Ее незабываемый испанец

Любовный роман — Harlequin — 1156

Глава 1

Я лишь хотела в последний раз увидеть его.

Мужчину, которого когда-то любила, а теперь ненавидела всем сердцем. Константина Сильвера. Моего сводного брата.

Случай был не самый подходящий — поминки по его отцу, — но я не собиралась подходить к Константину и уж тем более разговаривать с ним. Я только хотела увидеть его, причем с безопасного расстояния.

Доминго Сильвера, бывшего генерального директора «Сильвер компани», одной из самых могущественных компаний Европы, провожали в роскошном особняке семьи Сильвер в Мадриде. Несколько дней назад я отправила Константину сдержанное лаконичное электронное письмо, в котором выразила свои соболезнования и обещала приехать на похороны.

Но приехала я туда не ради прощания с Доминго. Мне не было до него дела. Моя мать вышла за Доминго замуж, когда мне было девять лет, а затем быстро отправила меня в школу-интернат в Англии, так что я никогда особо с ним не общалась. Это меня радовало, так как Доминго был очень трудным человеком. Тот, ради которого я пришла на похороны, был его сыном. Сегодня я увижу Константина в последний раз, прежде чем вычеркну его из своей жизни.

И вот я здесь, прячусь за колонной в бальном зале, отделанном белым мрамором, надеясь затеряться в толпе высокопоставленных лиц. Константина сложно не заметить — он возвышается над толпой. Высокий и красивый, он стоит посреди комнаты, высокомерный и холодный, как ледник. На нем идеально сшитый, ужасно дорогой черный костюм, который облегает его широкие плечи, мускулистую грудь, подчеркивает узкую талию и длинные ноги. Сейчас Константин, как никогда, похож на древнеримского императора…

Люди боялись его. Думали, что он безжалостный, отстраненный и бесчувственный. Но они не видели, как он укутал меня одеялом, когда я заснула на стуле в его кабинете, или озабоченно нахмурился из-за воробьиного гнезда с птенцами, которых я спасла, и попросила его о помощи; не слышали, как он смеялся — что случалось крайне редко, — когда я рассказала ему забавную историю. Он был таким только со мной. Таким я его увидела, когда впервые приехала в особняк в девятилетием возрасте.

Поначалу Кон был сдержанным и отстраненным, но потом я узнала его лучше. Узнала, какой он добрый и заботливый. По крайней мере, он был таким до тех пор, пока я не переехала в Лондон четыре года назад, — тогда по неизвестной мне причине он прекратил все контакты со мной. С тех пор мы не виделись, кроме одного раза три месяца назад. Тогда я обнаружила в нем кое-что еще: глубоко в его душе горел огонь, о котором знала только я. Огонь, который я обнаружила в ту ночь, когда соблазнила его. В ту ночь Кон не был ни холодным, ни отстраненным. Это случилось на вечеринке по случаю его… помолвки.

Мой взгляд переместился на женщину рядом с Константином — высокую, светловолосую, в облегающем черном платье. Оливия Уинтергрин, генеральный директор «Зимних бриллиантов», старой и очень успешной ювелирной компании. Ее бледное прекрасное лицо было невозмутимо. Оливия воплощала все качества, которых не было у меня.

Оливия — невеста Константина. Говорили, их будущий брак был деловым соглашением, разумеется, об этом мне поведал не Константин. Кон не любил Оливию — это сообщалось в колонках светской хроники, — но его невеста происходила из хорошей семьи и, будучи генеральным директором крупной компании, подходила ему во всех отношениях.

А я… не такая. Я невысокая, полноватая и совсем не красивая. Я — не генеральный директор. Я работаю с бездомными в приюте в Лондоне, к большому неудовольствию моей матери. Я — не ровня Константину… По крайней мере, он сказал это после того, как овладел мной на траве возле розовых кустов в саду. Похоже, это правда.

От воспоминаний горло сжалось от боли, но я подавила в себе горькое чувство. Обычно я стараюсь быть оптимисткой, но после той ночи в саду мой оптимизм куда-то делся.

Взгляд черных глаз Константина прошелся по бальному залу, будто он искал кого-то, и мне захотелось спрятаться за колонну. Но другая часть меня хотела показать ему, что он не уничтожил меня резкими словами, которые сказал мне той ночью. Что я сильнее, чем Кон думал. Поэтому я стояла на своем месте, задрав подбородок, и ждала, когда дамоклов меч падет на мою голову.

И это произошло. Его взгляд нашел меня в толпе. Но я не похолодела — я никогда не холодела, когда Константин смотрел на меня, — мне стало жарко, как в огне. Его внимание переключилось на меня, и под его взглядом я задрожала.

Жар. Отчаянное желание.

Затем Кон отвернулся.

Слезы ярости выступили у меня на глазах. Теперь пришло время уходить, и чем скорее я уберусь отсюда, тем лучше. Я пробралась сквозь толпу к ближайшей двери и вышла в тишину беломраморного холла.

Внезапно в конце коридора появился человек в черной униформе.

— Мисс Грей? — вежливо спросил он.

Я узнала его. Он был одним из сотрудников службы безопасности Константина.

— Да.

— Не могли бы вы проследовать за мной? Мистер Сильвер распорядился отвести вас в малый кабинет. Пожалуйста, дождитесь его там.

Я удивленно заморгала. Константин хочет поговорить со мной?

— Очень жаль, — я старалась быть вежливой, — но мне нужно успеть на самолет. Пожалуйста, передайте мистеру Сильверу, что я…

— Боюсь, мистер Сильвер настаивает. — Мужчина бросил на меня извиняющийся взгляд, в котором читалось: «Я просто выполняю приказ, мисс».

Меня охватило негодование. Константин настаивает? Но почему? Разве он не сказал все, что хотел, три месяца назад? Все эти обидные фразы: «Нет, я не люблю тебя. Что за нелепая идея?!» и «Это твоя мать тебя подговорила?»

Кон был жесток, безжалостен и вовсе не заботился о моих чувствах: «Если ты думаешь, что я собираюсь жениться на тебе, то глубоко ошибаешься. У тебя нет ни денег, ни власти. У тебя нет ничего, чего я хочу. Ты довольно привлекательна и хороша в сексе, но хороший секс не является достаточным основанием для брака».

И напоследок: «Все это было ошибкой. И это никогда не повторится».

Возможно, тогда Кон сказал не все. Возможно, он еще не закончил разрывать мое сердце в клочья и теперь хотел довести дело до конца. Я не хотела предоставлять Кону такую возможность, но охранник всем своим видом давал понять, что отказ его не устроит. У меня был небогатый выбор: либо недостойная борьба, либо добровольное подчинение.

В ночь помолвки Константина, после того как я сбежала из сада, рыдая, как глупая девчонка, я вернулась домой и лежала без сна. Я любила Кона так долго — с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. То, как он бросил меня после моего переезда в Лондон, причиняло боль. И после страстного соития на траве, когда он набросился на меня, как голодный человек набрасывается на еду, я думала, что наконец-то он мой и последние четыре года молчания были недоразумением.

Я не ожидала, что он поступит со мной так жестоко. Это произошло совершенно неожиданно. Я даже не знала, что та вечеринка была устроена по случаю его помолвки. Да, я была глупа, и в ту ночь он разбил мое сердце вдребезги.

Может, сейчас мне выпал шанс высказать ему все то, что я хотела? Возможно, даже потребовать объяснить, почему он так долго держался от меня на расстоянии?

Я кивнула, и охранник повел меня по коридору. На летних каникулах я часто бывала в этом особняке и сразу узнала комнату, куда меня привели, — два кресла у камина, сияющий паркет, не застеленный ковром, полки с книгами вдоль стен, ни картин, ни предметов декора. Да, не самое уютное место в этом доме…

Охранник закрыл за мной дверь, и я принялась мерить шагами небольшой кабинет. Вскоре я услышала, как щелкнул замок. Потом свет погас. На секунду я застыла в испуге. Снаружи послышались крики, меня охватил страх. Я понятия не имела, что происходит, знала только то, что я… заперта! Мое сердце бешено билось. Медленно тянулись минуты. Нужно было что-то делать. Я повернулась и нажала на ручку двери, как раз в тот момент, когда кто-то с другой стороны вновь повернул ключ.

Я отшатнулась, у меня перехватило дыхание, затем свет снова вспыхнул, осветив мужчину, стоящего в дверном проеме.

Константин.

Наши взгляды пересеклись. В его холодных черных глазах застыло какое-то непонятное мне выражение. Кон шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.

Сердце забилось сильнее, вся моя прежняя бравада улетучилась, как будто ее никогда и не было, колени ослабли, накатила тошнота.

— Ч-что случилось? — удалось мне выдавить из себя. — Почему погас свет?

— Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться. — Его голос был ледяным и глубоким, с певучим испанским акцентом, который мне всегда нравился. Кон приблизился: — Я рад, что ты здесь.

Рад? Он не выглядел обрадованным. Он выглядел холодным и неприступным. Мне отчаянно хотелось сказать все те слова, которые мечтала бросить ему в лицо последние три месяца, разорвать его на куски своим гневом. Но все слова исчезли из моей головы, и все, чего мне хотелось, — это плакать. Потому что даже сейчас я скучала по нему. Несмотря на то, что он разбил мне сердце.

— Почему ты радуешься? — прошелестела я онемевшими губами.

Кон сдвинул черные брови:

— Так ты пришла сюда не для того, чтобы рассказать мне?…

Холод пронзил меня, скручивая внутренности. Он не может знать. Я никому не говорила. Это был мой маленький секрет, и я хотела, чтобы так и оставалось.

— О чем? — Я старалась говорить спокойно.

Брови Кона дрогнули, когда он посмотрел на меня сверху вниз с высоты своего огромного роста. Его красивое лицо было не более эмоциональным, чем горный склон.

— Что ты беременна, разумеется.

Неужели я всерьез рассчитывала, что смогу сохранить это в секрете? От него? Я даже нашла врача далеко от того места, где жила, чтобы перестраховаться. Доктор никому не сказала бы… Не должна была. Разве могут врачи разглашать тайну своих пациентов?

Страх резанул меня изнутри, как нож, смешиваясь с болью, гневом и тревогой последних трех месяцев. Я крепко вцепилась в спинку дивана, борясь с тошнотой, но она была неумолима. Я не хотела, чтобы меня стошнило у Константина на глазах. Я уже достаточно унизила себя. Но мое тело, похоже, не считало это убедительным аргументом, и я ничего не могла поделать…

Спотыкаясь, я сделала пару шагов вперед, и меня вырвало прямо на его дорогие кожаные туфли ручной работы.

Глава 2

Когда внезапно погас свет, я беззвучно выругался, но, когда свет зажегся вновь, я уже стал самим собой, таким, каким должен быть. Непроницаемым. Холодным.

Тем не менее, ярость осталась, поэтому, когда я вошел в ту комнату и мою сводную сестрицу вырвало прямо мне на туфли, я едва сдержался, чтобы не разразиться проклятиями. Но я уже сделал ошибку, потеряв самоконтроль три месяца назад. Мне оставалось лишь стиснуть зубы от ярости, так сильно, что заболела челюсть.

Я знал, что она приехала — я могу почувствовать ее где угодно, — и я видел, как она пряталась за колонной в бальном зале.

Два дня назад я узнал о ее беременности и, признаюсь, пребывал в некотором смятении. Но, увидев ее, я почувствовал уверенность.

Появление моего брата-близнеца, воскресшего из мертвых, только усилило эту уверенность.

На момент, когда он ворвался на церемонию прощания с отцом, я уже знал, что Валентин жив. Три месяца назад я получил известие, что он не погиб в автомобильной катастрофе пятнадцатью годами ранее, как мы все думали, а был жив и здоров. Валентин стал генеральным директором компании, которую построил за счет различных теневых предприятий, и теперь собирался сделать ставку на компанию отца.

Я даже подозревал, что он планирует увести у меня невесту, Оливию. Разумеется, так оно и вышло: Валентин со свойственным ему драматизмом отключил электричество и, воспользовавшись неразберихой, увез ее. Однако я ожидал, что он сделает свой ход во время похорон, а не на поминках, и злился на самого себя.

Похоже, я был слишком самоуверенным. Теперь мою невесту похитили, и, хотя я знал, что Валентин не причинит ей вреда — у Оливии была длинная и давняя история с Валентином, — это было огромным… неудобством. Я потратил много времени, выбирая подходящую женщину, и Оливия подходила по всем пунктам. Интеллект, сила, уравновешенность, красота. Она была генеральным директором ювелирной компании и сама по себе обладала властью и влиянием. Оливия была именно такой женщиной, какую я хотел, и самое лучшее в ней то, что она совсем не похожа на Дженни Грей, мою маленькую сводную сестру.

Моя милая маленькая сводная сестра. Единственная женщина в мире, которой я никогда не смог бы обладать. Но теперь все изменилось. Оливию похитили, и женщина, которую я защищал с тех пор, как она была совсем маленькой, — женщина, которую я защищал даже сейчас, хотя она никогда об этом не узнает, — была беременна моим ребенком. Что делало все очень, очень ясным.

Последние четыре года я держал Дженни на расстоянии, чтобы уберечь ее как от моего отца, так и от себя, но одна ночь положила этому конец. Одна ночь и… мое отсутствие контроля. В течение двух дней после того, как я узнал, что она беременна, я обдумывал различные планы. Я намеревался держаться подальше от Дженни, но при этом следить за тем, чтобы она и ребенок были в безопасности. Как бы там ни было, ни одного достойного варианта я так и не нашел.

Маленькая выходка Валентина подсказала мне решение. Я никогда не верил в судьбу, но сейчас, похоже, мне придется поверить в нее. Всего за час моя жизнь круто изменилась. Дженни была здесь, беременная. Валентин похитил Оливию. Что это, если не проделки судьбы?

Я пришел сюда с намерением сообщить Дженни о своих планах. Разумеется, я не ожидал, что ее стошнит на мои ботинки. Как всегда, моей первой реакцией было убедиться, что с ней все в порядке, — я уже сделал шаг, чтобы подхватить ее на руки. Но была причина, по которой я должен был держать себя в узде, когда дело касалось ее, поэтому я остановился. Это не улучшило моего настроения.

К счастью, в доме полно прислуги. Через десять минут пол был чистым, а мне принесли новые туфли. Дженни сидела в кресле, выпрямив спину и уставившись невидящим взглядом на нетронутый стакан воды. На ней было черное платье из сетевого магазина, поверх него — выцветший черный кардиган, на ногах — дешевые черные туфли-лодочки. Удручающая скромность наряда указывала на плачевное состояние ее финансов, и это тоже выводило меня из себя. Я снова ругал себя за то, что все эти годы не посылал ей денег, чтобы помочь. Несмотря на то что я пытался дистанцироваться от Дженни, мне следовало помогать ей финансово. Впрочем, вряд ли она приняла бы помощь.

Кейтлин, ее мать, была эксцентричной золотоискательницей, и Дженни всегда заверяла, что никогда не будет такой, ни внешне, ни внутренне. Сейчас темно-каштановые волосы Дженни были собраны в небрежный пучок, кудрявые локоны, выбившиеся из прически, спадали на затылок и маленькие уши. Она была очень бледной и напряженной — шея, плечи, ладони, сцепленные на коленях, невидящий взгляд. Ее длинные, темные и удивительно густые ресницы оттеняли белизну ее нежного округлого лица… Дженни вся казалась мягкой и округлой — по-детски пухлые щеки, губы, напоминающие розовый бутон, волнующая выпуклость пышной груди и щедрые бедра. Я вспомнил, какой мягкой она была, такой горячей под моими руками той ночью в саду, на траве под сенью роз. Дженни была такой, какой я ее себе представлял, она воплотила все мои фантазии…

Я посмотрел на нее сверху вниз, рассчитывая услышать объяснения. Я хотел знать, почему она не пришла ко мне, когда узнала, что беременна. И почему пришла сейчас? Явно не для того, чтобы проститься с моим отцом. Даже Кейтлин, ее мать, вторая экс-жена моего отца, с которой он развелся несколькими годами ранее, сегодня не пришла.

— Я жду, Дженни, — сказал я, пытаясь обуздать свое нетерпение. Ситуация с Валентином требовала внимания, собравшиеся ждут от меня заявления и ответных действий. Однако сначала я должен решить этот вопрос. — Почему ты здесь, если не хотела сообщать мне о беременности?

Дженни крепче сцепила на коленях длинные изящные пальцы, так что побелели костяшки.

— Разве это имеет значение?

Чистый, сладкий звук ее голоса поразил меня, как электрический разряд, хотя этого не должно было случиться. Я знал этот голос много лет. С первого дня, как Дженни попала в наш дом, я старался оберегать ее. Она была ребенком, и очень ранимым, а я лучше, чем кто-либо другой, знал, как мой отец любит манипулировать детьми. С девятнадцати лет я усердно работал в «Сильвер компани», много путешествовал по делам корпорации и все же делал все возможное, чтобы присматривать за Дженни. Затем однажды она вернулась домой на летние каникулы, и я обнаружил, что передо мной стоит женщина, а не девочка, и все изменилось.

Я всегда хотел иметь семью — жену и детей. Оливия идеально подходила для того, чтобы стать матерью моих наследников, главным образом потому, что я не испытывал к ней ничего, кроме уважения. Я не любил ее. Я не хотел ее. Она не вызывала во мне никаких чувств — ни любви, ни страсти. Что было хорошо. Эмоциональная дистанция важна. Эмоции делают человека слабым.

Каждый раз при встрече Дженни улыбалась мне. Тогда я жил ради этих улыбок. Они были словно маленькие проблески света во тьме. Но сегодня она не одарила меня теплой улыбкой. Ее округлый подбородок выпятился, и выражение крайней решимости ожесточило ее мягкие черты, погасив внутренний источник света.

— Да, я беременна, и теперь ты знаешь об этом. Так что, если ты не возражаешь, я пойду. Я сожалею о кончине Доминго, прими мои соболезнования, но, кроме этого, мне больше нечего сказать.

Дженни всегда была доброй и сострадательной, но за мягким характером скрывались стальная воля и упрямство. И все же она никогда раньше не проявляла эти качества при мне, а сейчас упрямство и даже враждебность были в ее взгляде.

Да, я это заслужил. Я помнил ту ночь более отчетливо, чем хотел. Дженни в моих объятиях, ее лицо раскраснелось от страсти. Она сказала мне, что любит меня, и тогда я понял, что натворил. Мой гнев вырвался наружу, как бы сильно я ни пытался его остановить. Я был жесток с ней. Я причинил ей боль. Намеренно. Я хотел, чтобы Дженни была как можно дальше от меня. Не вышло. Я не сожалел тогда о тех грубых словах три месяца назад, но сейчас сожаление закралось в мое сердце.

— Возможно, тебе нечего мне сказать, — начал я. — Тем не менее я должен кое-что сказать тебе.

Подбородок Дженни поднялся чуть выше.

— Неужели? И почему ты думаешь, что мне будет интересно выслушать хоть что-то из того, что ты хочешь сказать?

Во мне пробудились эмоции, которых не было очень давно. Любопытство. Интерес.

Это было не просто упрямство, которое я видел в ней раньше. Это было нечто большее, проблеск стальной воли, которая, возможно, не уступала моей собственной. Дженни никогда раньше ни в чем не боролась со мной, никогда не противопоставляла свою волю моей.

— Тебе будет интересно, потому что это касается твоего будущего, — сказал я, мой голос ничего не выдавал. — Я узнал о твоей беременности несколько дней назад, и…

— Как ты узнал? — перебила меня Дженни. Никто раньше не осмеливался разговаривать со мной в таком тоне. Дженни никогда меня не боялась. — Кто тебе сказал?

— Есть кое-кто, кто следит за тобой по моему поручению. Он сообщил мне о твоей беременности два дня назад.

Глаза Дженни расширились, рот приоткрылся.

— У тебя есть кто-то, кто следит за мной?

Иначе и быть не могло. Я держался от Дженни на расстоянии, но продолжал защищать ее.

— Мой человек наблюдал за тобой с тех пор, как ты покинула Испанию. Однако я…

— Что? Я не могу в это поверить! — Дженни вскочила с кресла, дрожа от ярости. — Ты не разговаривал со мной четыре года, и все же…

— Дай мне закончить, — приказал я ледяным тоном. Мое терпение истощалось. Я хотел быть осторожным, сообщая о своем решении Дженни, чтобы это не стало для нее шоком, но у меня не было времени. Мне нужно было разобраться с беспорядком, который устроил Валентин. Чем скорее я поговорю с Дженни, тем лучше. — Как я уже сказал, мне сообщили о твоей беременности два дня назад. Я решил, что порву с Оливией Уинтергрин, — Дженни уставилась на меня широко открытыми глазами, — и женюсь на тебе.

Глава 3

Константин стоял у холодного мраморного камина, возвышаясь надо мной, в глазах не было ничего, кроме черного льда. Он не мог говорить это всерьез. Просто не мог! Или?…

Мое сердце сильно билось под ребрами, болело при виде его, несмотря на шок, ярость и боль. Прошло три месяца с тех пор, как я видела его так близко, и мне так хотелось сократить расстояние между нами! Положить руку на белоснежный хлопок его рубашки, почувствовать тепло его широкой мускулистой груди, уловить стук его сердца. Он мог выглядеть твердым и холодным, как ледник, но я знала, какой он горячий. Подобно вулкану, внутри его была лава, вырывающаяся наружу через трещины во льду.

— Ч-что? О чем ты?

Константин одарил меня тем же невыразительным взглядом, что и всегда.

— Ты знаешь, что значит брак, Дженни.

Я ненавидела, когда он так говорил, его тон был холодным и высокомерным. Но обычно он говорил так только с другими людьми и никогда не использовал этот тон со мной.

— Не будь ослом, Кон, — сердито сказала я, — я знаю, что это значит. Я просто хочу знать, почему Оливия вдруг перестала тебя устраивать. Она знает? Ты ей сказал?

— Оливия — это не твоя забота. Обстоятельства сложились так, что теперь наш брак невозможен… — Кон посмотрел на мой живот. Он уже начал округляться. — И она не беременна.

На секунду мне показалось, что я увидела какой-то горячий блеск в его глазах, но блеск исчез так быстро, что я начала сомневаться, не почудилось ли мне это.

— Будет лучше, если ты останешься здесь, — коротко сказал Кон и со своей обычной грацией хищника направился к двери. — За тобой придет мой помощник. Мы выезжаем в течение часа.

«Подожди… Ты уходишь? Уезжаем куда? И почему?» Я открыла рот, чтобы спросить Кона об этом, но он вышел в дверь прежде, чем я смогла вымолвить хоть слово.

Это было глупо. Неужели Кон действительно вообразил, что я останусь здесь и буду ждать его помощника? Без каких-либо объяснений? Ехать с ним куда-то? И почему он был так холоден по отношению ко мне? Когда я была ребенком, я обычно убегала в его кабинет с книгой и сворачивалась калачиком в кресле. Книга была поводом, чтобы притвориться, что меня интересует только чтение. На самом деле я ждала, когда Кон появится, чтобы поговорить со мной. Я была полна решимости стать ему если не сестрой, то хотя бы другом. Сначала Кон игнорировал меня, но я не отступала, болтая с ним так, как будто знала его много лет. И постепенно, со временем, он начал отвечать мне.

Сначала наши беседы были простыми, так как мне было всего девять лет, и касались школы и друзей, чтения и телевизора, но по мере того, как я взрослела, наши дискуссии становились все более сложными. Книги, музыка, политика, наука. Ничто не было под запретом, за исключением двух тем. Не следовало заводить разговор о брате, которого Кон потерял, когда ему было семнадцать, и о его отце. Я никогда не давила, и к тому времени, как мне исполнилось шестнадцать, Кон стал моим лучшим другом. Затем я переехала в Лондон, и он прервал общение без объяснения причин. Я никогда не понимала почему. Теперь Кон предлагал мне выйти за него замуж, и я тоже не понимала почему.

Я отвернулась от двери и ухватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Я была сбита с толку, меня все еще мутило, и все, чего я хотела, — это уйти. Вся эта затея с браком не имела никакого смысла. Единственная причина, по которой Кон мог предложить брак, — моя беременность. И причина точно была не в том, что он любит меня.

Три месяца назад, в ту роковую ночь, Кон заверил меня, что это невозможно. Тогда я смотрела в его красивое лицо, видела утоленную страсть, догорающую в его глазах, и сказала, что люблю его. Эта страсть умерла мгновенно, погасла, как огонь, внезапно лишенный кислорода. Кон оторвался от меня и посмотрел с таким видом, будто я причинила ему боль.

Нет, я сейчас не буду вспоминать, что произошло дальше… Ведь у меня под сердцем рос наш ребенок.

Пожалуй, я должна была сказать ему о беременности. Но зачем? Константин был помолвлен и очень ясно выразил свои чувства ко мне, а я не хотела разрушать его тщательно распланированную жизнь новостью о том, что он будет отцом. У него была Оливия и планы на брак, и казалось несправедливым все сорвать только потому, что мы с ним совершили ошибку. Я планировала рассказать ему когда-нибудь, но не раньше, чем мое сердце немного успокоится.

Уверена, моя мать была бы в восторге, если бы узнала. «Ничто так не удерживает мужчину рядом с тобой, как ребенок», — сказала бы она мне, хотя с моим отцом это не сработало. Но я не такая, как мать, и никогда не буду такой. Я не хотела быть зависимой от мужчины, который стал бы содержать меня. Я не хотела в конечном итоге стать циничной и озлобленной. Чего я хотела, так это стабильности и безопасности, двух вещей, которых у меня никогда не было в детстве. О, да, и любви. Ее у меня тоже никогда не было. Мать переезжала с места на место и таскала меня за собой, ища мужчин, которые содержали бы ее. Она не любила никого из мужчин, с которыми встречалась, она только использовала их. И когда ей надоедал один, она искала другого.

Я не хотела такой жизни для себя и своего ребенка. Я хотела постоянства, надежного дома, работы, которая удовлетворяла бы меня, и мужа, который любил бы меня. Я хотела жить долго и счастливо, и я знала, что с Коном это невозможно. А это значит, мне придется уйти.

Я решила дождаться рождения нашего ребенка, прийти в себя после родов и как-то обустроить свой быт и только потом связаться с Коном, чтобы обсудить совместную опеку. Но не раньше.

А сейчас я хотела убраться из этого дома, вернуться в свой отель, поесть и лечь спать. Мой обратный рейс в Англию на следующее утро был очень ранним, а я была измотана.

Я открыла дверь и выглянула наружу — путь был свободен, — вышла из комнаты и направилась к лестнице. Дробный перестук каблуков моих дешевых туфель отчетливо раздался в отделанном мрамором коридоре. Навстречу вышел сотрудник службы безопасности в черной униформе.

— Мисс Грей? — Он посмотрел на приоткрытую дверь комнаты, из которой я вышла, а затем снова на меня. Выражение его лица не изменилось, но было ясно, что он счел мое непослушание неуместным. — Следуйте за мной, пожалуйста.

Не хотелось быть грубой, но гнев все еще бурлил во мне, поэтому я посмотрела прямо на него:

— Нет, спасибо. Я как раз собиралась уходить.

— Боюсь, это приказ сеньора Сильвера. Внизу происходит неприятная ситуация, и я обязан защитить вас.

Меня окатила волна изумления.

— Неприятная ситуация? — Что, черт возьми, это значит? — Какого рода?

Охранник бережно, но твердо взял меня за локоть.

— Вам не о чем беспокоиться, мисс Грей, — сказал он, — но для вашей же безопасности, пожалуйста, следуйте за мной.

Прежде чем я поняла, что происходит, меня потащили вниз по широкой мраморной лестнице, но не к парадной двери — там собралась целая толпа людей, все они что-то громко обсуждали, — а к задней.

— Что происходит? — спросила я. Внутри меня все похолодело от тревоги — по выражению лиц людей было ясно, что произошло что-то непредвиденное и, возможно, опасное. — Куда мы направляемся?

Охранник помог мне спуститься по лестнице и повел в заднюю часть дома.

— Сеньор Сильвер сказал, что он переправит вас обратно в Англию за свой счет.

От неожиданности я чуть не споткнулась. Константин отправит меня домой? В этом не было смысла — ведь он сказал, что намерен жениться на мне.

— Но почему? — спросила я. — У меня уже забронирован билет на завтрашний рейс и отель на сегодняшний вечер.

— Сеньор Сильвер отменил ваш рейс и бронирование в отеле. Он полагает, вы захотите улететь сегодня вечером. Его самолет в вашем распоряжении.

Я моргнула. Мы приближались к одной из задних дверей, и я почувствовала себя так, словно меня подхватило мощное течение реки и понесло вперед. Все происходило слишком быстро, и мой мозг не успевал осознавать происходящее.

Что-то говорило мне, что я должна вернуться в свой отель так быстро, как только смогу, но я устала, меня тошнило, и мысль о том, чтобы оказаться дома в своей постели этой ночью, была слишком заманчивой. Полет на частном самолете «Сильвер компани» также избавлял меня от ожидания в бесконечных очередях и переходов по терминалам аэропортов с тяжелым багажом.

Я не знала, почему Кон после обещания жениться на мне хочет посадить меня на самолет обратно в Англию, но я слишком устала, чтобы думать об этом. Прямо сейчас все, чего я хотела, — оказаться дома, в своей крошечной обшарпанной квартирке в Лондоне.

— Ладно, — я старалась сохранить остатки достоинства и не выглядеть полным ничтожеством, — это… очень мило с его стороны.

Мужчина кивнул, а затем поспешно вывел меня через запасную дверь особняка, где ждала черная машина. Через несколько минут мы уже ехали по оживленным улицам Мадрида. Некоторое время спустя мы прибыли на частный аэродром «Сильвер компани». Реактивный самолет уже ждал на взлетной полосе. Мне помогли подняться на борт.

Я убеждала себя: нет, я не разочарована тем, что Константин не попрощался со мной лично. Это даже хорошо, потому что теперь я могу расслабиться и перестать думать о нем. Вернуться к своей работе и планам, которые я строила в связи с рождением ребенка. Потому что, хотя у меня не было любящего мужчины, я, безусловно, могла бы обеспечить стабильность и безопасность, которых так жаждала, самостоятельно. У меня аналитический склад ума, и я уже тщательно подготовилась к появлению ребенка. Последние три месяца я откладывала деньги, чтобы ни в чем не нуждаться во время отпуска по беременности и родам, у меня были кое-какие сбережения. Я могла позаботиться о себе и своем ребенке, и это было главное.

Я опустилась на сиденье, кожа была восхитительно мягкой. После эмоционального потрясения было долгожданным облегчением оказаться в тихом и теплом коконе самолета, и я почувствовала, что могу выдохнуть. Через несколько минут мы были в воздухе; заботливая стюардесса принесла мне чашку имбирного чая и крекеры, которые, по ее словам, успокоят мой желудок. Я не стала спрашивать, откуда она знает о моем самочувствии, выпила чай, съела печенье и действительно почувствовала себя намного лучше. Чуть позже принесли ужин, он был восхитительным, и после того, как с ним было покончено, я откинула спинку кресла и расслабилась, низкий гул двигателей успокаивал, навевая сонливость.

Я сделала то, ради чего прилетала. То, что Кон уже знал о беременности, пробуждало во мне чувство вины, и все его разговоры о браке сбивали с толку, но сейчас я на пути домой. Все мои секреты раскрыты. Мне не придется видеть его снова, пока не родится ребенок, и это к лучшему. Я выдохнула.

Глава 4

К тому времени, как мой самолет приземлился на частном аэродроме недалеко от Эдинбурга, я уже держал ситуацию под контролем — разобрался с проблемой в Мадриде, сохранив втайне возвращение Валентина. Я не хотел, чтобы эта история выплыла наружу, по крайней мере до тех пор, пока не будет решен вопрос с Дженни и ее беременностью. Мои адвокаты сообщили, что Валентин, как и ожидалось, попытался получить контроль над компанией, но я проинструктировал их препятствовать ему и его команде так долго, как они смогут. И поскольку они хороши в своем деле, они, вероятно, смогут годами бороться за мои права.

Мои сотрудники службы безопасности сообщили, что Валентин сейчас направляется на Мальдивы с Оливией. Я послал за ними кое-кого из своей команды, чтобы убедиться в благополучии бывшей невесты, но не собирался тратить время на то, чтобы самому отправиться за ней. Валентин не причинит ей вреда. Когда-то, много лет назад, они были близкими друзьями, к тому же Оливия — сильная женщина. Она справится с Валентином. Главное — Валентин сейчас не в Европе, а это значит, что я мог спокойно скрывать его возвращение, пока не буду готов к борьбе.

Я потратил годы, во всем соглашаясь с отцом, поскольку это был единственный способ, которым я в конечном итоге смог бы взять под контроль компанию. «Сильвер компани» была могущественной силой в Европе, и Доминго хотел вывести ее на мировой уровень, поскольку его всегда привлекала власть. Однако мой отец, мир его праху, был клиническим психопатом, и кому-то приходилось контролировать не только такую силу, как «Сильвер компани», но и его самого, чтобы ограничить возможный ущерб. Этим кем-то был я.

Если Валентин намерен разрушить то, над чем я работал последние пятнадцать лет, ему не следует переоценивать свои возможности. Все должно развиваться так, как решил я. Но теперь мне нужно контролировать две ситуации: деятельность Валентина и беременность Дженни.

Когда ей предложили самолет, чтобы отвезти в Англию, она согласилась, без сомнения думая, что вечером ее благополучно доставят домой в Лондон. Но этого не случится. У меня не было времени, чтобы достойно сделать ей предложение, и в этом тоже виноват Валентин. Но я выиграю это время сейчас. Я увезу Дженни подальше от ситуации в Мадриде, в место, недоступное для всех, особенно для Валентина. Место, о котором не знает никто, кроме моих самых преданных сотрудников. Туда, где ничто не нарушит тишину и покой, необходимые для обсуждения наших планов, — в Глен-Криг, мое убежище в Шотландии. Отдаленное поместье в Высокогорье, где нет ничего, кроме широких долин, гор и тихого глубокого озера. Нет ни Интернета, ни телевидения. Ничего, кроме бескрайних просторов и неба.

Самолет, на который я посадил Дженни, приземлился примерно на час раньше моего. Сотрудники сообщили, что Дженни все еще на борту и крепко спит. Я запретил кому бы то ни было прикасаться к ней и сам поднялся в самолет, чтобы забрать ее.

Дженни спала, свернувшись калачиком на своем сиденье, ее длинные каштановые волосы выбились из пучка и рассыпались по плечам. Один из локонов лежал на мягкой щеке, и когда я склонился над ней, то не смог устоять перед искушением убрать его.

В ту ночь ее волосы казались шелком, когда я зарылся в них пальцами, откидывая ее голову назад, чтобы завладеть ее губами. Эти полные губы были мягкими, как лепестки роз, у них был вкус шоколада… У меня всегда была слабость к шоколаду.

Я не хотел ее будить. Дженни выглядела такой умиротворенной, когда спала, по-детски подложив ладони под щеку. Ее длинные ресницы даже не дрогнули от моего прикосновения. Поездка в Мадрид, а затем обратно в Англию, должно быть, измотала ее. Да и приступ дурноты в испанском поместье забрал у нее много сил. Как же я хотел в тот миг подхватить ее на руки и унести прочь, сделать своей…

Нет, этого хотел не я, а зверь внутри меня. И Дженни никогда не узнает о желаниях этого зверя.

Дистанция между нами была единственным способом уберечь ее, а холод в отношениях — единственным способом контролировать мои порывы. Но сейчас нужно было пересадить ее на вертолет, который доставит нас в Глен-Криг, и, чтобы не разбудить Дженни, мне придется нести ее на руках. Это будет грубое нарушение физической дистанции. Могу ли я доверять себе после той ночи в саду?…

Я задушил желания, которые сводная сестра всегда вызывала во мне, и заключил ее в свои объятия. Дженни, без сомнения, была бы недовольна тем, что я отвез ее в Шотландию вместо Лондона, и у нее, вероятно, нашлись бы не самые добрые слова в мой адрес, но сейчас я не хотел спорить, — ей нужно выспаться. Врач осмотрит ее утром, а до тех пор она будет спокойно спать в моих объятиях.

«Ты просто хочешь взять ее на руки. Хочешь держать ее в объятиях» — я отогнал эту мысль, но моя потребность в Дженни вызывала опасения.

Я наклонился и осторожно поднял ее на руки. Дженни была мягкой и теплой, и, когда я выпрямился, она тихо вздохнула и прижалась щекой к моему плечу.

«Она доверяет тебе, бессердечная ты сволочь».

В груди возникло горячее, напряженное ощущение, и на секунду мне стало трудно дышать. Я хотел прижать Дженни к себе и защитить от всего плохого. Но самым плохим в ее жизни сейчас был я… Теперь — после той катастрофической ошибки — мне следовало быть еще более осторожным.

Я злился на себя за то, что так и не научился контролировать свои эмоции, даже после всех болезненных уроков, которые преподал мне мой отец. Злился на Дженни за то, что она была единственной яркой искрой в моей жизни. Добросердечная улыбка, искренняя радость и яркая, настоящая красота, которая ранила мою душу и искушала меня. Она доверилась мне и позволила себе быть уязвимой.

Не обращая внимания на эмоции, я вынес ее из самолета и спустил по трапу на летное поле. Вертолет ждал неподалеку, его винты уже вращались. Звук, казалось, не беспокоил Дженни. Она просто прижалась к моему плечу, уткнувшись лицом в ткань пиджака, — огни взлетно-посадочной полосы беспокоили ее. Сотрудник протянул руки, чтобы принять мою драгоценную ношу и усадить в кресло, но я не отдал ее. Я не хотел, чтобы кто-то еще прикасался к Дженни, и не желал отпускать ее.

«Отец больше не может тебя видеть. Он мертв» — эта мысль возникла из ниоткуда, но я проигнорировал и ее. Защищать Дженни — защищать всех, в том числе и от моего отца, стало моей второй натурой, и, по-видимому, не имело значения, что этот недобрый человек ушел навсегда. Рефлекс остался.

Наконец мы расположились на борту вертолета. Я не стал надевать наушники на Дженни. Если шум винта до сих пор не разбудил ее, то уже не разбудит, а в наушниках не так удобно лежать в моих объятиях. В любом случае полет не будет долгим.

Вертолет поднялся в воздух, и вскоре мы уже летели в полной темноте над Шотландским нагорьем. Дженни пошевелилась во сне, ее движение заставило меня остро ощутить ее тело. Прикосновение округлых грудей к моей груди. Изгиб спины, прижимающейся к моему паху. Нежное тело. Горячее. От нее пахло чем-то сладким, напоминающим цветы магнолии. Желание вспыхнуло во мне, и я посмотрел на нее сверху вниз, на линию ее щек и вздернутый носик. Она не была типичной красавицей, не такой, как ее мать, но у нее была своя теплая, жизнерадостная красота, которая для меня казалась более привлекательной.

Я предполагал, что мой брак с Оливией будет включать секс, поскольку дети были частью сделки, но я не испытывал к ней влечения. Мы решили, что будем ложиться вместе в постель лишь с целью зачать ребенка и, возможно, иногда для разрядки, но не более того. Если бы она решила завести любовника, я не стал бы препятствовать, поскольку знаю, что неутоленная страсть порой толкает на необдуманные поступки.

Но… Пойти на такое с Дженни я не мог. Секс между нами невозможен, даже ради зачатия. Мой контроль и без того дал сбой. Впрочем, в этом есть и ее вина… Мне вообще не следовало прикасаться к ней, не говоря уже о том, чтобы повалить ее на траву и овладеть ею. Истинное безумие, я был словно животное. Четыре года я держал ее на расстоянии из-за дикой страсти, от которой я не мог избавиться с того дня, как обнаружил, что в восемнадцать лет она больше не маленькая девочка, а красивая женщина с пышными формами. Но в ней было нечто большее, чем просто красота. Ее нежная теплота, доброта и сочувствие, понимание, которое светилось в ее глазах всякий раз, когда она смотрела на меня, эта улыбка… Она была ярким светом, который каким-то образом никогда не тускнел даже в доме моего отца, и я не мог быть тем, кто погасит его.

Требовалась дистанция, а это означало, что наш брак останется только номинальным. Я был уверен, что справлюсь. Но что насчет Дженни? Что, если она хочет страсти? Смогу ли я позволить ей утолить страсть с кем-то другим?

Я стиснул зубы и еще крепче обнял Дженни, будто кто-то пытался отнять ее у меня. Однако я должен быть осторожен — я не мог позволить своей мятежной натуре вырваться на свободу.

Но для Дженни был опасен не только я. Доминго был безжалостным бизнесменом и нажил немало врагов. Я пытался уменьшить ущерб, который он причинил везде, где мог, но мне не удалось предотвратить многие вещи, которые он сделал. Были люди, которые ненавидели меня так же сильно, как ненавидели его, люди, которые думали, что я такой же, как он. Но разве это не так? Разве он мне этого не говорил? Дженни и ребенок нуждались в защите, а это означало, что я не мог позволить ей жить отдельно от меня. Я должен быть рядом, чтобы защитить ее.

Прядь темных волос упала Дженни на лоб, и я протянул руку, чтобы откинуть ее назад, но внезапно осознал, что ее глаза открыты и она смотрит на меня снизу вверх. В темноте они казались черными, поблескивая из-под ресниц.

— Где мы? — хрипло спросила она. — Что происходит?

В ее голосе не было ни страха, ни гнева, и она не сделала ни малейшего движения, чтобы высвободиться из объятий. Ее голос звучал как у сонного ребенка во время долгой поездки на машине.

— Мы едем домой, — мой голос тоже звучал с хрипотцой, — спи.

— Домой, — пробормотала она, — это хорошо.

Дженни закрыла глаза и расслабилась, снова погружаясь в сон.

Глава 5

Меня разбудило солнце, льющееся в окно и светившее прямо мне в лицо. Я нахмурилась и попыталась зарыться в подушку, потому что не хотела просыпаться, но солнце было неумолимо. К тому же у меня в животе начало урчать.

Предыдущая ночь была странным лихорадочным сном, полным успокаивающего рева реактивного двигателя, позже он сменился ритмичным звуком вертолетных винтов. У меня было смутное воспоминание о том, как сильные руки Константина несли меня куда-то, а затем я почувствовала тепло и безопасность, когда лежала на его широкой груди. Во сне я понятия не имела, откуда Константин взялся, поскольку он не летел со мной на самолете из Мадрида, но по какой-то причине я не задавалась этим вопросом.

Вертолет приземлился на широкую равнину. За бортом меня обдало холодным ветром, однако в объятиях Константина было тепло и безопасно. Затем он нес меня по каким-то лестницам и длинному коридору, которого определенно не было в моей маленькой квартирке. Я подумала, что все это сон, и очень боялась проснуться — так хотя бы во сне я могла быть в объятиях Кона.

Я зевнула и открыла глаза, щурясь от яркого солнечного света. Затем я моргнула и села в кровати, мое сердце билось очень быстро. Я была не в своей спальне. Комната была огромной — больше, чем вся моя квартира, — с большими окнами, скрытыми светлыми льняными шторами. Солнце проникало сквозь щель, освещая кремовые стены и светлый ковер на полу. У стены стоял антикварный комод, перед окнами — маленький столик, на нем — букет бледно-розовых камелий в стеклянной вазе.

Деревянная кровать, на которой я лежала, была огромной, с резным дубовым изголовьем, горой белых подушек и белым пуховым одеялом, в ногах лежало красивое лоскутное покрывало.

Меня охватило изумление. Выходит, то, что произошло прошлой ночью, не было сном. Константин держал меня в своих объятиях. Мы были в вертолете, и он сказал, что мы возвращаемся домой.

Но это был не мой дом!.. Я сглотнула, во рту пересохло, сердце отчаянно билось в груди. Константин меня обманул, и все же я доверяла ему. Он никогда не причинял мне вреда, а значит, где бы я сейчас ни была, я в безопасности.

Я выскользнула из кровати, подошла к окну и отдернула одну из штор. Из окна открывался вид на долину, окруженную скалистыми горами, у подножия которых цвел пурпурный вереск. От красоты маленькой долины у меня перехватило дыхание. Это было похоже на Шотландию, хотя я там никогда не бывала. И если это действительно Шотландия, то почему я здесь?

Все это было похоже на волшебство, я словно очутилась в сказке, однако на мне все еще было дешевое черное платье, плачевный вид которого тут же вернул меня в реальность.

Подойдя к двери, я подергала ручку, ожидая, что она заперта, и с удивлением обнаружила, что это не так. Снаружи был длинный, устланный ковром коридор, стены которого были увешаны пейзажами и портретами. В окна лился солнечный свет. Было очень тихо. Выйдя из спальни, я прошлепала босиком по коридору и вышла к широкой лестнице.

Я спустилась вниз в просторный холл. Все еще не понимая, куда идти, подошла к первой попавшейся двери рядом с лестницей и толкнула ее. Передо мной открылась еще одна большая комната — гостиная с окнами на две стороны, из одного открывался вид на зеленую поляну, из другого — на озеро. Комната была полна света, ее бледно-золотистые стены отражали солнечный свет, отчего комната казалась теплой и уютной. У стен стояли удобные диваны, обитые светлой тканью, у одного из окон — пара кожаных кресел. Это была прекрасная комната, и я бы с удовольствием растянулась на одном из диванов с книгой, чтобы провести долгое утро за чтением, если бы не мужчина, стоящий посреди нее, сложив руки на груди.

Он повернулся лицом к двери, будто ждал, когда я войду в комнату. Константин. Мое сердце застучало сильнее. На нем был один из его изысканных костюмов от-кутюр, на этот раз из сине-черной шерсти. Стоя посреди теплой, уютной комнаты, он казался черной дырой, высасывающей все тепло и свет, не давая взамен ничего, кроме льда. Он окинул меня взглядом с головы до ног, оценивая так, словно я была машиной, которую нужно было починить, или проблемой, которую он должен был решить.

Глядя на ледяного мужчину, стоящего передо мной, трудно было поверить, что это он обнимал меня прошлой ночью, согревая и защищая от ветра.

— Мне было интересно, сколько ты можешь проспать. — Глубокий голос Константина звучал отстраненно, переливы испанского акцента не делали его теплее.

Я старалась глубоко дышать, чтобы не расплакаться, однако эмоции переполняли меня. Прощаясь с ним в Испании, я думала, что мне не придется видеть его, по крайней мере, в ближайшее время. Я не хотела, чтобы он стоял здесь и смотрел на меня таким же холодным безразличным взглядом, каким смотрел на всех остальных. Я хотела забыть Кона — ответить ему тем же взглядом, ничего не чувствовать, как не чувствует он, — и все же мое сердце болело, гнев пронзал меня, и я не могла решить, разрыдаться ли мне или дать ему пощечину. Я почувствовала себя жалкой, и это было омерзительно.

Обычно так себя чувствовать меня заставляла мать: она любила читать нотации о моей неприглядной внешности, неумелом выборе одежды и о том, что я никогда не заполучу мужчину, если не приложу усилий. Мама постоянно говорила, что мне нужно привести себя в порядок, накраситься, похудеть, надеть что-нибудь более подходящее. Потому что, по ее мнению, без этого невозможно преуспеть в жизни.

Я вздернула подбородок, собираясь сказать Кону что-нибудь резкое, как в животе у меня заурчало.

— Ты голодна, — холодно сказал Константин.

— Нет, — ответила я с вызовом.

— Не спорь, мы поговорим за завтраком. — Голос Константина был по-прежнему холоден и спокоен.

— Мне нечего тебе сказать.

Кон взял меня под руку и усадил в кресло у окна, сам сел напротив. Между нами был маленький кофейный столик, который давал мне хоть какую-то иллюзию защиты от холода Константина. Но, даже если бы он раскрыл сейчас мне свои объятия, я не собиралась беспомощно падать в них, как это было три месяца назад.

— Что ж, — сказала я, стараясь казаться такой же невозмутимой, как и он, — я думаю, ты должен мне объяснить, почему я сейчас не в своей квартире в Лондоне?

Если он и заметил, что в конце фразы голос мой предательски дрогнул, то не подал виду.

— Я не обещал отвезти тебя в твою квартиру.

— Человек, который проводил меня до машины, сказал, что я возвращаюсь в Англию, — возразила я, — иначе я не пошла бы с ним.

— Он не лгал. Шотландия — часть Соединенного Королевства.

Итак, мы были в Шотландии. Приятно это знать.

— Но Шотландия — это не Англия. И я не давала согласия на то, чтобы ты отвез меня в… это место, — махнула я рукой в сторону гор и озера за окном.

— Это место — одна из моих частных резиденций. Глен-Криг. Это в Высокогорье.

— Прекрасно. Но я не припоминаю, чтобы говорила тебе о своем желании посетить Высокогорье.

— Соглашусь. Но, если бы ты дождалась меня, а не попыталась сбежать из особняка, я посвятил бы тебя в свои планы. Мы прилетели сюда, чтобы обсудить вопрос о браке.

«Что? Он снова говорит о браке? Серьезно?!»

— Я уже сказал, что хочу жениться на тебе, — спокойно продолжал Константин.

— Ты помолвлен с Оливией.

— Теперь это не важно.

В дверь тихо постучали. Улыбчивая пожилая женщина, похожая на заботливую бабушку, вошла в комнату и поставила на столик между Коном и мной серебряный поднос. На нем были яйца, тосты, тарелка каши со сливками и коричневым сахаром и чашечка ароматного кофе.

— Ешьте, мои хорошие! — сказала женщина с сильным шотландским акцентом и похлопала Кона по плечу. — И ты поешь. Я не хочу слушать твое вечное «я не голоден».

Я удивленно уставилась на женщину и напряглась в ожидании холодного, полного презрения взгляда, которым Кон, без сомнения, наградит ее за такую фамильярность. Вот только он этого не сделал.

— Завтрак выглядит превосходно. Спасибо, миссис Маккензи, — сказал Кон подчеркнуто вежливо. Затем кивнул в мою сторону: — Это Дженни Грей. Дженни поживет у нас некоторое время. Пожалуйста, проследите, чтобы ей было комфортно.

Миссис Маккензи широко улыбнулась мне и снова похлопала Кона по плечу.

— Не волнуйся, парень. Я присмотрю за ней.

— П-приятно с вами познакомиться, — сказала я, слегка заикаясь от изумления. Неужели Кона кто-то осмелился назвать «парнем»?

— И мне тоже, милая, — кивнула миссис Маккензи и вышла за дверь.

— Миссис Маккензи — экономка, — пояснил Константин. — Если тебе что-нибудь понадобится, скажи ей, и она поможет.

Я кивнула, вдыхая божественный запах еды и кофе, но в голове крутилось слишком много вопросов. Несмотря на урчащий желудок, я спросила:

— Так что с Оливией? Как это может быть не важно?

— Как и почему, не имеет значения, — сказал Кон. — Ешь свой завтрак. А я расскажу тебе о планах.

Глава 6

Дженни бросила на меня упрямый взгляд, что было на нее не похоже. Обычно между нами не было никаких споров. Раньше я не замечал, что она упряма, мне это не нравилось. Я провел в гостиной по меньшей мере час, ожидая, когда она проснется. Конечно, можно было бы разбудить ее, но я хотел, чтобы она выспалась. Я терпелив, но этот час дался мне тяжело. Я расхаживал по комнате, мысли вертелись в моей голове, подобно рою пчел. Мне не хотелось признавать, что я скучал по Дженни последние четыре года, но это было так. Ее отсутствие отражалось постоянной болью в сердце. А три месяца назад все стало только хуже. Я так хотел быть рядом с ней… Но нельзя.

Теперь, когда она здесь, вопрос о браке нужно решить как можно быстрее, чтобы я мог вернуться к решению проблемы с Валентином. В том, что Дженни согласится выйти за меня замуж, я не сомневался — тогда, три месяца назад, она сказала, что любит меня. Я позабочусь, чтобы за ней и ребенком наблюдали лучшие врачи; финансовые заботы я тоже возьму на себя. Если она захочет жить в Лондоне — без проблем, я соглашусь на переезд, поскольку особняк Сильверов в Мадриде не был для меня домом. Я все равно планировал с будущей женой подыскать дом, который устроил бы нас обоих. Наш брак вполне может стать успешным… Вот только я не смогу дать ей любви. Но об этом я старался не думать.

Дженни, однако, не выглядела так, будто она отчаянно хотела выйти за меня замуж. Сидя напротив, в своем черном измятом платье, она казалась усталой, растрепанной и чрезвычайно сердитой. И все же она была так красива, что у меня замирало сердце. Воспоминание о том, какой она была в моих объятиях — теплой, мягкой и расслабленной, — всплыло на поверхность, пробудив желание снова притянуть ее к себе. Но я не пошевелился. Только на расстоянии я мог держать эмоциональную дистанцию.

— Я поем, когда захочу, — твердо сказала Дженни. — Скажи мне, почему ты передумал жениться на Оливии и знает ли она об этом?

— Я не женюсь на ней не потому, что ты беременна. И да, она знает.

Формально это не так, но после побега с Валентином Оливия и сама не захочет выходить за меня замуж.

«Ты должен сказать Дженни правду. Скажи ей, что Валентин вернулся и забрал Оливию. Скажи Дженни, что она — это все, чего ты когда-либо хотел, что женитьба на ней станет для тебя величайшей радостью».

Но я не мог сказать это. Возвращение Валентина было проблемой, в которую я не хотел сейчас вдаваться, а женитьба на Дженни не станет для меня радостью. Этот брак будет для меня величайшим мучением. Даже если Дженни станет мне женой, она никогда не будет моей. Я не могу этого допустить. Собственническая часть моей натуры — та часть меня, которую я унаследовал от отца, — была слишком сильна, Дженни не должна от этого страдать.

— Ты не обязан жениться на мне, потому что я беременна, — отрезала Дженни.

Я проигнорировал ее тон:

— Одним из условий моей женитьбы на Оливии было то, что она обеспечит меня наследниками.

— Неужели? — Темные глаза Дженни были проницательными. Она была похожа на маленького черного дрозда, смотревшего на меня с неприязнью. — А если кто-то еще случайно забеременеет? Что тогда? Ты избавишься от меня так же легко, как избавился от Оливии?

«Ты делаешь Дженни больно. Ты знаешь, как она к тебе относится. И ей не хочется быть чьим-то запасным вариантом, особенно учитывая всю ту ложь, которую Кейтлин вдалбливала ей в голову».

Слова Кейтлин действительно были ложью. Кейтлин всегда думала только о деньгах, и я никогда не понимал ее желания слепить из дочери свое подобие, если не точную копию. У Дженни не было жесткости и корыстолюбия. Она была мягче, теплее. Она слишком легко доверяла и слишком охотно отдавала свое сердце. В конце концов, она отдала его мне, худшему человеку в мире.

— Нет, конечно нет, — сказал я, — никто другой не забеременеет, потому что я ни с кем больше не сплю.

Дженни от удивления открыла рот:

— Что? Это значит, ты собираешься спать только со мной? А ты спросил, хочу ли этого я?

Волна необузданного жара пронзила меня, вызвав эрекцию. Боже, я бы с удовольствием переспал с ней. Но я не мог этого допустить.

— Нет.

— Тогда о чем речь?

— Я предлагаю брак чисто юридически. Мы женимся, чтобы стать семьей, больше я от тебя ничего не потребую.

— Что? Почему?

Я собрался с духом. Зверь во мне хотел сказать Дженни, что я хочу полноценный брак во всех отношениях. Но я не мог. Вместо этого я сказал:

— Потому что целью секса для меня является рождение наследника, а ты уже беременна.

— Но я…

— Именно такой брак я собирался заключить с Оливией, и я не изменю условия ради тебя.

Разочарование отразилось на ее прекрасном лице, хотя она и пыталась это скрыть. Я сам не хотел такого брака и не хотел разочаровывать мою Дженни. И все же это было необходимо.

— Поешь, — коротко сказал я, — ты ничего не ела со вчерашнего вечера и выглядишь очень бледной.

Разочарование погасло в ее темно-карих глазах, но маленькие искорки недовольства все еще мерцали в них. Эти искорки напоминали мне, что Дженни Грей не была такой беззащитной, как казалась. Я все еще помнил тот день, когда мой отец ворвался ко мне в кабинет, а Дженни сидела, поджав ноги, в своем кресле. Я сразу понял, что отец в дурном настроении, и попытался выпроводить Дженни из комнаты. Когда отец был в таком состоянии, под горячую руку мог попасть любой. Я был таким же холодным, как отец, и мог выдержать его нападки, но я боялся за Дженни. Однако прежде чем я велел ей уйти, Дженни соскользнула со стула и схватила отца за руку: «Мама сказала, что ты возьмешь меня на прогулку в сад. Пожалуйста, отчим! Я люблю гулять с тобой».

Я готов был перепрыгнуть через стол, встать между отцом и Дженни, спасти ее от его ярости. Но произошло чудо. Вместо того чтобы поднять руку и ударить Дженни или произнести какое-нибудь жестокое замечание, отец уставился на ребенка с изумлением. Затем с отвращением высвободил руку и, не говоря ни слова, повернулся и ушел.

Дженни торжествующе посмотрела на меня, и только тогда я понял: она нарочно схватила его за руку. Каким-то образом она точно знала, что нужно сделать, чтобы внушающий ужас Доминго Сильвер ощутил неловкость и ушел из комнаты. Я так и не понял, что такого было в Дженни, что удерживало моего отца от жестокого обращения с ней, но что-то было. И тогда я понял, что, пока Дженни находится в моем кабинете, отец меня не тронет. Поэтому я никогда не был против ее присутствия.

И, хотя поначалу Дженни была просто сдерживающим фактором, со временем мне стало нравиться беседовать с ней, слушать ее жизнерадостный смех, наполнявший холодную тишину моего кабинета. Она была светом для меня. Теперь Дженни перестала быть такой, как прежде…

Она посмотрела на меня с раздражением и сказала:

— Я твой друг, Кон, а не ребенок, о котором тебе нужно заботиться. Я съем свой завтрак, если захочу. А что касается брака, то мой ответ — нет, и это окончательное решение.

Я в изумлении уставился на Дженни. Ее отказ стал для меня неожиданностью. Я не предлагал ей становиться содержанкой, какой была ее мать.

— Почему «нет»? — Я старался не показывать своего раздражения.

— Потому что ты не любишь меня. — Ее голос звучал ровно. — Ты женишься на мне только потому, что я беременна.

— Разумеется, я не люблю тебя, — мне пришлось солгать, чтобы скрыть свои истинные чувства, — мы обсудили это три месяца назад. И что плохого в том, чтобы жениться на тебе, потому что ты беременна?

— В этом нет ничего плохого, но это не то, чего я хочу, Кон, и ты это знаешь. Я хочу стабильности и безопасности, особенно после того, какое детство у меня было с мамой, и это означает не только деньги и крышу над головой. Это здорово, да, но нашему ребенку нужно нечто большее, — она вскинула подбородок, — ребенок нуждается в любви. И я тоже.

Во мне закипел гнев. Дженни не понимает, чего хочет. Моя любовь опасна для нее. Тем не менее собственническое чувство стало сильнее. Что, если я отпущу ее, и она выйдет замуж за кого-то другого? Кого-то, кто даст ей то, что она хочет? Кого-то, кто станет отцом моему ребенку…

Нет. Отрицание было настолько абсолютным, что сопротивляться ему было невозможно. Я никогда не смогу доверить другому мужчине своего ребенка или Дженни. Она видела в людях только хорошее, не замечая плохого. Она может выйти замуж за кого-то, кого сочтет хорошим человеком, но он может оказаться еще хуже, чем я.

— Наш брак даст тебе и безопасность, и стабильность, — сказал я ледяным тоном, — это лучшая гарантия, чем любовь.

Дженни бросила на меня сочувственный взгляд:

— Ты правда так считаешь?

— Любовь не имеет отношения к этому разговору. Мы с тобой друзья, и этого достаточно. Ты действительно хочешь быть матерью-одиночкой?

— А-а-а… Все же мы друзья? — Ее взгляд был очень прямым. — После того, как ты не разговаривал со мной годами?

Чувство вины шевельнулось внутри меня. Я не мог сказать ей, почему прервал с ней общение. Не мог сказать, что жаждал дать ей всю свою любовь… Поэтому проигнорировал вопрос и сказал:

— Я знаю, что ты не хочешь ни на кого полагаться в деньгах, но, как моей жене, тебе больше никогда не придется беспокоиться о финансах. Мы можем прийти к какому-нибудь соглашению, при котором у тебя будет собственный бизнес и собственный доход. Мы можем жить в Лондоне, если ты предпочитаешь это. Нам не обязательно оставаться в Мадриде.

— Кон, я не могу…

— Ты можешь путешествовать, покупать все, что захочешь. — Я попытался придумать что-то еще, что могло бы убедить ее. — «Сильвер компани» уже спонсирует множество благотворительных организаций, но всегда можно пожертвовать больше. Например, приюту, в котором ты работаешь. Им, должно быть, нужны деньги.

Дженни просто смотрела на меня:

— Ты закончил?

У меня напряглась челюсть.

— Да.

— Хорошо, — ее упрямый тон чертовски раздражал меня, — потому что ответ по-прежнему отрицательный.

— Что я могу сделать, чтобы убедить тебя?

— Ты не можешь купить мое согласие, Кон. — Ее прелестные черты смягчились, и в глубине ее темных глаз блеснула искра сожаления. — Мне жаль, но я не поменяю решение. Я выйду замуж только по любви, как для себя, так и для моего ребенка, и это окончательное решение.

Разочарование наполнило мое сердце.

— Значит, если появится кто-то еще, — выдавил я, — кто-то, кто скажет, что любит тебя… Ты выйдешь за него замуж?

— Если я полюблю его — тогда да.

— А что, если ты ошибешься? Что, если он окажется ужасным человеком? Что, если он причинит тебе боль? Что, если он причинит вред нашему ребенку? Потому что это и мой ребенок, не забывай об этом.

Ее глаза смягчились. Была ли это жалость?

— Я знаю, — тихо сказала она. — Поверь мне, я никогда не забывала, что ребенок твой. Но тебе не нужно беспокоиться. Я никогда не влюблюсь в такого мужчину.

Вот только она уже это сделала. Она влюбилась в меня.

— Дженни… — начал я, не зная, что сказать.

Она положила руки на край стола и очень серьезно посмотрела на меня:

— Ты должен отвезти меня в Лондон. Мы что-нибудь придумаем, когда родится ребенок, но прямо сейчас я хочу домой.

— Дженни… — начал я снова. Она должна была прислушаться к голосу разума.

— Нет, — сказала она спокойно, с сожалением, — это мое последнее слово.

Дженни отодвинула стул и встала.

Что? Она уходит? Мое разочарование усилилось.

— Сядь! — Я старался оставаться холодным, однако повысил голос. — Сядь и поешь. Я еще не закончил говорить.

Дженни просто пожала плечами, прежде чем развернуться и уйти. Мне это не понравилось. Мне это совсем не понравилось.

— Дженни, — ее имя прозвучало тихо и резко, я не потрудился смягчить голос, — сядь.

Но она снова проигнорировала меня, направляясь к двери.

— Дженни! — прорычал я. Она ломала все мои стереотипы. Люди не уходили от меня. Люди не игнорировали меня. Люди повиновались мне. Я вскочил и бросился за ней. — Не смей уходить от меня! Я еще не закончил.

В коридоре ее уже не было. Я бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, стиснув зубы от внезапного и необъяснимого гнева, который угрожал захлестнуть меня.

Дженни успела добежать до спальни и захлопнула дверь прямо перед моим носом.

— Открой дверь! Сейчас же, Дженни!

— Нет. Я больше не скажу ни слова. Я не выйду за тебя замуж, Кон, и ты не можешь меня заставить.

— Отойди от двери! — приказал я.

В щели между дверью и полом я мог видеть, как тень ее ног исчезла. Я отошел на пару шагов назад и выбил дверь ногой.

Глава 7

Я не узнавала Кона, но животный инстинкт заставил меня отшатнуться от двери, прежде чем я успела подумать. Дверь внезапно распахнулась, подпрыгнув на петлях и с грохотом врезавшись в стену. Я громко ахнула от испуга. Кон стоял в дверном проеме, дыша быстро и тяжело. Странно, но, хотя он только что вышиб дверь, мой приступ страха внезапно улетучился. В Коне не было ничего от холодного, отстраненного мужчины, который сидел напротив меня внизу, настаивая на заключении брака. Предлагал мне все, что угодно, кроме того, чего я хотела. И нес весь этот бред, что я могу влюбиться в другого мужчину… Кон для меня был единственным мужчиной и всегда им будет. Однако он не слушал, и это тоже причиняло боль. Потому что раньше он всегда слушал.

Я не желала злить его, но было что-то захватывающее в том, чтобы противостоять Кону и выводить его из себя. Его идеальные черты были жесткими от ярости, зубы стиснуты, черные глаза полны огня. Я видела этот огонь раньше только один раз: в саду той ночью.

Кон шагнул ко мне и, прежде чем я успела пошевелиться, схватил меня за плечи своими длинными пальцами, довольно болезненно.

— Никогда больше не запирай передо мной дверь!

Его глаза вспыхнули. Кон был таким высоким, таким сильным. Но я его не боялась. И мне нравилось это несдерживаемое проявление эмоций. Потому что он никогда не позволял себе терять контроль так, как сейчас. Кроме той ночи в саду…

Я посмотрела в его горящие глаза и поняла, что, несмотря на гнев, Кон тоже напуган. Игнорируя его ярость, я протянула руку и нежно коснулась его щеки.

— С тобой что-то не так, — прошептала я.

Его взгляд вспыхнул, затем Кон крепче сжал мои плечи и, прежде чем я успела сказать что-нибудь еще, наклонился и поцеловал меня.

Не могу сказать, что я не ожидала этого и не стремилась к этому каждой клеточкой своего существа. Поцелуи, которые он подарил мне той ночью, я не забуду никогда, даже если потом для меня не было ничего, кроме унижения. До этого я ни с кем не целовалась…

Сейчас он снова целовал меня с дикой страстью, его язык проник в мой рот, исследуя меня с отчаянной интенсивностью, с которой я не могла бороться. Я вздрогнула, дрожа, когда он отпустил мои плечи и запустил пальцы в мои волосы, оттягивая мою голову назад.

Я должна оттолкнуть его, сказать ему «нет», сказать, что он не может убедить меня таким образом. Но… Кон выглядел испуганным. И отчаяние, которое я почувствовала в его поцелуе, подсказывало, что с ним что-то не так. Ему было больно, и я хотела успокоить его, как делала всегда, облегчить его боль. Я не знала, что сделать, чтобы помочь. Все, что я могла сделать, — это положить руки на его широкую грудь и прижаться к нему. Дать ему знать, что я рядом и что он может взять у меня все, что захочет, — все, что угодно.

На мгновение этот горячий ослепляющий поцелуй поглотил мой мир. Затем Кон резко оторвался от меня, повернулся, направился к двери и вышел, не сказав ни единого слова.

В моей голове не укладывалось все, что произошло за последний час. Кон заявил мне — как и три месяца назад, — что не любит меня, но чем в таком случае можно объяснить этот гнев, вышибленную ногой дверь и горячий поцелуй?

Можно было бы предположить, что это такая попытка склонить меня к браку, какая-то странная манипуляция… Но это было совершенно не в духе Кона. К тому же я слишком хорошо знала его, чтобы быть уверенной: эмоции в его глазах были искренними.

И все же этого мало для того, чтобы выйти за Кона замуж. Мое детство было безрадостным, хотя мне не следует сердиться за это на маму. Мама не виновата, что была такой. Она была молода, когда родила меня, и мой отец бросил ее, как только узнал, что она беременна. После моего рождения она жила впроголодь на пособие матери-одиночки, пока не узнала, что отсутствие квалификации или опыта работы не является препятствием, когда дело касается мужчин. У меня было одинокое, неустроенное детство, и я не хотела этого для своего ребенка.

Дом, в котором прошли первые годы моей жизни, пришлось покинуть, потому что маму бросил очередной мужчина, и нам пришлось искать квартиру подешевле. Мне приходилось спать, подперев дверь стулом, потому что очередной мамин бойфренд был опасным типом — я его боялась.

Кон мог бы обеспечить мне безопасность. Но было правдой и то, что я сказала ему внизу: безопасность — это нечто большее, чем деньги, больше, чем хороший дом и охрана. Мама переходила от мужчины к мужчине, от папочки к папочке — якобы из-за денег, но я знала, что на самом деле деньги — это не то, чего мама хотела. Она хотела любви. Я не собиралась превращать свою жизнь в такую же, как у мамы, и я знала, что именно это произойдет, если я выйду замуж за Кона. Только это было бы еще хуже. Ведь я люблю его, а он меня — нет, в конце концов, эта затея с браком обернулась бы горечью и разочарованием для нас обоих. Поэтому, как бы сильно часть меня ни хотела сдаться и сказать Кону, что я согласна, я не собиралась этого делать. Мне нужно быть сильной.

Я взяла свою сумочку с маленького кресла у окна и достала телефон. Думаю, Кон не сообщил моей матери о том, что происходит, значит, она волнуется. К тому же мне надо предупредить приют, где я работаю, — им и так не хватает работников, а если я пропаду без предупреждения, это будет очень нехорошо.

Но, стоило мне найти мамин номер телефона, я обнаружила, что сеть не ловит. Отлично. Кон увез меня на край света, а я никому не могла сообщить, что со мной.

К противоречивым эмоциям, захватившим меня, добавился гнев, но, прежде чем у меня появился шанс разобраться в них, раздался тихий стук в дверь. Я оторвала взгляд от телефона и увидела миссис Маккензи, стоящую в дверях с серебряным подносом. На нем был завтрак, который я оставила внизу.

— Мистер Сильвер подумал, что вы, возможно, предпочтете позавтракать в своей комнате.

Голубые глаза миссис Маккензи сияли — она искренне улыбалась мне.

— Давай, лапочка, — сказала она, входя и деловито ставя поднос на маленький столик, — ешь, моя хорошая девочка. Может, ты хочешь принять душ и переодеться, а? Я найду тебе что-нибудь из одежды.

Родители моей матери умерли, так что у меня никогда не было бабушки, и забота миссис Маккензи очаровала меня. Я не протестовала, когда она налила мне чашку кофе и расставила еду на столе, не переставая подбадривать меня и хвалить за хороший аппетит. Завтрак и правда был восхитительным, и я почувствовала себя лучше.

После того как миссис Маккензи убрала посуду, я пошла в огромную ванную комнату. У одного окна стояла глубокая ванна на когтистых лапах, а в нише была спрятана большая душевая кабина, выложенная плиткой. Все вокруг сияло чистотой. Вода в душе была горячей, а напор фантастическим, и я позволила себе вообще ни о чем не думать и отдаться моменту. Вымывшись, я завернулась в одно из больших белых пушистых полотенец и вернулась в спальню.

Кровать была застелена, а на толстом белом одеяле разложено платье. Это было простое платье темно-красного цвета, но, когда я наклонилась, чтобы рассмотреть его, то увидела, что ткань шелковая. Мама всегда говорила, как важно «правильно одеваться», поэтому она никогда не обходилась без макияжа и дизайнерской одежды — когда могла себе это позволить — и всегда была безупречна.

Я осторожно прикоснулась к ткани платья. Она была теплой и мягкой на ощупь. Очевидно, платье было приготовлено для меня, хотя я понятия не имела, откуда оно взялось. У Кона здесь гардероб женской одежды? Может быть, это вещи Оливии? Исключено — ее платье мне бы не подошло.

— А вот и я. Вымылась, моя хорошая? — Миссис Маккензи снова вошла в комнату, на этот раз с охапкой прелестных вещиц. — Немного обновок для тебя!

Я заморгала от изумления, увидев несколько комплектов нижнего белья.

— Ноя…

— Не волнуйся, — она улыбнулась, — мистер Сильвер купил для вас кое-какие вещи в Мадриде. Они все вашего размера. Мистер Сильвер говорит, что вы должны чувствовать себя как дома, немного осмотреть поместье и прилегающую территорию. Если вам что-нибудь понадобится, на подносе в холле есть колокольчик. Просто позвоните мне. — Она так же нежно похлопала меня по плечу, как и Кона внизу. — И не беспокойтесь о мистере Сильвере. Его лай хуже, чем укус.

Я хотела сказать, что я уже знаю это, но миссис Маккензи убежала прежде, чем я открыла рот.

Я уставилась на прекрасную одежду, разложенную на кровати, и выдохнула. Что ж, здесь у меня было два варианта. Я могла бы отказаться от одежды и остаться в своем дешевом платье из сетевого магазина. Перезвонить миссис Маккензи и потребовать, чтобы меня отправили обратно в Лондон. Или… Я могла бы надеть платье и найти Кона, а затем потребовать объяснить мне, почему он вышиб мою дверь. Почему он поцеловал меня. Почему, когда он так отчаянно овладел мной три месяца назад, платонический брак — это все, что он готов предложить. Почему, после того как он игнорировал меня в течение четырех лет, он так отчаянно хочет жениться на мне сейчас.

И, говоря по правде, я не раздумывала, какой вариант выбрать.

Глава 8

Я сидел в кресле в маленьком коттедже, в котором я обустроил офис, и смотрел в окно. Отсюда открывался прекрасный вид на лужайку перед особняком из серого камня и темно-зеленую гладь озера вдали.

Поскольку в долине не было никакой связи, я организовал здесь спутниковый доступ в Интернет. Я уже убедился, что новость о появлении Валентина не просочилась в СМИ.

Также я связался со своими людьми, которые наблюдали за ситуацией на Мальдивах. С Оливией по-прежнему обращались хорошо, и она, по-видимому, не считала себя пленницей. Я не беспокоился о ней. Валентин, возможно, украл ее у меня, одновременно пытаясь отнять мою компанию, но он был моим близнецом. Я знал его. Валентин, вероятно, ожидал, что я пойду за ним. А это значит, что я не стану этого делать, зная, что Оливии ничто не угрожает.

Оливия — сильная женщина. Это было одной из причин, по которой я выбрал ее в качестве потенциальной жены. Она могла справиться с любой ситуацией. Ее детская дружба с Валентином переросла в нечто большее, когда они стали подростками, и когда-то это заставляло меня ревновать.

До тех пор, пока я не отбросил ревность вместе со всеми другими эмоциями, которые раньше беспокоили меня. До тех пор, пока не появилась Дженни.

Раньше я вообще ничего не чувствовал, когда думал о своем брате, но были причины, по которым я никогда не говорил с Дженни о Валентине. Главным образом потому, что она задавала вопросы о нем, о нашем детстве, о Доминго, а я знал, что не могу ответить ей. К тому же я знал, что она обладает сверхъестественной способностью вытягивать из меня эмоции, хочу я этого или нет.

Словно почувствовав, что я думаю о ней, маленькая фигурка в красном, ярко выделявшаяся на фоне серых каменных стен, вышла из дверей поместья и на мгновение остановилась, оглядываясь вокруг.

Я замер, позабыв о Валентине.

На Дженни было платье, которое я купил для нее. Я вцепился в подлокотники кресла, наблюдая за ней. Фигура в красном двинулась прочь от поместья, следуя по одной из белых гравиевых дорожек, которые вели вниз к галечному пляжу озера. Ветер развевал платье, красный шелк соблазнительно облегал восхитительные изгибы ее фигуры, словно созданной для страсти. Я почувствовал, что возбуждаюсь, каждый мускул в моем теле напрягся.

Так случалось всякий раз, когда я видел ее. Это было мучительно.

Долго в таком режиме я не выдержу. С этим нужно что-то делать… Решения всего два: либо Дженни станет моей во всех смыслах, либо я отпускаю ее навсегда.

Был, конечно, способ вынудить ее поступить по-моему. К примеру, пригрозить, что я заберу у нее ребенка, если она не выйдет за меня. Именно так и поступил бы мой отец. Но я — не он, я не опущусь до такого…

Впрочем, я не могу ручаться за свои поступки, если Дженни уйдет от меня и выйдет замуж за другого мужчину. Даже размышляя об этом, я начинал терять контроль.

Дженни огляделась и направилась к моему офису. Я не пускал сюда даже горничных, этот коттедж был только для меня.

Очевидно, миссис Маккензи не предупредила Дженни, чтобы она не приближалась к коттеджу, а это означало, что мне придется сообщить ей об этом самому. Дженни нельзя заходить в мои личные владения. Дом был моим убежищем, и я ревностно охранял свою территорию.

Я подошел, распахнул дверь и вышел наружу. Дженни остановилась как вкопанная, как только увидела меня, и не двинулась с места, когда я широкими шагами направился к ней через лужайку. Я поймал себя на том, что жадно смотрю на платье, довольный тем, что, во-первых, Дженни не стала упрямиться и надела его, а во-вторых, оно восхитительно сидело на ней. Подойдя ближе, я увидел, что щеки Дженни порозовели, и она нервным жестом заправила прядь темных волос за ухо. Неужели она подумала о том поцелуе?…

Дурак. Мне нельзя снова потерять контроль. Но я был уже на грани… Ситуация была еще хуже, чем я подозревал. Отослать ее было единственно правильным вариантом. Возбуждение снова захлестнуло меня, когда я уставился на ее губы. Я поспешно перевел взгляд на ее глаза.

— О-о, — сказала она, затаив дыхание, — я не знала, что ты…

— В этот дом входить нельзя, — перебил я, — никому.

Она взглянула на коттедж, потом снова на меня:

— Ладно, извини. Мне никто не говорил.

— Я говорю тебе сейчас.

В ее глазах снова засверкали те интригующие искорки гнева.

— Ты можешь быть повежливее, Кон. Тебе не обязательно выкрикивать мне приказы, как сержанту-инструктору.

Я вел себя по отношению к Дженни как осел, и я знал это.

— Я приношу извинения, — натянуто сказал я, — также прошу извинить, что напугал тебя.

Мгновение она пристально смотрела на меня, как и следовало ожидать, поскольку извинения давались мне нелегко, и я делал это не очень часто.

— Ты меня не напугал, — сказала она, — ты никогда в жизни меня не пугал.

— Тем не менее. Мне не следовало вышибать дверь.

Дженни вздернула подбородок:

— И за тот поцелуй ты тоже собираешься извиниться?

Вспышка жара пронзила меня.

— Ты хочешь, чтобы я это сделал?

Краска залила ее щеки, она отвела глаза. Я жадно уставился на нее, отмечая, как мурашки покрывают ее руки. Легкий прохладный ветерок дул прямо с гор. Возможно, нам стоило продолжить разговор в доме.

Сделав шаг вперед, я мягко взял ее под локоть:

— Пойдем, нам нужно поговорить.

Дженни сопротивлялась:

— Тебе обязательно командовать?

— Ну, если ты предпочитаешь замерзнуть до смерти, тогда, во что бы то ни стало, давай продолжим этот разговор здесь. — Я слегка смягчился. — Пожалуйста, Дженни. Ветер холодный, а твое платье тонкое.

На ее лице промелькнуло непонятное для меня выражение.

— Ну… — пробормотала она, — ладно.

Мне следовало бы отпустить ее тогда, но я не мог заставить себя сделать это. Ее кожа под моими пальцами была теплой и очень мягкой, и мне хотелось продолжать прикасаться к ней. Возможно, это был последний раз, когда я прикасался к ней, поэтому я держал свою руку под ее локтем, подталкивая ее в сторону дома.

— Извини, если я помешала, — снова сказала она, — я подумала, что могу прогуляться.

— Конечно, можешь. Я просто не хочу, чтобы кто бы то ни было приближался к коттеджу.

Я не смотрел на нее, но чувствовал на себе любопытный взгляд ее темных глаз. Но не было смысла объяснять — не тогда, когда я собирался отослать ее прочь, — поэтому я ничего не сказал.

Мы вошли через парадные двери в холл. Затем я отпустил ее руку и посмотрел на нее. Дженни разрумянилась после прогулки на свежем воздухе, ее темные глаза снова блестели. Она не унаследовала ни яркой красоты Кейтлин, ни ее самообладания. Дженни всегда была беспокойной, кусала губу и теребила одежду, но она все равно казалась мне красивой, а в красном платье, которое я купил ей, она была еще красивее. Отдохнувшая и посвежевшая, сегодня Дженни напоминала нежную розу, омытую дождем. Ее каштановые волосы блестящими волнами ниспадали на плечи.

— Итак, о чем ты хотел поговорить?

Румянец на ее коже усилился.

— О том поцелуе, — сказал я, — да, я приношу извинения и за это тоже. Этого не должно было случиться.

На ее лице промелькнуло разочарование.

— Ты действительно так думаешь? А я… Я не жалею об этом.

Я не желал слышать, что ей это понравилось, что она все еще хотела меня, хотя я знал, что и то и другое было правдой. Я ощутил доказательство в жаре ее поцелуя, в том, как она таяла под моими губами, податливая, как теплый воск свечи. Я не хотел испытывать удовлетворение, которое разлилось по телу при этом воспоминании. Это заставило меня вспомнить о саде и глубоком удовольствии от того, что ее руки обвились вокруг моей шеи, от того, что ее тело выгнулось навстречу моему. Я захотел прижать ее к стене и взять ее сейчас, держать ее здесь, в поместье, как самое драгоценное сокровище в моей сокровищнице. Дженни продолжала подрывать мой контроль.

— Ты вернешься в Лондон, — сказал я, игнорируя ее вопрос. — Я организую транспорт: вертолет заберет тебя утром, и ты будешь дома к завтрашнему вечеру.

Дженни округлила глаза:

— Что? Но ведь ты настаивал, чтобы я вышла за тебя замуж, и не желал принимать отказа!

— Я передумал. Я не собираюсь принуждать тебя к этому, если это не то, чего ты хочешь.

Я думал, она будет довольна, но на ее лице отразилось не удовольствие или облегчение, а негодование.

— Почему?!

— Разве это не очевидно? Ты очень ясно дала понять, что не хочешь выходить за меня замуж.

— Да, но… ты был так настойчив. — Прелестный румянец исчез, ее щеки побледнели. — Почему ты передумал?

— Как я уже сказал, ты отказала мне, а я не принуждаю женщин, — я вгляделся в ее лицо, — ты должна быть довольна. Ты ясно дала понять, что брак со мной — это не то, чего ты хочешь.

Внезапно она отвела взгляд и принялась разглаживать красный шелк своего платья.

— А как насчет ребенка? — спросила Дженни.

— О тебе и ребенке позаботятся. Мы можем обсудить детали позже.

Я нахмурился, пытаясь проследить за выражением ее лица, потому что она вела себя совсем не так, как я ожидал.

— Это то, чего ты хочешь, — повторил я, — не так ли?

— О да, это так. — Ее улыбка получилась вымученной. — Да, конечно.

Однако, судя по выражению ее лица, все было наоборот. Любопытство загорелось внутри меня. Почему она не довольна? Она отказалась выходить за меня замуж, так почему же она разочарована?

— Хорошо. — Я постарался, чтобы мой голос звучал холодно и жестко. — Как только ты вернешься в Лондон, мы больше не увидимся.

Ее вымученная улыбка исчезла.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что помимо того, что ты мать моего ребенка, ты больше не будешь частью моей жизни.

Она вглядывалась в мое лицо, будто не верила мне:

— Ты серьезно?

Тупая боль за ребрами становилась все сильнее. Я знал, что это будет нелегко — ни для нее, ни для меня, — но другого выхода не было. Во мне было слишком много от моего отца.

— Я был не в себе этим утром, и я не могу рисковать тем, что мое поведение причинит тебе вред или напугает тебя. Со мной нелегко общаться, Дженни, так что для твоего же блага будет лучше, если ты будешь далеко от меня.

— С тобой легко быть рядом, — возразила она. — Я была рядом с тобой много лет. Я не понимаю. Это ультиматум? Если я не выйду за тебя замуж, ты меня больше не увидишь?

Гнев пронзил меня. Как будто я опустился до использования тактики Доминго. Но Доминго формулировал свои ультиматумы с таким обаянием, что человек, которому он их предъявлял, не понимал, что делает, пока не становилось слишком поздно. Доминго Сильвер был очаровательным психопатом, и никто никогда не знал его истинной натуры, кроме Валентина и меня. Чтобы выжить, нам приходилось прибегать к разным ухищрениям. У каждого из нас был свой способ. Валентин выжил, ослушиваясь его на каждом шагу. Я выжил, став таким же, как отец, — по крайней мере, в общении. А может, не только в общении?

— Я не ставлю ультиматумов, — холодно сказал я. — Решение принято — завтра утром ты уезжаешь в Лондон.

Лицо Дженни было бледным, глаза очень темными, и она хотела что-то сказать, но боль внутри меня была слишком велика — я не мог больше находиться рядом с ней, зная, что мы видимся в последний раз. Поэтому я повернулся на каблуках и вышел.

Глава 9

Это был прекрасный день — солнце ярко сияло в густо-синем небе над долиной, в темно-зеленой воде озера отражались редкие облака, цветущий вереск на холмах поражал многообразием оттенков пурпурного и лилового. За завтраком я решила отправиться на долгую прогулку, чтобы исследовать окрестности и отвлечься от печальных мыслей. Однако даже восхитительные пейзажи за окном не могли помочь мне справиться с гнетущей тоской. Я могла думать только о том, что Кон выкинул меня из своей жизни. Мне следовало радоваться, что я возвращаюсь в Лондон, однако радости не было, лишь обида и горечь. Я не ожидала, что Кон просто… откажется от меня.

Он не хочет меня. Я и раньше знала, что это так, но все равно мне было больно. После того поцелуя я на что-то надеялась… Но нет, это был всего лишь мой глупый оптимизм. В конце концов, у меня не было поводов думать, что я ему нравлюсь, и в ту ночь в саду, когда он так свирепо набросился на меня, он был зол и расстроен. Впоследствии я думала, что это и было причиной, по которой он взял меня. Не потому, что он хотел меня, а потому, что я была… Кем? Просто оказалась там? Сегодня утром наверху поцелуй был таким же. Кон был зол, и, опять же, я была там. Он хотел не меня, только не меня.

Мои внутренности скрутило, а сердце заныло. Я не могла думать о себе. Наш ребенок был важнее. И если Кон отправляет меня домой, значит, так и должно быть, верно? Но разве ребенок не должен знать своего отца?

Аппетит пропал. Я мрачно водила вилкой по тарелке. Я хотела сказать себе, что, конечно, ребенку совсем не обязательно знать своего отца. Я никогда не знала своего, и со мной все было в порядке, не так ли? С другой стороны, возможно, если бы мой отец не бросил мою мать, все было бы по-другому.

И, отказывая Кону в браке, я лишала своего ребенка шанса узнать его, а Кона — узнать своего ребенка. Моя вилка со звоном упала на тарелку, и я уставилась на нее невидящим взглядом. Я не могла отказать ему в этом. Это было неправильно. Да, это было его решение — убрать себя из моей жизни и из жизни нашего ребенка, — но для этого должна была быть причина.

Кон скрывал это почти ото всех, но по натуре он был неравнодушным и добросердечным человеком. Однажды, когда мне было одиннадцать, я нашла гнездо с птенцами воробьев, которое упало с дерева в саду особняка. Птицу-мать нигде не было видно, поэтому я подобрала гнездо и отнесла его прямо Кону. Я знала, что он поможет, и он помог. Он перенес это гнездо в свой кабинет, включил обогреватель, чтобы птенцам было тепло, а потом мы оба сели за его компьютер, чтобы посмотреть, чем их кормить. Гнездо оставалось в его кабинете пару дней, и мы вместе присматривали за этими птенцами, пока Кону не удалось найти местный птичий заповедник. Кон сам отвез птенцов туда.

Он был защитником — надежным и заботливым. И не только с птицами. Он всегда заботился о том, чтобы у меня было одеяло, под которым я могла уютно устроиться, и он следил затем, чтобы на кухне особняка всегда были мои любимые напитки и еда. Когда я стала старше, мы обсуждали его планы относительно «Сильвер компани» и то, как он хотел улучшить условия труда для сотрудников.

Теперь я была уверена в том, что Кон мог стать замечательным отцом, и я не могла отказать ему в этой возможности. Отчасти я была уверена, что Кон нуждается в этом. Значит, я не могла позволить своим противоречивым чувствам встать между ним и нашим ребенком. Да, я хотела любви. Но ребенок важнее моих чувств. Кон мог бы дать мне все, что я хотела, кроме любви, и, хотя он мог не любить меня, он любил бы нашего ребенка. Я была уверена в этом.

Затем я подумала о его пожертвованиях. Приют всегда нуждался в деньгах, и многие другие благотворительные организации тоже нуждались. Я могла бы помочь многим людям, если бы вышла замуж за Кона.

Я снова взяла вилку и продолжила есть.

Я, конечно, буду похожа на свою мать, выйдя замуж за мужчину из-за его денег. Мама подталкивала меня сблизиться с Коном в течение многих лет. Но… Сейчас нужно думать не о матери, а о ребенке.

Брак. Я согласна на брак. Но я не собираюсь позволять Кону делать все по-своему. Я уже не была маленькой девочкой, которая свернулась калачиком в его кресле и старалась сделать ему хоть что-то приятное.

Может, он и не желал меня, но у него не было проблем с тем, чтобы толкнуть меня на траву и овладеть мной, точно так же, как и не было проблем с поцелуем этим утром. И я хотела большего.

Я не хотела платонического брака. Только не с ним. И я подозревала, что на самом деле он сам этого не хотел. Неужели он думает, что мы сможем соблюдать целибат до конца наших дней? Или он полагает, что мне достаточно одного раза за жизнь? А он будет получать удовольствие тайком, с другими женщинами? Ну уж нет.

Преисполненная новой решимости, я встала из-за стола и помогла миссис Маккензи убрать посуду — хотя она и просила меня этого не делать, — а затем отправилась на поиски Кона, чтобы сообщить ему о своем решении. Однако его поблизости не было, а это означало, что он, должно быть, все еще в коттедже на берегу озера. Он дал понять, что в коттедж входить нельзя, и это раздражало. Хотела броситься туда, просто чтобы доказать, что он не может указывать мне, что делать, но я решила, что не в этот раз.

Я предпочла скоротать время в библиотеке. Это была небольшая, но уютная комната с книжными полками вдоль стен и креслом у окна, заваленным подушками. Не в силах удержаться, я схватила книгу и свернулась с ней калачиком, проведя вторую половину дня за чтением, пока меня согревало солнце.

Должно быть, я задремала. Открыв глаза, я наткнулась на неодобрительный взгляд Кона. Он стоял у окна, глядя на меня сверху вниз, скрестив руки на широкой груди.

— Я потратил не меньше получаса, разыскивая тебя, — сказал он ледяным тоном. — Миссис Маккензи скоро будет подавать ужин.

Я приподнялась в кресле, мое сердце бешено колотилось. Для предстоящего разговора я хотела быть готовой и уравновешенной, а не сонной и захваченной врасплох.

Кон развернулся, намереваясь уйти. Я остановила его:

— Подожди. Мне нужно с тобой поговорить.

Кон оглянулся, его взгляд пронесся по мне, как зимний ветер. Мое красное платье было измято, волосы в беспорядке. Удивительно, но его холодный взгляд задержался на моей груди, — ткань сползла, выставив напоказ кружево бюстгальтера, а затем взгляд скользнул ниже, туда, где шелковый подол задрался, обнажив бедро. Инстинктивно я потянулась поправить ткань, затем остановилась. Потому что в его глазах больше не было льда, в них был жар. У меня перехватило дыхание. Воздух между нами стал наэлектризованным. На сильной челюсти Кона подергивался мускул, его глаза сверкали темным огнем.

Кон хочет меня?!

Дикий, опьяняющий жар охватил меня, когда я осознала, что вызвала у него желание. Не кто-нибудь, а именно я — невысокая, невзрачная простушка Дженни.

Во рту у меня пересохло, пульс зашкаливал. Я думала, что мне придется потрудиться, чтобы убедить Кона на полноценный брак, но, возможно, я ошибалась. Чтобы проверить эту догадку, я наклонилась поправить платье, позволяя ему видеть мою едва прикрытую кружевом грудь. Я взглянула на Кона из-под ресниц и убедилась, что уловка сработала.

Меня охватил трепет, жаркое волнение воспламенило тело. Неужели я действительно способна заинтересовать его? Или ему просто нравиться смотреть на женскую грудь?… Мама всегда говорила, что мужчин легко привлечь платьем с глубоким вырезом. Я отогнала эту мысль. Не имело значения, была ли это я или нет; что имело значение, так это власть, которую давала мне моя женственность. И хотя казалось неправильным использовать ее, это все равно была власть. И у меня никогда раньше ее не было.

— В чем дело, Дженни? — спросил Кон. Его голос был уже не таким холодным, как секунду назад.

Я медленно поправила шелк на груди, не упуская из виду, как его взгляд следует за движением моих рук.

— Я думала… — сказала я с придыханием, — о твоем предложении руки и сердца и об отъезде, и решила, что, возможно, я немного… поторопилась.

Константин замер:

— Что ты сказала?

Я расправила плечи и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я передумала. Не хочу возвращаться в Лондон. Думаю, я приму твое предложение и выйду за тебя замуж.

Глава 10

Дженни стояла спиной к окну, красное шелковое платье облегало ее изгибы, каштановые локоны спадали на одно плечо. Я должен был сосредоточиться на том, что она сказала, потому что это было важно. Но я был слишком взволнован, после того как увидел Дженни, пробудившуюся после полуденного сна. Я не на шутку возбудился, глядя на ее обнажившееся бедро и кружевной бюстгальтер в вырезе платья. Я смотрел на нее, не сводя глаз, пока Дженни не поправила подол.

В ту ночь, когда мы занимались сексом, я не видел ее обнаженной. Она была в платье, которое ей не шло, и все, что я хотел сделать, — это раздеть ее догола, увидеть ее великолепие своими глазами. В ту ночь на раздевание не было времени, теперь же время было. Я представил, как развязываю пояс на ее талии и позволяю платью упасть на пол, любуюсь ее грудью, едва прикрытой красным кружевом, поглаживаю атласные изгибы, пробую на вкус…

— Ты ведь слышал меня, не так ли, Кон?

Я моргнул, безжалостно обрывая свои фантазии и снова обращая внимание на Дженни. Потому что да, то, что она сказала, было важно. Жизненно важно.

— Ты передумала, — сказал я, — ты все-таки хочешь выйти за меня замуж, верно?

Ее щеки вспыхнули, как будто она прочитала мои мысли и увидела все, что я хотел с ней сделать, теплые карие глаза потемнели.

— Да, — сказала она, — я думала об этом. Это неправильно, что наш ребенок не будет знать тебя. Я никогда не знала своего отца, и, возможно, если бы он остался, все могло бы быть по-другому.

Электрический ток, пробежавший по телу, казалось, зарядил каждую частичку меня. Мое сердцебиение участилось, мое тело напряглось, словно от предвкушения. Я хотел ее. Я хотел растить своего ребенка. Я хотел семью. Я хотел всего.

Но я не могу. Нужно отослать ее подальше, потому что это лучший вариант.

— Я уже сказал, что обеспечу тебя. Брак — это не обязательное условие.

— Я понимаю, — ее ресницы затрепетали, — но дело не только в том, что наш ребенок нуждается в отце. Я думаю, ты тоже захочешь… растить ребенка.

Каждый мускул в моем теле болел от напряжения, от тоски, потому что Дженни была права. Я понятия не имел, каким отцом буду, но точно знал, каким отцом я не желаю быть.

— Очень хорошо, — выдавил я, заставляя себя говорить спокойно, — но я все равно никогда не смогу подарить тебе любовь. Это не изменилось, Дженни.

— Я знаю. Но это подводит меня к другому вопросу. Я не понимаю, почему ты получаешь все, что хочешь. Если я должна от чего-то отказаться, то и ты должен от чего-то отказаться.

Мое терпение истощалось, кровь была слишком горячей, чтобы я мог находиться рядом с ней.

— И от чего я должен отказаться? — спросил я, желая быть подальше от нее.

Ее темный взгляд был прямым.

— От платонического брака.

Я застыл от изумления.

— Что?

Румянец на щеках Дженни стал ярче.

— Я не хочу соблюдать целибат до конца жизни, и мне не нужен другой мужчина. Я также не хочу, чтобы ты ходил к другой женщине за… с-сексом.

Я почувствовал себя прежним мальчиком, у которого отняли все, что ему было дорого. Мое детство было омрачено обидами на отца, которому нравилось лишать меня того, что я хотел. Теперь я был взрослым мужчиной, который только сейчас осознал, что всю жизнь по-настоящему хотел только ее, Дженни.

Я помнил тот день, когда влюбился в Дженни. Я вернулся в Мадрид после чрезвычайно тяжелого шестимесячного пребывания в Штатах, где открывал новый офис компании «Сильвер компани». Вернувшись домой очень поздно, я хотел уйти сразу в свою комнату, но нашел Дженни, сидящую наверху лестницы. Когда она увидела меня, она вскочила на ноги, и ее лицо осветила неподдельная радость. Она была по-настоящему счастлива видеть меня.

«Я просто хотела сказать тебе… Я так рада, что ты дома, — сказала она, — я скучала по тебе».

Как я мог не влюбиться в нее в тот момент? Как я мог устоять? Я не стал сопротивляться чувству, но знал, что между нами ничего не может быть. Ей было всего восемнадцать, а я почти на десять лет старше. Моя любовь погубила бы ее.

Тогда единственным решением было отдалиться от нее. Это причинило ей боль, но мой отказ сейчас причинит ей боль снова, а я не желал этого.

— Ты уверена, что хочешь именно этого?

Дженни бросила на меня обеспокоенный взгляд.

— Да, конечно, я уверена. Почему ты спрашиваешь?

Если Дженни хочет знать, почему я сомневаюсь, я покажу ей.

Я шагнул вперед, прижимая ее к дивану у окна, наслаждаясь сексуальным напряжением. Дженни ахнула, ее темные глаза расширились. Я положил руки на подушки по обе стороны от нее, заключая ее в плен своим телом.

— Вот почему, — сказал я и дал ей возможность взглянуть на зверя, который жил в моем сердце, того, кто хотел ее с отчаянием, граничащим с безумием.

У Дженни перехватило дыхание, ее зрачки расширились, лихорадочный румянец расцвел на ее щеках.

Я знал, что одного моего взгляда будет достаточно. Дженни передумает. Я напугаю ее, и она не захочет иметь со мной ничего общего.

— Если ты пытаешься напугать меня, — хрипло сказала Дженни, — то у тебя это ужасно получается.

Я напрягся:

— Дженни…

— Я тебя не боюсь. Когда ты мне поверишь?

Цепи на моем контроле начали ослабевать, и я наклонился вперед еще сильнее, не в силах сдержаться. Я вдыхал ее аромат, мое дыхание касалось нежной кожи ее щеки.

— Секс — это все, что я могу тебе дать. Ты понимаешь?

— Да, — в ее голосе слышалось терпение, будто она пыталась успокоить меня, — я понимаю. Но я не хотел, чтобы меня успокаивали. Я хотел отпустить свой контроль, перестать сдерживаться и взять то, что принадлежит мне. Я наклонил голову, проводя губами по подбородку Дженни, опьяненный ароматом ее возбуждения, ее сладостью.

— Скажи мне остановиться, и я остановлюсь, — пробормотал я, наклоняясь вперед. — Я не причиню тебе вреда.

— Я знаю, что ты этого не сделаешь. — Дженни прерывисто вздохнула. — Спроси меня, Кон. Спроси меня, пожалуйста.

Я услышал нотку отчаяния в ее голосе. Это было то же самое отчаяние, которое жило в моем собственном сердце, и, хотя разумная часть меня говорила, что это ошибка, я не мог отказаться.

— Выходи за меня замуж, Дженни, — сказал я, — будь моей женой.

Она хрипло рассмеялась:

— Я думала, что это вопрос, а не приказ. — Она, должно быть, увидела, что в этот момент мне было не до веселья, потому что ее улыбка исчезла. — Да, я буду твоей женой, Константин.

Глубокое удовлетворение охватило меня. Все напряжение в моих мышцах исчезло, зверь внутри меня успокоился. Я снова наклонился, приблизив губы к ее уху.

— Не двигайся, — сказал я и снова вдохнул аромат, наслаждаясь ею. — Теперь ты моя. — Я уткнулся в ее шею, провел губами по коже. — Каждая частичка тебя принадлежит мне.

Дженни содрогнулась, но не двинулась. Меня пронзило острое удовольствие, которого я никогда себе не позволял. Это могло вызвать привыкание. Нет. Я смогу обладать ею и держать свои эмоции под контролем. В конце концов, я всю жизнь учился сдерживаться.

Я уткнулся в шею Дженни, припал к шелковистой впадинке, где учащенно бился пульс, ощущая сладко-соленый вкус ее кожи. Она застонала, усиливая мое желание. Я поднял голову и взглянул на Дженни — ее темные глаза были черными и блестящими.

Я потянул за пояс, Дженни вздрогнула, но не сделала ни малейшего движения, чтобы удержать платье, — красный шелк соскользнул, открывая ее тело. У меня перехватило дыхание. Она была не просто красивой, она была… совершенной. Пышная грудь и округлые бедра. На ней было красное нижнее белье, которое я купил. Кружево бюстгальтера едва прикрывало нежные розовые соски, полупрозрачные трусики — темные завитки средоточия ее бедер.

Дженни подняла руки, будто хотела прикрыться, но я схватил ее за запястья прежде, чем она смогла это сделать, и прижал к бедрам.

— Нет, — приказал я, не в силах оторвать взгляд от ее прекрасного тела. — Я хочу видеть тебя.

Еще одна волна дрожи прошла по ее телу, но Дженни не пыталась отстраниться. Ее дыхание было учащенным и прерывистым, жаркий румянец залил ее грудь и шею. Она томно вздохнула, когда я скользнул пальцами по ее груди, затем по округлому животу и ниже…

— Кон… — прошептала Дженни, когда мои пальцы коснулись кружева между ее бедер — оно стало влажным от возбуждения.

Желание стало таким сильным, что я едва мог дышать. Я опустился перед Дженни на колени, прижимая ее спиной к подоконнику, затем разорвал тонкий шелк, который был у меня на пути. Она ахнула, когда я прикоснулся к ней, поглаживая чувствительные складки между бедер, чувствуя мягкие завитки, влагу и жар, а затем она снова ахнула, когда я наклонился вперед, прижимаясь ртом к ее животу, проложил дорожку из поцелуев вниз, пока не достиг ее солоноватого тепла.

— О-о… Кон… — Голос Дженни был хриплым, ее сотрясала дрожь.

Когда я коснулся губами ее лона, она со стоном подалась навстречу мне, открываясь. Я ощутил вкус ее плоти — это было восхитительно. Закинув ее бедра себе на плечи, я принялся ласкать ее нежно и неутомимо. Дженни вскрикнула и откинулась на подушки, когда я проник языком глубоко в нее. Теперь она была моей, каждая ее частичка. Дженни запустила пальцы мне в волосы, притягивая ближе. Но я не спешил — я наслаждался ею, заставляя Дженни стонать. И только когда я почувствовал, что она готова, я дал ей то, о чем она просила. Дженни настиг оргазм, и она в забытьи выкрикнула мое имя.

Глава 11

Я лежала, задыхаясь, удовольствие все еще растекалось по моему телу. Я не могла пошевелиться, могла только смотреть в потолок, чувствуя себя так, словно меня разбили на миллион крошечных сверкающих кусочков. Кон разбил меня, и я не была уверена, что хочу снова собираться воедино.

Я сказала ему, что не хочу платонического брака, и думала, что понимаю, что это значит. Как же я ошибалась!

Возможно, Кон думал, что его страсть напугает меня, но это было невозможно, потому что я хотела лишь его. Я проигнорировала то, что он сказал о любви. Все, на чем я смогла сосредоточиться, — это жар в его взгляде, и, когда он прошептал, что каждая частичка меня принадлежит ему, моя душа затрепетала. Я чувствовала себя неловко, когда он стягивал с меня платье, потому что он никогда не видел меня обнаженной, а я была совсем не похожа на других женщин, с которыми Кон раньше встречался. Я не была такой же высокой и гибкой, как Оливия.

Но Кон сказал, что хочет именно меня, а затем нежно прикоснулся ко мне, заставив почувствовать себя желанной. Он поцеловал меня. Он встал передо мной на колени. Он… попробовал меня на вкус, давая понять, что наслаждается каждой секундой… Ничего подобного раньше я не испытывала. Мои бедра лежали у него на плечах, мои самые потаенные места были обнажены для его взгляда.

И этот оргазм… Я не знала, что способна испытывать такие ощущения.

Я открыла глаза и посмотрела на Кона. Ничего не осталось от его холодной брони, ледник растаял. Он горел необузданным жаром, который воспламенил меня.

Я сделала это с ним. Он сломал меня, а я — его.

Я, невысокая, невзрачная Дженни Грей, сломила самого могущественного в Европе человека и внушающего страх.

— Я хочу тебя, Дженни. Прямо здесь. Прямо сейчас. — Неудержимое желание горело в его глазах.

— Да, — хрипло сказала я. — Да, пожалуйста.

Кон расстегнул ремень. Я подалась вперед, мои пальцы дрожали, когда я расстегивала пуговицу на его брюках и ширинку. Я чувствовала давление его взгляда на себе.

— Ты нервничаешь? — спросил Кон. Его голос был властным и нежным одновременно.

— Нет, — это не было ложью, — я просто… хочу тебя.

— Тогда бери то, что хочешь. — Его руки скользнули по моим волосам, его пальцы нежно перебирали их, словно он наслаждался этим ощущением.

Еще большая уверенность наполнила меня, и я коснулась длинного твердого выступа под тканью его нижнего белья. Я почувствовала, как он напрягся, когда я погладила его, мои пальцы немного дрожали от того, что я могла это сделать. В ту ночь в саду все произошло так быстро… Все закончилось еще до того, как я поняла, что происходит. Но теперь я могла прикоснуться к нему. Теперь я могла видеть его. Я так долго фантазировала о нем, и теперь, когда Кон был здесь, реальность превзошла мои ожидания.

Я высвободила его член и обхватила ладонью. Он был горячим и атласно-гладким. Кон резко выдохнул, затем убрал мою руку. Выражение его лица стало напряженным. Он выглядел свирепым и голодным, как волк, который слишком долго обходился без еды.

Кон ничего не сказал, нежно, но властно толкнув меня обратно на подушки дивана у окна. Затем он просунул свои большие, теплые ладони мне под ягодицы и приподнял меня, располагаясь между моих бедер. Он вошел в меня одним плавным, сильным движением, полностью заполняя меня. Из моего горла вырвался стон мучительного удовольствия. Кон наклонился вперед, продвигаясь глубже, его пристальный взгляд встретился с моим. Его черные глаза были огнем, сжигающим меня заживо. От его напора мне стало трудно дышать. Я забыла, какой он большой. Это было великолепно. Он был великолепен. Кон ничего не сказал, только свирепо посмотрел на меня сверху вниз, когда начал двигаться, и я не отвела взгляда. Я не могла.

Кон задал жесткий, безжалостный ритм, посылая неистовое удовольствие по моим венам, и я потянулась, чтобы схватить его за запястья, приноравливаясь к его ритму, мощным толчкам его горячего, твердого тела. Он все еще был полностью одет, в то время как я была только в бюстгальтере, и я находила это эротичным.

Его пристальный взгляд прошелся по моему телу, наблюдая, как я извиваюсь под ним, каждое его движение усиливало наслаждение.

У меня никогда не было мужчины, который смотрел бы на меня так, как Кон. Никто никогда не смотрел на меня с такой собственнической свирепостью. Он начал двигаться быстрее, жестче, его зубы обнажились в дикой улыбке, когда он наклонился.

— Кончи для меня, моя Дженни, — прошептал Константин и стал ласкать мой клитор нежно и умело.

Оргазм — жаркий и неистовый — захлестнул меня, я выкрикнула его имя ему в губы. Я смутно услышала, как он издал резкий, гортанный звук, почувствовала, как его тело сильно врезалось в мое, прежде чем он обрушился на меня сверху. Константин был тяжелым, но для меня это было приятно.

Я попыталась подняться, но Кон остановил меня.

— Стой, — приказал он еще хриплым голосом. — Ты в порядке? Я причинил тебе боль?

— Нет, — сказала я. — Нет, вовсе нет.

Кон прищурился, сверля меня взглядом так, будто не поверил мне, но затем кивнул:

— Тебе нужно поесть. У нас впереди долгая ночь.

Меня вновь охватила дрожь.

— Я полагаю, это не означает ночь на диване перед телевизором?

— Нет, конечно нет. После ужина я отведу тебя в постель, где смогу как следует изучить тебя.

Жар предвкушения разлился по телу.

— Нам не обязательно ужинать. Я не возражаю, если мы прямо сейчас отправимся в постель.

У Константина заблестели глаза.

— Звучит заманчиво. Но тебе нужно поесть, не забывай, что ты беременна.

Я должна была думать о том, что произойдет дальше — о свадьбе, обустройстве жилья и всяких других вещах… Но я не хотела думать об этом. Я даже не могла вспомнить, почему принято считать, что это важно. И когда Кон взял меня за руку, его пальцы переплелись с моими, я позволила ему отвести меня в столовую, вообще ни о чем не думая.

Глава 12

Прошло пять дней с тех пор, как Дженни согласилась выйти за меня замуж, и все свободное время я проводил с ней в постели, давая волю своим желаниям. Я не мог ею насытиться. Я не хотел думать о работе, о Валентине, даже о предстоящей свадьбе. Я просто хотел быть рядом с Дженни. В какой-то момент мне стало понятно, что лишь она занимает мои мысли, я просто тону в ней…

Днем я уходил в коттедж — мне требовалось уединение, чтобы работать. Вот и сегодня, пролистав электронные письма, я ответил на пару из них, дал подчиненным инструкции. Мне следовало разобраться с еще несколькими делами, но мои мысли были рядом с Дженни. Неужели я согласился на полноценный брак? Я был уверен, что смогу держать все под контролем, но я уже потерял контроль, проводя столько времени с ней. Нужно было прийти в себя.

Отодвинув стул, я встал и повернулся к ряду книжных полок вдоль одной из каменных стен коттеджа. За книгами, спрятанная под панелью, выполненной в виде камня в стене, была кнопка. Если бы на эту кнопку нажал кто-то другой, ничего бы не произошло: она реагировала только на мой отпечаток пальца. Вот и сейчас электроника удостоверилась, что это именно я, и только после этого секция стеллажа сдвинулась в сторону, открывая дверь в стене.

Я шагнул в комнату за дверью. Никто не знал о ее существовании, кроме людей, которые построили ее для меня, и я щедро заплатил им, чтобы они никогда не раскрывали моих секретов. В этой комнате хранилась моя коллекция. Сокровища, которые я собирал годами и прятал от всех, но особенно от своего отца.

Доминго не нравилось, что мы с братом привязывались к чему-либо, даже к неодушевленным предметам. Ни игрушек, ни книг, ни игр, ни друзей. Никаких домашних животных. Даже мать забрали у нас, когда мы были маленькими. Она погибла во время прогулки в горах, ее тело позже нашли у подножия скалы. Мать не любила пешие прогулки — это я помнил достаточно отчетливо. Так что одному Богу известно, что она делала на опасной горной тропе. У меня были подозрения по поводу ее смерти, но я никогда их не озвучивал. Не было никакого смысла думать об этом. Борьба с отцом была бесполезна — этот урок Валентин так и не усвоил, но мне пришлось. У меня не было другого выбора.

Все началось очень давно, вот с этого маленького зеленого игрушечного солдатика, спрятанного теперь в моей сокровищнице. Невзрачный кусок пластика, ничего не стоящий. Это была первая и единственная игрушка, в которую я когда-либо играл. Экономка, сжалившись надо мной, подарила мне этого солдатика, и он мне очень понравился. Я играл с ним каждый день. Валентин посоветовал мне быть осторожным и не показывать игрушку отцу, но каким-то образом он все равно узнал. Отец пытался заставить меня бросить солдатика в огонь, но Валентин схватил игрушку, убежал и спрятал мое сокровище. За это он получил взбучку.

Валентин никогда не понимал, что иногда речь идет не о битве, а о войне. А наше детство было войной. Той ночью мне пришлось слушать, как Валентин старается не плакать от боли, его тело покрывали синяки от побоев. Он был старше всего на пару минут, и всегда пытался защитить меня. В ту ночь я решил, что для нас обоих есть только один способ пережить воспитание Доминго, и это был не бунт, который устраивал Валентин. Я перестал испытывать эмоции, чтобы у отца не было рычага давления. И я отключил эмоции на много лет.

А потом в моей жизни появилась Дженни, и я понял, что я все еще способен чувствовать. Тогда я обустроил эту комнату и стал понемногу собирать вещи, которые мне были дороги. И этот солдатик, сохраненный Валентином, стал первым экспонатом.

Лишь здесь, в этой комнате, я мог позволить себе чувствовать.

— Кон? — Голос, раздавшийся у меня за спиной, был женственным, легким, чистым и сладким.

Дженни здесь. Моя Дженни нашла меня. Затем реальность накрыла меня удушливой волной: Дженни не только пришла в коттедж, после того как я категорически запретил ей это, — она вошла в мою секретную комнату.

Гнев, охвативший меня, был так силен, что на секунду я потерял дар речи. Я не хотел сердиться на Дженни, она не знала, насколько это место было важно для меня, потому что я никогда не рассказывал ей о своем детстве, и все же ярость охватила меня.

Я резко обернулся. Дженни стояла в дверном проеме в одном из платьев, которые я ей купил. Платье плотно облегало ее грудь, а ниже ниспадало темно-розовым водопадом. Утренний солнечный свет струился через окна за ее спиной, играя в волосах и обрисовывая ее соблазнительную фигуру. Она сияла. Дженни была поразительно красива. Я застыл, уставившись на это светящееся розовое видение. Почему-то с появлением Дженни любая комната казалась светлее и теплее.

— Тебе не следовало приходить сюда, — сказал я резко и холодно. — В коттедж запрещено входить всем, кроме меня. Я говорил тебе это.

Краска залила ее щеки.

— Я з-знаю. Мне жаль, но…

— Пожалуйста, уходи.

— Кон, я…

— Убирайся! — Я дал волю гневу, не в силах смириться с мыслью, что она увидит то, что спрятано в этой комнате.

Но Дженни не спешила уходить.

— Нет, — упрямо сказала она.

Я сделал шаг в ее сторону, намереваясь выставить ее за порог, но Дженни проигнорировала угрозу.

— Ты в порядке? — с участием спросила она.

Я пересек комнату прежде, чем понял, что делаю, поднял руки и нежно сжал ее плечи. У Дженни перехватило дыхание. Под ее глазами были темные круги, будто она плохо спала.

«Что ты делаешь? Почему ты обращаешься с ней грубо? Она Дженни… она твоя Дженни».

Она нахмурилась, глядя на меня снизу вверх, и все же на ее прекрасном лице не было страха, только беспокойство.

— Знаю, ты не хочешь, чтобы я была здесь, и мне жаль, — сказала она, — я не хотела вторгаться. Но… тебя не было весь день, и я… я начала беспокоиться.

— Тебе не нужно беспокоиться, — проговорил я сквозь стиснутые зубы, — я в порядке.

Глава 13

Кон не обрадовался моему визиту. Когда я вошла, на его лице отразилась ярость. Все его тело было напряжено, движения скованны. Он не был в порядке. Он совсем не был в порядке. Он был неистово зол. И теперь, конечно, я хотела знать почему.

И, самое главное, я хотела знать, почему он не хочет со мной разговаривать. Потому что мы не обсуждали свадьбу, или возвращение в Лондон, или что будет после этого. Кон сказал мне, что поручил одному из своих сотрудников сообщить моей матери, где я нахожусь, и связаться с приютом, где я работала. Но больше мы ничего не обсуждали.

Я не могла допустить, чтобы эта дистанция между нами сохранялась, не тогда, когда мы собирались пожениться и вместе растить ребенка. Если бы это касалось только меня, возможно, я бы оставила его наедине с его личной жизнью, но это касалось и ребенка.

— Не будь смешным, — сказала я, игнорируя жесткую хватку, которой он сжимал мои руки. — Ты не в порядке. Если бы с тобой все было в порядке, ты бы не прятался в этом коттедже последние пять дней.

Кон смотрел на меня одну долгую секунду, затем пробормотал проклятие себе под нос и отпустил меня, отступив. Лед отчуждения блеснул в его глазах, свирепое выражение исчезло, но холод вернулся. Мне это не понравилось. Я предпочитала его гнев холодной отстраненности, потому что, по крайней мере, это было честно.

— Выйди, — коротко сказал он, кивнув головой в направлении рабочего кабинета.

Преодолев чувство разочарования, я повернулась и шагнула обратно в дверной проем, оставив Кона закрывать дверь в эту очаровательную секретную комнату. Я даже не успела рассмотреть, что он там прячет, — все мое внимание было обращено на него. Поведение Константина показалось мне странным.

Кон подошел ко мне, взял за руку и усадил на диван. Крошечный коттедж был превращен в большой, удобный офис с большим письменным столом и множеством стеллажей. Деревянный пол был очень старым, темным и вытертым, но блестящим. Его покрывало несколько ковров ручной работы, а под окном напротив письменного стола стоял удобный на вид диван из темной кожи. Стены из необработанного камня создавали ощущение безопасности, однако благодаря продуманному до мелочей дизайну комната казалась теплой и уютной, здесь было комфортно не только работать, но и отдыхать.

Кон скрестил руки на широкой груди, нависая надо мной, глядя на меня своими холодными глазами. Я начинала ненавидеть это выражение лица. Разве Кон не знал, что ему не нужно быть таким со мной? Он стал холодным и отстраненным с тех пор, как я уехала из Испании в Лондон. Кроме той ночи в саду, когда мы оба пересекли черту, после которой не смогли вернуться к обычной жизни.

Я сильно прикусила губу, смахивая слезы и вместо этого пытаясь разозлиться.

— Что все это значит? — спросила я.

— Ты о чем?

— Мне не понятна причина твоей злости! Я всего лишь вошла в комнату! В твою… секретную комнату.

Мускул дернулся на лице Кона.

— Я не хочу говорить об этом.

— Ладно, хорошо. Так вот как это будет! Наш брак? Секс, когда захочешь, а потом ты пропадаешь бог знает где и отказываешься со мной разговаривать?

Его темные брови дернулись.

— Чего еще ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты был рядом! — Слова прозвучали гораздо более яростно, чем я ожидала, и я попыталась смягчить свой тон. — Я не хочу этой дистанции, которую ты продолжаешь устанавливать между нами. Я не понимаю, зачем она. Ведь нам нужно столько всего обсудить!

Что-то промелькнуло в холодных черных глазах Константина, проблеск эмоции, которую я не смогла прочесть.

— Прекрасно. Давай поговорим о подготовке к свадьбе.

Его голос был невыразительным, как каменная стена. Это разозлило меня еще больше.

— Я не хочу говорить о делах, — отрезала я. — Я хочу поговорить о том, почему за последние пять дней ты только и делал, что занимался со мной сексом и уходил.

Мускул на его подбородке снова дернулся.

— У меня есть работа, которую мне нужно делать.

— Забавно… Много лет назад ты мог часами работать в своем кабинете, и тогда я тебе не мешала.

Константин замер, черты его лица смягчились, казалось, лед между нами треснул. Еще одна эмоция, которую я не могла определить, промелькнула на его прекрасном лице. Кон резко развернулся, подошел к столу и уставился на стопку аккуратно сложенных бумаг.

— Я говорил тебе, что секс — это все, что я могу тебе дать, Дженни. Я не шутил.

Я взглянула на его высокую фигуру, его широкие плечи — о, как мне хотелось подойти и обнять Константина! Но это не поможет. Потому что меня угнетало не физическое расстояние, а эмоциональное. Он опять отдалялся от меня. Конечно, он сразу сказал, что не может подарить мне любовь, но он мог бы, по крайней мере, снова стать тем другом, которым когда-то был. Разве мы не можем вернуться к этому? Разве я этого не заслужила?

А наш ребенок? Что, если Кон отстранится от нашего ребенка?

— Что случилось с тем человеком, который был моим другом? — спросила я, обхватывая себя за плечи. — Почему ты сейчас не можешь быть таким?

Последовало долгое молчание.

— Не могу. И не хочу объяснять почему, — сказал Кон.

Разочарование, словно порыв холодного ветра, захлестнуло меня, усиливая ощущение озноба.

— Почему? Ты так и не сказал мне, почему ты меня бросил. Я что-то сделала? Кон, я…

— Нет. — Он внезапно взглянул на меня, его взгляд был свирепым. — Ты ничего такого не сделала. Это не твоя вина.

Я была сбита с толку.

— Тогда почему?

Кон снова посмотрел на стопку бумаг и осторожно положил на них ладонь, так, словно его тоже обдало ледяным ветром.

— Я никогда не рассказывал тебе о своем детстве, не так ли? Я никогда не говорил о Доминго.

Как только он произнес эти слова, знание, которое всегда было там, перевернулось глубоко внутри меня. Кон всегда был напряжен, когда его отец был рядом, всегда становился холодным и отстраненным. И нет, он никогда не говорил ни о Доминго, ни о брате-близнеце, которого потерял в семнадцать лет. Вероятно, для этого есть причина.

— Нет, не говорил, — мягко сказала я.

— Я не хотел, чтобы ты знала. Я не хотел, чтобы это… касалось тебя.

Меня охватило дурное предчувствие.

— Что он сделал с тобой, Кон? — прошептала я.

— Будет лучше, если ты не будешь знать. — Его голос стал совершенно невыразительным. — Достаточно сказать, что я сознательно избегаю эмоциональных привязанностей. Я давно так решил и не намерен что-либо менять.

Я заморгала, застигнутая врасплох внезапным признанием. Я хотела выяснить причины, но по выражению его лица понимала, что Кон не настроен говорить.

— Так вот почему ты сказал, что не можешь подарить мне любовь!

— Да.

— Но… ты был моим другом раньше, — напомнила я. — Что изменилось?

Кон повернул голову, его черный взгляд пригвоздил меня к дивану, на котором я сидела.

— Ты сделала это, Дженни. Все изменилось из-за тебя.

Холодный пот пронзил меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты никогда не задумывалась, почему за последние четыре года я ни разу не навестил тебя? Никогда не звонил тебе? Никогда не отвечал на твои письма?

— Задумывалась?! Да я с ума сходила! Я не могла понять, что происходит, и очень страдала! А ты не соизволил мне объяснить, в чем дело, просто пропал из моей жизни!

Кон внимательно посмотрел на меня, потом сказал тихим, чуть хриплым голосом:

— Просто я слишком сильно хотел тебя…

Я сидела на диване, мое сердце громко стучало, отдаваясь шумом в ушах… Четыре года его молчания сводили меня с ума своей бессмысленностью, и только сейчас наконец все встало на свои места.

Константин молчал.

— И ты… — мой голос звучал слабо и слегка надтреснуто, — просто держал дистанцию?

— Я слишком стар для тебя, а ты была моим другом, моей сводной сестрой. Моим долгом было защищать тебя, особенно от самого себя. Это главное.

В его словах был смысл, кое-что начало проясняться в моей голове. Годы коротких, холодных сообщений и, наконец, полный разрыв отношений. А потом, той ночью в саду, Кон набросился на меня, как зверь, выпущенный из клетки…

Я сглотнула, холодный шок медленно отступал, сменяясь жаром. Он хотел меня все эти годы. Он хотел меня так же, как я хотела его!..

— Но тебе больше не нужно меня защищать, — сказала я.

— Сейчас это еще более важно. Ты не хочешь платонического брака, Дженни, и пусть будет по-твоему. И если ты хочешь поговорить о нашей жизни, о нашей свадьбе, о том, как мы будем воспитывать нашего ребенка, я готов к диалогу. Но я не могу снова быть твоим другом. Отношениям, которые у нас когда-то были, пришел конец.

Слезы снова защипали глаза, боль разочарования пульсировала в груди. Но я проигнорировала эти ощущения. Потому что все это было его решением, а не моим. Кон выбрал дистанцию, он думал, что должен «защищать» меня. Казалось, он думал, что секс был адекватной заменой его дружбе. Несмотря на то что секс действительно был очень хорош, этого было недостаточно. Я хотела его всего, во всех отношениях. И это касалось не только меня, но и нашего ребенка.

— А как насчет нашего ребенка, Кон? — категорично спросила я. — Ты будешь дистанцироваться и от него? Нашему сыну или дочери ты тоже скажешь, что не можешь подарить любовь?

Кон замер. Я увидела, как у него исказилось лицо. Похоже, я попала в самую точку.

— Это не…

— Как ты думаешь, что он почувствует, когда скажет: «Я люблю тебя, папочка», а ты промолчишь в ответ?…

Глава 14

Слова повисли в воздухе, их острые края сверкали, как ножи. Я отвернулся от Дженни, снова посмотрел на бумаги на моем столе, изо всех сил пытаясь сдержать ярость и тоску, засевшие глубоко внутри меня.

«Я люблю тебя, папочка».

Это были слова, которые я однажды сказал своему отцу, когда был очень молод. Слишком молод, чтобы знать, насколько болезненными могут быть эти эмоции.

Тогда Доминго рассмеялся: «Ты действительно глупый мальчик, Константино! Ты должен быть похож на своего брата. Он не утруждает себя подобной ерундой».

Это было началом того клина, который он вбил между Валентином и мной. Валентин был бунтарем, склонным к конфронтации. Никогда не исполнял того, что велел отец, и постоянно ссорился с ним. В то время как я… Я находил подобные распри удручающими. Они дурно отражались на мне, и я ненавидел конфликты. Тогда я был слаб. Уязвим. Я все еще помнил жестокие нотки в смехе отца и недобрую усмешку на его лице, когда он назвал меня глупым. Он заклеймил мои чувства как что-то постыдное и унизительное. Единственным способом защитить себя от отца было стать таким же…

Но я не мог позволить, чтобы то же самое случилось с моим ребенком. Я не хотел причинить ему ту же боль, которую мне причинил Доминго. Но если мне было трудно контролировать свои чувства к Дженни, то контролировать свои чувства по отношению к ребенку будет невозможно.

— Я скажу ему правду, — заявил я. — Скажу, что я буду защищать его, но любовь — это то, что он сможет получить только от своей матери.

— О, Кон… — Теперь Дженни не казалась сердитой, ее голос был полон сострадания, от которого мне стало больно. — Что с тобой случилось?

Бессознательно я сжал руку, лежавшую поверх бумаг, в кулак. Дженни все еще сидела на диване, сложив руки на коленях, солнечный свет лился из окна позади нее, заставляя ее светиться. Мне казалось, что она светится и освещает всю комнату. А еще освещает все темные уголки в моем сердце.

Я не хотел рассказывать ей все кошмары моего детства, потому что боялся погасить этот волшебный свет. Мои руки были сжаты в кулаки, и, как бы я ни старался их расслабить, они не слушались.

— Что со мной случилось? — эхом отозвался я, мой голос прозвучал странно и глухо в тишине коттеджа. — Доминго был психопатом, Дженни. Ты бы не узнала, потому что он хорошо это скрывал, но он был улыбающимся, очаровательным психопатом.

— Психопатом?… — Дженни произнесла это слово тихим, сдавленным шепотом, ужас отразился на ее прекрасном лице. — Кон…

Я отвел взгляд, не в силах вынести выражение ее лица, и уставился на темную поверхность своего стола.

— Я думаю, Кейтлин отослала тебя в школу, потому что не хотела, чтобы ты была рядом с Доминго, и на то были веские причины. Наш дом был зоной боевых действий. Доминго не позволял нам с Валентином никаких привязанностей. Ни к чему и ни к кому. Он отнял у нас детство.

Я старался говорить без лишних эмоций, хотел только озвучить факты. И все же гнев окрасил мои слова, как бы сильно я ни старался предотвратить это.

— У нас не было игрушек. Не было друзей. Не было домашних животных. Мы были друг у друга, но Доминго использовал и эту связь против нас. Он манипулировал нами, настраивал нас друг против друга. Валентин ответил бунтом, в то время как я… — я перевел дыхание, — мне казалось, что безопаснее вообще ничего не чувствовать.

Последовало долгое, потрясенное молчание. Я не хотел смотреть на Дженни. Я не хотел видеть, как болезненное сострадание отражается на ее прекрасном лице. В глубине души я надеялся, что теперь, когда Доминго не стало, его яд ушел вместе с ним, но я ошибся. Яд словно вытекал из могилы и через меня добирался до Дженни. Моей Дженни.

Это была моя вина. Я тоже отравлял все, к чему прикасался. Мне нужно было выбраться из коттеджа, сбежать подальше от ее печальных глаз, подальше от последствий моих собственных действий. Я отвернулся от стола, намереваясь уйти, но теплые руки обвились вокруг меня. Дженни прижалась к моей груди всем своим телом, подарив свое тепло, и посмотрела на меня сверху вниз. Ее темные глаза были полны слез, сочувствия и сострадания, которые заставили меня содрогнуться. Я напрягся в ее объятиях, но она не отпустила меня.

— Меня оберегала мама, — хрипло сказала Дженни, — но кто оберегал тебя? Кто, Кон?

Мы оба знали ответ на это, и, когда я промолчал, она прижалась лицом к моей груди и еще крепче обняла меня, как будто ее объятия могли погасить гнев и нейтрализовать разъедающий душу яд эмоций внутри меня. И это произошло. Я почувствовал, как в тот момент вся ярость и боль внутри меня превратились в вулкан чего-то более горячего, интенсивного и гораздо более желанного. Контролировать это было невозможно.

Прежде чем я смог остановиться, мои руки оказались в волосах Дженни. Затем я взял в ладони ее нежное лицо, наклонился и завладел ее губами. Я целовал ее как одержимый. Она не отстранилась и не остановила меня. Она обхватила мою шею руками и поднялась на цыпочки, целуя меня в ответ, — так же жадно, как я целовал ее. Ее губы были горячими, сладкими и щедрыми, как и ее душа, и я крепко вцепился руками в ее волосы, позволяя ее вкусу затопить меня, стирая всю ярость и боль, которых, как я пытался убедить себя, я не чувствовал.

Я не мог остановиться. Я оторвался от Дженни только для того, чтобы сорвать с нее красивое розовое платье, а затем розовое нижнее белье. Ее пальцы возились с пуговицами моей рубашки, дергая их, как будто Дженни так же отчаянно нуждалась в прикосновении кожи к коже, как и я. Я быстро избавился от одежды. Затем, обнаженный, я поднял ее на руки и отнес на диван, уложив на подушки, а затем лег на нее. Волосы Дженни разметались по подушкам, лицо раскраснелось. Ее глаза были влажными, а на щеках блестели капли слез. Я наклонился и поцелуями смахнул слезы, наслаждаясь вкусом соли и сладости ее кожи, прежде чем снова найти ее губы и поцеловать глубоко и с жадностью. У нее был вкус лета и солнечного света, шампанского и клубники. Вкус всех фантазий, которые у меня когда-либо были о ней.

Я не мог насытиться. Запах ее возбуждения сводил меня с ума. Я проложил поцелуями путь вниз по ее шее к пышной груди, провел языком по соску, целуя и дразня его, затем втянул твердый бутон в рот. Дженни ахнула, выгибаясь ко мне, судорожно сжимая мои плечи. Она была восхитительна на вкус. Я хотел бы долго ласкать ее, наслаждаясь ощущениями, но мои собственные потребности становились слишком сильными — желание было столь неистовым, что я с трудом сдерживался. Она раздвинула бедра, принимая меня, и я, твердый и горячий, вошел в ее жаркое влажное лоно. Дженни содрогнулась подо мной и прошептала мое имя, а затем, когда я прикусил чувствительный бутон ее соска, громко застонала.

Я без остатка отдался страсти, растворился в ощущении ее шелковистого тепла, постепенно забывая о боли, обидах и предательстве. Все, чего я хотел сейчас, — забыться в сладкой неге ее объятий, избавиться от всех эмоций внутри меня, чтобы здесь и сейчас не осталось ничего, кроме удовольствия.

Не сдерживая желания, я двигался сильными и уверенными толчками внутри Дженни. Она с готовностью принимала меня, ее жаркая упругая плоть вбирала меня без остатка. Она была влажной и упругой — истинное совершенство. Я подложил ладони под ее ягодицы и приподнял их, чтобы войти глубже. Из моей груди вырвался гортанный стон, Дженни застонала в ответ. Затем я начал двигаться, не в силах остановиться, мои губы были на ее губах. Неумолимое и опьяняющее удовольствие вело меня дальше. Ногти Дженни впились в мои плечи, и я наслаждался этим, потому что она оказалось такой же требовательной, как и я, а ее страсть была горячей и сильной.

Я отдал ей всю свою ярость, а она вобрала ее в себя и обратила в дикую страсть, жар и экстаз. Это было поистине волшебно. Такого со мной еще никогда не случалось. Это было уже слишком.

Я скользнул рукой между ее бедер и начал ласкать ее клитор. Вскоре я понял, что она готова, и начал входить в нее глубоко, жестко и быстро. Еще немного — и я почувствовал, как ее пронзила сладостная судорога, и ощутил приближение оргазма. Дженни в забытьи выкрикнула мое имя, и тогда я последовал за ней, окрыленный наслаждением, которое захлестнуло меня, словно мощная приливная волна, увлекая за собой.

Глава 15

Я лежала под Коном и чувствовала себя в безопасности, будто он укрывал меня от всего мира. Но он не мог укрыть меня от моих мыслей. Мысли о его детстве захватили мой разум. Он оберегал мое детство от Доминго, но кто мог защитить его самого?

То, что Кон мне рассказал, многое объясняло. Он сказал, что для него безопаснее вообще ничего не чувствовать, и теперь я понимала, почему он так думал. Почему он всегда был таким отстраненным и холодным. Почему всегда казалось, что он закован в броню.

Кон расслабился, его большое тело накрывало меня, как тяжелое теплое одеяло. Все прежнее напряжение покинуло его, и теперь он неподвижно лежал на мне.

— Мне очень жаль. — Мой голос прозвучал хрипло в тяжелой тишине. — Мне так жаль, что у тебя было такое ужасное детство. — Я хотела, чтобы Кон знал, как я ему сочувствую.

Кон глубоко вздохнул, и я испугалась, что он снова отдалится. Но этого не произошло.

— Ты не представляешь, как сильно я ценил твою дружбу, Дженни Грей, — пробормотал он. — Ты была первым другом, который у меня появился.

Слезы навернулись на мои глаза при осознании того, что это, должно быть, значило для него. Кон добавил почти небрежно:

— Валентин вернулся.

Я замерла:

— Что? Нет, Валентин мертв. Ты сказал мне, что…

— Он не умер. — Константин медленно поднял голову и посмотрел на меня сверху вниз, его глаза были полны каких-то сложных эмоций, которые я не могла прочесть. — Той ночью в саду мне позвонил человек и сообщил, что Валентин жив, что он все-таки не погиб в автокатастрофе.

Я уставилась на Кона в изумлении:

— Не понимаю. Если он не погиб, тогда что с ним случилось?

— Похоже, инсценировав свою смерть, Валентин вырвался из-под влияния Доминго. За эти пятнадцать лет братишка создал свою фирму. А теперь он вернулся. Той ночью в особняке свет вырубил он.

— Зачем? — Я была в смятении и ничего не понимала.

— Он похитил Оливию.

Еще больший шок пронзил меня. Я вспомнила: свет погас, пока я ждала Константина в той комнате. А потом Кон появился и сказал мне, что собирается жениться на мне. Что он изменил свое мнение об Оливии.

— О боже мой!.. — выдохнула я и попыталась сесть. — Он похитил Оливию?! Но почему ты ее не ищешь?

— Лежи, — тихо сказал Кон, удерживая меня на диване весом своего тела. — Валентин не причинит ей вреда. Впрочем, Оливия сама вполне способна причинить ему боль…

Я все еще пыталась осмыслить то, что только что услышала, мое сердце бешено колотилось.

— Почему ты мне не сказал?

Кон отпустил прядь волос, с которой играл, осторожно проводя пальцами по моей ключице, его прикосновение заставило меня вздрогнуть.

— Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал. Не раньше, чем решу, как я собираюсь справиться с ситуацией. — Его взгляд метнулся к моему. — В настоящее время Валентин на Мальдивах, с Оливией.

— Кон, ты… поговорил с ним?

Он покачал головой:

— Валентин каждый день присылает мне сообщения, но я не отвечаю.

— Почему? Разве ты не рад, что он не умер?

Пальцы Кона спустились ниже, обводя выпуклость моей груди. Казалось, сейчас все его внимание было сосредоточено на том, что он делал.

— Это интересный вопрос, — наконец пробормотал Кон.

Я проигнорировала восхитительное покалывающее ощущение, вызванное его прикосновением, не желая поддаваться на чувственную провокацию, и сосредоточила взгляд на его прекрасном лице. На нем отразились чувства и переживания — глубокие, сильные, болезненные, — но распутать их было трудно. Впрочем, за долгие годы общения я достаточно хорошо изучила Константина и сейчас догадывалась, о чем он думает.

— Ты злишься на него, — мягко сказала я. — Ты в ярости.

Кон бросил на меня горячий мрачный взгляд. Да, я оказалась права.

— Он позволил мне думать, что он мертв, — сказал Кон, его мелодичный испанский акцент превращал каждое слово в гневную тираду. — Он оставил меня наедине с этим монстром на пятнадцать лет. И он никогда не связывался со мной, ни разу. А до этого Валентин превратил нашу жизнь в кошмар, Дженни. Его постоянные бунты, его сопротивление правилам делали только хуже. Если бы он только сделал то, что сказал Доминго, хотя бы раз. Если бы он… — Кон замолчал, снова взглянув на свои пальцы, все еще поглаживающие мою грудь.

Любящий мальчик, который должен был защищать себя любым возможным способом. Мальчик, который полностью отрезал себя от своих эмоций и вообще ничего не чувствовал. И все же тот мальчик все еще был там, под этим льдом. Он присматривал за гнездом с птенцами для одиннадцатилетней девочки и не забывал посылать ей открытки из всех стран, в которых бывал. Он подарил ей открытку на день рождения, когда все остальные забыли. Он слушал ее бессмысленную болтовню и всегда относился к ней серьезно. Он никогда не осуждал ее и никогда не критиковал. Он позволил ей почувствовать, что она не одинока. Но этот любящий мальчик потерял единственного человека, которого он когда-либо любил и который когда-либо любил его. Брат, оставивший его наедине с отцом-монстром. Неудивительно, что мальчик был так одинок.

Теперь, глядя на Кона, я видела боль, затаенную глубоко внутри его, и чувствовала, что могу сделать ему подарок. Он забыл, как чувствовать, как показывать эмоции, поэтому они были резкими, травмирующими и болезненными для него.

Но я могла помочь. Хотел он моей дружбы или нет, но она была ему нужна. Ему нужно было поговорить с кем-то, кому он мог бы доверять. И этим кем-то была я.

— Много лет назад, — сказала я хрипло, — я сказала тебе, что я твой друг.

Кон взглянул на меня, и на этот раз я вообще не смогла прочитать выражение его лица, его черные глаза были бездонными. Он ничего не говорил, только пристально смотрел на меня.

— Я все еще твой друг, Кон. Тебе не нужно дистанцироваться. Тебе не нужно меня защищать. Я знаю тебя. Я знаю тебя с детства, и в тебе нет ничего, что пугало бы меня. Ты можешь доверять мне. Я здесь ради тебя.

Долгое время Кон ничего не говорил. Затем он резко наклонился и прикоснулся своими губами к моим в легком как перышко поцелуе. Его рука скользнула по моему животу, где рос наш ребенок.

— Я не причиню вреда нашему ребенку, — заверил Константин. — Я стал таким, как Доминго, чтобы выжить, но я никогда не буду таким же жутким отцом. Никогда.

— Я знаю, — просто сказала я. — Ты — не он. Ты никогда им не был.

Его ладонь, большая и теплая, покоилась на моем животе.

— Ты будешь замечательной матерью, Дженни. Я не мог бы пожелать лучшей матери для своих детей.

Волна тепла прошла через меня, все мое существо откликнулось на его похвалу, как цветок, раскрывающий свои лепестки навстречу солнцу.

— Но я не знаю, как быть матерью. Я понятия не имею, как и что я должна делать. — Это были страхи, которые терзали и угнетали меня последние месяцы.

Рука Кона поднялась и дотронулась до моей щеки, его большой палец скользнул по моей скуле.

— Ты красивая, ты успешная, ты…

Я фыркнула:

— Я не добилась успеха.

— Разве? — возразил Кон. — Ты хотела работать в благотворительности, и ты этим занимаешься. Разве это не успех? Работа, которая делает счастливой.

— Наверное, — я вздохнула, — но я так и не поступила в медицинский колледж.

— И что? Знаешь, ты можешь попробовать еще раз. Многие люди возвращаются в университет через много лет после окончания школы.

Я улыбнулась:

— Ну, моя мама всегда считала, что успех — это найти богатого мужчину. Она очень хотела, чтобы я соблазнила тебя.

Кон улыбнулся, в его глазах засверкали хитрые искорки.

— Что ж, у тебя и это прекрасно получилось. И я хотел бы, чтобы ты это делала почаще.

Я рассмеялась и выполнила его просьбу.

Глава 16

На следующее утро я проснулся рано, Дженни спала в моих объятиях. Все, о чем я мог думать, — это разбудить ее и погрузиться в тугое, влажное тепло ее тела. Но я не давал ей спать допоздна прошлой ночью, поэтому просто любовался ею. Дженни выглядела такой юной! Ее ресницы были густыми, нос слегка вздернутым, а губы полными и восхитительно чувственными. Она была прекрасна. Я знал, что Дженни не считала себя красивой, но она сильно заблуждалась. Ее красота, помимо природного очарования, была порождением безграничного сочувствия и бескорыстного духа.

У Дженни было доброе сердце — она всегда была такой, с тех пор как появилась в особняке и заявила, что собирается стать моим другом. Я не хотел рассказывать ей о Доминго и моем детстве, но теперь, когда я это сделал, я не жалел об этом. У меня было такое чувство, будто с моих плеч свалился груз. Даже рассказывать ей о Валентине и его возвращении было… приятно. Дженни не сердилась на меня за то, что я не сказал ей раньше.

Она не превратила этот разговор в сердитую перепалку. Она не использовала признание против меня, и она не расспрашивала о том, о чем я не хотел говорить. Дженни просто позволяла мне говорить, перебирая пряди моих волос и поглаживая по спине.

Внезапно я понял, что безгранично доверяю ей.

«Ты можешь доверять мне. Я здесь ради тебя».

Ее слова, сказанные накануне, эхом отдавались в моей голове. Она всегда была рядом со мной.

Но меня не было рядом с ней… Я оборвал все связи с ней на четыре года, держался эмоционально и физически на расстоянии без объяснения причин. Я сказал ей вчера, что мы никогда не сможем снова стать друзьями, и она выглядела такой потрясенной… Я не мог продолжать так поступать с Дженни. Я не мог и дальше держаться в стороне. Каждое решение, которое я принимал за последние четыре года, причиняло ей боль, и это было несправедливо. Конечно, я мог бы остаться ее другом. Как Дженни и сказала, нам это отлично удавалось раньше.

И все же я не мог рассказать ей о той ночи, когда Валентин ушел, а я вышел из себя и в ярости отправился к Доминго, — этого Дженни никогда не должна узнать. Но, конечно же, я не должен скрывать от нее остальное.

Вчерашний разговор многое изменил. Меня завораживало, что Дженни могла быть такой открытой и в то же время такой сильной. Как будто эмоции были броней, а не слабостью.

Она пошевелилась, вздохнула, и ее длинные шелковистые ресницы затрепетали, а затем приподнялись. Ее карие глаза были необычного оттенка горячего шоколада, и, когда она улыбалась, как сейчас, я мог поклясться, что видел, как в них отражаются солнечные зайчики.

— Доброе утро, — сонно пробормотала Дженни, и по ее коже разлился розовый румянец.

Я поцеловал ее и прошептал в ответ:

— Доброе утро.

Дженни внимательно посмотрела на меня, на ее лице отразилось беспокойство.

— Кон, что с тобой? Ты такой напряженный…

Я посмотрел ей в глаза.

— Как ты это делаешь, Дженни? Как ты живешь, не пряча эмоций? Ты не боишься?

Она нахмурила брови:

— Чего я должна бояться?

— Что кто-то использует твою эмоциональность против тебя.

— Ну, у меня не было такого детства, как у тебя. Хотя мама всегда говорила мне, что нужно быть более холодной и расчетливой, — пальцы Дженни прошлись по моей груди в нежной ласке, — но я просто… не могла быть такой. Это казалось нечестным и неправильным.

Взгляд Дженни метнулся вверх, чтобы встретиться с моим. Она на секунду замерла, а потом продолжила:

— Знаешь, мама использует мужчин. Манипулирует их эмоциями, чтобы получить их деньги. В этом она похожа на твоего отца.

Я тоже так думал. Эти двое, казалось, идеально подходили друг другу. И это делало Дженни еще более очаровательной. Потому что, в то время как я пытался стать похожим на своего отца, она сделала все наоборот. Она взбунтовалась. Как Валентин. И я всегда испытывал к нему тайное восхищение, с восторгом наблюдал за его изобретательными выходками. Мне нравилось, как это приводило в ярость нашего холодного отца. Просто я сам не мог быть таким…

Я поразился, насколько легко мы общались на подобные темы. Что стало с моей эмоциональной отчужденностью? Похоже, Дженни действительно по-прежнему была моим другом… И я был рад, что смог вновь открыться, что смог вернуть эту дружбу. В первую очередь потому, что этого хотела Дженни. Но у меня было ощущение, что происходит что-то большее, что она говорит мне не совсем все.

Я наклонился и провел пальцем под ее подбородком, приподнимая ее лицо так, чтобы я мог видеть ее глаза, и уловил сомнение, мелькнувшее в их глубине.

— Скажи мне, что тебя беспокоит.

— Много чего. — Дженни сделала паузу и сглотнула. — Я хочу обеспечить нашему ребенку безопасность и стабильность, как я уже говорила тебе. Но этот ребенок не был запланирован, и я знаю, что ты никогда бы не женился на мне, если бы я не была беременна. Я просто беспокоюсь, что я недостаточно… успешна, чтобы быть твоей женой. Что однажды ты увидишь это и… — ее голос стал хриплым, — я не хочу, чтобы ты разочаровался во мне, и я не хочу, чтобы ты сожалел о том, что женился на мне.

Ее признание изумило меня, болезненная нежность сдавила грудь, отозвавшись в сердце.

— Ты меня не разочаруешь, — сказал я хрипло. — Это невозможно. Ты была единственным лучом света в моей жизни. Ты никогда не лгала мне и не пыталась манипулировать мной. Тебе всегда было не все равно, Дженни. Ты всегда заботилась обо мне. Так почему я должен когда-либо сожалеть о том, что женился на тебе?

Ее глаза наполнились слезами.

— Не заставляй меня плакать, Кон! Ты ужасный человек… Я поклялась, что никогда больше не буду плакать перед тобой.

Ах да, та ночь в саду… Когда Дженни сказала, что любит меня, а я наговорил ей уйму ужасных вещей. Она плакала, и, хотя я пытался убедить себя, что ничего не чувствую, сломав ее, я сломал и часть себя тоже. Я погладил ее по щеке большим пальцем, затем наклонился и поцелуем вытер слезы.

— Мне очень жаль. — Я редко произносил эти слова, но, если кто-то и заслуживал их, так это Дженни. — Я прошу прощения за то, как обращался с тобой последние четыре года, за то, что бросил тебя без объяснения причин. И я сожалею о том, что сказал тебе той ночью. Ты этого не заслужила — ничего из этого.

Ее пальцы скользнули по моей груди, мягкое тепло разлилось по коже. Сострадание и сочувствие светились в глазах Дженни. И что я сделал, чтобы заслужить это? Ничего. Я соблазнил ее, а потом выгнал с вечеринки. Накричал на нее. Вышиб ногой дверь. Я заставил ее поехать со мной в Шотландию. Заставил ее согласиться на брак. Я был ублюдком, и все же единственное, что я мог видеть в ее глазах, — это прощение.

— Я знаю, что это не так, — сказала она, — из-за этого я злилась на тебя в течение нескольких месяцев, но даже тогда я знала, что что-то не так. Теперь это имеет смысл.

Тогда я почувствовал острую необходимость рассказать ей все. Но как я мог рассказать ей о том, что я сделал с Доминго? И что он сделал со мной в ответ? Это делу не помогло бы. И Дженни посмотрела бы на меня не с состраданием, а с ужасом. Итак, никакой правды. Но я не мог продолжать отгораживаться от нее и запираться сам. Это было несправедливо по отношению к ней. Это касалось моего собственного прошлого, а не ее, и Дженни не должна была нести эту тяжесть. Кроме того, я хотел быть с ней. Я хотел провести с ней время. Мне было все равно, что мы делали, мне достаточно просто быть вместе.

— Я не собираюсь сегодня в коттедж. — Я еще раз провел пальцем по ее щеке. — Я проведу день с тобой.

Улыбка Дженни была подобна зареву рассвета, осветившему долину, покрытую пурпурным ковром цветущего вереска.

— Это было бы здорово, Кон! Чем бы ты хотел заняться?

Тепло разлилось внутри меня так будто, Дженни поделилась со мной своей радостью и жизнелюбием. Не зря говорят, что счастье — заразительно.

— Ну, — сказал я, — не знаю. Я никогда раньше не занимался чем-то с другом, поэтому я надеялся, что ты сможешь мне сказать.

— Глупыш! — Ее голос был полон нежности. — Конечно, ты и раньше занимался разными делами с другом. Мы вместе присматривали за воробьиным гнездом, помнишь?

Я приподнял бровь:

— Дженни, прости, но сегодня я не буду присматривать за птицами вместе с тобой.

Она рассмеялась, как будто солнечный свет превратился в звук.

— Хорошо. Потому что у меня другие планы!

Глава 17

Неужели Кон на самом деле не знает, чем заниматься со мной, кроме секса? В моем детстве мы проводили много времени в его кабинете, но совместных занятий у нас не было. Теперь же все изменилось, он готов был провести со мной целый день, и в нашем распоряжении были все бескрайние просторы долины. Сегодня я не хотела думать ни о чем серьезном — ни о прошлом, ни о будущем. Я просто хотела насладиться общением с Коном, провести день с мужчиной, которого любила.

Погода была прекрасная, поэтому после того, как мы встали с постели — или, скорее, когда Кон наконец позволил мне встать — и позавтракали, я отправилась поговорить с миссис Маккензи. Вместе мы собрали корзину для пикника, полную всех любимых блюд Кона, — я была в восторге, обнаружив в холодильнике клубнику в шоколаде, так как Кон любил шоколад, — а также бутылку шампанского для него и виноградный сок для меня. Потом я спросила миссис Маккензи, где около озера лучшие места для пикника. Она похлопала меня по руке и сказала, что найдет человека, который организует для нас пикник, чтобы нам не пришлось таскать тяжелую корзину.

Радостная, я сказала Кону, что организовала пикник. Он сделал обиженный вид, что ему не дали поучаствовать в приготовлениях, но я была уверена, что втайне он был в восторге.

Кон переоделся в повседневную одежду — поношенные джинсы и черную футболку, — и все мысли вылетели у меня из головы. Я никогда не видела, чтобы он носил что-либо, кроме костюмов ручной работы и официальной одежды, — и в ней он был великолепен. Но в джинсах и футболке Константин выглядел сногсшибательно. Его вид почти заставил меня задуматься о том, чтобы отказаться от пикника и провести остаток дня в постели, как Кон и предлагал.

Я порылась в ящиках в поисках чего-нибудь повседневного для себя, но ничего не нашла. Очевидно, Кон не думал, что я захочу отправиться на прогулку вокруг озера. Впрочем, меня это не расстроило — я нашла подходящее платье и пару ботинок на устойчивой подошве.

Вокруг озера была тропа. Кон пошел очень быстро, и я схватила его за руку. Пришлось объяснить ему, что во время прогулки не нужно бежать. Куда приятнее любоваться пейзажем и спокойно беседовать. Кон, казалось, был озадачен таким подходом. Неужели он никогда не гулял просто так, для своего удовольствия? Дальше мы шли не торопясь, но Кон так и не отпустил мою руку.

Окрестности были прекрасны: долина и озеро, цветущий на склонах вереск, окрашивающий серый пейзаж в пурпурный цвет.

— Почему ты купил именно это поместье? — спросила я, пока мы шли.

— Оно далеко от Мадрида. — Кон бросил на меня загадочный взгляд. — Именно поэтому. Сотовой связи здесь тоже нет, что делает это место идеальным для уединения.

— От Доминго?

— Да, — Кон отвернулся от меня, глядя на озеро. — Раньше, когда я приезжал сюда, я отпускал всех работников на неделю. Жил тут совершенно один, — он ехидно скривил губы, — ну, кроме миссис Маккензи.

— О, ты позволял ей остаться?

Константин оглянулся на меня, на его лице сияла добрая усмешка.

— Она не спрашивала моего разрешения, просто отказалась уходить. Сказала, что кто-то должен присматривать за мной.

Я усмехнулась в ответ, очарованная мыслью, что миссис Маккензи может переубедить одного из самых жестких и несговорчивых бизнесменов в Европе.

— Ей трудно сказать «нет», это правда.

— Упрямые женщины отравляют мне жизнь, — с напускным негодованием отозвался Константин.

— Бедный! — Я сжала его руку и через мгновение спросила: — Почему ты остался в Мадриде? Почему не уехал от Доминго?

Раздражение отразилось в глазах Кона.

— Что? Сбежать, как Валентин? Нет. Я не мог уйти. «Сильвер компани» — одна из крупнейших компаний Европы, и это сделало Доминго могущественным. Его влияние распространилось повсюду, затронув многие компании и многих людей. И никто, кроме меня, не знал, каким он был на самом деле, поэтому мне пришлось остаться, чтобы смягчить его жесткое правление.

— Почему?

— Я потратил годы, превращая себя в его точную копию, и, хотя я не верю, что он был способен кому-либо доверять, он определенно придавал моему мнению больший вес, чем чьему-либо еще. Я мог, хотя бы немного, влиять на его решения.

Это меня не удивило — Кон всегда всех защищал. Но он был очень зол на Валентина, и я хотела знать почему. Очевидно, притворство, что ты был мертв в течение пятнадцати лет, не могло никого расположить к тебе, и я могла понять, почему Кон был расстроен из-за этого. Но… это было еще не все. Мне было любопытно. Я хотела знать больше. Я хотела знать все.

Но, поразмыслив, я поняла, что не хочу омрачать прогулку тяжелыми разговорами, и сменила тему. Мы говорили о других вещах, например, о том, что Кон предпочитает верховую езду пешим прогулкам и что здесь есть конюшни, если я захочу покататься верхом. Я никогда раньше не ездила на лошади, и, конечно, Кон настоял на том, что мне нужно учиться и что он научит меня сам.

Затем он пустился в подробное описание винокурни, которую он построил на другом берегу озера. Это было его увлечением в последние годы, и скоро должен был выйти его первый односолодовый виски. По блеску в глазах Кона было ясно, насколько он увлечен, и мне нравилось слушать его рассказы. Эта страсть окрасила его голос, смягчила жесткие линии его лица, сделав его еще более красивым.

Место для пикника, рекомендованное миссис Маккензи, находилось в получасе ходьбы от поместья — прекрасная равнина прямо напротив галечного пляжа. На вереске был расстелен толстый ковер и разложены все принадлежности для пикника. Я наблюдала за лицом Кона и увидела, что он улыбается. Когда он посмотрел на меня, его темные глаза были полны решимости.

— Это замечательно, Дженни. Спасибо.

Кон говорил искренне, и это заставило меня засиять от удовольствия. Я потянула его за руку, чтобы отвести к ковру.

— Да ладно. Давай что-нибудь съедим.

Я положила ему на тарелку разных деликатесов и налила вина. Пока мы ели, воцарилась мирная тишина, а затем Кон спросил:

— Это все мои любимые блюда. Как ты узнала, что мне нравится?

— Ну… Я же помню… Мне всегда нравилось заботиться о тебе.

Внезапно выражение его глаз изменилось.

— Почему ты иногда брала Доминго за руку? Те разы, когда он приходил в мой кабинет, когда я говорил тебе уйти, а ты не уходила. Вместо этого ты говорила с ним.

Я пожала плечами:

— Доминго не любил меня. Я ставила его в неловкое положение. Я не знаю почему. Когда я пыталась заговорить с ним, он игнорировал меня и просто… уходил. Поэтому, когда я заметила, что тебе не нравятся его визиты, я стала так делать.

Выражение лица Кона было непроницаемым.

— Ты защищала меня?

Я покраснела:

— Я знаю, это глупо. Не то чтобы я высокая, или сильная, или что-то в этом роде, но… я пыталась…

Глаза Кона были черными, как космос, и они пристально смотрели на меня, хотя я не могла сказать, о чем он думал.

— У Доминго было поместье на Карибах, куда он обычно возил нас с Валентином, — сказал Кон через мгновение. — Валентин познакомился с девушкой из соседнего поместья, и она стала его другом. Он встречался с ней на тайном пляже, вопреки желанию нашего отца. Этой девушкой была Оливия, — продолжал Кон. — Ее семья раньше отдыхала на том же острове.

Я была шокирована.

— Правда?

— Да. Я был… ревнив. Она забрала единственного человека, который у меня был, потому что Валентин хотел проводить время только с ней. Я был зол на него за то, что он предпочел ее мне. И Валентин всегда усугублял ситуацию, не делая того, что говорил Доминго, и заставляя его злиться. Я чувствовал, что Доминго даже нравилось, когда Валентин бунтовал, и что почему-то он предпочитал бунты Валентина моему послушанию.

Кон сделал паузу, глядя на бокал в своей руке.

— Он предпочитал сопротивление. Ему это нравилось… Как бы то ни было, я был взбешен, что Валентин ослушался Доминго, продолжая встречаться с Оливией, развивая дружбу, которой нам не разрешали, и предпочитая проводить время с ней, а не со мной. В итоге я… пошел к Доминго и рассказал ему, что делает Валентин.

Игла напряжения пронзила меня, но Кон продолжал:

— Папа был в ярости. Он приказал Валентину прекратить встречаться с Оливией, но Валентин отказался. Тогда Доминго запер его в комнате. Валентину не разрешали выходить, пока он не согласится прекратить встречаться с Оливией. Но Валентин не собирался отказаться от нее. — Идеальное лицо Кона было суровым, рот сжат в мрачную линию. — Я умолял его согласиться, потому что знал Доминго. Отец готов был держать Валентина в этой комнате вечно, пока тот не одумается. Но Валентин продолжал говорить «нет». Он пробыл в этой комнате шесть месяцев…

Я ахнула. Шесть месяцев?! Он просидел в своей комнате шесть месяцев?!

— Валентин не слушал меня, — продолжил Кон, его акцент усилился. — Я нуждался в нем, но его битва с Доминго была важнее, чем я. Даже желание сохранить дружбу с Оливией было не так важно, как само противостояние. Я не понимал его — никогда не понимал. И в конце концов, все, что я мог сделать, — это найти ключ и отдать брату, потому что я знал, что он никогда не сдастся… А я был тем, из-за кого Валентин оказался в заточении.

Кон посмотрел на меня, его взгляд был достаточно острым, чтобы порезать.

— Ты хотела знать, почему я вышиб твою дверь? Потому что я проводил часы, дни, сидя за запертой дверью Валентина, отчаянно желая, чтобы он вышел. Но он ничего не предпринимал, чтобы заслужить прощение отца и выйти.

В глазах Кона отразилась тоска, усугубленная чувством вины.

— Кон… — начала я.

— Нет, я еще не закончил. — Его голос был хриплым. — Я говорю тебе это потому, что ты спросила меня несколько дней назад, кто защищал меня, и ответ таков, что ты защищала. Ты защищала меня, Дженни. И ты никогда не узнаешь, как много это значило для меня.

Я смутилась.

— Но ты должна понимать, — продолжал Константин, — что ты сама нуждаешься в защите. Я всегда думал, что опасность исходит от моего отца, но это не так, уже нет. — Кон вздохнул, затем поймал мой пристальный взгляд: — Опасность исходит от меня.

Я заморгала и посмотрела на него, не понимая:

— Ты о чем?

— Эмоции — это гранаты. Они могут взорваться в любой момент. Ты видела, что произошло, когда ты заперла передо мной дверь. И когда Валентин отказался расстаться с Оливией. Когда он оставил меня… — Кон замолчал, его глаза потемнели. — Я и есть та граната, Дженни. Я неуравновешен, когда позволяю своим эмоциям взять надо мной верх. И когда это происходит, ты подвергаешься опасности. — Кон тяжело вздохнул. — Я хочу быть твоим другом. Я не хочу причинять тебе больше боли, чем уже причинил. Но когда мы вернемся в Лондон, тебе придется позволить мне держаться от тебя на некотором эмоциональном расстоянии.

Я в шоке уставилась на него, пытаясь осмыслить то, что он сказал.

— Я не понимаю. Ты вполне уравновешенная личность и не представляешь опасности. Что, черт возьми, заставляет тебя так думать?

Кон взглянул на цветущий вереск вокруг нас.

— Вышиб твою дверь. Запер Валентина в его комнате. Были и другие случаи.

— Кон…

— Нет, пожалуйста, — он снова поднял глаза, — не сейчас. Давай не будем омрачать этот день.

Я хотела сказать Кону, что он ошибался. Он был всего лишь человеком, который глубоко переживал и который так и не научился справляться со своими эмоциями. Который был изуродован своим детством.

Кон не представлял опасности, по крайней мере, для меня. Но он был прав. Этот день был для нас, а не для прошлого, поэтому я отставила свой виноградный сок, затем приблизилась к Кону и взяла у него бокал. Потом я забралась к нему на колени и обвила руками за шею. Я ничего не говорила. Я просто прижалась лицом к его плечу, крепко держа его.

Мгновение Кон сидел неподвижно, его большое, мощное тело было напряжено. Затем его руки сомкнулись вокруг меня, и Кон прижал меня к себе, зарывшись лицом в мои волосы. Мы оставались так долгое время, а потом он отпустил меня, но только для того, чтобы уложить рядом с собой. Затем он развязал пояс и снял с меня платье, обнажив мою грудь. К счастью, поблизости никого не было, лишь темно-синее небо над головой.

Он склонился надо мной и поцеловал. Я ощутила на его губах вкус шампанского. Только когда Кон заставил меня трепетать от восторга и сотрясаться от желания, он снял с себя одежду. Его смуглая кожа казалась бронзовой на солнце. Затем Кон вошел в мое лоно одним резким движением, заставив меня застонать от наслаждения. Он двигался глубоко и медленно, превращая мое удовольствие в раскаленную добела страсть. За считаные минуты я достигла пика наслаждения и выкрикнула его имя.

Возможно, именно тогда я поняла, что независимо от того, сколько месяцев прошло, и независимо от того, сколько обещаний я дала себе, я все еще была влюблена в него. И для меня только лишь дружбы никогда не будет достаточно.

Глава 18

Я забыл о делах. Я забыл о компании. Я даже забыл о Валентине. Все, чего я хотел, — это проводить время с Дженни. Я научил ее основам верховой езды, выбрав для нее самую спокойную и послушную лошадь. После пары кругов перед конюшней мы отправились на прогулку по одному из полей. Дженни оказалась прирожденной всадницей.

В другой день я повел ее на экскурсию по моей винокурне. Бизнес по производству виски требовал времени и заботы, и я нашел это идеальным убежищем от повседневной рутины «Сильвер компани». Для меня было важнее, чем я думал, что Дженни заинтересовалась моим увлечением и задавала всевозможные вопросы во время экскурсии. Я хотел дать ей попробовать нашу первую партию, но, очевидно, с этим придется подождать до рождения ребенка.

С Дженни было легко и… весело. Она делала каждый день ярче.

Мы провели еще несколько дней, гуляя по окрестностям и катаясь на лошадях. Вскоре я решил, что в поместье осталось последнее место, которое я хотел бы ей показать. Комната, где хранилась моя коллекция.

В тот день я нашел Дженни свернувшейся калачиком в одном из кресел в маленькой библиотеке. Это напомнило мне о том, как она раньше сидела в моем кабинете, уютно устроившись в кресле, и читала. Она поднимала глаза от своей книги и, увидев меня, улыбалась, — ее лицо сияло от радости. Вот и сейчас мое сердце замерло, когда она, отложив книгу, улыбнулась мне все так же искренне, как в детстве. От ее улыбки в комнате словно стало светлее.

— Что мы собираемся делать сегодня? Пожалуйста, скажи мне, что мы собираемся покататься верхом!

Я улыбнулся ее рвению:

— Возможно, сегодня днем. Но прямо сейчас у меня есть кое-что, что я хочу тебе показать.

Я протянул руку. Дженни мгновенно встала и подошла ко мне, ее пальцы переплелись с моими.

— И что же это?

Ее рука была маленькой и теплой, поэтому я нежно сжал ее.

— Ты увидишь.

— Знаешь, Кон, — продолжила Дженни, когда мы вышли на улицу, — нам нужно поговорить о нескольких вещах. До сих пор мы обходили эти темы стороной, но пришло время обсудить наше ближайшее будущее.

Действительно, в скором времени должна была состояться наша свадьба, нужно было решить вопрос о том, где мы будем жить. Мне также нужно было разобраться с ситуацией с Валентином. Но я не хотел думать об этих вещах прямо сейчас. Они могли подождать.

— Мы поговорим, — заверил я. — Позже.

Я повел ее через лужайку к коттеджу, и Дженни ничего не сказала, хотя ее пальцы крепче сжали мои. Внутри коттеджа я подошел к стеллажу и отпер дверь, распахнул ее и жестом пригласил Дженни войти первой. Она бросила на меня обеспокоенный взгляд:

— Ты уверен?

— Да.

— Хорошо.

Дженни подошла к двери и, переступив порог, вошла в комнату. Я предполагал, что почувствую напряжение от ее присутствия в моем тайном укрытии, но этого не произошло.

Я последовал за Дженни, наблюдая, как она разглядывает стеклянные витрины и полки с моей коллекцией. Все эти безделушки были для меня поистине драгоценными. Некоторые из этих вещиц стоили миллионы, другие — не стоили и цента.

— Что это? — Голос Дженни был тихим, когда она огляделась вокруг широко раскрытыми глазами.

— Ты помнишь, я говорил тебе, что в детстве мне ничего не разрешали? Никаких игрушек. Никаких друзей. Никаких домашних животных. Только школьные принадлежности и одежда. Нам даже не разрешали читать какие-либо книги, кроме учебников. Поэтому, когда я наконец стал достаточно взрослым, чтобы вырваться из-под контроля Доминго, я решил, что буду собирать вещи, которые мне нравятся.

Дженни остановилась возле ящика, в котором лежали монеты. У меня было несколько старых испанских дублонов, несколько древнеримских и греческих монет. У меня даже был дарик — золотая монета из древней Персии.

— Почему ты не хотел, чтобы я вошла в тот день, когда я нашла тебя здесь? — спросила Дженни, глядя на монеты. — Ты был так зол на меня! Я уверена, что ты злился.

— Думаю, что прятать свои сокровища — это моя привычка. Я не мог позволить Доминго увидеть, что для меня что-то важно, потому что он бы это отнял. Поэтому мне было легче держать все в секрете. Возможно, в последние несколько лет уже не было необходимости прятать что-либо от отца, но это стало привычкой, от которой слишком трудно избавиться.

Дженни перешла к моей небольшой коллекции механических игрушек, в основном Викторианской эпохи, с удивлением разглядывая их.

— Я могу это понять. У тебя так много разных ценных вещей…

— Я коллекционирую все, что мне нравится.

Она осмотрела коллекцию мечей и ножей из разных уголков мира — исторических и современных. Затем перешла к другому стеллажу, полному драгоценных камней, кристаллов и жеод. Некоторые из них были очень ценными, другие не стоили ничего.

— У тебя коллекция камней, Кон! — воскликнула Дженни с легкой усмешкой.

Мне нравилось, когда она дразнила меня. В ее тоне было столько нежности. Я поднял бровь с притворной суровостью.

— Да. И что?

Она ухмыльнулась:

— И монеты, и мечи, и игрушки, и…

Внезапно Дженни замолчала, выражение ее лица изменилось, улыбка исчезла. Ее темные глаза влажно блестели в приглушенном свете комнаты. Напряжение охватило меня.

— Дженни, что с тобой?

Она отвернулась, направляясь к одной из полок, прежде чем снова остановиться. Я понял, на что она смотрит. Мой игрушечный солдатик. Она ничего не сказала, уставившись на кусок пластика, лежащий на полке. Я подошел к тому месту, где она стояла, и встал рядом с ней.

— Что случилось?

— Это твоя игрушка, — тихо сказала она, игнорируя мой вопрос. — Тот самый солдатик, не так ли? Тот, которого Валентин спрятал.

— Да.

Я не понимал, к чему она клонит. Дженни повернулась, глядя на меня со слезами на глазах.

— Камни, монеты и мечи… Ты так много упустил, — ее голос стал хриплым, — и ты был так сильно ранен. Я не могу…

Слеза скатилась по ее щеке, отчего у меня так сдавило грудь, что я едва мог дышать. Протянув руку, я притянул ее в свои объятия и прижал к себе.

— Я привел тебя сюда не для того, чтобы расстраивать. — Я поцеловал ее в макушку. — Я только хотел поделиться этим с тобой.

— Я знаю. И я польщена этой честью, Кон. Но мне так грустно думать о том маленьком мальчике, которым ты был, и о том, чего у тебя никогда не было…

— Теперь это все в прошлом, — хрипло сказал я.

Дженни подняла глаза, ее лицо порозовело от волнения.

— Я не хочу, чтобы нечто подобное пережил наш ребенок. Он должен расти в любви и заботе. Обещай мне.

Напряжение усилилось. Ее ресницы дрогнули, Дженни смахнула слезу и прикусила губу:

— Ты сказал, что любовь — это не то, что ты можешь дать. Ты все еще так считаешь?

Я не хотел причинять ей боль — только не сейчас! — но это было неизбежно.

— Да, — сказал я. — Да, я все еще так считаю.

Страдание отразилось на ее лице.

— Почему? Я не понимаю.

— Потому что любовь — это не то, что я могу…

— Нет, — перебила она дрожащим голосом. — Нет! — Страдание исчезло, оставив ярость в ее глазах. — Не говори мне, что ты не можешь или что ты не в состоянии. Не лги мне, Константин.

— Дженни…

— Нет, — снова сказала она, ее руки были сжаты в кулаки. — Есть что-то, чего ты мне не говоришь, что-то, что ты скрываешь. Я думаю, ты чуть не проговорился об этом на нашем пикнике, но ты не хотел говорить об этом. — Она сделала шаг ко мне. — Что это? Это как-то связано с той ложью о любви, в которую ты веришь, не так ли?

Я должен сказать ей. Я не могу больше скрывать это! Лед засел у меня в груди, твердый, зазубренный и острый, горло сдавило. Я не хотел ей говорить. Я никогда не хотел ей говорить. Но теперь от этого никуда не деться. Я мог бы дать Дженни какое-нибудь нелепое оправдание, но я не мог так поступить с ней… Не тогда, когда это касалось нашего ребенка.

Дженни заслуживает лучшего. Я должен сказать ей правду. Даже если это что-то изменит. Даже если это означает навсегда лишить ее и нашего ребенка доверия ко мне. И может быть, так было бы даже лучше. Лучше короткая, острая боль сейчас, чтобы она могла исцелиться, чем длительная агония, особенно агония, которая может потенциально повлиять на нашего сына или дочь.

— Ты права, — сказал я, игнорируя боль, которая лежала глубоко в моем сердце. — Есть кое-что, чего я тебе не говорил. Я никогда не хотел тебе говорить. Я хотел обезопасить тебя и ребенка. Но… Ты заслуживаешь это знать, Дженни. Нечестно держать тебя в неведении.

Ее лицо побледнело.

— Что это?

— В ту ночь, когда Валентин сбежал из своей комнаты, я знал, что он ушел навсегда. Что он никогда не вернется. Он… бросил меня. — Я все еще чувствовал гнев. — Это была моя вина. Если бы я не рассказал Доминго о нем и Оливии, ничего бы этого не случилось. Я был… в ярости. На себя, на Валентина, на отца. Я пошел в его кабинет, вернее, я ворвался в него. Я никогда не восставал против отца, не перечил. Обычно я делал все, что он говорил. Но… не той ночью…

Я остановился перевести дыхание, не вполне осознавая, что решился на признание.

— Доминго сидел в кресле, читал книгу. Я вышел из себя. В семнадцать лет я был высоким и сильным, и поэтому, когда я легко вытащил его из кресла…

Глаза Дженни потемнели, но она не промолвила ни слова и не отвела взгляда.

— Я мало что помню из того, что произошло потом, только взрыв ярости и ощущение, как мой кулак врезался в его лицо. Дальше все как в тумане. Не знаю, сколько времени прошло… Когда я пришел в себя, увидел отца, лежащего на полу, его лицо превратилось в кровавое месиво. Мои кулаки тоже были в крови, костяшки пальцев ободраны, а отец… он смеялся. Он смеялся надо мной. И знаешь, что он сказал, Дженни? Он сказал: «Наконец-то! Я уже начал думать, что в тебе нет моей крови. Но ты мне это доказал, мальчик. В глубине души ты такой же, как я».

Дженни нахмурилась.

— Но… ты не такой, Кон. — Она сказала это так, как будто это было само собой разумеющимся. — Ты совсем на него не похож.

Дженни нравилось видеть в людях лучшее, и это было одной из ее замечательных черт.

— В ту ночь я решил никогда больше не поддаваться гневу, никогда больше не поддаваться никаким эмоциям. И в течение многих лет мне удавалось это делать. Чтобы не быть тем человеком, которого отец видел во мне. Пока не появилась ты. Когда ты была ребенком, было легко дистанцироваться, но… не тогда, когда ты стала взрослой…

— Кон…

— Той ночью в саду я потерял всякий контроль, — продолжал я, — я причинил тебе боль. Ты забеременела от меня. Потом я похитил тебя…

Я остановился, тяжело дыша, чувствуя, как будто из комнаты выкачали весь кислород.

— Ты пробуждаешь во мне все эти чувства… чувства, которые я не могу контролировать. И это опасно. Разве ты не понимаешь? Это опасно!

Дженни уставилась на меня, такая бледная и прекрасная, ее глаза потемнели.

— Нет, на самом деле я не понимаю. Ты никогда не заставлял меня испытывать страх, никогда. Ты не опасен, как и твои эмоции. Кроме того, все, что ты делаешь, направлено на защиту других людей, на защиту меня.

Я покачал головой, мое сердце билось слишком быстро. Было ясно, что Дженни не понимает.

— Сейчас я не опасен, потому что по-прежнему контролирую себя. Но я не могу контролировать себя рядом с тобой. И мне страшно, потому что я никогда не прощу себе, если причиню тебе боль, и я скорее умру, чем причиню боль нашему ребенку.

Дженни сделала шаг ко мне, протянув руку, но что-то в моем взгляде, должно быть, остановило ее, потому что она внезапно опустила руку.

— О, Кон, — пробормотала Дженни хриплым голосом. — Почему ты мне это не сказал?

— Я не хотел, чтобы ты знала. Я не хотел, чтобы ты видела Доминго, когда смотришь на меня.

Дженни приблизилась:

— Знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя, Константин Сильвер? Я вижу человека, которого любила так долго, сколько себя помню.

Я мог видеть эту любовь в ее глазах. Она сияла так ярко. Дженни не скрывала этого. Она не контролировала это.

Любовь исходила от нее, как тепло от солнца. Эта любовь была ее светом, и я не мог его потушить. Я не мог вынести того, что сам когда-то погасил этот свет. И это могло повториться. Я был слишком похож на своего отца и знал это. Я всегда это знал. Боль внутри меня превратилась в агонию, но я подавил ее. Боль все равно была постоянной в моей жизни.

— Мне жаль, — сказал я, мой голос был ледяным. — Я не могу так рисковать. Я не могу рисковать тобой.

— Что это значит? — Дженни с недоумением посмотрела на меня.

Теперь боль прошла. Был только лед, сковывающий мое сердце, и это было облегчением. Это был единственный способ пережить решение, которое я должен был принять.

— Это значит, что ты должна уйти. Возвращайся в Лондон. Возвращайся к своей жизни. Я организую для тебя перелет. Ты можешь быть дома сегодня к вечеру.

Теперь Дженни смотрела на меня так, как будто я был совершенно незнакомым ей человеком.

— Улететь домой? Надолго? А как же свадьба?!

— Навсегда, Дженни, — мягко сказал я. — Свадьбы не будет. Я не могу жениться на тебе.

Глава 19

Я смотрела на красивое жестокое лицо Кона. Он не мог сказать это всерьез. Теперь, когда Кон показал мне эту комнату, я еще лучше понимала его. Он был изуродован своим отцом. Я знала, как его вылечить, но он слишком сильно заботился обо мне.

Я проигнорировала его слова.

— Значит, ты веришь своему отцу-психопату, а не мне?! — Я не пыталась скрыть свой гнев. — Ты это хочешь сказать? Он сказал тебе, что ты такой же, как он, и поэтому ты ему веришь?

Взгляд Кона сверкнул, острый и непреклонный.

— Ты думаешь, это только из-за его слов? Я всегда боролся за то, чтобы контролировать свои эмоции.

— Потому что тебя никогда не учили, как справляться со своими эмоциями! — перебила я, внезапно разозлившись. Не на Константина, а на его отца, который оставил на его душе уродливые шрамы. И на брата, который бросил его. — Тебя воспитал психопат, Кон. Неудивительно, что ты думаешь, что все твои чувства токсичны.

— Я не могу подвергать тебя риску. — В его голосе звучала железная нотка.

Я чувствовала, как будто у меня в горле застрял камень, из-за которого было трудно дышать, глотать, и все, чего я хотела, — это броситься в объятия Кона. Сказать ему, что все в порядке, что мы можем поговорить об этом позже, если он даст нам еще несколько дней счастья. Но я не могла сдаться. Если бы я хотела заполучить его — если бы я вообще хотела иметь с ним какие-то отношения, — я не могла позволить ему отдалиться от меня. Если Константин не собирается сражаться за нас, тогда это сделаю я.

— Я уверена, что в твоих мыслях это звучит великолепно, — сказала я, — уверена, ты считаешь, что поступаешь очень благородно. Но это всего лишь предлог, не так ли? Это просто отговорка, чтобы оставить все как есть. Ты боишься перемен, предстоящих трудностей и не желаешь работать над собой. Пойми, ты защищаешь не меня, ты защищаешь себя!

Черный огонь вспыхнул в глазах Кона.

— Ты действительно думаешь, что вправе говорить мне это?

— Я вправе говорить тебе все, что захочу, — не сдерживая ярость, сказала я, понимая, что мне приходится сражаться не только с ним, но и с Доминго, который поселился в сознании Константина и продолжает управлять им, — потому что я люблю тебя и хочу тебя. Я хочу быть рядом с тобой до конца своей жизни. Я хочу, чтобы мы были семьей, и я думаю, ты тоже этого хочешь.

Я пристально смотрела на Константина, позволяя ему увидеть глубину того, что я чувствовала к нему, увидеть мою любовь к нему во всей ее болезненной красе.

— Но ты все еще позволяешь своему отцу принимать решения за тебя, Кон. И ты все еще веришь его лжи. И если ты этого не видишь, то только потому, что не хочешь.

Ярость, пылавшая во взгляде Кона, сменилась растерянностью. Внезапно он оказался передо мной, его теплые руки обхватили мое лицо с такой нежностью, что я чуть не заплакала. Даже в ярости он был нежен.

— Я не могу, — сказал Кон, как будто слова были вырваны из него. — Я не могу так рисковать. Ты и наш малыш… вы бесценны. Я не могу… Яне…

— Ты можешь рискнуть. Ты можешь. И если ты не можешь доверять себе — доверься мне. Доверься моей любви к тебе.

Его пристальный взгляд искал мой, и я увидела в нем отчаяние. Я хотела сказать ему, что все в порядке, что его любовь — это не то, чего нужно бояться. Но я не успела. Я увидела, как его глаза изменились, и поняла, что он уже принял решение. И я не могла сказать ничего, чтобы это решение изменить.

Кон думал, что таким способом защищает меня и нашего ребенка, так почему бы не позволить ему поверить в это? Почему бы не позволить ему обрести это душевное спокойствие? Это было больно. Это было так больно! Но это было всего лишь разбитое сердце. Ничего особенного.

— Ладно, — только и смогла проговорить я.

Мускул дрогнул на лице Кона, но он уже отступал от меня, в его взгляде был лед. Лед пронизывал его душу насквозь.

— Не плачь, Дженни, — Кон отпустил меня и отступил назад, — так будет лучше.

Я могла бы развернуться и уйти без промедления. Но я хотела дать ему последнюю вещь, которую он мог бы унести, частичку себя, которую он мог бы взять с собой, куда бы он ни пошел. Чтобы он знал, что, по крайней мере, в этом мире есть один человек, который заботится о нем.

Из моих глаз хлынули слезы, и я не стала сдерживать их, потому что эти слезы были для него.

— Я люблю тебя, — четко сказала я. — Я так сильно люблю тебя, Константин Сильвер, и ты ничего не можешь сделать, чтобы это изменить! Ты не можешь сделать ничего такого, что заставило бы меня любить тебя меньше.

Выражение его лица изменилось, трещина в его ледяной отстраненной маске позволила мне мельком увидеть что-то расплавленное и бушующее под ней.

— Дженни, я…

— Нет, — перебила я. — Нет. Я еще не закончила. Я хочу, чтобы ты знал: в этом мире будут два человека, — я положила ладонь на живот, чтобы Кон понял, кого еще я имела в виду, — которые любят тебя беззаветно и безоговорочно.

Этот бушующий вулкан в его глазах ярко вспыхнул на одно сияющее мгновение. Затем Кон отвел взгляд, а когда снова посмотрел на меня, эмоций уже не было. Ледяной Константин Сильвер снова одержал победу.

— Пожалуйста, не беспокойся о деньгах, — сказал он, как будто не слушал меня. — Ты и ребенок будете финансово обеспечены. Я позабочусь об этом.

Слезы потекли по моим щекам.

— Ты, наверное, тоже не захочешь это слышать, но я все равно это скажу. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили. И ты заслуживаешь любить сам.

Его лицо оставалось бесстрастным.

— Может быть, — проговорил Кон безучастно. — Может, и нет.

Я подошла к нему и подняла руку, желая прикоснуться к нему в последний раз. Я провела пальцами по его подбородку, чувствуя тепло его кожи. Кон ничего не сказал, его большое, мощное тело напряглось, как заведенная пружина.

— Я уйду, но знай, что я тебя не оставлю, — мягко сказала я. — Я никогда не покину тебя, по крайней мере мысленно. Я буду рядом, когда понадоблюсь тебе, Кон, и наш ребенок тоже.

Тогда я отчетливо поняла, что переубеждать Кона бессмысленно. Если он захочет быть со мной, пусть это будет его решение. Я не хотела просить или уговаривать.

Я убрала руку с его лица и покинула его тайное убежище. Вышла из коттеджа и, не разбирая дороги, по тропе пошла к дому. Я не пыталась сдержать слез, они ручьями текли по моим щекам. Я позволила им пролиться без остатка.

Глава 20

Вертолет, забравший Дженни, улетел. Меньше чем через час она будет в Эдинбурге, где пересядет на самолет до Лондона.

Я блуждал по опустевшим комнатам дома в тщетной попытке услышать тающие в воздухе отголоски ее смеха, уловить блекнущий аромат, ощутить ее тепло на заправленной постели.

Я вернулся в коттедж и позвонил Валентину. Я слишком долго откладывал этот разговор. Но… Пожалуй, это было не лучшее решение. Я был зол, мне было больно без Дженни, и разговор не задался с первых слов. Мы не смогли ни о чем договориться, только сыпали оскорблениями в адрес друг друга. Что ж, еще один провал за сегодняшний день. Я не только не удивился, я даже не испытал эмоций из-за неудачного разговора — теперь для меня мало что имело значение.

Следующие три дня тянулись мучительно медленно. Я остался в коттедже. Я не мог заставить себя пойти в большой дом, где все напоминало о Дженни. Куда бы я ни посмотрел, я встречал воспоминания о ней. В этом кресле она любила проводить время за книгой. А потом за обеденным столом, сидя на этом стуле и наслаждаясь мороженым, она делилась со мной впечатлениями о прочитанном. Моя спальня, ставшая на время нашей… Дженни, обнаженная, лежит в постели и протягивает ко мне руки, желая одарить своим теплом, своей нежностью.

И за пределами дома все напоминает о ней. Вот она на галечном пляже озера скидывает туфли и касается маленькими босыми пальчиками серебристой глади. Вода ледяная, Дженни вскрикивает — то ли от холода, то ли от восторга — и заливается смехом…

Мне было больно, и ничто не могло облегчить эту боль. Я хотел отвлечься, поэтому ушел в тайную комнату с коллекцией дорогих мне вещей. Обычно я испытывал удовлетворение от пребывания здесь, но сегодня, рассматривая свои сокровища, я не чувствовал… ничего. Все эти вещи были моими, и все же теперь они все казались… никчемными. Жалкие пустышки.

Я пытался заполнить пустоту внутри себя вещами, этой жалкой коллекцией камней, монет и игрушек. Пережитком детства, который маленькому мальчику так и не удалось оставить позади.

«Значит, ты веришь своему отцу-психопату, а не мне?!»

Слова Дженни эхом отдавались в моей голове.

Я судорожно выдохнул, потрясенный болезненным воспоминанием, и по-новому взглянул на события детства и юности. Да, это был поистине травмирующий опыт. Я окинул взглядом расставленные на стеллажах и полках экспонаты — камни, игрушки, мечи — и только сейчас осознал, что это не просто коллекция безделушек. Каждый предмет был напоминанием о том, что Доминго сделал со мной, напоминанием о власти Доминго надо мной. Это были вещи, за которые я цеплялся, чтобы заполнить пустоту внутри себя. Пустоту, которую ничем и никогда не удастся заполнить… после того, как Дженни покинула этот дом.

Дженни убедила меня, что я не такой психопат, каким был Доминго. Она заставила меня почувствовать, что я могу быть хорошим человеком. И ради нее я хотел быть хорошим человеком.

Я остановился рядом с игрушечным солдатиком, стоящим на полке. Почему я сохранил его? Почему я сохранил все эти вещи, если они были напоминанием о боли, которую причинил мне Доминго?

Она была права, моя Дженни. Доминго все еще мучил меня, даже спустя столько лет, и я никогда не освобожусь от него, пока все напоминания не исчезнут. Я поднял солдатика, края пластика врезались в руку, затем медленно и безжалостно сжал кулак. Я раздавил его.

Я повернулся к следующей полке в состоянии неистового восторга — я ощущал себя освобожденным. На пол полетели разные безделушки… Что-то билось на мелкие осколки, что-то раскатывалось по углам. Я переходил от полки к полке, и все с большим остервенением уничтожал свою коллекцию — все вещи, которые я собирал много лет втайне от отца.

— Ну что, полегчало?

Я остановился как вкопанный, окруженный битым стеклом, мое дыхание участилось, руки кровоточили от порезов.

Этот голос. До боли знакомый. Родной.

Я обернулся. Валентин стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку. Брат, которого я в последний раз видел три недели назад. Тогда он вошел в бальный зал и сказал мне, что собирается забрать мою компанию и мою невесту.

Сейчас поза Валентина была непринужденной, но выражение его лица — того самого лица, которое я каждый день видел в зеркале, — было странным. Его взгляд обжигал.

— Что ты здесь делаешь?

— Я вернулся в Лондон с Оливией. Между прочим, мы женаты и счастливы. Можешь меня поздравить.

Я уставился на брата в изумлении, не в силах вымолвить ни слова. Лишь боль в костяшках и кровоточащие порезы на руках говорили о том, что это не сон.

— Хорошо, обойдемся без излишних любезностей. — Валентин оттолкнулся от дверного косяка и сделал пару шагов по комнате, не обращая внимания на погром. — Дженни связалась со мной. Я так и не понял, как она меня нашла… Видимо, она — очень талантливая женщина. Кстати, она мне нравится. — Валентин сделал еще шаг, под его ногами захрустело стекло. — Дженни сказала мне, что ты спрятался и не отвечаешь на звонки. Дженни беспокоится о тебе, брат. — Валентин сделал еще один шаг, сближаясь со мной. — Поэтому я подумал, что мне лучше приехать сюда и убедиться, что с тобой все в порядке.

Я часто думал об этом моменте, об этой встрече, которая рано или поздно состоится. Думал о том, что скажу Валентину, выплесну все, что копил в душе эти годы. В основном это были не очень доброжелательные слова. И все же, когда я увидел его, вся моя ярость внезапно улетучилась.

— Прости, — хрипло сказал я. — За наш последний разговор. Я был не прав. Я злился на тебя долгое время. Я был обижен на тебя из-за Оливии… То, что отец сделал с тобой… Запер тебя в комнате… Это была моя вина.

Все отточенное очарование исчезло с лица брата, и его глаза потемнели, когда Валентин посмотрел на меня.

— Нет, Кон. — В его словах была мука. — Я виноват не меньше. Я оставил тебя с отцом один на один. Позволил тебе поверить, что я мертв. И… ты никогда не узнаешь, как я сожалею об этом.

Это были простые слова, но они каким-то образом облегчили боль в моем сердце.

— Я должен был уйти, — продолжил Валентин, его голос стал низким. — При жизни Доминго это никогда не закончилось бы, только смертью одного из нас. — Брат перевел дыхание. — Тот телефонный звонок… Я тоже сожалею об этом. У меня тоже были проблемы, которые нужно было решить.

— Так что же изменилось? — спросил я.

— За эти три дня? Ну… Оливия во многом изменила мой взгляд на жизнь. Ты прав, что злишься на меня, Кон.

— Нет, — сказал я, расправляя плечи, — это не так. Ты был такой же жертвой, как и я. А сейчас я тоже хочу изменить… свои взгляды на жизнь. Я не хочу, чтобы на мою жизнь продолжал влиять отец. Но я не знаю, как…

— Я думаю, ты знаешь, Кон. Я думаю, что лучший способ изменить это — отправиться в Лондон и быть рядом с женщиной, беременной твоим ребенком.

Эти слова пронзили меня, как нож. Валентин не отвел взгляда.

— Я знаю тебя, — тихо сказал он. — Мы близнецы, помнишь? Как только что-то становится нашим, мы никогда не отпускаем это, и я не думаю, что ты хочешь отпустить Дженни.

Я отвел взгляд, зверь в моем сердце был в отчаянии.

— Как я могу? Есть вещи, о которых я тебе не сказал. Причины, по которым она нуждается в защите. Никто не должен знать, что я…

— Нет, — тихо перебил Валентин, — Дженни нуждается не в защите, а в любви.

Слова упали в тишину, как камень в тихое озеро. Дженни действительно нуждается в том, чтобы ее любили. И я люблю ее. Но я слишком боюсь впускать любовь в свою жизнь. Дженни права: я защищал не ее — я защищал себя. Я не знал, как справляться с эмоциями, и не хотел учиться.

— Не знаю, смогу ли я.

Мой голос был надтреснутым, как разбитое стекло под ногами.

Валентин тихо выдохнул:

— Ты сможешь. Наш отец сломал нас, но это не значит, что мы должны оставаться сломленными. Мы можем выбрать исцеление.

Неужели это действительно так просто — сделать выбор? Выбор остаться сломленным или стать счастливым. Быть с Дженни и нашим ребенком. Выбрать любовь.

Она такая сильная, моя Дженни. Как я мог быть слабым? И Валентин прав. Эта женщина достойна любить и быть любимой. Дженни нужна моя любовь. И я люблю ее. Тепло внутри меня нарастало, растопив лед вокруг сердца, расколов всю мою броню. Я не мог больше оставаться без Дженни ни секунды. Я повернулся к двери и, не говоря ни слова, вышел.

— Я так понимаю, ты отправляешься в Лондон? — крикнул Валентин мне вдогонку. — Я тогда приберусь здесь, ты не против?

Я не ответил, лишь усмехнулся.

Глава 21

Я промокла насквозь, пока шла от станции метро до своей квартиры. Платье неприятно облепило продрогшее тело. Я чувствовала себя подавленной. Сегодня был долгий день в приюте, и я по-прежнему сильно скучала по Кону. Несколько раз я порывалась отправиться к нему, но напоминала себе, что он сам должен принять решение. От моей назойливой заботы ему лучше не станет.

Я пошла на кухню и приготовила себе чашку горячего чая, дрожа в своем мокром платье и пытаясь бороться с воспоминаниями. Воспоминаниями о пурпурном вереске и черных глазах Кона. О том, как его глаза загорались всякий раз, когда он говорил о своих увлечениях. О его улыбке, когда Кон был удивлен. О том, как он прикасался ко мне, иногда с такой требовательностью, что я воспламенялась, а иногда с такой нежностью, что я плакала. О той комнате, полной вещей, которые были ему дороги. Кон был человеком, отчаянно ищущим чего-то, что могло облегчить его внутреннее одиночество. Совсем как моя мать. И точно так же, как и она, Кон не мог видеть, что это что-то было прямо перед ним все время.

В квартире было темно и тихо. Внезапно я почувствовала, как ребенок пошевелился во мне, потом еще раз, а потом вполне ощутимо пнул меня ножкой!

У меня на глазах выступили слезы. Я положила руку на живот.

«Все в порядке, малышка. Мы должны надеяться, что однажды папа передумает. И он это сделает. Я уверена в этом».

Вот только я совсем не была уверена, что Кон это сделает.

Раздался стук в дверь, и я вздохнула, раздумывая, открывать или нет, поскольку была не готова к визитам. Но когда стук раздался снова, и на этот раз громче, я горько вздохнула и вышла в холл, чтобы открыть дверь. Мужчина стоял на ступеньках снаружи, дождь ручьями заливал его дорогой костюм. Он смотрел на меня так, как будто я была его последним шансом на спасение. Мое сердце едва не перестало биться.

— Дженни, — хрипло сказал Кон, прежде чем я смогла заговорить. — Я… Я был не прав. Я не хочу, чтобы ты уходила.

Слезы затуманили мне глаза, сдавили горло.

— Ты в моем сердце, — продолжал Кон, темные глаза изучали мое лицо. — Ты — часть меня. Ты всегда была самым важным для меня человеком. И мне жаль, что я отпустил тебя. Мне жаль, что я отослал тебя прочь. Я действительно думал, что защищаю тебя, но… Ты была права: Доминго все еще держал меня в своих руках. Я хотел верить в то, что он сказал обо мне, потому что… — Кон сделал глубокий, прерывистый вдох, — я испугался. Испугался того, как сильно я к тебе привязался, что я полюбил тебя. Я так давно люблю тебя…

Я сморгнула слезы, меня сотрясала нервная дрожь. Кажется, я была близка к обмороку. Или все это просто сон?…

А затем реальность вторглась в мое сознание. Кон здесь! И он любит меня! А значит, не время терять самообладание.

Не говоря ни слова, я взяла его за руку и потащила в холл, подальше от дождя, закрыла за ним дверь. Кон стоял передо мной, с него капало на потертый ковер, но казалось, его совсем не беспокоила насквозь мокрая одежда. Кон смотрел только на меня. Его глаза горели тем темным огнем, который я так любила… темным огнем, который таился в его сердце.

— Валентин навестил меня, — сообщил Кон. — Он сказал, что только мне решать, остаться сломленным или исцелиться. И я… — Кон сделал шаг ко мне, его руки были сжаты в кулаки по бокам, как будто он сдерживал себя, чтобы не потянуться ко мне. — Я не думал, что это может быть так просто. Пусть мое прошлое сгорит вместе с памятью об отце. Я хочу быть с тобой рядом. Ты столько сделала для меня, и пришло время позаботиться о тебе. Я хочу сделать тебя счастливой, чего бы мне это ни стоило.

— Тогда я твоя, — просто сказала я, глядя на него снизу вверх, не сводя глаз с любимого лица. — Я всегда была твоей, Константин Сильвер.

С прерывистым вдохом он обхватил мое лицо ладонями.

— Я люблю тебя, моя Дженни. Я так тебя люблю! Я хочу жениться на тебе. Хочу, чтобы ты стала моей женой. И когда родится наш ребенок, я хочу, чтобы мы были семьей. Я хочу сделать тебя счастливой. — Кон гладил меня по лицу нежно и трепетно, словно я была самым ценным сокровищем его коллекции. — Это все, чего я хочу.

Я плакала. Я ничего не могла с этим поделать. Слезы текли по моим щекам, но на этот раз они были не от боли, а от счастья.

— Я тоже этого хочу, — хрипло сказала я, а затем, поскольку слова давались мне с трудом, я поднялась на цыпочки и поцеловала его. И Кон воспламенился. Потому что Константин Сильвер никогда не был ледяным. Он всегда был огнем. Как и я.

Эпилог

Дверь в палату открылась, и в комнату ожидания вышел Валентин, бережно прижимая к груди драгоценную ношу — крошечного младенца в бело-голубом одеяльце. Новоиспеченный отец выглядел совершенно ошарашенным. Мне было знакомо это чувство. Спустя два года после рождения троих детей — мальчика и девочек-близняшек, я все еще помнил, каково это — впервые держать на руках своего первенца. Счастье, восторг, умиление и вместе с тем страх и ощущение величайшей ответственности одновременно.

Дженни вскочила со стула, подлетела к Валентину и заворковала над моим новорожденным племянником. За нашими детьми присматривала няня. Мы были на мероприятии, посвященном запуску нового проекта Дженни — детской благотворительной организации, которую я помог ей создать. Дженни была самым компетентным организатором, которого я когда-либо видел, и все делала сама. Я был только спонсором.

Валентин позвонил мне ближе к концу мероприятия, чтобы сообщить, что у Оливии начались роды. Мы рано ушли с приема и отправились прямиком в частную больницу, где лежала Оливия. Дженни, все еще в своем вечернем платье из мягкого струящегося золотистого шелка, вопросительно посмотрела на Валентина, а затем, когда он кивнул, осторожно взяла ребенка на руки. Дженни была похожа на золотую богиню, и все, чего я хотел, — это забрать ее домой и поклоняться ей так, как она того заслуживала. И я вдруг понял, что, увидев ее с ребенком на руках, я захотел еще одного сына… Лоран, наш сын, безумно любил своих сестер, но было бы здорово, если бы у него был еще и братишка.

С братом всегда легче. Мой братишка, однако, выглядел так, будто ему нужна поддержка, поэтому я взглянул на малыша, уютно устроившегося на руках Дженни, и подошел к Валентину.

— Он прекрасен, — произнесла Дженни, поглаживая ребенка, — он просто идеален.

— Да, — сказал Валентин, явно не в состоянии сказать что-либо еще.

Дженни взглянула на него, затем снова на меня и передала ребенка на руки его отцу.

— Я пойду посмотрю, как там Оливия.

Дженни ушла в палату, оставив меня с братом.

Она всегда знала, что мне нужно, моя Дженни, даже не было необходимости говорить об этом.

А я всегда знал, что нужно ей. Наша связь была глубокой, сильной, и с течением времени она становилась только сильнее.

— Как ты это делаешь? — спросил Валентин, глядя на своего новорожденного сына сверху вниз с благоговейным страхом. — Как ты справляешься, когда твое сердце вот так выскакивает из груди?

Я положил руку ему на плечо и слегка сжал его. Мы с братом прошли долгий и трудный путь, и потребовалось время, чтобы восстановить наши отношения. Но теперь мы вернулись к тому, с чего начали. Вместе. Братья навеки.

— Ты справишься, брат! — заверил я Валентина. — Любовь и преданность своей семье творят чудеса!..

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.