; даже перед подозрительными типами она не испытывала страха.

— Ты, наверное, любишь Москву? — спросил Юра, взглянув на нее.

— Да. Я ее сразу полюбила, мне даже не верится сейчас, что я всего три года как приехала. Да еще ведь год в Германии… А ты разве не любишь?

— Люблю, конечно, — ответил он. — Но мы выросли не в городе, и я этому очень рад. Почти в деревне, хотя, конечно, дача — не деревня.

— Мы — это кто?

— Ну, я, Сережа и… И Юля, моя жена, — закончил он. И словно для того, чтобы говорить дальше, добавил: — И Саша Неделин. Но он позже появился, нам тогда уже по шестнадцать было.

— А кто это — Саша Неделин? — спросила Лиза; она тоже не хотела упоминать о Юриной жене. — Он здесь сейчас?

— Нет. Наверное, уехал. Не знаю.

Лиза поразилась тому, каким замкнутым стало Юрино лицо. Но из-за чего? Из-за того, что разговор зашел о его Юле? Или об этом Саше Неделине?

Ей всегда было легко говорить с ним, но сейчас она чувствовала: надо уйти, их разговор все ближе подходит к тому моменту, когда больше не скрыться будет за ничего не значащими темами — и она боялась этого момента. Она не произнесла этого вслух, но Юра спросил:

— Ты устала, Лиза?

Она ничуть не устала, но его вопрос показался ей спасительным.

— Наверное, я поеду домой… — ответила она. — Я думаю, ты устал больше, чем я.

— Я редко устаю, — возразил Юра. — То есть я устаю, конечно, но только тогда, когда делаю не то, что хочу.

— А разве такое бывает?

— К сожалению. Хотя я стараюсь этого избегать. Как же я мог устать сегодня?.. Сейчас я тебя отвезу.

Он говорил отрывистыми фразами, потом подошел к обочине и остановил первую же проезжающую машину.

До ее дома они доехали быстро. Перед тем как выйти из машины, Юра попросил водителя:

— Минутку подожди, сейчас поедем на Котельническую.

Они остановились у самого подъезда. Лиза чувствовала, что не прерывается между ними та невидимая нить, которая связывает их мгновенным пониманием, — но сейчас именно это мучило ее.

По Юриному лицу она видела, что он испытывает то же самое: они понимали друг друга, и это мешало им расстаться сейчас, и не позволяло не расставаться…

— Лиза, я… — он замолчал, точно споткнулся.

— Не надо, Юра, — сказала она. — Тебе не надо растравлять свою душу…

— А тебе? Я виноват перед тобой, и я это понимаю.

— Но в чем же, Юра? Оставь это, тебе ли в чем-то себя винить!

— Ты понимаешь, о чем я говорю… Но я не могу сказать больше ничего.

— Эй, командир, так едем или остаемся? — крикнул водитель. — Ты быстрей давай думай, время — деньги!

Не оборачиваясь к водителю, Юра взял Лизину руку, поднес к губам.

— Все, — решительно сказал он. — Больше не буду. Спасибо тебе!..

Он пошел к машине стремительной своей походкой; Лиза вошла в подъезд, собрав все силы, чтобы не обернуться.

10

Единственное, чего боялся в своей жизни Сергей Псковитин, — было смятение. Он и сам не определил бы точно, что называет этим словом — это было какое-то непонятное состояние души, из-за которого люди совершали необъяснимые и неадекватные поступки, ломали собственные жизни и переставали себя контролировать.

С ним такого почти не случалось — во всяком случае, в последние пятнадцать лет. И Сергей знал: он сам сделал все для того, чтобы волна необъяснимого не могла сбить его с ног. Знал он и то, что многим ради этого пожертвовал, ограничив свою жизнь определенным кругом занятий и желаний, — и он дорожил собственной душевной и житейской устойчивостью.

И, в общем-то, это было не так уж трудно — особенно в последние пять лет, когда он снова был рядом с Юрой и ежедневно чувствовал ту живую, подхватывающую волну, которая исходила от его друга.

Если бы кто-нибудь осмелился сказать Псковитину, что за какие-нибудь несколько месяцев обрушится здание, в надежности которого он был совершенно уверен, — он в лучшем случае посмеялся бы над этим нахалом. Особенно если бы тот еще добавил, что это произойдет из-за прозрачно-зеленых женских глаз.

Отношения Псковитина с женщинами складывались так просто, что о них не стоило и говорить. Когда-то, в ранней юности, он был уверен, что женится — ведь все женятся, значит, и он, тем более что его, не по возрасту сильного пацана, давно уже распирало от властных мужских желаний.

Но время шло, его отношения с женщинами давно уже не были целомудренными — а женитьба казалась чем-то нереальным и даже ненужным. Представить себе, что любая из девчонок, которых он катал на мотоцикле, а потом целовал в кустах или на колхозном сеновале, стремясь поскорее исполнить свое — да и их — жадное желание, — представить себе, что какая-нибудь их них будет жить с ним постоянно, он не мог даже в самом невообразимом сне.

Он не был с ними груб — наоборот, в отличие от большинства мужчин всегда старался доставить удовольствие не только себе, но и женщине. Но то, что он испытывал после сладких любовных утех, можно было назвать только снисходительностью.

Сергей нравился женщинам — и даже опытным, замужним женщинам, — когда был совсем еще мальчишкой. Они сразу чувствовали, какое наслаждение может заключаться в благосклонности этого высокого крепкого паренька, — и наперебой брались обучить его хитрым плотским премудростям.

И Сергей был благодарен им — тем первым женщинам, давшим ему уверенность в себе в те самые годы, когда все его ровесники втайне боялись, что не смогут подтвердить свое мужское достоинство.

Особенно Катю Рослякову, свою первую, он вспоминал с непреходящей приязнью.

Катя была капитаншей — так она сама себя называла. Или говорила еще, лукаво посмеиваясь:

— Была я капитанская дочка — папаша-то повыше так и не поднялся, а стала вот теперь — капитанская жена.

Надежд на то, что капитан Росляков, ее муж, поднимется выше, чем отец, — было не слишком много. И так уж ему повезло, что его, недалекого, хотя и исполнительного взводного, перевели из дальневосточной глухомани в престижный Московский округ.

Одна Катя знала, чего это стоило: не зря же она под видом поездок за шмотками в Москву посещала полковника Ревунко из самого Генштаба — на одной тихой квартирке в Чертанове, от которой у полковника имелись ключи.

Полковник Ревунко приезжал к ним в гарнизон с инспекцией и тогда еще глаз положил на красавицу Катю. Да и как было ее не заметить, когда она так и бросалась в глаза любому мужику — яркая, черноглазая и чернобровая, с неожиданно светлыми волосами, волнующе подобранными вверх, с пикантной родинкой на шее?

Конечно, полковнику Ревунко хотелось иметь такую завидную любовницу, как Катя, поближе к Москве, а не где-то в медвежьем углу на Дальнем Востоке. А что для этого пришлось перевести сюда ее мужа, повысив его заодно в звании, — так ведь сколько их, бессловесных пешек, перемещается по бескрайним просторам родины!

Попав в вожделенный подмосковный гарнизон, Катя сохранила верность полковнику Ревунко и приезжала к нему в Москву по первому вызову — она была порядочной женщиной. Но ее пышное, цветущее тело требовало и более страстных услад, чем мог ей дать стареющий полковник, а уж тем более капитан Росляков, тихий пьяница.

Ничего удивительного, что ее внимание привлек Сергей Псковитин.

Катя любила приходить на боксерские тренировки, которые проводил в гарнизонном спортзале лейтенант Медведев. Мальчишек в его секцию ходило много: каким же еще спортом мечтали заниматься деревенские пацаны — тем более что Медведев обещал впоследствии организовать и секцию дзюдо.

Катя садилась на гимнастического «коня», отодвинутого к стене, и, болтая ногами в красных босоножках, с интересом смотрела, как машут кулаками мускулистые пареньки, яростно стараясь победить друг друга.

— Ты бы, Катерина, хоть полы тут мыла, что ли, — говорил Медведев. — За просмотр денег берут, не знаешь?

Но Катя только отмахивалась от спортивного фаната Медведева — что он понимает в жизни, кроме соревнований? Она сразу пригляделась к одному из парней — самому рослому и широкоплечему. Сергею было тогда пятнадцать лет, но выглядел он на все восемнадцать, и Катя с удовольствием это отметила.

Понаблюдав за ним дня два, она догнала его однажды, когда он вместе со своим товарищем Юркой — тоже парнишкой ничего — уже выходил за КПП.

— Эй, ребята, подождите! — позвала Катя.

Сергей оглянулся и сразу встретил взгляд этой женщины — безмятежный и призывный взгляд, не оставляющий сомнений в ее намерениях даже у него, совсем неискушенного в таких делах пацана.

— Вы, я видела, на мотоциклах приехали? — спросила Катя, не отводя глаз от Сергея. — Может, подбросили бы до деревни — мне сметаны надо взять у Пантелеевны. Знаешь, в конце улицы живет? — Это она говорила уже одному Сергею.

— Что, Серега, подбросишь? — спросил Юрка. — Я бы и сам, но ко мне сейчас математик приедет — неудобно опаздывать.

По Юркиным глазам Сергей видел, что тот и вправду не прочь подбросить роскошную Катю, но уступает эту возможность товарищу. Они тогда немного фраерились друг перед другом своей мужской небрежностью, которой на самом деле не было и в помине. Только к Юле это не относилось…

— Отчего не подбросить, — солидно кашлянул он. — Знаю Пантелеевну…

До Пантелеевны, впрочем, они добрались не скоро. Для начала Катя предложила немного покататься — уж больно погода хорошая. Стоял июнь, все поляны в лесу были усыпаны земляникой.

— А у меня — гляди — и банка есть! — радостно сообщила она. — Думала, для сметаны, а лучше давай-ка земляники наберем — я потом еще банку у Пантелеевны одолжу.

Все это было так волнующе, понятно и просто, что у Сергея во рту пересохло. Он-то сразу заметил Катю, как только она появилась в спортзале неизвестно зачем. И, отдыхая после раундов, тайком поглядывал на ее белые лодыжки, обтянутые красными ремешками, и на ее полные, слегка раздвинутые, ноги.

Он остановил мотоцикл посреди залитой солнцем поляны. Стояла тишина, только звенели сосны, стрекотали кузнечики, свистели птицы — стояла настоящая лесная тишина…

— О, много как земляники! — Катя стрельнула глазами в его сторону. — Наедимся и наберем, я варенье потом сварю.

Она отошла на пару шагов от мотоцикла и наклонилась, отставив попку, обтянутую модной юбкой. Не раздумывая ни минуты, Сергей подошел к ней сзади, прижался к ее округлившейся юбочке и тут же ощутил прилив тайной мужской силы — такой, какой прежде ощущал только по ночам, в изматывающих отроческих снах.

Видно, это почувствовала и Катя: не разгибаясь, она слегка потерлась о него мягким задом, потом быстро выпрямилась и прижалась всем телом, обхватив шею полными белыми руками и одновременно приникнув к Сергеевым губам умелым и жгучим поцелуем.

Он потянул ее за собой, клонясь назад и напрягая мускулы, подхватывая ее на живот. Катя испуганно охнула было — боялась упасть — но, поняв, что он легко удерживает ее, прижалась еще крепче.

Так они и оказались на земле, утонули в высокой траве — она лежала на нем сверху, раздвинув ноги, а он искал то самое заветное место между ними, стараясь прижаться к нему покрепче.

Она ласкала его, плавно двигаясь на нем, заглядывала в запрокинутое лицо, шептала в самые губы:

— Ах ты, миленький, нравится тебе так?

Трусов на ней не было: Катя рассудила, отправляясь на завоевание невинного паренька, что неизвестно, как он отреагирует, когда она начнет их стягивать в самый волнующий момент. И Сергей понял это, опустив руку вниз и нащупав под задравшейся юбочкой пушистый островок. Пальцы у него задрожали, он стал торопливо расстегивать «молнию» на брюках, но Катя тут же перекатилась на спину, увлекая его за собой. И вот уже он оказался над нею, и она сама расстегнула его ширинку.

Катя много умела такого, что делало ее восхитительной любовницей, но для первого раза она решила ограничиться вещами традиционными — не испугать бы мальчика. Сергей был неумел, неловок, он торопился, не попадал во влажную, манящую глубину между ее раздвинутых ног. Но Катя была терпелива, приподнималась ему навстречу, подправляла его — с замиранием сердца ожидая наслаждения, которое должно было наступить, когда он наконец войдет в нее.

Она не прогадала в своих ожиданиях: уже через несколько минут сама она постанывала, покусывала его плечо, голос ее изменился до неузнаваемости — стал хриплым, едва ли не грубым.

Сергей задрожал над нею почти сразу, в глазах у него потемнело. Но прежде чем испытать этот ни с чем не сравнимый восторг, он почувствовал, как Катя забилась под ним, вскрикнула, частыми толчками сжимая внутри себя его напряженную плоть.

Да, это был настоящий мужчина, а не какой-нибудь полковник Ревунко или капитан Росляков!

Потом они лежали рядом, глядя в высокое небо, Катя покусывала травинку и смеялась чему-то. Потом она приподнялась на локте, заглянула в Сергеево лицо, по которому еще катились капли пота.

— Понравилось, сладенький? — спросила она, слизывая эти соленые капли. — Смотри-ка, чистенький какой, и грудка еще не обросла. Ох, какой ты мужик будешь, завидую твоим девкам! Смотри же, пока и со мной побудь еще — я тоже женщина не из последних, потом поймешь.

А ему бы и в голову не пришло с ней расстаться — хотя те самые девки, о которых она говорила, появились сразу же и во множестве. Но Катя была вне конкуренции.

Он и сам не понимал, в чем дело. Конечно, перепробовав за какой-нибудь год достаточно женщин, он быстро убедился, что Катя действительно хороша, при любом сравнении.

Свои страстные умения она продемонстрировала ему в ближайшее же время. Особенно восхитительно было оставаться с нею в пустом спортзале, ключи от которого она без труда добывала.

— Правда, что ли, полы тут помыть, — посмеивалась Катя. — Смотри-ка, платье как запылилось!

Ему нравилось сажать ее на того гимнастического «коня», на котором она сидела в первые дни, раздвигать ее ноги, погружаться в нее, вспоминая, как вожделенно он хотел ее тогда…

Или, наоборот, он садился на «коня» сам, а Катя ласкала его, дразнила быстрыми поглаживаниями, потом доводила до экстаза своими подвижными губами и языком…

Все это было невообразимо приятно, но вскоре он понял, что почти то же самое умеют и другие женщины. Сергей догадывался, что Катя нравится ему не этим — точнее, не только этим. Нет, она не была исключением — в том смысле, что и ее он не хотел бы видеть рядом с собой постоянно. Но его привлекала ее невероятная податливость, готовность раствориться в каждом его движении — притом чувствовалось, что ей доставляет удовольствие угадывать его желания и предупреждать их.

И ему нравился ее безмятежный взгляд, наполнявший его спокойствием и уверенностью в том, что мир устроен разумно и правильно…

Может быть, он не думал обо всем этом так отчетливо в тот мучительный год, когда метался по окрестностям на мотоцикле и чувствовал, что душа его, оставшись в одиночестве, мечется еще отчаяннее…

Но только встречи с Катей успокаивали его тогда — и не потому, что спадало физическое напряжение, этого-то можно было достичь с кем угодно. Он не думал, чтобы это была любовь. Но, во всяком случае, чувство к Кате до сих пор оставалось самым сильным чувством к женщине, которое пережил Сергей Псковитин…

Да, он нравился им, когда был мальчишкой. А уж потом, когда двадцатишестилетний майор Псковитин вернулся из Афгана — с суровым взглядом многое повидавших глаз, с широкой седой прядью в волосах и железными мускулами, — тогда женщины были готовы ради него на все. Но он к тому времени уже понял, как мало они значат в его жизни…

А когда он начал служить в «Вымпеле», вопрос о женитьбе и вовсе перестал его волновать: еще не хватало взваливать на кого-то тревоги своей беспокойной жизни, а на себя — тревогу за близких людей.

Так возводилась крепость, в которой он чувствовал себя неуязвимым.

Чувство, похожее на зависть, которое возникло у него, когда Лиза Успенская посмотрела на Юру сияющими глазами, — не забылось на следующий день, как он был уверен.

По долгу службы ему надлежало понаблюдать за нею: все-таки новый человек появился в фирме, да к тому же в непосредственной близости от Ратникова — следовало исполнять свои обязанности. И он наблюдал, присматривался, старался видеть ее почаще, уверяя себя в том, что делает это только из соображений безопасности.

В том, что Лиза не агент конкурирующих фирм или налоговой инспекции, он убедился очень скоро. Но необходимость видеть ее как можно чаще не проходила. И вскоре, не веря себе, Сергей стал замечать, что сердце его начинает учащенно биться, даже когда он просто встречает ее в коридоре.

Сперва он попытался объяснить себе самому, что все обстоит легко и просто: Лиза, несомненно, красива, и нет ничего удивительного в том, что она вызывает у него определенный интерес. Псковитин вовсе не относил себя к аскетам и прекрасно знал, как лучше всего действовать в подобных обстоятельствах.

Но почему же такое необъяснимое волнение охватывало его, когда он встречал взгляд ее удивительных глаз — и что, собственно, было в них удивительного?

Она казалась маленькой и хрупкой, как Дюймовочка, и вызывала желание накрыть ее ладонью, и собственная ладонь из-за этого казалась ему огромной. Но вместе с желанием защитить ее неизвестно от чего у него появлялось и другое, совсем непонятное чувство: он сам нуждался в ее защите, точно был не могучим мужчиной в расцвете лет, ростом под метр девяносто, а тем мальчишкой, который когда-то остался один на один со всем непонятным и пугающим миром…

Уже одного этого было достаточно, чтобы Псковитин растерялся: с Лизой оказалось связано то самое смятение чувств, которого он не хотел допустить ни в коем случае.

Но было и более зримое обстоятельство, которого он не мог обойти: Сергей видел, что происходит между нею и Юрой.

То есть между ними, собственно, ничего такого не происходило. Юра был с нею предупредителен, весел и добр. Конечно, он стремился сделать для нее как можно больше — но и этому удивляться не приходилось: такой уж он был, Юра, все это получалось у него как-то само собою, даже без его воли.

Но не зря Сергей знал его столько лет, не зря Юра был его единственной опорой, и не зря не было для Сергея никого дороже, чем Ратников. Он знал каждый его жест и видел, как оживляется Юра, когда Лиза оказывается рядом, — такой радости Сергей не замечал на его лице уже давно. А уж чтобы так заглядывать кому-нибудь в глаза — этого и вовсе никогда не было с Ратниковым, даже в далекие годы их детства, когда Юрка сказал, что Юля будет его женой.

Юра ни разу не говорил с Сергеем о Лизе — и тот понимал, что его друг не разрешает себе даже думать о том, что в действительности привязывает его к этой девушке. Но зачем нужны слова, когда у Сергея было безошибочное чутье на все, что касалось Ратникова!..

И все-таки, поняв, что, как мальчишка, влюбился в Лизу Успенскую — а понял он это очень быстро, несмотря на новизну этого чувства, — Сергей продолжал надеяться неизвестно на что.

На то, например, что Лиза вдруг тоже полюбит его — почему бы и нет, ведь он «не в поле обсевок», как говорила его мать? Или — что Юра вдруг увлечется кем-нибудь и забудет о ней. Зная Ратникова, он понимал, что это-то уж и вовсе несбыточно, но все же тешил себя иллюзиями…

Да что говорить: когда в ресторане, куда они пришли втроем, появилась Карина и Юрка явно обрадовался ей, — Псковитин встрепенулся. Хотя — почему бы Юре и не обрадоваться этой девушке, для этого совсем не надо было испытывать к ней хоть какие-нибудь чувства.

Кариночка была очаровательной полупрофессионалкой, любительницей богемных спонсоров. Впрочем, она не отказывала и денежным «новым» — что едва не оказалось для нее роковым.

С Юрой и Сергеем она была знакома уже года три, и знакомство произошло при романтических обстоятельствах. Проще говоря, Ратников изрядно набил морду одному хаму, бросавшему Каринке в лицо пачку долларов и громогласно требовавшему близости тут же, на ресторанном столе.

Когда Сергей, спокойно закусывавший на балконе, среагировал на шум в общем зале и ворвался туда, готовый ко всему, — дело было уже сделано. «Нового» поднимали с пола, лицо и рубашка его были залиты кровью, Кариночка рыдала, сидя на столе, где предполагалась близость, а три мрачных охранника окружали Юру, предусмотрительно прислонившегося к стене и спокойно потряхивавшего разбитым кулаком.

Псковитин быстро расшвырял охранников, слегка надломил руку самому рьяному и, ткнув в бок ногой пострадавшего, велел ему Бога благодарить, что отделался разбитой мордой. Псковитина знали к тому времени хорошо — возражений не последовало.

«Новому» действительно повезло: если бы что-нибудь подобное случилось после Юркиного ранения, когда врачи уже велели ему избегать сильных физических нагрузок, — Псковитин обошелся бы с пострадавшим покруче.

Во всяком случае, с тех пор они ездили в «злачные места» только с охраной.

— Я тебе что, мальчик? — сказал Псковитин. — Стар я уже, с сопляками драться. А ты, видно, молод чересчур!

Насчет старости он, конечно, ввернул в шутку, но Псковитин действительно чувствовал себя старше Юры, так было всегда.

Но почему же в таком случае его так опечалило, что и Лиза воспринимает его как старшего?..

После той ковбойской драки, когда Кариночка немедленно предпочла Ратникова, прилипнув к нему тут же, в ресторане, Сергею и в голову не пришло печалиться.

— Вот, пожалуйста, типичное женское коварство! — притворно возмущался он, высаживая их у Карининого дома на улице Чехова. — Я тебя, прелесть моя, спас от троих, а Юрка — всего от одного! И кто после этого едет к тебе ночевать?

Если бы можно было так просто разобраться во всем теперь!

Он вовсе не был мизантропом, хотя то, что ему пришлось повидать в Афгане, а потом и в антитеррористическом «Вымпеле», не располагало к человеколюбию. Сергей любил хорошую компанию, не менее хорошую выпивку и закуску, мог сходить и в театр, если было с кем. И скажи ему кто-нибудь, что он будет мрачно сидеть за столом рядом с Ратниковым, — он ни за что бы не поверил. Не так уж часто у них с Юрой выдавалось время, чтобы посидеть спокойно и поговорить не о делах; Сергей дорожил такими минутами.

Ему было даже почти все равно, что именно говорит Юра, хотя он внимательно вслушивался в каждое его слово. Он просто радовался тому, что они снова вместе — за пять лет он не мог к этому привыкнуть. И воодушевлялся вместе с Юркой, начинал верить в его планы, поначалу казавшиеся завиральными — да и как было не верить, если Юрка умел реализовать их буквально из воздуха!

Тогда, вернувшись домой после ипподрома и отойдя немного от неожиданного прилива тоски, Сергей понять не мог, что это с ним произошло. Они так хорошо провели вечер, и Лиза была с ними — разве этого мало?

Но в какое-то мгновение он понял — мало, невыносимо мало для него, что она сидит рядом и смотрит на Юру таким взглядом, от которого душа переворачивается! Сергей хотел, чтобы так она смотрела на него, он отдал бы за это все, кроме…

Вот в этом и была причина его тоски, из-за которой Сергей сидел за столом у себя в квартире на Юго-Западе и пил в одиночестве «Абсолют».

Юра зашел к нему в кабинет на следующий день после того, как они с Лизой ездили на какой-то раут. Лицо у него было невеселое, и прежде это сразу встревожило бы Сергея — но теперь он заставил себя подумать: наверное, опять из-за немецкого проекта.

— Что нового? — спросил он Ратникова.

— Ничего особенного, — пожал плечами тот. — Да, ко мне Подколзев подкатывался вчера.

— Это который? — заинтересовался Псковитин. — Тот самый?

— Какой же еще.

— И чего хотел? — лицо Сергея посуровело.

— В Думу звал, фракцию укрепить. Вместо Цыпкина покойного.

— И чем кончилось?

— Да ничем, послал подальше. О чем с ним говорить?

Известие о неожиданном предложении крупного мафиози встревожило Псковитина. Юра не лез в политику, и это все знали. Отчего же вдруг такой странный заход?

— А где он тебя нашел? — поинтересовался Сергей.

— Он тоже в гостях был — ну там, куда мы ездили с Лизой.

— И что, он часто бывает в этом доме?

— Нет… — удивленно произнес Юра. — Я его раньше вообще там не видел. Но я ведь и не был там сто лет, а хозяйка любит экзотику, вполне могла пригласить.

— Или он мог напроситься, — заключил Псковитин. — Юра, будь осторожнее, не лезь на рожон. Я проверю, что это еще за предложения такие, а ты, главное, держи себя в рамках, не заносись далеко. Лучше меньше, да лучше. И охранников не отсылай, — добавил Псковитин.

Вообще-то он не хотел говорить об этом Ратникову: неудобно, ведь Юра отослал охрану именно тогда, когда хотел прогуляться с Лизой. Но сейчас было не до тактичности.

— А что охрана, Сережа? — усмехнулся Ратников. — Кому надо будет — раскошелится на снайпера.

— Ты сплюнь лучше! — Жизнь приучила Псковитина быть суеверным. — Береженого Бог бережет. Да, а не мог Подколзев что-нибудь пронюхать о Юлином агентстве и сам глаз положить? — спросил Сергей.

— Не думаю. Она же всю жизнь в модельном бизнесе, никто и не заметит, чем именно она занимается, платья демонстрирует или свое агентство открывает. Тем более во Франции, не в Москве. Нет, не думаю.

Все равно надо проверить, решил Псковитин. Юлино модельное агентство вот-вот должно было открыться в Париже, из-за него она и была занята выше головы.

Юля была их ровесницей, а тридцать три — мягко говоря, не самый лучший возраст для супермодели. Едва ли она снова станет «лицом» журнала «Вог», а сдавать позиции и уходить на второй план было не в ее характере. Конечно, это модельное агентство было делом ее, а не Ратникова, но деньги в него вложил и он, и всяческую поддержку обеспечивал «Мегаполис-инвест» — мог ведь и неправильно понять какой-нибудь Подколзев.

А модельный бизнес, и это все знают, — самое удобное дело для отмывания любых денег. Туристический все-таки контролируется госбезопасностью — кто ездит, куда, — а здесь попробуй уследи. Самые крутые московские ребята вложили деньги в эти агентства, записанные на верных любовниц — так, на всякий случай.

— Приедет она? — спросил Сергей.

— Да, послезавтра.

— Сам будешь встречать?

— Конечно! Ну поедут со мной, не волнуйся — я же веду себя, как пай-мальчик. Только я сам за рулем!

— Ох, Юрка! — Псковитин не мог сдержать улыбку. — Не понимаю, как ты можешь в бизнесе работать? Тебе бы гонщиком пойти, на «Формулу-1»!

— Может, и пойду еще! — улыбнулся в ответ Ратников. — Жизнь, знаешь, такие повороты дает — не угадать…

Юрину недавнюю грусть Псковитин постарался отнести за счет немецкого проекта. Но ему почему-то и в голову не пришло, что именно с этим проектом может быть связан заход Подколзева.

11

Юля прилетела поздним вечером в пятницу, а уже в субботу утром Сергея поднял с постели Юркин звонок.

— Серега, не разбудил?

— Какая разница! Случилось что-нибудь?

— Да нет, просто… Я подумал — может, заедешь к нам вечерком, посидим?

«Вот новость!» — удивленно подумал Псковитин. Никогда такого не было, чтобы в первый день после встречи с женой Ратников собирался провести вечер в компании — обычно у него находились с ней занятия поинтереснее. Тем более что она и прилетела-то на пару дней!

— Или, если хочешь, — предложил Юра, — пойдем куда-нибудь. Говорят, в «Империи звука» приятно бывает…

Час от часу не легче! Поссорились они, что ли?

— Ну, пошли… — ответил он. — Скажи только, когда и куда. Не хотелось бы вам мешать…

— Почему же мешать? Просто посидим вместе, разве плохо?

Сергей, конечно, спорить не стал.

Они встретились часов в десять у ночного клуба «Империя звука» на Тверской, неподалеку от Кремля. Этот клуб организовали отпрыски знаменитых актеров, режиссеров и прочих великих людей, и всего за пару лет он превратился в одно из самых престижных мест ночной Москвы. Молодые хозяева отлично сумели сориентироваться в рыночной культуре, которую их отцы находили пошлой, — и заведение процветало. В нем, как говорили, изысканность московских богемных домов каким-то немыслимым образом сочеталась с бьющей в глаза роскошью, милой сердцу «новых».

Все это объяснил Сергею Ратников, договариваясь о встрече.

— Может, природа на них творчески отдохнула, — засмеялся он в телефонную трубку. — Ну а мы у них отдохнем!

Юля выглядела точно так, как и ожидал Сергей — если вообще можно было сказать, что он ожидал встречи с нею. Она стояла рядом с Юрой — высокая, ростом почти с него — и, держа мужа под руку, смотрела на посетителей клуба, выходящих из роскошных лимузинов, тем же взглядом, каким смотрела когда-то на своих деревенских ухажеров. Вид у нее был совершенно непроницаемый, и легкая улыбка в самых уголках причудливо изогнутых губ только усиливала это впечатление.

Сергей вспомнил, как Юра однажды рассказывал ему: именно эта улыбка, которую так нелегко уловить и почти невозможно сфотографировать, именно это ощущение загадки, которую заключало в себе ее лицо, походка — и сделали Юлю супермоделью, звездой «Вог» и предметом обожания фанатов и фанаток во всем мире. Конечно, в те годы была еще и мода на русских, но Юля хороша была сама по себе, независимо от моды.

Если бы Сергей привык обращать внимание на женскую одежду — кроме белья — он тут же заметил бы, как изысканно одета Юля Студенцова, верная спутница их детства. На ней было длинное вечернее платье, отливающее бронзовыми проблесками, которое, однако, не бросалось в глаза больше, чем небрежно сколотые волосы его обладательницы. Пряди волос, выбиваясь из прически, падали на открытые плечи — в вечернем сумраке казалось, что плечи светятся нежным, матовым сиянием. Корсаж платья был вырезан так, что вырез как раз и повторял линию плеч, подчеркивая их плавные очертания. На Юлиной высокой шее посверкивала ленточка замысловатой цепочки, оттеняя пленительную впадинку между ключиц.

Юрка тоже был хорош — в темно-оливковом костюме, светлой рубашке тончайшего полотна и галстуке с необычным геометрическим рисунком. И при взгляде на него тоже сразу заметна была не одежда, а неповторимое выражение его широко поставленных темно-серых глаз, глядящих на все с таким живым интересом, точно этот мир открывался им впервые…

Легкий вечерний ветерок перебирал Юрины темно-русые волосы, и он иногда отбрасывал их со лба быстрым движением.

На них оглядывались — очень уж эффектна была эта пара. «Зачем ему Лиза? — вдруг подумал Сергей. — Разве ему мало того, что он вот уже пятнадцать лет женат на красивейшей женщине, какую только можно себе представить?»

Он приехал на такси: выпьют ведь, надо полагать. Псковитин, как и Ратников, никогда не позволял себе садиться за руль пьяным, хотя был уверен, что провел бы машину по московским улицам, даже если бы на ногах не стоял.

Юрины глаза обрадованно сверкнули, когда он увидел Сергея. Он сделал шаг ему навстречу, Юля осталась на месте.

— Извини, опоздал, — сказал Псковитин, хотя приехал вовремя.

— Нет, это мы раньше немного, — возразил Юра.

Сергей видел, что тот действительно рад ему, и в этом, собственно говоря, не было ничего удивительного. При других обстоятельствах. Но сейчас, когда после необычно долгого отсутствия приехала Юля, — Сергей совсем не ожидал, что Юра решит провести вечер вместе. Да и Юлька какая-то отрешенная — правда, вид у нее всегда невозмутимый, но сегодня, кажется, чересчур.

— Привет, Сережа, — сказал она, когда Сергей подошел к ней. — Как дела?

— Спасибо, нормально, — ответил Сергей. — Давно не приезжала, даже я соскучился.

Он сказал это машинально, не вкладывая в свои слова даже желания сделать комплимент и не ожидая ответа.

— Да? А вот Юра, по-моему, не очень.

Юля произнесла эту фразу абсолютно спокойно, но Сергей почувствовал, что она обижена.

Она приезжала в Москву довольно часто — во всяком случае, не реже раза в месяц. А иногда и «без расписания» прилетала, когда выдавались свободные часы: Юля привыкла пользоваться самолетом, как другие пользуются метро.

И короткий свой отпуск они с Юрой всегда проводили вместе — в каких-нибудь экзотических местах. Хотя Сергей знал, что больше всего Юрка любит Крым, к которому привык с детства. Он сказал ему однажды:

— Я, знаешь, отплыл как-то от берега на Адриатике — где это мы отдыхали, маленькая такая глухомань под Венецией? — оглянулся на берег: отель стоит, пляж километров на двадцать, вот и все. Как вспомнил Ялту, домики эти на горах — обидно, больно, Сережа, и больше ничего…

Сергей понял тогда, о чем он говорит: ни о каком отдыхе в Крыму, раздираемом на части войной между бандитскими группировками, пока не могло быть и речи.

И, в общем, семейная жизнь Ратниковых была достаточно стабильной, несмотря на то, что вот уже лет десять Юля делила свое время между Москвой и Парижем, а Юра — между бизнесом и женой. Сергею казалось, никому из них даже привыкать не пришлось к такому, а не иному образу жизни, все получилось как-то само собой. О детях разговор не заходил, и Сергей даже не знал, что думает об этом Юра после пятнадцати лет законного брака.

В этот раз Юля долго не могла приехать, и не было ничего удивительного, что она не очень радовалась вечеру, который им предстояло провести втроем.

— Ничего правда не случилось, Юра? — спросил Сергей, когда они входили в зеркальную дверь клуба, немного пропустив Юлю вперед.

— Нет, — Ратников слегка покачал головой.

Небольшой полутемный зал был полон, сиял и мигал разноцветными огоньками подиум, слышались звуки настраиваемой аппаратуры — точно в оркестровой яме перед оперой.

— Да, — сказал Юра, оглядываясь. — Теперь понятно, на чем сыграли наши мажоры.

Мажорами он назвал мальчиков-хозяев, детей именитых родителей; впрочем, и сам он, по своему происхождению, вполне мог бы сейчас к ним относиться — если бы характер его был другим.

Сергей поискал глазами свободный столик. «Интересно, — подумал он, — да здесь, пожалуй, стоять бы не пришлось!»

Но к ним уже спешил высокий худощавый паренек с тонкой мальчишечьей шеей; одет он был в мешковатый пиджак цвета раздавленной земляники.

— Юра! — обрадованно воскликнул он. — А я тебя едва узнал!

— Что, так изменился? — спросил Ратников, пожимая руку молодому человеку.

— Да нет, просто не ожидал у нас увидеть — ты же, говорят, игнорируешь тусовки.

Тут он заметил Юлю и Сергея, и лицо его просияло гордой улыбкой.

— Ну, все здесь! — воскликнул он. — Юленька, неужели ты специально ради нас приехала?

— Ради кого же еще, Костик? — уголки Юлиных губ дрогнули в улыбке. — Видишь, в первый же вечер — прямо к вам.

— Правильно! — сказал Костик, не уловивший в ее голосе иронии. — У нас сегодня презентация новой программы, не пожалеете. Знаешь, кто будет? Сам Стас Незвецкий!

Это имя ничего не говорило ни Сергею, ни, кажется, Юре с Юлей. Зато Костика Сергей наконец вспомнил: тот был моложе их лет на десять, и они, разумеется, мало внимания обращали на сопливого пацана, сынишку солиста Большого, хотя тот и жил в их «академке».

Посетители клуба уже вовсю выпивали и закусывали — как в нормальном ресторане. Необычность клубного интерьера, о которой так много говорили в Москве, заключалась главным образом в том, что он был стилизован под «русский модерн». Однако утонченность, свойственная началу века, разумеется, нарушалась: как иначе было привлечь денежных нуворишей, не привыкших вдаваться в стилистические тонкости?

Изобиловали подчеркнуто дорогие предметы, многие из которых попросту показывали в телерекламе «Стиль жизни от Холдинг-центра». Словно изящнейший, выполненный летящим пером силуэт был наспех закрашен масляными красками. На стенах висели картины в манере Бакста и Бенуа, оправленные в массивные рамы «под золото».

— Да-а, столик надо было заказывать! — заметил Юра. — Кто ж знал, что у вас такой лом!

Говоря это, он подмигнул Сергею.

— Для вас — найдем! — горячо откликнулся на незамысловатый комплимент Костик.

Действительно, он провел их к столику, стоящему не слишком близко к подиуму, откуда тем не менее все было отлично видно и слышно.

— Это — для лучших гостей! — сказал Костик. — Смотрите же, почаще к нам приходите!.. Ну, не буду вам мешать — наслаждайтесь!

С этим приятным пожеланием Костик растворился в пестрой толпе: видимо, отправился вылавливать наиболее достойных.

— Ума не приложу, Юра, — заметил Сергей. — Отчего твое присутствие так желательно для этих пацанов?

На самом же деле он подумал: может быть, они просто попадают под неотразимое обаяние Юркиного взгляда, и им, как и многим другим, как и деловым партнерам Ратникова, необъяснимо хочется быть объектом того веселого интереса, который светится в его глазах.

— Брось ты, Серега, — махнул рукой Ратников. — Это потому, что мы с тобой сегодня не одни, а с Юлей!

Едва они успели усесться, на сцене появился высокий эффектный парень в блестящем костюме и объявил Стаса Незвецкого. Как уже успел краем уха расслышать Сергей, Стас был молодой, но не восходящей, а уже взошедшей звездой.

Музыканты наконец настроились, и в ту же минуту сам Стас показался на подиуме. Его появление было встречено восторженными криками из полутемного зала. Стас начал петь, и даже Сергей быстро понял, что голоса у него нет совсем: это чувствовалось, несмотря на все электронные преломления, которые проходил каждый звук.

Но музыка — она потрясла Сергея, не считавшего себя большим ее знатоком! Живые, томительные звуки скрипки сочетались с аккордами синтезатора; звуки обрушивались и звенели, звали, томили — они заполняли, казалось, не только полутемный зал, но и бесконечное пространство над домами, над Москвой и над землей…

Сергею хотелось, чтобы Стас поскорее замолчал и не мешал ему нырять в эти мощные волны.

— Правда — империя, — произнес Юра, когда отзвучала первая песня. — Ну и звукореж у них, не говоря уж о музыкантах!

Сергей ждал следующей мелодии, с раздражением наблюдая, как Стас раскланивается под аплодисменты и восторженные крики поклонников.

Незвецкий был высоким, спортивного вида парнем, но что-то в его внешности казалось необычным.

— Смотрите, как он вписывается в здешний интерьер, — сказал Юра, точно угадав, что Сергей размышляет о Незвецком. — Мускулы, майка черная — все при нем, а глаза — как у кокаиниста, и грим, и голову так откидывает — вот-вот начнет Северянина читать!

Толпа поклонниц уже стояла возле подиума, снизу вверх обожающе глядя на кумира. Он не заставил их долго ждать, и Сергей снова погрузился в звуковую бездну, которую, как случайный вскрик, то и дело прорезал голос певца.

Когда Стасова программа закончилась и присутствующие отхлопали, откричали, — никто уже не мешал полностью заняться выпивкой и закуской. «Империя звука» мгновенно превратилась в обыкновеннейший ресторан, притом не слишком высокого уровня.

— Не кажется вам, что мы здесь засиделись? — спросила Юля. — Программа окончена, можно идти — по-моему, дома гораздо приятнее.

Она говорила это как бы в пространство, но, конечно, ее слова относились не к Сергею, не от него она ждала решения. Юра молчал.

В это время Сергей заметил, что Стас Незвецкий уже сидит за соседним с ними столиком. Однако он не выпивал, а беседовал с молоденькой корреспонденткой; перед ним лежал включенный диктофон.

— Стас, скажи — ты любишь красивых девушек? — спрашивала корреспондентка.

— Пожалуй, — задумчиво отвечал Стас. — Я влюбчив, но должен предупредить ваших читательниц: одной девушки мне мало — я слишком влюбчив. А вообще-то, — заключил он, — в женщине мне больше всего нравятся не ножки, а извилины!

Услышав эти слова, улыбнулась даже Юля. Юрка и вовсе расхохотался, толкая Сергея под столом ногой.

— Как ты думаешь, Серега, — спросил он, давясь смехом и стараясь говорить потише, чтобы не привлечь внимания Незвецкого, — в каком месте ему нравятся у женщин извилины?

Стас, наверное, все-таки услышал его смех: он резко обернулся. Но взгляд его остановился не на смеющемся Ратникове, а на Юле — и Незвецкий замер с уже открытым для возмущения ртом.

Юля смотрела прямо на него, на губах ее порхала та самая неуловимая для фотографов улыбка; не узнать ее Стас не мог. Забыв про корреспондентку, он встал из-за стола и направился к Юлии Студенцовой.

Кругом кричали, танцевали, кто-то уже бросал музыкантам деньги, чтобы они исполнили «Малиновку», как в старом добром привокзальном ресторане; гулянка шла вовсю.

— Вы разрешите? — Стас остановился перед нею. — Вы разрешите пригласить вас потанцевать, Юлия Студенцова?

Поклонницы, обступавшие его столик, зашушукались. Юля выдержала паузу — что, кажется, не стоило ей ни малейшего усилия — и, по-королевски кивнув, встала, одновременно подавая руку Незвецкому.

Когда они танцевали, удалившись от столика, взгляды собравшихся устремлялись только на них — и неизвестно, кто привлекал больше внимания: певец или супермодель.

Проводив жену взглядом, Юра усмехнулся:

— Может, нам с тобой надо было дружно подняться и сказать, как в фильме: «Ана нэ танцует»?

— Да пусть уж, — улыбнулся Сергей. — Юля любит танцевать…

— Любит? — спросил Ратников, и Сергей удивленно посмотрел на него, расслышав какие-то странные интонации в его голосе. — Ты думаешь, она любит танцевать?

— Что ты имеешь в виду?

— Я сам не знаю, — лицо у него было теперь просто печальным. — Я не уверен, любит ли она — во всяком случае, это не отражается в ее глазах…

— Что — не отражается? — спросил Сергей. — Любовь к танцам?

— Что? — Юра тряхнул головой. — Да ничего. Просто — Юля права, можно ехать. Сейчас, натанцуются — и поедем, да? Мы на машине, я не пил — поехали к нам, а?

Сергей смотрел на Юру со все возрастающим изумлением. «Да что ж это с ним? — думал он. — Сейчас еще и переночевать у них предложит… Как будто боится остаться наедине с женой!»

Неожиданная, но простая и ясная мысль вдруг обожгла Псковитина: он понял причину внезапных Юриных просьб…

Незвецкий подвел Юлю к столику.

— Я надеюсь… — произнес он тем самым тоном, который Юра называл северянинским.

— Юля, ты домой хотела? — спросил Ратников. — Можем ехать. Или ты побудешь еще?

— С какой стати мне здесь быть, Юра? — Она удивленно посмотрела на мужа. — Да ты никак ревнуешь, а? Вот новость! Юрочка, ты ревнуешь меня к мальчику, неужели?

Ратников пожал плечами. Все втроем они прошли к выходу, пробираясь между танцующими. Костик подскочил к ним у самой двери.

— Ну, как вам, ребята? — спросил он.

— Отлично! — искренне ответил Ратников. — Кто вам придумал название, а, Костя?

— А звукореж наш и придумал. Классно работает, правда?

— Правда, — подтвердил Псковитин. — Даже певец ему не слишком мешал. Ну, бывай, Костя, спасибо.

— Мы придем еще. — На прощание Юля одарила мальчика пленительным взглядом невозмутимых глаз. — Спасибо за чудный вечер!

Юлин темно-синий «рено», на котором она ездила в Москве, стоял рядом с паркоматом, недавно появившимся на Тверской. Впрочем, паркомат не работал, а рядом с ним прохаживался солидного вида мужчина и получал наличными с желающих оставить машину.

До «высотки» на Котельнической набережной доехали по вечерним улицам быстро. Юра молчал, глядя на дорогу, и Сергей, сидевший рядом с ним, не знал, как прервать это молчание. Молчала и Юля, ее почти не слышно было на заднем сиденье.

Они вошли в огромный подъезд, и Сергей вспомнил, как пришел сюда впервые, когда Юрка только что купил эту квартиру.

— Ничего себе! — удивился он тогда. — Зачем подъезды-то большие такие — лучше бы квартиры сделали побольше!

— Не волнуйся, — улыбнулся Ратников. — На квартиры тоже осталось. А что, пусть будут большие подъезды, разве плохо? Это ведь что-то значит…

— То есть? — удивился Псковитин.

— Это значит, что у здания есть какая-то скрытая идея, которая не умещается в его назначение, понимаешь? Я, когда квартиру здесь решил покупать, специально присмотрелся — и в МИДе, и в «Украине». Да и в Университете то же самое. Они все не примитивные, не для того только, чтобы есть да спать…

— Нравится тебе сталинская мощь! — усмехнулся Псковитин.

— При чем здесь мощь, да еще сталинская! Я и сам пока в этом не разобрался — что так привлекает в этих излишествах…

Сергей не понял тогда, о чем говорил Юра. Так бывало часто: он не понимал, но это было неважно. Когда Ратников говорил что-нибудь такое, Сергей видел то, чего не видели многие понимавшие — Юрину светящуюся душу…

Юрка любил сидеть на кухне — да разве он один, многие в Москве сохранили привычку к кухонным посиделкам, даже если семья переставала ютиться в малометражке и в них не было больше необходимости.

Но Юля накрыла кружевной скатертью низенький столик в просторной гостиной, расставила бокалы, нарезала сыр, принесла фрукты. И они уселись втроем в огромные кресла вокруг стола, глядя друг на друга — люди, знающие друг друга с того самого момента, когда вспыхнуло их сознание в младенческой тьме.

Они молчали.

После того как мгновенная и мучительная догадка пронзила Сергея, он украдкой наблюдал за Ратниковым и Юлей, с тоской ловя подтверждение ее… На столе горели свечи в хрустальных подсвечниках, живые огоньки пламени плясали в Юлиных глазах; Юрины глаза были опущены.

Сергей не считал себя особенно проницательным человеком — во всем, что касалось едва уловимых нюансов человеческого поведения. Жизнь приучила его быстро анализировать ситуации, доверять чутью в ожидании опасности — и все это требовало столько сил, что на другие тонкости их просто уже не оставалось.

Но сейчас он чувствовал себя так, словно у него открылось какое-то необъяснимо зоркое понимание происходящего. Он понимал, о чем думал Юра, когда смотрел на танцующую жену. Он понимал причину непроницаемости ее взгляда. Он понимал, что именно позволяет ей держаться с той светской непринужденностью, которой многие так никогда и не достигают. Юля была настоящая светская женщина, и дело было не только в парижской выучке — скорее выучка лишь пришлась впору. В ней, в ее восхитительном теле и загадочной душе, чувствовалась какая-то неведомая дистанция — Сергей отчетливо ощущал ее, хотя не понимал, от чего так отстранена жена его друга Юля Студенцова…

Он спросил ее об агентстве, хотя его мало интересовали подробности — во всяком случае, до тех пор, пока они не затрагивали безопасности «Мегаполис-инвеста». Юля рассказала вкратце, и Псковитин еще раз отметил, как точно, без лишних слов, она умеет изложить главное — она и в школе была отличницей, ее часто вызывали, чтобы подвести итоги урока или что-нибудь в этом роде. Ничего удивительного, что она тоже занялась бизнесом, подумал он.

Сергей знал толк в красивых женщинах, и хотя Юля никогда не привлекала его как мужчину, он даже безо всякого практического интереса понимал, как она хороша. Неудивительно, что молоденький Стас Незвецкий обалдел, едва взглянув на нее!

В свои тридцать три года она сохранила девическую матовость кожи, стройность фигуры и блеск пышных золотисто-каштановых волос. Но вдобавок ко всему этому Юля приобрела то, чем не обладают юные девушки: поразительное умение держаться, выверенность каждого движения, жеста и взгляда.

«Зачем ему Лиза? — снова с тоской подумал Псковитин. — В Юльке же все есть, что нужно для счастья…» Но в то же мгновение, когда подумал об этом, он усомнился в своей уверенности, глядя в таинственные свечные блики в ее глазах.

В эти минуты, у себя дома, рядом с любимым и любящим мужем, Юля была настолько сама по себе, что казалась инопланетянкой… «Может, она всегда была такая? — подумал Сергей. — Да ведь я не замечал как-то, и Юрка, по-моему, тоже».

Ему не пришло в голову, что сам он каким-то магическим образом заметил Юлину отстраненность только тогда, когда она стала очевидной для Ратникова…

— Как я устала, Юра, — вдруг сказала она. — Просто передать не могу, как я устала. Пока работаю — не чувствую, а стоит попасть в Москву — и хочется лечь на диван, ноги вытянуть и смотреть в потолок; сил нет.

Она смотрела на мужа взглядом, в котором было ожидание: любая женщина могла рассчитывать после этих слов на сочувствие, хотя бы показное — а уж тем более естественно было ожидать сочувствия от такого человека, как Юра. Но он молчал, и в Юлиных глазах снова промелькнула обида.

Сергей понял, что пора уходить — зачем присутствовать при этом незримом выяснении отношений, зачем вообще мешать их выяснить в спокойной обстановке?

— Ну, ребята, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо за отличный вечер, мне пора. Я, знаешь, Юлька, тоже устал, хоть из Москвы и не выезжал давно. Пойду, правда, лягу на диван и буду в потолок смотреть. Я тебе не нужен до понедельника, Юр?

— Ты-то ему всегда нужен, — ответила за мужа Юля. — Ладно, Сережа, пока. Приеду снова — увидимся.

Но увидеться им пришлось еще до ее отъезда.

Ратников зашел к нему утром в понедельник, когда Псковитин только что приехал в офис.

— Слушай, — сказал он. — Ты не мог бы сегодня Юлю проводить в Шереметьево?

— Конечно, мог бы. А ты что — нет?

— Да, понимаешь, Ростальцов из Англии вернулся, англичан привез, а мы ведь как-то мало ими последнее время занимались, не упустить бы… Один — член парламента, завтра утром уезжает. Я должен с ними сегодня вечером разговаривать. Думал, она в воскресенье улетит, проводил бы сам — а у нее дела оказались в понедельник, вот и… Так отвезешь?

— Без проблем, — пожал плечами Псковитин. — Когда самолет?

Юркино объяснение было более чем основательным, Псковитин тоже знал о приезде англичан. И все-таки — не было прежде таких англичан, из-за которых Юра не проводил бы жену…

Сергей заехал за Юлей к «Националю», подождал у бокового входа. По телефону она объяснила, что должна закончить какие-то переговоры: в «Национале» вскоре открывался парижский «Максим».

— Ты будешь на открытии? — спросил Сергей, когда Юля села в машину.

— Нет, не получается. Я потом приеду, устроим здесь презентацию нового агентства.

Лицо у нее было невеселое — но едва ли потому, что ей не удается быть на открытии московского «Максима». Сегодня, как, впрочем, и всегда, она выглядела неотразимо: в длинном красном плаще из какой-то воздушной ткани, который не столько согревал ее, сколько оттенял безупречную стройность.

Был конец дня, на улицах уже начались пробки, и они выбирались на Ленинградский проспект с черепашьей скоростью. Юля долго молчала, словно размышляя о чем-то, молчал и Сергей, не желая ей мешать.

— Скажи, Сережа, — вдруг нарушила молчание она. — У Юры кто-то появился?

«Ничего себе вопросик!» — подумал Псковитин. Даже если бы это было так — еще не хватало становиться информатором его жены!

— Ну, Юля, — укоризненно произнес он. — Спроси что-нибудь полегче. Что я, сторож при нем?

— Ты все время рядом с ним, — возразила Юля. — Кому знать, как не тебе — необязательно, чтобы он тебе сообщал. А иначе — я не понимаю, что с ним происходит. Он какой-то в этот приезд… Я вижу, он не рад мне, хотя и старается держаться так же, как обычно. И проводить не поехал…

— Да у него просто переговоры сейчас, — попытался объяснить Сергей. — Ты же сама теперь этим занимаешься, должна понимать.

— Я понимаю. Но мне показалось, он воспринял эти переговоры с облегчением. Сережа, я не слепая — хотя, конечно, мало остается времени на все это. С ним что-то происходит — что?

— Ну, вы редко видитесь, живете практически на два дома, — сказал Сергей. — Чему ж ты удивляешься? Он же не мальчик, чтобы всегда быть в восторге.

— Ты не понимаешь. Дело не в двух домах, он ведет себя по-другому… Ну, я не хочу объяснять подробно. Мы всегда жили порознь — во всяком случае, расставались периодически. И никогда такого не было. Мы оба привыкли, нас обоих это устраивает — и вдруг… Значит, у него кто-то появился, я не вижу других причин.

Сергей пожал плечами. Что он мог сказать? Конечно, у Юрки всегда бывали какие-то бабы — чему удивляться, когда жена далеко! Некоторых Сергей знал — хоть ту же Кариночку, некоторых — нет; но, во всяком случае, он был уверен, что все эти связи ничего не значат для Юры. И Юля не могла об этом не знать: она была женщиной без лишних комплексов.

Но самое удивительное заключалось в том, что у нее, красавицы и супермодели, кроме Юры, никогда не было никого! Ратников ни с кем, включая Сергея, не обсуждал интимные вопросы, но об этом он сам сказал ему однажды, и тот почему-то понял, что это правда.

Это было какое-то неназванное, но неотменимое условие их брака, еще до того, как они поженились — с того дня, как Юля поехала на свой первый подмосковный конкурс красоты. Не то чтобы Ратников ставил ей условия — она сама поставила их себе и никогда от них не отступала. Юрка сказал ему тогда об этом просто:

— Ей не нужны любовники, вот она их и не заводит. Ей есть на что тратить силы, время, и ей проще прилететь в Москву даже на одну ночь, чем затевать эту волокиту. И потом, она ведь меня любит, и я ее люблю.

В последнем сомневаться не приходилось: вся их жизнь, с самого детства, была тому доказательством. Сомнения появились у Сергея только в последнее время, но он вовсе не собирался делиться ими с Юлей — достаточно того, что она поняла сама.

— Я не знаю, Юль, — сказал он. — Поговори с ним сама, при чем здесь я?

— Как ты себе это представляешь? — прищурилась она. — Я спрошу: Юрочка, нет ли у тебя любовницы? Очень будет мило! Ладно, что об этом говорить.

Она действительно замолчала, глядя на запруженную машинами дорогу. Сергей видел, что Юля обижена, уязвлена. Но он не мог прочитать других чувств в ее прищуренных глазах…

Когда он возвращался из Шереметьева, невеселые мысли одолевали и его самого.

12

Прежде Лизе трудно бывало разобраться в собственных чувствах. Она не понимала, что связывает ее с Виктором, и инстинктивно не верила, что это может быть любовью. Она безоглядно отдалась первой своей любви, забыв обо всем ради Арсения, — и все-таки ей долго пришлось сомневаться в том, как она относится к нему, когда он решительно не захотел иметь ребенка.

Но то, что происходило с нею теперь, невозможно было считать сомнениями.

Наоборот — она сама, едва ли не через силу, заставляла себя сомневаться в собственных чувствах, потому что боялась той бездны, которая за ними открывалась.

Дело было не только в том, что Юра был женат. Юлия, которую она видела однажды и мельком, казалась ей полуреальной ослепительной красавицей, и Лиза не чувствовала перед нею никакой вины.

Но ведь впервые за многие годы — да что там, впервые в жизни! — она чувствовала необыкновенное душевное спокойствие, уверенность в том, что завтрашний день принесет счастье — и все это было связано с теми отношениями, которые сложились у нее с Юрой.

Она видела, как освещается его лицо, когда он смотрит на нее, она чувствовала себя счастливой в его присутствии — и понимала: все это слишком дорого, чтобы могло быть походя разрушено в поисках более близких отношений, которые ведь неизвестно еще, чем обернутся…

Ей приходилось собирать всю свою волю, чтобы быть благоразумной и довольствоваться тем, что есть, не пытаясь достичь в отношениях с Юрой ничего иного.

Ей было хорошо сидеть между ним и Сергеем Псковитиным — все равно где: в ресторане или в автомобиле, или в конференц-зале, или на скамейке ипподрома. Каждая минута, проведенная с ними, звенела в ней, напоминая о своей неповторимости…

Лиза понимала, что эта доверительная простота мгновенно прекратится, если ее отношения с Ратниковым перейдут за ту незримую черту, до которой их еще можно было считать просто дружескими.

И — ее смущал, тревожил взгляд Псковитина, который она чувствовала на себе постоянно. Она физически ощущала тяжесть этого взгляда.

Лиза прекрасно понимала, что в отношении к ней Сергея есть все, что угодно, кроме недоброжелательности, — и все-таки ей было неловко, когда она ясно читала в его глазах вопрос, ожидание, надежду… Чем она могла ему ответить?

В свои, совсем еще молодые, годы Лиза вовсе не была избалована мужским обществом. Конечно, она постоянно становилась предметом мужского интереса, к ней «цеплялись», ее хотел похитить молодой бандит в Новополоцке, на ней хотел жениться солидный и порядочный шофер — сосед ее матери; как она смутно припоминала, был еще преподаватель Новополоцкого политехнического, который пытался излить ей душу в надежде на взаимность. И был еще Пауль Кестнер, мечтавший видеть ее хозяйкой его кёльнского дома…

Но все они — желающие, требующие, вожделеющие, любящие — помогли ей понять только одно: встретить настоящего мужчину невообразимо трудно, их почти нет — тех, что были бы достойны хотя бы уважения. А уж любви…

И теперь ей дорого было расположение Сергея Псковитина: она чувствовала, что та неколебимая надежность, которая исходит от него, — редчайшая редкость. К тому же она видела, как относится он к Ратникову, и понимала, что стать между ними яблоком раздора — было бы преступлением.

«Пусть все так и будет, — думала Лиза. — Разве мне плохо с ними, разве им плохо со мной до тех пор, пока ни с одним из них не перейдена черта?..» Ей хотелось замедлить эти счастливые мгновения — и тут же хотелось поторопить их, все их отдать за один Юрин взгляд…

В какой-то момент Лизе показалось, что хрупкое равновесие достигнуто — во всяком случае, она видела, что Ратников тоже не в силах его нарушить. Но их прогулка по ночной Москве, после которой он с трудом оторвался от ее руки, ясно показала ей, что не нужно питать в себе успокоительных иллюзий. Все было ясно между ними, как бы ни старались они оба отдалить мгновение полной ясности…

С колотящимся сердцем, раздираемая противоречивыми желаниями, ждала Лиза, куда понесет ее непредсказуемый поток времени.

Но на следующий день после ночной прогулки надо было идти на работу, и ей стоило больших усилий собрать свою волю, чтобы выглядеть невозмутимой.

Она не видела Ратникова весь следующий день. Едва ли он скрывался от нее, просто люди потоком шли в этот день в его кабинет. Даже на следующий день они лишь мимолетно встретились в коридоре, и Юра улыбнулся ей той счастливой и ободряющей улыбкой, за которую ей не жаль было жизнь отдать.

Сидя в своей комнатке за компьютером и переводя очередное деловое письмо, Лиза вспоминала, как он входил сюда, едва выдавалась свободная минута — погруженный в свои мысли, держа в руках очередной проект, о котором он хотел знать ее мнение. Как садился на край стола, глядя на нее чуть исподлобья, с живым, сияющим в темно-серых глазах интересом… Как можно было этим не дорожить, как можно было это разрушить!..

Она почти радовалась, что не видит его в эти дни: в одиночестве ей легче было прийти к душевному равновесию.

Она боялась только, что в конце недели, если Юра, как это часто бывало, предложит какую-нибудь совместную прогулку, она будет просто не готова к тому, чтобы держаться в его обществе спокойно, весело и радоваться одному лишь его присутствию.

Поэтому, когда в пятницу вечером Сергей Псковитин зашел за ней, сердце у нее дрогнуло.

— Лиза, — спросил он, останавливаясь на пороге, словно боясь не поместиться в ее комнатке. — Ты очень занята сегодня вечером? Может быть, пойдем куда-нибудь?

— А что, Юра уже освободился? — спросила она, потому что не знала, чем занят он теперь.

— Юра? — в голосе Псковитина вдруг промелькнул оттенок горечи. — Почему Юра? Я просто предлагаю тебе поехать куда-нибудь вдвоем — поужинать или в театр, куда хочешь.

Он смотрел на нее, и во взгляде его была почти мольба — такая неожиданная, невероятная в суровых глазах этого человека.

Лиза покраснела, смутилась до слез. Она невольно обидела его своей уверенностью в том, что они могут ездить куда-то только втроем — как будто Сергея можно было воспринимать только как приложение к Юре…

— Извини, — поспешила она исправить свою оплошность. — Я не сразу тебя поняла. Конечно, мы можем поехать куда-нибудь. Но, наверное, уже поздно брать билеты в театр? Смотри, до любого спектакля часа два осталось…

— А ты хочешь в театр? — лицо его просветлело. — Найдем билеты, Лиза, не волнуйся! Куда?

— Куда хочешь, Сережа, — ответила она. — Я ведь не собиралась сегодня в театр и афишу не смотрела. Куда тебе нравится?

— Тогда, может, в Кусково поедем? — предложил он. — Там вокальный вечер сегодня в Шереметьевском дворце… Бетховен, Шуберт.

По правде говоря, Лиза слегка удивилась: Сергей Псковитин не производил впечатления завсегдатая вокальных вечеров. Словно отвечая на ее сомнения, он поспешил пояснить:

— Я там вообще-то не был ни разу. Но мне, знаешь, показалось, тебе должно в Шереметьевском дворце понравиться. А билеты есть, я уже звонил — возьмем прямо в кассе перед началом.

Он смотрел на нее вопросительно, словно не веря в то, что она согласится. Никогда, ни за что на свете она не могла бы ответить отказом на этот его взгляд…

— Конечно, понравится, — сказала она. — Я тоже не была в Кускове, спасибо, Сережа.

И все-таки на сердце у нее была тяжесть: ей нелегко было провести вечер с ним наедине, как бы хорошо она к нему ни относилась… Тем более что он был молчалив, и надеяться на то, что ей достаточно будет просто слушать его, — не приходилось.

Но им повезло, что они выбрали именно Кусковский парк! Едва они оказались за чугунной решеткой и дивная аллея открылась перед ними в вечерних лучах июльского солнца, Лиза почувствовала драгоценную и спасительную легкость. Кажется, и Сергей отошел от напряжения, которое от него исходило с той самой минуты, как он остановился в дверях ее комнатки.

Они медленно пошли по аллее к дворцу, любуясь его обветшалой и подлинной красой. Ангел с крестом, окруженный строительными лесами, возносился над куполом церкви, словно благословляя идущих.

Они успели к самому началу, и Лиза даже пожалела, что не остается времени, чтобы погулять по парку до концерта. «Но ведь можно и потом? — подумала она. — Теперь поздно темнеет…»

Небольшой светлый зал был не совсем полон, зрители рассаживались, многие здоровались друг с другом — видно было, что здесь в основном собираются знакомые.

— Жаль, далеко это, — сказал Сергей. — Могло бы людей быть побольше, в пятницу-то.

Кивнув, Лиза принялась разглядывать роспись на потолке, скульптуры, картины и вензеля на гербах, украшающих зал. Особенно хороши были две мраморные женские фигуры, стоящие по обе стороны огромного зеркала: они казались близнецами, но, присмотревшись, можно было легко уловить то несходство их лиц и поз, из-за которого каждая воспринималась как истинное произведение искусства.

Конферансье объявил исполнителей, раздались первые аплодисменты. Оказалось, что будут петь народные песни, и Лиза почувствовала легкое разочарование. Хоть и Бетховен, а все-таки не хотелось слушать про то, как молодая крестьянка жаждет выйти замуж за Патрика…

Но все это оказалось совсем иначе, чем она предполагала. Пожилая певица с осиной талией и огромными глазами была не просто старательной исполнительницей.

Уже после третьей песни Лизе показалось, что ее голос светится, что он осязаем — так живо и чудесно звучал он под светлыми сводами зала. Краем глаза она видела, что и Сергей сначала заинтересовался, а потом и увлекся пением. Он вообще казался ей восприимчивым, готовым чувствовать гораздо больше и тоньше, чем представлялось при его внушительной и грубоватой внешности.

— Хорошо, правда? — прошептала она, поворачиваясь к нему.

Сергей кивнул, и Лиза вдруг увидела, как дрогнула его рука — словно он хотел протянуть ее к ней. Она поспешно перевела взгляд на певицу.

Полтора часа без антракта пролетели незаметно. Певица завершила концерт «Ave Maria» Шуберта, и в те мгновения, когда летели вверх чистые звуки, Лиза почувствовала, как вслед им устремляется ее душа, готовая воспринимать все самое ясное и чистое, что только может быть на свете…

С этим чувством вышла она из зала. Сергей шел рядом, не говоря ни слова — наверное, он тоже почувствовал, что слова излишни в том приподнятом состоянии, в котором оба они находились.

— Как неожиданно все бывает, правда? — нарушила наконец молчание Лиза. — Думаешь: обычный вечер, а вдруг — душа переворачивается.

— Я не думал, что будет обычный вечер, — ответил Сергей.

— Ты знал, что это такая хорошая певица? — удивилась Лиза.

Но тут же она поняла, что он имел в виду совсем другое: даже по его голосу было понятно, что чудесное пение — для него все-таки не самое сильное впечатление сегодняшнего вечера… Она тут же смутилась: снова надо было как-то справляться с этой неизбежной неловкостью.

То, что чувствовал Сергей, было для нее так же ясно, как если бы он говорил об этом вслух. Вообще она легко угадывала его чувства — но угадывала словно бы не душой, не в виде едва уловимых импульсов, а обычным женским пониманием, которое тоже никогда не подводило ее. Это не были неотразимые, мгновенные озарения, которые приходят вместе с любовью, когда образуется неразрывная, как пуповина, нить между двумя сердцами. Но и того, что она просто понимала, — было достаточно.

Они медленно шли по широкой аллее. Темнело поздно, и даже сумерки еще не сгустились в старинном парке. Мраморные статуи встречались на их пути, и Лизе казалось, что они внимательно смотрят им вслед.

Она не знала, о чем говорить с Сергеем, и видела, что и он чувствует себя стесненно. Она смотрела на его суровый профиль и снова думала о том, как велико его сходство с римским легионером.

— Помнишь, ты говорил, что жалеешь о том, что нет больше этих войск, в которых ты служил, но не жалеешь, что сам в них не служишь? — спросила она. — Я не поняла тогда, что ты имеешь в виду…

— А! — вспомнил Псковитин. — Да просто я им благодарен, этим войскам, и я знаю, чего они стоят, какие там были люди — достойные люди. Ясное дело, жаль, что все порушено, еще аукнется, да поздно будет. Но я же знаю, кому они подчиняются, — и не хочу больше подчиняться этим людям. Они предатели.

Он замолчал, и Лиза заметила, каким жестким стал его взгляд.

— Наверное, тебе неприятно об этом говорить? — поспешно сказала она. — Извини, я ведь просто так спросила…

— Почему — неприятно? Теперь уже все равно. Когда нас расформировывали — тогда убить был готов всех этих сволочей. А сейчас даже рад: как представлю, что надо было бы выполнять их… гадские приказы — нет, с меня хватит.

— А тебе нравится в «Мегаполисе»? — спросила она.

Сергей пожал плечами, улыбнулся.

— Какая разница, как Юрка это называет? «Мегаполис» так «Мегаполис» — мне все равно. Это, наверно, Саша ему название придумал. А с меня достаточно, что я работаю с ним — мне, знаешь, нелегко дались те годы, когда мы расставались.

— Почему же вы расставались, Сережа? Ты знаешь, я все время чувствую какую-то недоговоренность во всем, что касается вашего прошлого, и не могу понять, в чем дело. И спрашивать не хочется — не хочется лезть к вам в души…

Сергей посмотрел на нее внимательно, словно бы оценивающе. «Какого цвета у него глаза? — вдруг подумала Лиза. — Как странно, я воспринимаю его облик настолько в целом, что даже не замечаю цвета его глаз…»

— Это мне труднее объяснить, чем про «Вымпел», — медленно сказал он. — Там-то все понятно: шла борьба за власть, нас боялись, нам плюнули в лицо — и все дела, ничего особенного. А с Юрой… Ну, с виду-то все просто было: он не мог же всю жизнь на даче просидеть, подрос немного, перебрался в Москву. Друзья, интересы новые — с его-то головой! Конечно, мне не все было понятно.

— Это пищеславцы, ковчежники? — улыбнулась Лиза.

— А что, он тебе уже рассказывал? — спросил Сергей. — Нет, эти-то так — ерунда, он их быстро раскусил. Были и другие люди…

— Но неужели его это так увлекало, что вы из-за этого стали друг другу чужими? — удивилась Лиза.

— Мы не стали друг другу чужими, — сказал Сергей. — Я не могу правильно сказать… Мне не стало места в его душе, ты понимаешь? А для меня это было все равно, как если бы мне не стало места на земле. Я не знал, что с собой делать, я просто не умел. Мне было страшно, я ничего не понимал, вообще потерял все жизненные ориентиры. Это странно, я понимаю, я же не выгляжу… беспомощным. Но это так было, что поделаешь. Я и в Рязанское ВДВ из-за этого пошел: казалось, там все будет просто.

Слушая немного сбивчивый рассказ Сергея, видя его волнение, Лиза понимала: он говорит сейчас о том, что больше всего задевает его душу — может быть, он ни с кем и не говорил об этом…

Неожиданно он замолчал, словно наткнулся на невидимую преграду.

— Ему было не до меня, — закончил Сергей. — Но он в этом не виноват.

— Это из-за Саши Неделина? — вдруг догадалась Лиза. — Я уже несколько раз слышала о нем — и все время разговор как-то обрывается… Мне показалось, Юра не хочет об этом говорить.

— Правильно показалось, — согласился Сергей. — Он и не будет о нем говорить, и ты лучше не спрашивай — зачем его мучить?

— Но почему? Что ему сделал этот ваш Неделин, кто он вообще?

— Он кто? Да никто, обычный такой был мальчик в очках, умный. Я его сразу невзлюбил, как только он появился — как чувствовал… Ну а Юрка не отходил от него — слушал, как пророка какого-то.

— И что же потом было?

— Знаешь что, Лиза, давай не будем об этом говорить? — Сергей посмотрел на нее, и сквозь странную покладистость, сквозившую в его взгляде весь сегодняшний вечер, Лиза заметила привычную твердость. — И с Юрой не говори об этом, ладно?

— Конечно, не буду, — пожала плечами она. — Если это так болезненно…

Но с Сергеем ей говорить было, в общем-то, не о чем, и оба они снова замолчали. Становилось прохладно, Лиза едва заметно поежилась. Сергей тут же снял куртку и набросил ей на плечи.

— Ты такой внимательный, Сережа, — сказала она, улыбнувшись и кутаясь в его куртку. — Ты словно родился для того, чтобы защищать…

— Наверное, — согласился он. — Я не против, если защищать тебя…

— И Юру? — тут же спросила она.

— Да, и Юру, это правда, — голос у него дрогнул. — Если бы не это…

— Тогда давай и не будем об этом говорить, Сережа, прошу тебя!

Ей нетрудно было объяснить ему свои желания: по отношению к нему они были ясными, как стекло. Только не хотелось его обидеть, на это и были направлены ее усилия.

— Я сама думала об этом, я так нелегко об этом думала, — произнесла она. — И мне дорого все, что есть между нами — уже ведь есть и я в вашей жизни, правда? Я не могу разрушить…

— Я — тем более, — тихо сказал он. — Надо же так — чтобы именно ты…

Они остановились у церкви, неподалеку от выхода из парка. Сергей смотрел себе под ноги, Лиза — на него, ожидая, когда он поднимет глаза. После того как она высказала то, что чувствовала к нему, ей стало легче, она больше не ощущала той мучительной неловкости, которая не отпускала ее прежде.

— У тебя такие глаза… — сказал Сергей, отрывая взгляд от дорожки. — Я бы многое мог выдержать, но твой взгляд… Я ж тоже не железный, Лиза, что мне делать?

Это было сказано так беспомощно, что она вдруг поняла: он действительно не знает, что делать с собой, действительно не умеет сладить со своей душой. И ведь на этот раз не спросишь у Юры…

— Ты похожа на одну женщину, — вдруг сказал он.

— На какую? — заинтересовалась Лиза.

— Да нет, это я неправильно сказал — вообще-то ты совсем на нее не похожа. — Он улыбнулся своим мыслям. — Я с ней познакомился, когда мне пятнадцать было. У нее тоже особенный был взгляд, хотя совсем другой. Нет, не похожа — забудь!

— Поедем по домам? — предложила Лиза. — Я так рада, что мы пошли на этот концерт. И поговорили… А где Юра сегодня? — вдруг спросила она.

Она думала об этом весь вечер, но не решалась спросить Сергея.

— Жена его приехала, — ответил он.

Лиза почувствовала, что сердце ее забилось в пугающей пустоте. К чему делать вид, что ей дороже всего душевный покой? Достаточно было подумать о Юре и о его жизни, отданной другой женщине, — и все эти опоры, казавшиеся такими прочными, рухнули в одно мгновение…

Она попыталась принять невозмутимый вид, но Сергей уже успел заметить, как изменилось ее лицо.

— Чего ты стесняешься, Лиза? — Он невесело усмехнулся. — Сердцу не прикажешь, я же понимаю. Зачем ты как будто клянешься, что он тебе будет безразличен?

— Сердцу — да, — ответила она, едва сдерживая слезы. — Но себе-то можно приказать, Сережа, разве нет?

Он посмотрел на нее тем же внимательным и словно бы оценивающим взглядом, и ей показалось, что в глазах его промелькнуло что-то, похожее на уважение.

— Можно, — согласился он. — Можно по крайней мере попробовать.

Она поняла, что это он говорит уже не для нее, а для себя.

«Надо просто не думать об этом, — говорила сама себе Лиза, провожая взглядом псковитинский «опель», отъезжающий от ее подъезда. — Если Сергей может держать себя в руках — неужели я не сумею?»

Как ни странно, она казалась себе сейчас сильнее, чем Сергей — во всем, что касалось чувств, — и вместе с тем ощущала такую же беспомощность, которую, наверное, ощущал и он, оставаясь без Юры, наедине с непонятным и тревожным миром…

13

Легко было говорить: можно приказать себе быть спокойной. Оставаться такой оказалось гораздо труднее.

Единственное, что выручало Лизу, — была невероятная занятость Ратникова, не оставлявшая им времени даже для разговоров наедине. Да и Псковитин был занят выше головы, и его Лиза видела нечасто. Кажется, он взял на работу человека, которого готовил себе в заместители, и теперь «натаскивал» его, заставляя разобраться в разветвленной системе безопасности «Мегаполис-инвеста».

Впрочем, иногда Лиза думала, что и Сергей пытается таким образом обуздать собственную душу.

Работы у нее было немного, потому что, как ей давно стало ясно, главная работа возникала у нее в «Мегаполис-инвесте», если к ней обращался Ратников; переводить письма мог бы любой другой переводчик.

На день своего рождения она съездила к маме в Новополоцк: та давно уже волновалась из-за нее, не зная, чем занимается теперь ее Лиза.

— Как мне не волноваться! — всхлипывала она, обнимая ее на пыльном перроне. — Сколько уж не приезжала ты! По телефону-то легко говорить — все, мол, хорошо, — а мне бы в глаза тебе посмотреть, глазами-то не обманешь!

Знакомое, полузабытое чувство ежедневного покоя охватило Лизу, едва она вошла в их маленькую квартирку. Все здесь было так же, как год назад, как пять лет назад, как в каждый день ее рождения в прежние годы, когда еще не уезжала она отсюда.

На столе, прикрытый вышитой салфеткой, стоял праздничный пирог с малиной, в комнатах пахло ванилью — это был тот самый покой, которого невозможно достигнуть, который дается сам собой, в награду душе…

Мама уже хлопотала на кухне, доставала из холодильника Лизин любимый холодник — никто не умел его готовить так, как она.

Лиза приехала всего на два дня, и, узнав об этом, Зоя Сергеевна едва не расплакалась снова.

— Как же так, Лизонька? Побыла бы, рассказала…

— На работу ведь надо, мама, — объясняла Лиза. — Отпуск мне не положен еще, просто я по тебе соскучилась — вот и приехала.

Они разговаривали за полночь, и Лиза вдруг поймала себя на том, что старается казаться равнодушной, когда речь заходит о руководителе «Мегаполис-инвеста».

— Неужто и за квартиру они платят! — поразилась Зоя Сергеевна. — Надо же, хорошие какие люди!..

Потом, вглядевшись в Лизины глаза, она спросила:

— Не договариваешь ты что-то, Лизонька, я же вижу. Не пойму только, о ком? Неужели ты все одна, никого у тебя нет? Такая красивая ты стала…

Лиза не чувствовала изменений в собственной внешности, но мать сразу заметила то светящееся очарование, которое появилось в облике дочери. Свет лился из ее глаз, и каждый, кто видел ее, поражался тому, какое странное, неназываемое ощущение вызывают в нем эти глаза. Какое-то особенное понимание человеческой души появилось у нее, и невозможно было разгадать секрет этого ее дара…

Да и просто красива она стала! То есть она всегда была красива — с необыкновенными своими светло-пепельными волосами, с виноградной зеленью огромных глаз и нежными очертаниями губ. Но теперь из ее облика исчезла та незавершенность, которая так заметна была в нем прежде. И определенность, появившаяся в ней, была связана именно с Лизиной отданностью чьей-то душе, в которую, казалось, постоянно всматривались ее внимательные глаза.

Но чья это душа так притягивает ее дочь — мать не знала…

— Ты не влюбилась, Лизонька? — осторожно спросила она.

— Почему ты решила?

— Да так — почему ж тебе не влюбиться? И ты не о себе как будто бы думаешь, так мне кажется…

Лиза ничего не ответила. Конечно, она думала не о себе. Ей вообще несвойственно было думать о себе, но раньше всегда приходилось это делать: и потому, что больше подумать о ней было некому — мама и брат не в счет, — и потому, что ей надо было разобраться с собственной душой, иначе не понять было этого непредсказуемого, порою угрожающего мира.

Но теперь — теперь были мысли и чувства, поглощавшие ее без остатка, не оставлявшие сил для раздумий о себе…

Здесь, дома, когда ей не надо было держать себя в руках, казаться невозмутимой и веселой, — она думала о Юре постоянно. Она даже не думала о нем: она чувствовала его постоянно — как если бы он был в соседней комнате, нет, ближе, чем в соседней комнате; как если бы его глаза все время смотрели на нее то с обычным его веселым интересом, то с совсем другим чувством, которое они оба боялись называть…

Мать только вздыхала украдкой, глядя на нее.

Но в Москву Лиза возвращалась с твердой решимостью быть сильнее обстоятельств, не позволять себе разрушать то, что стало ей дорого.

И время словно бы помогало ей в этом.

Наступил август — месяц, в который, как она знала, Ратников всегда уезжал в отпуск. Правда, на этот раз он собирался ехать в Германию — не столько отдыхать, сколько снова улаживать что-то со своим немецким проектом.

Он сам сказал ей об этом, зайдя как-то в ее комнату.

— Меня уже, знаешь, просто азарт берет — да что он, заколдованный, проект этот? — сказал Юрий, сидя, по своему обыкновению, на краю стола. — И ты знаешь, о чем я подумал? Ведь это Подколзев сейчас занимается международными инвестициями — как мне раньше в голову не пришло! То-то он приставал со своей Думой… Это, конечно, еще только предположения, но я сам должен проверить все в Германии — чтобы уж точно убедиться, что дело не в немцах. Да?

Он смотрел на нее вопросительно и даже просительно — словно ожидал, что она посоветует что-то. И ей показалось, что не совета об инвестиционном проекте ждет он от нее…

— А у Сергея когда отпуск? — спросила она, отводя глаза.

— Мне тоже интересно, — усмехнулся Ратников. — Сейчас-то он уж точно не уйдет: и меня не будет недели две, и с замом своим новым он возится — нет, сейчас не уйдет.

В глазах его мелькало рассеянное выражение — видно было, что он думает сейчас не об отпуске Псковитина, да, пожалуй, и не о собственном отпуске. Лиза не спрашивала, куда именно он едет, как собирается отдыхать. Наверняка он проведет отпуск с женой — зачем растравлять себе душу вопросами?

Она замечала, что в последнее время он как-то спокойнее смотрит ей в глаза, словно тоже решил для себя что-то. И она не знала, радоваться ей этому или печалиться…

Дни, когда она не видела его, сливались для нее в одно пустое пятно — как будто были вычеркнуты из жизни. Она физически ощущала никчемность своего существования и с ужасом думала: «Что же я дальше буду делать?»

Но и когда он вернулся, мало что изменилось в ее жизни. Работа, квартира в писательском доме, короткие встречи с Юрой в коридоре или во время каких-нибудь конференций, тяжелый и печальный взгляд Псковитина — ото всего этого веяло безнадежностью…

Хотя внешне в ее жизни не было совершенно никаких проблем: у нее было достаточно денег, ей не приходилось думать о завтрашнем дне — чего еще желать во времена, когда жизнь большинства людей представляет собою жестокую борьбу за выживание?

Однажды, в конце сентября, разбирая в шкафу летние платья, Лиза вдруг ощутила ту острую, неизбывную тоску, избавиться от которой, как она знала по опыту, можно было, только совершив хоть какой-нибудь поступок. Она даже беспомощно огляделась — словно ожидая, что кто-нибудь выручит ее, подскажет, что ей делать. Но тишина стояла в комнате, тишина была за вечерним окном, тишина обволакивала ее плотной пеленой…

На следующий день, в субботу, она вышла на улицу с твердым желанием пойти куда-нибудь — где жизнь сама вынесла бы ее из этой бессмысленности, дала бы ей шанс встрепенуться. Ведь сколько раз уже выручала ее Москва, незаметно подхватывая в свой мощный поток!..

Лиза вышла из метро на Арбатской площади и медленно пошла к Арбату, свернула в какой-то переулок. Небольшой особнячок фисташкового цвета, чистые, невысокие ступеньки…

Ноги сами вынесли ее к этому дому, и, подняв глаза, Лиза увидела знакомую надпись «Модная лавка Никиты Берсенева». Она стояла у самых ступенек, не решаясь нажать на кнопку звонка; воспоминания нахлынули на нее. Она, счастливая, юная, вот точно так же стоит у этого крыльца, и ожидание какого-то неведомого счастья соединяется в ее душе с простым и радостным ожиданием самой обыкновенной примерки у необыкновенного русского кутюрье. Неужели это было? Если бы вернуть, с тоской подумала Лиза. То счастье, которое таилось в самом ожидании…

Пока она размышляла об этих отвлеченных вещах, дверь тихо открылась перед нею. На пороге стояла улыбающаяся женщина в недлинной юбке-тюльпане и элегантном светлом пиджаке.

— Я вижу, вы не решаетесь войти? — спросила она. — Разве вы не договорились с Никитой Алексеевичем?

— Нет, — удивленно ответила Лиза. — Он не знает, что я приду. Я даже не уверена, что он помнит меня…

— Тогда я сообщу ему о вас, — тут же предложила женщина. — Знаете, вы так трогательно выглядите — я заметила вас на мониторе. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь входил сюда с таким естественным видом… К тому же ведь на вас его платье! — пояснила она, словно оправдывая собственную предупредительность.

И, предложив Лизе подождать внизу, женщина поднялась по лестнице-волне наверх. Печальная нимфа все так же закрывалась рукой от входящих — и Лизе показалось, что она наблюдает за нею из-под мраморной руки.

— Лиза! — услышала она. — Вот так гостья, вот кого не ожидал!

Никита Берсенев быстро спускался по лестнице, и, увидев его, Лиза улыбнулась от неожиданной радости. Он был все такой же, каким она видела его три с лишним года назад — стареющий, седеющий юноша с легкой походкой.

— Представьте себе, а я ведь вспоминал вас совсем недавно! — Берсенев уже наклонился к ее руке. — Просматривал старые эскизы, вот и вспомнил нашу с вами коллекцию. Вы были прекрасной моделью, Лизонька, куда же вы пропали?

— Я не решалась, Никита Алексеевич… Мне казалось, вы можете быть обижены на меня…

Она не продолжала, но Берсенев понял, что она имеет в виду свое расставание с Виктором.

— Лизонька, — рассмеялся он. — Простите старого циника, но я столько повидал на своем веку любовных крушений — стал бы я из-за этого менять о вас свое впечатление! Витя ведь взрослый человек, мало ли, как бывает! Рита мне говорила, вы были у нее, даже и ко мне зайти думали — почему же не зашли?

— Сама не знаю, — искренне ответила Лиза.

Действительно, почему?

— На открытие «Максима» собираетесь? — поинтересовался Берсенев.

— Нет, — удивилась Лиза. — Какого «Максима»?

— О, вы не знаете? Карден открывает московский «Максим» в «Национале», весь бомонд взбудоражен, все платья шьют. Собственно, все уже и готовы, я даже удивился, что вы так поздно.

— Да я не собираюсь на открытие, — улыбнулась Лиза. — Я ведь просто так к вам зашла, Никита Алексеевич, правда.

— Значит, — притворно обиделся кутюрье, — мое искусство показалось вам тогда настолько малопривлекательным, что вы не жаждете продолжить совместную работу?

— Какая же она совместная? Вы с меня только мерки сняли, а так — сами все придумали!

— Ох, не скажите, Лизонька, — возразил Берсенев. — Вы обладаете таким редкостным шармом — и не уверяйте меня, моя дорогая, будто вы об этом даже не догадываетесь! — что шить для вас — и удовольствие, и высокое искусство.

Он загорелся — точно так же, как и прежде, — и с воодушевлением продолжал:

— Да-да, шить для вас оч-чень нелегко! С одной стороны, вы заслуживаете самой изысканной и выразительной одежды, но с другой — ваш облик сам по себе так выразителен, что ни одно платье ни в коем случае не должно его затмевать или, упаси Бог, вступать с ним в противоречие. А сейчас, — он окинул ее внимательным взглядом, — сейчас вы стали еще более женственной, ваша трепетность — я до сих пор помню, вы показались мне похожей на бабочку! — сочетается теперь с мягкостью черт и невыразимым очарованием! Это настоящее женское очарование, можете мне поверить, Лизонька, — очарование женщины, которая создана природой для того, чтобы быть спутницей и возлюбленной!

Лиза только грустно улыбнулась, слушая его. Спутницей и возлюбленной! Может быть, он и прав, но спутницей и возлюбленной она могла быть единственному человеку — и это было невозможно…

— Нет, Никита Алексеевич, спасибо вам огромное — я не буду на открытии «Максима», — сказала она.

— И это вас очень печалит, Лизонька? — Он внимательно посмотрел на нее. — Ну хотите, я достану для вас приглашение?

— Да что вы, Никита Алексеевич, зачем!

Ей действительно было безразлично и открытие «Максима», и любое другое событие, которое не связывало ее с Юрой.

— Да, вы не светская львица, моя дорогая! — заметил Берсенев. — Хотя погодите — вы ведь именно львица, насколько я помню? Ведь это день вашего рождения мы праздновали как-то в конце июля у Вити в подмосковной? Ну, конечно, вы Лев по зодиаку, то есть очаровательная львица!

— Какая уж там львица, — невольно улыбнулась Лиза.

— Ну почему? Разве львица — это та, что рычит и бросается? Я, правда, не знаток этих астрологических штучек, это Гриша у нас любит, но мне кажется, вы очень даже стойко можете бороться за свое счастье и самоотверженности вам не занимать. Как львице по отношению к своим детенышам!

— Да ведь у меня нет детенышей, с чего вы взяли? — Лиза продолжала улыбаться, слушая Берсенева.

— А мужчины — те же детеныши, уверяю вас, ну никакой просто разницы! Так что, милая моя львица, зря вы падаете духом. Да-да, вы именно упали духом, потому и пришли сюда, разве нет? Я, разумеется, польщен вашим доверием, Лизонька, но унывать у вас нет никаких причин. Какие-нибудь любовные переживания, ведь правда?

Лиза кивнула, хотя вовсе не собиралась ни перед кем открывать душу.

— Ну-у, вам ли переживать из-за любовных неурядиц! — Берсенев ободряюще коснулся ее плеча. — Любой мужчина сочтет за счастье, чтобы на него устремились такие глаза, как у вас — которые для него и созданы Богом! И при этом, заметьте, это не глупые пуговицы, в ваших чудных глазах светится ум и понимание!

— А если он не считает это за счастье, как тогда быть, Никита Алексеевич? — Лиза сама удивлялась своей неожиданной откровенности.

— Вы ошибаетесь! — горячо заявил Берсенев. — Нет такого мужчины, который бы от этого отказался, потому что таких женщин — раз-два и обчелся, особенно теперь. Милая вы моя, да ведь даже моя обожаемая супруга, которая всего-то и была, что натурщицей в художественном училище, — и та была занята только собой, и той было не до меня! А вы говорите!.. И знаете что, — он решительно взял ее под руку, — пойдемте-ка ко мне в мастерскую. Вы, конечно, необыкновенная девушка, Лизонька, и чувства у вас глубокие, и ума не занимать. А все-таки лучшее лекарство от хандры для любой нормальной женщины — это новое красивое платье, я в этом неоднократно убеждался.

— Но Никита Алексеевич, я не могу шить у вас! — запротестовала Лиза. — У меня просто нет таких денег!

— Прелесть вы моя, это вы мне говорите о деньгах! — рассмеялся Берсенев. — У вас нет, а у меня как раз-таки есть, и я совершенно уверен, что могу иметь их ровно столько, сколько мне необходимо — поверьте, я еще не потерял ни репутацию, ни квалификацию. Так что финансовый вопрос мы с вами обсудим позже, а сейчас я предлагаю вам обсудить фасон — ну, как будто бы вы собираетесь на открытие «Максима», например.

И, говоря все это своим приятным голосом с легкой картавинкой, Берсенев увлек Лизу наверх, в свою знаменитую мастерскую со стеклянным потолком.

«Может быть, он и прав, — думала Лиза по дороге домой, стоя у дверей вагона в метро. — Спутница и возлюбленная…»

Она думала об этом с горечью, но, как ни странно, неожиданный для нее самой визит к Берсеневу вывел ее из состояния безнадежности.

Если бы еще не видеть Юру так часто, подумала было она, но тут же ужаснулась этой мысли: во что превратилась бы ее жизнь, если бы не удавалось хоть бы видеть его — пусть мельком, как это чаще всего и происходит теперь?

Сергея она тоже видела не так часто, как прежде, но уже через месяц после их разговора в кусковском парке Лиза поняла: ее уверенность, что отношения между нею и Псковитиным выяснены окончательно, — совершенно напрасна. В глазах Сергея опять читались и суровость, и печаль, и какая-то немая просьба…

«А может быть, не надо усложнять себе жизнь? — иногда думала Лиза. — Сергей любит меня, в этом не приходится сомневаться, он одинок, ничто не мешает нам быть вместе; и ведь я отлично знаю, как он надежен и порядочен — чего же больше?»

Она понимала, что многие женщины сочли бы за счастье связать свою жизнь со Псковитиным, но лишь ум подсказывал ей сомнения. В душе ее сомнений не было совсем, а она давно уже поняла, что не в силах приказать собственной душе…

Никита Берсенев сшил для нее чудесное платье из матовой бледно-зеленой тафты с нежными, едва заметными разводами.

— Вам еще не надоел зеленый, Лизонька? — спросил он, когда восхищенная Лиза разглядывала платье у него в мастерской. — Между прочим, он считается неблагоприятным для людей искусства — что, по-моему, совершеннейшая глупость. Все-таки это лучший ваш цвет, а ведь я хотел развеселить вас этим новым нарядом — зачем же отказываться от того, что вам особенно идет, не так ли?

Полюбовавшись на себя дома перед зеркалом, Лиза со вздохом повесила платье в шкаф. «Наверное, во мне нет как раз того, что присуще настоящей женщине», — подумала она.

Вопреки тому, что говорил Берсенев, не слишком порадовало ее это платье. Нет, ей совершенно не хотелось на светскую тусовку, но когда она вспоминала, как Юра сказал во время «кадрили» в ресторане: «Ты такая красивая сегодня, Лиза…» — сердце у нее сжималось…

… Строчки на экране компьютера замелькали перед нею, слились в какую-то невнятицу.

— Что с тобой, Лиза? — услышала она и быстро обернулась.

Юра стоял на пороге комнаты и смотрел на нее встревоженно. Лицо у него было какое-то осунувшееся, под глазами — темные тени. Но как он мог понять, что с нею что-то происходит? Ведь она сидела спиной к двери, да и вообще — его не было в комнате, и они не виделись весь сегодняшний день, да и вчера — что было вчера? — да, вчера они тоже виделись минут пять в информационном центре.

Но — он стоял в дверях, и в глазах его была тревога.

— Ничего, — тут же ответила она, стараясь повернуть голову так, чтобы свет от лампы не падал на лицо.

— Мне показалось… Мне показалось, ты плачешь, — тихо сказал он.

— Это из-за компьютера. Никак не могу привыкнуть. Болят глаза, когда подолгу смотрю на экран.

Она говорила отрывисто и одновременно пыталась смахнуть слезы, делая вид, что поправляет прическу. Сейчас, в эту самую минуту, она только радовалась, что видит его — и перед этой радостью отступили все остальные чувства.

— Лиза… Я хотел попросить тебя… — Голос у него был неуверенный. — Ты не могла бы съездить со мной сегодня в ресторан?

Это прозвучало так неожиданно! Юра говорил тем самым голосом, каким ребенок просит оставить на ночь открытой дверь в детскую, потому что ему страшно одному, или разрешить посмотреть поздно заканчивающийся фильм. Она и представить не могла, что так можно приглашать в ресторан, — и невольно улыбнулась.

— Просто удивительно, Юрий Владимирович! Вы говорите таким тоном, точно просите о чем-то тягостном и невыполнимом!

— Правда, Лиза? — Лицо его просияло. — А мне казалось…

— Что?

— Мне казалось, я обидел тебя, и ты никуда не захочешь пойти со мной, — твердо договорил он.

А она-то думала, что выглядит невозмутимой и даже веселой!

— Юра, — укоризненно сказала Лиза, забыв собственное правило не называть его в офисе по имени. — Зачем ты это говоришь? Я вовсе не думаю, что мы с тобой должны видеться часто, и вообще — что ты должен уделять мне внимание. Мало ли у тебя дел!..

— Не в этом дело, — он даже поморщился слегка, точно от навязчивой, ноющей боли. — При чем здесь дела!

Он смотрел ей в глаза таким неотрывным взглядом, словно они встретились после долгой разлуки и он не может наглядеться на нее. Губы его слегка дрогнули, как будто он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал и сказал совсем другое.

— Как хорошо, что ты согласилась! Сегодня «Максим» открывается, ты не слышала? Это ресторан такой парижский, карденовский — теперь в Москве тоже будет. Но сегодня скучновато может быть, — произнес он извиняющимся тоном. — Тебе бы завтра интереснее было пойти — завтра актеры будут, музыканты. А сегодня — официоз: из правительства кто-нибудь, из мэрии, Дума. Но меня приглашают сегодня…

— Дума? — спросила Лиза. — Это Подколзев твой?

Юра расхохотался.

— Выходит, Дума — это только Подколзев, да еще мой? Там и другие тоже есть, поприличнее. Хотя — знаешь, как их называют? Думаки!

Лиза тоже рассмеялась. Настроение у нее изменилось мгновенно. Да и могло ли быть иначе, когда предстоял вечер с Юрой, все равно где — в «Максиме» или у черта на рогах! Но Берсенев — просто удивительно, словно чувствовал он с этим новым платьем!..

На мгновение, правда, у Лизы мелькнула мысль, что Юра должен был идти туда с женой — и по каким-то причинам ее нет, вот он и… Но она тут же отогнала от себя эту печальную тень — какая разница, как должно было быть? Этот вечер принадлежит им двоим, и она будет радоваться каждой минуте, думая только о том, что вот сейчас он рядом, а не о том мгновении, когда между ними хлопнет дверь ее подъезда.

— Мне надо переодеться, — сказала она.

— Мне тоже, — согласился Юра. — Я буду тебя ждать ровно в семь у твоего подъезда. Ты почему улыбаешься?

— Да просто так. Так дети договариваются на улицу выйти: я буду у твоего подъезда… Помнишь, мы к Виссенбергам ездили?

— Конечно! Я все помню, Лиз, каждую минуту. Так я тебя жду в семь, да?

14

Октябрьские вечера давно уже не напоминали о лете, и, выходя из лифта, Лиза почувствовала, как тянет холодом из-под двери подъезда. Она не надела даже плащ — ведь, наверное, это не принято, приезжать на такие вечера в плаще, как в кинотеатр?

Платье трепетало от сквозняка, переливаясь матовой зеленью, холодный ветерок шевельнул лепестки прозрачного цветка, причудливо приколотого Берсеневым у глубокого выреза, взметнулись легкие оборки-рукава, едва прикрывающие плечи.

Она спустилась вниз ровно к семи, но из окна было видно, что темно-серый «мерседес» уже стоит внизу. Юра курил, стоя у машины; увидев, что он поднял голову вверх, Лиза отпрянула от окна и выбежала к лифту.

Он быстро пошел ей навстречу, отбросив недокуренную сигарету, и Лиза даже приостановилась: он шел стремительно, словно преодолевая невидимую преграду, и на миг ей показалось, что мощная волна несется перед ним. Может быть, волна его воли?..

— Расплеснется в шумном беге… — сказала она, останавливаясь в двух шагах от него.

— А я кто — дядька Черномор или тридцать третий богатырь? — Он охотно подхватил ее шутку.

Он стоял перед нею, глядя на нее блестящими, счастливыми глазами, и ей показалось, что он не находит слов.

— Невозможно делать дурацкие комплименты! — выдохнул он наконец. — Ты моя красавица ненаглядная…

Голова у нее закружилась, она невольно схватила его за руку, чтобы не споткнуться на ровном месте. Он слегка привлек ее к себе и накрыл ее руку своей ладонью.

— Поедем, — шепнул он, давним своим, мгновенным движением прикасаясь щекой к ее волосам. — Спасибо тебе, моя хорошая!..

Он всю дорогу не отпускал ее руки, то и дело поднося ее к губам, и вся дорога слилась для нее в линию огней, мелькающих в его глазах. Ей не хотелось сейчас ни в какой «Максим» — ей никуда не хотелось, только бы не кончалась эта дорога, только бы сияли его глаза и вздрагивали губы, прикасаясь к ее руке…

Она словно ото сна очнулась, когда «мерседес» мягко притормозил у входа в «Националь». Юра осторожно выпустил ее руку; охранник открыл перед ними дверцу.

Небольшая толпа клубилась у входа, подъезжали все новые машины. У подъезда остановился даже «роллс-ройс» — огромный, как-то нарочито выглядящий на московской улице; в Германии такую машину Лиза видела только однажды — когда на кёльнской Рудольфплатц снимали фильм. Из машины был почтительно выпущен мужичок неприметной внешности, в отлично сшитом черном костюме.

Впрочем, сейчас все эти «роллс-ройсы», женщины в вечерних платьях и их владельцы казались Лизе призраками — она видела только Юру, и ей стоило больших усилий не смотреть на него неотрывно.

Его многие знали здесь, с ним беспрестанно здоровались солидные, улыбающиеся люди, лица которых сливались для нее сейчас в одно слепое пятно — хотя в любой другой вечер она уже расспрашивала бы, кто есть кто.

Из огромного зеркала в фойе глянула на нее совершенно незнакомая девушка. Неужели это я? — поразилась Лиза: таким странным показался ей собственный смятенный взгляд. Ее светло-пепельные волосы падали на плечи, одна легкая прядь чуть прикрывала тонкую ключицу и цеплялась за изумрудное колье; то же смятение, что и в прозрачно-зеленых глазах, сквозило в очертаниях слегка подкрашенных губ и, казалось, даже в нежном, светящемся овале лица.

— Смотри, волосы какого цвета — как у Нади Ауэрманн! — услышала она завистливый шепот у себя за спиной. — Тоже, наверное, крашеные!..

Она почти не разглядела «максимовских» интерьеров, бурно обсуждавшихся вокруг. Кажется, это был обычный ресторан, роскошный — но она уже давно не робела в ресторанах и как должное воспринимала вежливость и предупредительность официантов.

— Нет, все-таки с шехтелевскими интерьерами сравнить нельзя, — произнес кто-то мягким баритоном. — Месье Карден, конечно, очарователен, но «Националь» и без «Максима» был неплох.

Эти слова произнес какой-то седовласый господин, обращаясь к своей спутнице — пожилой полнеющей даме с пышными черными волосами, уложенными величественным венцом вокруг головы. Лиза мельком взглянула на него, и его лицо показалось ей знакомым — да, конечно, это был знаменитый кинорежиссер Парин; даже в том состоянии, в котором она находилась сейчас, она тут же узнала его. Парин был едва ли не единственным, кто пришел сюда в сопровождении сверстницы — вероятно, жены. Все остальные лысеющие и полнеющие посетители сопровождались очаровательными девочками, годившимися им даже не в дочки, а во внучки.

И, кажется, Парин был единственным, кого она узнала, — даже странно, что делает здесь режиссер, ведь Юра сказал, что сегодня будет официоз? Официоза, впрочем, тоже хватало: появился мэр Москвы, окруженный плотным кольцом охраны; прошел могущественный министр, не сходивший с телеэкранов — его сопровождала ослепительно-красивая жена, вызывавшая множество сплетен в газетах из-за того, что ради нее министр аморально оставил первую семью.

Лиза держала Юру под руку. Постепенно она начала чувствовать, как передается ей его спокойствие, его умение держать себя в руках. Она почувствовала, что невозможно быть его спутницей на этом вечере, глядя на окружающих бессмысленно-туманными глазами.

А ей нравилось быть его спутницей! Конечно, не потому, что на нее устремлялись удивленные, изучающие или завистливые взгляды. Это было простое желание женщины — гордиться мужчиной.

— Юра, а почему же здесь режиссер? — спросила она наконец.

— Парин? Ну, он же не только режиссер — он бизнесмен, один из самых богатых людей в Москве. Говорят, он к тому же и крупный мафиози — оружие, даже наркотики, — но только говорят, доказать никто никогда не сможет.

— Юрий Владимирович! — услышала Лиза.

Рядом с ними стоял Подколзев собственной персоной, и Лиза вдруг поймала себя на том, что нисколько не удивляется его появлению: как будто он был каким-то неизменным атрибутом определенного стиля жизни.

Подколзев широко улыбался, но глаза у него были прежние — жесткие, обыскивающие глаза. Ратников коротко кивнул ему и отвернулся. Но Подколзев, ничуть не смущаясь, обошел вокруг него и снова оказался у него перед глазами.

— Рад вас видеть, Юрий Владимирович. А, все та же очаровательная девушка с вами! — он кивнул в сторону Лизы. — А Юлия Георгиевна что же, по-прежнему во Франции?

— Разве вы знакомы с моей женой? — поинтересовался Юра, глядя на Подколзева прищурившись.

— Нет, не имел счастья, к сожалению. Но наслышан, что…

— В таком случае почему вас так интересует, где она в данный момент находится? — оборвал его Ратников. — Извините, нас зовут.

С этими словами он прошел в другой конец зала, пропуская Лизу перед собой.

— Зачем ты с ним так, Юра? — вполголоса спросила Лиза. — Он какой-то опасный человек, неужели ты не чувствуешь?

— Может быть, — пожал плечами Ратников. — Но тогда тем более не стоит с ним разговаривать. Думаешь, если я начну перед ним заискивать — он станет менее опасным?

Лиза понимала, что он прав, и все-таки ей было не по себе, когда она вспоминала скрытую угрозу, таившуюся в глазах Подколзева.

Но Ратников, кажется, вовсе забыл о нем: он разговаривал с тем самым неказистым мужичонкой из «роллс-ройса» — как выяснилось, одним из владельцев торгового порта во Владивостоке. Лиза всмотрелась в Юрино лицо — интересно, как он относится к этому собеседнику? Но в его глазах читалось только вежливое равнодушие, по которому ничего нельзя было определить.

— Он скучный? — спросила она, когда разговор был окончен.

— Обыкновенный, — пожал плечами Ратников. — Почему ты решила?

— Мне показалось, он тебе совершенно неинтересен, — ответила она.

— Да, — Юра улыбнулся. — Он мой партнер, я с ним сегодня только говорил днем, мы уже все обсудили. А вечером говорить с ним не о чем, это ты права.

И совсем другими стали его глаза — внимательными, даже настороженными, — когда он заговорил с сухопарым мужчиной в элегантном темно-сером костюме — рядом с этим как раз и скучала во время разговора миленькая девушка лет семнадцати, с пухлыми губками и крошечным вздернутым носиком.

Взглянув на эту девушку, Лиза неожиданно поняла, что кажется ей таким странным в облике дам на этом вечере: все они были одеты настолько похоже, что их вечерние туалеты казались едва ли не униформой.

На этой девушке, как и на многих других, как и на спутнице Кардена — французской актрисе — было длинное платьице-комбинашка золотого цвета и такие же золотые туфельки на высоких каблуках. Удивительно, подумала Лиза, где же те платья, которые заказывались к этому вечеру у Берсенева? Неужели он мог сшить такое количество одномастных — золотых и серебряных — туалетов, как-то не похоже на него! Хотя разве мог бы переубедить любую из этих девочек, чьи глазки горели от светского восторга, — разве мог бы ее переубедить самый великолепный кутюрье, если ей хотелось иметь такое же платье, как у спутницы Кардена?

С сухопарым мужчиной Юра говорил о немецком проекте, это Лиза поняла сразу, едва вслушалась в разговор. Кажется, они обсуждали даже не конкретный проект, а самую возможность организации в России четкой системы, в которую включалось бы множество фирм разного профиля. Неудивительно, что девочка скучает! — втайне улыбнулась Лиза.

— Жаль, Юрий Владимирович, — говорил высокий мужчина, глядя на Ратникова с таким же внимательным и несколько настороженным интересом. — Я раньше не знал, что вы этим интересуетесь. Если хотите знать мое мнение — дело безнадежное. Вы же опытный человек — неужели вы думаете, можно быть уверенным, что никто из членов этого вашего доморощенного концерна не схалтурит, не потянет одеяло на себя — да в конце концов, попросту не украдет и не решит вас же «кинуть»? У нас ведь не Германия, нельзя об этом забывать!

Юра собирался что-то ответить, но, поймав скучающий и недовольный взгляд девочки в золотом, тут же улыбнулся.

— Лен Сергеевич, не будем утомлять наших дам — в конце концов они пришли сюда отдохнуть, правда? А вам я буду очень признателен, если вы позвоните мне. Возможно, мне и удастся вас переубедить!

С этими словами он протянул мужчине с таким странным именем свою визитку.

— Видишь, не все подколзевы, — сказал он Лизе, когда Лен Сергеевич с дамой отошли от них. — Но вообще-то я увлекся — глупо говорить о делах у «Максима»! Смотри лучше, какие здесь пепельницы.

Пепельницы не показались Лизе какими-то особенными, но Юра объяснил ей, что это знаменитые на весь мир максимовские пепельницы, таких нет больше ни в одном ресторане.

— Посмотришь, что в конце вечера будет, — улыбнулся он.

— А что? — удивилась Лиза.

— Да все начнут их опускать в сумочки и карманы — невзначай так, как будто так и надо. Это уже хорошим тоном считается, даже в Париже — стащить пепельницу на память от «Максима». У нас, ясное дело, приживется обычай, можно не сомневаться!

«Вечер Анны Павловны был пущен», — вспомнила Лиза толстовскую фразу, хотя даже самые импозантные посетители все-таки едва ли напоминали персонажей «Войны и мира».

Голоса становились все громче, гости ходили по залу, рассаживались, болтали; хлопали пробки от шампанского.

— «Мюзини» понравилось тебе? — спросил Юра. — Помнишь, у Риты? Здесь особенное, очень старое.

Несмотря на то что обстановка была довольно непринужденная, Лизе все время казалось, что за ними наблюдают. Сначала она подумала, что просто на ней перекрещиваются взгляды тех, кто интересуется неизвестной спутницей Ратникова, и ей даже стало слегка не по себе. Но потом она поняла, что ее тревожит чей-то единственный взгляд — нацеленный, как дуло пистолета. И еще прежде, чем она отыскала того, кто смотрел так, она поняла, кто он.

Подколзев расположился далеко от них и, как обычно, был окружен небольшой толпой. Но взгляд его буравил толпу, настигая Ратникова и Лизу. И, встретив этот взгляд, она почти инстинктивно передвинула стул так, чтобы находиться между ним и Юрой — как будто Подколзев и вправду мог достать пистолет.

Издалека заметив Лизино перемещение, Подколзев усмехнулся и, раздвинув своих собеседников, направился к ним.

— Юра, он опять идет! — тихо воскликнула Лиза, прикасаясь к его рукаву.

— Кто? А-а! Ну и что? Ты испугалась, Лиз — да ну, ерунда какая! Ясно, чего-то он хочет от меня, но пугаться зачем же?

— Юрий Владимирович, уж простите мою навязчивость, — начал Подколзев, подсаживаясь к ним. — Вы, конечно, не тянетесь ко мне — а зря, между прочим, вон в Думу наш кандидат прошел без сучка-задоринки!

— Поздравляю, — заметил Ратников.

— Напрасно иронизируете. Знаете, сколько стоит сейчас место в Думе?

— Знаю. Ну и что?

— А то, что раз платят — значит, есть за что. Проще говоря, я знаю о ваших делах с немцами и полагаю, вы зря пренебрегаете нашей поддержкой, оч-чень зря! Непростительное высокомерие, Юрий Владимирович, вы же деловой человек, а не аристократ липовый из нового дворянского собрания.

— Не пойму я, господин Подколзев. — Юра говорил теперь медленно и раздельно, и Лиза видела, как в глазах его высвечивается холодная злость. — Вы покупаете или просто угрожаете?

— Боже упаси, Юрий Владимирович! Вы человек бесстрашный, вам кто ж станет угрожать! — сказал Подколзев, делая ударение на слове «вам». — Тем более вы сейчас на коне — и дела идут, и девушка вот появилась красивая и, судя по всему, не случайная — какие могут быть угрозы? И купить вас м-м-м… трудно, разве не так? А мы бы с вами сработались, Юрий Владимирович, уважаю я таких людей, как вы, и усиленно добиваюсь их расположения.

— Каких это — таких?

— Хм, я, знаете ли, не умелец — объяснять, словами описывать, не писатель. Но такие люди, как вы, с таким характером, везде есть, в любой среде, и везде, поверьте, пользуются большим уважением.

Юра расхохотался так весело, что на него обернулись люди за соседним столиком.

— Да-а, господин Подколзев, отличный комплимент! Учитывая ваше прошлое, разговоры про уважаемых людей в любой среде… Ну, спасибо, не ожидал!

— Ничего смешного, Юрий Владимирович. — Подколзев тоже улыбнулся, но глаза его не осветились улыбкой. — Еще раз повторяю: не советую пренебрегать, и не только из-за думского голоса.

— А я вам советую. — Юра перестал смеяться; Лиза никогда не слышала, чтобы он говорил таким ледяным, жестким тоном. — Не вмешиваться в мои дела. И надеюсь, больше мы к этому разговору не вернемся.

— Не понимает Юрий Владимирович. — Подколзев неожиданно обернулся к Лизе. — Не понимает, не желает понимать, кто может быть ему надежным партнером, не там ищет! Хоть вы бы ему посоветовали, а, Елизавета Дмитриевна? Вы, по моим наблюдениям, девушка разумная…

Как ни опасалась Лиза Подколзева, это заявление разозлило ее.

— Интересно, зачем это вы за мной наблюдали и когда? — словно со стороны услышала она свой голос и удивилась тому, как явственно звучит в нем уверенность в собственной силе. — Думаете, меня проще запугать, чем Юрия Владимировича?

— Ого, какие коготочки! — протянул Подколзев. — Поздравляю, Юрий Владимирович, отличное приобретение!

Лизе пришлось тут же вцепиться в Юрин рукав: она уже поняла, что последует за этими словами, когда Ратников начал подниматься из-за стола.

— Юра, перестань, прошу тебя! Не хватало еще скандала из-за этого ничтожества!

— А что? Юрий Владимирович — без комплексов, за ним не задержится, живо в ухо засветит, — спокойно заметил Подколзев. — Ладно, ухожу, не буду разрушать вашу идиллию. Приятно было поближе познакомиться, Елизавета Дмитриевна.

— Вот гад! — произнес ему вслед Ратников. — Надо было и засветить, раз нарывался.

Лиза невольно улыбнулась, несмотря на то, что разговор с Подколзевым подпортил ей настроение.

Впрочем, Юра был совершенно спокоен и тут же принялся рассказывать о знаменитом «по де фе», которое ожидалось на сегодняшнем вечере.

— Вот это — еда! — сказал он с таким аппетитом в голосе, что у Лизы потекли слюнки. — Значит — «мясо на огне», варится одновременно в семи кастрюлях, и результат — за уши не оттащить!

— Просто удивительно, Юра, — сказала она. — Ты мне не казался гурманом… Откуда ты все это знаешь?

— Ну, почему же не знать, если я это ел? Это же не таблицы Брадиса, можно и запомнить.

Лиза вдруг подумала о том, что это «мясо на огне» он ел в Париже и, конечно, сидел в парижском «Максиме» с женой. «Зачем я думаю об этом? — тут же одернула она себя. — Разве я не знала, разве он скрывал это от меня?»

«По де фе» действительно оказалось великолепным. Господин Карден с удовольствием сообщил гостям, что это мясо — фирменное блюдо лучшего повара Франции, его близкого друга Огюста Эскофье. Лиза краем глаза заметила, как совсем юная девочка за соседним столиком глянула после его слов в собственную тарелку с нескрываемым уважением.

Может быть, в любой другой вечер ей было бы интересно подольше посидеть в таком ресторане, разглядывая редкостных гостей. Но сегодня воспоминания о дороге сюда, о Юриных блестящих в полутьме машины глазах, о его губах, осторожно касающихся ее руки, — накатывались на нее волнами, и в эти мгновения ресторанный шум становился таким далеким…

— Поедем, Лиза? — услышала она Юрин голос. — Ты устала?

— Нет, что ты! — возразила она почти испуганно. — Наверное, ты еще не со всеми поговорил…

— Да ну, что здесь — стол переговоров? Поедем, поедем — по-моему, ничего интереснее «по де фе» не ожидается. Пепельницу хочешь?

— Ой, Юра, не надо! — Лиза даже испугалась при мысли о том, что он будет запихивать пепельницу в карман. — И к тому же я ведь не курю!..

— Да я шучу, шучу, не бойся! Или салфетку взять? — тут же снова поддразнил он.

Они оказались не единственными, кто покидал вечер раньше времени: режиссер Парин и его дама уже стояли у выхода.

— Что, Юра, отметился? — спросил Парин. — Я так ни за что бы не поехал, если б не Лидия Андреевна.

— Не понимаю, Алеша, чем ты недоволен? — певучим голосом произнесла жена. — По-моему, прелестно посидели, очень мило получилось здесь, парижское прямо-таки местечко.

— Ну его к бесу, понабегут теперь бандиты, и весь тебе Париж! Как там папа, а, Юра, — скрипит?

— Ничего, все нормально, Алексей Васильевич. Работает, теперь доволен.

— Ну, привет ему передавай, и Элечке тоже. Все позвонить не соберусь никак. Кто мог думать, Юрочка, как жизнь повернется!

И, ласково похлопав Ратникова по плечу, Парин вышел на улицу под руку с Лидией Андреевной — прямо к мощному черному «мерседесу» с тонированными стеклами.

Их машина тоже подъехала к самому входу — Лиза даже не успела вздрогнуть под порывом осеннего ветра. Словно счетчик невидимый включился в ее голове, и каждый щелчок отдавался болью: минута, еще одна — скоро мелькнут справа огни метро «Аэропорт»…

Она не сразу поняла, что они едут совсем в другую сторону. Ей только показалось, что дорога длится слишком долго — по ночным-то улицам. Взглянув в окно, она заметила, что машина объезжает пустой постамент на Лубянке, выходит к набережным — и тут же вся кровь бросилась ей в лицо. Она поняла, что Юра везет ее не к ней домой — и не в силах была поднять на него глаза.

Это должно было произойти, это должно было произойти непременно, и она ждала этого, и боялась, и не решалась признаться себе самой, отчего трепещет ее сердце каждый раз, когда между ними захлопывается дверь ее подъезда!.. И вот — они едут куда-то вдвоем, Юра не произносит ни слова — и она понимает, что не нужны сейчас никакие слова…

Громада «высотки» на набережной выросла перед нею совершенно неожиданно — как ни странно, Лиза до сих пор не знала, где живет Юра. Здесь, на Котельнической, она была только однажды: заходила по просьбе Наташи в Библиотеку иностранной литературы посмотреть немецкую цитату.

Они вышли из машины, остановились у величественного подъезда. Она не чувствовала холода, хотя ветер подхватывал ее легкое платье. Юра не отпускал машину, глядя на Лизу с каким-то странным, почти молящим ожиданием.

— Я не спросил тебя… — сказал он наконец. — Я не мог отвезти тебя сейчас и расстаться, я не могу больше так, Лиза…

Он выговорил ее имя растянуто и нежно, и она вздрогнула, проваливаясь в манящую глубину его голоса…

— Отпусти машину, Юра, — сказала она.

Лицо его просияло, он махнул шоферу и обнял ее за плечи.

Квартира встретила их таким пугающим молчанием, что Лизе стало не по себе, едва они вошли в темную прихожую. Юра тут же нажал на выключатель, вспыхнул старинный светильник высоко под потолком.

Когда они ехали в машине и он не отводил ее руку от своих губ, когда он обнял ее у подъезда, Лиза не чувствовала ни малейшего смущения, только счастливый трепет, только желание продлить каждое мгновение. Но сейчас, в глухой и словно бы зловещей тишине его огромной квартиры, она растерялась, почувствовала неловкость и неправильность происходящего. Может быть, если бы он поцеловал ее сразу, в прихожей, вся неловкость тут же исчезла бы — но и Юра смотрел на нее как-то растерянно, словно не решаясь прикоснуться к ней.

Они прошли в просторную гостиную, и, остановившись на пороге, Лиза беспомощно огляделась. Хотя Юра и зажег стоящий в углу высокий торшер, похожий на фонтан — со множеством лампочек на длинных изогнутых стеблях, — ей казалось, будто тьма подступает со всех сторон, выдавливает ее из этой комнаты, из этого величественного дома, отрывает от Юры…

Она выпила у «Максима» немного шампанского и «Мюзини», но не чувствовала даже легкого хмеля — наверное, от охватившего ее волнения. Сейчас ей хотелось выпить, и, кажется, Юра почувствовал это, потому что тут же предложил:

— Знаешь, какое есть вино? «Бахчисарайский фонтан», года два уже стоит. Я его любил в юности — молодое вино, похоже на красное шампанское, но очень молодое. Опасное, — улыбнулся он. — Кажется легким, а в голову бьет мгновенно. На пляже хорошо было пить в Крыму…

Вспыхнула подсветка в баре, на низеньком столе оказалась бутылка с белой и красной розами.

— Я сейчас виноград принесу, да? — сказал он. — Правда будет, как в Крыму.

Его даже не слышно было на кухне — так велика была эта квартира. Неожиданно Лиза поняла, отчего так неловко ей здесь: присутствие другой женщины, его жены, было так ощутимо, что казалось почти физическим. Стараясь не вглядываться в то, как расставлена мебель, какие висят на стенах картины, Лиза все равно знала, что все это сделано здесь ею, что ей принадлежит каждый угол этого жилья, что здесь витает ее дыхание…

Это было странное ощущение — одновременно с присутствием здесь невидимой женщины, Лиза чувствовала и какое-то безнадежное запустение этого дома. При мысли о том, как Юра входит сюда вечерами и все это огромное, пугающее молчание обрушивается на него одного, — сердце у нее сжалось.

Он снова показался в дверях, поставил на стол большое блюдо с золотисто-зеленым прозрачным виноградом. Он был уже без пиджака и галстука, рукава светлой рубашки закатаны.

— Выпьем за тебя, Лиза, — сказал он, садясь в кресло напротив.

— Почему? — спросила она.

— Это долго объяснять. — Он смотрел на нее, не отводя взгляда, и ей казалось, будто тонкий невидимый луч соединяет их глаза. — Можно, я просто так на тебя посмотрю?

Ее поражала его неожиданная робость: Юра не был болтлив, но она ни разу еще не чувствовала, чтобы разговор доставлял ему затруднения. Теперь же он казался ей растерянным мальчиком, и это новое, непривычное его состояние наполняло ее душу каким-то щемящим чувством.

— Правда, Юра, — сказала Лиза через минуту. — Удивительное вино, никогда такого не пила!

— Лучше «Мюзини»? — улыбнулся он. — Я «мартеля» выпью, да?

Он порывисто поднялся и достал из бара начатую бутылку. Плеснул в тот же высокий бокал, в котором только что искрился «Фонтан», но не выпил, а остановился рядом с Лизой. Она подняла глаза: Юра смотрел на нее, и ей показалось, будто непреодолимый магнит притягивает ее к нему…

Она забыла о гнете, который ощущала в этом чужом пространстве, о своем недавнем смущении, смятении, растерянности — она приподнялась навстречу его призывному взгляду и сама не заметила, как ее руки легли на его плечи.

Тот удивительный внутренний жар, который она впервые ощутила, танцуя с ним «кадриль», снова пронзил ее, когда она почувствовала его тело под тонкой рубашкой. А губы у него, наоборот, были прохладные, нежные и твердые одновременно… Их первый поцелуй напоминал вдох перед тем, как броситься в глубокую воду — и длился он, пока не потемнело в глазах.

Он обнимал ее, прижимая к себе, и ей казалось, что ее тело впадает в его тело, как река. Иногда, на мгновение отрываясь от ее губ, он прикасался пальцами к ее волосам, щекам — нежным, летящим движением — и снова прижимал к себе, словно проверив, что она действительно существует, что не пропала, пока глаза его были полузакрыты во время поцелуя.

Лиза не знала, сколько длились их объятия, сколько поцелуев уместилось в каждой минуте… В какой-то момент ей показалось, что она взлетает в воздух, и прежде, чем она поняла, что это происходит на самом деле, — Юра уже держал ее на руках, как ребенка, и ее руки обвивали его шею.

Он пронес ее по коридору, через полусвет и полутьму, осторожно опустил на кровать и сам сел рядом с нею, наклонился, не в силах ни на секунду оторваться от нее. Она почувствовала, как его губы скользят по ее щекам, по шее, как его поцелуи обтекают ее ключицы, вливаются в ложбинку груди. Страсть и нежность смешались в ее душе, страсть и нежность!

Его сияющие глаза были теперь открыты, она видела их почти вплотную к своим глазам, и ей казалось, что прямо из его глаз исходит шепот:

— Милая моя, любимая, как же я жил без тебя…

И она отвечала ему — его губам, глазам, она шептала слова любви единственному человеку, в каждом вздохе которого заключалось счастье ее жизни.

Она расстегнула его рубашку, и в то мгновение, когда обнажились его плечи, — она увидела, что и ее тела больше ничто не стесняет: платье словно само собою исчезло, упало на ковер.

Все происходило само собой, незаметно подчиняясь движениям его сильных рук. Они уже лежали, прижавшись друг к другу, обнаженные, поверх прохладного покрывала, и Лизе казалось, что он целует ее всю, что на все ее тело хватает его губ и рук. И она целовала его плечи, грудь, пальцы, когда они оказывались рядом с ее губами — и тут же вновь встречались губы, сливаясь в поцелуе.

Тело его полыхало, как огонь, но не обжигало, а лишь горячило. Она чувствовала, как растет его желание, как все более прерывистым становится дыхание — ему, как и ей, хотелось одновременно и продлить наслаждение взаимных ласк, и поскорее слиться воедино, ощутить общий трепет тел, погруженных друг в друга.

Неожиданно он оторвался от ее губ, она почувствовала, как его поцелуи скользят вниз, ласкают ее живот, как его голова опускается еще ниже — и, пронзенная трепетом наслаждения, она погрузила пальцы в его рассыпающиеся волосы. Может быть, она даже сделала ему больно, сжимая пальцы, едва не теряя сознание от непрерывного тока, вливавшегося в ее тело, когда Юрины губы касались заветных его уголков.

Потом, в то самое мгновение, когда наслаждение почти достигло высшей точки, — она почувствовала, что его прерывистое дыхание снова щекочет ей шею, что он входит в ее тело своей горячей плотью и двигается в той тайной глубине, куда только что стремились его губы.

Она чувствовала внутри себя каждое его движение, хотя восторг охватывал ее всю, выплескивался счастливыми вскриками. Все, что происходило с ними сейчас, происходило одновременно; они не просто принадлежали друг другу — они были друг другом, как будто никогда и не существовали раздельно, и никогда больше не будут раздельно существовать.

Юрины глаза снова были полузакрыты, по лицу его волнами пробегали все те чувства, что сотрясали его тело, исторгали стон из его груди.

— Лизонька моя, Ли-и-за, ох, как же хорошо…

И самое сильное его содрогание она ощутила в себе вместе с собственным, пронзившим ее сильнее тока, сильнее одной только телесной сладости — так, как пронзает осуществленная любовь!..

Юра застыл над нею, словно возвращаясь из неведомых пространств; пот струился по его лицу, падал на Лизины губы солеными каплями, смешиваясь с ее счастливыми слезами.

Полумрак спальни охватывал их, лежащих теперь рядом, в объятиях друг друга. Юра целовал ее лицо с невыразимой нежностью, его глаза полны были нежностью, как бездонные колодцы. Но Лиза совсем не чувствовала в нем спокойной удовлетворенности — наоборот, видно было, как он взволнован, как порывается что-то сказать…

— Лиза, Лизонька! — вдруг произнес он, слегка отодвигаясь от нее. — Можно я закурю?

— Конечно, Юра, о чем ты спрашиваешь!

— Я волнуюсь, мне так много надо сказать тебе… Нет, не много! Лиза, хорошая моя, я люблю тебя — и это все, что я хочу тебе сказать! Я представить не мог, что это так…

Его слова сотрясали ее душу так же, как его плоть сотрясала ее тело.

Юра протянул руку к столику рядом с кроватью, вспыхнул огонек сигареты, ярче высвечивая его лицо. Он словно боялся взглянуть на Лизу, пытаясь справиться со своим волнением. Тут же затушил сигарету в пепельнице, стоящей на столике, и снова обернулся к ней.

— Юра, милый, хороший мой, почему ты так взволнован?

Она вглядывалась в его лицо, стараясь разгадать причину его тревоги, но не могла понять… То, что она услышала, прозвучало так неожиданно, что Лиза едва не заплакала.

— Я не мог поверить, что ты можешь меня любить.

Услышать эти слова от самого удивительного, самого необыкновенного мужчины, какого она видела в жизни, — как непонятно это было, как необъяснимо! Но она не стала убеждать его — какие слова могли передать то, что происходило сейчас в ее душе?

— Единственный мой, я тебя люблю, — сказала она, приникая к нему, и он прижался щекой к ее волосам, замер, точно ее слова продолжали звучать в нем.

Потом она приподнялась на локтях, приложила ладони к его щекам, коснулась пальцами его ресниц, влажных, потемневших волос у него на лбу.

— Юра, счастье мое, я жить не могу без тебя, дышать не могу…

Она снова положила голову ему на грудь, чувствуя виском, как колотится его сердце.

Шрамы на его груди еще не посветлели — красные, напряженные, они казались совсем свежими. Их было несколько — один совсем близко от левого соска, и Лиза вздрогнула, увидев их прямо у своих глаз. Юра почувствовал ее испуганное движение, его рука тоже дрогнула на ее плече.

— Что с тобой? — шепнул он.

— Тебе… Тебе не больно? — спросила она. — Они выглядят так, как будто вот-вот лопнут… Я не подумала, что тебе может быть тяжело… все это.

Она не видела его улыбку где-то над своей головой, но тут же почувствовала, что он улыбнулся в полутьме.

— Не лопнут. Все прошло, Лизонька, не о чем волноваться. А хоть бы и не прошло — все равно… Я не хочу об этом думать, я о тебе буду думать, да?

Прошептав это, он подхватил ее под мышки, как маленькую — как когда-то на улице у Ингиного подъезда, вспомнила Лиза, — и подтянул повыше: так, что их губы снова оказались рядом и сомкнулись…

Они не спали всю ночь — отдаваясь неодолимой силе, влекущей друг к другу их души и тела, сотрясающей и ласкающей, страстной и нежной силе. Любовь, всепобеждающая любовь соединила их этой ночью, и никто был не в силах и не вправе их разъединить.