Эхо Мертвого озера

3 Гвен

На следующее утро Сэм подбрасывает детей в школу по дороге на работу в аэропорт. После его отъезда дом кажется каким-то странно пустым. Я чувствую: что-то не так, и брожу из комнаты в комнату, проверяя, заперты ли окна и включена ли сигнализация.

Обычно это успокаивает, но не сегодня. И я знаю почему: из-за пресс-релиза «Ангелов». Я знаю, они не отступят. Спокойствие, которым мы наслаждались последние несколько месяцев, оказалось лишь короткой передышкой, а не началом мирной жизни.

Со вздохом возвращаюсь в кабинет, включаю компьютер и первым делом ищу в поисковике Леонарда Варруса. О нем много информации. Неудивительно, учитывая, что его дочь стала одной из первых жертв Мэлвина. Статьи, которые я читаю, именно такие, как и ожидалось: грустные воспоминания об энергичной молодой женщине, полной надежд и мечтаний, чья жизнь оборвалась трагически и жестоко.

Тяжело это читать, зная, что ее пытали и убили в моем гараже, когда мы с детьми, скорее всего, были в нескольких ярдах от нее. Еще тяжелее читать про боль человека, потерявшего единственного ребенка. Это ужас, с которым не смирится ни один родитель. И хотя я всего лишь читаю о чужом горе, грудь сжигает тревога.

Чтобы успокоиться, беру телефон и открываю приложение, отслеживающее местонахождение детей. Оба в школе, в безопасности. Это немного успокаивает, и я продолжаю поиски.

Прогоняю имя Леонарда через несколько полулегальных программ Джи Би. Пока они работают, переключаюсь на отчет для босса. Я почти заканчиваю, когда раздается тревожный сигнал телефона. Смотрю и чувствую, как волна холода накрывает меня и растекается по позвоночнику.

Срочная новость из школы Кресент-Вью. Поступили сообщения о стрельбе в кампусе. Полиция уже приехала, школа оцеплена. Мы будем сообщать новую информацию по мере поступления.

Меня охватывает ужас. Это же школа Коннора и Ланни.

Хватаю ключи и бегу.

Я не могу подъехать к школе. Подъездные дороги уже перекрыты шлагбаумами и заблокированы полицейскими машинами – их так много, что не сосчитать. Есть и машины «Скорой помощи». Сирены молчат, но фары мигают. Ждут, когда вынесут раненых.

При мысли об этом меня тошнит от страха. Мне нужно знать, в чем дело. Знать, что с моими детьми все в порядке.

К машине подходит молодая полицейская. Я опускаю стекло.

– Что происходит? – Голос срывается, я на грани паники. Сглатываю комок в горле и стараюсь взять себя в руки.

– Мэм, кто-то из ваших родственников здесь, в школе?

– Сын и дочь.

Я вся дрожу. Мне уже приходилось переживать такой страх, когда мои дети пропали. Жуткое чувство беспомощности. Сжимаю руль так сильно, что костяшки пальцев побелели.

– Мне пришло сообщение о выстрелах. Что происходит?

– Все верно, мэм. Школа оцеплена, – отвечает полицейская.

Она пытается успокоить меня и казаться невозмутимой, но я вся наэлектризована и готова кричать. Хочется выскочить из машины и помчаться в школу. Хочется что-нибудь сделать. Хоть что-то. Воздух гудит от сирен: вторая волна машин «Скорой помощи». Они паркуются немного дальше. Я понимаю, что даже если в школе сейчас стрельба, даже если мои дети лежат раненые и беспомощные, никто не поможет им мгновенно. Нет, только когда полицейские найдут стрелка.

– Стрелок еще там?

Ушам своим не верю, что спрашиваю об этом. Что речь о школе, где учатся мои дети. Как такое вообще возможно? Почему до сих пор не придумали, как покончить с этим?

– Мы пытаемся разобраться. – Это все, что она может сказать. – И просим всех родителей ехать в общественный центр и ждать. После эвакуации учеников привезут именно туда.

Она отодвигает заграждение в сторону и указывает на большое кирпичное здание в конце квартала. Парковка уже забита внедорожниками и фургонами репортеров.

Я еду куда велено и паркуюсь на свободном месте. Оглядываюсь на других родителей, направляющихся к входу. У всех похожее выражение лица: шок, ужас, паника. Журналисты толпятся в сторонке, пока еще уважая личное пространство родителей. Но это ненадолго, знаю по опыту.

Хватаю телефон и открываю приложение. Метки указывают, что дети все там же: школа Кресент-Вью. Но это не значит, что они и в самом деле там. На учебных занятиях по эвакуации их учат отключать телефоны или выбрасывать, если это может выдать местоположение. Дети могли убежать и оставить мобильники в школе.

Если б я могла попасть в школу и спасти их, так и поступила бы. Если б могла пробраться в кампус и не быть пойманной полицией, уже попробовала бы это сделать. Но остается только сидеть и ждать. Ненавижу чувство беспомощности. Я привыкла действовать. Привыкла противостоять опасностям. Но прямо сейчас я могу только закрыть глаза и снова и снова шептать про себя: «Пожалуйста, пусть с вами все будет хорошо. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

Как раз в этот момент телефон гудит: сообщение. От Ланни. Сердце подпрыгивает в груди.

Заперлись в классе. Кто-то стреляет в школе. Я в порядке. Люблю тебя, мама.

Впиваюсь взглядом в экран, испытывая одновременно облегчение и ужас. С ней все в порядке, слава богу. Но она по-прежнему в опасности. А я ничего не могу сделать… Ненавижу это чувство беспомощности.

Начинаю набирать ответ, но внезапно понимаю: это может быть опасно, если Ланни не выключила звук. Хочу написать Коннору и убедиться, что он тоже в порядке, но не делаю этого по той же причине. Нельзя выдать его местонахождение, если он скрывается.

Мысль, что мой мальчик прячется от стрелка, вызывает новый приступ тошноты. Справившись с ним, звоню Сэму. Он нужен мне. Нужно услышать его голос.

Он отвечает. Судя по его непринужденному тону, Сэм не знает о стрельбе. И тут я понимаю, что не поставила на его телефон обновление школьной системы оповещения, чтобы он тоже был в курсе новостей.

– Я сейчас в общественном центре через дорогу от школы Коннора и Ланни, – сама удивляюсь, насколько четко и спокойно я это говорю. – В школе, скорее всего, стрелок. Дети заперты внутри. Ланни прислала сообщение, а Коннор – нет.

Просто слова. Бесполезные факты. Внутри меня бушует буря. Хочу разрыдаться, но не могу. Что-то останавливает меня, заставляет говорить бодро и держать себя в руках. Хоть я и не контролирую ситуацию. От слова «совсем».

Короткая гнетущая пауза. Затем Сэм отвечает:

– Приеду сразу, как смогу.

Он не тратит время на банальности: говорит именно то, что мне нужно услышать, и отключается.

В общественный центр съезжаются родители учеников. Выхожу из машины и присоединяюсь к ним. На входе молодая женщина со слезами на глазах спрашивает меня, что происходит. Я не могу ответить, потому что сама не знаю. Просто, подчиняясь порыву, беру ее за руку и чувствую, как ее тело содрогается от неподдельного ужаса. Она сжимает мою руку и плачет.

Несколько полицейских на входе записывают наши фамилии и имена детей. Какой-то громогласный здоровяк пытается выведать у них как можно больше, но никто ничего не знает. Все напряжены, злы, напуганы. Как только полицейские записывают мою фамилию, меня проводят в большой конференц-зал, где уже расставляют стулья.

Инстинктивно озираюсь по сторонам в поисках выходов и других способов выбраться отсюда, на всякий случай мысленно выстраивая самый короткий маршрут. И тут замечаю, что в зале нет окон. Значит, не хотят, чтобы мы увидели тела, если их понесут в стоящие через дорогу машины «Скорой помощи».

Помогаю расставлять стулья, радуясь, что это, по крайней мере, дает ощущение: я делаю что-то полезное. Другие родители тоже присоединяются. Богатые, бедные, представители разных рас – сейчас все они выглядят одинаково: потрясенные, перепуганные, одеревеневшие от страха. Кто-то плачет. Кто-то в недоумении качает головой, требуя ответа, почему никто не знает, как такое могло случиться.

Как будто такое не происходит с другими людьми, другими семьями, другими детьми… Как будто они этого не знают…

Зал почти полон, когда появляется Сэм. Бросаюсь к нему. Он подбегает ко мне, обнимает, и на секунду буря внутри меня стихает, но не прекращается. Сэм тоже дрожит. Он делает глубокий вдох и спрашивает:

– Есть новости от Коннора?

Качаю головой. Сверлю взглядом телефон, мысленно умоляя сына отозваться. Пальцы немеют от желания написать ему, но даже вибрация телефона с выключенным звуком может выдать Коннора, если он в опасности. Я должна терпеть. Мы должны терпеть.

Замечаю, что другие родители тоже уткнулись в телефоны. Некоторые, наверное, как и я, надеются получить весточку от детей. Другие просматривают новости. Чей-то отец, сидящий неподалеку, смотрит прямую трансляцию местного новостного агентства, снимающего фасад школы. Как-то нереально видеть знакомое здание в окружении стольких полицейских.

От этого зрелища мне становится так плохо, что я невольно отвожу взгляд. Сэм ничего не говорит – просто держит меня за руку и ждет, напряженный, сильный, надежный. Я никогда не была так благодарна ему за выдержку. Не знаю, связано ли это с его военным прошлым или с каким-то стальным внутренним стержнем. Мне всегда (точнее, после случившегося с Мэлвином) казалось, что я сильная, но это тревожное, напряженное, изматывающее ожидание ломает меня. Внутри все болит. Я вспотела, хотя температура нормальная. Хочется, чтобы женщина за спиной перестала плакать и стонать, потому что я не могу себе такое позволить. Не могу разрешить себе поверить, что моим детям сейчас может быть больно. Или даже…

Мысли, бегающие по кругу, замирают, когда перед нами появляется полицейский. Судя по форме, старший офицер. Когда он откашливается, все замолкают.

– Внимание, – начинает полицейский, словно пытаясь добиться тишины, хотя в зале и так гробовое молчание. – Я лейтенант Окойе. Я буду держать вас в курсе всего. В данный момент нам точно известно, что ученик пронес в школу пистолет и начал стрелять.

Хотя большинство уже знают это, после такого официального подтверждения в зале ахают и охают. Кто-то даже вскрикивает.

– Пока у нас нет информации о возможных жертвах, но группа захвата сейчас прочесывает здание в поисках стрелка, так что скоро все узнаем. Как только угрозу устранят, мы отправим туда бригады «Скорой помощи», которые займутся ранеными, если они будут.

– Вы не знаете, скольких застрелили? – спрашивает сидящий впереди мужчина. Его голос звучит резко и грубо, контрастируя с деловым тоном полицейского. – Чем вы занимаетесь, черт побери? Идите туда и вытащите наших детей!

Многие поддерживают его одобрительными возгласами, кивая головами. Лейтенант Окойе поднимает руки, призывая к спокойствию, но тщетно. Некоторые родители тоже пытаются задать вопросы, которые тонут в общем гуле.

– Внимание! Успокойтесь, пожалуйста! – повышает голос полицейский. – Прямо сейчас наши люди уже внутри и выясняют обстановку. Но мне нужно, чтобы все вы сохраняли спокойствие. Как только будут новости, я сразу сообщу. Сейчас вам принесут воду и еду…

– Думаете, нам сейчас до еды? – срывающимся голосом возмущается какая-то женщина.

– Мэм, операция может затянуться, и мы хотим устроить вас поудобнее. В соседнем зале собрались местные священники, если кому-то нужна поддержка. А кроме того…

Я перестаю слушать, потому что сидящий рядом мужчина вздрагивает и судорожно втягивает воздух. Смотрю на его стиснутый в руках телефон. Прямая трансляция показывает, как школьные двери распахиваются с обеих сторон, и из них выбегают дети с поднятыми вверх руками.

– Они вышли! – кричит мужчина. – Выходят!

В ту же секунду другой полицейский подходит к лейтенанту и что-то шепчет на ухо. Окойе кивает и отходит в сторону.

– Стойте! – окликает его женщина. – Куда вы? Что происходит?

В зале начинается хаос. Кто-то кричит: «Один мальчик ведет в “Фейсбуке”[8] прямую трансляцию из школы!» И называет его имя.

Все, в том числе и я, хватаются за телефоны. Нахожу нужный канал и вижу, как школьники цепочкой друг за другом пробираются по коридору. Полицейские машут им, чтобы не задерживались. Картинка мутная, так что узнать кого-то в лицо очень трудно. Ланни с ее фиолетово‐розовыми волосами было бы легко заметить. Но я изо всех сил пытаюсь вспомнить, во что был одет утром Коннор. Как я могу не знать таких элементарных вещей? Вздрогнув, понимаю, что даже не помню, попрощалась ли с ним перед уходом.

А если у меня больше никогда не будет такой возможности?

Сжимаю телефон, следя за трансляцией и надеясь, что увижу что-то знакомое. Какую-нибудь подсказку: с моими детьми все в порядке. Вокруг слышу облегченные возгласы родителей, увидевших, как их дети убегают в безопасное место. Остальные ждут, ощущая удушливый страх.

Наконец через полчаса мучительного ожидания лейтенант возвращается. Когда он выходит на середину зала, все отрываются от телефонов и смотрят на него.

– Мы вывели учеников из школы, – сообщает он. – Скоро мы приведем их к вам, и можно будет ехать по домам.

– Сколько? – тихо и испуганно спрашивает кто-то.

– Мэм, мы сейчас заняты детьми, которым пора домой, – а это почти все ученики. Могу только сказать, что трое раненых в больнице, но погибших нет.

Вдохи облегчения, в том числе и мой. Они живы. По щекам теплыми струйками текут слезы, я вытираю их.

Учеников приводят группами по пять человек. Каждый раз родители вскакивают со стульев, обнимают детей и торопливо уводят домой, в безопасность.

Ланни в третьей группе. Я встречаю ее с любовью и страхом, которые переполняют меня. Целую, обнимаю и наконец спрашиваю:

– Ты видела Коннора?

Она качает головой:

– Нет, мы же были в разных кабинетах.

С удивлением обнаруживаю, что меня трогает за локоть чернокожая полицейская. Когда я оборачиваюсь, она с каменным лицом уточняет:

– Миз[9] Проктор? Мистер Кейд? Не могли бы вы пройти со мной?

В ее глазах сочувствие, которое она не в силах скрыть.

– Нет, – с трудом выдыхаю я. Ноги становятся ватными, и Сэм прижимает меня к себе, поддерживая, чтобы я не рухнула.

– Нет, – повторяю я. Не может быть. Я отказываюсь в это верить. Не верю.

Мой сын не мог стать жертвой.

Но зачем тогда полицейской звать меня?

Она кладет руку мне на плечо:

– Ваш сын жив. Он не пострадал.

Я испытываю такое сильное облегчение, что готова разрыдаться. Но все равно не понимаю, в чем дело.

– Где он?

– Он стал свидетелем стрельбы. Детективы хотят его допросить, но мы считаем, что лучше, если рядом будет кто-то из родителей.

Как ни странно, это не первый раз, когда одного из моих детей допрашивает полиция. И даже не второй, и не третий. Можно подумать, что я уже привыкла, но это не так. Мы с Сэмом переглядываемся и без слов понимаем друг друга. Мы оба знаем: Сэм справится лучше. Коннор ни в чем не виноват, но я всегда слишком остро реагирую, когда речь заходит о его безопасности.

– Я хочу его видеть, – говорю полицейской.

– Я тоже, – добавляет Ланни.

– Идем вместе, – предлагает Сэм. – Потом ты отвезешь домой Ланни, а я – Коннора, когда все закончится.

Ловлю на себе взгляды других родителей, когда офицер провожает нас до двери. Знаю, им всем интересно, кто мы такие и почему нас уводит полицейская. Значит, не просто так. Или наш ребенок ранен, или убит – или, еще хуже, он и есть стрелок.

От одной мысли про последний вариант я еле сдерживаю истерический смех. Сейчас мне меньше всего нужно привлекать лишнее внимание. В зале и так уже перешептываются. Возможно, кто-то узнал меня. Даже думать не хочу, о чем они говорят и какие могут поползти слухи. «Темное прошлое снова настигло семейство Прокторов».

Ланни крепче обнимает меня за талию, и я понимаю: она тоже это заметила. Дочь напряженно прижимается ко мне, и я притягиваю ее еще ближе.

– Все будет хорошо, милая, – шепчу, уткнувшись в ее волосы. Она кивает, но на глазах все равно блестят слезы.

Снаружи до отвращения прекрасная погода. Яркое солнце, на небе ни облачка; удушливая влажная жара последних нескольких дней уступила место мягкому ветру. Репортеры замечают идущего с нами офицера, и камеры поворачиваются к нам, приближаясь.

От стольких нацеленных объективов на меня накатывает знакомая паника. Не могу смотреть в телекамеру, не вспоминая, каково было сидеть взаперти в той лачуге на плантации среди болот Луизианы и ждать, когда бывший муж начнет транслировать в прямом эфире мои пытки и убийство.

Сэм знает. Он тоже был там и сам видел, какие ужасы меня поджидали. Понимает, что у меня посттравматическое расстройство. Без лишних слов Сэм делает шаг вперед и идет, закрывая меня от камер.

Офицер ведет нас через улицу, мимо очередного полицейского кордона, к машине «Скорой помощи» на краю школьной парковки. У задней стены каталка, а на ней, скрестив ноги, сидит маленькая фигурка.

Коннор.

Я бегу. Никто даже не пытается остановить меня, понимая, что это бесполезно. Сын замечает меня как раз вовремя и соскальзывает с каталки. Хватаю его и крепко-крепко прижимаю к себе.

– Мам, – сдавленно произносит Коннор, и у меня разрывается сердце. Как будто он опять маленький мальчик, напуганный ночным кошмаром.

Отстраняюсь, чтобы осмотреть его. Руки и рубашка в крови – во влажных, липких пятнах.

– Ты не ранен?

Сын качает головой. Губы сжаты, на глазах слезы. Он выглядит испуганным, растерянным и непонимающим. Хочу помочь ему, но не знаю как.

Коннор прижимается к моей груди. Обнимаю его, испытывая желание держать его так бесконечно и защищать от всего мира. Но уже замечаю неподалеку мужчину и женщину. Оба в штатском, но, видимо, это те самые детективы, которые пришли поговорить с Коннором.

– Прости, – бормочет сын, утыкаясь мне в плечо.

– Все в порядке, – уверяю я, хотя и не могу знать наверняка. Я просто должна в это верить. – Тебе не за что просить прощения.

Сын поднимает голову, и в его глазах что-то вспыхивает. Он отводит взгляд в сторону, смотрит на Ланни и опускает голову, уставившись в землю.

– Это был Кевин.

Когда эти слова обрушиваются на меня, я замираю. Самое поразительное, что я совсем не удивлена. Интуиция уже несколько недель предупреждала меня насчет Кевина, а я только отмахивалась.

Ланни ахает. Коннор морщится. Его лицо вспыхивает. Он часто краснеет, когда чувствует себя виноватым.

Теперь, начав говорить, сын не может остановиться.

– Не понимаю, как он мог… – Коннор делает глубокий вдох. Точнее, пытается, но у него перехватывает дыхание. – Как он мог… – Качает головой, стиснув зубы. – Просто стоял там и стрелял, и… как? Как он мог так поступить с нашими друзьями? Как будто они не живые люди, как будто у него не настоящий пистолет с настоящими пулями, и кровь не настоящая… Он просто застрелил их. Как он мог? Зачем…

Теперь он дрожит. Прижимаю его к плечу, заглушая его бормотание, и крепко обнимаю:

– Ш‐ш‐ш. Все хорошо. Ты в безопасности. Я рядом.

– Я не понимаю, – приглушенно повторяет Коннор. – Он же был моим другом.

Он подавляет рыдания.

Пытаюсь подыскать слова, чтобы успокоить сына, и не нахожу. Мне знакомы и это смятение, и чувство, что тебя предали, когда кто-то из близких совершает немыслимое. Я знаю, что есть вещи, которые нельзя объяснить. И что у некоторых людей просто гнилое нутро. Но это знание не смягчает боль.

Кто-то рядом откашливается. Оглядываюсь и вижу стоящих в ожидании детективов. Коннор, видимо, тоже слышит кашель и выпрямляется.

– Миз Проктор? – уточняет женщина-детектив. Я киваю. – Разрешите задать вашему сыну несколько вопросов?

Бросаю взгляд на Сэма, пытаясь понять, позволять ли Коннору говорить с полицией без звонка адвокату. Я уверена, что Коннор не имеет никакого отношения к стрельбе. Но я помню, как еще раньше, в этом году, копы сразу заподозрили сына, что он потенциальный школьный стрелок, как только кто-то взломал школьный форум и разместил там ложные угрозы от его имени.

Коннор, однако, не колеблется.

– Я готов, – говорит он мне.

Я все еще сомневаюсь:

– Уверен?

Он кивает и делает шаг в сторону, скрестив руки и ссутулившись. Никогда не видела сына таким встревоженным. Он кажется младше своих лет и не таким уверенным, как утром перед уходом в школу.

Коннор судорожно вздыхает.

– У него была куча стволов, – объясняет он, не дожидаясь вопросов детективов. – Ну, то есть у его родителей, в сейфе. Но Кевин знал код, доставал их и баловался с ними. Иногда мы тренировались в стрельбе по мишеням в лесу. – Он смотрит на меня и опускает глаза. – Прости.

У меня нет слов. Я была готова поклясться на Библии, что мой сын знал, как важно соблюдать меры безопасности, знал, как обращаться с оружием, знал, что играть с ним неправильно и опасно. Я постоянно вдалбливала детям, что оружие – не игрушка. Что с ним нужно быть осторожными.

Я потрясена, что Коннор наплевал на мои предупреждения. Хочется обвинить в дурном влиянии Кевина, чтобы оправдать сына, но и сам Коннор не такая уж невинная овечка, если позволил себе подпасть под чужое влияние.

Я впервые по-настоящему поражена, как много не знаю о собственном сыне.

Но сейчас не время обсуждать это с Коннором. Ругать его за игры с оружием бесполезно. Очевидно, он и сам это понимает. Мне остается только кивнуть. Не знаю, что еще делать.

– Вчера он поссорился с парой ребят, – продолжает Коннор. – Не в реале, в игре. Они наговорили ему всяких гадостей. Он пообещал отомстить. Я думал, он просто шутит. Я правда так думал. Я решил, что он просто устроит засаду в игре и надерет им задницы. Но потом… я увидел его в коридоре. Он подошел к Майку и просто… – Коннор, замешкавшись, бледнеет и несколько раз судорожно сглатывает ком в горле, прежде чем находит силы продолжить. – Взял и выстрелил в него. Друг Майка, Джуниор, стоял рядом – Кевин и в него выстрелил. А потом… просто ушел. Мам, я пытался спасти их. Но там было столько крови…

Коннор дрожит, как осиновый лист. Я снова обнимаю его.

– Все хорошо, – шепчу ему. – Ты жив, ты не ранен. Это самое главное. Детка, я так счастлива, что ты в порядке… – Оглядываюсь на дочь. – Так счастлива, что вы оба в порядке…

Ланни присоединяется к нашим объятиям, а Сэм обнимает всех. На секунду мы прижимаемся друг к другу – семья, защищающая себя от всего мира и его опасностей.

Но потом мне приходится выпустить Коннора и позволить детективам увести его. Сэм шагает рядом с сыном, обнимая его за плечи. А я с Ланни иду обратно через улицу к нашей машине. Я не реагирую на камеры и на вопросы, которые сыплются из толпы набежавших репортеров. И думать не хочу, как они начнут неистовствовать, когда поймут, что сын Мэлвина Ройяла дружил со стрелком и стал свидетелем преступления.

Какая ирония судьбы… Все эти годы я считала Мэлвина Ройяла главной угрозой для сына. Сегодняшние события напомнили: кроме нашего прошлого, в мире существуют и другие опасности.