Эгоист

Глава 12. Таня

– Ты немаленький, Марино, ты…

На большом экране в довольно уютном офисе команды показывают кадры с аварии Марино. Стоит мертвая тишина. Мы видим огонь, осколки и части болида, продолжение движения машин, но на более низких скоростях, маршалов, которые спешат к месту аварии. А вот Майка в кадре нет.

Я чувствую, как немеют руки, затем ноги. Уже не понимаю, как вообще можно стоять, когда все тело оцепенело от страха.

Шепот слышится позади.

«Это плохо, если не показывают гонщика. Что-то случилось…».

Мне стоит многого, чтобы не повернуться и не прокричать на весь пит-лейн, что с ним все в порядке, он просто… Не в кадре.

Этот придурок не может умереть!

– Двенадцатый номер в порядке, – слышу и облегченно выдыхаю. Мы все это делаем.

Затем Майк попадает в объектив камеры. Внешне с ним и впрямь все в порядке: черный комбинезон, растрепанные волосы, поджатые от переживаний губы и бегающий взгляд.

Мой выдох рваный.

Делаю шаг в попытке выбежать к нему, но осекаюсь. Нельзя, не пустят. Глупо.

– А где сейчас Майк? – спрашиваю.

Я помощник его менеджера. Мне можно ответить, я вправе это спросить. Голос при этом неровный, дрожащий.

– В медицинском кабинете.

Вылетаю из офиса и несусь в незнакомую мне часть. Там такое скопление людей, что меня никто не замечает. Опускаю взгляд и прислушиваюсь. Чужие голоса глушит пульс. Грудная клетка разрывается от биения сердца.

А если бы я не пожелала ему разбить башку об ограждение, Марино пришел бы сегодня подиум? Чувство вины какое-то необъятное. Ни его поступки, ни слова не стоят того, чтобы Майк лишился жизни, пусть он хоть трижды придурок!

Я дожидаюсь, пока кабинет, в котором находится Майк, опустеет, и замираю.

Стучусь и выжидаю ответа. Его, надо полагать, не было бы при любом раскладе. Это же Марино!

– Я войду? – спрашиваю и все же опасаюсь, что в меня что-то полетит. Хорошо, если это будут итальянские ругательства, а не всякие стеклянные баночки с полок медкабинета.

Майк лежит. Его руки перебинтованы, в воздухе пахнет сгоревшей резиной и пластиком.

Живот крутит от увиденного. Наверняка он испытывает адскую боль. Сколько нужно времени, чтобы обезболивающее, которым обкололи моего итальянского гонщика, подействовало?

– Ты как? – задаю вопрос дрожащим голосом.

Сердце не на месте.

Резко наше прошлое обнуляется. Это сложно представить, потому что боль еще преет внутри. Но я ведь могла потерять Майка. Было чертовски страшно.

С этой минуты я искренне ненавижу гонки. Я ненавижу чемпионат.

– Как я… Живой, как видишь, – голос наполнен горечью.

На моем языке такая же прогорклость, что сглотнуть ее, значит, отравиться.

Медленно иду к Майку. С каждым шагом волнение усиливается.

– А ты не такая радостная, как я думал.

Стыдно за сказанное. Останавливаюсь на полпути и, прочистив горло, спрашиваю:

– Может, ты что-то хочешь?

Звучит странно, и я готова услышать очень черную шутку в свой адрес. Но вместо этого Марино просит:

– Кофе.

– Конечно. Сейчас принесу. Эспрессо?

«Я все помню», – прошептать бы на ухо.

– Эспрессо, – подтверждает и в эту же секунду отворачивается от меня.

Меня обдает его холодом, когда должно быть совсем наоборот. Неуклюже отступаю, взглядом ерошу по телу Майка. Он все еще в гоночной форм, которая полна следов от пожара.

Сколько времени их костюмы выдерживают огромных температур, защищая кожу от огня? Страшно представить, что какая-то ткань с кучей разных картинок спонсоров может спасти жизнь.

Тридцать секунд. Столько времени гоночный комбинезон защищает тело. Перчатки же намного меньше.

Перед тем как скрываюсь за дверью, обращаю внимание на руки Майка. Ему потребуется восстановление перед тем, как он снова сядет за руль болида. И сидят ли… Ему вообще было страшно? О чем он думал? Мысли закручивают меня в водоворот до тошноты.

Практически добегаю до кофемашины, на автомате делаю эспрессо. Рядом с чашкой кладу пару кусочков сахара. Майк не пьет сладкий, но вдруг именно сейчас захочет?

Растерянность в каждом моем движении.

Молчание, которое наполняет комнату, когда я туда захожу, заставляет делать все тихо и незаметно.

Ставлю поднос на стеклянную тумбочку, беззвучно отхожу к двери. Все в теле при этом работает очень шумно, будто я превратилась в старый, ржавый дедушкин автомобиль.

– Тебе, наверное, будет неудобно пить самостоятельно? – спохватываюсь поздно.

И тема такая еще колючая. Я никто ему, чтобы помогать, но и просто так кинуть этого придурка совесть не позволяет.

– Спасибо за твою чуткость и заботу, но я справлюсь.

Майк поднимается и садится на кушетку. Здесь по-прежнему пахнет не то спиртом, не то противными лекарствами. Еще кофе. Но сильный запах настолько перебивается посторонними медицинскими примесями, что тошнота лишь усиливается, и я не имею представления, как в такой обстановке можно хотеть пить кофе.

– Как же?…

Злость берет.

– А вот так!

Наблюдаю, как Майк пытается взять маленькую чашечку. Пыхтит. Но скорее согласится снова залезть в горящий болид, нежели попросит меня о помощи.

– Я могу…

– Просто уйди, Жемчужина. Ты мешаешь мне сосредоточиться!

А я еще переживала за этого упрямого засранца!

– Cazzo! – слышу грубое ругательство. Марино протяжно выдыхает, но все же молчит.

За два шага преодолеваю расстояние между нами и беру чашку в руки. Горячая. А что испытывал Майк, когда кожа на его ладонях была облизана огнем?

– По-твоему, я маленький? Меня надо поить чертовым кофе? – раздраженно шепчет.

– Ты немаленький, Марино, ты…

«Придурок!» – кричат мои мысли.

– Ты просто пей. Говорят, кофе делает мужчин мягче.

– Это явно не про эспрессо было сказано.

Наши взгляды встречаются поверх чашки. Я вижу, как Майк делает глоток горького напитка, сама чувствую, какой тот горячий, и каждый рецептор на языке наполняется специфическим кофейным вкусом.

Кажется, проходит целая вечность, пока Майк допивает свои тридцать миллилитров. Убираю чашку от его губ и замечаю следы на верхней губе. Дергаюсь в попытке убрать их. Но Марино опережает и вытирает их рукавом своего лонга.

Как бы можно и уходить.

Этот дурак жив, почти здоров. Выпил кофе из моих рук и даже не сказал «спасибо». Все в его репертуаре.

Поднимаюсь с кушетки. В мышцах неприятное покалывание, доводящее до легкой судороги. Тело противится моему уходу, а разум кричит убегать.

Хочется поговорить откровенно. Редкий момент, когда Майк почти без издевок разговаривает, я вроде бы тоже не настроена воинственно.

– Кто победил? – спрашивает, уставившись на пустую чашку. Погадать можно. Там из жмыха точно сложено слово «я такой дурак».

– Вроде бы Эдер, – закатываю глаза, отвернувшись. Даже в такие моменты он думает об этих чертовых гонках.

– Ясно. Парень твой…

– Он…

Не мой парень, как бы. Ау!

– Он из твоей команды, Марино! Вы заработали очки. Это же здорово.

– Очешуеть. Как увижу, руку пожму. Ой, Mannaggia tua, не получится, – показывает свои забинтованные руки и улыбается, как маньяк. Слишком довольно и мерзко.

За дверью слышится шум. Вместе с тем недосказанность повисает в воздухе и трещит. Майк впился в меня взглядом, я тоже не отстаю.

При этом за ребрами противно пусто, а следом удары сердца наполняют до отвала и задыхаюсь от невозможности перевести дух.

Облизываю губы, поздно поняв, что даже банального бальзама на них нет. Волосы растрепаны. Все как-то быстро происходило, не до прически было.

Майк коротко мажет взглядом по губам и возвращается к глазам. Недовольно поджимает свои губы, меня разрывает от воспоминаний. Марино всегда улыбался мне. В его улыбку я вначале и влюбилась. Итальянец, блин…

И с языка почти сорвалось это признание.

– Я был бы благодарен, если бы в прессе не раздували мою аварию… – сухо говорит.

Он же мой как бы начальник.

– Хоро… – недоговариваю. Невысказанные слова оставляют язвы на языке, – я влюбилась в тебя тогда, Майк. Крепко влюбилась…

К горлу тянется спазм, перекрывающий доступ кислорода к легким.

– … Я тоже, жемчужинка.

Грустная ухмылка, что острее воткнутого в сердце ножа. Фантомная боль разрезает как кусок свежего мяса.

– Жаль, не вышло ничего у нас, – хриплый шепот раздражает слух. Прикрываю веки и морщусь. Слезы уже наполнили глаза.

– Жаль.