Его птичка

Глава 4. Рома

– Ты не уйдешь! – сверкнула она глазами и облизалась от того напряжения в теле, которое вызывали моя близость и грубость.

– Проект мой, грант достанется мне в любом случае. А твоя больница многое потеряет. Тебе пора понять, что я давно не сладкий мальчик и не тебе решать с кем и когда мне трахаться. Поняла? – я дернул за волосы сильнее.

Сука.

– Конечно, конечно. Завтра все будет.

Я посмотрел на её влажные губы и вспомнил про долгое воздержание и неуместные желания к молоденькой пациентке.

– Пожалуй, я могу уделить тебе немного внимания, раз твои любовники нагоняют на тебя тоску, – прошипел я ей в лицо, доставая колом стоящий член из форменных брюк. – Открой рот, Марина.

Она широко распахнула глаза в предвкушении, но далеко не так широко, как губы, которыми мигом обхватила головку.

Сосала Марина, конечно, отменно, но, если закрыть глаза, всегда можно представить кого-то другого, кого-то столько же невинного, насколько порочна эта женщина.

Кончил быстро и почти без удовольствия, сняв часть напряжения, настигшего меня внизу рядом с Синицыной. Вот это странно. Кончать в узкое горло одной, а представлять другую.

Спустя еще несколько минут, промыв член от слюны и спермы, и отмахнувшись от навязчивой дамочки, я поспешил в операционную. Там лежала девушка, красота которой затмевала даже мою первую школьную любовь.

Я не запомнил даже её фамилии, зато не забыл, как именно в тот год меня соблазнила Марина, а еще через год всплыла информация о любовнике матери. Что-то тогда сломалось во мне. Иллюзия счастливой семейной жизни была погребена под массивными завалами лжи и похоти.

Все мысли о прошлом одним духом снесло настоящее.

Стерильная операционная, персонал в форме, маски и приборы, по которым определяются жизненные показатели пациента. Здесь не осталось места для проблем, страхов или похоти. Это был мой мир, и в этом мире сегодня гостила нимфа.

Девушка лежала неподвижно, словно спящая царевна под стеклом в ожидании поцелуя. Её губы дрожали, а по щекам катились крупные слезы.

Я натянул перчатки, кивнул анестезиологу. Тот уже вливал нужный раствор в капельницу и посмотрел в глаза Синицыной. Это была стандартная процедура перед операцией – разговор помогал пациенту расслабиться, а врачу напомнить, что он не патологоанатом.

Синицына бросила взор на меня и широко раскрыла глаза, оглушив меня улыбкой.

Полегче, мы же не в спальне.

– Как вы себя чувствуете?

– Чудовищно, – захрипела она не своим голосом, а лицо подернулось сонливостью. – Чистка желудка – ужасная вещь, гадкая, но… я так рада вас видеть.

– Так нужно, – самым обстоятельным тоном успокаивал я, про себя усмехнувшись.

Я понял, что анестезия начала действовать, вводя девицу в некое маревое состояние, близкое к опьянению. Теперь она будет откровеннее, чем в сознании. – Сейчас вы заснете, а проснетесь уже здоровой.

– Вы такой интересный, самый прекрасный – как эльф из Властелина колец, – мечтательно улыбалась она, и я больше всего на свете хотел, чтобы она перестала волновать меня этим простым движением губ.

Я вскользь взглянул на открытые участки тела, которые уже смазывали раствором и ожидаемо услышал всхлипы.

Я подметил смешливые взгляды медсестер. Их всегда потешали резкие смены эмоций у подверженных анестезии пациентов.

– Я пропущу посвящение, – тем временем уже в голос рыдала Синицына. – Танька будет танцевать вместо меня!

Я сдержал смех и увидел условный знак грузного Владислава Богатырева.

– Считаем до десяти и можно начинать.

А я наклонился к уху девушки, слыша тот же ненавязчивый аромат, и зашептал:

– Я уверен, никто никогда не сможет с тобой сравниться. Отнесись к этому, как к очередному препятствию, через которое нужно перепорхнуть.

Я отпрянул, когда слезы явственно сменились притягательной натуральной улыбкой, а Синицына всхлипнув, произнесла:

– Мне так папа говорил когда-то. Спасибо, Роман Алексеевич, с вами мне ничего не страшно.

Мысль о сравнении с отцом была крайне неприятной. Захотелось наглядно доказать нахалке, насколько далеки мои чувства от родственных. Хорошо бы наедине. Обнаженными.

Она отключилась, и стала размеренно вдыхать воздух.

Я же взошел на сцену. Теперь весь остальной мир с его пустяковыми проблемами и трудностями перестал существовать. Только хирург, запас знаний и скальпель.

Или…

Периферическое зрение действовало отлично. Я видел нежный овал лица Синицыной и чуть приоткрытые губы, а потом перевел взгляд на ничем не испорченную кожу живота. Бл*тство.

– Делаем эндоскопию, – проговорил я глухо из-за тонкой маски на лице.

– Но, – удивилась медсестра, протягивая мне скальпель, – в карте указана обширная операция.

– Я гораздо лучше вас знаю, что там написано. Я сам заполнял её. Готовим эндоскопию, – резко напомнил я о своих соответствующих полномочиях.

Девушка лишь пожала плечами, убрала скальпель и стала спешно готовить эндоскоп. Не в её правилах спорить с взбалмошными врачами. Её дело маленькое – слушаться.

– И что ты напишешь в отчете? – спросил Богатырев, когда операция закончилась, и мы уже мыли руки. – Или сам оплатишь?

– Подумаю, – посмотрел я на себя в зеркало, внутренне изумляясь своей эскападе. Что на меня нашло?

– Девчонка, конечно, ничего такая, но, как по мне, заурядная влюбленная в тебя пациентка. Сколько ты таких уже видел? А сколько увидишь? Чем она тебя так привлекла?

– Если бы я знал, – я похлопал по плечу коллегу и устремился к выходу, стряхивая с рук капли воды.

Открыв двери, я обернулся. Прямо за спиной Богатырева располагалась операционная, где как раз отключали лампы. – Прикроешь?

– Спрашиваешь, я еще не забыл, как ты меня в чувство после развода приводил. Было забавно.

– Только если считать плавание в минус три веселым занятием.

– Сработало же.

Я вспомнил операционную, которую почти разбил пьяный Влад. После, по моему распоряжению, буйного тащили на улицу три не самых слабых санитара и швырнули в мелководье реки, что протекала рядом с больницей. Лед из-за течения был тонкий и тяжелое тело его с легкостью проломило. Я сам вытащил коллегу из воды и выделил палату, а потом выгородил, зная, что должники лишними не бывают.

– Это верно, буянить ты формально перестал. Увидимся, – с беглою усмешкой откланялся я, последний раз взглянув на Синицыну, чьи веки уже затрепыхались.